Э. Хеш. Восточная политика Немецкого ордена в XIII веке

Случаю было угодно сделать так, что одновременно с торжественным празднованием в Ленинграде памяти Александра Невского в Германии, в Немецком музее Нюрнберга, открылась выставка, посвященная 800-летию Немецкого Ордена. (См.: 800 Jahre Deutscher Orden. Ausstellung des Germanischen Museums Niirnberg in Zusammenarbeit mit der Internationalen Historischen Kommission zur Erforschung des Deutschen Ordens. Gutersloh / Munchen, 1990. 592 S.).

Юбилейные даты служат для того, чтобы приблизить исторически значительные события к широкой общественности. Но они также должны послужить желательным поводом для историков к перепроверке имеющихся толкований событий прошлого с учетом дошедших до нас источников и к критическому переосмыслению прежних оценочных критериев.

Дата "1242 год" предоставляет нам возможность подумать о связи между двумя событиями. Легендарную победу князя Александра на льду Чудского озера часто причисляют к судьбоносным битвам в мировой истории. Она и в самом деле получила высокую оценку в историографии обеих стран со времени пробуждения национального исторического самосознания и постоянно вновь и вновь будила фантазию потомков. Но из этого средневекового пограничного конфликта между Востоком и Западом вплоть до сегодняшних дней в угоду прежде всего идеологическим или пропагандистским целям делаются весьма далеко идущие выводы и обобщения относительно немецко-русской конфронтации в истории взаимоотношений народов-соседей. И поэтому читатель, конечно, будет снисходителен к немецкому историку, если он вновь обратится к тому примечательному событию XIII в., которое странным образом привело героя-воина Александра Невского к повлекшему за собой большие последствия военному конфликту с "немцами".

Наступление флотилии западных рыцарей по Неве в 1240 г. и походы через лифляндскую восточную границу в 1241-1242 гг. обычно истолковываются как неудачные попытки латинизированного Запада с помощью собранной в кулак военной силы поставить на колени русское православие или, по словам С. М. Соловьева, "подчинить русскую жизнь чуждому ей началу". В русском национальном понимании истории тогдашнее поведение Запада получало горький привкус под влиянием одновременного бедственного положения, в которое повергло русские княжества татарское нашествие 1237-1241 гг.3 Уже автор историко-агиографической Повести о житии Александра Невского считал, что его герой представляет собой всю страну, подверженную этому угрожающему двойному испытанию враждебных сил Запада и Востока. К вящей славе своего воина-героя, имя которого, по словам автора, можно услышать во всех землях, вплоть до Египетского моря и Араратских гор, на другом берегу Эгейского моря - вплоть до великого Рима, автор сознательно акцентирует всемирно-историческое значение решающей ситуации того времени. Эти сказанные им хорошо запоминающиеся слова способствовали тому, что из Александра - борца за веру сделали национального героя.

Но не все современники автора следовали его экстенсивной интерпретации. Даже в русских местных летописях 1240-1242 гг. можно найти довольно много более сдержанных записей, немногословность которых вряд ли отражает всерусское ликование. Это объясняется скорее сдержанным отношением к этим событиям со стороны отдельных русских княжеств.4

В действительности исправления на историческом монументальном полотне в соответствии с сегодняшним уровнем знаний нанесены, и они необходимы. Они касаются как той роли поборника единства Руси, которая приписывается Александру Невскому среди князей того времени, так и стратегических планов и намерений шведских и немецких агрессоров. В дифференцированном подходе нуждается также вопрос об участии Немецкого Ордена в этих событиях. Джон Феннел попытался недавно нарисовать портрет великого князя Александра Невского, который, без сомнения, произведет шокирующее впечатление на русских читателей.5 Он также не оставляет без внимания далеко не безупречные страницы в политической карьере князя Александра - его почти капитулянтскую политику уступок по отношению к татарскому хану, посредством которой он был вынужден покупать для себя относительную свободу перемещения.

В этой связи Д. Феннел также приближается к истине в оценке военных столкновений на северо-западных русских рубежах в начале 1240-х годов. Он низводит их до локальных пограничных конфликтов, которые не оказали существенного влияния на многообразные отношения. Они лишь заметно притормозили оживленный и выгодный двусторонний обмен между Востоком и Западом.

Толчком к такому новому осмыслению процессов послужили результаты балтийских исследований на Западе и изучение Немецкого Ордена в последние десятилетия. Это связано с именами таких исследователей, как М. Хельманн, Ф. Беннингхофен, X. Бокманн, В. Урбан, Е. Кристиансен. И. П. Шаскольский справедливо указывает в своем основополагающем исследовании 1978 г., что советская наука до сих пор в весьма незначительной степени имела возможность следить за исследовательскими успехами западных авторов. В процессе разработки справочной научно-популярной литературы по теме крестовых походов она исходила из исследовательского уровня русскоязычных публикаций на рубеже веков. Но и сам И. П. Шаскольский использует поздние заимствования двух ранних фундаментальных источников, изученных финном Г. А. Доннером и иезуитским патером датского происхождения А. М. Амманом, для весьма одностороннего доказательства наличия непосредственной связи между выступлением немецких рыцарей и предшествующим ему шведским наступлением на Неве. Он исходит из наличия согласованного в деталях клещеобразного движения - "наступления объединенных сил католических государств Северной Европы на русские земли" - и хотел бы возложить ответственность за агрессивные действия только на одну Папскую курию как на подлинного закулисного руководителя. Но, как он сам признается, ему не хватает исторических свидетельств в пользу его гипотезы. Ссылаясь на Г. А. Доннера, он может сделать более или менее убедительные выводы из очевидного положения дел одновременных военных операций 1240-1241 гг. Правда, и финская наука пришла к аналогичным выводам.

Если привлекать балтийскую миссионерскую историю на рубеже XIII в., то следует, пожалуй, быть значительно более осторожным при аргументировании, исходя из сегодняшнего уровня знаний. Поспешные обобщающие высказывания мешают выявить различные интересы у представителей церковных и светских групп, принимавших участие в крестовых похбдах. Свои приоритетные права в самой стране и свою долю в новых завоеваниях оспаривали друг у друга немецкие, датские и шведские епископы, рыцари Ордена в Пруссии и Лифляндии, все более осознанно выступающие горожане Риги, Ревеля и Дерпта, торговые люди и внявшие призывам к крестовым походам рыцарские вассалы. Далеко идущие планы в отношении Восточных земель, которые не исключали также и севернорусских территорий, можно было бы прежде всего ожидать от Папской курии. Особенно активна она была во времена понтификата Григория IX (1227-1241). Первые попытки координации миссионерских усилий предпринимались уже при его предшественниках Иннокентии III и Гонории III.

Вышеупомянутые папы действительно пытались путем неоднократных призывов к крестовым походам в 20-е и 30-е годы XIII в. помочь притесняемой молодой церкви Финляндии обязать к активной помощи как епископов Севера, так и рыцарский Орден. Новейшие финские исследования подтверждают приток в Прибалтику немецких рыцарей через Финский залив. Этот приток оставил среди прочего следы в виде наименований финских местностей и дворов. Но об объеме в виде помощи оружием известно столь же мало, как и об успехе экономической блокады, объявленной со стороны папы. Даже И. П. Шаскольский, пожалуй, не придает большого значения этим ограничениям в торговле.

Основной уликой при описании далеко идущих и согласованных планов Западной церкви все еще выступает присутствие особых полномочных представителей курии в лифляндской кризисной зоне. Правда, подобная инициатива исходила не от Рима. Перессорившиеся между собой церковные власти в самой стране и были той силой, которая в запутанной ситуации вовлекала папу в качестве третейского судьи в лифляндские распри.

В 1224 г. рижский архиепископ Альберт Буксгевден призвал ("fratres milicie пес поп et viros ecclesie cum peregrinis et mercatoribus et civibus Rigensibus et universis Lyvonibus et Lettis"; перевод: "послал братьев-меченосцев, а также церковных мужей с паломниками и торговыми людьми, а также рижскими горожанами, и всех ливов и леттов") к новому походу против князя Вячко. Уже ранее, будучи властелином Кокенгаузена, Вячко являлся конкурентом Ордена и незадолго до этого, заручившись поддержкой Новгорода и "reges Ruthenorum" (Руси), овладел крепостью Дерпт (Юрьев). Во время штурма крепости он погиб вместе с русским гарнизоном. Спустя несколько месяцев епископ Альбрехт испросил для Лифляндии легата апостольской кафедры. 31 декабря 1224 г. такое задание было поручено близкому доверенному лицу папы Григория IX епископу Вильгельму Моденскому. Он пробыл в Лифляндии с небольшими перерывами годы 1225-1226, 1229-1230 и 1234-1242. В качестве посредника он подключился к решению конфликтов между конкурирующими инстанциями, и даже русские князья, по словам Генриха Латвийского, прислушивались к его решениям и подтверждали существующие договоры ("miserunt nuncios ad eum suos petentes ad eo pads iam dudum a Theutonicis facte confirmationem"; перевод: "послали к нему своих послов, требовавших у него утверждения мира, который уже был заключен с немцами"). Но в новой для себя сфере деятельности он, по мнению Г. А. Доннера, действовал и как активный представитель интересов курии: он развивал идеи независимого папского государства как буфера между враждующими партийными группировками26 и, наконец, протянул руки к Северной Руси. "Только из Рима можно было отчетливо разглядеть политическое положение, и только курия могла собрать в одной руке все нити". Однако в 30-е и 40-е годы XIII в. отсутствовали еще необходимые предпосылки для общего добровольного союза между конкурирующими церковными и светскими учреждениями на территориях Лифляндии и Финляндии. Даже непосредственно подчиненные легату местные церковные представители были связаны особыми интересами своих метрополий в Швеции, Дании и Империи, и они почти не оставляли возможности для деятельности Немецкого Ордена.

Организаторские предпосылки для успешной работы латинской церкви на Северо-Востоке Европы были созданы за счет торговых контактов, уходящих своими корнями в глубокое прошлое. Первые миссионерские усилия среди местного языческого населения были предприняты, по выражению летописца Генриха, уже в конце XII в. отдельными проповедниками, которые пришли на Западную Двину вслед за западными торговыми людьми.29 Летописец подчеркивает, что они торговали по взаимному соглашению с русскими князьями из Полоцка, которые взимали контрибуцию с ливонских и леттских племен и осуществляли верховную власть.30 Видимо, после первых неудач мысль о миссии мечом была перенесена воинственными цистерцианцами на Лифляндию. Основание Ордена меченосцев в Лифляндии является делом рук цистерцианцев. Целью являлось создание путем быстрого насильственного распространения христианства боеспособной церковной организации и обеспечение действенной защиты вновь обращенных общин. Эту цель трудно согласовать с существующими правовыми отношениями и отношениями власти.

Осмотрительный епископ Альберт, посланный в Лифляндию в качестве третьего епископа своим дядей, бременским архиепископом Хартвигом II, вряд ли мог избежать конфликтов. Его лифляндская миссия начиналась как нечто вроде семейного дела рода Буксгевденов, который был представлен братьями и зятьями Альберта на ответственных церковных и светских службах. В качестве главы рижской архиепископской кафедры он правил духовным княжеством. С его притязаниями на власть чо внутренних делах края сталкивались интересы рижских горожан, а во внешних делах он считал соседей - литовцев, датчан, русских - своими конкурентами в плане территориальных притязаний. Сначала он уважал сложившиеся отношения власти среди вновь обращенных ливонцев и леттов и резко осуждал произвольные военные акции и нападения отдельных рыцарей на русских князей, как, например, нападение Даниила Ленневардского на владельца замка сеньора Владимира Кокенгаузенского в 1208 г. Но в целях обеспечения длительной безопасности миссионерского труда он вынужден был заняться приведением в порядок новых договоров с соседними русскими князьями. В первые десятилетия XIII в. в многочисленных местных договорах пытались отыскать возможность разграничения отдельных сфер влияния. Эти договоры отражали тогдашнее состояние территориальных приобретений. Уважительное отношение к соглашениям приходилось, однако, постоянно доказывать и подтверждать путем пограничной войны, проходившей с переменным успехом. Проникновение в северную часть Эстляндии привело немецких "захватчиков" не только к длительному конфликту с датским королем и епископом Лундским,36 оно порождало в соседнем Новгороде готовность защищаться с оружием в руках от докучливого конкурента и вынуждало всех к ведению долгой и утомительной мелкой войны.

Автор Лифляндской летописи наблюдал за переменной игрой военных противоречий из непосредственной близости. В "Русско-лиф-ляндской хронографии" Эрнста Боннеля можно обнаружить заслуживающий доверия регистр важных событий из русских и западных источников.37 Он подтверждает ту в значительной степени прагматическую как с русской, так и с западной стороны позицию, когда имелось в виду достижение регионально ограниченных целей. Этой позиции полностью соответствует и военная тактика того времени, заключавшаяся в попытках завоевать посредством численно ограниченного отряда стратегически важные объекты или измотать и ослабить противника посредством внезапных нападений, грабежей и разрушений. Сам летописец Генрих и выражается просто, говоря о "национальных" конфликтах немцев и русских ("propter conflictum Theutonicarum cum Ruthenis"; перевод: "вследствие конфликта германцев с русскими"), и его изложение очень легко понять в том духе, что следует учитывать различные фракционные образования и что в военных походах в каждом случае принимали участие сменявшие друг друга группировки.

Даже на стороне русских при защите от немецких завоевателей на протяжении всего XIII в. не было единства. Перспектива интенсификации выгодной торговли на берегах Западной Двины давно уже побуждала полоцких князей к поиску равновесия. В договоре 1212 г. они гарантировали себе свободный торговый обмен на Западной Двине и отказались за это от своих унаследованных суверенных прав в Лифляндии. Князья Кокенгаузена и Герсике под давлением обстоятельств были уже готовы к заключению формального ленного договора с рижским епископом.42 Торговые дела вынуждали русских людей селиться в Риге, к большому неудовольствию папы, который хотел в письме от 8 февраля 1222 г. отказать "схизматикам" по крайней мере в демонстративном осуществлении особых церковных обычаев. К самым авторитетным пограничным врагам относили князя Владимира Мстиславича из смоленской династии, который, будучи избран псковским князем, отдал свою дочь в жены брату рижского епископа Теодориху и поэтому был изгнан жителями города. Впоследствии он неоднократно менял свои позиции и участвовал в войне с обеих сторон.44 Его сын князь Ярослав овладел вместе с немцами в 1233 г. Изборском в результате внезапного нападения; в 1240 г. мы вновь находим его в ополчении, которое возглавлял дерптский епископ Реманн, против Изборска и Пскова. Но это явное предательство русского дела отнюдь не помешало его более поздней карьере в качестве князя Нового Торжка. В этой связи можно упомянуть и о сообщении Новгородской летописи об отказе псковичей в 1228 г. присоединиться к военному походу новгородского князя Ярослава против немцев.

И на противоположной стороне трудно выявить постоянную готовность к военной экспансии исключительно только в отношении соседних русских территорий. Если следовать автору Лифляндской летописи, то борьба против "схизматиков" была необходимостью, она понимается скорее как превентивная мера по устранению ущерба, который мог быть нанесен вновь обращенным язычникам, или как ответные удары на предшествующие нападения. В папских предостережениях русские упоминаются всегда как противники латинской церкви, если они вступали в союз с опасными язычниками. В сообщениях Генриха Латвийского во многих случаях можно найти известную гордость и восхищение методом ливонцев, которым умело удавалось сочетать миссионерство и власть, в то время как русским посредством многочисленных и сильных войск не удалось завоевать даже одну крепость и обратить в христианство ее жителей. И лишь под впечатлением западных успехов русские князья явно стали практиковать посылку священников как действенную оборонную меру.

В таких условиях нельзя было ожидать от "Запада" единой позиции в отношении активной политики Руси, особенно со стороны Немецкого Ордена, который вообще лишь в 1237 г. по настоянию папы принял наследство Ордена братьев-меченосцев и сумел закрепиться в Лифляндии только после жестоких столкновений с учрежденными здесь властями.49 В XIII в. ему еще не доставало более широкой базы в виде реальной власти в данном крае, чтобы подготовиться к предвещающим успех нападениям на русскую территорию. В 1238 г. он вынужден был подчиниться третейскому приговору папского легата и снова, согласно договору в Стенби, уступить датскому королю право на власть в Ревеле, Харьюмаа и Вирумаа. Сферой своей деятельности Орден считал скорее Пруссию и внимательно следил за противоречиями между Литвой и Польшей. Характерно, что в появившейся столетие спустя "Хронике Пруссии" Петра Дусбургского события в Лифляндии не были удостоены упоминания даже в примечании, где были отмечены всеобщие мировые события. Вильгельм Урбан рассматривает цели Ордена в середине XIII в. даже на его родине в Пруссии как весьма ограниченные: они были направлены исключительно на обеспечение территориальной целостности. Так, В. Урбан пишет: "Вопреки утверждениям историков о том, что Орден имел почти неограниченные притязания на Лифляндию и Польшу, существуют доказательства, что его планы 1242 года не распространялись за пределы Пруссии и коридора, ведущего в Лифляндию". Поэтому не без основания было высказано предположение о том, что ответственность за самовольное наступление на западнорусские территории несет не руководство Немецкого Ордена, а некоторые сторонники крайних мер из рядов бывших братьев-меченосцев. Уже сам тот факт, что к походу 1240 г. на Изборск и Псков присоединилась столь пестрая толпа из датчан, эстов, рыцарей Ордена, русских и епископских вассалов, говорит не в пользу заранее подготовленного плана. Прямой связи со шведским походом на Неву не видели, пожалуй, и сами новгородцы, иначе бы они не поссорились со своим князем сразу же после успешной битвы на Неве, не отказались бы от него как от предводителя городского войска и не позволили бы ему отвести войска. Александра Невского призвали в Псков лишь спустя месяцы под давлением возникшей угрозы для новгородских земель, чтобы он возглавил поход против "немцев". Этот известный эпизод из жизни Александра Невского соответствует общей точке зрения, тем более что непосредственно задетые новгородцы менее всего принимали в расчет великую и жестокую конфронтацию между латинским Западом и православным Востоком, а были озабочены - под давлением мелких и ограниченных конфликтов - своими политическими и экономическими интересами и в случае нужды прибегали к мерам, сулившим быстрый успех.

Западногерманские исследователи послевоенных лет, занимавшиеся историей Ордена, трезво распрощались с доминировавшим прусским мифом XIX в. Еще в национал-социалистические времена средневековые походы в восточные земли были склонны связывать преимущественно с "немецкой миссией" в крае, лишенном культуры. Сегодня Балтика вновь воспринимается как расположенная в пограничных областях зона встречи Западной и Восточной церквей. Эта новая точка зрения на запутанное сплетение отношений представлена, например, в труде Манфреда Хелльманна. Михаил фон Таубе уже в 30-е годы нашего столетия в своих насыщенных ссылками на источники трудах подчеркивал, что процессы XIII в. в древней Лифляндии могут быть поняты только "в свете интернационального". Наряду с тем участием, которое в переформировании этого края принимали русские князья - властелины этих земель и конкуренты западных торговых людей и миссионеров, большего внимания заслуживает также влияние литовцев. Более четкое разделение собственно церковного миссионерского труда среди местных языческих племен и политико-экономического проникновения в бассейн Западной Двины позволяет растворить глобальную конфронтацию между Востоком и Западом во множестве партикулярных особых интересов, которыми было пронизано движение крестоносцев на северо-востоке Европы. Эти интересы убедительно объясняют также длительные пограничные конфликты в этом воинственном столетии. Более глубокие причины следует искать скорее в обусловленной временем конкурентной ситуации, которая, без сомнения, должна была возникнуть в спорном пограничном районе между различными экономическими и церковными интересами. Отношения между Дерптом и Псковом (а жители последнего колебались между Новгородом и "немцами") не в последнюю очередь определялись вескими экономическими интересами. Противоречия по поводу прав на рыбную ловлю на Чудском озере играли при этом немалую роль. Все дело "немцев" на Балтийском побережье в начале XIII в. следует рассматривать во взаимосвязи с далеко идущими экономическими планами - борьбой за безопасность торгового пути в Азию.

Шум битв XIII в. давно утих. Сегодня при ретроспективном осмыслении прошедших времен следует разрушать мифы о походах 1240-1242 гг. и исправлять ошибочную интерпретацию прошлого.