Глава тринадцатая

1

Князь Андрей и новожалованный на поле брани боярин Сбыслав Ярунович на свежих конях быстро добрались до самого Узменьского урочища, хоть путь их был завален трупами, умирающими и ранеными, а конские копыта скользили по обильно пролитой крови. От неимоверной усталости и всего пережитого князь сразу же впал в беспамятство, а Сбыслав, выпив две добрые чарки горячего меда, ощутил вдруг небывалый приступ голода. Яков Полочанин, уложив Андрея в шатре под тремя шубами, угощал молодого боярина тут же, жадно расспрашивая о побоище.

— До смертного часа глаза мои кровь не забудут, а уши — крики людские, — угрюмо сказал Сбыслав. — Тяжкое испытание послал Руси Господь, и больно душе моей, Яков.

— Но побили ведь их. Побили, побили!..

— Сам поглядишь. Тебе трупы да раненых вывозить.

— Слышишь трубы княжеские, Ярунович?

— Стоны я слышу. — Сбыслав встал. — И жив ли отец, не знаю. И где чалый, спаситель мой? Хоть бы Догадались попонами его прикрыть... Дай коня, Яков. И обозников на лед гони, там раненых много.

Толком не отдохнув — да дело молодое! — он добрался до центрального места побоища. Ревели трубы, заглушая стоны, уцелевшие дружинники и ополченцы в запале еще что-то кричали, размахивая оружием, плакали и смеялись одновременно, но князя Александра Сбыслав не нашел. Зато нашел своего аргамака. Он стоял под княжеским стягом, заботливо укутанный попонами. Сбыслав обнял его за длинную шею, поцеловал в морду, угостил краюхой хлеба, густо посыпанной солью.

— Пить тебе не давали? Вздохнул чалый.

— Терпи, нельзя сейчас. И меня жди. Я отца найти должен.

Оскользаясь в крови, он долго бродил по истоптанному льду. С ним заговаривали, кто-то обнимал, кто-то целовал — Сбыслав потом ничего не мог вспомнить. Растаскивая тела убитых, всматривался в смертные лица, расспрашивал раненых и уцелевших, да во все всмотреться, всех расспросить было невозможно.

Стон стоял над застывшим Ледовым побоищем, точно стонало все огромное Чудское озеро. Страшный, уходящий в небытие стон умирающих, истекающих кровью, замерзающих воинов, превратившихся вдруг в беспомощных парнишек, зовущих маму. И слово это витало поверх всего поля сражения в тяжких испарениях отлетающих душ.

Стало уже темно, но кто-то сунул Сбыславу факел, кто-то помогал ему растаскивать тела: он потом не мог вспомнить этих добрых людей, как ни старался. Его качало от невероятной усталости, но он упрямо искал отца. И — нашел.

— Прощай.

Почему — то рядом оказался Буслай с кое-как перевязанной головой.

— Ярун, что ли?

— Отец.

— Куда же ты его тащишь? Эй, мужики, подсобите боярину. — Буслай обнял Сбыслава за плечи. — Обопрись на меня, я — здоровый. И слезы не удерживай, я тоже реву. Все мы сейчас — дети...

В стонущем окровавленном поле мелькали факелы. Обозники и женщины из Пскова подбирали раненых и вывозили их на берег, оставляя мертвых до утра. Хотели помочь смердам, тащившим тело Яруна, но Буслай не дал-

— К Невскому его. То сам воевода Ярун. Сменяя друг друга, мужики-ополченцы дотащили тяжелое тело воеводы до княжеского шатра на берегу. Смерды, сняв шапки и низко поклонившись Яруну, ушли, а Буслай остался. Сбыслав снял с отца шлем, бережно перебирал седые спутанные кудри.

— Железо с него сними, — тихо сказал Буслай. — Холодно в нем, поди.

Вдвоем они с трудом стащили броню с начинавшего коченеть тела. Сбыслав стал оправлять сбившуюся, залитую кровью одежду, наткнулся на свиток за пазухой, развернул.

— Что там? — спросил Буслай.

— Князя найди.

Буслай сразу же ушел, не спрашивая, зачем да почему. Не до того было: все в этот час говорили коротко, отрывисто, потому что в душах еще не улеглась битва. Еще воевала душа каждого, еще кипела и пенилась, и покойными были только мертвые.

Быстро подошел Невский. Опустился на одно колено, снял шлем.

— Дядька мой... — Поцеловал Яруна в лоб, поднялся. — В Псков отвезешь его. Там отпевать будем. Скажи Якову, Буслай, чтоб розвальни дал. Осиротила тебя судьба, Ярунович.

Сбыслав молча протянул Александру послание великого князя Ярослава.

2

Во всех соборах, церквах, а то и просто у братских могил на погостах отпевали погибших. И хоть великая была победа, хоть каждый и ощущал ее, скорбно было во Пскове и в Новгороде. Невский старался попасть на все последние поклоны, ел урывками, почти не спал, почернел и осунулся настолько, что борода торчала клином.

— Простит меня княгинюшка моя, что не простился я с нею.

Князь Андрей свалился в горячке, Гаврила Олексич тяжко страдал от ран, и Александра повсюду сопровождали Сбыслав и Яков Полочанин да иногда Буслай, которого заметно приблизил Невский, будто увидел в нем знакомые черты погибшего Миши Прушанина. А как засыпали последнюю братскую могилу, сказал:

— Принимай Мишину дружину, Буслай.

— Не потяну, Ярославич.

— Потянешь.

На следующий день Невский выехал в Новгород, оставив отцовскую дружину на Будимира во Пскове. Это удивило Сбыслава, но Александр лишь буркнул в ответ:

— Отсюда до литовцев ближе.

— Дружину потрепали сильно, Ярославич.

— Этим Будимир займется. А ты, боярин, отвезешь Андрея во Владимир, расскажешь отцу о побоище и выпросишь для меня его дружину.

Невский был хмур и озабочен. Внезапное известие о кончине жены, большие потери и огромное напряжение последних недель выбили его из привычной колеи. Он понимал, что орден потерял еще больше и тоже нуждается в мире, но велел Якову Полочанину разговаривать с его послами как победитель, твердо отстаивая свои условия. Успех следовало закрепить, и, буркнув Сбыславу о литовцах, князь сознательно выдал свой замысел. Впрямую не поддерживая ливонцев, Литва косвенно помогала им, захватывая соседние русские княжества, и гибель Брячислава Полоцкого, помноженная на смерть его дочери, камнем висели на совести Александра. Сбыслав сразу понял причину такого решения, потому что знал о смерти княгини Александры, но Яков не знал и заспорил, утверждая, что и сил мало, и людям отдохнуть надобно.

— Я сказал!.. — рявкнул Невский, и Литовский поход был решен.

— Трепал я литовцев многажды, — вздохнул великий князь Ярослав. — Воины они упорные, да и сил у них сейчас поболе, чем у Александра, но победы дух умножают. А такой, как победа ледовая, на много поколений хватит.

Этот разговор возник, когда князь Андрей уже настолько поправился, что начал принимать участие в беседах. А еще до этого, в первый же день приезда во Владимир, он рассказал отцу, кто его спас, хотя сам Сбыслав об этом не обмолвился ни словечком. И в первый же вечер, когда Андрей, поведав о подробностях спасения, еще метался в поту и жару, великий князь принес ларец, открыл его и торжественно надел на шею Сбыслава тяжелую княжескую цепь.

— Это цепь твоего отца, Сбыслав. Носи с честью. А ночью молился и плакал счастливыми слезами, поражаясь Провидению Господню, которое восчувствовал в переплетениях судьбы, гордился отважными сыновьями и глубоко скорбел о Яруне.

— Бог дал, Бог взял. Все мы в руке Его.

Андрей выздоравливал медленно, и великий князь с молодым боярином каждый вечер засиживались допоздна. Сбыслав подробно рассказывал о Ледовом побоище, а князь Ярослав жадно расспрашивал, восторгался, горевал и умилялся. Он всегда был человеком открытым, порою непредсказуемо импульсивным, но с годами растерял дерзкое свое упрямство, стал мягче, добрее и сентиментальнее. Постепенно отходил от общерусских дел, перестал видеться с Не-гоем, а после взятия Невским Пскова окончательно замкнулся на собственном княжестве. Строил церкви и монастыри, не только упорно насаждая христианство, но и, пользуясь ханской милостью, ловко пряча в их имуществе собственные доходы от татарских баскаков. И совсем уж неожиданно для многих в тот жестокий век открыл первый приют для вдов, сирот и обесчещенных девиц.

— Дружину Александру надобно заново собирать, отец, — сказал Андрей, впервые оставшись на вечернюю беседу. — Он ее в лоб поставил, под удар самых отборных рыцарей.

— Подсоблю. — Великий князь долго смотрел на осунувшегося, повзрослевшего сына, улыбнулся вдруг: — В Переяславль не хочешь поехать? Отдохнешь, поправишься.

— Да ну! — отмахнулся Андрей. — Скучно там.

— Там дочь Даниила Галицкого гостит. Приехала на похороны княгинюшки Александры да и задержалась. Девица красивая, собой видная, так что не заскучаешь. Вместе княжича Василия пестовать будете.

— А Сбыслав? — помолчав, спросил Андрей.

— Сбыслав мне нужен, — сказал великий князь. — Батый велел Александру после победы над ливонцами в Орду приехать, а он не сможет сейчас. Значит, о побоище Сбыславу придется рассказывать. Да и мне пришла пора хану поклониться, от этого уже не отвертишься. А ссориться с ними нам сейчас совсем не с руки, сыны мои. Не с руки. Так что поезжай-ка, Андрей, в Переяславль один, а мы со Сбыславом — в Орду. Так-то оно вернее будет. И князю Невскому поспокойнее. Как рассудишь, боярин?

— Ехать надо, — сказал Сбыслав. — Татары обидчивы и злопамятны, особенно в мелочах. А там Чогдар пока в чести.

— Стало быть, как воды спадут, так и выедем, — решил Ярослав. — А ты, Андрей, сейчас в Переяславль собирайся. Пока Даниловна там гостит.

Но в Орду выехали нескоро, и великий князь знал, что выедут они нескоро, а говорил так только для того, чтобы поскорее спровадить Андрея в Переяславль. Уж очень ему понравилась чернобровая рассудительная дочь Даниила Галицкого, а сватать Ярослав любил.

Да и дел было невпроворот. Отсеяться следовало с большим запасом, потому что вся тяжесть ливонской войны легла на Псков и Новгород, которым и в мирные-то времена не хватало своего хлеба. И беженцев с тех опаленных сражениями земель уже появилось немало, и князь полагал, что появится их еще больше, когда подсчитают новгородские семьи потери своих кормильцев. Поэтому решил вдоль всех дорог, ведущих к Новгороду, засеять «сиротскую долю». Так тогда назывались посевы репы, гороха, редьки да брюквы, брать которые мог любой нуждающийся в пропитании. И о жилье для беженцев подумать следовало, а вопрос этот был сложным, потому что и своих бездомных да безземельных еще хватало со времен татарского нашествия. И великий князь вместе с думными боярами да церковными иерархами давно уж ломал над этим голову. Привычный мир изменился как-то сразу, вдруг, и некогда беспечный, своенравный и своевольный Ярослав менялся вместе с этим миром.

— Господи, не покинь меня во дни мои многотрудные, — истово молился он вечерами. — Господи, вразуми меня...

Андрей вместе со Сбыславом уехали в Переяславль. Впрочем, Сбыслав лишь довез туда Андрея, распрощавшись чуть ли не на пороге. Уж очень боялся он столкнуться глазами с той боярыней, которой сказал когда-то о гибели князя Брячислава.

И опять вечерами они долго сидели за беседой. Исчерпав в конце концов тему самого побоища, перешли на его участников, которых знал великий князь и о которых подробно расспрашивал. Так дошли до Гаврилы Олексича, и Ярослав вытянул из Сбыслава сведения о свадьбе, отложенной до победы.

— Негоже, Сбыслав, в такой час радостный друга бросать. Поезжай, отгуляй свадьбу, мой подарок молодым передашь.

И была свадьба, не очень-то шумная, но — дружная. Олексич еще покряхтывал от болей в переломанных ребрах, но держался молодцом, как и положено жениху Одно огорчало: Невский не смог почтить их своим присутствием, залечивая внутреннюю боль и досаждающие мысли стремительными бросками и яростным мечом. Но о свадьбе не забыл: прислал Якова Полочанина с дарами из Литвы.

А ведь хотел приехать и, что уж греха таить, мог приехать Но в последний момент дела повернулись неожиданно.

3

— Литовцы просят о свидании, Ярославич, — доложил Яков за сутки до намеченного отъезда на свадьбу.

— Я бить их пришел, а не видеться с ними.

— Намекают, что этого хочет Миндовг.

— Миндовг?..

Имя великого князя Литовского было хорошо знакомо Невскому. Не только потому, что князь был дерзок в замыслах и удачлив в битвах, но и потому, что был ровесником Александра. Об этом когда-то поведал хорошо знавший литовцев покойный Брячислав, и совпадение поразило Невского, потому что позволяло сравнивать судьбы. Общим оказался не просто год рождения — общими оказались задачи, которые ставила жизнь перед молодыми князьями: борьба с удельной раздробленностью мечом и с внешней опасностью — тонким расчетом.

— Сведи меня с ним и поезжай в Новгород Яков оговорил время и порядок свидания и отправился на свадьбу А Невский в назначенный вечер выехал в оговоренное место с двумя отроками и небольшой стражей во главе с Будимиром.

На опушке леса их ждал литовский отряд той же численности. От него отделился всадник в нарядной одежде и легком шлеме с белым султаном.

— Миндовг, — определил Александр, тронув коня навстречу

Съехались, остановившись в шаге друг от друга, и Миндовг первым снял шлем и склонился в седле

— Прими поклон, великий князь Невский, — по-русски довольно свободно сказал Миндовг.

— Прими и ты мой поклон, великий князь Литовский.

Они сблизились и крепко пожали друг другу руки.

— Неподалеку — уединенный хутор, — сказал Миндовг. — Если ты не против, мы могли бы поговорить там за кружкой доброго литовского пива, князь Александр.

Хутор стоял на острове посреди болота, к нему вела почти невидимая тропа, но Миндовг хорошо ее знал. Там их ждала немногочисленная челядь, в доме был накрыт стол. Князья, не сговариваясь, взяли по одному отроку, приказали страже совместно охранять их и уселись друг против друга.

— Я очень благодарен тебе, Александр, — сказал Миндовг после первой заздравной кружки. — Больше того, я — твой должник, потому что ты выполнил за меня добрую работу — набил заносчивые морды моим своенравным племянникам.

— Сочтемся, — без улыбки отметил Невский. — Ты прикрыл ливонцам правое крыло в этой войне, а я-то думал, что орден такой же враг Литвы, как и Руси.

— Даже больше, — вздохнул Миндовг. — Только Литва — не Русь, и крестоносцы — не татары. И если тебе приходится лишь притоптывать в лад татарскому барабану, то я вынужден плясать под ливонскую дудку. И при этом прикидывать, когда же мне принять католичество, чтобы спасти свой народ.

— Вера скрепляет народы.

— Какая, Александр? Наша с тобой, то есть княжеская? Она кончается за порогом наших усадеб, а народ живет так, как жили его предки, и верует в то, во что веровали предки. И я все время прикидываю, с кем же мне выгоднее быть: с чужим Богом или со своим народом?

— Выгоднее?

— Ты тоже прикидываешь, князь. Прикидываешь, кому что обещать, кому как сказать, кого чем пожаловать. А ведь тебе куда легче, чем мне. Ты отбиваешься от запада и востока, а я — на все четыре стороны: на севере — от крестоносцев, на западе — от Польши, на юге — от Даниила Галицкого и на востоке — от тебя. А ведь я с орденом пить пиво не собираюсь. Я с тобой хочу его пить.

— Пиво сначала надо сварить, Миндовг.

— Давай варить, Александр. — Миндовг помолчал. — В Кенигсберге перед собором каждый день собирается орущая толпа Им показывают покалеченных твоими воинами рыцарей, а рыцари поясняют, что ты — азиатский варвар хуже татар. Но рыцарям верят в Европе, потому что так угодно Папе, и все готовятся к новому крестовому походу против русских еретиков. Орден вот-вот придет в себя и начнет наращивать силы.

— И ты опять займешь место на их левом крыле, — усмехнулся Александр.

— Если мы с тобой ничего не предпримем, меня заставят занять это место. У нас в запасе не так-то много времени, чтобы помешать этому, Александр Ты повел против меня отцовскую дружину, потому что твою собственную потрепали крестоносцы, а у Европы опытных воинов — бездонная бочка. Через десять-пятнадцать лет они соберут могучую армию и вновь ринутся на тебя. «Дранг нах остен» написано на их знаменах, потому что в Европе стало тесно.

— Где собираются уцелевшие после ледового разгрома рыцари? — помолчав, спросил Невский.

— В земле куршей.

— Совсем рядом с тобой, Миндовг, — улыбнулся Александр.

— Потому-то я и пригласил тебя на это свидание, — буркнул Миндовг, наливая пиво в кружки. — Перестань клевать меня в задницу, и я отточу свой клюв.

— Литовцы убили моего тестя, полоцкого князя Брячислава.

— Каждый из нас, Невский, собирает в единое целое свои народы. Перед нами великая цель, которую нельзя разменивать на кровную месть. Недопустимо разменивать.

— Перед нами — великая цель, — задумчиво повторил Александр.

Он прихлебывал густое черное пиво, неторопливо размышляя. Литовский князь открыто дал понять, что добьет самых опытных рыцарей до подхода основных подкреплений из Европы, если Невский прекратит Литовскую войну. Это было выгодное предложение: выигрывалось время для того, чтобы передохнуть, восстановить собственную дружину, залечить раны. Миндовг все больше нравился ему, хотя его расчетливое, по сути торгашеское отношение к религии досадно противоречило представлениям Александра. Кроме того, требовалось выяснить, почему столь важный договор великий князь Литовский решил провести с глазу на глаз, без хитроумных советников.

— Если ты поверишь в мое слово так, как я поверю в твое, нам не понадобятся ни письменные обязательства, ни свидетели, — пояснил Миндовг, когда Александр прямо спросил его об этом. — У ливонцев много купленных языков и купленных ушей.

— Когда ты можешь выполнить свою долю наших условий?

— Через год после того, как ты прекратишь войну против меня. Нам невыгодно обманывать друг друга, Александр.

— Ты опять заговорил о выгоде, — с неудовольствием сказал Невский. — Вера для тебя — товар, военный договор — тоже товар. Неужели все продается и все покупается?

— Все, когда речь идет о судьбе народа. О том, выживет он или будет растоптан, как растоптаны пруссы, курши, твои половцы. И ты тоже что-то продашь, что-то купишь, когда на кон будет поставлено само будущее русичей. Мы оба готовы к любым мукам в загробном мире, только бы народы наши избежали ада на земле. Или я ошибся в тебе, Александр?

— Не ошибся, Миндовг, — улыбнулся Невский и протянул через стол руку. — Вот тебе мое слово.

4

Из Каракорума вести приходили более или менее регулярно: перед бегством Ючень построил прочную цепочку из своих людей. Но вести были неутешительными. До курултая власть по законам Ясы принадлежала вдове Угедея Турачине, однако войском безраздельно распоряжался Гуюк. И, судя по всему, подтягивал к столице империи верные ему тумены, отодвигая подальше сторонников Бату-хана. Казней, правда, еще не было, но как Ючень, так и Чогдар не сомневались, что, собрав надежных сторонников, Гуюк начнет устранять неугодных ему офицеров и чиновников.

Бату свято исполнял последнюю волю Субедей-багатура, повелев Чогдару находиться при нем в качестве главного советника. Однако пока обязанности последнего сводились к частым беседам с ханом, в которых особой надобности в советах не возникало. Для себя Чогдар объяснял это свойственной Бату недоверчивостью, старался быть кратким и точным в ответах, когда к нему обращались с вопросом, и — ждал, понимая, что иного ему сейчас просто не дано. Кроме того, существовал лукавый, умный и проницательный Ючень, своевременно подбросивший Бату-хану мысль о строительстве собственной столицы. В этом был резкий вызов Каракоруму и всей центральной власти, что особенно нравилось властителю Золотой Орды.

Степную столицу, заранее названную Сараем (Дворцом), строили по плану Юченя, согласованному с Бату-ханом. План предусматривал центральную площадь с огромным ханским дворцом, от которой расходились прямые дороги по основным направлениям: в собственно Монголию, на Кавказ, в Крым, в Киев, Рязань и Владимиро-Суздальское княжество.

Пленных и рабов хватало, кибиточный город рос со сказочной быстротой, дороги с обязательными ямскими поставами на каждом дневном перегоне протягивались, естественно, медленнее, но строительная лихорадка заменяла вынужденное отсутствие военных походов Будущая столица оказалась главным занятием как для хана, так и для его окружения, вокруг нее были сосредоточены все ожидания, советы и споры, и главный строитель — а таковым, естественно, стал Ючень — мудро и неторопливо подбирал ключи ко всем сколько-нибудь значимым сердцам.

Это не ускользнуло от Чогдара, насторожило, но особенного беспокойства не вызвало. Во-первых, возведение города и прокладка дорог требовали денег, в которых надлежало отчитываться по окончании работ, а Бату отличался известной скупостью. А во-вторых, и это главное, наследник престола царевич Сартак не разделял общего восторга, относился к Юченю настороженно и демонстративно предпочитал ему Чогдара.

— Даже прирученная лиса по ночам жрет кур из хозяйского курятника, — громко говорил он, нимало не беспокоясь о том, что эти слова тут же повторят Юченю. — Поедем на охоту, Чогдар, у меня першит в горле от поднятой пыли.

Однако Ючень был опытным царедворцем, отлично понимал, что Золотая Орда есть его последнее прибежище, а ее владыка не вечен. Он изо всех сил избегал споров, а уж тем паче прямых столкновений с любимым сыном властелина и был подчеркнуто почтителен с Чогдаром. Бату-хан все видел и все понимал, но ни во что не вмешивался, не давая перевеса ни одной из сторон в этой возне под войлоком. Чогдар нужен был ему не столько для грядущих войн, сколько ради упрощения отношений с северными русскими княжествами, Ючень — для той же роли на востоке, а потому преждевременно было кого-то выдвигать в первый ряд перед собственным троном. Наоборот, небольшой раскол среди вельмож сейчас выглядел предпочтительнее показного единодушия, поскольку достаточно ясно выявлял их настроения и надежды на будущее. Все зависело от завтрашнего дня, но сам завтрашний день от Бату уже не зависел. Все решали сто сорок тысяч монгольских воинов и неисчерпаемая казна Чингисхана. И — рука, которая получит на грядущем курултае право первой залезть в эту казну.

— Господин главный советник, могу ли я испросить разрешения уделить мне совсем немного вашего драгоценного времени?

Ючень умел быть на редкость медоточивым, сладким до приторности, но Чогдар терпел, не позволяя себе даже сдвинуть брови. Только улыбка — мягкая, вежливая, поощрительная — должна была служить отмычкой будущей беседы.

— Внимательно слушаю вас, господин старший советник. Не угодно ли присесть?

Ючень первым явился на беседу с глазу на глаз, доселе такого не случалось. Следовательно, возникли какие-то новые обстоятельства, грозящие пошатнуть неустойчивое равновесие под войлоком. Чогдар прошел хорошую школу в юности, держась за стремя самого Субедей-багатура, а потому был подчеркнуто вежлив, сам наполнял чаши кумысом и ни о чем не спрашивал. Говорящий первым всегда высовывается из-за собственного щита, каким бы лукавством он ни обладал.

— Важные известия из Каракорума, господин главный советник Источник заслуживает доверия.

Ючень замолчал, но Чогдар лишь поощрительно улыбнулся.

— Гукж уговорил свою матушку ханшу Туракину предоставить христианам-несторианцам преимущественные права, весьма похожие на те, которые великий Бату-хан даровал Русской Православной Церкви.

И вновь китаец многозначительно помолчал, но, не дождавшись ни слова от собеседника, вынужден был сам продолжать разговор.

— В монгольской армии много христиан, господин главный советник. Да, внешне они соблюдают обряды своей племенной религии, тем более что несторианство обходится без церквей. Веруют во Христа, но не признают божественности Божьей Матери, считая ее Христородицей, то есть обыкновенной женщиной, лишенной святости. Римская Католическая Церковь считает их самыми греховными еретиками. Греховнее православных и, главное, опаснее их.

И опять — молчание. Ючень очень хотел вовлечь Чогдара в беседу, но Чогдар строго руководствовался правилом Субедей-багатура, вызубренным еще в детстве: «Никогда не иди туда, куда тебя подталкивают».

Однако молчание затянулось, и он вынужден был сказать:

— Я слушаю очень внимательно.

— Благорасположение к несторианам не может не насторожить католическую Европу. Особенно если Гуюк попробует привлечь на свою сторону православные русские княжества. Рим вынужден будет благословить новый крестовый поход.

— Русские княжества далеко от Каракорума.

Это был пробный шар. Чогдар решил прибегнуть к нему, потому что понял главное: Гуюк избрал Европу целью собственного великого похода. Кроме захвата несметных богатств, этот поход преследовал еще одну задачу: полное развенчание Бату-хана как полководца, не сумевшего закрепиться в Центральной Европе. Ход был неплохо продуман, но успех его зависел от выбора православных русских княжеств, и Чогдару необходимо было знать, что предпринял Каракорум для привлечения их на свою сторону. Или — что может предпринять.

— В Золотую Орду уже послан гонец с предупреждением ханши Туракины, что отныне ярлык на великое княжение будет выдаваться русским князьям только в Каракоруме, господин главный советник, — со значением произнес Ючень.

Это известие означало, что Гуюк перешел к решительным действиям по ограничению власти Бату-хана, и, по сути, являлось объявлением ползучей негласной войны за влияние на русские православные княжества. А силы были далеко не равны, даже если не брать во внимание бездонную казну Чингисхана.

— Осознаешь ли ты, первый советник, особое значение сообщенных мне сведений? — тихо спросил Чогдар.

— Ни одна живая душа не узнает о них без вашего повеления, господин главный советник

— В том числе и сам Бату-хан.

— В том числе и сам Бату-хан, — послушно повторил Ючень, уловив блеск секиры палача в холодных глазах Чогдара.

— Ощути, насколько прочно я запечатал твой язык, Ючень. Если ощутил, ступай. Все новости будешь передавать мне лично. Учти, я — воин и принимаю решения очень быстро.

Полученные известия имели настолько грозовой оттенок, что Чогдар сразу же пошел к хану, как только Ючень, пятясь, покинул его шатер. Он был убежден в молчании китайского советника не столько потому, что верил его слову, сколько потому, что знал о его трусости, но поторопиться все же следовало.

По счастью, Бату сразу же принял его. Коротко изложив суть многозначительных вестей, Чогдар замолчал, предоставляя хану время взвесить их, осознать и сделать выводы. Хан молчал долго, и на его бесстрастном, замкнутом для всех глаз лице ничего не отражалось.

— Князь Ярослав способен сказать «нет»? — наконец спросил он.

— Скорее, не способен. Он слишком много грешил в юности.

— Да, — вздохнул Бату. — Грехи молодости всегда подтачивают твердость старости. Значит, он может оказаться податливым на лесть, а в Каракоруме льстить умеют. Повели ему прибыть ко мне.

— По моим сведениям, он сам готовится предстать перед тобою.

Бату — хан задумчиво покачал головой.

— Подождем. Как по-твоему, что будет с нами, если Гуюк, став великим ханом, решится на европейский поход?

— Мы исчезнем, как пыль на ветру, мой хан.

— Мы исчезнем, — согласился Бату. — А русские княжества превратятся в дойную корову ненасытного Гуюка. Значит, мы должны воспрепятствовать этому походу. Как? Став поперек пути на Волге? Но разве может плетень сдержать степное половодье?

— Это возможно только с помощью русских дружин.

— Невский не станет помогать нам, если его отец поддержит Гуюка. Что можно сделать, чтобы князь Ярослав отказался от совместного похода на католиков? Не отвечай сейчас, Чогдар, но все время думай об этом. Мой учитель Субедей-багатур очень любил тебя...

5

Орду, оставленный Бату-ханом главнокомандующим, выводил татарские войска из Центральной Европы через Болгарию, чтобы не пересекать вновь разоренные земли. Он был старательным исполнителем и плохим полководцем, сознавал это, а потому во всем, что касалось боевых действий, полагался на Бурундая. Даниил Галицкий, правильно поняв татарский маневр, тут же вернулся в свои княжества, однако, будучи человеком дальновидным, предпочел временно осесть на севере своих владений. И здесь неожиданно получил предложение о мирных переговорах.

Предложение поступило от литовцев. Обезопасив себя с востока, Миндовг решил то же самое сделать и на юге. чтобы без особого риска исполнить данное Невскому обещание. Даниилу, озабоченному восстановлением былого могущества своих земель, предложение о мире было на руку, и свидание состоялось.

— Я знаю о твоих настроениях, князь Даниил, но должен прямо сказать, что буду бить крестоносцев всегда и везде, даже если мне самому придется для этого принять католичество, — сказал Миндовг.

— Татарские язычники тебе милее христиан?

— Между татарами и Литвой стоит Александр Невский, а между мною и католиками нет никого, князь Даниил.

— Следует ли мне из сказанного тобой сделать вывод, что мы не должны влезать в дела друг друга? — помолчав, уточнил Галицкий.

— Ради этого я здесь. — Миндовг неожиданно улыбнулся. — Впрочем, как знать, может быть, нам стоит когда-нибудь подумать о делах семейных? У меня растет дочь, у тебя — сын. Родственные связи крепче всех договоров, князь Даниил.

Пока Даниил и Миндовг решали вопросы дружественного невмешательства, Александр сворачивал боевые действия в Литве. Он понимал, что при таком повороте событий теряет Полоцкое княжество, но дробить силы было и неразумно, и опасно. Ливонский орден медленно и упорно наращивал мощь: Миндовг лишь подтвердил то, о чем доносили Невскому его собственные разведчики. Настало время думать о союзниках, и в этом смысле великий литовский князь преподал Александру весьма полезный и своевременный урок. И Невский выехал в родовое Переяславское княжество, минуя Новгород, а дружину оставил на Будимира.

Ехал он с небольшой охраной и почти без всяких дорожных осложнений, если не считать стремительной и победной стычки с крупным литовским отрядом в глухом уголке смоленских земель. В стычке никого не потеряли, литовцы исчезли в лесах, а как въехали в родное княжество, конь Невского потерял подкову.

— Стало быть, здесь и заднюем. Тут где-то усадьба старого отцовского друга. Дайте мне заводного коня, пока этого будете перековывать.

И выехал один, а потом радовался, что один выехал. Всю жизнь радовался.

Он быстро разыскал усадьбу, в которой был еще отроком вместе с отцом. К ней вокруг озера вела полузаросшая дорога, но Невский решил сократить путь и поехал напрямик через рощу, держась озерного берега. Стояло знойное лето, жарким настоем смолы и земляники дышал сосновый бор, в безветрии звенели комары

И неожиданно совсем рядом раздался девичий смех. Александр придержал коня, отвел рукой сосновую лапу.

В десятке шагов от него на берегу озера сидела немолодая матрона в окружении смешливых молоденьких девушек. Распущенные волосы их были украшены венками из белых кувшинок.

— Васса! — вдруг строго крикнула матрона. — Хватит купаться! Вылезай!..

Из воды на берег неторопливо стала подниматься стройная, совсем еще юная девушка в длинной белой рубашке из тонкого, хорошо выделанного полотна. Рубашка была насквозь мокрой — девушка в ней купалась, — липла к телу, а солнце просвечивало ее насквозь...

Сердце Александра бешено забилось. Изо всех сил сдерживая дыхание, он осторожно опустил сосновую ветку и шагом тронул коня в лес. Подальше от берега...

Он раньше девушек добрался до усадьбы. Старый отцовский друг невероятно ему обрадовался, закатил пир, и на этом пиру барышня Васса поднесла дорогому гостю кубок чести.

На другое утро он выехал в Переяславль и улыбался всю дорогу. Но если бы знал, кого в это время принимает отец, улыбка бы надолго сошла с его лица...

— Прелат Римской церкви Доменик! — доложил ближний боярин.

— Ох, не к месту, не к месту! — всполошился Ярослав. — Что делать, Сбыслав, что делать?

— Принять.

Прелат был учтив и любезен. Восторгался просторами, восхищался реками и всячески избегал богословских споров, сразу обозначив свою позицию:

— Мы вместе веруем во единого всемогущего Бога, великий князь. И считаем, что настала пора забыть о наших религиозных разногласиях пред новым1 испытанием Божьим — нашествием нечестивых из диких степей. И православный князь Михаил Черниговский уже дал согласие участвовать во вселенском Лионском соборе.

Гость, не обозначив дня отъезда, вежливо поучаствовал в предложенной Сбыславом охоте, ловко уходил от неудобных для себя вопросов и с удовольствием рассказывал, сколь богата и сильна Европа. Ярослава это вполне устраивало — он никогда не любил излишних напряжений ума, но Сбыслава весьма тревожила причина, побудившая католического прелата вдруг заявиться в православное княжество. И как только Доменик однажды вскользь помянул о татарах, Сбыслав тут же заявил с подчеркнутой резкостью:

— Татары не видят в нас еретиков в отличие от Римской Католической Церкви!

— Это естественно, мой юный вельможа, — вежливо улыбнулся прелат. — Они — язычники Им не дано постигнуть великого учения Христа

— А нам, православным, дано?

— Заблуждения — путь к познанию, мой юный вельможа.

— И ты, прелат, приехал развеять наши заблуждения?

— Я приехал с надеждой познакомиться с великим полководцем князем Александром Невским, которым восторгается вся Европа, мой...

— Чтобы подсыпать яду в его кубок?

— Сбыслав, Сбыслав, — встревожился Ярослав. — Не надо спорить с высоким гостем.

— С высоким лазутчиком, — презрительно сказал Сбыслав. — Доложи своим магистрам, что Русь — жива, прелат!

И вышел. Он был раздражен и встревожен и почему-то все время думал о князе Александре.

— Извини, высокий гость, несдержанность боярина, — смущенно бормотал Ярослав. — Молод еще.

— К счастью, не все так думают, — натянуто улыбнулся Доменик — Князь Даниил Галицкий придерживается иного мнения, что всегда обеспечит ему могучую поддержку Европы. Я очень надеялся увидеть твоего сына, великий князь, Александра Невского, деяния которого хорошо нам известны, но, видимо, не судьба. Пора домой. Путь неблизкий.

На следующий день прелат Доменик убрался восвояси как раз в то время, когда Невский подъезжал к родному Переяславлю.

— Брат приехал!.. — радостно закричал Андрей. — Княжна Даниловна, это же брат мой родной, сам Александр Невский!..

Никогда Александр не видел брата столь восторженно вдохновленным, сияющим и звонким. А увидев легко сбегающую по ступеням крыльца чернобровую красавицу, понял, что легкомысленного и взбалмошного Андрея настигла-таки первая любовь.

— Меж нами — сговор, — таинственно поведал в бане Андрей. — Если отцы не благословят, тайно обвенчаемся...

— Благословят, — улыбнулся Александр.

А про себя подумал вдруг, что если бы объединились в прочный братский союз три князя — и Русь была бы спасена, и Литва. Сначала подсобили бы Миндовгу выбросить рыцарей из Прибалтики, а потом — все вместе — и с татарами разобрались. Или — наоборот: сначала разгромили бы татар, а потом все дружно — рыцарей... И горько усмехнулся, поняв вдруг, что навсегда расстался с мечтами на льду Чудского озера.

Отслужил панихиду по своей княгинюшке, поиграл с сыном, попировал с братом и его возлюбленной и, не задерживаясь, выехал к отцу. И всю дорогу Думал о странном чувстве, которое возникло в нем после знакомства с дочерью Даниила Галицкого. Всем хороша была девица — и красотой, и статью, и умом, а что-то восставало в нем не против нее, а против ее брачного союза с Андреем. А потом понял что: воля. Скрытый за девичьей скромностью огромный запас воли, которой так не хватало князю Андрею...

Он не стал говорить отцу о своем прозрении. Наоборот, он всячески подчеркивал важность этого союза, намекал, что Андрею давно пора остепениться, чем очень радовал великого князя, мечтавшего об этой свадьбе.

— Даниил Галицкий — владыка могучий, — говорил отец. — Его вон Европа поддерживает. Большой выигрыш, если мы такого родственника заполучим.

Александр поддакивал, а сам думал, что Даниила Галицкого поддерживают как раз те силы, с которыми он, Невский, уже дважды скрещивал мечи. И невольно вспомнил рассуждения князя Миндовга о вере: похоже было, что Галицкий придерживался такого же мнения во имя спасения собственных земель. Не народа, на них проживающего, а самих земель как таковых.

Сбыслава в тот первый вечер за столом с ними не было: он чувствовал себя виноватым, побаивался гнева Невского, не зная, что Ярослав ни словечком не обмолвился ни о госте, ни тем более о ссоре с прелатом. Александр воспринял это без всякого удивления, полагая, что боярину не место за родственной беседой, даже если этот боярин и спас любимого сына. А вот Ярослав чувствовал себя неуютно, страдал, вздыхал и хмурился. И в конце концов не выдержал:

— Может быть, позовем Сбыслава? Мне с ним в Орду ехать, может, у тебя какие пожелания...

Бормотал, суетился и страдал хранящий великую тайну князь. Если бы не добытая самим Сбыславом мечом и отвагой слава и почет, ему, пожалуй, было бы проще. Но прижитой сын доказал, с точки зрения Ярослава, свое право на признание родственных отношений и личное княжеское достоинство, а вот сказать об этом... Нельзя было сказать, никак нельзя, и это обстоятельство терзало и мучило великого князя настолько, что он так и не сказал о неожиданном госте. И терзаемый виной Сбыслав тоже не сказал.

Александр встретил Сбыслава очень приветливо, почти сердечно. «По-родственному, — ликовал великий князь. — Чует сердце, чует!..» Но дело было не в чутье Невского, а в дружинном братстве: князь Александр тепло приветствовал боевого друга, личной храбростью доказавшего свою преданность, не более того. И кубки стали чаще осушаться, и беседа потекла оживленнее.

— Я не задержусь у тебя, отец, ты уж прости, — сказал Александр, когда Сбыслав ушел и пришла пора расстаться на ночь. — Вот в Орду провожу непременно, а сейчас... — Он вздохнул. — Дружину надо заново создавать. А поездки не страшись. Спутник у тебя надежный, толмач отменный, да и вообще Сбыслав для нас с Андреем вроде как брат.

Признание сдержанного немногословного старшего сына привело Ярослава в сильнейшее волнение, от которого он первое время вообще ни слова не мог вымолвить. А пока справлялся с заиканием, успокоился и сказал совсем не то, что собирался:

— Я перед отцом его, Яруном, в долгу неоплатном. А он в Ледовом побоище пал.

— Понимаю, отец. Мы все перед ними в долгу.

— Знал бы ты тяжесть его...

На следующий день пир начался рано, потому что Невский решил на заре отъехать к своей дружине. А поскольку он оказался прощальным, Сбыслав явился на него в лучшей одежде с княжеской цепью на груди.

— Красный ты жених, боярин! — улыбнулся Александр. — Вернетесь из Орды — и окрутим его, отец.

И снова сердце Ярослава замирало от умиления, снова он боролся с мучительно сладостным желанием прямо сейчас, за пиршественным столом, сказать правду, признать Сбыслава своим законным сыном и тем снять с души тяжкий камень греха. И — не решался, колебался, вздыхал, пока вдруг не доложили:

— Посланец из Орды, великий князь!

— Проси.

Вошел статный молодец в полутатарском-полурусском наряде с изукрашенной саблей на поясе Сдержанно поклонился и сказал на чистом русском языке:

— Здрав будь, великий князь Ярослав. Здравы будьте, князья и бояре. От главного советника великого Бату-хана Чогдара с поклоном есаул Кирдяш.

— Кирдяш?.. — Ярослав, багровея, поднимался из-за стола. — Не ты ли, холоп, на меня, своего господина, дрыном замахивался?..

— Что было, то быльем поросло. А нынче я — казак, вольный человек, командир личной охраны Орду-хана, князь Ярослав.

Все это молодец выпалил с вызовом и дерзкой насмешкой, словно заранее готовился произнести именно эти слова и именно так, как произнес.

— Убавь голос, не с равным говоришь, — негромко, но очень весомо сказал Сбыслав. — Говори, что велено, и убирайся.

Кирдяш посмотрел на молодого боярина с княжеской цепью во всю грудь и неожиданно улыбнулся:

— Никак Сбыслав? Тебе — особый поклон от Чогдара. — Поклонился, вновь оборотился к Ярославу: — Воевода прав, прости мою дерзость, великий князь. Чогдар велел передать тебе, чтоб ты поторопился в Золотую Орду. Это очень важно, так он сказал.

— Все? — грозно спросил Ярослав, все еще ощущая глубокую обиду.

Есаул поклонился с куда большей почтительностью-

— Дозволь личную просьбу, великий князь

— Нет!

— Дозволь ему, отец, — тихо сказал Невский. — Ты же сам разрешил добровольную запись в татарские войска. Вот он и записался, и отвагой в битвах завоевал и чин, и волю. Так, Кирдяш?

— Так оно и было, князь Александр Ярославич. И еще — награда от Орду-хана. — Сотник достал из-за широкого татарского пояса замшевый мешочек, встряхнул: тяжело звякнуло золото. — Дозволь мне выкупить у тебя, великий князь, отца и мать, брата и сестру. Если посчитаешь, что золота здесь мало, буду твоим должником.

— Отпусти их без выкупа, отец, — сказал Александр. — Храбрость золотом не измеришь.

Ярослав угрюмо молчал.

— Отпусти, — умоляюще вздохнул Сбыслав. Ярослав быстро глянул на него и неожиданно улыбнулся-

— Отпускаю на полную волю.

— Благодарю тебя нижайше, великий князь. — На сей раз Кирдяш отдал полный поклон, коснувшись пальцами пола Выпрямился, широко, счастливо улыбнулся. — Вечный должник твой, Ярославич!..

И вышел. Все заулыбались с радостным облегчением, а Невский сказал:

— Не будем же множить врагов, но будем везде искать союзников. И воспрянет Русь1...

Александр уезжал на утренней заре, а потому и пир рано кончился. Разошлись по покоям, но задолго перед рассветом Невского внезапно разбудил отец.

— Не спится? — улыбнулся Невский. — Мне тоже. Верно мы сделали, отец, когда дозволили смердам-язычникам в татарские добровольцы записываться.

И Церкви облегчение, и нам проще, и... им попросторнее. Собственной отвагой теперь жизнь свою устраивают. Как Кирдяш.

Не об этом он думал, не о добровольцах-язычниках. В полудреме то и дело возникало перед ним одно видение: девушка в белой, плотно облегающей тело рубахе, выходящая из воды. Васса... Но отец озабоченно молчал, вздыхал, хмурился и на слова сына не обратил внимания.

— Не вставай, не вставай. — Ярослав присел на ложе, уронив руки меж колен. — Всю ночь не спал, молился, у Господа совета спрашивал. И — решился.

Великий князь замолчал. Александр с тревогой посмотрел на него:

— Что с тобой? Худо?

— Худо, — тотчас же согласился Ярослав. — До чего же тяжко мне тайну свою великую в душе носить. А тут — расстаемся. Когда свидимся, один Бог знает, да и свидимся ли вообще...

— Ну что за мысли, отец. Сказал, что приеду.

— Не перечь мне, Александр, не надо. Тебе как старшему все скажу, а ты сам решишь, что с тайной этой делать, ежели не суждено мне будет вернуться. А до того никому не говори, никому. Запрещаю.

— Все исполню, — тихо сказал Невский, почувствовав, что отец его серьезен сейчас, как никогда.

Великий князь помолчал, борясь в душе с последними сомнениями. А потом спросил вдруг, глядя в пол:

— Сбыслав на Андрея похож?

— Очень, — Александр улыбнулся. — Прямо как брат родной, все заметили.

— А он и есть брат. И твой, и Андрея. Он — мой сын. От Малаши, невесты Яруна. Я силой увез ее.

И наступило длительное молчание. Ярослав испытывал тревожное облегчение. Будто сбросил камень с души, а вот куда сбросил, было пока неясно. А Невский, ощутив огромную, жаркую радость, быстро опомнился, и жар этот радостным крупным потом выступил на лбу.

— Сбыслав об этом знает?

— Нет. Знали трое, но Ярун погиб, а Чогдар далеко. Да и не скажет никогда: он Яруну, побратиму своему, клятву дал. Знаем теперь об этом только мы с тобой, Александр.

— И никто не должен больше знать, — жестко сказал Невский. — Никто, ни одна живая душа. Я сейчас же уеду, не хочу со Сбыславом встречаться, трудно мне. Ты уж прости.

И стремительно вскочил с ложа.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница