§ 2. Дорога в Орду

Добраться до ставки хана из русских княжеств можно было двумя способами — речным путем и сухопутным. Летописные памятники, как правило, фиксируют комбинации способов поездки: часть пути проходит по сухопутной дороге, затем князья и свита пересаживаются на речные суда и движутся вниз по течению реки до столицы Орды города Сарай. Оттуда, вероятно, если хан кочевал в степи, князьям предстояло добраться до кочевой ставки ордынского правителя, что также требовало пересадки на гужевой транспорт. Находки княжеских печатей в городах вдоль волжского речного пути (князя Дмитрия на территории Самарской излучины, князя Михаила в Увеке, князя Константина на Царевском городище)¹ должны также свидетельствовать в пользу совмещения сухопутного и речного способа движения к ставке хана.

Два этих способа упоминают русские летописи, описывая поездки в 1379 г. в Константинополь претендентов на русскую митрополичью кафедру — духовника князя Дмитрия Митяя и нижегородского епископа Дионисия: «Митяи поиде по суху къ Ордѣ, а Дионисии Влъгою въ судѣхъ къ Сараю»².

О наличии сухопутных дорог в степь ярко свидетельствует микротопонимика Москвы. Такие улицы как Большая и Малая Ордынки, чётко локализуют выезды из средневекового города в южном степном направлении³.

Дорога по суше в ставку хана была сопряжена с рядом трудностей. Посланник французского короля Вильгельм Рубрук, посетивший Монгольскую империю в 1253—1254 гг., к примеру, отмечал: «С тех пор как мы выехали из Солдаии (Крым — Ю.С.) и вплоть до Сартаха, два месяца, мы никогда не лежали в доме или в палатке, но всегда под открытым небом или под нашими повозками, и мы не видели никакого селения и даже следа какого-нибудь строения, где было бы селение, кроме огромного количества могил Команов»⁴. Плано Карпини упоминает о «сильной скудости в воде» из-за чего «люди князя Русского Ярослава, ехавшие к нему, в татарскую землю, в большом количестве умерли в этой пустыне»⁵.

Кроме того, пересекая земли ордынских владетельных эмиров — темников и тысячников — караван вынужден был одаривать их в знак уважения. Рубрука этот степной обычай особенно возмущал: «...Пока мы были в пустыне, нам было хорошо, так как я не могу выразить словами той тягости, которую я терпел, когда мы прибыли к становищам Команов. Именно наш проводник желал, чтобы я входил ко всякому начальнику с подарком, а для этого не хватало средств...»⁶.

Кроме того, тот же Рубрук отмечает, что «Русские, Венгры и Аланы, рабы их (Татар?), число которых у них весьма велико», собираются в шайки «зараз по 20 или 30 человек, выбегают ночью с колчанами и луками и убивают всякого, кого только застают ночью», а также крадут о путешественников лошадей⁷.

Вероятно, русские князья предпочитали именно речной путь, в силу его большего удобства и комфортности, возможности избежать лишних расходов, ведь застав по течению реки ордынцы выставить не могли.

Речным путем отправился в ставку хана Шадибека в 1407 г. великий князь Иван Михайлович тверской: «поиде въ Орду въ судѣхъ по Волзѣ»⁸. Спустя пять лет, в 1412 г., тот же князь выехал уже к хану Джелаль-ад-Дину «рѣкою Волгою въ судѣх»⁹.

Надо полагать, что именно речным путем оправился в степь Михаил Ярославич Тверской в 1318 г. и его сын Александр в 1339 г. («А князь поиде въ насадъ...»¹⁰).

Особо летописи отмечают не традиционные пути поездок князей в ставку хана. К примеру, в 1304 г. князь Юрий Данилович Московский «проиде во орду инемъ путемъ»¹¹, а в 1324 г. тот же князь «поиде в Орду изъ Заволочья по Камѣ рецѣ»¹², князь тверской Александр Михайлович в 1337 г. «поиде во Орду изо Опьскова и обишедши всю землю Роускую»¹³ явился в ставку хана, а осенью 1382 г. великий князь тверской Михаил Александрович к хану «пошелъ околицею, не прямицами и не путма»¹⁴. Выбор более сложного, непривычного обходного маршрута был связан с событиями внутриполитической борьбы, когда по дороге в степь князя могли перехватить противники, ограбить, взять под стражу или убить.

Дорога от крайней точки прощания родных и близких князя описывается в русских источниках крайне скудно. В «Житие Михаила Черниговского», к примеру, отмечено лишь, что «многи же земли преѣхавшю ему и доха Батыя».

Известно, что князь Даниил Романович Галицкий отправился из Видубицкого монастыря по направлению к Переяславлю по реке — «въ лодьи»¹⁵. У Переяславля Южного его уже встретили татары, сопроводившие его к Куремсе — ордынскому военачальнику на западной границе Орды¹⁶. Дорожные впечатления, вероятно, в первую очередь составителя повествования представляют собой размышления о неправедности поведения жителей степей: «Оттуду же нача болми скорботи душею, видя бо обладаемы дьявольомъ: скверная ихъ кудѣшьская бляденья, и Чигизаконова мечтанья, сквѣныя его кровопролитья, многыя его волъжбы»¹⁷. Вероятно, данные свидетельства — результат наблюдения за поведением сопровождавших князя и его свиту татар.

Дорожные впечатления в прямом смысле данного слова отложились в «Хождении Пиминово въ Царьградъ», помещенного в Никоновском своде под 6897 (1389) г.¹⁸. Караван митрополита двигался по Донскому речному пути и, благословив на устье реки Воронеж Елецкого князя Юрия, двинулся на юг: «...Оттуду же приплыхомъ къ Тихой Соснѣ и видѣхомъ столпы камены бѣлы, дивно же и красно стоятъ рядомъ. Яко стози малы, бѣлы же и свѣтли зэло, надъ рѣкою надъ Сосною. Таже минухомъ и Черленый Яръ рѣку, и Бетюкъ рѣку, и Похорь рѣку, и Бѣлый Яръ рѣку. Въ понедѣлникъ же пловуще минухомъ горы каменыа Красныа, въ сторникъ же Терклію градъ минухомъ пловуще, не градъ же убо, но точію городище». Миновав место переправы через Дон — Перевоз — участники путешествия впервые увидели на берегу ордынцев: «и тамо обрѣтохомъ первіе Татаръ много зѣло, якоже листъ и якоже песокъ. Въ среду же пловуще минухомъ великую Луку и царевъ Сырыхозинъ улусъ; и тако оттуду начя насъ страхъ обдержати, яко внидохомъ въ землю Татарьскую, ихъже множество обаполъ Дона рѣки, аки песокъ. Въ четвертокъ же пловуще минухомъ Бекъ-Булатовъ улусъ, стада же Татрскіа видѣхоиъ толико множество, якоже умъ превосходящь: овцы, козы, волы, верблюды, кони. Таже въ пятокъ минухомъ Червленые горы; въ нѣделю шестую, Слѣпаго, пловуще минухомъ Акъ-Бугинъ улусъ, и ту многое множество Татаръ, и всякихъ скотъ стады безъ числа много. Отъ Татаръ же никтоже насъ пообидѣ, точію возпросиша ны вездѣ, мы же отвѣщахомъ, и они, слышавшее, ничтоже намъ пакости творяху, и млеко намъ даяху, и сице съ миромъ въ Тишинѣ плавахомъ. Въ понедѣлникъ же проидохомъ Бузукъ рѣку. Канунъ Възнесешева дни приспѣхомъ пловуще до моря, града Азова...»¹⁹.

Таким образом, даже в период нестабильной ситуации в Орде, которая наблюдалась на рубеже 1380—1390-х гг., степные кочевники старались не причинять вреда путешественникам и даже оказывали им помощь — например, угощали молоком. При этом быт степного населения вызывал удивление у жителей городов — множество людей по обеим сторонам реки вызывали опасение и страх, а количество пасущегося скота (овец, коз, волов, верблюдов, лошадей) выглядело непривычно и привлекало внимание. Рубрук, к примеру, встретив в степи ордынское кочевье, отметил большое удивление по этому поводу: «повозки Скатая, нагруженные домами, и мне казалось, что навстречу мне двигается большой город. Я также изумился количеству стад быков и лошадей и отар овец»²⁰.

При этом автор Хождения Игнатий Смолятич демонстрирует осведомленность о принадлежности земель, называя владельцев улусов — Сары-Ходжу, Бек-Булата, Ак-Бугу. Не исключено, что Игнатий был свидетелем того, как митрополит Пимен и ордынские улусбеки обменивались подарками и знаками внимания. Однако в памятнике этот факт не отложился.

Князя в его поездке к ордынскому хану должна была сопровождать значительная свита. Однако источники донесли до нас лишь обрывочную информацию о сопровождающих князя лицах.

Как правило, князья старались ездить в степь совместной делегацией. Под 1244 г. Летописи сохранили известие о поездке в степь князей ростовского дома: «княз[и] Владимиръ Коятянтинович[ь], Борисъ Василькович[ь], Васили Всеволодовичь, идоша въ Ордоу къ Батыеви про свою отчину»²¹. В 1328 тверской «князь Костянтинъ съ княземъ съ Иваномъ съ Даниловичемъ поидоша вкупѣ во Орду»²². В 1371 г. великого князя Дмитрия Ивановича Владимирского и Московского в поездке в ставку Мамая сопровождал князь Андрей Федорович Ростовский²³. В 1412 г. «князь великій Василей Дмитріевичь поиде въ Орду, а с нимъ князь Иванъ Василіевичь Ярославский»²⁴.

Когда по каким-либо причинам, путевые и походные альянсы были не возможны, князья отправлялись в степь в сопровождении своих ближайших родственников, как правило, братьев, сыновей и племянников. К примеру, в 1245 г. «Великии князь Ярославъ съ своею братьею и со сыновци и поиде в Орду к Батыеви»²⁵, в 1339 г. «князь Иванъ Данилович[ь] поиде во Орду, а съ нимъ сынове его князь Семенъ да князь Иванъ». По возвращении из ставки хана Узбека, «...тое же осѣни князь великїи Иванъ Данилович[ь] отпустилъ сыновъ своихъ въ Орду, князя Семена, Ивана, Андрея»²⁶. В 1382 г. «князь великїи Михаило Александровичь Тфѣрскыи поиде въ Орду съ своимъ сыномъ со князем Александромъ...»²⁷.

В летописных памятниках дважды зафиксировано сопровождения князя в его поездке в степь его супругой: в 1276 г. «поидоша в Орду, князь Борис Ростовски съ княгинею и со детьми»²⁸, а в 1295 г. «князь велики Андрѣи Александрович иде в Орду и со княгинею»²⁹. Князь Борис Ростовский в ставке хана Менгу-Тимура скончался. Поэтому сопровождение князя женой могло быть связано с тяжелым положением со здоровьем у князя.

Но нередки были случаи, когда и близкие родственники находились в политическом противоречии и могли быть опасны друг для друга. Именно потому они совершали поездки не вместе. Примером тому служит запись под 1357 г. в Никоновском своде, когда «поидоша вси князи во Орду къ новому царю Бердибѣку, Чянибѣкову сыну». Особо летописец отметил, что «...князь Василей Михаиловичь Тверскій з братаничемъ своимъ со³⁰ княземъ Всеволодомъ Александровичемъ Холмскимъ въ разнствѣ и въ роздорѣ быша, и не вмѣстѣ поидоша». Причем племянник князя Василия «князь Всеволодъ убо Александровичь Холмскій поиде во Орду на Переславль, и тамо великого князя Ивана Ивановича намѣстници не даша ему пути, и онъ поиде въ Литву»³¹.

В Лаврентьевской летописи и Рогожском летописце под 1246 г. отмечена поездка в ставку хана князя Михаила «съ внукомъ своимъ Борисомъ и съ Феодоромъ Боляриномъ своимъ»³².

Известно, что первого августа 1412 г. в Орду отправился великий князь Московский и Владимирский Василий I «со множеством богатства и со всеми своими велможами, да с ним князь Иван Васильевич Ярославстий»³³.

Сопровождение князей в их поездке к ордынскому двору боярами и дружиной вполне закономерный процесс. Бояре отмечаются при поездке в степь князя Дмитрия Московского в 1371 г.: митрополит Алексий благословил перед трудной дорогой кроме князя «его бояръ, и его воя, и всѣхъ...»³⁴.

В 1412 г. в Орду выехал князь Иван Михайлович Тверской «а съ нимъ бояръ и слугъ множество»³⁵. Двумя неделями ранее, 1 августа 1412 г., в ставку хана Джелаль-ад-Дина «со всѣми велможами» отправился Василий Дмитриевич Московский³⁶.

Нередко в спорных ситуациях бояре предпочитали сопроводить не своего князя, так в 1343 г. «князь великїи Семенъ Иванович[ь] сперъся съ княземъ Костянтиномъ Василїевичемъ Суждальскымъ о княжени Новагорода Нижняго и поидоша во Орду и яшася бояре за князя Семена Ивановича, да съ нимъ и въ Орду поидоша»³⁷. Однако спор в Орде выиграл князь Константин и хан «выдаша ему бояръ, и приведении быша въ Новгородъ въ хомолъстѣхъ и имѣнїе ихъ взя, а самѣхъ повелѣ казнити по торгу водя»³⁸.

В 1354 г. усобица в Муромском княжестве привела к разделению сообщества княжества — князь Федор Глебович отправился на суд в ставку хана «а муромци яшася за него и поидоша с нимъ во Орду»; князь же Юрий Ярославич «събравъ остаточные Муромци и поиде за ним въ Орду»³⁹. К сожалению, летописец не обозначает социальный статус сопровождавших князей лиц. Можно только предполагать, что это были влиятельные люди, значимые для княжества и потенциально имевшие возможность представлять свою позицию перед верховным правителем — ордынским «царем». Скорее всего, это бояре и дружина — аристократия Муромского княжества.

В 1359 г., когда «...видѣ царь князя Дмитрея Ивановича оуна соуща и млада возрастомъ», и предложил ярлык на великое княжество Владимирское нижегородскому князю Андрею Константиновичу, который «же не яся, но состоупися брату своему меньшему князю Дмитрею, а самъ поите на Роусь, а остави братоу своему на помос[ь] бояръ своихъ Степана Александровича и иныхъ многихъ»⁴⁰.

В «Житии Михаила Тверского...» упомянуто о том, что накануне его казни ордынцы «...отгнаша от него всю дружину его...»⁴¹. Соответственно, поездку в ставку хана князь Михаил Ярославич совершил в сопровождении своей дружины. «А дружина наша немнози гонзнуша рукъ ихъ: иже дръзнуша, убежаша въ Орду къ царице, а другых изимаша, влечахуть наги, терзающи нещадно, акы нѣкия злодѣя, и преведши въ станы своя, утвердиша ыъ оковахъ. Сами же князья и бояре въ единой вежи пияху вино, повѣствующе, кто какову вину изрече на святаго...»⁴².

Также в «Житии» упомянуто, что в 1319 г. с князем Юрием Даниловчем на Русь вернулись задержанные им в Орде сын Михаила Константин и дружина князя: «...На другое же лѣто приехавъ в Русь князь Юрий, приведе с собою князя Костянтина и дружину отца его...»⁴³.

О наличие бояр и слуг упоминает летописец в рассказе о казни Александра Михайловича Тверского. Часть сопровождавших его лиц, опасаясь ханского гнева покинули вежу князя («Боляре же и слугы его разбѣгошася»), другие же наоборот остались со своим князем: «а друзіи же пріемше тѣлеса ихъ везоша и на Русь»⁴⁴.

Кроме того, упомянут слуга князя Александра, который «отъ царици, вѣсть пріиде»⁴⁵.

Слуги князя Юрия Даниловича Московского упоминаются в качестве сторожей тела Михаила Тверского: «В настоящую бо нощь посла князь Юрей слугъ стеречи телеси святаго»⁴⁶.

Персонально бояре в летописных памятниках называются редко. «Житие Михаила Черниговского» называет боярина Федора, принявшего мученическую смерть вместе со своим князем.

Боярин Семен Тонильевич сопровождает князя Андрея Александровича Городецкого в 1281 и 1282 гг.⁴⁷.

Под 1392 г. Летописцы сохранили своеобразный некролог боярина Данилы Феофановича Бяконтова (племянник митрополита Алексея): «Тое же зимы преставися февраля въ 13 Данило Феофановичь, наречены в мнишеском чину Давыд, иже бѣ истинныи бояринъ великого князя и правыи доброхот, служащее бо государю безо льсти въ Ордѣ и на Руси паче всѣх и голову свою складаше по чужим странамъ, по незнаемым мѣстомъ, по невѣдомым землямъ. Многы труды понес и многы истомы претерпѣ, егда бѣжа из Орды, и тако угоди своему господеви, и тако тогда великыи князь любве ради иже к нему на погребенииего сжалиси он нем прослезися, и тако плака на многъ час, положенъ бысть в манастырѣ у Михаилова чюда, близ гроба дяди его Алексѣя митрополита»⁴⁸. Именно эта запись позволяет нам сделать вывод о том, что боярин Данила сопровождал ещё княжича Василия Дмитриевича Московского в его поездке в Орду 1383—1386 гг., а затем в побеге из ставки хана Токтамыша в 1386—1388 гг. Совместно пережитые трудности и впечатления от опасного пути сблизили князя и боярина до такой степени, что Василий Дмитриевич лично провожал своего верного слугу в последний путь.

В Львовской летописи сохранилось упоминание о сопровождении князя Василия в его поездке в 1383 г. боярином Александром Миничем⁴⁹.

В послании Едигея, датируемом 1409 г. упоминается деятельность Боярина Федора Андреевича Кошки: «Добрые нравы и добра дѣла и добра доума к Ордѣ была от Феодора от Кошки, добрыи былъ человѣкъ; которые добрые дѣла ордынские, тотъ тобѣ поминалъ»⁵⁰. Свидетельств о поездках боярина в Орду источники не сохранили, однако, как отметила М.Д. Полубояринова, он явно являлся крупнейшим дипломатом своего времени и осуществлял, в том числе, сношения с Ордой⁵¹. Можно предполагать, что за свою жизнь он мог сопровождать князя Василия в его поездках в степь (например, в 1390 и 1392 гг.).

Большую роль в тяжбе между Василием Васильевичем Московским и его дядей Юрием Дмитриевичем Галицким сыграл боярин Иван Дмитриевич Всеволжский. Именно его стараниями, дипломатическими талантами и настойчивостью был добыт ярлык на Владимирское княжество молодому Василию, а не его умудренному опытом дяде князю Юрию.

К сожалению, источники не сохранили сведений о численности, сопровождавших князей лиц.

Летописная традиция отмечает совместные поездки князей и митрополитов. К примеру, под 1313 г. упомянуто, что «Князь велики Михаило поиде в Орду, тако же Петръ митрополитъ с ним же поиде вкупе к новому цесарю Озъбяку, а Токта цесарь умре...»⁵².

Вероятно, князей в их непростой поездке в страну с другой религией сопровождал духовник. Прямо на это указывается в «Житии Михаила Тверского»: наряду с разгоном дружины отмечается разлучение с князем «силня биюще, и отца его духовнаго Александра игумене»⁵³. Установлено, что отец Александр — это игумен Тверского Отроча монастыря, вероятный автор «Жития...»⁵⁴.

Есть основания полагать, что духовник Даниила Галицкого, его печатник Кирилл, ставший впоследствии митрополитом Киевским, сопровождал князя в его поездке к Батыю осенью 1245 г.⁵⁵

Встречаются упоминания в летописных памятниках о сопровождении князей в поездке в ставку хана ордынскими послами. К примеру, в 1361 г. «...князь Всеволодъ съ Ахматомъ въ Орду же пошелъ...»⁵⁶. Вероятно, присутствие ордынского посла избавляла князя от ряда неудобств — неприкосновенный чиновник по особым поручениям, которым являлся посол мог оградить от посягательств на имущество и честь сопровождавших его лиц.

О среднем количестве времени, затрачиваемом на дорогу к ставке хана могут свидетельствовать данные, содержащие крайние даты поездок. К примеру, великий князь Иван Михайлович Тверской, по данным Тверского сборника, в 1407 г. отправился в степь 21 июля, причем «царь въскорѣотпусти, з дары и съ честію отпустивъ...». Летописец особо подчеркивает, что «Немного же дни бывъ въ Ордѣ, съ честію възвратишася на Русь; немедленно же схо(ди), но яко въ 5 мѣсяць едину». Вернулся он в своё княжество «мѣсяца генваря 24»⁵⁷.

В 1412 г. князья Василий Дмитриевич Московский и Василий Кашинский затратили такое же время: на всю поезду, учитывая время пребывания при дворе в ожидании аудиенции, ушло чуть меньше пяти месяцев. А на дорогу из ставки затратили около двух месяцев: «о Дмитриеве дни⁵⁸ (26 октября — Ю.С.), выиде изо Орды князь великий Василий Дмитриевич Московский», а 24 декабря (по данным Тверской летописи)⁵⁹ 1412 г. Василий Дмитриевич должен был уже быть в княжестве, поскольку сопровождавший его в обратном пути князь Василий Михайлович Кашинский к этому дню дошел до столицы своего княжества — г. Кашина⁶⁰.

Арабский географ X в. Ал-Истахри, описывая дорогу из низжнего течения Волги к среднему особо отметил: «От Итиля до булгар по степным дорогам расстояние равнялось одному месяцу, по воде, вверх по течению — два месяца, вниз по течению — 20 дней»⁶¹. В зависимости от способа путешествия время в пути составляло, таким образом, 1—2 месяца.

Стандартное же пребывание в ставке хана, отводившееся на прием, составляло, вероятно, около 25 дней (подробнее см. ниже). Соответственно путь в степь/из степи составлял около 2-х месяцев. Чуть меньше месяца отводилось на приём у хана.

Об инвентаре, который брали в дорогу князья и сопровождавшие его лица источники не сохранили практически никаких свидетельств. Только глухая оговорка в «Житие Михаила Черниговского»: «Тогда Михаилъ ѣха в домъ свои и възя от имѣния своего еже на потребу на путь»⁶² — дает нам основание предполагать, что в дорогу бралось только самое необходимое для удовлетворения потребностей путников, как материальных, так и духовных (к примеру, иконы и богослужебные книги).

Одной из прямых задач поездки русского князя в ставку хана было предоставление ежегодного выхода — дани с соответствующего княжества. Потому, кроме необходимых на дорогу и пребывание в ставке средств, у князей была с собой сумма налогов в Орду. Вероятно именно эти денежные средства и другие ценные предметы имел ввиду летописец, отметив, что в августе 1412 г. великий князь Московский и Владимирский Василий I поехал «со множеством богатства...»⁶³.

Расшифровку глухой летописной этикетной формулировки («множество богатства») в какой-то степени дают сведения из арабской «Биографии султана Эльмелик-Эльмансура Калавуна». Описывая посольство египетского султана к хану Менгу-Тимуру автор «Биографии» скрупулёзно перечисляет все отправленные подношения: «с ними (с послами султана — Ю.С.) [были] 16 тюков, из которых часть была для царя Менгутемира, часть для Ногая, часть для царевича Аукаджи, брата царя Менгутемира, часть для Тудаменги брата Менгутемира..., часть для Тулабуги, брата Менгутемира, часть для жен: Джиджекхатуни, Олджайхатуни, Тутлынхатуни, Тутаюнхатуни, Султанхатуни и Хутлухатуни, часть для Маву, начальника левого крыла, часть для Тайры, начальника правого крыла, часть для Кутлуки, жены Аукаджи, и часть для султана Гыяседдина, сына султана Иззеддина, властителя Рума. Они [дары] состояли из всяких вещей, какие дарятся в подобных случаях, т. е. из дорогих тканей, роскошных одежд, ценных редкостей, луков, лат и шлемов, все в своем [должном] количестве»⁶⁴. Конечно, задача египетского султана была показать ордынскому хану свою не меньшую, а быть может и большую значимость, поразить его своей роскошью.

О наборе положенных в таких случаях подарков дает представление и описание посольской миссии хана Токты к Ильхану Газану в 702 г. хиджры (26 августа 1302 — 14 августа 1303 гг.). Тогда посольство взяло с собой «соколов и другие подарки... приношения тех [джучидских] стран: соколов дальнелетных и охотничьих, разные меха — белок киргизских, ласок [фенек] карлукских, горностаев славянских и соболей булгарских, кровных коней кипчакских и другие красивые подарки...»⁶⁵.

Русские князья, будучи подданными хана, вряд ли стремились к подобному эффекту. Тем не менее, при описании поминок Ивана III для крымского хана Менгли-Гирея под 1486 г. отмечено: «послалъ князь велики съ Шемерденемъ царю Менли-Гирею соболь чорнъ; а двема женамъ царевымъ по карабелнику. А брату цареву, царевичю Ямгурчею калге, соболь чернъ. А царевымъ дѣтемъ, Ахметъ-Кирею да Махметъ-Кирею, по золотому. А князю Бурашу, что на Азикинѣ мѣстѣ, да Довлетеку, да Янкувату, да Казыю, что на Барыновѣ мѣстѣ, да Кирей-Сииту, цтю цареву, да Собакъ дувану, шестерымъ, по золотому. А хози Асану гостю золотой. Всего два соболя да два карабленика да девять золотыхъ»⁶⁶. Под 1491 г. Мегли-Гирей в своем «запросе» называет охотничьих птиц и моржовую кость: «Да будетъ ти ко мне съ Хозя Маахметемъ кречеты послати... да 5 портищъ соболей, да три рыбьи зубы прислалъ бы еси»⁶⁷. Описание содержания поминок в послании крымского хана Менгли-Гирея московскому великому князю Василию III Ивановичу от октября 1508 — января 1509 гг. аналогично категориям не только египетских подношений, но и подаркам между Чингизидами: «...да на поминки пришли мнѣ пять кречатовъ, да на поминки жъ пришли три сороки добрых соболей, да шесть великихъ зубовъ рыбьихъ, да горла черныхъ лисиць; а восе жъ горлъ столко не будетъ, и ты ми пришли сорокъ черныхъ лисиць. Да ещо прошу пять одинцовъ добрыхъ соболей. Да братъ мой князь Иванъ присылывалъ ми чару серебряну съ серебрянымъ черпалцомъ; ино у меня ее взялъ Баазытъ салтановъ сынъ Шахзада, и ты бы нинѣ ко мнѣсеребряну чару прислалъ, въ которую бы два ведра вмѣщалися, да и съ черпалцомъ серебрянымъ, и язъ бы завсе изъ нее пилъ, а тебя брата своего поминалъ, ажъ Богъ помилуеть. Да съ того бы чарою ко мѣ два ковша прислалъ еси. Да съ тѣмъ же бы еси вмѣстѣ прислалъ пансыръ, которой бы былъ легокъ, а стрѣла бы не иняла, да чтобы еси показалъ Магмедшѣ, и нъ бы его попыталъ стрѣлити, да которого стрѣла не иметъ, и ты бы тотъ ко мнѣприслалъ съ болшимъ своимъ посломъ съ бояриномъ»⁶⁸. Показательно, что в «Повести о царевиче Петре» при описании встречи в 1322 г. ордынского посла Ахмыла, упомянуты в качестве ханской принадлежности именно охотничьи птицы и верхняя одежда: «...Игнатъ пред кресты съ гражаны и, вземъ тѣшь царьскую — кречеты, шубы и питие, край поля и езера ста на колени пред Ахмыломъ и сказася ему древняго брата царева племя...»⁶⁹.

Среди подношений ногайским мурзам⁷⁰ или крымским эмирам упоминаются шубы «хрепты былинны голу, да цки горла лисичьи, да сукно ибское черлено, да сукно лунское багрово, да зубъ рыбей»⁷¹ или «одна шуба рысья»⁷², или «да два сукна лунскихъ»⁷³, «да один шоломъ, да одну ролдугу»⁷⁴. Примерно тот же набор предполагался в дар и для жен вельмож: «...а жене твоей Алагунгѣ послалъ есми съ еѣ человѣкомъ зъ Бер-Довлатомъ шубу хрепты бѣльи гола, да сукно ипское черлено»⁷⁵.

Вероятно, ловчии птицы предназначались именно хану в качестве особого атрибута суверенитета. В этом плане весьма показательны слова эпоса «Идегей». В «Песне первой» описывается ссора между Тимуром и Токтамышем, которая разгорается из-за требования самаркандского правителя передать ему лучшего ханского сокола⁷⁶. Конечно, это эпическое преувеличение. Однако оно явно указывает на то значение, которое придавалась подаркам в виде охотничьих птиц.

Показательно, что состав выкупа за плененного под Суздалем в 1445 г. князя Василия II Васильевича, сохранившийся в описании Псковской I летописи, совпадает с набором традиционных подношений подданного хану, добавляя ещё и лошадей: «...посуливъ на собе окупа от злата и сребра и от портища всякого и от коней и от доспѣховъ пол 30 тысящь»⁷⁷.

Таким образом, представленные разновременные описания ханских даров дает нам определённые представления о характере подарков (ткани, одежда, вооружение) и о круге лиц, которых должны были посетить в обязательном порядке посещавшие ставку хана послы или подданные. Это ближайшие родственники хана — братья, сыновья — те, кто может занять престол после хана; его жены, эмиры, возглавляющие крылья государства — левое и правое, другие знатные лица, влияющие на решения ордынского правителя.

Яркое свидетельство перевоза в ставку хана ордынской дани отложилось в Рогожском летописце в рассказе о поездке в Орду в 1361 г., в разгар «великой замятни», Василия Михайловича Кашинского. Опасаясь за свою жизнь и здоровье князь «прїиде изо Орды съ Бездѣжа увернувся, а сребро тамо поклалъ»⁷⁸. Таким образом князь не достиг цели своего путешествия — ставки хана (которые в это время менялись с калейдоскопичной быстротой), вынужден был оставить казну у поволжского ордынского города Бельджамена.

Известно, что в следующем 1362 г. князь Василий вновь отправился в степь: «...съ сыномъ со княземъ съ Михаиломъ и съ княземъ Семеномъ поидоша въ Орду»⁷⁹, и, по всей вероятно, изъял свою казну и доставил в г. Сарай.

Таким образом, провожали князя в дальнюю дорогу его родные и близкие — в первую очередь, жена и дети, родные братья. Как правило, князя провожали до границ княжества, где с ним оставались только некоторые из близких. Те, в свою очередь, возвращались затем из какой-либо точки уже за пределами удела. Далее князя сопровождали бояре, дружина и слуги. Количество сопровождающих лиц установить практически невозможно. Однако мы можем предполагать, что в свите князя были слуги его бояр и дружинников, а состав и численность свиты должны были соответствовать статусу князя (к примеру, ордынских послов сопровождали отряды от 700 до 1500 человек). Кроме того, князю, везущему с собой ордынский «выход», подарки хану, его женам и эмирам, требовалась вооруженная охрана.

Выезд в иноверную страну требовал присутствия в свите князя священнослужителя — духовного отца князя, что часто отмечается в источниках.

Судя по сохранившимся описаниям путешествий по степи, обычаи жизни и формы хозяйствования кочевников вызывали у путешественников изумление и удивление.

Среднее время на дорогу в ставку хана необходимо определить в два месяца. Конечно, в зависимости от экстренности поездки или каких-либо путевых затруднений время в пути могло колебаться как в сторону сокращения, так и в сторону увеличения длительности.

Примечания

1. Лебедев В.П., Клоков В.Б. «Печать княжа Константинова» с Царевского городища // Тверь, Тверская земля и сопредельные территории в эпоху средневековья. Вып. 5. Тверь, 2003. С. 128—134; Кубанкин Д.А. Находка на Увеке печати «князя Михаила» // Археологическое наследие Саратовского края. Вып. 8. Саратов: Изд-во: «Научная книга», 2008. С. 156—161; Кочкина А.Ф. Загадка поселения SAMAR (Древности Золотой Орды на Самарской Луке) // Самарская Лука. История. Природа. Искусство. № 18, 2011. С. 21—22, 24.

2. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 137.

3. Сытин П.В. Из истории московских улиц. М., 1948. С. 163—164.

4. Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957. С. 104.

5. Путешествия в восточные страны. С. 72.

6. Путешествия в восточные страны. С. 108.

7. Путешествия в восточные страны. С. 108.

8. ПСРЛ. Т. XV.. Тверской сборник. М.: Языки русской культуры, 2000. Стб. 473; ПСРЛ. Т. XVIII. С. 154; ПСРЛ. Т. XXV. С. 236—237.

9. ПСРЛ. Т. XI. С. 219.

10. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 418.

11. ПСРЛ. Т. XXV. С. 393.

12. ПСРЛ. Т. XXV. С. 167. НПЛ. С. 97; С. 337.

13. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 48.

14. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 146—147.

15. Галицко-Волынская летопись / подгот. текста, пер. и коммент.: О.П. Лихачева // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 254.

16. Селезнёв Ю.В. Элита Золотой Орды: научно-справочное издание. Казань, 2009. С. 112—113.

17. Галицко-Волынская летопись / подгот. текста, пер. и коммент.: О.П. Лихачева // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 254.

18. ПСРЛ. Т. XI. С. 95—97.

19. ПСРЛ. Т. XI. С. 96.

20. Путешествия в восточные страны. С. 104.

21. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 31.

22. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 44.

23. ПСРЛ. Т. XXV. С. 186.

24. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 486; ПСРЛ. Т. XI. С. 219.

25. ПСРЛ. Т. XXV. С. 136.

26. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 52.

27. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 146—147.

28. ПСРЛ. Т. XXV. С. 152.

29. ПСРЛ. Т. XXV. С. 158.

30. ПСРЛ. Т. X. С. 229.

31. ПСРЛ. Т. X. С. 230.

32. ПСРЛ. Т. I. Стб. 471; ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 31.

33. ПСРЛ. М.: Языки русской культуры, 2000. Т. XI. С. 219; ПСРЛ. Т. XV. М.: Языки русской культуры, 2000. Тверской сборник. Стб. 486.

34. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 95—97.

35. ПСРЛ. Т. XI. С. 219.

36. ПСРЛ. Т. XI. С. 219.

37. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 55.

38. Там же.

39. ПСРЛ. Т. XXV. С. 180.

40. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 68.

41. Житие Михаила Ярославича Тверского / подгот. текста: В.И. Охотниковой и С.А. Семячко, пер. и коммент.: С.А Семячко // БЛДР. 2000. Т. 6. С. 80.

42. Житие Михаила Ярославича Тверского. С. 88.

43. Житие Михаила Ярославича Тверского. С. 90.

44. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 418—420.

45. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 418—420.

46. Житие Михаила Ярославича Тверского. С. 88.

47. ПСРЛ. Т. XXV. С. 153, 154.

48. ПСРЛ. Т. XXV. С. 220.

49. ПСРЛ. Т. XX. Ч. 1. С. 205; Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. М.: «Наука», 1978. С. 21.

50. Послание правителей Орды в Москву. № 1. Послание Едигея великому князю Василию Дмитриевичу (декабрь 1408 г.) // Горский А.А. Москва и Орда. М., 2000. С. 197.

51. Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. М.: «Наука», 1978. С. 21—22.

52. ПСРЛ. Т. XXV. С. 160.

53. Житие Михаила Ярославича Тверского. С. 80.

54. Кучкин В.А. Повести о Михаиле Тверском. М., 1974. С. 224—234.

55. Подробнее см.: Ужанков А.Н. Проблемы историографии и текстологии древнерусских памятников XI—XIII вв. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2009. С. 325—354.

56. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 72.

57. ПСРЛ. Т. 15. Тверской сборник. М.: Языки русской культуры, 2000. Стб. 478—479.

58. ПСРЛ. Т. XI. С. 219.

59. ПСРЛ. Т. XV. Тверской сборник. М., 1965. Стб. 486.

60. ПСРЛ. Т. XI. С. 219.

61. Цит по: Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о восточной Европе: Гонган и Поволжье в IX—X вв. М., 1962. Т. II. С. 235.

62. Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 158.

63. ПСРЛ. Т. XI. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 219; ПСРЛ. Т. XV. М.: Языки русской культуры, 2000. Стб. 486.

64. СМИЗО. Т. 1. С. 67; Золотая Орда в источниках Т. І. С. 47.

65. СМИЗО. Т. 1. С. 67; Т. 2. С. 83; Золотая Орда в источниках Т. І. С. 266.

66. Сборник Императорского Русского Исторического Общества. СПб., 1884. Т. 41. № 14. С. 54. См. также: Там же, № 15. С. 56—57.

67. Сборник Императорского Русского Исторического Общества. СПб., 1884. Т. 41. № 32. С. 124.

68. Сборник Императорского Русского исторического общества (далее — Сборник РИО). Т. 95. СПб. 1895. № 2. С. 25.

69. Повесть о Петре, царевиче Ордынском // БЛДР. Т. 9. СПБ.: Наука, 2000. С. 82—84.

70. Подробнее см.: Моисеев М.В. Эволюция и содержание посольских даров-«поминок» в русско-ногайских отношениях XVI в. // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова. История. Политология. 2011. № 4. С. 1731.

71. Сборник РИО. Т. 95. № 1. С. 16.

72. Сборник РИО. Т. 95. № 2. С. 31.

73. Сборник РИО. Т. 95. № 1. С. 17.

74. Сборник РИО. Т. 95. № 2. С. 36.

75. Сборник РИО. Т. 95. № 1. С. 16.

76. Идегей. Казань, 1990. С. 6—9.

77. ПСРЛ. Т. 5. Вып. 1: Псковские летописи. М., 2003. С. 48.

78. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 71.

79. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 72.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница