Глава 7. Спор о «Слове о полку Игореве»

В конце XVIII века российское образованное общество узнало, что в собрании книг и рукописей графа А.И. Мусина-Пушкина, одного из виднейших сановников эпохи Екатерины II, большого любителя древностей, имеется рукопись древнерусского поэтического произведения, посвященного неудачному походу на половцев в 1185 г. новгород-северского князя Игоря Святославича, — «Слова о полку Игореве». В 1800 г. этот памятник был опубликован и произвел огромное впечатление своими художественными достоинствами. В 1812 г., во время пребывания в Москве войск Наполеона Бонапарта, рукописный сборник со «Словом» погиб — в московском пожаре сгорел дом Мусина-Пушкина на Разгуляе вместе с его рукописным собранием. В отсутствие рукописи вскоре зазвучали голоса, подозревавшие, что «Слово о полку Игореве» — не подлинное древнерусское произведение, а подделка под древность.

Основания для таких суждений в первой половине XIX столетия имелись. Незадолго до находки «Слова» в Европе получили широкую известность произведения Оссиана — якобы древнего шотландского барда. Но затем выяснилось, что автором «поэм Оссиана» был поэт XVIII века Дж. Макферсон. Вскоре после издания «Слова о полку Игореве» в Чехии был обнародован памятник раннего Средневековья — «Краледворская рукопись». Немного времени спустя оказалось, что она написана чешским поэтом В. Ганкой... Помимо этого «фона», своего рода европейской моды на подделки под отечественную старину, действовал еще один фактор. Сомнения в отношении «Слова» порождались очень высоким художественным уровнем произведения. Люди просвещенного XIX века задавались вопросом — как можно было в Средневековье (которое тогда представлялось «темными веками», царством невежества) создать такой шедевр? «Слово о полку Игореве» казалось слишком уникальным для Древней Руси произведением. Показательна в этом смысле позиция А.С. Пушкина. Гениальный поэт был убежденным сторонником подлинности «Слова», публично спорил с теми, кто в этом сомневался. Он, в частности сделал наблюдение, сохраняющее силу до сих пор, — что никто из литераторов конца XVIII века не обладал достаточным уровнем поэтического таланта, чтобы создать такую поэму. Но при этом Пушкин писал, что «старинной словесности у нас не существует. За нами голая степь и на ней возвышается единственный памятник: "Песнь о полку Игореве"».

Действительно, в I половине XIX века представления о древнерусской литературе были совсем не такими, как сейчас. Дело в том, что многие ее произведения просто еще не были известны, не были открыты. Пушкин не мог знать о существовании таких выдающихся памятников, как «Слово Даниила Заточника», как близкие к «Слову о полку Игореве» по жанровой природе «Слово о погибели Русской земли» и «Задонщина». Что касается последней — произведения о Куликовской битве 1380 года, — то ее обнаружение оказало большое влияние на дискуссию о подлинности «Слова о полку Игореве». После публикации одного из списков «Задонщины» в 1852 году стало очевидным, что в этом произведении значительная часть текста очень сходна с текстом «Слова о полку Игореве». Из этого следовал вывод, что «Слово» было использовано при создании «Задонщины»; а такой вывод неизбежно влек за собой следующий: «Слово о полку Игореве» появилось как минимум ранее конца XIV века, т. е. оно является подлинным памятником древнерусской литературы. Голоса «скептиков» (как принято называть тех, кто считал «Слово» подделкой) надолго смолкли.

Но в 30-е годы XX столетия вновь появилась версия, что «Слово о полку Игореве» написано в XVIII столетии. Ее автором стал французский филолог А. Мазон. Сходство «Слова» с «Задонщиной» он объяснял не тем, что первое повлияло на вторую, а наоборот: тем, что «Задонщина» послужила источником для «Слова». Именно «Задонщина», по мнению Мазона, была в рукописном сборнике, попавшем к Мусину-Пушкину, который и создал на ее основе «Слово».¹

В 1960-е годы с новой, более основательно, чем у А. Мазона, выстроенной концепцией создания «Слова о полку Игореве» в конце XVIII века выступил советский историк А.А. Зимин. Он так же отстаивал первичность «Задонщины» по отношению к «Слову о полку Игореве». Автором «Слова» Зимин посчитал Иоиля Быковского, бывшего архимандрита Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле, от которого Мусин-Пушкин, по его собственному признанию, получил сборник со «Словом». Наконец, в начале XXI века с новой гипотезой о позднем происхождении «Слова» выступил американский историк Э. Кинан (некогда сделавший себе имя на отрицании подлинности переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским). По мнению Кинана, автором «Слова» был чешский ученый Й. Добровский, в начале 1790-х годов приезжавший в Россию и знакомившийся здесь с древними рукописями. Работа Кинана, впрочем, не была принята специалистами всерьез; наиболее основательной «скептической» концепцией остается работа А.А. Зимина.

Зимин выступил со своей точкой зрения в 1963 году. В силу особенностей той эпохи его точка зрения была крайне болезненно воспринята власть предержащими. Дискуссия с Зиминым носила дискриминационный по отношению к нему характер. Работа Зимина была опубликована тиражом 101 экз. (по тем временам ничтожно малым), причем в библиотеки не поступила, будучи роздана только участникам ее публичного обсуждения. Правда, вопреки распространенному представлению, полемика не ограничилась двумя публичными диспутами и информацией о прошедшем обсуждении в журнале «Вопросы истории». В период с 1966 по 1971 год Зимин опубликовал 11 статей, в которых были изложены основные положения его концепции. Тем не менее публикация работы в виде книги не была тогда осуществлена (хотя ученые, являвшиеся оппонентами А.А. Зимина, выступали за ее издание); это произошло только в 2006 году, спустя много лет после кончины автора (1980 год). Эти вненаучные аспекты дискуссии с Зиминым наложили свой отпечаток на ее восприятие в среде неспециалистов: ведь «гонимая» точка зрения всегда обладает привлекательностью...

Но проблема подлинности «Слова о полку Игореве» — проблема научная, а не политическая, сколько бы политико-идеологических аспектов в нее ни вносилось. Что же показали исследования по этому вопросу в период после появления концепции А.А. Зимина?

За последние три десятилетия сразу на нескольких направлениях были сделаны наблюдения, показывающие невозможность создания «Слова о полку Игореве» в XVIII столетии.

Во-первых, это изучение истории «Слова о полку Игореве» от его обнаружения до издания в 1800 году, изучение процесса работы над рукописью «Слова» сотрудников мусин-пушкинского кружка — т. е. самого А.И. Мусина-Пушкина, И.Н. Болтина, И.П. Елагина, Н.Н. Бантыш-Каменского и А.Ф. Малиновского. Изыскания в этой области, проведенные О.В. Твороговым, Л.В. Миловым и В.П. Козловым, показали, что А.И. Мусин-Пушкин, и те, кто с ним сотрудничал на разных этапах работы со «Словом», смотрели на это произведение как на подлинное и испытывали серьезные сложности с прочтением и пониманием текста, сложности, которые они преодолевали путем длительных трудов и так до конца и не смогли преодолеть (вплоть до издания «Слова» в 1800 году). Эти выводы противоречат построениям «скептиков», согласно которым издатели (или по меньшей мере А.И. Мусин-Пушкин) знали о поддельности поэмы.

Во-вторых, это изучение языка «Слова». В начале 1990-х годов коллектив авторов во главе с Л.В. Миловым задался целью проверить с помощью математических методов гипотезы о написании «Слова» книжниками XII столетия, чьи тексты до нас дошли: киевским летописцем (так называемым Петром Бориславичем — гипотеза о его тождестве с автором «Слова о полку Игореве» была выдвинута ранее, в начале 1970-х годов, Б.А. Рыбаковым) и Кириллом Туровским. Использовался метод анализа частоты парной встречаемости грамматических классов слов. В итоге обе названные гипотезы подкрепления не получили. Но при этом исследование дало «побочный» результат: выяснилось, что «Слово о полку Игореве», статьи Ипатьевской летописи за 1147 и 1194—1195 годы (привлекавшиеся для сопоставления) и произведения Кирилла Туровского имеют определенную общность в структуре языка повествования. Спустя века это не выявляемое без применения современных математических методов структурное сходство подделать, разумеется, было невозможно.

В начале нынешнего столетия специальную монографию, посвященную рассмотрению проблемы подлинности «Слова» с точки зрения лингвистики, выпустил А.А. Зализняк. Он убедительно показал, что знаний, достаточных для осуществления такой подделки, в конце XVIII века ни у кого не могло быть: фальсификатору требовалось бы не только знать в совершенстве язык XII столетия, но и вплести в текст элементы языковых норм XV—XVI веков (времени, к которому предположительно относят мусин-пушкинский список «Слова»), присутствующие в «Слове» и в то время также еще не изученные. Оказалось, что некоторые из языковых явлений, отмечаемых в «Слове», стали известны науке только... в конце XX столетия, после открытия берестяных грамот и лингвистического изучения языка. С точки зрения языка, таким образом, дошедший до нас текст «Слова» относится к XII столетию, но при этом в нем присутствуют и элементы языковых норм XV—XVI веков. Последнее логично объясняется тем, что к этому времени относился список произведения, попавший к А.И. Мусину-Пушкину.

Третье направление исследований, подтвердившее древность поэмы, это сопоставление «Слова о полку Игореве» и «Задонщины» при помощи математико-статистического подхода. В тексте «Задонщины» (около половины которого составляют фрагменты, сходные с текстом «Слова») были выявлены определенные закономерности в распределении параллельных со «Словом» фрагментов по объему: преимущественно крупные фрагменты в начале, где описываются сборы войска и поход к Дону, значительное падение объема фрагментов в середине произведения (в описании Куликовской битвы) и некоторое новое повышение к концу (где рассказывается о бегстве татар и торжестве русских). Эти закономерности находят свое объяснение в особенностях содержания «Задонщины» — колебания объема заимствованных фрагментов могли быть следствием стремления ее автора приспособить текстовой материал «Слова» для целей создаваемого им произведения. Дело в том, что основной задачей «Задонщины» был рассказ о Куликовском сражении, а в «Слове» о битве Игоря с половцами говорится относительно немного (поскольку для его автора описание боевых действий не было главным, его задачи шире — на примере Игоря показать необходимость объединения русских князей в борьбе с внешними врагами, пагубность для страны междоусобиц). В результате, перейдя к описанию сражения, автор «Задонщины» был вынужден, чтобы насытить свое повествование, прибегать к использованию кратких фрагментов (причем иногда один фрагмент «Слова» использовался дважды). Применялся и еще один прием: приспособление для описания боя фрагментов «Слова», в этом произведении не относящихся к битве (они, естественно, были по необходимости кратки, т. к. окружающий эти фрагменты в «Слове» контекст совсем не подходил для описания сражения). В ходе исследования было проведено также статистическое сопоставление параллельных текстов, исходящее из допущения первичности «Задонщины» по отношению к «Слову»: в результате него закономерности в распределении фрагментов по объему не обнаружилось. С точки зрения математической статистики такой результат изучения соотношения параллельных фрагментов двух памятников может быть интерпретирован только как свидетельство влияния «Слова» на «Задонщину», а не наоборот. Это лишает «скептическую» точку зрения ее краеугольного камня: утверждения, что «Задонщина» послужила источником «Слова о полку Игореве».

В последние годы ряд авторов выступил с предположениями, что «Слово о полку Игореве» было создано в XV столетии. Такая точка зрения не отрицает подлинность поэмы, поскольку «Слово» признается памятником средневековой литературы, но переносит его в отдаленную от описываемых событий эпоху.² Тезисы о появлении «Слова» в XV столетии не противоречат выводам исследователей о восприятии его как подлинного древнего памятника членами мусин-пушкинского кружка. Можно совместить с ними и признание вторичности «Задонщины» по отношению к «Слову» (поскольку не исключено, что «Задонщина» была написана не сразу после Куликовской битвы, а в XV веке). Но язык произведения останется камнем преткновения. Допустить, что автор XV столетия сумел искусно архаизировать язык под XII век, невозможно. Не может здесь спасти и допущение, что автор обработал какие-то устные сказания о походе Игоря, поскольку при устной передаче древний строй языка не сохраняется (что хорошо видно на примере былин).

Основной посылкой общего порядка, питающей скептическое отношение к «Слову», остается представление о его жанровой уникальности, о малой вероятности появления в древнерусской литературе произведения поэтического характера. Однако на самом деле данных о существовании в русском Средневековье произведений такого рода не так уж мало.

Во-первых, есть известия о наличии в окружении князей лиц, занимавшихся «песнетворчеством». Один из них известен по имени — это Боян, «песнотворец», упоминаемый в «Слове о полку Игореве» в качестве поэтического предшественника автора. Объявить Бояна вымыслом автора «Слова» нельзя, поскольку он упоминается и в «Задонщине»: «...восхвалимь вещаго Бояна в городе в Киеве, гораздо гудца. Той бо вещий Боян, воскладая свои златыя персты на живыя струны, пояше славу русскыимь княземь: первому князю Рюрику, Игорю Рюриковичю, Владимеру Святославичю, Ярославу Володимеровичю» («...похвалим вещего Бояна, искусного гусляра в городе Киеве. Тот ведь вещий Боян, возлагая свои золотые персты на живые струны, пел славу русским князьям: первому князю Рюрику, Игорю Рюриковичу, Владимиру Святославичу, Ярославу Владимировичу») — читаем в Краткой редакции «Задонщины»; «...похвалим вещаго Бояна, горазна гудца в Киеве. Тот бо вещий Боян воскладоша горазная своя персты на живыа струны, пояше руским князем славы: первую славу великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимеру Святославичю Киевскому, третюю — великому князю Ярославу Володимеровичю» («...восхвалим вещего Бояна, искусного гусляра в Киеве. Тот ведь вещий Боян, возлагая искусные свои персты на живые струны, пел русским князьям славу: первую славу великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимиру Святославичу Киевскому, третью — великому князю Ярославу Владимировичу») — говорится в Пространной редакции произведения. Таким образом, если допустить, что «Слово о полку Игореве» нам неизвестно или его сведения недостоверны, все равно придется признать, что в Киеве некогда жил «гудец» (т. е. исполнитель поэтических произведений под игру на музыкальных инструментах), «певший славу» русским князьям. Поскольку последним среди адресатов его песен в «Задонщине» назван Ярослав Владимирович, правивший с 1015 по 1054 год, наиболее вероятным временем деятельности Бояна следует считать (даже, повторюсь, без учета данных «Слова», согласно которому Боян «песни творил» в честь Ярослава Владимировича, его брата Мстислава и внука Романа Святославича, был «песнетворцем» при сыне Ярослава Святослава) XI век. Как раз ко второй половине этого столетия относится известие, на основе которого можно говорить о существовании при княжеских дворах людей, исполнявших под игру на музыкальных инструментах некие «песни», как общераспространенном явлении. В Житии игумена Киево-Печерского монастыря Феодосия рассказывается, как Феодосий, придя во двор киевского князя Святослава Ярославича (эпизод датируется второй половиной 1073 или началом 1074 года), «виде многыя играюща предъ нимь (князем. — А.Г.): овы гусльныя гласы испущающемъ, другыя же органьныя гласы поющемъ, а инемъ замарьныя пискы гласящемъ, и тако вьсемъ играющемъ и веселящемъся, якоже обычаи есть предъ князьмь» (выделено мной. — А.Г.). («увидел множество музыкантов, играющих перед ним: одни бренчали на гуслях, другие били в органы, а иные свистели в замры, и так все играли и веселились, как это в обычае у князей»).

Во-вторых, существуют тексты, в той или иной мере свидетельствующие о существовании произведений поэтического характера о деяниях князей.

Собственно говоря, почти все повествование «Повести временных лет» о первых, IX—X веков, русских князьях (до Владимира Святославича, а частично и о его эпохе) представляет собой книжную обработку преданий, бытовавших в княжеско-дружинной среде (в этом согласны все исследователи древнейшего летописания, несмотря на наличие у них разных точек зрения о времени начала собственно летописной работы на Руси). В какой форме эти рассказы бытовали первоначально, остается неясным, но знаменитая характеристика Святослава Игоревича под 964 год несет явные следы ритмической организации (и даже рифмизированности): «Князю Святославу възрастъшю и възмужавшю, нача вой совкупляти многи и храбры, и легько ходя, аки пардусъ, воины многи творяше; возъ по собе не возяше, ни котла, ни мясъ варя, но потонку изрезавъ конину ли, зверину ли, или говядину, на оуглех испекь ядяше; ни шатра имяше, но подкладъ постилаше и седло в головахъ; такоже и прочии вой его вси бяху. И посылаше къ странам, глаголя: "Хочу на вы ити"» («Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и быстрым был, словно пардус, и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, — такими же были и все остальные его воины. И посылал в иные земли со словами: "Хочу на вас идти"»). Это позволяет полагать, что по крайней мере частично предания о первых князьях существовали в виде поэтических (ритмизированных) произведений, того, что в Древней Руси именовали «песньми».

В южнорусском летописании XII столетия под 1140 год встречаем фрагмент с воспоминанием о деятельности умершего в 1132 году киевского князя Мстислава Владимировича и его отца Владимира Мономаха: «Се бо Мстиславъ великыи и наследи отца своего потъ Володимера Мономаха великаго. Володимиръ самъ собою постоя на Доноу, и много пота оутеръ за землю Роускоую, а Мстиславъ моужи свои посла, загна половци за Донъ, и за Волгу, и за Гиикь». (Этот великий Мстислав наследовал труды отца своего, великого Владимира Мономаха. Владимир сам стоял на Дону и много трудов положил за землю Русскую, а Мстислав послал своих мужей и загнал половцев за Дон, и за Волгу, и за Яик.) Общая эпическая тональность и явная гиперболизация результатов антиполовецких действий Мстислава Владимировича (в реальности он не загонял, разумеется, половцев за Волгу и тем более Яик, большая часть их продолжала кочевать в степях Северного Причерноморья) позволяют видеть здесь отсылку к «песням» о подвигах Владимира Мономаха и его сына.

О существовании подобного рода произведений о деяниях праправнука Мономаха и правнука Мстислава — Романа Мстиславича — свидетельствует и текст из так называемого предисловия к Галицко-Волынской летописи XIII века, ритмическая организация которого несомненна; в нем же в эпических тонах упоминаются подвиги в борьбе с половцами Владимира Мономаха, что являет собой второе, после летописной статьи 1140 года, свидетельство существования поэтических произведений об этом князе: «...одолевша всимъ поганьскымъ языком оума мудростью, ходяща по заповедемь Божимъ; оустремил бо ся бяше на поганыя яко и левъ, сердить же бысть яко и рысь, и гоубяше яко и коркодилъ, и прехожаше землю ихъ яко и орелъ, храборъ бо бе яко и тоуръ; ревноваше бо дедоу своемоу Мономахоу, погоубившемоу поганыя Измалтяны, рекомыя половцы... Тогда Володимеръ и Мономахъ пилъ золотом шоломомъ Донъ, и приемшю землю ихъ всю, и загнавшю оканьныя Агаряны...» («...он победил все языческие народы мудростью своего ума, следуя заповедям Божиим; устремлялся на поганых, как лев, свиреп был, как рысь, истреблял их, как крокодил, проходил их землю, как орел. Храбр был, как тур; следовал деду своему Мономаху, который погубил поганых измаильтян, называемых половцами... Тогда Владимир Мономах пил золотым шеломом Дон, захватил всю их землю и прогнал окаянных агарян...»).

Памятником поэтического характера, жанровая близость которого со «Словом о полку Игореве» многократно отмечалась, является дошедшее в двух списках (конца XV и середины XVI века), в составе «Жития Александра Невского» (в качестве предисловия к нему), «Слово о погибели Русской земли» — произведение середины XIII столетия. В начале него читается поэтическое описание Русской земли:

О светло светлая и украсно украшена, земля Руськая!
И многыми красотами удивлена еси:
Озеры многыми удивлена еси,
Реками и кладязьми месточестьными,
Горами крутыми, холми высокими,
Дубравоми чистыми, польми дивными,
Зверьми различными, птицами бещислеными,
Городы великыми, селы дивными,
Винограды обителными, домы церковьными,
И князьми грозными, бояры честными, вельможами многами.
Всего еси испольнена земля Русская!

Далее говорится о могуществе Руси при прежних князьях — Всеволоде Большое Гнездо, Юрии Долгоруком и Владимире Мономахе в противоложность сегодняшнему положению («Слово о погибели» писалось, скорее всего, во время нашествия Батыя на Северо-Восточную Русь), при сыновьях Всеволода Юрии и Ярославе. При этом о Владимире Мономахе говорится в эпических тонах: «которымъ то половоци дети своя ношаху в колыбели, а литва из болота на светъ не выникываху, а угры твердяху каменые городы железными вороты, абы на них великыи Володимеръ тамо не вьехалъ, а немци радовахуся, далече будучи за синимъ моремъ. Буртаси, черемиси, вяда и мордва бортьничаху на князя великого Володимера. И жюръ Мануилъ цесарегородскыи, опасъ имея, поне и великыя дары посылаша к нему, абы под нимъ великыи князь Володимеръ Цесарягорода не взял» («которым половцы своих малых детей пугали, а литовцы из болот своих на свет не показывались, а венгры укрепляли каменные стены своих городов железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил, а немцы радовались, что они далеко — за синим морем. Буртасы, черемисы, вяда и мордва бортничали на великого князя Владимира. А император царьградский Мануил от страха великие дары посылал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не взял»). Это фрагмент является третьим, после статьи киевской летописи 1140 года и Предисловия к Галицко-Волынской летописи, свидетельством существования «песен», посвященных деяниям Владимира Мономаха.

Наконец, произведением с поэтическими чертами является «Задонщина», «песня» о победе на Куликовом поле, дошедшая в шести списках и датируемая концом XIV или XV столетием (не позднее 1470-х годов, к которым относится ее древнейший список — Кирилло-Белозерский).

Суммируя все изложенное, можно сказать, что даже если бы «Слово о полку Игореве» до нас не дошло, все равно пришлось бы констатировать следующее: имеются достаточные основания говорить о существовании на Руси с XI по XV столетие традиции поэтического творчества — «песен» о деяниях князей. Во-первых, сохранилось два произведения такого рода, одно («Задонщина») пространное и одно («Слово о погибели Русской земли») краткое. Во-вторых, имеются два отрывка с ритмической организацией текста (в «Повести временных лет» под 964 год и фрагмент о Романе из Предисловия к Галицко-Волынской летописи). В-третьих, есть два известия, представляющих собой отсылки к «песням» о деяниях князей (южнорусская летопись под 1140 год и текст о Мономахе из Предисловия к Галицко-Волынской летописи). В-четвертых, известно имя «песнетворца» XI века (Боян). В-пятых, есть свидетельство об исполнении перед князем песен под музыку как обычном (во всяком случае для людей XI столетия) явлении (Житие Феодосия). Эти данные свидетельствуют о существовании произведений поэтического характера о деяниях немалого количества князей: даже если посчитать, что указание «Задонщины» о воспевании Бонном персонажей IX—X веков (Рюрика, Игоря и Владимира) является домыслом, в перечень войдут десять человек — Ярослав Владимирович, Владимир Мономах, Мстислав Владимирович, Юрий Долгорукий, Всеволод Большое Гнездо, его сыновья Юрий и Ярослав, Роман Мстиславич, Дмитрий Донской и его двоюродный брат Владимир Андреевич (герои «Задонщины»).

«Слово о полку Игореве» на этом фоне оказывается гораздо менее «уникальным» в жанровом отношении произведением, чем такие не вызывающие сомнений в своей древности памятники, как «Слово Даниила Заточника» и «Поучение» Владимира Мономаха: ведь эти произведения, в отличие от «Слова о полку Игореве», не имеют ни дошедших до нас собратьев по жанру (каковыми для «Слова» являются «Слово о погибели Русской земли» и «Задонщина»), ни даже намеков на их существование.

Не представляет собой ничего экстраординарного и то, что «Слово о полку Игореве» сохранилось в единственном списке. Рукописная традиция произведений домонгольского периода, не имеющих отношения к богослужебной практике, крайне ограничена. Достаточно сказать, что до нас дошли всего три (!) списка летописей, изложение которых не выходит за пределы домонгольской эпохи: один — Радзивилловской летописи (доведенной до 1205 года) и два — летописца Переяславля-Суздальского (доведенного до 1214 года);³ и это при том, что летописи — памятники «официальные», создававшиеся по заказу властей — светских или церковных. «Слово о погибели Русской земли» дошло в двух списках (в составе Жития Александра Невского — канонического памятника, именно благодаря присоединению к тексту Жития оно и сохранилось), «Поучение» Владимира Мономаха — в одном (несмотря на то, что автор — киевский князь!), причем в составе летописи.

Судьба произведений Мономаха, кстати, в известном смысле являет собой счастливую противоположность судьбе «Слова о полку Игореве». «Поучение» и помещенные следом письмо Владимира двоюродному брату Олегу Святославичу и молитва сохранились в составе Лаврентьевской летописи (список 1377 года), оказавшейся в том же собрании А.И. Мусина-Пушкина, что и сборник со «Словом о полку Игореве». Но Лаврентьевскую летопись Мусин-Пушкин за несколько лет до войны 1812 года подарил Александру I (после чего она оказалась в Петербургской императорской публичной библиотеке, где благополучно пребывает по сей день). Не случись этого и раздели Лаврентьевская летопись судьбу сборника со «Словом», наверняка возникла бы гипотеза, что произведения Владимира Мономаха являются подделкой под древность. Причем основания для такого утверждения были бы более весомыми, чем в случае с версией о подложности «Слова о полку Игореве». В самом деле: в «Поучении» Мономах дает хронологическое изложение своих деяний («путей») — но жанр автобиографии на Руси появляется только в XVII веке; непонятно, как произведение, написанное самим киевским князем, верховным правителем государства, не попало ни в одну другую летопись, не было распространено во множестве списков (более того, не оставило следов знакомства с ним ни в одном другом памятнике русской средневековой литературы); виртуозное комбинирование фраз из разных псалмов, имеющее место в тексте «Поучения», можно допустить под пером ученого монаха, но не светского лица; сообщение автора, будто отец Мономаха, Всеволод Ярославич, князь, в отношении которого нет ни малейших данных о его образованности и пристрастии к книгам, знал пять языков, казалось бы, явно выдает представления о просвещенности человека конца XVIII столетия (когда высокий уровень таковой предполагал знание латыни, греческого и нескольких современных европейских языков). При отсутствии рукописи предположение об искусном вплетении в древний пергаменный кодекс «Поучения», письма Олегу и молитвы Мусиным-Пушкиным (впрочем, не вполне искусном — ведь произведения Владимира Мономаха в Лаврентьевском списке разрывают цельный текст статьи 1096 года, что тоже казалось бы подозрительным...) напрашивалось бы. Но судьба пощадила Лаврентьевский список, и на все возникающие вопросы по поводу наличествующей в нем вставки с произведениями Мономаха ученым, что называется, «приходится» отвечать исходя из того, что текст ее написан вместе с собственно летописным текстом в 1377 году монахом Лаврентием...

Из сказанного следует, что удивляться нужно не тому, что «Слово» дошло в единственном списке, а тому, что такое произведение, не относившееся в силу своего жанрового характера к текстам, подлежащим переписке, вообще сохранилось до Нового времени; это — счастливый случай (за которым, увы, последовал несчастный — гибель рукописи).

События, послужившие поводом для написания «Слова о полку Игореве», с точки зрения человека Нового времени кажутся малозначимыми.⁴ Но люди XII столетия относились к ним иначе. Поход Игоря на половцев 1185 года сопровождался несколькими уникальными фактами: в начале похода произошло затмение солнца, но Игорь продолжил поход невзирая на это дурное предзнаменование; впервые русское войско полностью погибло в степи; впервые русские князья (причем сразу четверо) попали в плен к половцам на их территории; исключительным событием было и последующее бегство Игоря из половецкого плена. В результате случившееся в 1185 году произвело сильное впечатление на современников, вызвав к жизни сразу три самостоятельных литературных произведения — две повести в составе летописей и поэтическое «Слово» (случай уникальный в домонгольский период). Дело в том, что взятые в своей взаимосвязи, события Игоревой эпопеи давали возможность осмысления в духе христианской морали: грех (под которым подразумевалось обособленное, без союза с другими князьями, выступление Игоря в поход) — наказание — покаяние — прощение. В тех или иных вариациях это осмысление присутствует во всех трех памятниках «Игорева цикла».

На современном уровне научных знаний можно утверждать: «Слово о полку Игореве» является памятником средневековой литературы, созданном вскоре после описываемых в нем событий.

Источники: Слово о полку Игореве. М.—Л., 1950 (серия «Литературные памятники»); Слово о полку Игореве. Л., 1967 (Библиотека поэта, большая серия); Слово о полку Игореве, Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова. М., 2002.

Литература: Козлов В.П. Кружок А.И. Мусина-Пушкина и «Слово о полку Игореве». М., 1988; Горский А.А. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина»: источниковедческие и историко-культурные проблемы. М., 1992; он же. Русь: От славянского Расселения до Московского царства. М., 2004. Часть 3, очерк 3; От Нестора до Фонвизина: новые методы определения авторства. М., 1994; Зализняк А.А. «Слово о полку Игореве»: взгляд лингвиста. М., 2004; 2-е изд. — М., 2007; 3-е изд. — М., 2008; Зимин А.А. Слово о полку Игореве. М., 2006.

Примечания

1. Позже А. Мазон изменил точку зрения на автора «Слова», посчитав, что его написал с ведома Мусина-Пушкина Н.Н. Бантыш-Каменский — один из тех, кто готовил поэму к публикации.

2. Создание произведений о давних событиях не было редкостью в эпоху Средневековья.

3. В не менее ранних с точки зрения летописной генеалогии Лаврентьевской, Ипатьевской и Новгородской первой (старшего извода) летописях изложение доведено до конца XIII — начала XIV века.

4. Пушкин, доказывая подлинность «Слова», обращался к сомневавшимся в ней с полувопросом-полуутверждением: «Кому пришло бы в голову (из людей XVIII века. — А.Г.) взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?»

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница