§ 1. Великий Князь Всеволод Юрьевич и Новгородское вече до 1209 года

События в Новгороде 1209 г.¹ — один из ярких фрагментов новгородской истории, в котором современный исследователь находит отражение как внутренних социально-политических конфликтов, происходивших в местном обществе, так и внешних отношений новгородцев с князем «Суждальстеи земли» Всеволодом Юрьевичем. В этом году, как повествует летописец, «идоша новгородьци на Чьрниговъ съ княземь Константиномь, позвани Всеволодом». Но с берегов Оки, где назначен был сборный пункт «всих воев», новгородская рать, понуждаемая Владимиро-Суздальским правителем, заподозрившим рязанских князей в измене, повернула на «Рязаньскую волость», после чего он «новгородьци пусти ис Коломна, одарив бещисла, и вда имъ волю всю и уставы старых князь, егоже хотеху новгородьци, и рече имъ: "кто вы добръ, того любите, а злых казните"; а собою поя сына своего Костянтина и посадника Дъмитра, стреляна Проньскомь, а вятьших 7. Новгородьци же пришьдъше Новугороду, отвориша вече на посадника Дмитра и на братью его, яко ти повелеша на новгородьцих сребро имати, а по волости куры брати, по купцемъ виру дикую, и повозы возити, и все зло; идоша на дворы ихъ грабежьмь, а Мирошкинъ дворь и Дмитровь зажгоша, а житие ихъ поимаша, а села ихъ распродаша и челядь, а скровища ихъ изискаша и поимаша бещисла, а избытокъ розделиша по зубу, по 3 гривне по всему городу, и на щитъ; аще кто потаи похватал, а того един богъ ведаеть, и от того мнози разбогатеша; а что на дъщькахъ, а то князю оставиша. Того же лета привезоша Дмитра Мирошкиниця мьрътвого из Володимиря и погребоша и у Святого Георгия въ монастыри, подъле отчя; а новгородци хотяху съ моста съврещи, нъ възбрани имъ архиепископъ Митрофанъ. Присла Всеволодъ сына своего въ Новъгородъ, въ неделю мясопустную. Тъгда даша посадьницьство Твьрдиславу Михаилковицю, и даша дъщкы Дмитровы Святославу, а бяше на них бещисла; и целоваша новгородци честьныи хрест, око "не хочемъу себе дьржати детии Дмитровых, ни Володислава, ни Бориса, ни Твьрдислава Станиловиця и Овъстрата Домаровиця"; и поточи я князь къ отцю, а на инех серебро поимаша бещисла»².

Проследим, как складывались отношения Всеволода с Новгородом до волнений 1209 г. В 1175 г. Всеволод занял владимирский стол. Новгородским князем тогда был Мстислав Ростиславич — политический соперник Всеволода. Мстислав с помощью ростовцев и суздальцев пытался в 1176 г. овладеть владимирским «княжением» и лишить Юрьевича власти, но безуспешно: «И постави Всеволодъ съ володимирьци и съ переяславьци противу его пълкъ, и бишася, и паде обоихъ множьство много, и одоле Всеволодъ»³. Мстислав вынужден был вернуться в Новгород, «и не прияша его новгородьци, нъ пути ему показаша». Вместо Мстислава новгородцы взяли у Всеволода к себе в князья Ярослава Мстиславича, внука князя Юрия Долгорукого⁴. Примечательно то, что тут действуют новгородцы, а не отдельные группы бояр, расколотые на партии. Среди новгородцев мы не видим каких-либо разногласий, они принимают решение в полном единодушии.

Изгнание Мстислава обусловливалось, вероятно, не столько симпатиями новгородцев к Всеволоду, сколько ясным пониманием изменения соотношения княжеских сил, произошедшего в результате победы Всеволода над Мстиславом. Отразив притязания последнего, Всеволод стал правителем Владимиро-Суздальской земли, с военной мощью которой Новгород не мог не считаться. Отсюда покладистость новгородцев, впрочем, как показали последующие события, покладистость временная. Распространение власти Всеволода на Суздаль засвидетельствовано, хотя и косвенно, походом Мстислава и Ярополка Ростиславичей в союзе с рязанским князем Глебом против Суздаля, тогда как совсем недавно суздальцы помогали Мстиславу в борьбе с Всеволодом. Этот поход, конечно же, говорит о том, что Суздаль переориентировался на Всеволода.

Княжение в Новгороде ставленников Всеволода было чревато для новгородцев установлением внешнего господства над собой, подобного тому, какое осуществлял ранее Киев. Вот почему в 1177 г., когда в Новгороде появились Ростиславичи, новгородцы «посадиша Мьстислава на столе, а Яропълка на Новемь търгу, а Ярослава на Ламьском волоце, и тако ся управиша по воли»⁵. Здесь, как и прежде, выступает масса жителей Новгорода, объединенных в вечевую общину, а не боярские партии.

Перемены, произведенные новгородцами в княжеском правлении, явно задевали Всеволода. Вскоре Новгород нанес ему новую обиду. В1178 г. князь Мстислав «преставися», и новгородцы опять отдали предпочтение врагу Всеволода — князю Ярополку, брату покойного Мстислава. Тогда Всеволод решил наказать их.

Согласно Лаврентьевской летописи, более подробно повествующей о его карательных мерах, чем Новгородская Первая летопись, «новгородци целовавше ко Всеволоду Юргевичю крест и не управиша». В ответ на это он «иде к Торжьку в волость их». Новый торг был захвачен, «мужи» повязаны, «а жены и дети на щит, и товар взяша, а город пожгоша весь за Новгородьскую неправду»⁶. Награбленное добро и пленников Всеволод отправил во Владимир, а сам, «перебравъ дружины неколико, еха к Ламьскому Волоку и пусти на вороп и пригнавше дружина яша князя Мстиславича Ярослава, сыновця ему, а городъ пожже, а людье бяху выбегли, а жита пожгоша и до всего, князь же Всеволод възвратися в Володимерь»⁷. Вполне допустимо предположение Рапова о том, что «Ярослав вступил в союз с врагами Всеволода Юрьевича — Мстиславом и Ярополком Ростиславичами»⁸. Оно объясняет, почему дружина Всеволода «яша» князя Ярослава.

В Новгородской Первой летописи говорится еще и о торговой блокаде Новгорода, устроенной Владимиро-Суздальским князем: «И зая Всеволодъ гость новъгородьскыи». Пришлось новгородцам «показать путь» Ярополку. Но князя себе они все-таки нашли в Смоленске: «Новгородци послашася по Романа Смольньску, и въниде на сборъ по чистеи недели»⁹. Следовательно, на этот раз новгородцы все же отстояли свой суверенитет.

Летописный рассказ об отношениях Новгорода с князем Всеволодом в 1176—1178 гг. весьма примечателен для историка. В нем новгородцы выступают не разрозненно, а едино как сплоченная социальная организация. Из этого рассказа явствует, что Всеволод имел дело не с враждующими группами политических конкурентов, а с новгородской общиной, связанной общими интересами перед лицом внешних сил. Не видно в известиях летописца борьбы боярских партий, сторонников и противников Владимиро-Суздальского князя. Не произошло даже перемен в посадничестве. Несмотря на княжеские пертурбации 1176—1179 гг., посадником в Новгороде оставался один боярин — Завид Неревинич. И лишь в 1180 г., когда на княжеском столе сел Владимир, прибывший из Южной Руси, у Завида «отяша посадницьство и въдаша Михалеви Степаницю»¹⁰. Столь короткий промежуток времени не может, разумеется, служить основанием для каких-либо определенных выводов. Поэтому продолжим наши наблюдения.

В 1181 г. новгородцы «показаша путь Володимиру Святославицю, и иде къ отцю въ Русь». Изгнанию Владимира предшествовал поход Всеволода на новгородский пригород Новый торг, который был взят после 5 недель осады. Закованных в железо новоторжцев с их женами и детьми Всеволод повел с собою, а город сжег. То была назидательная демонстрация силы, и новгородцы «послашася къ Всеволоду по князь, и въда имъ своякъ свои»¹¹. Всеволодов свояк Ярослав вокняжился в Новгороде в 1182 г. Но уже в 1184 г. он вызвал в Новгороде недовольство: «Негодовахуть бо ему новгородьци, зане много творяху пакости волости Новгородьскеи. И съдумавъше новгородьци, послашася Смольньску къ Давыдови, просяце сына у него; и въда имъ Мьстислава, и приведоша и Новугороду и посадиша и на столе, месяця сентября»¹². Мы не знаем, какие «пакости творил» Ярослав Новгородской волости. Ясно только, что он возбудил всеобщее негодование, вылившееся в вечевой приговор («съдумавъше новгородьци») положить конец его произволу и выдворить из города. Перед нами снова во весь рост возникает новгородская городская община, действующая единодушно и энергично. Именно она вынудила Всеволода вывести Ярослава из Новгорода.

С приглашением Мстислава Давыдовича на новгородское княжение Янин связывает новое возвышение Завида Неревинича¹³. Однако, насколько минимальным было влияние Мстислава в вопросе о посадничестве, показывает тот факт, что Завид в его княжение ушел в Смоленск к Давыду, уступив должность посадника Михалке Степановичу. Его уход был, судя по всему, вынужденный, вызванный грозящей опасностью со стороны новгородцев. Завид вовремя укрылся в Смоленске, что подтвердили дальнейшие события. «Тои же зиме Новегороде, — сообщает летописец, — убиша Гаврила Неревиниця, Ивачя Свениця, и съ моста съвъргоша». Надо полагать, что Гаврила являлся братом Завида, а Ивач Свеневич — одним из его сподвижников или «приятелей». Казнь, которой подверглись Ивач и Гаврила, была, скорее всего, публичной, осуществленной по решению веча, посколько убийство и сбрасывание с моста — способ расправы с теми, кто совершил тяжкие преступления против Новгорода. Недаром запись о казни соседствует с известием о происшествиях в Смоленске: «Въ то же время въстань бысть Смоленьске промежи князьмь Давыдомь и Смолняны, и много головъ паде луцьших муж». Это соседство как бы намекает на сходство событий в Новгороде и Смоленске, заключавшееся в обострении противоречий внутри городских общин, вызванном обстоятельствами местной жизни. Данное сходство привлекло внимание Л.В. Алексеева, старавшегося выявить общие причины новгородских и смоленских волнений. Их одновременность, полагает исследователь, не может быть отнесена к разряду простых случайностей. Алексеев пишет: «Дендрохронология Новгорода, Смоленска, смоленских городов Торопца и Мстиславля показывает, что 1186 г. был неурожайным. Дело происходило в конце (мартовского) года, т.е. в феврале, когда запасы истощились. Голодная беднота Смоленска и Новгорода громила запасы бояр. Так выясняются неясные ранее причины народных волнений в этих двух городах»¹⁴. По поводу этих суждений ученого Дворниченко верно заметил, что «о бедноте, громящей запасы бояр, летопись ничего не сообщает»¹⁵, хотя «неурожай 1186 г., о котором говорит дендрохронология Новгорода, Смоленска, Торопца и Мстиславля, вполне мог быть причиной волнений в Новгороде и Смоленске»¹⁶, вызвав оживление языческих представлений, согласно которым ответственность за благополучие общины несли ее лидеры, применительно к Древней Руси — князья, бояре и высшее духовенство. Поэтому неурожайные годы влекли за собой смену правителей, нередко «под наказанием». Для Новгорода такой порядок вещей не вызывает сомнений¹⁷. Языческая подоплека замены властителей должна учитываться при изучении политической истории Новгорода.

Бегство Завида в Смоленск и казнь его доброхотов явились прологом к изгнанию Мстислава. В 1187 г., как и следовало ожидать, «выгнаша новгородьци князя Мьстислава Давыдовиця, и послаша къ Всеволоду Володимирю по Ярослава по Володимириця; и въниде в Новъгород, и седе на столе месяца ноября в 20»¹⁸. Кто скрывался за обозначением «новгородцы» уразуметь нетрудно. Это — широкие круги жителей волховской столицы, включавшие знать и рядовое людство. Летописец не дает повода думать, что в вопросе об изгнании Мстислава у новгородцев не было единомыслия. Напротив, всем тоном своего повествования он указывает на их полное согласие.

Пребывание Мстислава Давыдовича в Новгороде нельзя истолковывать как пример неразрывной связи тех или иных княжеских линий с определенными группировками (партиями) новгородского боярства. Мы знаем, что, кроме Завида Неревинича, поддерживавшего смоленских Ростиславичей, при нем должность посадника занимал Михалка Степанович, принадлежавший к числу доброжелателей князя Всеволода и его ставленников. Подобные передвижения в посадничестве, лишенные, казалось бы, логической последовательности, убеждают в относительном характере боярских симпатий и антипатий, которые нельзя воспринимать в качестве сложившихся политических принципов, направлявших деятельность партий среди новгородского боярства. С этой точки зрения не покажется убедительной характеристика Янина Михалки Степановича как «политического противника» князя Мстислава¹⁹. Такого рода характеристики модернизируют прошлое, расходясь с реальным положением вещей в древнем Новгороде.

Возвращение в Новгород князя Ярослава Владимировича должно было, если следовать теории взаимозависимости князя и посадника, привести к усилению позиций Михалки Степановича. Но случилось другое. В 1189 г. «отяша посадничьстве у Михаля и вдаша Мирошки Нездиницю». Соловьев объяснял передачу посаднической власти тем, что одна из борющихся сторон «начала брать верх: у Михаила Степановича отняли посадничество и дали его Мирошке Нездиничу, которого отец Незда был убит за приверженность к Ростиславичам смоленским, следовательно, имеем право думать, что Мирошка наследовал от отца эту приверженность и Стоял за Мстислава Давыдовича против Ярослава»²⁰. Приверженность Мирошки к группировке, враждебной Ярославу, устанавливает и Янин. У этой группировки еще не было сил заменить Ярослава своим ставленником. Новому посаднику пришлось сосуществовать с нежеланным князем. По Янину, «сосуществование Мирошки и Ярослава Владимировича является ярким примером политического двоевластия в Новгороде». Год прихода к власти Мирошки для исследователя служит гранью в политической жизни Новгорода: «Если до 1189 г. основной политической чертой новгородского посадничества был активный союз с князем, взаимная поддержка князя и посадника, в силу чего княжение получало преимущество перед боярской властью, теперь посадничество противостоит князю, возвращает себе характер антикняжеской организации. Формирование республиканской государственности Новгорода вступает в новую фазу»²¹.

Представляется бездоказательной мысль о получении Мирошкой посадничества в результате борьбы враждующих боярских группировок. Эта борьба является в определенной степени ученым домыслом, поскольку в летописи, по которой мы можем воспроизвести обстоятельства возвышения Мирошки, она не прослеживается. Под пером летописца выступает нерасчлененная масса новгородцев, изгоняющих Мстислава Давыдовича и просящих Ярослава у Всеволода, лишающих Михаила посадничества и дающих его Мирошке.

Создавая умозрительным путем версию прихода к власти Мирошки Нездинича, Янин не учитывает летописное известие, которое, по нашему мнению, вскрывает главную причину смены посадников. По сообщению летописца, в 1188 г. «на зиму бысть дорогъвъ, оже куп ляху по две ногате хлебъ, а кадь ръжи по б грвнь»²². Упоминаемая в летописи «дороговь» — следствие, надо полагать, неурожая. Таким образом, 1186 г., выявляемый с помощью дендрохронологии как неурожайный, имел свое продолжение. Стихийные бедствия вели за собой привычные в древних обществах карательные акции, направленные против местных правителей. Вспомним бегство посадника Завида в Смоленск и замену его Михалкой Степановичем, казнь Ивача и Гаврилы, изгнание Мстислава Давыдовича. Аналогичная судьба теперь постигла Михаила, у которого новгородцы «отяша» посадничество, передав бразды правления Мирошке. Нельзя, разумеется, полностью исключать политическую борьбу различных групп новгородского боярства за власть при объяснении персональных перемен в княжении и посадничестве. Однако нет оснований считать ее единственной пружиной этих перемен. Языческие представления о существе власти правителей, их назначении еще были сильны в новгородской общине, и они во многом предопределяли перестановку лиц, выступающих в качестве князей и посадников.

Не является убедительным и мнение о Мирошке как недруге князя Ярослава и главе антисуздальской партии. По Соловьеву, подтверждением того, что Мирошка «стоял за Мстислава Давыдовича против Ярослава» является поездка в 1195 г. Мирошки вместе с Борисом Жирославичем, сотским Никифором, Иванкой и Фомою к Всеволоду «с просьбой сменить Ярослава и дать на его место сына своего. Что же сделал Всеволод? Чтобы оставить Ярослава спокойным в Новгороде, он задержал Мирошку с товарищами как глав противной Ярославу стороны, потом отпустил Бориса и Никифора, но продолжал держать Мирошку, Иванка и Фому, несмотря на просьбы из Новгорода о их возвращении; наконец, отпустил Фому, но все держал Мирошку и Иванка...»²³.

По нашему мнению, в Новгороде тогда зрело недовольство Ярославом, которое к 1195 г. достигло кульминации. Надо сказать, и ранее отношения новгородской общины с этим князем были отнюдь не идиллические. Ярослав, как мы знаем, много «пакостей творил» Новгородской волости, в то время как хороший правитель (князь), по убеждению древних людей, выступал в качестве гаранта и хранителя мира внешнего и внутреннего, обеспечивая благоденствие общине, которой управлял. И тут следует заметить, что перед 1195 г. благоденствие новгородской общины подверглось серьезному испытанию. По сообщению летописца, в 1194 г. «зажьжеся пожар в Новегороде въ неделю на Всехъ святыхъ, в говение, идуче въ заутрьнюю: загореся Савъкине дворе на Ярышеве улици, и бяше пожар зълъ, съгореша церкъви 10: Святого Василия, Святыя Троиця, Святого Въздвижения, и много домовъ добрыхъ; и уяша к Лукини улици. И не ту ся зло устави за грехы наша, нъ на другыи день загореся на Чьглове улки, и погоре дворовъ съ 10. И потомь боле въздвижеся: той же недели въ пятници, въ тъгъгь, загореся от Хревъкове улици оли до ручья Неревьскеи коньць, и съгоре церькви 7 и домове величии. Оттоле въста зло: по вся дни загарашеся невидимо и 6 местъ и боле; и не съмяху людье тировати въ домъхъ, нъ по полю живяхуть; и потом погоре Городище. Томь же лете и Ладога погоре переди Новагорода, а потомъ и Руса погоре; а въ Людини коньци погоре дворов 10; и тако ся чюжеше от Всехъ святыхъ до Госпожина дни»²⁴. Как видим, пожары в Новгороде были столь многочисленными и страшными, что жители города боялись жить в своих домах, но «по полю живяхуть». Выгорело даже Городище — резиденция новгородских князей. Горел не только Новгород, но и пригороды — Ладога и Руса. Бедствие, следовательно, приобрело общеволостные масштабы. В этой ситуации падение престижа Ярослава как правителя становилось неизбежным. А отсюда до изгнания князя оставался один шаг. По существу он и был сделан, когда негодующие на Ярослава новгородцы через своих послов просили Всеволода поменять его на сына. Не исключено, что в этой просьбе скрыт особый смысл, не разгаданный до сих пор исследователями. По верованиям древних народов, божественность правителя находит лучшее воплощение в его сыне²⁵. Именно такой правитель, как казалось тогда людям, мог дать благополучие новгородской общине. Вполне вероятно, что в данном случае отразились и христианские мотивы безгрешности детей. Не отягченный грехами правитель был для новгородцев более желанным, чем Ярослав, являвший ему прямую противоположность. Наконец (и это всего вероятнее), тут могло быть переплетение языческих и христианских представлений, особенно если учесть, что на Руси XII в. язычество часто переплеталось с христианством²⁶. Но как бы там ни было, ясно одно: нельзя в решении новгородцев возвести на княжеский стол малолетнего сына Всеволода усматривать лишь рациональный расчет, преследующий цель ослабить княжескую власть, сделав ее послушной игрушкой в руках новгородского боярства. Не надо забывать, что князь (будь он взрослый или младенец) прибывал в Новгород, окруженный свитой и дружиной. Князь осуществлял власть вместе со своими мужами. И если он был во младенческом возрасте, то роль приезжавших с ним (прежде всего дядек-воспитателей) еще больше возрастала²⁷. И неизвестно, было ли это лучше для новгородцев.

Нет причин рассматривать посольство Мирошки как недружественный акт Новгорода по отношению к Всеволоду. Новгородцы не порывают с Владимиро-Суздальским властителем. Напротив, они просят Всеволода дать им на княжение своего сына. Он понимает этот настрой новгородцев и потому принимает посланцев: «И прия Всеволодъ Мирошку и Бориса и Иванка и Фому...»²⁸. Летописное речение «прия» — знак, свидетельствующий о том, что все поначалу шло без особого напряжения. Но, приняв новгородское посольство, Всеволод задержал его «и не пусти» в Новгород. Поступок Всеволода может быть истолкован по-разному. Логично предположить здесь об очередной попытке Всеволода распорядиться по-своему новгородским княжеским столом, т.е. продолжить политическую линию, начатую еще Андреем Боголюбским. Однако допустимо и другое: Всеволод, возможно, имел договоренность с Ярославом относительно княжения в Новгороде и не хотел ее нарушить. Отдавая предпочтение первой версии, поскольку она ложится в русло внешней политики князей Северо-Восточной Руси второй половины XII в. обратим внимание и на такой существенный, как нам представляется, факт: отсутствие полного согласия новгородцев насчет Ярослава, после изгнания которого, как сообщает летописец, «желяху по немъ въ Новегороде добрии, а злии радовахуся»²⁹. Едва ли для Всеволода несогласия новгородцев по поводу Ярослава были секретом. Зная о них, он и занял выжидательную позицию, задержав Мирошку «со товарищи» у себя. Новгородцы не могли, разумеется, расценить это иначе, как покушение на их свободу выбора князей: «кде имъ любо, ту же собе князя поимають»³⁰. Из Новгорода последовал демарш «посадника деля Мирошке и Иванка и Фоме». Всеволод в конце концов отпустил Бориса и Фому, но Мирошку и Иванка «не пусти», чем «розгневи новгородьце», которые по вечевому решению («съдумавъше») «показаша путь из Новагорода и выгнаша и на Гюргевъ день, осень, Ярослава князя»³¹. Изгнанного князя приютил новгородский пригород Новый торг, где Ярослава жители «прияша с поклоном». Значит, не только в главном городе, но и в волости не было единства относительно Ярослава. Его шансы вернуться в Новгород, следовательно, не были столь уж безнадежны. А чем ответил Всеволод на акцию новгородцев? Он «новгородьце измав... за Волокомь и по всеи земли своеи, дьржаше у себе, не пусти ихъ Новугороду; нъ хожаху по городу по воли Володимири». Свидетельство летописца о вольном содержании во Владимире «изыманных» новгородцев указывает на сдержанность Всеволода, не доводившего дело до крайности и терпеливо ожидавшего благоприятной развязки событий. Расчет его оказался верен: новгородцы преодолели свои разногласия и снова пригласили на стол Ярослава: «Идоша из Новагорода передний мужи сътьскии и пояша Ярослава съ всею правьдою и чьстью; и приде на зиму Ярославъ по Крещении за неделю и седе на столе своемъ, и обуся съ людьми, и добро все бысть»³². Как явствует из этой записи, люди (т.е. массы новгородцев) выступали в качестве самостоятельной активной силы при изгнании и приглашении Ярослава. Вопрос о княжении всколыхнул, собственно, весь Новгород, а не отдельные группы соперничающих бояр. Понятной в этой связи становится ремарка летописца, который, рассказав о возвращении посадника Мирошки, заметил, что он «сидел два лета за Новгород». Тут Новгород мыслится как вся новгородская община в целом без какого бы то ни было изъятия³³. Показательно и то, что приезду Мирошки «ради быша Новегороде вси от мала и до велика»³⁴.

Необходимо подчеркнуть, что враждебность Мирошки к Всеволоду фактами не подтверждается. Она есть плод воображения некоторых историков, а не историческая реальность. Именно отсутствие в источниках явных сведений позволило другим исследователям отнести Мирошку к друзьям Всеволода и называть его главой «суздальской партии».

И в дальнейшем Мирошка посадничал без видимых конфликтов со Всеволодом, с его представителями на новгородском княжеском столе. Напротив, известны случаи сотрудничества (совместной «думы») князя и посадника по важнейшим вопросам новгородской жизни³⁵.

В 1203 г. Мирошка умер. Посадничество получил Михалка Степанович. Но вскоре, впрочем, мужи новгородские «отяша посадницьство у Михалка и даша Дмитру Мирошкиницю». Новгородцы лишили Михалку власти, когда Всеволод заменил на княжении младенца Святослава девятнадцатилетним Константином. Эта замена, по мнению Янина, была обусловлена желанием Всеволода «видеть на новгородском столе более независимого от новгородцев ставленника. Смена посадников — явный защитительный акт новгородцев, так как на место старого союзника Всеволода — Михалки Степановича — избирается сын популярного своей антивсеволодовской политикой Мирошки — Дмитр Мирошкинич. Снова в Новгороде устанавливается политическое двоевластие князя и посадника, приведшее к событиям 1207 г., которые занимают в истории Новгорода значительное место»³⁶.

В советской историографии существует и совершенно иной взгляд на политические связи Дмитра Мирошкинича. Так, Покровский видел в нем союзника Всеволода Юрьевича³⁷. По мнению Тихомирова, «Мирошкиничи действуют как представители боярских кругов, опиравшихся на поддержку крепнувшего Владимиро-Суздальского княжества»³⁸. Мавродин прослеживает тесную связь Дмитра с суздальским князем Всеволодом Большое Гнездо³⁹. Наконец, Черепнин относил Дмитра Мирошкинича к сторонникам князя Константина, сына Всеволода⁴⁰. Полагаем, что названные исследователи вернее понимали политическую ситуацию в Новгороде, нежели Янин.

Довольно красноречиво сообщение летописи под 1208 г.: «Приде Лазарь, Всеволожь муж, из Володимиря, и Борисе Мирошкиниць повеле убити Ольксу Събыславиця на Ярославли дворе, и убиша и без вины, в суботу марта въ 17, на Святого Альксия; а заутра плака Святая Богородиця у Святого Якова въ Неревьскемь конци»⁴¹.

Янин следующим образом толкует приведенный летописный текст: «В 1207 г. брат Дмитра Борис приказал убить на вече Олексу Сбыславича...»⁴². Историк тут умалчивает о причастности к убийству Олексы «Всеволожа мужа» Лазаря. В другом же месте своей работы Янин вспоминает Лазаря, но забывает о Борисе: «...убийство Олексы перед восстанием произошло в какой-то связи с прибытием в Новгород из Владимира "Всеволожа мужа" Лазаря»⁴³. Эти «упущения» В.Л. Янина то насчет Лазаря, то насчет Бориса выдают испытываемое исследователем затруднение сформулировать удовлетворительное объяснение летописной записи, не противоречащее его представлениям о политике Дмитра Мирошкинича, враждебной якобы Всеволоду.

Надо сказать, что летопись позволяет заключить не о «какой-то» а о прямой связи убийства Олексы с приездом Лазаря. Она также свидетельствует о совместных действиях в этом кровавом деле Лазаря и Бориса, брата посадника Дмитра. Соловьев не без оснований писал: «Новый посадник Мирошкинич с братьею и приятелями, опираясь на силу суздальского князя, захотели обогатиться за счет жителей и позволили себе такие поступки, которые восстановили против них весь город; в числе недовольных, как видно, стоял какой-то Алексей Сбыславич; брат посадника, Борис Мирошкинич, отправился во Владимир к Всеволоду и возвратился оттуда с боярином последнего Лазарем, который привез повеление убить Алексея Сбыславича и повеление было исполнено...»⁴⁴. А вот суждение другого крупного знатока новгородской истории Беляева: «Выбором Мирошкинича Всеволод так усилился в Новгороде и так распространил свое самовластье, что в 1208 г. прислал в Новгород своего мужа Лазаря вместе с посадничьим братом Борисом Мирошкиничем и приказал при всех на Ярославовом дворе убить знаменитого Новгородского боярина Олексу Сбыславича...»⁴⁵.

Обстоятельства убийства Олексы Сбыславича недвусмысленно намекают на близость Мирошкиничей к суздальскому князю⁴⁶. Чтобы утверждать обратное, надо игнорировать показания летописи.

Невинная, по словам летописца, смерть Олексы легла на убийц и их вдохновителей тяжким грехом. «Слезы Богородицы» — явный тому знак. Это знамение, запечатленное летописцем в языческом ключе (икона плачет), как бы предваряло падение Мирошкиничей, зашедших слишком далеко в своих неправедных делах, делало его неизбежным, поскольку означало, согласно верованиям древних, потерю Мирошкиничами благорасположения божества.

Дружелюбие Всеволода к посаднику Дмитру проглядывает и в известиях летописи, относящихся непосредственно к событиям 1209 г., ставшим для семьи Мирошкиничей роковыми. Эти действия, как известно, завершились низложением Дмитра, а также «грабежом» имущества Мирошкиничей и тех, кто стоял близко к ним. Накануне выступления против Дмитра Мирошкинича новгородцы вынудили Всеволода публично признать новгородскую свободу в князьях. «Даруя» ее, князь, если верить летописцу, призвал новгородцев любить добрых правителей, а злых казнить⁴⁷.

Призыв Всеволода историки понимали по-разному. Покровский, например, полагал, что Всеволод, произнося свою речь, выдавал Дмитра «головою новгородцам», т.е. предал своего бывшего союзника⁴⁸. По Янину, Всеволод, говоря таким образом, подстрекал новгородцев на расправу с посадником. «Фраза Всеволода, — пишет он, — имеет самое непосредственное отношение к последующим событиям и прямо касается Дмитра Мирошкинича, обнажая заинтересованность Всеволода в устранении этого посадника. Всеволод не только санкционирует расправу над ним, но и провоцирует, и покупает ее, одаривая новгородцев и подстрекая их к казни "злых"»⁴⁹.

Янин, к сожалению, не поставил вопрос, произносил ли Всеволод эту фразу на самом деле. Не является ли она продуктом творчества самого летописца? А если не является, то в какой мере соответствует характеру обстановки, в которой прозвучала?

Слова Всеволода о любви к «добрым» и наказании «злых» скорее всего принадлежат летописцу, чем князю, который, как нам кажется, не был заинтересован в расправе над Дмитром. К данной мысли склоняет прежде всего то, что эти слова хорошо согласуются с дальнейшими акциями новгородцев и плохо вяжутся с поведением Всеволода. Впрочем, отсюда следует два возможных и альтернативных вывода: либо летописец вложил в уста Владимиро-Суздальского князя речь, угодную новгородцам и как бы оправдывающую низложение посадника, либо сказанное Всеволодом (если таковое имело место) было пустой декларацией, фальшью и политической игрой, скрывающей его подлинные замыслы.

Всеволод, как мы знаем, «одарив бещисла» новгородцев, отпустил их в Новгород, а с собою «поя сына своего Косянтина и посадника Дмитра, стреляна подъ Проньском», да «вятьших» семь человек⁵⁰. Это, конечно, вынужденная мера, обусловленная тревогой за судьбу посадника Дмитра с приятелями и собственного сына, возбудивших недовольство новгородской общины. Князь показал истинное отношение к посаднику Дмитру. И то было отношение покровительства, а не вражды. Иначе Всеволод попросту бы выдал Дмитра новгородцам.

Характерно и другое: Всеволод «поя» с собою, помимо Дмитра и «вятьших» мужей, еще и своего сына Константина, являвшегося в тот момент новгородским князем. Константину, как и Дмитру, опасно было возвращаться в Новгород, и он схоронился под отцовским крылом. Ответственность за насилия, творимые Дмитром, ложилась, стало быть, и на Константина. Такое могло быть лишь при условии, когда князь и посадник действовали заодно⁵¹. Вот почему Всеволод послал в Новгород Святослава, а не Константина⁵².

Расположение Всеволода к посаднику Дмитру и его окружению проявилось и по окончании волнений 1209 г.: изгнанных из Новгорода посадничьих детей и остальных родственников князь приютил у себя. В.Л. Янину же видится совсем иное. Святославу Всеволодовичу, сменившему Константина Всеволодовича, «были переданы для заточения у Всеволода все родственники Дмитра. Примечательна следующая деталь. Новгородцы целуют Всеволоду крест в том, что они не хотят держать у себя детей Дмитра и прочих его родственников. Крестоцелование указывает еще раз на Всеволода как на одного из главных инициаторов свержения Дмитра Мирошкинича. Всеволод отводит от себя обвинения в этой инициативе, которые могут возникнуть в будущем»⁵³. Толкуя летописный текст, Янин допускает неточность. В летописи говорится: «И целоваша новгородци честьныи хрест, око "не хочемь у себе дьржати детии Дмитровыхъ, ни Володислава, ни Бориса, ни Твьрдислава Станиловиця и Овъстрата Домажировиця"; и поточи я князь къ отцю...»⁵⁴. Трудно понять, из чего Янин заключил о целовании новгородцами креста князю Всеволоду. Летописец сообщает о крестоцеловании на вече безотносительно к Всеволоду. Этот акт надо понимать как взаимную присягу, клятву новгородцев друг перед другом, а отнюдь не как обязательство перед Всеволодом⁵⁵. Новгородцы поклялись на вече быть едиными в своем решении относительно родичей Дмитра, подвергнув их изгнанию. Здесь мы наблюдаем нечто похожее на античный остракизм.

Вряд ли изгнанные были отправлены во Владимиро-Суздальскую землю для заточения. Правда, на это, казалось бы, намекает летописное «поточи». Однако слово «поточити» в древнерусском языке значило не только сослать в заточение, но и просто изгнать, а также отослать или отправить⁵⁶. Итак, имеющийся в распоряжении исследователя летописный материал не дает оснований считать Мирошкиничей лидерами враждебной Всеволоду группировки новгородских бояр. Поэтому во время правления Мирошки и Дмитра никакого «двоевласти» князя и посадника не существовало. Нет причин говорить и о наступлении на княжескую власть в Новгороде при этих посадниках, о превращении посадничества в антикняжескую организацию.

Примечания

1. Бережков, Данилова, Янин и Подвигина датируют эти события 1207 годом. См.: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 255; Данилова Л.В. Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новгородской земле XIV—XV вв. М., 1955. С. 85; Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 116; Подвигина Н.Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого XII—XIII вв. М., 1976. С. 141.

2. НПЛ. М.; Л., 1950. С. 50—51, 248—249.

3. НПЛ. С. 35, 224.

4. Там же.

5. НПЛ. С. 35, 225.

6. ПСРЛ. М., 1962. Т. 1. Стб. 386.

7. Там же. Стб. 387.

8. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М., 1977. С. 168.

9. НПЛ. С. 36, 225.

10. Там же.

11. НПЛ. С. 37, 227.

12. Там же.

13. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 108.

14. Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX—XIII вв. М., 1980. С. 224, 225. О связи этих событий в Новгороде и Смоленске высказал догадку еще Соловьев. См.: Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 580.

15. Дворниченко А.Ю. О характере социальной борьбы в городских общинах Верхнего Поднепровья и Подвинья в XI—XV вв. // Генезис и развитие феодализма в России. Проблемы социальной и классовой борьбы. Л., 1985. С. 83.

16. Там же. С. 84.

17. См. главу 11 настоящей книги.

18. НПЛ. С. 38—39, 229.

19. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 109.

20. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 580—581.

21. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 109. См. также: Подвигина Н.Л. Очерки... С. 127.

22. НПЛ. С. 39, 229.

23. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 581.

24. НПЛ. С. 41, 233—234.

25. См.: Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 325.

26. См.: Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси // Курбатов Г.Л., Фролов Э.Д., Фроянов И.Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., 1988. С. 288—329.

27. См.: Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 582; Беляев И.Д. История Новгорода... С. 281.

28. НПЛ. С. 42, 235.

29. Там же. С. 43, 236.

30. Там же.

31. Там же.

32. Там же.

33. Ср.: Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 115.

34. НПЛ. С. 43, 237.

35. НПЛ. С. 44, 238.

36. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 116.

37. Покровский М.Н. Избр. произв. М., 1966. Кн. 1. С. 187.

38. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 239.

39. Мавродин В.В. Народные восстания в Древней Руси XI—XIII вв. М., 1961. С. 94.

40. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда. С. 276. О доме Мирошкиничей, тесно связанном с суздальскими князьями, писал Кузьмин. См.: Кузьмин А.Г. К вопросу о происхождении варяжской легенды // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 51.

41. НПЛ. С. 50, 247.

42. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 117.

43. Там же. С. 118.

44. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 582—583.

45. Беляев И.Д. История Новгорода... С. 283.

46. Заметим, кстати, что эти обстоятельства послужили для Рожкова подтверждением симпатии Мирошкиничей к Всеволоду. См.: Рожков Н.А. Политические партии... С. 45.

47. НПЛ. С. 50, 248.

48. Покровский М.Н. Избр. произв. Кн. 1. С. 187.

49. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 117, 118. См. также: Подвигина Н.Л. Очерки... С. 142.

50. НПЛ. С. 50—51, 248.

51. По Соловьеву, активной стороной тут выступал Дмитр вместе с приятелями, а Константин «позволял им насильственные поступки» (Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 583). Едва ли здесь Константин уступал Дмитру. Недаром князь Мстислав, появившийся тогда в Новгородской земле, говорил, обращаясь к новгородцам: «Пришьлъ, есмъ к вамъ, слышавъ насилье от князь» (НПЛ. С. 51, 249).

52. НПЛ. С. 51, 248.

53. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 119.

54. НПЛ. С. 51, 248—249.

55. См.: Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда. С. 278.

56. Срезневский Н.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1896. Т. II. С. 129; Беляев был недалек от истины, когда замечал, что Святослав «вместо того, чтобы сослать в заточение, согласно с приговором веча, детей Мирошкинича и его приверженцев, отправил их к своему отцу...». См.: Беляев И.Д. История Новгорода... С. 286.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница