VI. Упадок киевского княжения
Изяслав Давидович. — Ростислав великий князь. — Его путешествие в Новгород и кончина. — Мстислав II. — Андрей Боголюбский и первое взятие Киева. — Неудачная осада Новгорода. — Андрей и Ростиславичи. — Святослав Всеволодович в Киеве. — Оживление борьбы с варварами. — Кончак. — Поход, плен и освобождение Игоря Северского. — Нашествие Половцев. — Освобождение Игоря. — Черные Клобуки. — Последние деяния Всеволодича. — Всеволод Суздальский и Рюрик Киевский. — Ссора Рюрика с Романом Волынским и второе взятие Киева. — Судьбы Киевского княжения. — Взятие Цареграда латинами.
Изяслав Давидович Черниговский снова захватил Киев, но опять ненадолго. Недавние союзники Мономаховичи не замедлили вновь сделаться его врагами. К ним присоединился и сильный Галицкий князь Ярослав. Причиною его вражды к Изяславу Давидовичу послужил двоюродный брат Ярослава, известный Иван Берладник, лишенный Владимирком своего наследственного удела. Иван долго скитался по разным землям, проживая у разных князей. Некоторое время он находился в службе у Юрия Долгорукого. Когда Юрий занял Киев, то Галицкий князь, женатый на его дочери, упросил тестя выдать ему Берладника, так как последний не оставлял своих притязаний на часть Галицкой земли. Уже несчастного князя привезли скованным из Суздаля в Киев; здесь митрополит и духовенство приступили с увещаниями к Долгорукому и укоряли его за то, что он, нарушив свое крестное целование Ивану, хочет выдать его на убийство. Великий князь отправил его назад в Суздаль. Но Изяслав Давидович Черниговский послал своих людей, которые перехватили суздальцев на дороге и отняли у них Берладника. Последний нашел себе приют в Чернигове. Когда же Изяслав сел опять в Киеве, Ярослав Галицкий и к нему обратился с просьбою выдать Берладника. Тот не только не согласился, но и потребовал от Галицкого князя удел для его двоюродного брата. Отсюда возникла война Изяслава Давидовича с Ярославом Галицким и союзником последнего Мстиславом Волынским. Вследствие измены Берендеев первый проиграл ее и потерял Киевское княжение (1159). Мстислав занял Киев, куда вновь призвал из Смоленска своего дядю Ростислава.
Неугомонный Изяслав Давидович, однако, не думал оставлять своих притязаний на Киев и делал еще несколько попыток отнять его у Ростислава. Однажды с помощью наемных половцев ему удалось было в третий раз захватить великокняжеский стол. Но он не мог взять крепкого Белгорода, где заперся его соперник, и пал при отступлении, сраженный саблею какого-то Войбора Негечевича, в 1162 году. В том же году погиб и злополучный Иван Берладник. По смерти своего покровителя Изяслава он удалился в Грецию и умер в городе Фессалонике вследствие отравы, если верить народной молве; а этой смерти так добивался его двоюродный брат Ярослав Галицкий. За несколько времени до того бывшие товарищи Ивана, южнорусские Берладники, занимавшиеся грабежом на море и на суше, взяли и разграбили город Олешье. Это было складочное место для греческих товаров, привозимых в Россию, и подобный разбой наносил чувствительный удар нашей торговле с греками. Великий князь Ростислав немедленно послал судовую дружину с боярином Юрием Несторовичем. Последний где-то настиг Берладников, побил их и отнял пограбленный товар. Вообще Ростислав обнаруживал похвальную заботливость о безопасности такого важного торгового пути, как Днепровский, по которому ходили в Киев гречники и залозники; под именем первых разумелись купцы, привозившие товары из Византии, а под вторыми те, которые торговали с Тавридою и Приазовскими краями. Когда умножались на Руси смуты и междоусобия, то Половцы обыкновенно пользовались этим временем, чтобы нападать на торговые караваны именно у Днепровских порогов, где купцы должны были выгружаться и обходить пороги берегом. По летописи известны два случая заботливости Ростислава о защите этих караванов от половцев. В 1167 году он посылал своего боярина Владислава Ляха с дружиною; под ее защитою гречники благополучно прошли опасные места и прибыли в Киев. А весною следующего 1168 года великий князь посылал для той же цели уже большое ополчение соединенных князей. Это ополчение, однако, не пошло в степи, чтобы разгромить варваров в их собственных вежах; оно только угрожало им и все время простояло у Канева, пока гречники и залозники благополучно поднялись вверх по Днепру.
После гибели Изяслава Давидовича Ростислав до самой кончины своей, т.е. в течение шести лет, довольно спокойно сидел на Киевском столе, что в те времена было уже редкостью. Сам по себе Ростислав отличался миролюбием и, кроме того, большою набожностию. Главною его поддержкою был племянник Мстислав Волынский; много помог ему также союз с Черниговским князем. Когда Изяслав Давидович по смерти Долгорукого завладел Киевом, он уступил Черниговский стол двоюродному брату Святославу Ольговичу и после своего изгнания из Киева уже не получил обратно прежнего стола. Чтобы обеспечить за собою Чернигов, Святослав сделался верным союзников Ростислава. В мае 1160 года они съехались на берегу Десны, в одном из черниговских городов, Моравийске. Этот съезд напомнил свидание того же Святослава Ольговича с Юрием Долгоруким в Москве. Князья обменялись взаимными подарками. Ростислав дарил союзника соболями, горностаями, мехами черных куниц, песцов, а также дорогими рыбьими зубами (моржовые клыки). Святослав на другой день отдарил своего гостя пардусом и двумя борзыми конями с коваными седлами. С того времени Ростислав питал особое расположение к Святославу Ольговичу. Они притом и породнились: сын Святослава Олег, — известный нам по Московскому свиданию и овдовевший по смерти своей первой супруги, дочери Юрия Долгорукого, вступил во второй брак с дочерью в. князя Ростислава. Когда Святослав Ольгович скончался в 1164 г., набожный Киевский князь изъявил желание по примеру Николы Святоши постричься в Печерском монастыре. Но игумен Поликарп и духовник Семен отговорили его, напоминая ему главную обязанность князя суд творить и правду наблюдать. Ростислав имел обыкновение в Великий пост причащаться каждую неделю и каждую субботу и воскресенье угощать у себя во дворе двенадцать печерских иноков с игуменом Поликарпом. А в Лазареву субботу он приглашал к себе всех «Печерян», призывал также иноков и из других монастырей.
Но и этот кроткий князь не чужд был иногда суровых поступков, свойственных его времени. Пример тому находим в его отношениях к Новгороду. После своего любимца Изяслава II, новгородцы снова обнаружили обычное непостоянство: смотря по обстоятельствам, они призывали к себе то одного из сыновей Ростислава, то кого-либо из сыновей Юрия Долгорукого. Когда Ростислав утвердился на Киевском столе, в Новгороде княжил сын его Святослав; но сильный сосед новгородцев Андрей Суздальский начал притеснять их, чтоб они приняли князя от его руки и, следовательно, дани свои посылали в Суздаль, а не в Киев. В Новгороде наступили волнения и частые веча. Наконец сторона Суздальского князя одолела противную сторону. Толпа вооруженных граждан пришла на Городище, или на княжий загородный двор, схватила Святослава Ростиславича и заперла его в избе; супругу его заключила в монастырь св. Варвары, дружину перевязала, а именье их разграбила. Затем Ростиславича отправили в Ладогу под крепкую стражу, а к себе приняли князем одного из племянников Андрея Боголюбского (1161 г.). Когда до великого князя достигла весть об оскорблении, учиненном его сыну, Ростислав сильно разгневался, велел схватить новгородских купцов, торговавших в Киеве, и заключить их в Пересеченский погреб, где в одну ночь задохлось из них 14 человек. Это несчастье, впрочем, опечалило великого князя: он приказал остальных узников вывести из погреба и посадить под стражу в разных городах. Между тем Святославу Ростиславичу удалось бежать из Ладоги в Смоленск. Спустя около года Андрей Боголюбский опять уступил новгородские дани великому князю Киевскому, и последний, с согласия Андрея, снова посадил там своего сына Святослава. На этот раз княжение последнего ознаменовалось нашествием шведов на Новгородскую землю. Давно уже не было столкновений между Северною Русью и Скандинавией. Главная причина тому заключалась во внутренних смутах и переворотах, которые совершались в Швеции в XI веке и первой половине XII: они были вызваны борьбою язычества с христианством и прекращением древней династии Инглингов. Но когда там на некоторое время водворилось спокойствие, шведы возобновили свои попытки овладеть прибрежьем Финского залива. Они также возобновили и свое прежнее стремление захватить ключ к торговому пути в Северную Русь, т.е. Ладогу. В 1164 году под этим городом появился шведский флот в количестве 55 кораблей, которых Новгородская летопись называет шнеки (легкие продолговатые суда с низким бортом и длинным носом). Ладожане с посадником своим Нежатою мужественно встретили врагов; они сожгли подгородные дворы, заперлись в крепости и до тех пор отбивали неприятельские приступы, пока на помощь не пришла новгородская судовая рать с князем Святославом и посадником Захарией. Тогда шведы потерпели полное поражение и ушли, потеряв 43 корабля.
Новгородцы как-то не ладили с Святославом Ростиславичем, и это обстоятельство заставило его отца летом 1168 года предпринять путешествие на север. Он отправился вверх по Днепру и по Сожи на Смоленск, его прежний удел, где теперь княжил сын его Роман. Дорогою, в черниговском городе Чичерске, лежавшем на берегу Сожи, Ростислав имел свидание с своим зятем Олегом Святославичем, князем Новгород-Северским, и с своею дочерью, которые нарочно приехали сюда к нему навстречу. Последние усердно угощали обедом в. князя и его свиту и поднесли ему многие дары. По обычаю времени, на другой день в. князь назвал к себе на обед зятя и дочь и щедро их отдарил. А затем продолжал свой путь. Смоляне, очевидно, питали большую преданность к своему старому князю. Уже за 300 верст от города его встретили лучшие мужи; затем начали встречать внуки, сын Роман, и наконец едва не весь город вышел приветствовать его. Граждане принесли ему множество даров. Отсюда Ростислав прибыл в Торопец; но далее не поехал, потому что сильно занемог. Он послал в Новгород приказание Святославу взять лучших людей и приехать на свиданье с ним в Великие Луки. Здесь он заставил новгородцев поцеловать крест на том, что они до самой смерти его сына не будут искать себе другого князя; взял от них дары и воротился в Смоленск. Сестра его Рогнеда, видя совершенное изнеможение брата, просила его остаться в Смоленске, чтобы быть погребенным в построенной им церкви. Но Ростислав желал лечь в киевском Федоровском монастыре, т.е. там же, где были погребены его отец и брат Изяслав; а на случай, если Бог «отдаст ему болезнь», он дал обет немедленно постричься в Печерском монастыре. Но он недалеко уехал от Смоленска; в Зарубе, селе той же его сестры Рогнеды, великий князь скончался, напутствуемый отходною молитвою своего духовника, священника Симеона.
Теплое сочувствие, с которым летописец передал подробности Ростиславовой кончины, немало свидетельствует о той народной преданности, которою пользовался этот князь, кроткий, миролюбивый, но твердый в своих правилах и верный преданиям отцов. Благодаря этим качествам и своей щедрости в отношении младших родичей Ростиславу под конец своего княжения действительно удалось жить в ладу со всеми и хотя на короткое время водворить тишину в Русской земле, успокоив бесконечные распри о волостях и великом княжении. Тем с большим ожесточением поднялись эти распри вновь после смерти Ростислава. То был последний представитель княжеского рода, еще сохранивший до некоторой степени значение великого князя Киевского, значение главного звена между многочисленными потомками Владимира Великого, между отдельными частями Руси. По крайней мере, это был последний киевский князь, которого старшинство признавали почти все удельные. После его смерти прежнее значение Киевского стола быстро и окончательно рушится1.
Ростислав оставил после себя многочисленную семью. Его сыновья, в особенности Давид, Рюрик и Мстислав, отличались честолюбием и отвагою; они играли очень видную роль в последующих событиях и оказывали решающее влияние в вопросе о старшинстве. По смерти Ростислава три князя могли предъявить свои права на Киевский стол: Мстислав Изяславич Волынский, оставшийся теперь главою старшей линии Мономаховичей; двоюродный дядя его Андрей Юрьевич Суздальский, глава младшей линии того же дома, и Святослав Всеволодович, который после смерти своего дяди Святослава Ольговича наследовал Чернигов и сделался главным представителем Ольговичей. Киевляне, сохранившие преданность старшей линии Мономаховичей, призвали на свой стол Мстислава Волынского; его старшинство поддержали и двоюродные братья, смоленские Ростиславичи. Князья укрепились крестным целованием; в том числе и родной дядя Мстислава Владимир Мстиславич признал старшинство племянника, тот самый Владимир, который когда-то тщетно пытался защитить от убийц несчастного Игоря Ольговича. Но он отличался непостоянством и малодушием. Спустя немного времени великому князю донесли, что дядя имеет против него какие-то замыслы. Услышав, что его замыслы открыты, Владимир сам приехал с оправданием к племяннику, находившемуся в то время в Печерском монастыре. Между ними начались переговоры. Мстислав сидел в игуменской келье, а дяде велел быть в экономской.
«Брат! Чего ради приехал? Я за тобой не посылал», — велел сказать Мстислав, приравнивая младшего дядю к братьям.
«Брат! Я слышал, что наговаривают на меня злые люди», — отвечал Владимир через какого-то дьячка Имормыжа.
«Мне сказал брат Давид», — отвечал великий князь.
Решили послать к Давиду Ростиславичу в Вышгород. Давид узнал о замыслах Владимира от своего боярина Василия Настасича. Этого боярина он прислал в Печерский монастырь к великому князю вместе с тысяцким своим Радилом. Василь выставил послухом, или свидетелем, какого-то Давида Борынича. Начали уличать Владимира; тот от всего отпирался. Наскучив этими переговорами, великий князь сказал ему:
«Брат! Ты крест мне целовал; после того и губы еще у тебя не обсохли. И деды и отцы наши утверждались на нем; кто же преступит его, пусть того судит Бог. А теперь целуй крест опять на том, что не мыслишь на меня никакого лиха».
Владимир дал новую присягу; получив в удел город Котельнич; но не был им доволен и в качестве дяди, вероятно, желал получить самый Владимир Волынский. Спустя несколько дней он уже опять изменил присяге и завел новую смуту. В Киеве жила мать его, вторая супруга Мстислава I, урожденная новгородская боярыня, теща угорского короля Гейзы II. Великий князь сказал ей: «Не могу жить с тобой в одном месте, потому что сын твой, преступая клятву, ищет моей головы». Вдовая княгиня удалилась в Чернигов.
Мстислав II начал свое великое княжение славным делом. По примеру предшественников он собрал младших родичей и уговорил их соединенными силами идти на половцев, указывая на те бедствия, которые они продолжали причинять Русской земле: варвары ежегодно уводят множество христиан в свои вежи, где обращают их в рабство или требуют за них большой выкуп; кроме того, нападениями на торговые караваны они перенимают столь важные для Руси пути, Греческий, Соляной и Залозный, которые все сходились на Днепре. Великим постом 1169 года князья совершили удачный поход в степи, разгромили половецкие вежи по рекам Углу и Снопороду до самого Оскола и поразили полчища варваров где-то около этой реки, у Черного леса. Русская рать освободила многих пленных христиан и сама захватила у половцев большой полон скотом и челядью. Вслед за этим славным походом князья собрались вновь и отправились к Каневу, где дожидались, пока гречники и залозники благополучно прибыли со своим караваном. Но здесь же у Канева и кончилось единодушие братьев.
Между старшими дружинниками нашлись злые люди, которые начали ссорить Ростиславичей с Мстиславом. Известный киевский боярин, ездивший послом к Владимирку Галицкому, Петр Бориславич и его брат Нестор злобились на великого князя, который отослал их от себя за то, что холопы их покрали коней из его стада и препятнали своим тавром. Из Киева Бориславичи переехали в ближний Вышгород на службу к Давиду Ростиславичу. Во время стоянки под Каневом они стали вооружать Давида и его брата Рюрика против великого князя, который будто бы намерен позвать их на обед к себе для того, чтобы схватить и заключить под стражу. Мстислав действительно прислал звать их к обеду. Рюрик и Давид потребовали, чтобы он прежде поцеловал крест на том, что не замышляет против них никакого лиха. Мстислав огорчился и объявил об этом требовании своей старшей дружине.
«Князь, — отвечала дружина, — ведь не лапоть велят тебе целовать братья, а крест. Уж не злые ли люди смущают их, завидуя твоей братской любви? Злой человек пуще беса, и бес того не выдумает, что замыслит злой человек. Ты прав перед Богом и перед людьми: без нас тебе нельзя было задумать ничего подобного; а мы все ведаем твою истинную любовь к братьям. Пошли им сказать: я целую крест на том, что не замышлял против вас никакого лиха; вы же выдайте мне тех, которые наговаривают на меня».
Мстислав II последовал совету своих бояр. Давид отвечал, что, если и впредь кто будет наговаривать, тех он выдаст. Обе стороны снова укрепились взаимным крестоцелованием. Но сердце Ростиславичей уже не было с великим князем. Повод к разрыву подали непостоянные новгородцы. Вопреки клятве, данной покойному Ростиславу, они удалили его сына Святослава и послали к Мстиславу Изяславичу просить себе в князья его сына Романа. Неосторожный Мстислав исполнил их просьбу. Такой поступок окончательно вооружил против него братьев Ростиславичей, чем и поспешил воспользоваться Андрей Боголюбский, который ждал только удобного случая изгнать своего двоюродного племянника из Киева, подобно тому, как отец Андрея стремился отнять Киев у отца Мстиславова.
Многие из недавних союзников великого князя отступились от него и признали старшинство Боголюбского. Андрей не пошел сам на юг, а поручил свою рать сыну Мстиславу и воеводе Борису Жидиславичу. С нею соединились дружины муромская и рязанская, а также князья смоленские и северские. Недоставало только Святослава Всеволодича Черниговского, который сам имел притязание на старшинство и не желал помогать сопернику. Суздальцы сошлись с своими союзниками под Вышгородом, в уделе Давида Ростиславича, и отсюда соединенные войска обступили Киев. Мстислав Изяславич мужественно оборонялся. Киевляне на этот раз не изменили своему князю, не вступили в сделку с его более сильным противником и храбро встретили неприятелей. Но между боярами нашлись изменники, которые снеслись с суздальцами и указали им слабые места обороны. Черные Клобуки также по обыкновению своему завели предательство. Три дня осаждавшие делали приступы к городу и наконец ворвались в него. Мстислав II с остатком дружины ускакал в свой Владимир Волынский. Стольный Киев не только был взят приступом — чего, по замечанию летописца, никогда прежде не бывало, — но и отдан на разграбление. Два дня неприятели свирепствовали в городе; грабили и жгли дома, убивали граждан и брали их жен; обнажали самые монастыри и церкви; выносили из них иконы, книги, ризы; снимали колокола, а некоторые храмы зажигали. Особенно свирепствовали полукочевые варвары, т.е. Черные Клобуки, которые зажгли и монастырь Печерский. Некому было остановить разнузданную рать: сам Андрей отсутствовал; а сына его, конечно, не все слушали. Но, может быть, предводители суздальцев и не противились разгрому нелюбимого ими Киева и не берегли его, так как их князь не прочил его для своего местопребывания (1169 г.).
Известно, что Андрей Боголюбский при жизни своего отца Юрия отличился ратными подвигами в Южной Руси. Но он не стремился в нее так, как стремился его отец. Эта Русь не полюбилась ему своими смутами, бесконечными распрями князей, постоянными тревогами со стороны степных варваров и беспокойным, вольнолюбивым характером своего населения. Его более привлекал северо-восток своею тишиною и покорностию; там еще не успели окрепнуть неприятные для князя порядки и предания. Еще в то время, когда Юрий окончательно завладел Киевским столом, т.е. в 1155 г., Андрей против отцовского желания покинул данный ему Вышгород и уехал на север в Суздальскую землю, в которой он с тех пор жил постоянно. И теперь, когда Киевский стол очутился во власти Суздальского князя, Мстислав Андреевич, конечно, по предварительному наказу своего отца, посадил на нем дядю своего Глеба, сидевшего дотоле в южном Переяславле. Эта мера была наиболее тяжким унижением для стольного города после его разграбления: старший князь не захотел сам занять Киев; он предпочел остаться во Владимире на Клязьме; а первый отдал своему брату, подобно тому, как давал уделы другим младшим родственникам. До такой степени упало значение Киевского стола в глазах северного князя!
С того момента, когда Владимир был предпочтен Киеву, ясно обозначился поворот в исторической жизни русского народа: ее средоточие с юга переходило на северо-восток.
Современники, по-видимому, не сознавали такого поворота и не оценили вполне этого пренебрежения к древней столице со стороны Суздальского князя. Так, киевский летописец упомянул об отдаче ее Глебу Юрьевичу без всякого замечания. Он более придавал значения другому обстоятельству. Взятие и разграбление Киева, по его словам, совершились за грехи киевлян, а «наипаче за митрополичью неправду». Митрополит (Константин II?) в то время наложил какое-то запрещение на Поликарпа, игумена Печерского за то, что последний считал дозволенным вкушать масло и молоко по середам и пятницам в Господские праздники. Сторону митрополита в этом случае держал и епископ черниговский Антоний, который воспрещал Черниговскому князю вкушать мясо в Господские праздники; Святослав Всеволодович разгневался за то на Антония и лишил его епископии. Все это показывает, до какой степени в юной Русской церкви считались важным делом вопросы и разногласия о постных днях и как строго держались преданий византийской церковности духовные лица из греков.
Подчинив своей зависимости старый Киев, Суздальский князь решил наложить свою руку и на вольнолюбивый Новгород, который вопреки его желанию изгнал от себя Святослава Ростиславича и дал княжение сыну Андреева врага, Роману Мстиславичу. Кроме того, у суздальцев были нередки столкновения с новгородцами в Заволочье или на Северной Двине, где и те и другие хотели собирать дани. Почти в одно время с киевским погромом новгородская дружина, отправленная с воеводою Даниславом Лазутничем за Волок для сбора даней, подверглась нападению Андреевых воевод; хотя суздальцы были многочисленнее, однако они потерпели поражение. Это обстоятельство ускорило предприятие Андрея против новгородцев. Зимой того же 1169 года он послал на них многочисленную рать под начальством тех же предводителей, которые ходили на Киев, т.е. сына своего Мстислава и воеводы Бориса Жидиславича. С этою ратью опять соединились дружины муромская, рязанская, смоленская и даже полоцкая. Она жестоко опустошила на своем пути новгородские волости и осадила самый Новгород. Граждане, предводимые своим молодым князем Романом и посадником Якуном, мужественно оборонялись и отбили все приступы суздальцев. Между тем в войске осаждавших начался сильный мор; люди и кони гибли от недостатка припасов, так как окрестная страна, и без того довольно скудная, была ими совершенно разорена. Наконец в одной удачной вылазке новгородцы нанесли неприятелям поражение и взяли такое множество пленников, что продавали суздальца за две ногаты. Ратники Андрея принуждены были со стыдом уйти домой. Летописец с ужасом говорит, что некоторые из них ели кониное мясо в Великий пост: до того был велик голод. Избавление Новгорода от сильного неприятеля не замедлило украситься преданием о чудных знамениях; в особенности рассказывали об иконах Богородицы, источавших слезы, которые предвещали нашествие врага и свидетельствовали о заступлении Пресвятой Девы за Новгород. В память своего избавления новгородцы установили праздник Знамения Богородицы 27 ноября.
Недолго, однако, Новгород торжествовал свою победу. Борьба с Суздальским князем была неравная; в руках его находилось могущественное средство: он прекратил подвоз хлеба из поволжских областей, и в Новгороде настала страшная дороговизна. Не далее как в следующем 1170 году граждане смирились, отослали от себя Романа Мстиславича, заключили мир с Андреем и приняли от него князя. Так как уже не было в живых Святослава Ростиславича, за изгнание которого гневался Суздальский князь, то он послал к ним одного из братьев Святослава, Рюрика. Впрочем, последний не поладил с новгородцами и скоро удалился от них; тогда Андрей дал им в князья своего молодого сына Юрия.
Между тем на юге перемены быстро следовали одна за другою. Мстислав Изяславич не покидал своих притязаний на Киевский стол и пытался отнять его у Глеба Юрьевича, имея союзником Галицкого князя. Из отдельных случаев их войны замечателен следующий. В это время скончался князь пересопницкий и дорогобужский внук Мономаха Владимир, сын храброго Андрея Переяславского, давшего гордый ответ Всеволоду II. Другой внук Мономаха, упомянутый выше Владимир Мстиславич, немедленно пришел к Дорогобужу, чтобы захватить этот удел. Но дружина умершего князя не пустила его в город. Владимир поцеловал крест на том, что он не тронет имущества ни дружины, ни вдовы своего двоюродного брата. Но едва дорогобужцы впустили его в город, как вертлявый Владимир не только захватил себе все именье и стада покойного князя, но и вдову его выгнал из города. Княгиня взяла еще непогребенное тело своего супруга и отправилась в Киев, чтобы похоронить его в Андреевском или Янчине монастыре: вероятно, таково было желание покойного князя. Княгиня остановилась с телом в Вышгороде у Давида Ростиславича. Глеб Юрьевич послал к ней из Киева печерского игумена Поликарпа и андреевского игумена Симеона, чтобы сопровождать гроб с пением погребальных псалмов и обычными церковными обрядами. Но к Киеву в это именно время приблизилась рать Мстислава II и его союзников; а покойный Андреевич был на стороне его врагов, потому что также имел притязания на Владимир Волынский. Давид, опасаясь неприятеля, не пустил от себя вдовую княгиню и вызвал охотников из дружины покойного провожать гроб. Но никто из нее не пошел, боясь мести от киевлян: конечно, эта дружина принимала деятельное участие в разграблении Киева вместе с суздальцами. Игумен Поликарп просил Давида, чтобы он отпустил несколько человек из собственной дружины; а иначе некому было вести княжего коня за гробом и нести перед ним стяг покойного, как этого требовал обычай. Но Давид отпустил только священников из церкви Бориса и Глеба, и те вместе с игуменами и чернецами похоронили князя в монастыре св. Андрея. Это происходило в феврале 1170 года. Мстислав II вскоре скончался; а за ним последовал и соперник его Глеб Юрьевич (1172 г.).
Андрей перевел в Киев из Смоленска старшего Ростиславича, Романа; другие два брата последнего также княжили в Киевской земле: Давид — в Вышгороде, а Мстислав — в Белгороде. Но согласие Андрея с Ростиславичами продлилось недолго. Какие-то злые люди донесли Суздальскому князю, что брат его Глеб был отравлен; указывали на некоторых киевских бояр, именно на Григория Хотовича и двух других как на виновников его смерти. Андрей потребовал выдачи этих бояр. Но братья Ростиславичи не исполнили его требования. За это ослушание Андрей велел им всем троим уйти из Киевской земли в свою наследственную Смоленскую область, сказав: «Делитесь там, как хотите». А Киев он приказал отдать брату своему Михалку, который в то время сидел в Торческе, т.е. в земле Черных Клобуков; при нем находился и младший брат Всеволод, знаменитый впоследствии Большое Гнездо. Роман, наиболее миролюбивый из Ростиславичей, послушал этого приказания и уехал в Смоленск. Давид же и Мстислав Храбрый не только не покинули своих уделов, но внезапным ночным нападением захватили самый Киев и посадили там другого своего брата Рюрика.
Тогда Суздальский князь посылает своего мечника Михна к Ростиславичам с следующим наказом: «Так как вы не хотите быть в моей воле, то ты, Рюрик, иди в Смоленск к брату своему Роману; ты, Давид, ступай в Берлад, и я не велю тебе быть в Русской земле, а ты, Мстислав — главный зачинщик, и также ступай вон из Русской земли». В ответ на это повеление Мстислав, который действительно отличался наиболее отважным духом, схватил посла, остриг ему голову и бороду и отправил его назад в Суздаль с таким словом: «Мы имели тебя прежде как отца; но если ты присылаешь к нам с подобными речами, не как к князьям, а как к подручникам и простым людям, то Бог нас рассудит».
Андрей, по словам летописца, изменился в лице, когда увидел своего посла и выслушал его донесение. Он собрал сильную рать, простиравшуюся будто бы до 50 000 человек, и отправил ее на юг под начальством того же воеводы Бориса Жидиславича и сына своего Юрия (старший сын Мстислава уже умер). Юрий привел новгородцев; кроме того, призваны дружины подручных князей Муромского и Рязанского; даже Роман Смоленский принужден был прислать помощь против собственных братьев; пришли князья туровские, пинские, городенские и даже полоцкие, так далеко простиралось влияние Андрея. Черниговский князь Святослав Всеволодович, сам надеявшийся получить Киевский стол от Андрея и потому поджигавший его раздор с племянниками, на этот раз принял деятельное участие в походе. Союзники беспрепятственно заняли Киев, покинутый Ростиславичами. Но последние заперлись в двух других городах, т.е. в Вышгороде и Белгороде. Собравшаяся под Киевом союзная рать повела отсюда осаду Вышгорода, в котором за отсутствием Давида начальствовал Мстислав. Этот храбрый князь делал частые и удачные вылазки и вообще оборонялся с таким успехом, что огромная рать соединенных князей простояла девять недель и не могла взять этого небольшого, впрочем, хорошо укрепленного города. Между тем в стане осаждавших начались несогласия; многие союзники, пришедшие поневоле, конечно, оказывали мало усердия к войне. Наконец часть ополчения, именно волынская рать, удалилась с своим князем Ярославом Изяславичем Луцким (братом Мстислава II). Последний также имел притязание на Киев, вследствие чего рассорился с Святославом Черниговским и вступил в соглашение с Ростиславичами, которые признали за ним старшинство и обещали ему Киевский стол. В то же время пришла весть, что Давид Ростиславич ведет на помощь брату полки Галицкого князя и Черных Клобуков. Тогда осаждавшая рать быстро расстроилась и поспешила переправиться за Днепр; Мстислав ударил на отступавших и захватил много пленных и добычи (1174 г.).
Следовательно, вторичный Киевский поход суздальской рати окончился так же печально, как и поход Новгородский. Но и здесь на юге, как и на севере, недолго длилось торжество Андреевых врагов. Киевский стол сделался предметом спора между Ярославом Луцким, успевшим занять его, и Святославом Черниговским. Смоленские Ростиславичи начали раскаиваться в своей ссоре с Андреем и в том же 1174 году отправили к нему посольство с просьбой, чтобы он снова посадил в Киеве их брата Романа. Боголюбский, зорко следивший за всем, что происходило на юге, охотно мирился с Ростиславичами и велел сказать им: «Подождите немного, я послал в Русь к своим братьям (Михалку и Всеволоду); когда мне придет от них весть, тогда дам вам ответ». Таким образом готова была возобновиться зависимость древнего Киева от молодого Владимира на Клязьме. Неожиданное событие расстроило те отношения, которые установлялись между югом и северо-востоком России. Прежде нежели получился обещанный ответ, на юг пришло известие о смерти Андрея: он пал от руки собственных бояр в своем Боголюбове 29 июня 1175 года.
По смерти Андрея в Суздальской земле начались распри между его наследниками, и Южная Русь на некоторое время была предоставлена самой себе. Там происходила борьба за Киев между Смоленскими Ростиславичами и Черниговскими Ольговичами Сначала первым удалось вновь посадить в Киеве своего старшего брата Романа и удержать за собой важнейшие киевские города, Давид по-прежнему владел Вышгородом; Рюрик занял Белгород, а младший брат Мстислав Храбрый был призван в Новгород Великий, где он вскоре умер. Соперником Роману явился упомянутый выше Святослав Всеволодович Черниговский, внук известного Олега. Дед его не был великим князем, но отец умер на Киевском столе, и Святослав считал Киев своею отчиною. Это был настоящий представитель беспокойного и честолюбивого рода Ольговичей. На убеждении соперников, что Ольговичи должны сидеть на своей, т.е. на восточной, стороне Днепра, он отвечал: «Я не Угрин и не Лях; но мы одного деда внуки». Он несколько раз захватывал Киев с помощию своих родичей чернигово-северских князей и наемных половцев. После одного из таких захватов миролюбивый Роман сам уступил ему Киев по крестному договору и воротился в свой Смоленск. Но Святославу мало было одного стольного города; ему хотелось владеть всей Киевской землей, т.е. изгнать из нее Рюрика и Давида Ростиславичей.
Однажды он занимался ловами, или охотою, на черниговской стороне Днепра. В то же время Давид с своей дружиной охотился на киевской стороне. Святославу показался этот случай удобным, чтобы захватить в свои руки одного из соперников. Недавний клятвенный договор не стеснял таких князей, как Всеволодич. Подумав только с женой и с любимцем, каким-то Кочкарем, не сказав ни слова боярам, он вдруг с людьми своими переехал через Днепр и внезапно ударил на Давидов табор. Ему удалось действительно завладеть табором и перехватить дружину Вышегородского князя; но сам Давид с своей женою успел броситься в лодку и уплыть под градом стрел, которые пускали в него с берега. Он бежал к брату Рюрику в Белгород. Следствием такого вероломства, разумеется, была новая война с Ростиславичами. Последние опять завладели Киевом и посадили в нем уже не Романа, а Рюрика (1180 г.). Но вскоре Святославу удалось в четвертый раз захватить Киев и на этот раз остаться в нем до своей смерти (до 1194 г.). Однако значительную часть Киевской земли он принужден был уступить своему сопернику Рюрику; примирение скреплено было браком их детей; в течение всей остальной жизни Святослава два бывшие соперника пребывали в мире и союзе друг с другом. Давид Ростиславич между тем наследовал Смоленск по смерти брата Романа2.
Согласие, водворившееся между Ольговичами и Ростиславичами, не замедлило отразиться и на внешних делах Южной Руси, т.е. на отношениях ее к степным варварам; борьба с ними оживилась новою энергией. Укрепясь на Киевском столе, Святослав Всеволодович уже не имел нужды ласкать своих бывших союзников, и мы видим целый ряд удачных походов, которые южнорусские князья предпринимают общими силами, имея во главе Святослава и Рюрика. Они громят половецкие орды, освобождают из рабства многочисленных русских пленников и берут в плен самих половецких ханов, в том числе Кобяка Карлыевича с двумя сыновьями, Башкорда, Осалука и др. С своей стороны Половцы мстят русским князьям усиленными набегами на их земли, для чего собираются большими полчищами.
Славнейшим из половецких ханов того времени был Кончак. Русская летопись сохранила любопытное предание о его происхождении. Когда Владимир Мономах громил Половцев в степях Задонских, то один из их ханов, Отрок, бежал к Обезам за Железные врата, т.е. на Кавказ; а другой хан, по-видимому, брат его Сырчан остался на Дону. Когда же Владимир скончался, Сырчан послал с этим известием в Обезы гудца Орева; велел петь половецкие песни брату и уговаривать его к возвращению на родину, а если не послушает, то дать ему понюхать какое-то зелье или траву, называемую емшан. Гудец так и сделал. Понюхав зелья, изгнанник заплакал и сказал: «Да, лучше в своей земле лечь костьми, нежели в чужой славну быть». Он пришел на родину, и от него-то родился Кончак, «иже снесе Сулу, пеш ходя, котел нося на плечеву». Этот самый Кончак, «окаянный, безбожный и треклятый», как называет его летопись, пришел на Русь с половецкою ордою в 1184 году. Он грозил пожечь и попленить города русские, ибо имел при себе какого-то «бесерменина», который стрелял живым огнем; кроме того, по словам летописи, у него были метательные снаряды и самострельные луки, такие огромные и тугие, что 50 человек едва могли натянуть подобный лук. Кончак остановился на украйне и завел переговоры о мире с Ярославом Всеволодичем; это был младший брат Святослава, который передал ему свой Черниговский стол. Великий князь послал сказать брату, чтобы он не верил коварным Половцам и вместе с ним шел бы на них войною. Однако Ярослав уклонился от похода под предлогом своих мирных переговоров с Кончаком. Святослав соединился с Рюриком и поспешил против варваров. Старшие князья с главными силами шли назади, а вперед себя («на вороп», как тогда выражались) отрядили несколько младших князей. Последние встретили на дороге гостей, или купцов, проехавших степи, и узнали от них, что Половцы стоят на реке Хороле, подле вала («шоломя»), который ограждал Русскую землю со стороны степей. Младшие князья внезапно вышли из-за этого вала, ударили на половцев и захватили много пленных; в числе их привели к Святославу и того бесерменина, который стрелял живым огнем. Когда же подошли старшие князья, то Кончак бежал в степи. Это случилось 1 марта 1185 года, т.е. в самый новый год, так как русские начало его считали с марта. В погоню за Половцами великий князь отрядил 6000 Черных Клобуков, или берендеев, с их вождем Кунтувдыем; но по случаю наступившей распутицы погоня не могла настичь половцев.
В этом походе, кроме Ярослава Черниговского, не принимали участия и князья Северские; последние не успели соединиться с великим князем по причине быстроты, с которою был совершен его поход. В челе северских князей стоял тогда его двоюродный брат Игорь Святославич, который уже не раз отличился в битвах с Половцами и не далее как в 1183 г. предпринимал удачный поиск в степи вместе с родным братом своим Всеволодом, сыном Владимиром и племянником Святославом. То же самое задумал он повторить и теперь, после поражения Кончака на Хороле, куда, к великому его сожалению, ему не удалось поспеть вовремя. Не спросясь главы своего рода Святослава Киевского, он решил немедленно идти в степи с одними северскими дружинами и в конце апреля выступил из своего стольного города. В Путивле соединился с ним княживший в том городе сын его Владимир; сюда пришел и племянник Святослав Ольгович из Рыльска. Двоюродный брат Ярослав Черниговский прислал ему на помощь боярина своего Ольстина Олексина с отрядом коуев; то были полукочевые народцы, поселенные на южных пределах Черниговской земли, соплеменники Черных Клобуков. Современный поэт изображает приготовления Игоря к походу следующими словами: «Комони ржут за Сулою; звенит слава в Киеве, трубы трубят в Новеграде; стоят стязи в Путивле; Игорь ждет мила брата Всеволода». Но последний отправился другой дорогой, из Курска. Игорь двинулся к Донцу, перешел его, достиг берегов Оскола и здесь дождался своего брата, удалого Всеволода Трубчевского. Этот поход четырех князей, из которых самому старшему было не более 35 лет, произвел сильное впечатление на современников, так что кроме довольно подробного рассказа летописи он сделался предметом замечательного поэтического произведения Древней Руси, известного под именем «Слова о полку Игореве».
При самом начале похода являются недобрые знамения, которые предрекают ему печальный исход. Однажды, когда войско приближалось к Донцу, перед вечером солнце подернулось какою-то мглою, так что походило более на месяц, и это обстоятельство смутило дружину. Но Игорь старается ее ободрить. Вот уже Русь за шеломянем, т.е. перешла Половецкий вал и углубилась в степь. Ратники, высланные вперед «ловить языка», т.е. на разведки, воротились и донесли, что варвары собираются в большом числе и готовятся к сражению. «Спешите напасть на них, — говорили князьям разведчики, — или воротитесь домой, потому что время нам неблагоприятное». Но Игорь отвечал, что воротиться домой без битвы будет сором пуще смерти. Меж тем, по словам поэта, плотоядные чуют близкую поживу: стаи галок летят к Дону великому, волки воют по оврагам, орлы своим клекотом сзывают зверей на кости, лисицы брешут на червленые русские щиты.
Половцы собрались от мала до велика на берегах какой-то речки Сююрлея; а вежи свои, т.е. кибитки с женами, детьми и стадами, отослали далее назад. Игорь построил русское войско в обычный боевой порядок. Оно состояло из шести полков. Посреди шел полк Игоря, по правую сторону — брата его Всеволода, по левую — племянника Святослава; это была главная рать; перед нею шли Владимир Игоревич с своею дружиной и Черниговский полк, т.е. боярин Ольстин с коуями. Шестой отряд был сборный: его составляли стрелки, высланные наперед от всех пяти полков. Русь наступала бодро, покрытая железными кольчугами, пестрея красными щитами, под сенью своих стягов, развеваемых ветром. Передние отряды устремились на неприятеля; а Игорь и Всеволод тихо следовали за ними, «не распуская своего полку». Половцы не выдержали натиска одних передних дружин и побежали. Русь погналась за варварами, достигла до их веж и захватила большой полон: девиц, золото и шелковые ткани; а половецких кожухов, епанчей и других одежд было захвачено столько, что, по словам поэта, хоть мосты мости по болотам и грязным местам. Когда победители расположились станом среди половецких веж, Игорь начал говорить князьям и боярам: не довольно ли этой победы и не повернуть ли назад прежде, нежели соберутся остальные орды? Но Святослав Ольгович объявил, что он с своей дружиной далеко гнался за Половцами и что его притомленные кони не поспеют за другими полками. Всеволод поддержал племянника, и решено не спешить возвращением. Молодые князья веселились своею победою и легкомысленно похвалялись: «Братья наша, которая ходила с великим князем Святославом, билась с Половцами смотря на Переяславль; они сами пришли; а к ним князья не смели пойти. Мы уже побили поганых в их собственной земле; теперь пойдем за Дон, чтоб истребить их вконец; пойдем в Лукоморье, куда не ходили и деды наши». Поощренные успехом Северские князья, кажется, возымели надежду вновь отвоевать свой наследственный Тмутараканский удел.
«Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо, далече залетело», говорит поэт. А меж тем половецкие орды отовсюду спешат к месту действия; пришли два сильнейшие хана, Гзак и Кончак. На рассвете Русь с изумлением увидала бесчисленные полчища варваров, которые окружили ее подобно густому бору. Князья решили пробиваться в отечество; но чтобы не покинуть пеших ратников («черных людей») на жертву врагам, доблестные Ольговичи велели своей дружине сойти с коней и медленно начали отступать, отчаянно сражаясь с напиравшими со всех сторон варварами. Особенно богатырствовал Всеволод, которого поэт называет то Буй-туром, то Яр-туром. Где он повернется, посвечивая своим золотым шеломом, там лежат поганые головы половецкие; их шлемы аварские разбиты стальными мечами и калеными саблями русскими. Дело происходило на берегах Каялы в жаркие майские дни; русские дружины были отрезаны от воды; люди и кони изнемогали от жажды. На третий день битвы, в воскресенье, коуи не выдержали и обратились в бегство. Игорь, уже раненный в руку, поскакал за ними, стараясь их остановить, и снял шлем, чтобы показать им свое лицо; но тщетно; ему не удалось воротить коуев. Тут, на обратном пути к своему полку, он был перехвачен Половцами и взят в плен. Всеволод, пробившийся наконец к воде, изломал все свое оружие о врагов и также был схвачен ими. Тогда окончилась битва; князья с остатком дружины разобраны Половцами и разведены по их вежам. Игорь достался хану Чилбуку из роду Тарголова, Всеволод — Роману, сыну Гзака, Святослав попал в род Бурчевичей, а Владимир — Улашевичей. Поражение и плен смирили гордость Игоря; он принял их как наказание Божие за свои прошлые грехи, за многое пролитие христианской крови в междоусобиях с русскими князьями. С сокрушенным сердцем вспомнил он об одном русском городе, который был взят на щит и подвергся всем возможным неистовствам от ратных людей.
«Слово о полку Игореве» трогательно изображает печаль и уныние, которые разлились по Русской земле при известии о судьбе Святославичей. В особенности поэтично рисует оно плач супруги Игоревой в Путивле на забрале, или на городской стене; с жалобой на свое горе она обращается к ветру, солнцу и Днепру. Супругою его была Евфросинья Ярославна, дочь Галицкого князя. Несчастный конец похода дает поэту случай указать на главную причину торжества варваров — на рознь и усобицы русских князей; он вспоминает о лучших временах, о Владимире Мономахе, который был грозою половцев; говорит и о последних удачных походах Святослава Киевского.
Ничего не ведая о предприятии северских князей, Святослав Всеволодович из Киева отправился в свою наследственную область, в землю вятичей, чтобы собирать там ратников и припасы; ибо он имел намерение вместе с Ростиславичами на все лето идти к Дону и воевать половцев. На обратном пути около Новгорода-Северского великий князь с неудовольствием узнал, что двоюродные братья, не испросив его согласия, как бы тайком предприняли поход в степи. Из Новгорода-Северского он на лодках по Десне приплыл в Чернигов, и тут достигла до него весть о поражении и плене его родственников. Земля Северская, в особенности Посемье, находилась в большом смятении; она лишилась своих князей и войска; в редком семействе не оплакивали потери кого-либо из самых близких. Святослав немедленно принял меры. Он отправил своих сыновей в пограничные северские города для защиты края от варваров; в то же время послал к Давиду Смоленскому и другим князьям, напоминая их обещание идти летом на половцев и приглашая поспешить походом. «Иди, брат, постереги землю Русскую», велел он сказать Давиду. Последний действительно пришел со своими смольнянами и вместе с другими князьями стал у Треполя; а родной брат киевского князя Ярослав собрал свою рать в Чернигове. Приготовления эти были весьма своевременны, ибо Половцы, возгордясь своею победою и пленом четырех русских князей, сами в большом числе двинулись на Русскую землю. К счастию, между ханами произошла распря. Кончак говорил: «Пойдем на киевскую сторону; там была избита наша братья и погиб наш славный Боняк». А Гзак звал половцев на Семь, говоря: «Там остались только жены и дети, для нас готовый полон; возьмем города без опасения». Варвары разделились на две части. Одни за Гзаком пошли к Путивлю, воевали окрестную волость, пожгли села, сожгли острог, или внешнее укрепление, Путивля, но самого города не взяли и ушли обратно в степи. А другие с Кончаком направились к Переяславлю и осадили его. Но здесь княжил мужественный Владимир Глебович, внук Юрия Долгорукого; он сделал отчаянную вылазку, был тяжело ранен и едва спасен своей дружиной от плена. Тщетно гонцы Владимира звали скорее на помощь князей, стоявших у Треполя. Святослав также торопил Ростиславичей. Смоленская рать завела распрю с своим князем и начала творить шумные веча; она объявила, что пошла только до Киева и что теперь изнемогла в походе. Давид принужден был воротиться назад. На эту распрю намекает певец «Слова о полку Игореве», говоря: «Стяги Владимира (Мономаха) достались Рюрику и Давиду; но знамена их веют в разные стороны». Наконец Рюрик и другие, соединясь с великим князем, переправились на левый берег Днепра и пошли к Переяславлю. Тогда Половцы оставили осаду этого города; они бросились на Сулу, разорили лежавшие по ней волости и осадили Римов (Ромны). Степные варвары, неукротимые в грабеже и разорении открытых поселений, не были искусны в осаде городов; но на этот раз несчастный случай помог им овладеть Римовым. Когда осажденные столпились на забрале, под их тяжестию обломились из него две городни и упали с людьми прямо на сторону осаждавших. Тогда варвары вломились в город и захватили в плен всех, кто уцелел от меча; спаслись только те, которые убежали в ближние болотистые места и дебри. После того и Кончак ушел в свои степи. Вероятно, на это его нашествие и намекают приведенные выше слова летописца: «Иже снесе Сулу».
Игорь Святославич проживал в плену в ожидании выкупа или обмена. Половцы обращались с ним хорошо, уважая его знатность и мужество, и особенно благодаря поручительству Кончака, который считал его сватом, потому что прочил свою дочь за его сына. К Игорю приставили 20 сторожей; но последние не стесняли князя и даже слушались его приказаний; при нем находились еще пять или шесть собственных слуг и сын его тысяцкого. Ему позволяли даже выезжать по своему желанию и забавляться соколиною охотою. Призван был из Руси и священник для совершения св. службы: Игорь думал, что ему еще долго придется быть в плену. Орда, в которой он находился, кочевала этим летом на берегах Тора, одного из левых притоков Донца. Между Половцами нашелся некто Овлур, который привязался к князю и предложил бежать с ним в Русь. Князь сначала не решался. Но сын тысяцкого и конюший князя уговаривали его воспользоваться предложением; они сообщили Игорю, что Половцы грозят избить пленных князей и всю их дружину. Тогда Игорь решился и послал конюшего сказать Овлуру, чтобы тот ждал его с поводным конем на другой стороне Тора. Время для побега выбрано вечернее. Половецкая стража, напившись своего кумыса, начала играть и веселиться, думая, что князь спит. Но он не спал: усердно помолясь перед иконой, Игорь приподнял заднюю полость шатра и вышел никем незамеченный. Он перебрел реку, сел на коня и в сопровождении Овлура поскакал на родину. Когда кони были загнаны, пришлось пешими пробираться через степь, сохраняя все предосторожности, чтобы укрыться от погони. Спустя одиннадцать дней беглецы добрались до пограничного русского города Донца, откуда Игорь с торжеством поехал в свой Новгород-Северский. Он не замедлил посетить главу своего рода, великого князя Киевского, и поклониться киевским святыням в благодарность за свое освобождение. «Солнце светит на небеси, — восклицает певец «Слова», — Игорь князь в Русской земле; девицы поют на Дунае, несутся голоса через море до Киева; Игорь едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей; в стране радость, в народе веселье». Года через два воротился из плена и сын Игоря Владимир, сопровождаемый дочерью Кончака, с которою и обвенчался. Всеволод Трубчевский и Святослав Рыльский также получили свободу3.
После того борьба с степными варварами сделалась еще живее и упорнее. Мы видим почти ежегодные походы на половцев: то старые князья Святослав и Рюрик соединенными силами воюют кочевников, то посылают на них молодых князей или Черных Клобуков с своими воеводами. Русь разоряет половецкие вежи; но и варвары в свою очередь, улучив удобное время, набегают на русские украйны, жгут села и уводят множество пленников. Однако, при всем оживлении, борьба с ними уже не имеет той силы и энергии, как во времена Мономаха или его сына Мстислава. Вся история Святослава Всеволодовича показывает, что это был князь умный и деятельный. Благодаря установившимся на время миру и согласию со главою Ростиславичей, Рюриком, ему удается иногда соединять дружины южнорусских князей для общего дела; но он уже не имел никакого влияния на остальные русские земли. Он не всегда мог внушать единодушие и самим южным князьям. Собственный брат его Ярослав Черниговский как-то неохотно и вяло помогал ему в предприятиях против половцев. Так, по его вине не удался большой зимний поход 1187 года. За глубокими снегами русская рать пошла не прямым путем в степь, а по Днепру; когда она достигла реки Снопорода (Самары), князья узнали, что половецкие вежи и стада находятся недалеко, в какой-то местности, называемой Голубым лесом. Но Ярослав Черниговский вдруг отказался идти далее; напрасно Святослав и Рюрик уговаривали его сделать еще переход не более как в половину дня. Ярослав стоял на своем, отзываясь тем, что большую часть его рати составляет пехота, которая очень утомилась; что и так они зашли далее, чем было предположено. Вследствие этой распри князья ни с чем воротились домой.
Черные Клобуки, необходимые помощники в степных походах как конное войско, не всегда с одинаковым усердием действовали в пользу Руси. Случалось, что иногда русские князья спешат отразить набеги какой-либо хищной орды; а Черные Клобуки тайком известят «своих сватов» половцев, и те вовремя уйдут в степи с награбленною добычею и полоном. Иногда Черные Клобуки просто отказывались идти на ближайшие к ним половецкие роды, с которыми находились в дружественных и родственных отношениях; или, взяв в плен половецкого хана, тайком от русских князей брали с него выкуп и отпускали восвояси. Особенно много зла Русской земле причинил один из их старшин, упомянутый выше Кунтувдый. Летом 1190 года Святослав и Рюрик, пользуясь временным затишьем, предприняли вместе дальние ловы; на лодках они отправились по Днепру, доехали до устья реки Тясьмина и в окрестностях его убили и наловили множество зверей и разной дичи. Весело воротились они домой и долго праздновали удачную охоту. В это время Святослав велел схватить и заключить под стражу Кунтувдыя; Рюрик вступился за него и выпросил ему свободу; Киевский князь отпустил его, взяв клятву в верности. Но мстительный торчин тотчас ушел к Половцам и затем в течение нескольких лет ходил с ними на Русь, жег и грабил пограничные места. Между прочим, он разорил город какого-то Чурная, вероятно, одного из Торкских старшин, может быть, своего соперника и виновника своей опалы. Месть и набеги его прекратились только благодаря Рюрику, который уговорил Кунтувдыя отстать от половцев и дал ему во владение городок Дверень на реке Роси.
Впрочем, Черные Клобуки немало оказали услуг в нашей борьбе с Половцами. Иногда эти полукочевые народцы, такие же жадные к добыче, как и степные варвары, сами просили князей идти с ними в половецкие вежи, чтобы захватить там как можно более коней, скота и челяди. Они преимущественно пользовались тем временем, когда Половцы, оставив свои вежи и стада, совершали набеги в Придунайские страны. Особенно удачны были предприятия Черных Клобуков под начальством Рюрикова сына Ростислава, которому отец дал Торческ, главный город Поросья, или южной Киевской украйны; а здесь обыкновенно сажали самых удалых князей, чтобы оберегать Русскую землю от варваров. Наиболее замечательный поход был совершен им в 1193 году. Зимой этого года он занимался ловами около города Чернобыля, когда к нему явились лучшие люди от Черных Клобуков и просили идти с ними в степь, так как обстоятельства были очень благоприятны. Ростислав охотно согласился и поехал немедленно в Торческ собирать свою дружину. Он даже не счел нужным испрашивать позволение у своего отца Рюрика; последний находился тогда в Овруче и готовился к походу на Литву. Ростислав пригласил идти вместе своего двоюродного брата Мстислава Мстиславича (Удалого), который держал город Треполь. Мстислав охотно согласился. С своими дружинами и Черными Клобуками они налетели врасплох на половецкие вежи и отполонили множество скота, коней и челяди: Черные Клобуки, очевидно, выбрали самое удобное время для этого набега. Половцы собрались и пошли в погоню, но не посмели вступить в открытый бой. К Рождеству Ростислав воротился в свой Торческ, а отсюда отправился к старшим родичам с «сайгатами», т.е. с подарками из своей добычи: сначала к отцу Рюрику в Овруч, потом к дяде Давиду в Смоленск, а оттуда во Владимир на Клязьме, к тестю своему Всеволоду Юрьевичу.
Около того времени в Суздальской земле уже прекратились смуты, вызванные убиением Боголюбского; Владимирский стол занимал младший его брат Всеволод III, и под его умным, твердым управлением Северная Русь снова получила преобладание над Южною; так что южные князья и сам Киевский принуждены были признать старшинство Всеволода. Таким образом, на Руси существовали уже два великих княжения: одно в Киеве, другое во Владимире Клязьминском. Южные князья спешили породниться с могущественным государем Суздальским. Между прочим, Рюрик сосватал у него дочь Верхуславу за своего сына Ростислава в 1187 году. Верхуслава имела только восемь лет от роду; но подобное обстоятельство не помешало брачному союзу согласно с обычаями того времени. Всеволод отправил дочь на юг с большою свитою из бояр и их жен, снабдив богатым приданым, состоявшим из золотых и серебряных вещей. Отец с матерью провожали ее три переезда и простились с великими слезами. Венчание молодой четы происходило в Белгороде и совершено епископом белгородским Максимом в «деревянной» церкви св. Апостол. Свадьба была отпразднована на славу; на ней присутствовало до двадцати князей. Рюрик щедро одарил свою юную сноху и, между прочим, отдал ей город Брягин; а провожавших ее бояр отпустил в Суздаль также с большими подарками. Судя по летописи, эта свадьба вообще произвела впечатление на современников и была предметом многих разговоров. Когда Ростислав после помянутого похода на половцев вместе с супругою посетил своего тестя, Всеволод, нежно любивший Верхуславу, целую зиму продержал у себя зятя и дочь, после чего проводил их с великою честию и богатыми дарами.
Между тем набег Ростислава в степь изменил распоряжения его отца. Святослав Киевский прислал сказать Рюрику: «Сын твой затронул Половцев и начал с ним рать, ты хочешь идти в другую сторону, оставив свою землю; нет, иди теперь в Русь и стереги ее». Не забудем, что Русью в те времена называлась преимущественно земля Киевская. Рюрик послушал и с полками своими отправился на южную украйну, отложив свой поход на Литву, которая уже заметно начинала теснить наши западные пределы. Не далее как летом того же 1193 года, т.е. еще до Ростиславова похода, престарелый Святослав пытался заключить прочный мир с половецкими ханами, чтобы отдохнуть от непрерывных тревог. Он и Рюрик съехались в Каневе и послали звать ханов для переговоров о мире. Западные, или «лукоморские», ханы, Итоглый и Акуш, действительно приехали; но восточные, Осолук и Изай, из рода Бурчевичей, расположились на другом берегу Днепра против Канева и отказались переехать реку, приглашая самих князей переправиться на их сторону. Князья отвечали, что ни при дедах, ни при отцах не было такого обычая, чтобы им самим ездить к Половцам. Хотя Лукоморские охотно согласились на мир и Рюрик советовал этим воспользоваться, но так как Бурчевичи упорствовали, то Святослав сказал: «Не могу мириться с одной половиной». И съезд кончился ничем.
Это было последнее деяние Святослава по отношению к степным варварам. Нет сомнения, что, кроме обороны Черниговских и Киевских пределов, у Святослава и всего рода Ольговичей было еще одно побуждение, которое двигало их на упорную борьбу со степью. За этой степью, на берегах Азовского и Черного морей, лежал их родовой удел Тмутараканских когда-то богатая и торговая область благодаря соседству с греческими городами в Тавриде и с Кавказским краем. Половецкие орды постепенно отторгли эту область от Руси Днепровской и загородили к ней пути ее наследственным князьям. К этой-то Тмутараканской Руси и пытались пробиться внуки Олега Святославича, на что намекает и певец «Слова о полку Игореве». Но все попытки окончились не в пользу русских князей; уже приходилось думать только о защите ближних украйн. А вновь наступившие княжие междоусобия снова дали Половцам возможность не только разорять эти украйны безнаказанно, но и грабить самую столицу Древней Руси.
Летом 1194 года Святослав Всеволодич в последний раз предпринимал путешествие в свой наследственный удел, землю вятичей. Там в Карачеве происходил его съезд с черниговскими и северскими родственниками: сюда приехали родной его брат Ярослав и двоюродные Игорь со Всеволодом; два последние были не кто иные, как известные герои «Слова о полку Игореве». У Ольговичей возникли какие-то споры с рязанскими князьями за пограничные волости. Они решили соединенными силами идти на рязанцев; но так как рязанские князья в то время находились в зависимости от суздальского, то без его позволения Ольговичи не смели начать войну. Святослав отправил из Карачева гонцов испросить это позволение, но получил отказ. Престарелый князь возвращался из своего путешествия совсем больной. Приближался праздник Бориса и Глеба, и Святослав на пути к столице заехал в Вышгород, чтобы помолиться над мощами св. братьев и облобызать их раку. Здесь, в притворе Борисоглебской церкви, был погребен отец его Всеволод Ольгович; но священник случился в отсутствии вместе с ключом от притвора, и Святославу не удалось поклониться отцовскому гробу. Он приехал в Киев, будучи уже близок к смерти, и остановился в княжем тереме на Новом дворе, близ монастыря св. Кирилла, который был основан его отцом и имел придел во имя Бориса и Глеба. В этом тереме он справил праздник свв. мучеников (24 июля), так как был уже не в состоянии выйти в церковь. На следующий день он получил известие, что в Киев едут сваты от греческого царевича за невестой последнего Евфимией Глебовной, внучкой Святослава. Великий князь отправил ему навстречу киевских бояр, а сам все более ослабевал. «Когда будут св. Макавеи?» — спросил он свою супругу, это был день кончины его отца. «В понедельник», — отвечала княгиня. «Я уже не дождусь», — заметил он. Перед смертью Святослав приказал постричь себя в иноки. Его погребли в Кирилловом монастыре.
Между Святославом Всеволодичем и Рюриком Ростиславичем существовал договор, в силу которого Киевский стол по смерти первого должен был перейти ко второму. Верный этому договору, Святослав перед кончиною своею послал гонца в Овруч к Рюрику, и тот поспешил прибыть в Киев. Его торжественно встретили с крестным ходом митрополит, духовенство и киевский народ и проводили в св. Софию, где и был совершен обряд посажения на великокняжеский стол. Но все это совершилось не иначе, как с согласия великого князя Владимиро-Суздальского: последний прислал и своих мужей, чтобы утвердить Рюрика на Киевском столе. Ростиславичи признали старшинство Всеволода в целом роде Мономаха, и Всеволод III мог бы сам занять Киев; но он шел по стопам своего старшего брата Андрея Боголюбского и предпочитал оставаться на севере, а Киев держал от себя в зависимости.
Перемещение старшего князя на Киевский стол обыкновенно вело за собою и перемещение его родственников, которые передвигались на лучшие столы по мере своей близости к Киевскому князю. Из Ростиславичей, кроме Рюрика, оставался еще в живых брат его, Давид Смоленский. В следующем 1195 году Рюрик призвал его в Киев, чтобы с обоюдного согласия устроить дела своего рода, «подумать о Володимире племени». Самым существенным делом для князей того времени был, конечно, вопрос о волостях. Давид с смоленскими мужами приплыл в ладьях Днепром и в среду на «русальной» неделе (т.е. после Троицына дня) остановился в Вышгороде, который прежде был его удельным столом. Начался ряд взаимных угощений и подарков. Сначала Рюрик позвал Давида с смольнянами к себе на обед и одарил его. Затем сын Рюрика Ростислав принимал Давида у себя в Белгороде и также поднес ему подарки. В свою очередь Давид позвал брата с детьми в Вышгород, угостил их и отдарил с своей стороны. Кончились пиры княжие, началось угощение духовенства и народа. Давид собрал к себе чернецов, накормил их и оделил подарками, причем он роздал щедрую милостыню нищей братии; потом дарил и угощал Черных Клобуков, которые при этом, по обычаю своему, сильно подпили. Киевские граждане устроили великую братчину для Смоленского князя и его мужей, причем также подносили дары. Давид не остался в долгу и устроил веселый пир для киевлян. Кончились пиры и бражничанье, князья приступили к «ряду», т.е. к уговору о волостях и других делах. В числе последних, конечно, важное место занимали оборонительные меры против половцев, а также и против черниговских Ольговичей, которые не покидали своих притязаний на Киевские уделы. Что касается до Смоленского князя, то он в эту эпоху находился во враждебных отношениях к своим западным соседям, князьям Полоцким, у которых Смоленские старались отнять ближайший к себе Витебский удел. Уладив все дела с братом, Давид воротился в свой Смоленск.
Такое мирное и веселое водворение Рюрика в Киеве, по-видимому, предвещало ему спокойное обладание великокняжим столом. Он находился в родстве и дружбе с тремя главными представителями Мономахова рода. Сильный Суздальский князь был его свояком и сам утвердил его на Киевском столе; Смоленскою землею владел родной брат Давид; а во Владимире Волынском сидел двоюродный племянник Роман Мстиславич, женатый на его дочери, следовательно, и зять его, тот самый Роман, который в юности своей отразил от Новгорода многочисленную рать Андрея Боголюбского. Чтобы удовлетворить честолюбию этого зятя и иметь в нем надежную опору против степных варваров и черниговских Ольговичей, Рюрик отдал ему Поросье, или землю Черных Клобуков, с ее важнейшими городами, каковы: Торческ, Трепол, Корсунь, Богуслав и Канев; а сына своего Ростислава из Поросья перевел в Белгород. Но счастливому началу Рюрикова княжения совсем не соответствовала его дальнейшая судьба. Княжение это было одно из самых тревожных, одно из самых злополучных для Киевской земли, особенно для древней русской столицы. Поводом к ссорам послужила упомянутая отдача Поросья Роману Волынскому. Суздальский князь был недоволен тесным союзом Рюрика с Романом. В лице Волынского князя в то время возникала новая сила, которая грозила воспрепятствовать преобладанию Северной России над Южною. Располагая Волынского землею, Роман стремился овладеть еще и Галицкою. Имея такого сильного союзника, Киевский князь мог освободиться от суздальского влияния, чего Всеволод, конечно, не желал. Он задумал перессорить между собою двух союзников и сделал это очень ловко.
Еще в том же 1195 г. Всеволод прислал к Рюрику своих бояр с упреком, что тот оделил младших князей русскими городами, а ему, Всеволоду, старшему во всем Владимировом племени, не дал никакой части в Русской земле. Он пожелал иметь те именно города, которые были отданы Роману Волынскому. Рюрик находился в затруднении, так как Роман взял с него присягу никому не отдавать этих городов. Киевский князь начал думать с своими боярами о том, как ему поступить в данном случае; решено послать ко Всеволоду с предложением иной волости. Но Суздальский князь требовал непременно Поросья и грозил войною. Рюрик обратился к митрополиту Никифору за советом; митрополит отвечал, что его долг удерживать князей от кровопролития; он разрешил Рюрика от присяги и советовал ему удовлетворить требование старейшего князя, а Роману дать иную волость. Так и было поступлено. Духовенство постаралось убедить и Волынского князя; последний изъявил готовность удовольствоваться другим наделом или получить вознаграждение кунами (деньгами). Но Всеволод совсем не желал такого исхода. Он послал в города Поросья своих посадников, а главный из них, Торческ, возвратил зятю своему Ростиславу, сыну Рюрика. Расчет его оказался верен. Роман начал обвинять своего тестя в том, что все это дело о Поросье затеяно по предварительному уговору Всеволода с самим Киевским князем, чтобы доставить Торческ его сыну. Отсюда возникла распря, которая перешла в междоусобие.
Естественными союзниками Романа явились Ольговичи. Представители Мономахова племени, Рюрик и Всеволод, хотели обеспечить за своим родом Киевскую землю и потребовали от Черниговских князей такого договора, по которому те должны были навсегда отказаться от притязаний на Киев и довольствоваться правою стороною Днепра на основании раздела, произведенного еще Ярославом I. Но Ольговичи энергически отказались исполнить подобное требование. «Мы не Угры и не Ляхи, — повторяли они, — но одного деда внуки; при вашей жизни не ищем Киева; а после вас кому Бог даст». Рюрик начал готовиться к борьбе, призывая на помощь Всеволода Суздальского и брата своего Давида Смоленского. А Ольговичи нашли себе еще союзников в полоцких князьях, которые враждовали с Смоленскими из-за Витебска. Междоусобные войны закипели в разных концах Руси: в земле Киевской и Чернигово-Северской, Смоленской и Полоцкой, на Волыни и в Галиче. Защита русских пределов от половцев отошла на задний план; напротив, варвары снова получили возможность грабить Русь в качестве союзных полчищ. Сам Рюрик подавал тому пример: он был женат на половецкой княжне и, следовательно, имел свояков между ханами. Только Всеволод Суздальский и Роман Волынский своими походами в степи напомнили варварам времена прежних погромов.
Будучи главным виновником междоусобий, Всеволод III не оказывал большой помощи Рюрику и вообще мало прилагал старания прекратить кровопролитие и разорение, охватившие южную половину России. По временам в том или другом краю воюющие стороны заключали мир, утверждали его присягою и крестными грамотами, но только для того, чтобы, отдохнув немного, при первом удобном случае вновь начать междоусобную брань. В течение этого времени взаимные отношения князей нередко менялись: союзники становились врагами, и наоборот. Впрочем, перемены в союзах большею частию имели тот смысл, что направлялись к развитию и поддержанию некоторого политического равновесия: едва какой-либо из князей усиливался настолько, что становился опасен для других, как союзники спешили его оставить и переходили на сторону его противников.
Роман Волынский, достигший наконец цели своих долгих стремлений, т.е. обладания Галичем, в 1202 году изгнал из Киева Рюрика. Последнего на этот раз поддерживали сами Ольговичи, с неудовольствием смотревшие на соединение Галича и Волыни в руках одного князя, между тем как Всеволод III находился уже в неприязненных отношениях с Рюриком. Киевляне сами отворили Роману ворота Подола, или своего Нижнего города. Но, подобно Суздальскому, Галицко-Волынский князь заботился главным образом о расширении и усилении собственной земли, в которой он был наследственным и полным хозяином, и не показывал желания самому занимать непрочный стол Киевский. С согласия Всеволода III он посадил здесь своего двоюродного брата (Ингваря Луцкого). Рюрик удалился в Овруч. Но в следующем году, соединясь с Ольговичами, с Кончаком и другими половецкими ханами, он взял Киев приступом и, забыв всякую совесть, отдал его на разграбление степным союзникам, вместо платы за их услуги и в отмщение киевлянам, которые изменили ему в прошлом году. Варвары с неистовством принялись грабить и жечь не один Подол, но и Верхний город. Даже св. София, Десятинный храм и монастыри подверглись общей участи. Половцы забрали из церквей драгоценные сосуды и кресты; обдирали оклады с икон и богослужебных книг; сняли и дорогие одежды старых князей, которые имели обыкновение вешать их в храмах на память о себе. Кроме того, варвары захватили в полон множество жителей, особенно юношей и девиц, не щадя самих чернецов и монахинь, и увели их в свои вежи. Уцелели только иноземные и варяжские гости, которые заперлись с товаром в своих каменных церквах, и варвары удовольствовались тем, что гости выдали им половину товара. Это было второе после 1169 г. взятие и разграбление матери русских городов. По замечанию летописца, оно было еще горше первого; что весьма понятно: тогда неприятели, грабившие город, были русские и православные, которые не могли свирепствовать с таким неистовством, как степные дикари. После этого второго разорения богатство и значение Древнего Киева упали еще более.
Доскажем в нескольких словах судьбы Киевского княжения до нашествия татар.
Еще в том же 1203 году Роман Волынский снова пришел на Рюрика, который, не доверяя киевлянам, заперся в своем Овруче. Князья помирились. Рюрик пожертвовал своим союзом с Ольговичами; а Роман оставил за ним Киев, но не иначе как получил на то согласие Всеволода, которого они по-прежнему признавали старейшим в роде Мономаха. Недолго, однако, длилось это примирение. Вслед затем князья ходили вместе на половцев и на обратном пути, остановясь в Треполе, заспорили о волостях. Тут Роман схватил Рюрика и велел постричь его в монахи, а также постриг его супругу и дочь (свою бывшую жену). На Киевском столе он по желанию Всеволода III посадил его зятя, известного Ростислава Рюриковича.
В 1205 году Роман Галицкий погиб в войне с поляками. Тогда Рюрик немедленно снял с себя монашескую одежду и снова занял великокняжеский стол вместо своего сына. Он хотел расстричь и супругу свою; но та поспешила принять схиму. И на этот раз Рюрику не удалось спокойно владеть Киевом: соперником ему явился соседний князь Черниговский. В роде Ольговичей строже, чем где-либо, соблюдался порядок старшинства при занятии главного стола. Когда умер Ярослав Всеволодич (1198 г.), на Черниговском столе сел его двоюродный брат Игорь Святославич, князь Новгорода-Северского, герой «Слова о полку Игореве». Но спустя четыре года он также скончался; старшинство в роде Ольговичей принадлежало теперь Всеволоду Чермному, сыну Святослава Всеволодича, бывшего Киевского князя, и Чермный беспрепятственно занял Черниговский стол. По характеру своему этот князь был истинным представителем своего рода. Не довольствуясь Черниговом, он, по смерти Романа Галицкого, предъявил свои притязания на Киев, где сидели и отец его и дед; с помощью наемных половцев Чермный не раз изгонял несчастного Рюрика из Киева.
Всеволод Суздальский решился наконец вооруженною рукою напомнить Ольговичам, что Киевским столом нельзя распоряжаться без его соизволения, и в 1207 году предпринял поход на юг. На помощь к нему пришли его подручники, князья рязанские. Но до великого князя дошел слух, будто бы последние замышляют измену и пересылаются с черниговскими; тогда он велел их схватить и вместо Черниговской земли повернул в Рязанскую, чтобы окончательно покорить ее своей власти. Однако уже самое намерение Суздальского князя идти на Чернигов устрашило Ольговичей; они изъявили покорность Всеволоду III, с согласия которого Чермный получил Киев, а Рюрик сел на его место в Чернигове (1210 г.). Такое необычное перемещение напомнило времена первых Ярославичей; оно объясняется неудовольствием Суздальского князя на Ростиславичей Смоленских. Но этот порядок не мог быть прочен. Спустя два года скончался Всеволод III, Суздальская земля раздробилась между его потомством; там наступили смуты, подобные тем, которые были после смерти Андрея Боголюбского; почему снова утрачено было влияние Владимира Клязьминского на судьбы Киева, и юг России снова предоставлен самому себе. Здесь не замедлила возобновиться борьба Ростиславичей с Ольговичами из-за Киевского стола. Рюрик между тем умер (1215); но на помощь Ростиславичам пришел из Новгорода его племянник Мстислав Мстиславич Удалой; он выгнал Всеволода Чермного из Киева и посадил в нем своего двоюродного брата Мстислава Романовича Смоленского. Этот Мстислав Романович находился в числе князей, погибших в несчастной битве на Калке.
Посреди описанных междукняжеских отношений все более и более вырабатывалась отдельность русских областей при помощи разнообразия в характере населения, и в других местных условиях. Каждая из этих областей начинала жить своею собственною историческою жизнию, имея во главе особую ветвь княжего дома. Каждая из этих ветвей более или менее сохраняет тот же обычный порядок старшинства, из-за которого иногда возникает такое же соперничество, какое происходило из-за Киева. А последний между тем окончательно терял свое значение старейшего стола. Будучи постоянно яблоком раздора между разными поколениями Игоревичей, он не утвердился ни за одним из них. Мало того, он достается иногда уже не старшим князьям, а их младшим родственникам. Сила и значение киевского князя определяются уже не самим Киевским столом, а теми родовыми, наследственными волостями, которыми этот князь располагал. Однако Киев все еще продолжал быть посредствующим звеном, которое связывало отдельные и даже отдаленные части России. Он все еще служил главнейшим средоточием древнерусской образованности, пока не надвинулась с востока новая темная сила и вконец не разрушила матери русских городов.
Свои домашние дела и неустанная борьба с соседями не мешали русским людям того времени с участием следить за важными событиями на юго-востоке Европы и жить общими политическими интересами с другими европейцами.
Греческая империя была для Древней Руси главным источником просвещения. Князья наши постоянно находились в родственных и дружеских связях с византийскими государями и принцами; Греция снабжала нас иерархами; от нас отправлялись в нее торговцы и многочисленные паломники. Отсюда понятно то живое участие, с которым Русь относилась к судьбам Византии, к Святой земле и к великому движению западноевропейских народов в ту сторону, т.е. к Крестовым походам. Под 1190 годом Киевский летописец с прискорбием говорит о завоевании Иерусалима неверными Агарянами, т.е. султаном Саладином, и о гибели крестоносного императора Фридриха Барбароссы. А четырнадцать лет спустя совершилось событие, которое, видимо, поразило умы русских людей: пришло известие, что самый Царьград завоеван и частию сожжен Фрягами, или Латинами, а его великолепные храмы подверглись разграблению, начиная с чудной Софии и Влахернской Богородицы.
Летопись Новгородская оставила нам довольно подробный рассказ об этом погроме, который случился почти одновременно со вторым взятием и разграблением нашей древней столицы. «Так погибло царство богохранимого града Константинова, — заключает северо-русский летописец; — распрями царей погублена земля Греческая, и ныне обладают ею Фряги»4.
Примечания
1. П. С. Р. Л. Наиболее основательное суждение о том, что по вопросу о митрополии высказалось национальное стремление Изяслава II к ослаблению политического влияния Византии, действовавшей при посредстве иерархии, принадлежит преосв. Макарию. См. его «Историю Русск. церкви», т. III, гл. I.
2. Не совсем ясно известие летописи, почему ополчение князей два года сряду останавливалось у Канева, далеко не доходя до порогов, где была главная опасность купеческим караванам. Вероятно, князья высылали вперед отряды для сопровождения купцов; а сами в то же время угрожали всеми силами ударить на половецкие вежи в случае нарушения договорной клятвы со стороны ханов и их покушения разграбить караван.
Украшенное сказание о молитве Новгород, архиепископа, об иконе Богородицы, вынесенной на городскую стену и уязвленной Суздальскою стрелою, находится в некоторых позднейших сводах, напр., в Псковском, Никоновском и Тверском. Время этих событий в некоторых летописях обозначено неверно: так, хронология Ипатьевского списка уходит на два и даже на три года вперед. Назначая 1169 год, мы следуем показаниям Лаврентьевского списка и Новгородских летописей. Буслаева «Сказания Московские, Владимирские и Нижегородские» (Летопись Русск. литературы и древности, Тихонравова. Т. IV). Там приводится сказание о Знамении по Новгородскому Трефологиону, или Патерику.
3. Летопись по Ипат. списку. О каком живом огне говорится здесь — неизвестно. Достоверно, однако, что в эту эпоху на Востоке, именно у сарацин и турок, существовал какой-то огнеметательный снаряд, который они употребляли в войнах с крестоносцами. Может быть, это было нечто подобное греческому или так наз. мидийскому огню.
Наиболее обстоятельный рассказ о походе, плене и освобождении Игоря Святославича находится в Ипатьевском списке. При изложении события мы заимствовали некоторые черты из поэмы, принадлежащей неизвестному русскому певцу конца XII века, изображающей судьбу того же похода под заглавием Слово о полку Игореве. «Полк» употреблялся тогда в значении воинства, а равно и битвы, войны, рати. Это замечательное поэтическое произведение Древней Руси найдено было в конце XVIII века собирателем отечественных редкостей графом Мусиным-Пушкиным в одном старинном сборнике и впервые издано в 1800 году. Подлинник его сгорел в Московском пожаре в 1812 г. Это «Слово» породило обширную литературу, состоящую из многочисленных его изданий, толкований и переложений, как прозаических, так и стихотворных. Таковы издания: Палицина 1807 г., Пожарского 1819, Граматина 1823, Сахарова 1839, Головина 1840 и др. Наиболее замечательные издания, снабженные критическими толкованиями, это Дубенского (Русск. Достопамят. Часть 3-я. М. 1844), Тихонравова («Слово о П. Игореве» — для учащихся. М. 1866) и кн. Вяземского («Замечания на Слово о П. Игореве». СПб. 1875). Любопытно также несколько объяснений «Слова» у Шевырева в Истории Русск. словесности (Т. I. Ч. 2-я. М. 1846) и Буслаева — «Русская поэзия XI и начала XII века» (Летописи Русск. литературы — издание проф. Тихонравова. Т. I. М. 1859), в особенности объяснения Е.В. Барсова (несколько томов). Из поэтических переложений укажу на труд Майкова (в 3-й части собрания его стихотворений).
Относительно реки Каялы, на берегах которой происходила битва, по «Слову о п. Игореве» и по Ипат. списку, в настоящее время трудно определить, какая это именно река. Карамзин считал ее Кагальником, который впадает в Дон с правой стороны, повыше Донца. Но это пока гадательное предположение. По некоторым обстоятельствам можно думать, что главная битва происходила где-то ближе к Азовскому морю, или к Лукоморью, как его в летописи называют Северские князья. Некоторые ученые отождествляли Каялу с Калмиусом, впадающим в Азовское море (Бутков, Аристов), другие — с Тором. (Труды 3-го Археолог. Съезда).
4. Ипатьевский список, упоминающий об этом случае, не говорит, за какого именно царевича Святослав выдавал свою внучку. Может быть, речь идет о царевиче, о котором Новгородская летопись упоминает под 1186 г.: «Том же лете приде царь грецьскыи Алекса Мануиловиц в Новгород». А в так наз. Псковской первой летописи: «царь греческий Александр». Чей был сын этот царевич Алексей, в точности неизвестно. Карамзин делал предположение, что царевич, женившийся на Евфимии Глебовне, вероятно, был Алексей, сын Исаака Ангела. Но это едва ли так. В те времена фамилия Комненов имела многих царевичей с именем Алексия. Г. Куник склоняется к тому мнению, что в Новгород, лет., м.б., говорится об одном из самозванцев, принявших имя императора Алексия III, убитого в 1183 г. (Учен. Зап. Ак. Н. по 1 и 2 отд. т. II. вып. 5).
В рассказе о событиях Южной Руси до начала XIII века мы следуем преимущественно Киевскому своду по Ипат. списку, дополняя его некоторыми известиями из Лаврентьевского сп. и Новгородской летописи. В Ипатьевском списке Киевский летописный свод прекращается 1200 годом; за ним в этом списке следует летопись собственно Волынская.
О походе Фридриха Барбароссы и завоевании Святой земли неверными см. в Ипат. списке под 1190 г. А отдельная повесть о взятии Царьграда Латинами помещена в Новгородской первой лет. под 1204 г. (П. С. Р. Л. Т. III), откуда взята и в своды Тверской, Софийский и Воскресенский. Повесть, конечно, занесена под этот год позднее. Под 1211 г. в той же Новгородской летописи есть известие о возвращении из Царьграда в Новгород Добрыни Ядрейковича с «гробом Господним», т.е. с ковчегом, устроенным наподобие Гробницы. Этот Добрыня, очевидно, приходился сыном воеводе новгородскому Ядрею, о котором упоминается под 1193 годом. (О родословии его см. Прозоровского в Извест. Археолог. Об. IX. СПб. 1877.) По возвращении из Царьграда Добрыня постригся в Хутынском монастыре и вскоре был поставлен архиепископом Новгорода под именем Антония. Он оставил любопытное описание цареградских святынь. Оно издано в 1872 г. Археография. Комиссиею с примечаниями Савваитова. В предисловии к этому изданию достоуважаемый П.И. Савваитов ставит вопрос: «Не был ли Антоний в Константинополе в время его взятия крестоносцами?» Отсюда сам собою возникает другой вопрос: не он ли привез оттуда известия, которыми воспользовался Новгородский летописец? Мы идем далее, и едва ли ошибемся, если предположим, что Повесть о взятии Цареграда, вставленная в Новгородскую летопись, была составлена тем же автором, которому принадлежит упомянутое выше Описание цареградских святынь, т.е. архиепископом Антонием. То же отчетливое знание топографии и построек цареградских; в обоих произведениях тот же слог; нередко повторяются одинаковые подробности и выражения. Напр., в Описании: «образ Пречистыя Богородицы Одигитрия, иже ходит во град»; в Повести: «Одигитрию же чудную, иже по граду хожаше»; в Описании: «в Лахерну святую, к ней же Дух святый сходит»; в Повести: «в Влахерне, иде же святый Дух схожаще». Далее, и там и здесь встречаются в той же форме названия местностей: «подрумие», «коневый торг», «Испигас» и пр. Судя по Описанию, Антоний присутствовал в Царьграде в 1200 году; но это не мешало ему спустя несколько лет быть свидетелем погрома от Крестоносцев или собрать там сведения из первых рук. По Новгородской летописи, он воротился в 1211 году или около того времени. Очень возможно, что он не один раз посетил Царьград; возможно так же и очень вероятно, что его пребывание в Константинополе и путешествие по Святым местам заняло много лет; так что нет ничего удивительного, если он воротился на родину примерно после десяти- или двенадцатилетнего отсутствия, побыв некоторое время и в Южной Руси.
Наша летописная Повесть о взятии Царьграда издана в латинском переводе немецким византистом К. Гопф в его собрании «Chroniques greco-romanies inedites ou peu connues» (Berlin. 1873), рядом с записками Роберта Клари. Этот французский рыцарь, принимавший участие в завоевании Константинополя, оставил рассказ о нем, не уступающий в интересе его соотечественнику Вильгардуэну, автору de la conquete de Constantinople (новое издание Дидо. Paris. 1874 г.). Почти в одно время с Гопфом Клари издан известным французским ученым графом Риан, под заглавием Li estoites de chains qui conquisent Constantinople, de Robert de Clan en Aminois, chevalier. He ограничиваясь тем, граф Риан обнародовал свое любопытное исследование о том же предмете: Innocent III Philippe de Souabe et Boniface de Montferrat (Paris. 1875). Из немецких трудов тому же событию посвящено отчасти сочинение Краузе: Die Eroberungen von Constantinopel im dreizehnten und funfzehnten Jahrhundert (Halle, 1870); а из русских — Медовикова: «Латинские императоры в Константинополе» (Москва, 1849). Из византийских историков о завоевании Константинополя Латинами наиболее подробный рассказ находится у Никиты Хониата. Что касается вообще до источников этого события, то обзор их см. у Климке: Die Quellen zur Geschichte des vierten Kreuzzuges. Breslau. 1875.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |