Заключение

Таким образом, мы приходим к выводу, что внешнеполитические и культурные связи Руси, Византии и Западной Европы в XII—XIII вв. в целом носили глубокий и интенсивный характер, имели значительный масштаб и последствия.

Эти связи прежде всего проявились во внутренней и внешней политике галицко-волынского князя Романа Мстиславича, предложившего другим князьям Руси проект «доброго порядка», имевший целью реформирование существующего политического строя. Нет оснований отрицать участие князя Романа в важнейших общеевропейских делах своего времени — борьбе за верховную власть в Священной империи и событиях, связанных с Четвертым Крестовым походом. Беспочвенны попытки некоторых новейших авторов поставить под сомнение контакты русского князя с римским папой Иннокентием III, правителями Германии и императорами Византии, а также брак с дочерью одного из последних.

Обстоятельства происхождения предложенного Романом «конституционного проекта» 1203 г., как и само его содержание, изложенное в сообщении В.Н. Татищева, вполне согласуются с имеющимися в распоряжении современной науки данными о политической деятельности галицко-волынского князя и важнейших исторических событиях его времени.

В частности, полностью соответствует древнерусской практике факт предварительного согласования инициативы Романа со Всеволодом Большое Гнездо и другими князьями, от которых зависело будущее решение. Именно так и должны были вести себя русские князья, когда кто-нибудь из них искал поддержки других в осуществлении масштабного политического мероприятия, имевшего общерусское значение.

Идеи проекта Романа не были какой-то неслыханной новостью для Древней Руси. Обострение борьбы за Киев конкурирующих княжеских группировок и усиление внешней угрозы со стороны половцев еще в XII в. вызвали к жизни систему «коллективного сюзеренитета» — совместного управления и защиты от внешних врагов «Русской земли» силами наиболее могущественных князей Руси. Следует также заметить, что в числе «великих» и «старейших» князей, вершителей судеб Руси, упоминающихся в источниках конца XII — начала XIII вв., можно видеть правителей тех же земель, которые составляют коллегию выборщиков киевского великого князя в проекте Романа.

Совпадают с данными современной науки указанные Романом границы территории «Русской земли»: четко определяя эти границы на западе, князь ограничивается лишь расплывчатым обозначением их направления на востоке, что соответствовало представлениям летописцев XII—XIII вв. При этом сам Татищев как историк, изучавший территориальный состав и пределы древней «Русской земли» в узком значении, названной им также «Малой Русью», устанавливал другие координаты: на востоке «Русская земля», по его мнению, достигала верховьев Донца и Оки.

Во второй редакции «Истории Российской» появляются некоторые новые обстоятельства и изменения в тексте сообщения о проекте Романа. В частности, Татищев изменяет место пребывания великого князя Всеволода, к которому обращается Роман, — вместо Владимира называет Суздаль.

Эта замена объясняется тем, что сначала, работая над первой редакцией «Истории Российской», в сообщениях о Всеволоде Татищев отдавал предпочтение свидетельствам Никоновской летописи — одного из своих главных источников, где Всеволод последовательно именуется владимирским князем или великим князем Владимирским. Но в ходе своей работы над текстом второй редакции историк стал отклоняться от прежней атрибуции Всеволода как владимирского князя. Произошло это на фоне общего увеличения числа и пересмотра известий, включенных в состав новой, расширенной редакции «Истории».

Источниками, к которым заново обратился Татищев во время работы над текстом второй редакции своего произведения, могли быть прежде всего находившиеся в его руках манускрипты, которые соотносятся с существующими сегодня списками Ипатьевской летописи. Как известно, историк не был знаком с самой Ипатьевской летописью, но в распоряжении Татищева были близкие к ней Раскольничий и Голицынский манускрипты, происхождение, состав и последующая судьба которых до сих пор вызывают серьезные разногласия у исследователей. В противоположность Никоновскому своду, Ипатьевская летопись последовательно атрибутирует Всеволода как суздальского князя.

Атрибуция Всеволода как суздальского князя была также свойственна новгородскому летописанию. Включение в состав именно новгородской летописи (которой пользовался один из информаторов Татищева) текста документа, составленного от имени южнорусского князя, объясняется тем, что Роман Мстиславич в свое время был также новгородским князем. Тогда Роман прославился громкой победой над войсками могущественного Андрея Боголюбского (1170), который после захвата Киева пытался установить свою власть и над Новгородом. Связи Новгорода с Романом не прекратились и после его возвращения на Волынь: в XIII в. во Владимире-Волынском среди нескольких колоний иноземцев — немцев, генуэзцев, евреев — существовало особое поселение новгородцев.

Память о Романе на протяжении нескольких веков сохранялась в Новгороде в устной традиции, произведениях литературы и искусства. Это было связано с особым отношением новгородцев к победе над суздальцами в 1170 г., ставшей в период обострения противостояния с Москвой в XIV—XV вв. историческим символом могущества и независимости Новгорода. Память о Романе была также связана с особым почитанием чудотворной иконы Знамение Богоматери и Знаменским культом вообще: победу над суздальцами новгородцы, по преданию, одержали благодаря помощи этой иконы. В честь нее в средневековом Новгороде возводились храмы (церковь Знамения Богоматери, Знаменский собор), а явленное ею чудо стало поводом для создания ярких произведений литературы («Сказание о битве новгородцев с суздальцами») и живописи (икона «Чудо от иконы Знамение Богоматери»). Память о Романе поддерживалась также в связи с особым почитанием святителя Иоанна, первого новгородского архиепископа, вместе с князем руководившего обороной города в 1170 г.

Отсутствие упоминаний о проекте Романа в летописании Киевской, Владимиро-Суздальской и других древнерусских земель имеет вполне правдоподобное объяснение. Причиной замалчивания документа скорее всего стало негативное восприятие изложенных в нем инициатив при дворах русских князей — адресатов Романа. И если начальная часть Галицко-Волынской летописи, которая должна была повествовать о деяниях Романа в качестве галицко-волынского князя, не дошла до нашего времени, то едва ли не единственным местом на Руси, где могла сохраниться память о предложенном им проекте «доброго порядка» и некоторых других связанных с ним событиях, был Новгород.

На наш взгляд, вполне надежное объяснение, данное к тому же самим Татищевым, имеет замена имени информатора (Еропкина на Хрущева) в примечании и появление новых смысловых деталей в основном тексте проекта Романа во второй редакции «Истории Российской». По собственному признанию историка, оставшемуся вне поля зрения современных критиков, в процессе работы над второй редакцией «Истории» в его распоряжении оказались некоторые ранее утраченные и вновь найденные материалы, полученные в свое время от А.Ф. Хрущева. Это были выписки из принадлежавшей ему Смоленской летописи и других источников.

Замена Еропкина на Хрущева в примечании к проекту Романа находится в непосредственной связи с записью об обнаружении утраченных ранее выписок Хрущева (в примечании к сообщению о событиях 1237 г.), поскольку обе правки — одна в виде исправления, другая в виде приписки — внесены собственной рукой Татищева в один и тот же список «Истории». В том же Воронцовском списке примечаний рукой Татищева сделана приписка о совместном с Хрущевым переводе проекта Романа с «древнего наречия» на современный язык.

Весь текст сообщения о проекте Романа содержится на более новых (поздних) листах Академической рукописи (на с. 458—459 оригинальной нумерации), вставленных на последнем этапе подготовки рукописи вместо старых листов, изъятых при переписывании. По характеру письма (увеличение количества строк и уменьшение размеров букв и расстояния между ними) текст на этих листах резко выделяется даже среди других заново переписанных страниц, значительно (почти в полтора раза) превышая обычную норму вместимости страницы Академической рукописи.

Но даже если допустить, что для вставки нового текста переписчиком был использован весь ресурс заново переписанных листов, учитывая с. 457 и 460, мы все равно не сможем достичь объема текста всего сообщения о проекте Романа. Вместить полностью текст сообщения в пределах отведенных для этого страниц технически невозможно, даже с использованием всех ухищрений переписчика.

Единственным, на наш взгляд, способом рационального объяснения включения в рукопись полного текста сообщения о проекте 1203 г. может быть предположение, что на том же месте в Академической рукописи ему предшествовал другой текст аналогичного содержания, но меньший по объему, который и подвергся замене при переписывании соответствующих страниц. Следовательно, текст сообщения о проекте лишь частично может считаться позднейшей вставкой, расширяющей предшествовавшее ей краткое сообщение. При таких обстоятельствах говорить о подложности проекта, составленного будто бы самим Татищевым в 1746 г. (то есть через несколько лет после казни его информатора, предоставившего выписку из новгородской летописи), нет оснований.

Не может быть случайностью, что в реформаторских планах Романа нашли отпечаток институт выборности верховного правителя и некоторые другие элементы политического строя Священной империи. Круг лиц, имевших право избирать короля в Германии, сначала был весьма широким, что должно было обеспечивать легитимность выборов и предотвращать возможность оспаривать их результаты. С XIII в., напротив, наметилась тенденция к сокращению числа выборщиков, пока со временем оно не достигло семи. Именно эту, широко известную в Европе политическую систему, несомненно, имел в виду Татищев, сравнивая с ней предложения Романа и считая, что сначала в его проекте значилось не шесть, а семь князей-выборщиков, но упоминание о седьмом по недосмотру было упущено.

Однако во времена Романа Мстиславича в самой Священной империи еще не существовало постоянной избирательной коллегии из семи курфюрстов. По данным созданной в 20-х гг. XIII в. немецкой редакции «Саксонского зерцала», где впервые шла речь о количестве и персональном составе лиц, имеющих преимущественное право избрания короля и императора, число выборщиков равнялось именно шести.

Кроме того, важно отметить, что именно во времена Романа в Священной империи происходят события, которые привели к окончательному утверждению принципа выборности верховной власти и начала формирования коллегии выборщиков. Это было связано с крахом планов императора Генриха VI по установлению наследственной монархии ввиду его преждевременной смерти в 1197 г. и избранием в 1198 г. сразу двух новых королей, которыми стали представители враждующих династий Вельфов и Штауфенов.

Сторонники Штауфенов численно значительно превосходили своих оппонентов. Последние, чтобы обосновать свои претензии на верховную власть в империи, в специальном обращении к римскому папе сформулировали требование, согласно которому действительные выборы немецкого короля и императора должны были исходить «от земли франков». Поэтому преимущество при голосовании перед другими избирателями должны получить светские и церковные князья Рейнской области, которые имели право избирать короля «испокон веков», то есть ранее других князей.

Таким образом, предложения галицко-волынского князя об установлении на Руси «доброго порядка» со ссылкой на «другие добропорядочные государства» могли появиться именно в период успешной реализации политической программы Вельфов, поддержанной Римом, начавшейся на рубеже XII—XIII в. А упомянутыми Романом «добропорядочными государствами», чей опыт следовало применить на Руси, могли быть только немецкие земли, входившие в состав Священной империи.

Роман Мстиславич имел непосредственные контакты с немецкими князьями, участвовавшими в борьбе за верховную власть в империи, в частности с королем Филиппом Швабским (приходившимся свояком Роману) и ландграфом Тюрингии Германом. Галицко-волынский князь был связан также с монастырем Св. Петра в Эрфурте, игравшем заметную роль в соперничестве Штауфенов с Вельфами, и пожертвовал монастырю значительную сумму, вероятно, во время личного посещения.

На наш взгляд, не существует сколько-нибудь убедительных оснований для опровержения сообщения Хроники Альбрика из монастыря Трех Источников в Шампани о том, что поход Романа 1205 г. был направлен в Саксонию. О секретных планах русского князя относительно военного взаимодействия со Штауфенами едва ли могли знать при дворах польских или русских князей, потому что иначе эти тайные намерения могли быть раскрыты и запланированная военная акция уже не имела бы ожидаемого эффекта. Следовательно, нет ничего странного в том, что польские рочники и русские летописи молчат о подлинных намерениях Романа, представляя кампанию 1205 г. как обычный поход на Польшу.

Зато союзники Штауфенов в Западной Европе, среди которых был и французский король Филипп II Август, а также представители шампанской знати, принимавшие участие в Четвертом Крестовом походе, могли знать о неудачной попытке короля Филиппа Швабского воспользоваться военной поддержкой своего русского родственника во время решающего столкновения с Вельфами. В шампанском монастыре с берегов Марны могли знать о походе Романа в Саксонию еще и благодаря широкой осведомленности в делах европейской политики цистерцианской братии и тесным отношениям ордена цистерцианцев (которому принадлежал монастырь) с Саксонией, где сложился один из главных оплотов его влияния в Германии.

Исследователи иногда колеблются по поводу определения того, на чьей стороне должны были действовать отряды Романа Мстиславича, направлявшиеся летом 1205 г. в Саксонию, — Вельфов или Штауфенов.¹ Эти колебания лишь усиливают ощущение неуверенности по поводу самой возможности этого похода.

На наш взгляд, давние контакты семьи Романа Мстиславича со Штауфенами, его личные отношения с ландграфом Тюрингии Германом, который во время кампании 1205 г. уже твердо встал на сторону Филиппа Швабского, возможное посещение русским князем Эрфурта и его щедрый дар монастырю Св. Петра — цитадели влияния Штауфенов в Германии — не оставляют сомнений в том, что Роман должен был действовать на стороне Филиппа и именно ему намеревался оказать поддержку, пробиваясь в Саксонию.

Совершенно не выдерживает критики версия войны Романа Мстиславича с польскими князьями Лешком и Конрадом, предлагаемая Яном Длугошем, который перепутал обстоятельства похода 1205 г. с событиями другого времени. Несмотря на это, нельзя полностью отрицать, что на решение галицко-волынского князя о военном выступлении в Польшу и захвате двух польских городов (о чем свидетельствуют древнерусские летописи) влияли какие-то особые мотивы, непосредственно проистекавшие из русско-польских отношений того времени.

Не может быть опровергнуто сообщение о посольстве римского папы в Галич с предложением королевской короны Роману Мстиславичу в обмен на унию с Римом и решительном отказе князя, помещенное в «Истории Российской» под 1204 г. Основания для такого опровержения, предлагаемые некоторыми новейшими критиками Татищева, совершенно несостоятельны.

Не соответствует действительности, в частности, выдвинутое А.П. Толочко предположение о будто бы практикуемой Татищевым имитации летописных известий с помощью «необычных слов». Во всяком случае, нельзя признать необычным или редким выражение проторь, неоднократно употребляемое в первой редакции «Истории Российской», встречающееся также во множестве древнерусских памятников и в том числе в летописях. Форма единственного числа женского рода проторь, используемая Татищевым, также не может быть признана исключением из правил грамматики древнерусского языка, допущенным ввиду слабого владения им фальсификатором XVIII в. Напротив, применение такой формы, в большей степени характерной для новгородских средневековых памятников, свидетельствует скорее в пользу достоверности татищевского известия.

Главным критерием верификации известия о папском посольстве в Галич по-прежнему остается его соответствие имеющимся данным о восточной политике римской курии в период понтификата Иннокентия III. Не подлежит сомнению настойчивое стремление папы подчинить юрисдикции Рима православную церковь на территории русских земель после завоевания Константинополя крестоносцами. При этом Галичина занимала в планах Рима особое место: в первые годы XIII в. с санкции папы было предпринято несколько попыток обращения ее населения в католичество, в том числе с помощью военной силы.

Подчинение Риму христианских церквей и светских правителей путем предоставления им королевского титула вообще стало главным приоритетом восточной политики Иннокентия III, достигшего в этом направлении немалых результатов. В годы его понтификата власть Рима в той или иной мере признали правители Болгарии, Сербии и даже Армении. Значительно активизировалась миссионерская деятельность католической церкви среди нехристианских народов Восточной Европы.

Косвенным подтверждением сведений о решительном отказе Романа Мстиславича от унии и разрыве отношений с Римом могут быть свидетельства европейских хроник (Хроника Альбрика, «История» Яна Длугоша) о намерении князя разрушить католические храмы и жестоком обращении с духовенством во время похода русских войск через польские земли в Саксонию летом 1205 г. Причиной разрыва с Римом галицко-волынского князя и его вражды к «латинству», по-видимому, стал недавний захват и разграбление Константинополя крестоносцами, что вызвало всеобщее негодование на Руси.

Значительное место во внешней политике Романа Мстиславича занимали отношения с Византией. По известиям «Истории» Яна Длугоша и Густынской летописи, свергнутый византийский император Алексей III после своего бегства из Константинополя в 1203 г. некоторое время находился в Галичине, где встречался с князем Романом. Исследователи подвергают сомнению эти сообщения и отклоняют возможность пребывания на Руси императора Алексея. Однако этот факт подтверждается также свидетельством итальянского хрониста второй половины XIII — начала XIV вв. Бартоломео дель Фиадони (Птолемей из Лукки).

Фиадони, родившийся ок. 1227 г., мог напрямую общаться с живыми участниками описываемых событий. Будучи библиотекарем папы Иоанна XXII, он проявлял значительную осведомленность в вопросах внешней политики курии и повышенное внимание к деталям Четвертого Крестового похода, в частности к обстоятельствам завоевания Константинополя. Кроме того, Фиадони много лет был епископом Торчелло (город и остров в Венецианской лагуне), жители которого вместе с венецианцами принимали активное участие в Четвертом Крестовом походе. Понятно, что как епископ Торчелло Фиадони мог владеть дополнительной информацией о подробностях завоевания Константинополя, полученной от своих прихожан.

Нет никаких оснований считать, что Бартоломео дель Фиадони, а вслед за ним и другие средневековые авторы могли спутать Галицко-Волынскую Русь с Галатией — исторической областью, расположенной в Малой Азии, а также ошибочно принять Херсонес Фракийский за Херсонес Таврический.

Известная ныне история пребывания Алексея III в изгнании, его посещение Болгарии и переговоры с царем Калояном также свидетельствуют о возможности контактов экс-императора с галицко-волынским князем. В пользу этого говорят и сведения о военно-политическом союзе Романа с Алексеем, а также традиционно активная роль Галича в поддержке претендентов на византийский и болгарский престолы.

Именно Роман Мстиславич стал главным военным союзником Византийской империи в начале XIII в. В этот период держава ромеев переживала тяжелый политический кризис, который вызвали восстания сербов и болгар, а также сокрушительные набеги половцев. По свидетельству Никиты Хониата, только благодаря военной помощи галицкого князя Романа удалось прекратить агрессию степняков. Обстоятельства и время похода Романа на половцев в рассказе Хониата совпадают с сообщениями русских летописей о походах в Степь галицко-волынского князя.

Кроме Никиты Хониата, о выдающейся роли Романа Мстиславича в борьбе с врагами империи сообщают и другие византийские источники, практически не известные современным историкам-русистам. Это — рассказ Хроники Феодора Скутариота и поэтическое свидетельство Ефрема Энийского. Оба автора в целом следуют сообщениям Никиты Хониата, но дополняют их некоторыми новыми подробностями.

Все византийские источники именуют Романа «игемоном Галиции». Термин игемон, в отличие от других византийских определений русских князей, имел в виду военного союзника и родственника (или свояка) императора. Союз Романа с Алексеем III проявился также в стабилизации отношений с русским населением низовьев Днестра и Дуная («ветвью тавроскифов» из «Вордоны», как его именуют византийские источники).

Древнерусские летописи сохранили свидетельства о нескольких походах русских князей на половцев. Особые трудности вызывает установление хронологии второго похода, что обусловлено состоянием летописных известий. Начальная композиция летописной статьи, содержащей сведения о втором походе в Степь, подверглась значительной дальнейшей перегруппировке. Хронология и последовательность изложенных в ней событий устанавливается благодаря упоминанию о Леонидах 18 октября 1202 г., предшествовавших походу.

Южнорусские известия о втором походе князей на половцев и связанных с ним событиях 1203 г. нашли отражение в Новгородской Первой летописи. Они подтверждаются также сообщениями «Истории» Яна Длугоша, которые указывают на еще один новгородский след Романова проекта и возможность передачи сведений о нем через смоленского князя Ростислава Мстиславича.

Принижение роли галицко-волынского князя Романа Мстиславича в политической жизни Южной Руси и организации совместных походов русских князей против половцев, свойственное летописям Северо-Восточной Руси, объясняется прежде всего политическими взглядами летописца Симона, который в начале XIII в. прибыл из Киева во Владимир-Суздальский, где впоследствии стал епископом. Тесно связанный с семьей киевского князя Рюрика Ростиславича, главного противника Романа в борьбе за Киев, прибыв во Владимир, Симон стал служить интересам великого князя Всеволода Большое Гнездо, который в лице Романа также видел опасного конкурента в борьбе за влияние в южнорусских землях.

Князь Всеволод не разделял и внешнеполитической ориентации Романа на поддержку властей Византии в борьбе с восставшими болгарами и принявшими их сторону придунайскими половцами. Владимиро-суздальский князь имел непосредственные контакты с вождями болгарского восстания и намеренно уклонялся от военной поддержки Византии.

Залогом военной помощи, которую Роман предоставлял Алексею III, был брак галицко-волынского князя с некоей византийской царевной. Вопрос о нем имеет значительную литературу, в которой высказывается немало различных версий. Большинство авторов склоняется к выводу о высоком византийском происхождении «великой княгини Романовой», однако идентификация ее личности вызывает значительные трудности. Нет достаточных оснований считать вторую жену Романа представительницей рода Каматиров. Ошибочным является также предположение, что она была дочерью императора Исаака II от брака с Маргаритой Венгерской.

Исходным пунктом для нашего поиска стали сведения Никиты Хониата о старшей дочери Исаака II, родившейся еще до его воцарения, которая по приказу отца в детстве была отдана в монастырь. В практике Византийской империи монашеский постриг лиц царского происхождения и представителей высшей аристократии не обязательно должен был означать пожизненное пребывание в монашестве. Наоборот, мы имеем немало примеров того, как вследствие изменения политических обстоятельств монашеское пострижение могло быть полностью отменено. Особенно часто подобные случаи имели место в отношении знатных византийских женщин, включая даже и самих императриц.

После дворцового переворота 1195 г., когда вместо свергнутого Исаака II к власти в империи пришел его брат Алексей III, сложились благоприятные условия для отмены монашества старшей дочери экс-императора, которую новый правитель решил выдать замуж за галицко-волынского князя Романа, в чьей военной помощи крайне нуждались обессиленные половецкими набегами балканские провинции империи.

Вблизи польского города Хелма (древнерусский Холм) доныне сохранилась древняя каменная башня в пять ярусов (этажей) с остатками часовни на верхнем ярусе. Эта башня возвышается на месте, где когда-то существовал древнерусский город Столпье. По данным новейших исследований, Столпьевская башня воспроизводит архитектурные сооружения, которые в поздневизантийское время были распространены на территории Северной Греции и представляли собой культовые постройки, принадлежавшие местным монастырям и представителям светской знати. По данным письменных источников, Столпьевская башня скорее всего была возведена примерно в 1220—1240-х гг. и предназначалась для пребывания «великой княгини Романовой», вновь принявшей монашество.

У императора Исаака II была еще одна дочь, по имени Ирина, которая впоследствии вышла замуж за немецкого короля Филиппа Швабского. В синодике Шпейерского собора, где захоронена королевская чета Филиппа и Ирины, среди греческих родственников последней значится ее сестра по имени Евфросиния. Этой сестрой немецкой королевы могла быть только старшая дочь Исаака, еще в детстве отданная отцом в монастырь. Однако вопреки ожиданиям Евфросиния упоминается в церковном синодике без указания ее монашеского чина, то есть как светское лицо. Даты памяти греческих родственников германской королевы даны в синодике условно, по случаю больших церковных праздников. Это показывает, что при составлении списка точных сведений о смерти названных лиц у шпейерских каноников не было.

Вместе с тем, точные данные о гибели германского короля Филиппа Швабского летом 1208 г., вскоре после которой умерла и его жена Ирина, были хорошо известны в Галиче. Галицко-Волынская летопись, единственная среди всех древнерусских источников, приводит подробный рассказ об обстоятельствах убийства Филиппа и называет лиц, причастных к этому преступлению. Такие подробности о столь далеких от Руси событиях могли интересовать в Галиче разве что родственников погибших. И таковыми были княгиня Евфросиния и ее дети.

Имя Евфросиния повторяется в нескольких поколениях потомков Романа Мстиславича и его второй жены. Это имя, еще в XI—XII вв. вошедшее в именослов русских князей, безусловно, связано с культом св. Евфросинии Александрийской. Культ названной святой почитался и в Византии, а имя Евфросиния вошло в именослов византийских императриц.

Деятельность галицкой княгини Евфросинии нашла отражение в памятниках древнерусской сфрагистики. Из древнего Новгорода происходят несколько печатей с изображением св. Евфросинии, на которых с обратной стороны изображена также сцена Преображения Господня на горе Фавор. Нет достаточных оснований идентифицировать обладательницу этих печатей как Евфросинию Полоцкую, игуменью Спасского монастыря. Древнерусская сфрагистика не знает случаев, когда личными актовыми печатями пользовались бы монахини. Нет никаких фактов, подтверждающих личные отношения Евфросинии Полоцкой с кем-то из новгородских князей.

Главное же то, что полоцкую игуменью не удается связать с каким-либо особым почитанием культа Преображения. Вопреки распространенному в литературе мнению, она не имела отношения к учреждению в Полоцке Преображенской церкви или монастыря. Основанные же при ее жизни Спасский монастырь и храм в нем были посвящены древнему празднику Всемилостивейшего Спаса, иконография которого никак не связывается с тематикой Преображения.

Зато тесные отношения с Новгородом поддерживала галицкая княгиня Евфросиния. Она, несомненно, вела переписку с новгородским князем Мстиславом Удалым, на дочери которого Анне женился старший сын вдовствующей галицкой княгини Даниил. Сам Мстислав под влиянием сведений, поступавших к нему из Юго-Западной Руси, отрекся от новгородского стола и решительно вмешался в борьбу за Галич с венгерским королевичем Коломаном, став вскоре галицким князем.

Более того, есть веские основания связывать именно Евфросинию Галицкую с фактами распространения в Галицко-Волынской Руси культа Преображения. К XIII в. здесь восходят многочисленные Спасо-Преображенские монастыри и храмы, сведения о которых сохранились в различных источниках. С конца XIII—XV вв. до нашего времени дошли многочисленные иконы Преображения, происходящие из западно-украинских земель и бывшие некогда престольными образами храмов.

Анализ иконографии сцены Преображения новгородских печатей и, в частности, изображения фигур апостолов дает основания полагать, что по своему облику эта композиция отвечает эстетической и иконографической трактовке Фаворского чуда, которая сложилась в Константинополе при дворе Ангелов и нашла отражение в памятниках византийского изобразительного искусства и литературы конца XII — начала XIII вв.

Еще одним именем, под которым галицкая княгиня Евфросиния более известна в исторической литературе, было имя Анна, видимо, ставшее для нее монашеским именем. О связи «великой княгини Романовой» с культом св. праведной Анны, матери Богородицы, свидетельствует возведение над ее могилой часовни в честь Свв. Богоотцов Иоакима и Анны, о чем сообщает Галицко-Волынская летопись. Сохранилась также уникальная галицкая икона «Собор Иоакима и Анны», созданная на рубеже XIV—XV вв. и повторяющая более древний престольный образ.

Имя Анна, а также сцена Преображения, которую использовала Галицко-Волынская княгиня на своих личных печатях (подобная сцена является совершенно уникальной для древнерусской сфрагистики и крайне редко встречается на византийских буллах), могут указывать на какую-то личную приверженность старшей дочери Исаака II памяти монахини-императрицы Анны Далассины, которую при византийском дворе почитали как прародительницу всех Комнинов и Ангелов.

Именно Анна Далассина и некоторые из ее потомков использовали на своих печатях сцену Преображения. Если не считать печатей Фаворских епископов, это единственные известные ныне в византийской сфрагистике подобные случаи. Кроме христианской символики, Анну Далассину и Ефросинию Галицкую сближают главные факты их жизнеописаний, представленные соответственно в «Алексиаде» Анны Комнины и Галицко-Волынской летописи. Обе правительницы были одновременно монахинями, приняв постриг после смерти своих мужей. Несмотря на это, они сохраняли за собой реальную политическую власть, действуя от имени своих сыновей, со стороны которых пользовались большим уважением и доверием.

Ныне известно несколько древнерусских печатей с изображением крайне редкой в сфрагистике сцены Успения Богородицы. Как и сцена Преображения, она принадлежит к типу многофигурных изображений, которые по техническим причинам очень трудно воспроизводить на миниатюрных матрицах печатей. Принадлежность этих древнерусских булл пока остается неопределенной.

Изображения Успения известны также на произведениях древнерусской мелкой пластики и бронзового литья, происходящих из Галицкой и Владимиро-Суздальской земель. Изображенную на них композицию Успения редкого иконографического типа с разворотом вправо всех фигур можно видеть на найденной недавно в районе древнерусского Белоозера печати, на обратной стороне которой выбита женская фигура в рост с младенцем по иконографическому типу Богородицы Одигитрии «обратной». Надпись, сохранившаяся на белоозерской печати, указывает, что здесь изображена не Богородица, а ее мать св. Анна.

Изображения Успения вместе с Преображением использовала на своих печатях упомянутая византийская монахиня-императрица Анна Далассина, и это был единственный подобный случай в истории византийской сфрагистики. Видимо, следуя ему, Галицко-Волынская княгиня-монахиня Ефросиния-Анна также наряду с Преображением использовала на своих личных печатях сцену Успения.

Изображения этой сцены, найденные на артефактах древнерусского времени, происходящих из Суздаля и Белоозера, могут свидетельствовать о принадлежности к личной символике Ефросинии-Анны, если учитывать, что в указанных городах жили и княжили прямые потомки «великой княгини Романовой» еще во время ее собственной жизни.

Со второй женой Романа Мстиславича связывается появление в Галицко-Волынской Руси нескольких известных христианских реликвий, которые, наряду с литургическим, имели также большое политическое значение как инсигнии высшей власти. Это прежде всего драгоценный крест-реликварий с частицей Древа Истинного Креста Господня, который сейчас хранится в соборе Парижской Богоматери. Упомянутого в греческой надписи на реликварии «венценосца Мануила Комнина» следует отождествлять с византийским императором Мануилом I.

Реликвия такого уровня могла попасть на Русь только в качестве приданого, которое Роман Мстиславич получил за византийской царевной Евфросинией, ставшей его новой женой. Последняя еще в детстве была отдана в монашество для пожизненного поминовения императора Мануила. В середине XIV в. крест оказался в казне польских королей, а во второй половине XVII в. был тайком вывезен во Францию.

С Евфросинией Галицкой следует связывать также создание Галицко-Волынского Евангелия апракос начала XIII в., хранящегося ныне в Государственной Третьяковской галерее в Москве. Высокохудожественные иллюстрации и орнаменты, украшающие эту рукопись, считаются сейчас одними из самых значительных памятников древнерусской книжной миниатюры.

Общестилистический анализ художественной отделки рукописи обнаруживает ее сходство с произведениями византийской живописи позднекомниновской эпохи, а также образцами книжной миниатюры позднероманского стиля, происходящими из земель Южной Германии и, в частности, Швабии. Месяцеслов Галицко-Волынского Евангелия содержит даты церковных праздников и памяти святых, которые лично почитались Евфросинией Галицкой.

Влиянием великой княгини Евфросинии следует объяснять появление у галицко-волынских князей необычных и вовсе уникальных среди Рюриковичей княжеских крестильных имен. Это прежде всего имя князя Даниила, которое впоследствии повторяется в именослове московских князей. Возникновение такого имени в княжеской среде обусловлено распространением культа св. Даниила Столпника и подъемом интереса к внешним атрибутам столпничества, что сказалось в сфрагистике, а также многочисленных памятниках архитектуры Галицко-Волынской Руси XIII — первой половины XIV вв. Благодаря семейным связям галицко-волынских князей с владимиро-суздальскими, этот культ распространился в Северо-Восточной Руси и впоследствии в Москве.

Именно происхождением Евфросинии Галицкой, являвшейся дочерью василевса Исаака II, объясняется несколько неожиданный на Руси подъем интереса к столпничеству в княжеской среде. По свидетельству Никиты Хониата, император Исаак проявлял особое покровительство и горячую симпатию в отношении столпников и отшельников, поражая тем своих современников, ведь со времен иконоборчества столпники утратили прежнее влияние на императоров и это движение постепенно клонилось к упадку.

Византийская агиографическая традиция о свв. Данииле Столпнике и Льве Великом Царе объясняет связь имен Даниила и Льва среди потомков Романа Мстиславича и Ефросинии. Даниил Столпник был духовным отцом и главным советчиком императора Льва I. Видимо, это обстоятельство и отразилось в паре имен галицко-волынских князей: отца и сына — Даниила Романовича и Льва Даниловича.

С культом Истинного Креста Господня связано возникновение имени князя Ираклия Даниловича. Хотя византийский император Ираклий I, вернувший главную святыню всех христиан, Голгофский Крест, из персидского плена, так и не был канонизирован церковью, память о нем широко почиталась как на христианском Востоке, так и на Западе. Особый подъем интереса к Ираклию отмечается в странах Европы во время крестовых походов, когда его имя стало символом освобождения и обороны Святой Земли, что нашло отражение в многочисленных произведениях средневековой литературы и искусства, а также в именослове латинских патриархов Иерусалима.

Возможно, в имени Ираклия Даниловича сказалось влияние личных отношений его отца с венгерским королем Андреем II, который с малых лет опекал Даниила Романовича и одно время даже считал его своим наследником. Венгерский король, как известно, был одним из вождей Пятого Крестового похода, лично принимал участие в боевых действиях в Палестине, претендовал на престол Латинской империи и всю жизнь оставался искренним рыцарем Христа, как и прославленный византийский император Ираклий.

Наряду с не типичными для Рюриковичей «византийскими» именами галицко-волынских князей культурно-политическое наследие Романа Мстиславича проявляется также в усвоении некоторых атрибутов и символов императорской власти, что в целом не было свойственно правителям домонгольской Руси.

Это прежде всего использование образа двуглавого византийского орла, известного по описаниям памятников монументальной скульптуры и сведениям о территориальных символах Галицко-Волынской Руси. Принадлежность двуглавого орла к местной геральдике Галиции и Волыни в XV—XVI вв. подтверждается многочисленными сообщениями немецких и польских письменных источников, а также данными сфрагистики.

Начиная с XII в. изображения двуглавого орла становятся неотъемлемыми атрибутами власти и занимают важное место в одежде и убранстве сановников высших рангов Византийской империи. Своими цветами и силуэтами орлы в изображениях и описаниях гербов Червонной Руси и Перемышльской земли XV—XVI вв. весьма близки или почти повторяют подобные византийские изображения палеологовского времени.

В XIII—XIV вв. византийские символы высшей власти заимствовались правителями балканских государств. Этому способствовала практика пожалования придворных титулов императорами своим новым родственникам из соседних стран, вступавшим в брак с византийскими царевнами. Новые имперские титулы и соответствующие инсигнии балканских правителей нашли отражение в многочисленных памятниках изобразительного искусства. Браки с византийскими принцессами сказывались также на положении в имперской табели о рангах и придворных титулах русских князей.

В описании внешнего облика галицко-волынских князей, в частности Даниила Галицкого, приведенном в летописи, привлекают внимание характерные атрибуты царского достоинства, которых не имели другие русские князья. Речь идет о небывалом случае ношения «греческого оловира», из которого было сшито парадное платье князя Даниила. Этим специальным термином в Византии обозначался «истинный», или «царский», пурпур. Носить одежду из тканей, окрашенных в оловир, по законам империи имели право только императоры и их ближайшие родственники. Ткани из оловира, которые считались главным атрибутом царской крови, нельзя было свободно продавать и вывозить в другие страны. Парадная одежда из греческого оловира могла появиться у Даниила только благодаря его матери, византийской царевне Евфросинии.

Внешние атрибуты царского достоинства соответствуют царскому титулу галицко-волынских князей. Применение титулов царь и самодержец, а также производных от них эпитетов к князьям Галицко-Волынской Руси на протяжении всего XIII в. засвидетельствовано многочисленными письменными источниками. Напротив того, интерес к царскому титулу со стороны правителей других русских земель уходит в прошлое; в русских источниках XIII — первой половины XIV вв. царский титул применяется преимущественно к великим монгольским ханам и ханам Золотой Орды.

Черты византийского императора отчетливо проступают в политической деятельности Романа Мстиславича и его потомков. Это прежде всего сказывается в попытках расширить собственные властные полномочия согласно представлениям о власти василевса, в претензиях на инвеституру епископов, в выборе средств ведения политической борьбы. Византийская практика и правовые нормы оказали влияние на семейную жизнь князя Романа, что проявилось, в частности, в выборе оснований для расторжения брака с Предславой Рюриковной.

Под влиянием византийской доктрины божественного происхождения царской власти придворный летописец трактует выступления против Даниила неверных ему бояр и простых галичан как духовное преступление, последовательно именуя противников князя «безбожными». Сам же Даниил, наоборот, старательно изображается правителем, наделенным истинными царскими добродетелями: христианским смирением и великодушным умением прощать своих злейших врагов.

Начиная с Романа Мстиславича, галицко-волынские князья постоянно заботились о сакрализации собственной власти путем сосредоточения в своих руках высокочтимых христианских реликвий. Подобную политику на протяжении многих веков проводили византийские императоры, собравшие в Константинополе почти все известные реликвии христианского Востока. После разграбления византийской столицы крестоносцами в 1204 г. у многих европейских монархов возникла идея «переноса империи» (translatio imperii) посредством приобретения и перенесения в свои столицы константинопольских реликвий. Многие столетия эту практику продолжали впоследствии московские великие князья и цари.

Захват Константинополя крестоносцами нашел отражение в произведениях древнерусской литературы и искусства, в частности в «Повести о взятии Царьграда Фрягами». Наиболее вероятным автором этого произведения, древнейшая редакция которого дошла до нас в составе Новгородской Первой летописи старшего извода, следует считать новгородского боярина Добрыню Ядрейковича (впоследствии архиепископ Антоний). Тесно связанный с галицко-волынским князем Романом Мстиславичем, Добрыня по его поручению несколько лет провел в Константинополе и был свидетелем разгрома византийской столицы латинянами в апреле 1204 г.

Близкими отношениями с галицко-волынским князем объясняется внимание Добрыни к его свояку — германскому королю Филиппу Швабскому — и к роли последнего в организации Четвертого Крестового похода. Выражаемая автором «Повести о взятии Царьграда флягами» «ибеллинская» точка зрения, состоящая в стремлении снять с германского короля ответственность за разорение Константинополя, а также знакомство с деталями побега царевича Алексея (будущего императора Алексея IV) из византийской столицы к королю Филиппу, употребление характерной немецкой лексики (топонимов и антропонимов) указывает на использование русским книжником сведений, полученных от хорошо информированного немецкого источника. Информатором Добрыни мог быть один из сторонников короля Филиппа, зальцбургский архиепископ Конрад фон Крозиг, участвовавший в осаде Константинополя в 1203—1204 гг.

Византийское наследие Романа Мстиславича и «великой княгини» Евфросинии-Анны проявилось во внешней политике их сыновей и внуков. Речь идет прежде всего о борьбе Даниила Галицкого за Австрию и попытке его сына Романа Даниловича овладеть престолом австрийских герцогов в 1252—1253 гг. В число главных претендентов на «австрийское наследство» галицко-волынских князей выводило их родство с династией Бабенбергов по женской линии: Евфросиния Галицкая приходилась двоюродной сестрой австрийской герцогине Феодоре, а бездетный герцог Фридрих II Воинственный — троюродным братом Даниилу.

Австрийский узел внешней политики галицко-волынских князей завязался, по-видимому, еще во второй половине 1230-х гг., когда герцог Фридрих Воинственный фактически был отстранен от власти германским императором Фридрихом II. Первоначально намереваясь выступить на стороне своего австрийского родственника, Даниил Галицкий после встречи с императором Фридрихом II весной 1237 г. в Вене перешел на сторону последнего. За это галицко-волынский князь получил от императора денежную награду в размере пятисот марок серебром, а также титул «короля Руси» (rex Rusciae).

Союз с венгерским королем Белой IV в 1246 г. привел Даниила Галицкого в стан врагов Фридриха Бабенберга. Есть все основания полагать, что Даниил мог принимать участие на стороне венгерского короля в битве на реке Лейте, закончившейся гибелью герцога Фридриха. Более того, галицко-волынский князь мог быть лично причастен к смерти герцога, павшего в поединке с неким «королем Руси». По одной из версий, к гибели Фридриха Воинственного был причастен также граф Генрих фон Хассбах, впоследствии помогавший сыну Даниила Роману удержать за собой австрийский престол. Разрыву Романовичей с Фридрихом Бабенбергом, очевидно, способствовал острый конфликт последнего с его собственной матерью Феодорой Ангелиной, искавшей защиты у своих родственников за границей.

Борьба за «австрийское наследство» непосредственно связана с историей коронации Даниила Галицкого. Получению короны от послов папы Иннокентия IV предшествовал поход русско-польских войск в Моравию летом 1253 г., подробно описанный в Галицко-Волынской летописи. Попытка Даниила и его союзников оказать военную поддержку своему сыну Роману, осажденному в замке Гимберг под Веной войсками Пржемысла Оттокара (также претендовавшего на австрийский престол), потерпела неудачу. Причиной тому стала позиция Иннокентия IV, не желавшего появления на престоле Бабенбергов русского князя и вопреки своим первоначальным обещаниям отдавшего предпочтение другим претендентам.

Позиция папы в австрийском вопросе обусловила нежелание Даниила принимать присланную ему королевскую корону и демонстративный отказ от встречи с папским легатом в Кракове. Лишь спустя полгода, после долгих колебаний, Даниил согласился короноваться, поддавшись уговорам своих польских союзников (декабрь 1253 г.).

Сближение Даниила с апостольским престолом началось еще в 1246—1248 гг. вследствие обещаний папы поддержать претензии Романовичей на Австрию, выраженных в его личных посланиях, а также через зальцбургского архиепископа Филиппа фон Шпангайма во время переговоров в Прессбурге (лето 1248 г.). Это сближение было продолжено в 1252—1253 гг. при посредничестве венгерского короля Белы IV, также имевшего виды на часть «австрийского наследства».

Вместе с тем, существенную роль во внешней политике Романовичей продолжал играть византийский фактор. Коронация Даниила и переговоры о церковной унии с Римом проходили на фоне более широких политических процессов, инициаторами которых стали папа Иннокентий IV и Никейский император Иоанн III Ватац. В обмен на возвращение Константинополя грекам власти Никеи соглашались признать верховенство папы в церковных делах и подчинение ему православного духовенства. В то самое время, когда в Кракове и Холме шли переговоры Даниила с папским легатом Опизо, из Никеи в Рим отправилось полномочное посольство для заключения соглашения об унии Западной и Восточной церквей (вторая половина 1253 г.).

Проводником никейских интересов в Галицко-Волынской Руси оставалась мать Даниила Романовича, Евфросиния-Анна. После многих лет, проведенных в монастыре, она в последний раз появляется на страницах летописи как одно из главных действующих лиц в истории коронации. По словам придворного летописца, дать согласие на коронацию и унию с Римом Даниила «убедила его мать». Союз с Римом сильнейшего из князей Руси был выгоден тогда правителям Никеи, так как способствовал реализации их собственных политических целей. Отказ от уступок папе нового Никейского императора Феодора II Ласкаря, взявшего курс на возвращение Константинополя с помощью военной силы, незамедлительно привел к разрыву отношений с Римом галицко-волынских князей.

Примечания

1. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 221; Назаренко А.В. Русско-немецкие связи домонгольского времени (IX — середина XIII вв.): состояние проблемы и перспективы дальнейших исследований // Из истории русской культуры. Т. II, кн. 1. М., 2002. С. 269.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница