Воевода Декабрь 1237 г. — январь 1238 г.

И сказал Батый, глядя на тело евпатьево: «О Коловрат Евпатий! Хорошо ты меня попотчевал с малою своею дружиною, и многих богатырей сильной орды моей побил, и много полков разбил. Если бы такой вот служил у меня, — держал бы его у самого сердца своего».

«Повесть о разорении Рязани Батыем»

Как мы помним, сразу же после княжеского совета Ингварь Ингваревич отправился в Чернигов к князю Михаилу Всеволодовичу, надеясь уговорить того прийти на помощь Рязани. Но в отличие от Романа Коломенского, который отправился во Владимир-Суздальский, его миссия успехом не увенчалась, поскольку осторожный князь Михаил в помощи отказал. Причину, которую трусоватый князь высосал из пальца, лишь бы не связываться с монголами, указал В. Татищев: «Также северские и черниговские не пошли, извинялись, что как рязанские с ними на Калку не пошли, когда их просили, то и они помогать им и снова в страх вдаваться не хотят». Повод, который придумал Михаил Всеволодович, был, мягко говоря, дурацкий, поскольку мы уже рассмотрели вопрос о том, почему рязанские полки не могли оказаться на Калке. С другой стороны, сведений о том, что их кто-то туда звал, как уже отмечалось выше, тоже нет. Примечательна другая фраза, отлично характеризующая князей северских земель о том, что они «снова в страх вдаваться не хотят», т. е. открытым текстом было заявлено о своей трусости и боязни монголов. И все это можно было бы счесть просто клеветой в адрес Михаила Черниговского, если бы не события октября 1239 г., которые наглядно показали, кто есть кто в черниговских землях.

И вот тут князь Ингварь оказался в странном положении — с одной стороны, ему пора в Рязань, поскольку все дела в Чернигове были закончены, а его дружина необходима на родине, с другой стороны, ему очень не хотелось возвращаться без черниговского войска, на которое рязанские князья возлагали большие надежды. И тогда Ингварь Ингваревич начал тянуть волынку — перспектива отсидеться в безопасном Чернигове прельщала его гораздо больше, чем битва с неведомым племенем. Судя по всему, и князь Михаил уловил скрытое желание своего рязанского коллеги, а потому не стал чинить ему препятствий, когда тот изъявил желание погостить подольше, благо зимой князьям есть чем заняться — и попировать, и на медведя сходить, на зайцев да волков поохотиться. Словом, князь Ингварь в рязанскую землю не спешил, пережидая монгольскую грозу в далеком Чернигове.

Хотя не он один из власть имущих решил спастись от беды, есть подозрение, что и рязанский епископ повел себя в данной ситуации не лучшим образом, о чем сообщает Тверская летопись: «Только епископа сохранил бог, он уехал в то время, когда татары окружили город». Но в отличие от князя Ингваря со служителем церкви все не так просто — «Повесть о разорении Рязани Батыем» сообщает полностью противоположную информацию: «а епископа и священников огню предали — во святой церкви пожгли». Поэтому есть смысл посмотреть, а что пишут об этом деянии главы рязанской церкви в других источниках — «а епископа уберег бог: отъехал прочь в тот год, когда рать обступила град» — это Новгородская летопись. Такую же информацию можно вычитать и в I Софийской летописи, а в итоге картина вырисовывается довольно неприглядная — бросив паству на произвол судьбы, епископ убрался подальше от ужасов нашествия. Ну а как быть с сообщением «Повести» о том, что главу рязанской церкви сожгли в соборном храме? Дело в том, что от огня в Успенском соборе Владимира-Суздальского погиб владимирский епископ Митрофан, который разделил участь своей паствы, а не ударился в бега, как его рязанский коллега. Героическая гибель главы церкви соседнего княжества, а также то мужество и сознание своего гражданского долга, которое продемонстрировали епископы Чернигова и Переяславля-Южного, делало поступок главы рязанской церкви чем-то из ряда вон. А потому, по прошествии времени, и после того, как рязанский епископ ушел в мир иной, было решено несколько подправить официальный летописный свод этого княжества. Сделали это для того, чтобы их пастырь не выглядел белой вороной на фоне героизма остальных служителей церкви, а судя по всему, автор «Повести» этим самым исправленным сводом и пользовался. Отсюда и разночтения.

Герб Рязани. Многие считают, что воин на гербе — легендарный воевода Евпатий Коловрат

Но Бог с ним, с епископом, он лицо гражданское, человек не военный, и, по большому счету, если исходить из свойств его характера, толку от него при обороне было бы немного. А вот князь Ингварь — дело другое, а потому и спрос с него другой. Трусливо отсиживаясь в Чернигове, в то время когда его земля стонала под копытами дикой орды, а тысячи земляков гибли от монгольских сабель, он давал богатую пищу для размышлений своему окружению. И одним из тех людей, которые входили в ближний круг Ингваря Ингваревича, был боярин и воевода княжеской дружины Евпатий Коловрат, сопровождавший своего князя в этой дальней поездке. В «Повести» об этом четко прописано: «И некий из вельмож рязанских по имени Евпатий Коловрат был в то время в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем». Судя по всему, он смотрел косо на поведение своего князя, а когда воевода понял, что тот так и намерен гостить у Михаила Всеволодовича, его терпение лопнуло. То, что произошло дальше, прямо вытекало из трусости Ингваря Ингваревича и его нежелания вести своих воинов на сечу с татарами — раз князь этого делать не хочет, то это сделает Евпатий! Воевода напрямую обратился к княжеским гридням, призывая их бросить протирать штаны в Чернигове и идти на помощь своей земле, где великая сейчас нужда в опытных ратниках. А дружина поддержала своего воеводу — у них в Рязани остались семьи, родные и близкие, и в этот страшный час воины хотели быть с ними вместе, защитить и уберечь от надвигающейся беды. Пусть князь в Чернигове продолжает распивать меды да девок дворовых тискать, вместо того чтобы вести свою дружину супротив поганых, — они пойдут за боярином Евпатием! Случай довольно необычный в русской истории, чтобы гридни бросили князя и дружно пошли за воеводой, хотя кто-то из дружины наверняка остался в Чернигове. Можно представить себе состояние рязанского князя, когда он об этом узнал и понял, что никакие уговоры и угрозы Коловрата с воинами не остановят, — это было страшное унижение в глазах не только Михаила Всеволодовича, но и всей Черниговской земли. Однако мстительный Ингварь Ингваревич это запомнит и постарается по-своему отомстить Коловрату — приведу свою версию этого события. Дело в том, что о подвиге рязанского воеводы мы узнаем только из «Повести о разорении Рязани Батыем», поскольку в летописях его имя не упоминается. Даже когда читаешь саму «Повесть», то создается впечатление, что первая половина, повествующая о гибели Рязани, написана на основе летописных свидетельств, зато вторая, о боярине Коловрате, по своему стилю очень напоминает былинный эпос и народные легенды. Вернувшись после нашествия в Рязань, князь Ингварь мог просто-напросто запретить составителям летописного свода упоминать о легендарном воеводе и его подвиге, считая, что своим поступком по отношению к нему тот оскорбил всех рязанских князей. Возможно, так же считали и наследники князя Ингваря, и потому имя героя в рязанские летописи не попало, а из них, соответственно, не попало и в другие летописные своды. Ничего в этом удивительного нет, ведь постарались же рязанские летописцы сделать героя из своего трусливого епископа, а здесь и делать-то ничего не надо — просто не упомянули. Зато народная память сохранила имя своего защитника, а легенды и предания о бесстрашном воеводе дошли до автора «Повести», который их переработал и включил в свое прекрасное произведение. Но оговорюсь еще раз, это просто моя версия развития событий, и не более того, каждый волен соглашаться или нет.

И вот еще что хотелось бы отметить перед тем, как начать разбирать знаменитый рейд боярина Евпатия по монгольским тылам, — дело в том, что его прозвище дает определенную пищу для размышлений, поскольку у язычников Коловрат — это знак Солнца На основании этого возникает соблазн говорить о его приверженности старой религии и делать из него ярого язычника, но я думаю, что все было не так однозначно. Дело в том, что как ни поверни, а христианство — это государственная религия в стране, и вся правящая элита ее исповедует. Не надо делать из рязанских князей XIII в. поборников старых языческих традиций и поклонников древних богов — принцип христианской религии «Всякая власть от бога!» их очень даже устраивал, и они старательно внедряли его в сознание своих подданных. Причем внедряли не только огнем и мечом, но и возводили храмы, привлекали священников из Византии, да и чудотворные иконы тоже были не прочь заполучить в свои земли, о чем свидетельствует «Повесть о Николае Заразском». Соответственно, что и Никейский император вряд ли выдал бы свою родственницу Евпраксию за княжича Федора, если бы знал о том, что рязанские князья не тверды в вере, — а узнать это было довольно несложно. И в свете изложенного я думаю, что если Евпатий и поклонялся древним богам, то свое увлечение старой верой старался особо не афишировать, да и крестик на груди носил, поскольку закоренелого язычника никогда бы не поставили во главе княжеской дружины — времена были уже не те.

Ну а что касается князя Ингваря, то он благополучно пересидел погром в Чернигове, и когда схлынула волна нашествия, то вернулся в рязанские земли прибирать власть к своим рукам. Его горестный плач на развалинах Рязани оставляет сильнейшее впечатление, подчеркивая весь масштаб катастрофы, обрушившийся на этот русский город, но настораживает одно — не князю Ингварю лить тут слезы, в том, что произошло, есть и его доля вины. Возможно, автор «Повести» просто вложил в уста князя свои мысли о той страшной трагедии, поскольку другого подходящего для этого персонажа не нашел. И здесь возникает еще один интересный момент — в последнее время среди «новооткрывателей» постоянно проводится в жизнь мысль о том, что монголы явились не сами по себе, а кто-то их навел. Причем сделал это кто-то из своих, русских, кому это было выгодно, и чаще всего называют при этом либо православную церковь, которая таким образом боролась с язычеством, либо Ярослава Всеволодовича, который таким образом боролся за власть. И очень странно, что от их пристального взора ускользнула фигура Ингваря Ингваревича — вот кто действительно получил немалую выгоду от вторжения для себя лично! Мало того что он оказался во главе Рязанского княжества — все его конкуренты пали под монгольскими саблями, а единственный оставшийся в живых оказался в плену у хана, где и пробыл 14 долгих лет. Ну и пусть, что земля разорена, города пожжены, а народ либо порублен, либо уведен в полон, — зато у князя Ингваря теперь в руках единоличная власть, а это дорогого стоит. А уж если представить, что и Ярослав, и рязанский князь, и православная церковь действовали заодно, то получается самая настоящая преступная группа, занимающаяся грабежами и убийствами в личных интересах. Так что если кому нравится, пусть эту «теорию» развивают и продвигают в жизнь, мне не жалко, могу и поделиться «открытием».

* * *

Воевода Коловрат стремительными переходами вел свою дружину к Рязани — двигались со всей возможной поспешностью, делая лишь небольшие остановки, чтобы немного отдохнуть и покормить лошадей. Когда вступили в земли княжества и стали попадаться черные пепелища на месте сел и погостов, тревога сжала сердце боярина. Чем ближе к Рязани, тем больше следов монгольского разгула видели ратники, лишь одна выжженная и разграбленная земля была перед ними. И везде, в какое бы селение они ни заехали, везде стояла зловещая тишина, а вдоль дорог присыпанные снегом лежали десятки и сотни мертвых тел, над которыми кружились стаи черного воронья. Отряд ехал по мертвому краю, где высились остовы обгорелых церквей и в руинах лежали монастыри, где колодцы были забиты замерзшими телами, а на деревьях раскачивались истыканные стрелами мертвецы. Надежд, что Рязани удалось устоять, становилось все меньше и меньше, и когда до города осталось совсем немного, воевода не вытерпел — погнал коня и, взлетев на речной обрыв, посмотрел туда, где должен быть город. Рязани не было! Огромное черное пепелище было там, где совсем недавно стоял и процветал его любимый город, где люди, которых он знал, работали и торговали, справляли свадьбы и веселились на праздниках, — словом, жили, своей особенной и неповторимой жизнью. И теперь всего этого не было, все превратилось в дым и пепел. Подъехала дружина, и гридни тоже замерли, пораженные увиденным, а затем, как по команде, все хлестнули коней и помчались туда, где лежал их родной город — разграбленный и оскверненный, растоптанный и уничтоженный — и взывающий к отмщению.

«И помчался во град Рязань и увидел город разорен, государей убитых и множество народа полегшего: одни убиты и посечены, другие пожжены, а иные в реке потоплены. И воскричал Евпатий в горести души своей, распалялся в сердце своем». Рухнул привычный и устоявшийся мир рязанского воеводы, от прошлой жизни его не осталось ничего, лишь высились вокруг Коловрата темные развалины теремов да закопченные громады некогда белоснежных храмов. И везде — тысячи мертвых тел и стаи бродячих собак, обитающих на пепелище. Ходили дружинники среди руин и звали близких своих, но лишь тишина была им ответом, да ветер свистел, нагоняя снежную метель, — ничего и никого не осталось у Евпатия и его гридней, все выжег страшный огонь нашествия. И тогда обратился воевода к своим людям, и был он краток — кровь невинных требует отмщения, а степных извергов надо покарать, и покарать так, чтобы помнили до конца своих дней. И дружина согласилась с Коловратом. Из-под груды мертвых тел извлекли вои рязанский стяг, залитый кровью последних защитников, и подняли его над черным пепелищем Рязани — пока хоть один из них жив, жива и рязанская земля!

* * *

После уничтожения города Рязани и разгрома княжества монгольская орда двинулась на северо-запад к Коломне, что подтверждается и Лаврентьевской летописью: «потом татары пошли к Коломне». Черные пепелища сожженных городов и сел указывали дружине Коловрата путь, которым двигалась степная саранча, а между тем, увидев всадников под рязанским стягом, из лесов стали выходить беженцы. Чудом уцелевшие от монгольских облав, они не верили своим глазам, видя закованных в доспехи гридней с большими червлеными щитами, которые двигались по следу Батыевых туменов. И удивительное дело — отряд рязанского боярина стал расти, как снежный ком, поскольку в лесах схоронились не только женщины да старики, но и очень много мужчин, которым удалось уцелеть при штурме городов или убежать из плена. Вооруженные рогатинами и топорами, а то и просто дубинами, они присоединялись к дружине и вместе с ней шли по направлению к Коломне. А между тем стремительно двигающийся рязанский отряд все ближе и ближе подходил к идущей на север монгольской орде, и вероятность встречи с врагом возрастала многократно. В тылу орды двигалось множество мелких отрядов, которые прочесывали местности в поисках пленных и добычи, поскольку жители после прохода главных монгольских сил часто возвращались в свои дома, думая, что главная опасность миновала Но они жестоко ошибались.

Когда сведения о том, что монголы совсем утратили чувство осторожности (а кого им бояться, Рязанскую землю полностью разгромили и выжгли!), стали поступать к Евпатию регулярно, воевода понял — его час настал! Рязанская дружина благодаря помощи местных жителей стала выслеживать врага и нападать на небольшие монгольские подразделения, которые во множестве рассыпались по деревням и селам. Разведчики, большинство из которых являлись охотниками и лесными жителями, тщательно отслеживали движение обреченного отряда, а затем доносили сведения до Коловрата, который и решал, где и как атаковать супостатов. На монголов нападали везде — в деревнях, где они останавливались на постой, на лесных дорогах, где они разъезжали в поисках беглецов, на льду рек, по которым предпочитали передвигаться степняки. Нападали внезапно, когда враг меньше всего этого ожидал, секли и рубили поганую степную нечисть без жалости и в плен не брали, а если кто и попадался живым, то либо сами медленно пластали на куски ханских нукеров, либо отдавали освобожденным пленникам на расправу. Один за другим стали исчезать монгольские разъезды, действовавшие в тылу, и когда наконец в ханской ставке обратили на это внимание, то потери, которые понесли завоеватели в, казалось бы, побежденной и разоренной стране, вызвали немалый переполох.

Судя по всему, рязанский воевода начал нападать на врага еще до битвы под Коломной, а когда орда после битвы пошла на Москву, рязанская дружина двинулась за ней следом. Сражение под Коломной произошло 1 января 1238 г., а к Москве монголы подошли 15 января, и город пал 20-го числа. Все это время рязанцы висели на хвосте Батыева воинства, нанося короткие жалящие удары, а потом скрываясь в заснеженных лесах. К этому моменту численность воинства Коловрата насчитывала уже 1700 человек, и большую его часть составляли те, кто присоединился к дружине во время рейда по монгольским тылам, в «Повести» так об этом и сказано: «И собрал небольшую дружину — тысячу семьсот человек, которых Бог соблюл вне города». Конечно, когда боевые действия пошли уже на территории Владимиро-Суздальского княжества, в рядах рати Евпатия появились и суздальцы, но все равно подавляющее большинство в ней составляли именно рязанцы. Но был еще один момент, который хотелось бы отметить, — вполне возможно, что действия отряда рязанского боярина спровоцировали население разоряемых монголами территорий и подняли местных жителей на борьбу с захватчиками. И если это действительно было так, то партизанская война, которая развернулась в районе между Коломной и Москвой, должна была серьезно осложнить жизнь степнякам, не привыкшим к русским лесным просторам. Страх перед дремучими лесами Северо-Восточной Руси очень мешал степным всадником эффективно действовать против небольших партизанских отрядов, которые в этих чащобах чувствовали себя, как дома Ну а что же касается дружины Евпатия, то можно предположить, что пешая ее часть могла передвигаться на санях, и в этом не будет ничего неправдоподобного — это вполне объясняет ту маневренность и мобильность его воинства, с которой оно передвигалось по заснеженным лесам и полям, успешно уходя от превосходящих сил преследователей. Но воеводе уже было мало того, что он привел в полное расстройство монгольские тылы, его полностью захватила новая задумка, которую он тщательно обдумывал и взвешивал, — рязанский боярин собрался ни много ни лгало убить Батыя!

* * *

Очевидно, на эту мысль Евпатия натолкнул один из немногих выживших участников битвы рязанских полков с ордой, когда Юрий Ингваревич атаковал монгольские тумены и пытался разбить их поодиночке. Но Коловрат пошел в своих рассуждениях дальше рязанского князя и пришел к выводу, что если бы удар наносился по главной монгольской ставке, то шансов на успех у князя Юрия было бы гораздо больше. И тщательно все обдумав и взвесив, воевода пришел к выводу, что замысел его вполне осуществим, только в случае неудачи шансов на спасение не будет ни у кого — ни у него самого, ни у конных гридней, ни у пеших ратников. Но зато и ставки были велики, как никогда, с одной стороны, жизни 1700 человек, с другой стороны, одна жизнь, но зато какая! Ведь в случае гибели Батыя весь монгольский поход в Суздальские земли оказывался под угрозой — и если бы даже захватчики не повернули сразу назад в степи, то в их стане вспыхнула бы такая борьба за власть, что мало бы не показалось никому! Вряд ли, конечно, воевода был осведомлен обо всех тонкостях взаимоотношений между царевичами Чингисидами, из которых каждый примерял на себя роль руководителя Западного похода, зато он четко знал одно — последствия смерти Батыя будут непредсказуемы и необратимы. И потому рязанский боярин решил рискнуть.

* * *

Судя по всему, русским воинам, ходившим в разведку, удалось выследить расположение главной монгольской ставки — а возможно, что взяли «языков» и сумели им эти самые языки развязать. И не обязательно было брать в плен именно монгола, в орде было столько самого разного народу, что вполне могли попасться те, из кого можно было выудить информацию на вполне доступном наречии. И как только обстановка прояснилась, то Коловрат стал сразу действовать, и его дружина начала выдвигаться на рубеж атаки. Ратники прекрасно понимали, на что идут, знали, что в этот раз могут и не вернуться с поля боя, но терять им было уже нечего — простое человеческое счастье для большинства из них было смыто кровавой волной нашествия. И убить того, кто разрушил их жизнь, лишив самого дорогого на земле, стало для них главной задачей, которую они могли поставить сами перед собой. Именно с таким настроением и подкрадывались рязанские бойцы через засыпанный снегом ельник к монгольскому стану, а дружинники тихо вели коней в поводу, чтобы, не дай бог, не выдать раньше времени своего присутствия. Лунный свет серебрил покрытое снегом широкое поле, в глубине которого на холме был виден громадный ханский шатер, обитатель которого и являлся заветной целью рязанцев. Воевода лихо запрыгнул в седло и опустил стальную личину на лицо, приготовившись к бою, — следом за ним села на коней вся его дружина. Раздвигая копьями засыпанные снегом ветки, конные вои выехали из леса и, выровняв ряды, сразу взяли разбег, двинувшись в сторону монгольского стана. Следом за ними, убыстряя шаг, пошли в атаку пешие ратники, торопясь как можно скорее достигнуть вражеского лагеря и поддержать своих конников.

Дико кричали монгольские дозорные, гремели барабаны, собирая под бунчуки нукеров и багатуров, сотники и десятники, отчаянно ругаясь, строили в боевые порядки своих всадников. Боярин Евпатий пришпорил коня и перехватил поудобнее копье, а за ним, припав к гривам своих коней и прикрывшись большими червлеными щитами, стрелой летели рязанские гридни, на ходу перестраиваясь в ударный клин. Навстречу им рванулись монгольские ряды, но дружина, ведомая своим воеводой, прошла сквозь них, как нож сквозь масло, и, оставив после себя сотни пронзенных и растоптанных степняков, ринулась дальше, держа направление на ханский шатер. Все громче и яростнее грохотали монгольские барабаны, все новые сотни и тысячи нукеров и багатуров переваливали через холм, чтобы остановить бешеный натиск гридней, но порыв русских воинов был неудержим — сметая все и всех на своем пути, они прорубали дорогу к шатру Батыя. Следом за конной дружиной, прикрывая ее с тыла, стеной шла пешая рать, под страшными ударами рогатин и топоров вместе с конями валились на истоптанный снег ханские тургауды, будучи не в силах остановить этот яростный напор. А гридни, изломав свои копья, схватились за мечи да шестоперы и продолжали ломиться к шатру монгольского владыки, который, облачившись в боевые доспехи, соизволил выйти к темникам с нойонами и воссесть на коня. Вид хана, наблюдающего за битвой, по мысли Батыя, должен был вдохновить его воинов на великие подвиги, но натиск русских сметал лучших ханских бойцов, и стальной клин гридней все ближе и ближе пробивался к заветному шатру. Дружина прорубила себе кровавую дорогу к холму, на котором стоял хан, и пошла в атаку вверх по склону, но тут ее темп продвижения немного замедлился, поскольку приходилось наступать снизу вверх. Однако тут подоспели пешие ратники, и напор русских снова усилился — ударами мечей, боевых топоров и кистеней они положили ханскую охрану в окровавленный снег, и вал рукопашной схватки покатился прямо к шатру, у которого на коне сидел хан. И тут сердце Батыя дрогнуло — мало того что сражение стремительно неслось в его сторону, он наконец сумел разглядеть вражеское знамя — стяг сожженной и уничтоженной его ордой Рязани! Страх холодной рукой окал сердце степного владыки, который никого и ничего не боялся в этой жизни, — ему показалось, что восстали из мертвых рязанские вои и пришли мстить ему за свой оскверненный и погубленный город. А еще Батый внезапно понял, что если сейчас он развернет коня и, хлестнув его плетью, помчится прочь, то за ним помчатся все его нукеры и багатуры, потому что они думают так же, как и он сам. А потому хан стиснул зубы и остался там, где стоял, ожидая, как монгольские боги распорядятся его судьбой.

И боги пришли ему на помощь, послав спасение в лице шурина Хостоврула, командира личной охраны Батыя, непобедимого багатура и лучшего поединщика монгольской орды. Пообещав привести хану живым грозного русского нойона, Хостоврул рванул из ножен кривой меч и помчался вниз по склону, увлекая за собой воинов отборной тысячи, — разбросав и порубив вставших на его пути гридней, царский шурин прорвался к Евпатию. Но и боярин увидел монгольского багатура, а потому развернул коня и съехался с ним один на один. Могучим ударом Хостоврул разнес на куски щит Коловрата и ранил его в руку, но воевода встал на стременах и, перехватив двумя руками меч, рубанул сплеча — тяжелый клинок расколол щит, разрубил пластины панциря и, пройдя сквозь тело лучшего поединщика орды, уперся в седло. Коловрат рванул меч, и туловище царского шурина, разрубленное пополам, свалилось с коня на землю по разные стороны. И в ужасе замерли монголы, страх поразил их души, а воевода, видя замешательство врага, пришпорил коня и погнал его вверх по склону холма, прямо на Батыя. За малым не добрался Евпатий до хана, пронзенный стрелами пал его конь, но боярин быстро встал на ноги и, схватив в левую руку кривой монгольский меч, бросился на завоевателя. Однако перед ним стеной встали отборные тургауды, они своими телами закрывали Батыя, и воевода так и не смог до него добраться, мало того, он сам оказался в кольце врагов, оторвавшись от своих ратников. Дорого продал боярин свою жизнь, рубил и колол он монголов мечом до тех пор, пока они, боясь подступиться, не засыпали богатыря дождем стрел. Но не дали степнякам утащить тело Коловрата и бросить под ноги хану, прорубились гридни сквозь монгольские ряды и, вытащив из боя погибшего воеводу, стали прорываться к лесу.

А Батый все не мог отойти от пережитого страха и наблюдал за тем, как немногочисленные оставшиеся в живых после бешеной атаки русские стараются уйти в лесные чащобы. Но шансов спастись у них не было — подходившие на помощь своему владыке тумены обтекали с разных сторон русское воинство, и остатки дружины Евпатия в итоге закрепились на небольшой возвышенности, поросшей редкими деревьями. Сдвинув большие красные щиты и ощетинившись со всех сторон сталью, русские вои отражали атаку за атакой, в которые отчаянно кидались отборные нукеры. Тщетно пытались монголы развалить русский строй, тщетно пытались сбить гридней и ратников натиском бешено мчавшихся коней, напрасно старались засыпать их стрелами — рязанцы стояли твердо! Тогда по приказу Субудая прикатили осадные машины, собранные во время осады Москвы, и тяжелые камни и ядра, которые подвезли на санях, полетели в плотный русский строй. Град метательных снарядов и тяжелых глыб сметал русских воев, от страшных ударов камней раскалывались щиты, на разрушенный боевой порядок смертельным дождем падали тысячи стрел. Десятками валились на окровавленный снег последние защитники рязанского стяга, наконец рухнул и сам стяг, накрыв собой погибших дружинников. Битва закончилась, и толпы нукеров хлынули на заваленный телами пригорок, выполняя строжайший приказ Батыя — найти живых и представить перед ним.

* * *

Я уже отмечал, что все, что нам известно о доблестном рязанском воеводе, известно из «Повести о разорении Рязани Батыем». Но что замечательно, именно из этого текста можно с достаточной точностью восстановить все подробности последнего боя Евпатия и его беспримерной атаки на ставку Батыя. Автор «Повести» дает четкую привязку к месту действия: «И погнались вослед безбожного царя, и едва нагнали его в земле Суздальской». Суздальская земля начиналась сразу за Коломной, а потому нападение могло произойти либо до осады Москвы, либо после ее падения. А теперь попробуем разобраться, когда же произошла последняя битва легендарного воеводы. Коломенское сражение произошло 1 января 1238 г., а осада Москвы началась 15-го числа этого же месяца. Но это не значит, что орда сразу же после битвы ринулась на пограничную крепость Суздальской земли — у монголов была масса причин для задержки. И первая, самая главная — это достойно похоронить хана Кюлькана, сына Чингисхана, дядю Батыя, павшего в битве с русскими дружинами. Понятно, что такое мероприятие одним днем ограничиться не могло, но была и еще одна причина для задержки — монголы понесли в этом сражении тяжелые потери, наверняка было много раненых, которым требовалось немедленная помощь, а потрепанные в битве войска требовалась переформировать и дать им отдохнуть. Если сюда добавить и разорение Коломны, то получится, что монголы могли проторчать у этого города около недели — и пограбить надо было, и вождя достойно похоронить, а сами войска привести в боеспособное состояние. Да и раны на монголах заживают так же, как и на остальных представителях рода человеческого, а не в два или три раза быстрее, как хотелось бы поклонникам монгольских доблестей.

Если от Коломны до Москвы добираться поездом, то расстояние составит 114 км, а если на машине, то только 91 км — разница невелика, но округлим до 100 км и увидим, что это расстояние Батыево воинство прошло за неделю. С одной стороны, шли долго, с другой — нет, если учесть, что с собой тащили громадный обоз, набитый награбленным рязанским добром, а также весь осадный парк, хотя и в разобранном виде. Опять же и каменные ядра, и огромное количество других метательных снарядов, которые везли в том же обозе, явно не прибавляли орде скорости. Это только у некоторых исследователей монголам ничего не надо, кроме лошадки, — прыг с одной на другую, барахло награбленное на третью навьючил и поскакал по русским просторам — а в итоге и получается, что носится орда, как заведенная. Все было гораздо сложнее, и, на мой взгляд, обоз с собой орде приходилось таскать, а ведь помимо этого самого обоза были у Батыя и пехотные части, да и пленных было немало, которых гнали вместе с ордой. В том, что отдельные тумены ходили в самостоятельные рейды налегке, сомнений быть не может, но сейчас ситуация была другой, и о разделении монгольского войска на отдельно действующие друга от друга части речи быть не могло. Батый и его полководцы не могли знать, что предпримет князь Георгий, а потому и старались двигаться всей ордой, держа тумены на близком расстоянии друг от друга. Косвенное подтверждение этому можно найти у Рашид ад Дина, который пишет, что Москву монголы взяли «сообща в пять дней». Поэтому нападать на Батыеву ставку во время движения орды на Москву Коловрат вряд ли бы стал — враг был начеку, и само построение движения войска не способствовало такому мероприятию. А вот после взятия этого города монголами — дело другое, и поскольку все владимиро-суздальские войска в этом районе были уничтожены, то соответственно необходимость в сверхбдительности у врага отпала, и все пошло своим чередом. Скорее всего, после тяжелой пятидневной битвы за Москву монгольские полководцы снова занялись своими войсками, решая те же насущные проблемы, что и после Коломенского сражения, благо хоть никто из царевичей больше не погиб. И еще одно наблюдение, которое может косвенно подтвердить мою теорию: дело в том, что монголы в этом бою применили метательные машины, которые, судя по всему, были уже собраны и находились в полной готовности. А это могло произойти только в том случае, когда штурм Москвы, где их применяли, закончился, а вот разобрать и отправить в обоз камнеметы монголы не успели. В любых других обстоятельствах, это бы означало, что надо бежать за ними в тот же самый обоз, возвращаться назад, а потом собирать на поле сражения и лишь после этого пускать в дело — на это потребовалась бы масса времени. Поэтому, я думаю, что атака отряда Коловрата на Батыеву ставку произошла в ближайшие дни после московского сражения, но опять отмечу, что это просто мое личное мнение.

О том, что напали внезапно, смели все монгольские боевые построения и вызвали страшную панику, тоже четко прописано в «Повести»: «и внезапно напали на станы Батыевы. И начали сечь без милости, и смешалися все полки татарские. И стали татары точно пьяные или безумные». Фраза о пьяных и безумных очень точно передает ту жуткую панику, которая охватила всю монгольскую ставку, начиная от хана и заканчивая простым нукером. А это, в свою очередь, свидетельствует о том, что удар был настолько внезапным и неожиданным, что дозоры и караулы его проглядели, и скорее всего атака произошла либо в конце ночи, либо на рассвете, когда часовых сильнее всего клонит в сон. Следующая фраза «Повести» — «Почудилось татарам, что мертвые восстали» — тоже может быть легко объяснима, поскольку дружина Коловрата могла сражаться под рязанским стягом. Поэтому можно понять и Батыя, и его воинов, когда над вражеской ратью они увидели стяг Рязани, от которой они оставили «дым и пепел», а население либо пленили, либо вырезали. А знаменитый поединок рязанского боярина с Хостоврулом прямо указывает на то, что в бой вступила личная гвардия хана: «И послал шурина своего Хостоврула на Евпатия, а с ним сильные полки татарские. Хостоврул же похвалился перед царем, обещал привести к царю Евпатия живого. И обступили Евпатия сильные полки татарские, стремясь его взять живым». Именно акцент на том, что полки эти были «сильные», и позволяет предположить, что гвардейцы вступили в бой, когда ситуация стала критической и все повисло на волоске — да и царский шурин бахвалился не просто так, а явно чувствуя за собой силу. Сам бой между Коловратом и монгольским багатуром описан так, как будто автор «Повести» расспрашивал очевидца — вполне возможно, что немногие ратники, выжившие в этой бойне, впоследствии рассказывали об этом, и эти рассказы, затем передававшиеся из поколения в поколение, записал рязанский книжник. «И съехался Хостоврул с Евпатием. Евпатий же был исполин силою и рассек Хостоврула на-полы до седла». Именно этот богатырский удар русского воеводы и поверг орду в состояние ступора — смерть махнула своей косой над головой монгольского хана.

А следующий текст прямо указывает на то, во имя чего вся эта атака затеялась: «Евпатий же, насквозь проезжая сильные полки татарские, бил их нещадно. И ездил средь полков татарских так храбро и мужественно, что и сам царь устрашился». Вот оно, главное! Фраза «насквозь проезжая» может свидетельствовать только об одном — воевода прорывался к хану через строй монгольских отрядов, которые старались преградить ему дорогу, но успеха в этом не имели. А то, что храбро и мужественно «ездил средь полков татарских... и сам царь устрашился», прямо указывает на то, что Коловрат едва не прорвался к Батыю, чем насмерть перепугал самого хана. Батый был настолько потрясен и удивлен происшедшим, что после боя повел себя в несвойственной манере — проявил милосердие к пленным! Никогда до этого монгольский хан подобной сентиментальностью не грешил, а тут... Даже не предложил перейти к нему на службу, как обычно всегда делал, потому что понимал — эти люди ему служить не будут никогда, им лучше умереть, чем склониться перед ханом. Глядя на тело мертвого воеводы, завоеватель произнес слова, которые заставили призадуматься его темников, нойонов и тысячников: «Если бы такой вот служил у меня, держал бы его у самого сердца своего». Монгольский властелин отдал должное мужеству русского героя, по достоинству оценил его ратное умение и воинскую доблесть: «И отдал тело Евпатия оставшимся людям из его дружины, которых похватали на побоище. И велел царь Батый отпустить их и ничем не вредить им».

* * *

А вот как выглядит исторический герб современной Рязани: «В золотом поле стоящий князь, держащий в правой руке меч, а в левой ножны. На нем епанча червленая, а платье и шапка зеленая, обложенная соболями». Только многие считают, что никакой это не князь, а защитник Русской земли, легендарный рязанский воевода Евпатий Коловрат, русский воин, который с залитого кровью поля в Суздальской земле шагнул в бессмертие.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница