Этническая интеграция в Восточной Европе в XIV веке (от исихастских споров до Куликовской битвы)

Доклады Отделения Этнографии. Географическое общество СССР. Вып. 2. Л., 1966.

За XIV век в Восточной Европе появилось два новых народа, образовавших два новых жизнеспособных государства: турки-османы со столицей в Адрианополе и великорусы со столицей в Москве. К началу XV столетия их этнические границы в основном определились. Между тем до середины XIV века предвидеть всю серьезность грядущих перемен было трудно. По яркому выражению В.О. Ключевского, Московская Русь родилась не в скопидомном сундуке Ивана Калиты (т. е. не в первой половине столетия), а на Куликовом поле. До середины века османы представляли собой одних из множества азиатских варваров, терявших силу столь же быстро, сколь и обретавших. Но уже в 60—70-х гг. они вышли на мировую арену, и у них было мощное и продолжающее расти государство в Европе. Византия как независимая держава практически сходит со сцены сразу за серединой века.

Явление этногенеза изучено плохо. Мало того, само понятие «этнос» (народ), в отличие, например, от более узкого, но более конкретного понятия «нация», чрезвычайно трудно для универсального определения. Гуманитарные науки располагают сведениями об экономической, политической, культурной сторонах жизни отдельных народов и о разнообразных обстоятельствах возникновения и исчезновения этих народов, однако общие закономерности формирования народов — закономерности этногенеза — еще не выявлены. Ясно лишь, что всякий народ в историческое время появляется в результате сложного процесса интеграции населения.

В формировании каждого народа участвует, разумеется, целый комплекс факторов. Но в сумме эти факторы дают равнодействующую, которая, отражаясь в современной ей идеологии, облекается в одежду понятий своего времени и в таком, доступном современникам, виде становится этническим интегратором. Подходя к явлению этногенеза в историческое время как к явлению интеграции, мы можем, проанализировав историческую обстановку и фактический материал в каждом конкретном случае, заключить, в результате чего прошел этот процесс и что в том или ином случае выступило в качестве интегратора.

Это сообщение, касающееся восточноевропейских процессов XIV века, не ставит целью дать применительно к ним исчерпывающие ответы на указанные вопросы; это лишь попытка наметить путь к их разрешению или хотя бы поставить проблему взаимосвязи экономических, политических и идеологических явлений XIV века с явлениями этническими в масштабе всей Восточной Европы. Ведь за краткий промежуток в 40—50 лет, от исихастских споров и начала гражданской войны в Византии (1341) до победы Московской Руси на Куликовом поле (1380) — время активной жизни одного поколения! — коренным образом изменилась вся совокупность сил в Восточной Европе, вся восточноевропейская часть этносферы.

Избиение латинян в Константинополе в 1182 г., последующий погром норманнами Фессалоник, захват в 1204 г. крестоносцами Константинополя и образование на месте Византийской империи Латинской, немецкие крестовые походы XIII века на языческую Литву и на северные русские земли, нападения шведов — все эти и подобные локальные столкновения западно- и восточноевропейцев оказались прелюдией к тому, что в XIV веке Европу с севера на юг — от Скандинавии до острова Крит — разрезала хорошо видимая линия фронта, над которой реяли католические знамена. Период крестовых походов на Ближний Восток закончился, и началось время борьбы с восточноевропейскими язычниками и «схизматиками». Политический и военный нажим шел рука об руку с экономическим проникновением на восток: на южных морях — Венеции и Генуи, на север — Ганзы; проникновение это имело, как видно на примере Византии, Крыма и отчасти Новгорода, и политические результаты.

Не папская курия, конечно, была виновницей войны, но идеологическим центром нападающей стороны она стала; идеологическим центром стороны защищающейся оказался Афон и Константинопольский «вселенский» патриархат, в чьем ведении была Восточная Европа. Одновременно с картой политических образований мы должны представлять себе и церковную карту, ибо наряду с политической принадлежностью религиозная и церковная также объективно стала в то время связующей или разъединяющей народы силой. И потому византийская «церковная политика в православных странах Восточной Европы должна занимать видное место... в истории... а не игнорироваться»¹, равно как и политика папской курии в отношении православных стран.

В XIII веке княжеская Русь подверглась почти одновременному нападению с двух сторон: с запада и с востока. В 1207 г. папа Иннокентий III направил послание к русским князьям, где говорилось: «Так как страна греков и их Церковь почти полностью вернулись к признанию апостольского креста и подчиняются распоряжениям его, представляется заблуждением, что часть не соглашается с целым и что частное откололось от общего». В подкрепление этого тезиса папа потребовал, чтобы Польша, Орден, Швеция и Норвегия блокировали Русь и препятствовали ввозу в нее железа и любого оружия.² Вскоре после этого крестоносцы двинулись на восток.

Когда Батый увел основную часть своих войск из Восточной Европы обратно на восток, на Руси, конечно, существовала альтернатива двух зол — татар или литовцев и немцев. Русские города и земли, не вошедшие непосредственно в состав Монгольской империи (Новгород, Псков, Волынь, Галич, Киев), и усилившаяся за счет упадка Восточной Руси Литва стали буфером между католической Европой и северо-восточными русским княжествами, теперь прикрытыми монгольской центральной властью и армией, сформированной монгольскими военачальниками.

Но Псков был слаб, Новгород, раздираемый борьбой боярских группировок, терял сферы своего влияния и сдавал торговые позиции другим ганзейским городам, за Галицко-Волынское наследство начали борьбу Польша и Литва, причем последняя, воюя и с поляками, и с немцами, и с русскими, сама была полем борьбы за влияние на князя между католиками и православными, а разгромленный Киев сохранил свое значение лишь номинально — в названии митрополии, которой в нем к середине XIV века уже не было: «Киевская и всея Руси». И хотя эти земли и амортизировали направившийся теперь на восток западный нажим, они делали это не ради Москвы. Однако при всех междоусобицах в XIV веке фронт, проходивший по линии раздела сфер церковного влияния Рима (или Авиньона) и Константинополя, оставался едва ли не основной осью восточноевропейской политической проблематики.

Громадная Монгольская империя, созданная за полвека завоеваний, столь же быстро перешла в состояние распада. В 1262 г. разноплеменная Золотая Орда, Джучиев улус, практически стала независимым государством, но и в ней скоро вслед за обретением самостоятельности проявилась тенденция к расколу, выразившаяся в антиордынской деятельности темника Ногая, сплотившего причерноморских тюркских кочевников для борьбы против монгольского правительства. Победа Сарая (1299), хана Тохты, была одержана при помощи русского войска. Узбек, в 1313 г. севший на царство, унаследовал Орду объединенной и довел ее до апогея политического расцвета, продолжавшегося еще и при сыне его Джанибеке (1341—1357). Однако с убийством последнего в Орде началась смута, приведшая в 1362 г. к новому расколу государства и образованию в южнорусских степях самостоятельной орды Мамая, продолжателя традиций Ногая.

В конце XIII века, во времена раскола Ногая, раскололись в своей политической ориентации и русские княжества: Ростов и Городец тяготели к законным ханам, к Сараю; Москва, Тверь и Переяславль — к Ногаю.³ По окончании смуты Тохте серьезными уступками в пользу Москвы удалось заручиться ее верностью. Узбек продолжил эту политику, особенно после того как Тверь обнаружила тяготение к Литве, враждебной Золотой Орде. В 1324 г. Узбек с помощью русских сил не позволил Гедимину принять католичество.⁴ В 1333 г. татары вместе с русскими ходили на Смоленск, связавшийся с Литвой, в 1337-м на Польшу, в 1338-м — на Литву, в 1339-м — опять на Смоленск, в 1340-м — в Галицию на помощь русским против Казимира. В мирном договоре последний обещал Узбеку соблюдать свободу православного вероисповедания.⁵ Таким образом Узбек, насаждавший мусульманство в своих южных землях, ибо задача борьбы с Хулагидами, Ираном, требовала союза с мамлюкским Египтом, в отношении своих северных владений, Руси, выступил защитником теснимого с Запада православия. Эту линию по необходимости продолжал и Джанибек.

Мамай, чтобы бороться с соперниками на востоке, должен был быть спокоен в отношении остальных своих соседей, т. е. генуэзцев в Крыму, литовцев на западе и русских на севере; потому Тверь и Смоленск, связанные с Литвой, в 70-х гг. получили в его лице союзника. Москва, оказавшаяся почти окруженной этой коалицией, могла рассчитывать только на свои внутренние силы и на поддержку Константинопольского патриархата, так как ханская власть в Сарае переживала очередной кризис.⁶

У Византии не было с запада буфера, как у Руси, а ее северные соседи — Сербия и Болгария, — пропитываясь византийской культурой, лелеяли, по мере политического ослабления Византии, столь же честолюбивые, сколь и близорукие планы создания собственных империй и потому не были надежными соседями. Главнейшей политической задачей восстановленной в 1261 г. Константинопольской державы было дальнейшее освобождение греческих земель из-под власти латинян. Эта проблема православной реконкисты продолжала стоять перед Византией и в первой половине XIV века, осложняясь то и дело возникавшими на Западе планами и попытками латинской реконкисты — восстановления Латинской империи.

В то же время в Малой Азии появилась новая опасность для Византии. С началом века прекратил свое существование Иконийский сельджукский султанат, и страна, населенная турками и греками, разделилась на десять неравноценных эмирств, из которых одно — эмирство турок Османа (сына отступившего в XIII в. в Малую Азию поД монгольским давлением Эртогрула) стало опасно усиливаться и брать один за другим византийские города. Османы не были многочисленны (Эртогрул привел с собой из Хорасана около 50 тыс. человек),⁷ но степная неприхотливость, военно-кочевой строй Орды и стечение к ним — после того как Эртогрул объявил газават — любителей повоевать из курдов, арабов, персов и обращенных в ислам черкесов сделали их опасной наступательной силой. Ни Византия, ни эмиратства Средиземноморского побережья принять своевременные меры предосторожности не смогли. В 1326 г. сдалась османам Бруса, город с 30-тысячным греческим населением; весной 1329 г. византийское войско было разбито османами при Филокрени, чем решилась участь Никеи, павшей через два года; в 1335 г. Урхан, сын Османа, подчинил соседствовавшее с ним с запада и дружественное по отношению к Византии сельджукское эмиратство Караси; в 1337 г. он взял Никомидию, а на другой год пытался взять Константинополь.⁸

Одновременно с завоеваниями османы вели в Малой Азии строительство школ, мечетей и активную проповедь ислама. При этом Православная Церковь гонению не подвергалась. Со времен великого поэта-суфия Джелал ад-Дина Руми (1207—1273) малоазийская культура, подобно персидской, оказалась под сильным влиянием мистического созерцательного нестяжательного суфизма, не считавшего пропасть между христианством и исламом непроходимой. Распространялось дервишество — мусульманский эквивалент нищенствующего монашества. Умножался экстатический орден «вращающиеся дервишей», основанный Джелал ад-Дином, получивший свое название от пляски-радения, исполняемой под заунывные звуки лютни, флейты, бубна и распеваемых песен-гимнов. Некоторые из турецких поэтов начинали писать и по-гречески (хотя и арабскими буквами). В то же время турецкая литература обогащалась переводными с персидского суфийскими же стихами, в образах светоча, вина, друга и любовницы символически воспевавшими «божественный свет созерцаний».⁹ Согласно Ибн Баттуте, миссионеры ислама в Малой Азии, ахи, проповедовали такие духовные качества и образ жизни, какие в прошлом сделали христианство мировой религией.¹⁰ Утрата связей с Византией, избавление завоевателями от налогов, популярность суфиев и проповедь ахи — вот причины, по которым много тысяч малоазийских греков в течение первой половины XIV столетия приняли ислам и пополнили ряды османов.

Византия тщетно рассчитывала на помощь Запада. Католики, обратившие свой крестоносный пыл на православный Восток, смотрели на «схизматиков» хуже, чем на турок: православных зачастую не считали христианами вообще, их силой перекрещивали в «латинство».¹¹ Составлявшиеся авиньонскими папами, Францией, Венецией, Родосом и франками восточносредиземноморского Архипелага планы совместных походов (1332, 1334) грозили более Византии, чем туркам. Латиняне в лучшем случае готовы были бить, кроме греков, сельджуков, нестрашных для Византии, но вредивших средиземноморской торговле. Условием реальной помощи Византии папство ставило подчинение себе греческой Церкви, «унию». Борьба с латинянами шла в эти годы на Пелопоннесе, в Фессалии, в Эпире, в Малой Азии, на островах. С началом в 1337 г. Столетней войны французский король Филипп VI Валуа, надевший было на себя крест рыцаря Святого престола, вынужден был отказаться от планов восточных предприятий. Угроза латинского меча уменьшилась, но угроза османской сабли продолжала толкать византийских политиков к унии с католицизмом.

Однако для византийских церковников страшней были агрессивные и нетерпимые латиняне, чем агрессивные, но веротерпимые турки. Католицизм к этому времени далеко разошелся с православием, и разделяли их теперь не только filioque, опресноки и т. п., но весь строй и мировосприятие. Римско-католическая Церковь гораздо более, нежели православная, была централизованным социально-политическим институтом, интеллектуальной и практической деятельностью своей направленным на освоение и подчинение себе окружающего мира.¹² В этих ее чертах, несомненно, можно видеть и отражение зарождения капитализма, и идеологическую основу для его наступательного развития. Петрарка от своего лица ясно выразил общее и папству и латинскому купечеству отношение к Византии: «...что касается лживых трусливеньких греков, которые сами ни за что значительное не дерзают, то я их не только не жалею, но даже весьма радуюсь (их беде) и жажду, чтобы нечестивая их империя, седалище заблуждений, была низвергнута» руками итальянцев.¹³

Но почему Византийская империя казалась помехой западным купцам? Что гнало их — флорентийцев, венецианцев, генуэзцев — наперегонки на Восток? Что заставляло их близоруко разрушать Византию, тем самым объективно расчищая путь не столько себе, сколько туркам?

Это была слепящая жажда богатой наживы на восточной торговле — не только с причерноморскими, золотоордынскими и севернорусскими землями, но и с далекими восточными странами, Индией и Китаем, торговые пути из которых подходили с севера и юга к Черному морю.¹⁴ Это была та же самая сила, которая несколько позже, когда объединенными усилиями турок, татар и греков путь через Черное море для европейцев был окончательно закрыт, заставила Васко да Гама плыть вокруг Африки, а Колумба — через Атлантический океан.

В 1302 г. папа Бонифаций VIII провозгласил в знаменитой булле «Unam sanctam» (конечно, в качестве программы), что «всякое человеческое существо подчинено римскому первосвященнику». В1322 г. Иоанн XXII объявил еретиками всех, кто проповедует нестяжание и смеет утверждать, что Христос и апостолы не имели собственности. Хотя решение это было непосредственно направлено против францисканцев-миноритов, в разряд еретиков могли попасть и греки, в монастырях которых как раз в это время оживало учение исихастов (молчальников), особо призывавших к нищете духовной, т. е. к нищете по духу, к отказу в сердце от мирских благ и забот. Сердце, по учению исихастов, должно быть свободно от «земных» вожделений и страстей, чтобы человек мог правильно мыслить и познавать.¹⁵

Греками,¹⁶ конечно, более чем любым другим народом, владела жажда понять мир, чувственно его осознать и умно прочувствовать; они большие любители мудрости (философы) и созерцатели (теоретики), чем любой народ, — об этом свидетельствует не только неповторимая историческая роль их культуры в развитии культур многих других народов — и западных, и восточных, — но и само их мышление, их язык, содержащие в таком количестве разработанные до тонкости, трудно поддающиеся выражению словами другого языка философские понятия; сами лица и лики в их изобразительном искусстве; сама их история на протяжении от Гомера до самой поздней Византии, совершенно непонятная вне истории их культуры, их мысли.

В отличие от немецкого, например, идеализма, греческая и византийская философия стремится не изменить, не сконструировать в уме понятный мир, но почувствовать каждую мысль о мире и продумать каждое чувство, — и это не раздельно, не по очереди, а разом. Именно в этом и заключается ее особенность: не мысль и чувство в их европейском антагонизме, а передаваемая в живой традиции слитная чувство-мысль. Соответственно этому греки считали, что ум черпает силу в сердце. Их философия, при всей своей созерцательности, умозрительности — а если понимать эти слова по-гречески, то именно благодаря им, — имела гораздо более практический, реально значимый для человека характер, чем идеалистические течения европейской философии Нового времени. Стремление греков к личной, практической (пусть внутренней, «в сердце») проверке в реализации своих взглядов свидетельствует о стремлении к целостной, нерасчлененной жизни, когда философия неразрывно связана с поведением человека, с практическими сферами его деятельности. Эта традиция, идущая от античности, сохранялась и в православно-христианской византийской церковной традиции.¹⁷ Исихия — по-гречески значит молчание или покой, метод ее сами исихасты называли вниманием, а путь — умным деланием. Этим индивидуально-практическим характером и объясняется значение, которое греки придавали философским и догматическим спорам на протяжении всей своей истории, широкая их заинтересованность и страстность, какую они вкладывали в полемику.

Монахи-исихасты, пользовавшиеся у народа большим авторитетом, были, помимо известной неприязни греков к латинянам, главным камнем преткновения на пути к желанной для византийских политиков церковной унии. Против них-то и был направлен удар последних: выходец из Италии Варлаам, которому имперские политики покровительствовали, обвинил их в еретичестве. Превыше чувственных созерцаний и озарений он ставил отвлеченное логическое мышление.¹⁸ Начались публичные споры, расколовшие византийскую общественность на два лагеря; из-за остроты стоявших перед страной проблем богословские вопросы приобрели острое политическое звучание.

Исихазм, таким образом, из способа подвижничества превратился в социальную силу, противоставшую варлаамитам, «западническим» тенденциям политиков и подчиняющему их экономическому проникновению латинян. В столкновении этих сил и заключаются подспудные причины разразившейся в Византии в 1341 г. гражданской войны; внешним их выражением была борьба за власть после смерти императора Андроника III Палеолога между могущественным Иоанном Кантакузином, опиравшимся на исихастов, и группировкой вдовы-царицы Анны Савойской, Апокавка и патриарха. Последних особенно поддерживали менялы-ростовщики,¹⁹ очевидно, заинтересованные в развитии торговли Западной Европы с Азией, проходившей через Константинополь. Кантакузина поддержали исихасты во главе с их вождем Григорием Паламой, его противников — последователи Варлаама, который сам вернулся в Италию. Скоро папа постарался военными силами помочь константинопольской группировке, и война приняла явный межцерковный характер; т. е. фронт, разделявший с севера на юг Европу, расколол теперь то, что еще оставалось от Византии.

Как было сказано выше, «туркові» делало исповедание ислама и участие в военных предприятиях османских султанов. Там шел процесс этнической интеграции. У греков же резко пошел процесс дифференциации: самоназвания «ромей», «эллин», «грек» не обозначали национальной принадлежности (так мог называться и славянин), а указывали лишь на принадлежность к той или иной культурно-политической группировке.²⁰

Одна из главных особенностей этой гражданской войны — то, что в ней оказалось заинтересованным и так или иначе приняли участие много стран и народов; в зависимости от того или иного ее исхода оказалась и судьба Русской православной церкви.

В 1343 г., в разгар войны, папа Климент VI призвал Европу к крестовому походу и объявил трехлетний сбор десятой части всех церковных доходов (десятой части церковной десятины) в Англии, Франции и Испании на поддержку противников Кантакузина.²¹ В качестве крестоносцев в войне приняли участие венецианцы, родосские иоанниты, кипрские латиняне, франки восточного Средиземноморья, генуэзцы. Последние, владея Галатой, имели в стране большую экономическую и политическую силу. «Были у них и хлеб, и оружие, и деньги, и морской флот» ,²² тогда как византийцы были уже нищими; генуэзцы «не оставались в стороне от византийских междоусобий... и если их мало трогал спор исихастов, то их весьма интересовала ловля рыбы в мутной воде императорской распри».²³ Деньгами ссужала Апокавка и Анну Венеция.²⁴ Если бы Франция не была связана войной с Англией, то, несомненно, на помощь им прибыло бы и французское рыцарство.

Междуусобицей в Византии воспользовались для расширения своих пределов православные Болгария и Сербия: после переворота в Константинополе Кантакузин бросился искать поддержки у соседей-славян. Сербский краль, Стефан Душан, сначала оказал ему военную помощь, но эта помощь кончилась, когда Кантакузин сделал первые реальные успехи в войне. Тогда Стефан принял сторону Апокавка и Анны, которые за это обещали ему Македонию. Болгарский царь Иван Александр поступил подобным же образом, соблазненный предложением Апокавка получить за союз целый округ Византии с несколькими городами.²⁵ И Сербия, и Болгария, таким образом, приняли сторону «западников».

Кантакузин нашел затем поддержку и помощь сначала у тех союзников империи, которых они с покойным императором Андроником приобрели в Малой Азии для борьбы с латинянами, — у сельджуков, а потом и у османов. «Нет, не по собственной воле избрал я варваров союзниками против ромеев во время войны, но будучи вынуждаем противниками, — оправдывался впоследствии Кантакузин, — ...они первые привели их союзниками против меня,²⁶ и позже не раз и не два, но часто побуждали их воевать со мной, то давая (им) много денег, то обещая. Страдая от недостатка собственных сил при такой силе отовсюду окружающих врагов, кроме того, и страшась, как бы те не приобрели союзников, если я пренебрегу ими, по необходимости я счел желанными их союзничество и дружбу».²⁷ За союз и дружбу с Урханом, эмиром османов, враги Кантакузина готовы были дорого заплатить. «Тот же предпочел лучше даром быть его (Кангакузина) союзником, чем получать много денег от них».²⁸

Борьба католиков с православными шла в эти годы на острове Крит,²⁹ в Малой Армении,³⁰ Трапезунде.³¹ Пролатинский константинопольский патриарх. Иоанн Калека, выделил западнорусские земли в самостоятельную Галицкую митрополию, чем подыграл Польше, завладевавшей Галичем, и ущемил Москву. Митрополия всея Руси, пребывавшая в Москве, была единственным цементом для раздробленных русских княжеств, превратившихся к тому времени из уделов фактически в суверенные государства. Поэтому раскол церковной организации означал тогда и раскол русского народа. Раздел русской митрополии вызвал на Руси «время смут», которое, по оценке современника-византийца, «произвело в... состоянии (русского) народа такой переворот и замешательство, что едва не возбудило там междоусобных войн».³²

В 1343 г. Джанибек, сын Узбека, недавно занявший золотоордынский престол, во власти коего находилась и Москва, начал войну в Крыму и в устье Дона с венецианцами и генуэзцами. Поводом к войне послужили уличные драки венецианцев и генуэзцев с татарами в Кафе (Феодосия) и Тане (Азов).³³ Одной из причин войны была кража итальянскими купцами татарских мальчиков и девочек для продажи в рабство в Западную Европу и Египет.³⁴ Другую можно видеть в византийских делах и разделе русской митрополии: с Византией Золотая Орда была связана союзным договором, которым обязывалась воевать за Византию за свой собственный счет.³⁵ В 1342—1343 гг. митрополит всея Руш грек Феогност находился в Сарае, где успешно избавлял Русскую Церковь от угрозы ежегодной подати,³⁶ в 1342 и 1344 гг. бывал там и великий князь Семен Иванович.³⁷ Вполне возможно, что не без влияния того и другого Джанибек исполнил договор с Византией в пользу Кантакузина. Объективно татаро-итальянская война отвлекла части латинских сил от Византии и вызвала недостаток продуктов во враждебном Кантакузину Константинополе и даже в Италии.³⁸ Фракийские поля были опустошены войной, и от начавшегося голода спас Византию только хлеб, доставленной из подвластных туркам малоазийских земель.³⁹

Таким образом, разразившаяся в Византии война не может рассматриваться только как внутренняя, гражданская. Это был период напряженной борьбы на отдельном, пожалуй главном тогда, участке большого фронта, эпизод континентальной войны, в которой православный мир оказался по одну сторону с мусульманским.

Кантакузин победил (1347). Его стараниями исихазм стал официальной идеологией Православной Церкви. Победив идеологически и политически, он быстро завоевывал сферы литературы и искусства. Творческий расцвет византийской культуры этого времени, отразившийся в философии, литературе, архитектуре, живописи, показывает, что страна не была ослаблена духовно, несмотря на экономическую и политическую слабость. Византия как бы подводила итог своего тысячелетнего развития, суммировала свое культурное наследство.

Любопытно, что при дворе Кантакузина, покровителя исихастов, появляются именно суфии, «вращающиеся дервиши»: противник исихастов Григора обвиняет Кантакузина в том, что эти мусульмане имеют слишком легкий доступ во дворец, что Кантакузин любит во время трапезы смотреть на их танец, сопровождаемый звуками кимвалов, музыкальных инструментов и песен, и что эти «учителя и наставники нечестивого культа» «перед тем как должно совершаться священнодействие в святом храме рядом с дворцом, с пением устраивают хороводы по дворцовым дворам и, танцуя свой обрядовый танец, невнятными возгласами выкрикивают песни и гимны в честь Мухаммеда, чем отвлекают от чтения божественных Евангелий к себе иногда вообще всех, иногда же некоторых из собравшихся там».⁴⁰

Кантакузин и новый патриарх (исихаст) в 1347 г. воссоединили Галицкую церковь с митрополией всея Руси. «Таковой порядок, — было сказано, — пусть сохраняется навсегда».⁴¹ Связи Византии с северо-восточной Русью с момента победы Кантакузина стали усиливаться. Деньгами помог Кантакузину Семен Иванович Гордый.

Восемь лет своего константинопольского царствования Кантакузин провел в тщетных попытках воссоздания империи из развалин. Он первым из государственных деятелей того времени осознал реальные размеры турецкой угрозы и попытался в 1351 г. организовать антитурецкую коалицию балканских государств. Но попытка не удалась из-за близорукости болгарского и сербского государей.

В 1354 г., к удивлению своего зятя и соперника Иоанна V Палеолога, он отказался от борьбы за сохранение короны, становящейся игрушкой в руках реальных сил — генуэзцев, венецианцев и уже вступивших в Европу турок, — и постригся в монахи. Но это совсем не означало, что его роль в Византии кончилась. Длительная политическая деятельность этого человека (1321—1354), одного из способнейших людей XIV века, хотя и не привела к укреплению государства, но способствовала укреплению Церкви: Православная Церковь, бывшая в то время выразительницей греческой культуры, не только не сдала своих позиций, но даже окрепла и духовно и идеологически ожила в ходе длительных споров, стала крепче, чем до столкновения. Правда, в ходе внутренней борьбы затрещало по швам государство: противники прибегли в войне к средствам, губительным в государственном отношении для любого победителя, — они призвали врагов в качестве союзников, — причем не прибегнуть к этим средствам, оградиться от реальных сил латинян, славян и турок не было никакой возможности. Вопрос состоял лишь в том, ради чего их использовать. Кантакузин использовал их объективно ради Церкви, ради ее политической, и не только византийской, но и международной силы. В ведущий отряд этой окрепшей международной организации — монашество — он и ушел с императорского трона, оставив эфемерную власть своему честолюбивому, но недалекому зятю.

Иоанна Кантакузина, волей-неволей нашедшего союзника в турках, можно сравнить с князем Александром Невским, на сто лет раньше волей-неволей нашедшим союзников для борьбы с немцами и шведами в татарах.

В 1367 г. «отец императора» монах Кантакузин от лица Византийской церкви предлагал папе Урбану V через его легата созвать для преодоления богословских расхождений и воссоединения Церквей Вселенский Собор, на котором присутствовали бы представители всех православных патриархов и митрополий, но папа ждал безусловного подчинения и, видя бедственное положение Византии, отверг этот проект.⁴² На безусловное подчинение папе Православная Церковь не согласилась. Согласился — в тщетном ожидании военной помощи — лишь император Иоанн V Палеолог. Начавшийся раскол между государством и Церковью не был, по существу, преодолен и усугублялся до самого падения Константинополя, падения государства. Образованные греки с рационалистическими склонностями эмигрировали на Запад, религиозно-индифферентные люди массами пополняли ряды распространявшихся по Балканам турок, где перед ними открывались широкие возможности карьеры, подвигов и обогащения. Церковь стала этническим концентратором.

Начавшееся с исихастских споров православное возрождение христианства было залогом того, что при первой же возможности, появившейся на территории, подчиненной этой Церкви, вновь возникнет и православное государство, к которому будет тяготеть вся Восточная Европа.

Претенденткой на византийское наследие сначала выступила Сербия, но этой тяжести не выдержала, расколовшись со смертью Стефана Душана на феодальные княжества, затем — Болгария, где в исихастских кругах родилась идея третьего Рима.⁴³ Чрезмерная близость Болгарии к занимавшим Балканы османам обусловила невозможность реализации там этой идеи.

Воссозданием Русской церкви в 1347 г. не закончилась борьба за единство или раскол митрополии всея Руси, сопровождавшая нападения шведов и польско-литовские захваты. Константинопольские патриархи-исихасты твердо держали в этой борьбе сторону церковного единства Руси вокруг Москвы. «Существование большой православной митрополии всея Руси, — пишет академик М.Н. Тихомиров, — в итоге и явилось той препоной для католической пропаганды, которую римскому престолу не удалось преодолеть к востоку и югу от Карпатских гор».⁴⁴

С середины XIV века византийская культура широким потоком полилась в северо-восточную Русь. Через сто лет, ко времени падения Константинополя, «русская литература оказалась увеличившеюся почти вдвое... вновь полученные ею литературные богатства отличались разнообразием, удовлетворяли всевозможным потребностям и вкусам и давали обильный материал русским авторам. Едва ли можно сомневаться, что без этих богатств мы не имели бы ни сочинений Нила Сорского, ни своего Хронографа, первого русского труда по всеобщей истории, ни Азбуковника с его статьями по грамматике и орфографии» ,⁴⁵ На Русь везли греческие иконы, ехали помощники в политической борьбе, наставники в организации монашества и художники. Едва ли можно сомневаться, что без школы исихазма в Троицком монастыре Сергия Радонежского и живописной школы исихаста Феофана Грека⁴⁶ мы не имели бы и живописи Андрея Рублева. Таким образом, северо-восточная Русь, экономически созревшая для государственного объединения и отделенная от территорий будущих Украины и Белоруссии, подвергалась именно в это время сильному воздействию византийской культуры, что и определило дальнейшее развитие оригинальной русской культуры с четкими этнографическими особенностями.

В этот период формирования великорусской народности, в период ученичества и одновременно самостоятельного творчества, на Руси начал прививаться главным образом метод греческой философии, согласно которому ум неразрывно связывается с сердцем. Срок обучения исихастскому христианству оказался коротким. Может быть, поэтому на русской почве особенно проявился практический характер этой философии, самая цель которой заключалась прежде всего в том, чтобы жить согласно ей. Но было ли воздействие на Русь только культурным в религиозно-церковной форме или же оно имело и политическую «составляющую»?

Прежде чем стало возможным широкое усвоение византийской культуры и одновременно создание «национальной» русской, должна была окончиться в пользу Москвы борьба за первенство на Руси и в пользу исихастов — политическая борьба внутри самой Москвы.

«Народное движение за объединение Руси началось тогда, когда открылись возможности борьбы с татарами; и это движение, поддержанное Церковью, обеспечило победу московского князя внутри страны и успех в борьбе с татарами, завершившийся Куликовской битвой», — пишет А.Н. Насонов.⁴⁷ Но дело обстояло несколько сложнее: Орда раскололась сама, и движение на Руси направилось против одной части прежней Золотой Орды.

«Замятия», наступившая после смерти Джанибека (1357), и последовавший за ней переворот Мамая (1362), который оперся на те же антиордынские тюркские силы, что некогда и Ногай, способствовали обострению раскола среди русских княжеств. Сначала Москва держалась стороны Мамая, а за Сарай был Дмитрий Константинович Суздальский.⁴⁸ Но скоро в числе союзников Мамая оказались крымские генуэзцы, враждебная Литва, Смоленск, Рязань и соперница Тверь, династическими и церковно-иерархическими традициями связанная с Литвой. Москва должна была искать иной опоры. Сарай, где шла чехарда правителей, таковою послужить не мог. Таким образом, как уже было сказано, Москва могла рассчитывать только на собственные силы и вдохновение да на поддержку исихастского Константинопольского патриархата. Надо учесть, что в эти годы великий князь Дмитрий Иванович был очень юн (род. в 1350), и большое влияние в управлении княжеством имел пожилой и опытный митрополит Алексей, тесно связанный с Константинополем и прошедший там хорошую школу при патриархе Филофее, ревностном исихасте, соратнике Кантакузина.⁴⁹

Прежде всего Москва позаботилась о своих укреплениях: в 1367 г. был возведен каменный кремль. Затем от князей была потребована присяга верности семнадцатилетнему Дмитрию Ивановичу. Тверской князь Михаил не явился. В сложившейся ситуаций, когда Москва оказалась почти в замкнутом враждебном кольце, это был очень опасный симптом. Алексей и Дмитрий решились на обман: гарантировав Михаилу безопасность, его побудили явиться в Москву, где немедленно схватили, заточили и принудили к присяге, крестному целованию. Приближение послов Мамая, выступать против которого открыто московские правители еще не решались, заставило их выпустить Михаила. Тот вскоре побежал в Литву и привел своего зятя Ольгерда, Кейстута, Витовта и всех прочих литовских князей и смоленские полки. Спасли Москву только новые каменные стены.⁵⁰

Алексей отлучил от Церкви ходивших на Москву князей, а патриарх Филофей — еще и тех, кто не явился ее защищать.⁵¹ Инициатива во всем этом эпизоде принадлежала, надо полагать, дальновидному Алексею. Политические дела и здесь тесно переплелись с церковными. «...Пиши, сообщай и спрашивай, что тебе нужно, относительно церковных вопросов, относительно политических дел, обо всем, о чем хочешь...» ,⁵² — писал русскому митрополиту его патрон, наставник и помощник Филофей, считавший, как и все исихасты, что политическая власть должна духовно подчиняться Церкви.⁵³

До 1375 г. продолжается московско-тверское соперничество, причем Михаил опять и опять приводит себе на помощь литовцев (1370 и 1373). В 1371 г. Мамай дал ему ярлык на великое княжение. Но реально получить власть на территории этого княжения Михаил не смог. И дело здесь не только в дипломатии и силе Москвы. К этому времени относится крайне важная для понимания событий запись тверского летописца, касающаяся народных склонностей и предпочтений: «а ко князю къ великому къ Михаилу так и не почали люди из городов передаватися».⁵⁴

Это событие можно рассматривать как показатель внутреннего перелома в пользу Москвы в процессе этнической интеграции. Народ не разбирался, конечно, в сложных политических коллизиях, но чутьем ощущал неприемлемость направления, по которому хотел повернуть развитие России тверской князь. Михаил Тверской опирался на Литву и на Орду Мамая, союзника генуэзцев. В этих союзников не мог поверить народ, и это, я думаю, дало Москве возможность победить Тверь, победить Мамая и стать бесспорным центром притяжения для всех русских земель.

Только чувствуя симпатии народа, активную помощь «передовых людей» русского общества, поддержку из Византии и воспользовавшись очередной «за-мятней» в Орде, двадцатичетырехлетний Дмитрий решился на открытое «размирье» с Мамаем: в 1374 г. в Нижнем Новгороде Мамаевы послы и татарская дружина были перебиты, а оставшиеся в живых арестованы. В глазах современников этот акт должен был означать целую программу действий. Примечательно, что летописец, вперемежку с извещениями об избиении татар, рассказывает о том, что Сергий Радонежский, монах несомненно исихастского толка,⁵⁵ учреждал по просьбе князя Владимира Андреевича монастырь византийского общежительного типа и крестил сына Дмитрия Ивановича.⁵⁶ Ясно, что в этот момент отношения московской власти с русскими исихастами были хорошими.

Результаты «размирья» не заставили себя долго ждать. На следующий же год складывается антимосковский блок Михаила Тверского, Ольгерда и Мамая, причем посредниками между Тверью и Ордой выступают сурожанин Некомат⁵⁷ и Иван Вельяминов, сын последнего московского тысяцкого, — перебежчики в Тверь из Москвы. Последнее может служить указанием на наличие уже в это время в самой Москве антиисихастских, промамаевских и пролитовских сил. Летописец пишет, что перебежали они «со многою лжею и льстивыми словесы на крестьянскую пагубу» ,⁵⁸ и подчеркивает важность этого события: «оттоле возгореся огнь» ,⁵⁹ Ольгерд обещал Михаилу военную помощь, а Некомат привез ему от Мамая ярлык на великое княжение, и тот сразу выступил против Москвы. Скорость действий Дмитрия Ивановича, объединенными княжескими и новгородскими силами осадившего Тверь до прихода литовских войск, обеспечила ему победу над соперником. Запертый в городе Михаил, не дождавшись литовской и татарской помощи, капитулировал.⁶⁰ Это поражение закончило 60-летний спор о первенстве между Москвой и Тверью и решило то, что не Тверь будет столицей России. Но то, что ею будет Москва, а не Вильна, должно было еще решить Куликово поле.

Период от 1375 г., года поражения Твери, до 1380 г., года Куликовской битвы, — время то скрытой, то явной борьбы партий внутри самой Москвы. Одна из них — грекофильская церковно-монастырская происихастская группировка, во главе которой стояли митрополит Алексей и Сергий Радонежский; другую, судя по всему, можно назвать княжеско-боярской. Борьба развернулась за влияние на князя и за то, чей сторон ник наследует престарелому Алексею. Суть дела, конечно, состояла в той или иной ориентации Московской Руси. Политический союз с Мамаем, очевидно, требовал бы и церковной переориентации Москвы — исихастская, провизантийская позиция Русской Церкви не допускала политического сближения великого князя ни с Мамаем, ни с генуэзцами, ни с Литвой. Темник Мамай был союзником католиков и соперником «законных» ордынских «царей», наследников Узбека и Джанибека, активных защитников православия. Генуэзцы играли слишком видную антивизантийскую роль, а Литва издавна, и в это время также, стремилась к церковному отчуждению православного населения захваченных ею земель Малороссии. Пока на Востоке шла борьба Тохтамыша, опиравшегося на Тимура, и Тимур-Мелика, союз с Москвой был Мамаю просто очень желателен; когда же на берегах Волги появилась громадная сила Тохтамыша (1378),⁶¹ отношения с Москвой, тылом, стали для Мамая вопросом жизни или смерти. Именно в таком, судя по всему, свете и следует рассматривать начавшуюся борьбу за наследование митрополичьего русского престола.

Сводилась она к следующему. Далеко не все русское духовенство разбиралось в сущности исихастских споров и сочувственно отнеслось к новому движению. Сложились два направления: одно, во главе которого стояли Сергий Радонежский, митрополит Алексей и суздальский епископ Дионисий, поддерживало и внедряло идеологию Григория Паламы и его последователей, вводило и упрочивало общежительную систему в монастырях, умножая при этом количество монастырей такого типа, и полагало, что светская власть должна духовно подчиняться церковной; другое, которое поддерживал великий князь Дмитрий, придерживалось традиционных взглядов, основанных на простой обрядности, и готово было во всем следовать воле князя. Единственным идеологическим течением, которое могло сплотить православное русское население как западных, так и восточных областей и противостоять центробежным, сепаратистским тенденциям отдельных земель и польско-литовскому влиянию, было распространявшееся из Византии обновленное в ходе и итоге исихастских споров православное христианство. На Руси центром его распространения явился Троицкий монастырь Сергия Радонежского.

Мы не будем здесь останавливаться на перипетиях церковно-политической борьбы в Москве накануне Куликовской битвы; они интересны, но потребовали бы много времени. Достаточно сказать, что победа группировки Сергия, монашеской «партии», и неудача сторонников Мамая, противников исихастов, сделали неизбежным решительное столкновение Дмитрия Ивановича и его союзников с коалицией объединенных Мамаем сил.

Перед тем как выступать с полками из Москвы навстречу татарам, армянам, генуэзцам, черкесам и буртасам Мамая, тридцатилетний Дмитрий Иванович пришел в Троицкую Лавру к Сергию Радонежскому. «Иди против их и, с Божией помощью, ты победишь и здрав с воинами своими возвратишься, — ободрил его Сергий. — Только не малодушествуй!» — «Если Бог поможет молитвами твоими, — отвечал князь, — то, придя, поставлю церковь... и монастырь составлю общего жития»⁶² (курсив мой. — Г.П.). В случае победы, таким образом, князь обещал дальнейшее покровительство монашеской партии.

Татар русские впервые побили на реке Воже, но Куликовская битва явилась первой политической акцией вновь создающегося народа. Главное ее значение и особенность заключались в идеологической международной заявке о себе Руси, от имени которой выступила Москва, а главный результат — в воздействии на народное сознание. «Заявка» не состояла в утверждении национального или великокняжеского принципа: великий князь шел на битву, чтобы не дать «погибнути оставьшемуся христьянству» ,⁶³ т. е., перешагнув границы узкокняжеских интересов, в этот момент он провозгласил себя поборником интересов всего восточноевропейского христианского мира во всем его культурно-политическом разнообразии. Этим и объясняется широкий международный резонанс, который вызвала эта победа, и ее историческое значение.

С середины XIV века Византийское государство с нарастающей скоростью шло к своей гибели, тогда как Православная Церковь — своеобразный международный институт — пребывала в полной духовной силе. Стены «града Божия» рушились: «земная» опора на Балканах ускользала из-под ног Церкви, и она искала себе новой «точки опоры». Она столь же нуждалась в «князе мира сего», в сильной политической власти, сколь и сама была готова наделить этого князя, эту власть, своей помощью, своим многовековым политическим опытом, а народ этого князя — опытом рафинированной мировой культуры, изощренной формировки человеческого духа. Ведь в смысле культуры Церковь в XIV веке являла собой совокупность, интеграл плодотворных традиций живописи, архитектуры, сценических искусств, музыки, философии, поэзии и литературы, корнями своими уходящих в глубокую древность. Нужны были лишь политические возможности и «князь», согласный признать себя в своей «должности» членом Церкви, готовый защищать ее интересы, и Церковь готова была — и ей было чем — способствовать воспитанию и интеграции народа изнутри, в его глубочайших и интимнейших чувствах; она готова была не только внешнеполитически помогать «своему» государству, но и предоставить в его распоряжение эти чувства народа, его внутреннюю жизнь, ничуть, однако, не теряя ее для себя.

В 1374 г., в начале «размирья» с Мамаем, великий князь Дмитрий Иванович, воспитанный митрополитом Алексеем и с детства привыкший видеть в Церкви своего помощника, явно благоволит к исихастам. Но, выйдя из-под власти «царя», из-под власти Орды, он, видимо, чувствует себя стесненным церковной опекой и, может быть, тревожится слишком большим ростом в стране авторитета «старцев», монахов-молчальников, с их хорошо дисциплинированными общежитиями, киновиями. Со смертью митрополита Алексея (1378) он делает попытку подчинить себе Церковь всея Руси (даже ценой откола церкви Малой Руси), чтобы не самому служить ей, а чтобы она во всем слушалась и служила ему. Попытка почти удалась, но сам великий князь в критический для княжества момент передумал, «сдался»: признал авторитет «старцев», а себя — слугой, членом Церкви, защитником «оставьшегося христианства». Этот смысл имело его обращение к Сергию Радонежскому перед Куликовской битвой, и отсюда — значение, которое эта победа приобрела в Восточной Европе: победил не просто московский князь, — впервые, после ряда политических поражений православных государств на Балканах, в Галиции и на Волыни, на Куликовом поле одержало победу православно-христианское государство, и победу над одним из сильнейших политических противников в Восточной Европе. С этого момента под этим знаменем Москва в течение ста лет объединяет всю Великую Русь.

Куликовым полем (1380) завершается период в процессе перераспределения сил и центров тяжести в Восточной Европе, начавшийся исихастскими спорами и османской экспансией в 30-х гг. XIV века. С середины этого периода, с отречения Кантакузина (1354), Византию можно считать обреченной, а с его конца, с Куликова поля, Московскую Русь — рожденной. Этим и определяются рамки настоящей работы. Культурно-политический центр Восточной Европы сместился с берегов Босфора на берега Москвы-реки.

Ученики Сергия Радонежского развили активную деятельность по внедрению византийской культуры. Только при жизни Сергия, т. е. до 1392 г., они основали 50 новых монашеских общежитий. Усилилось поступление на Русь южнославянских и переведенных с греческого книг. Исихаст «философ зело хитрый» Феофан Грек уже расписал церковь Спаса Преображения на Ильиной улице в Новгороде и скоро вместе с юношей Рублевым приступит к росписи Благовещенского собора в Кремле. Византийская церковная культура, распространяясь по Руси, быстро приобретает оригинальный, русский характер, приспосабливаясь к местным условиям и обогащаясь собственными культурными традициями народов северо-восточной Руси. Скоро по инициативе ревностного исихаста митрополита Киприана будет восстановлено общерусское летописание, призванное преодолеть центробежные тенденции удельных княжеских летописей и творческой силой, заключенной, по учению исихастов, в слове, служить единству русского народа. Теперь уже близко время расцвета великорусской национальной культуры, время прекрасных храмов, фресок, икон, время Андрея Рублева и Епифания Премудрого. А там уже недалеко и до Ивана III, и до восклицания: «Москва — третий Рим!»

Уже к концу XIV века в основном определились границы великорусской народности. За это же время польско-литовскими захватами определены были границы народностей Малой Руси, белорусов и украинцев. А на Балканах турки заняли в основном территорию, которую они удерживали вплоть до XIX столетия.

Мы привели краткий обзор тех политических событий и обстоятельств, которые способствовали осуществлению этих этнических процессов. Этим, конечно, не ограничивается перечень всех факторов, обусловивших формирование великорусской народности. Но православное церковное возрождение сыграло в этом процессе видную роль. В частности, весьма активной силой в этот период оказались исихасты, деятельность которых была сознательно направлена на создание сильного православного государства на Руси, а тем самым объективно содействовала и образованию нового и единого народа в границах этого государства.

Исихазм в XIV веке начал свой путь в качестве созерцательской практики отдельных афонских монахов-отшельников, но, получив, благодаря публичным «исихастским» спорам, философско-богословские одежды, он вышел на людные улицы Фессалоник и Константинополя, вмешался в литературу, искусство и политику и оказался социальной силой, ставшей на пути полного — политического и духовного вслед за экономическим — подчинения Византии латинянам, Западной Европе. В ходе гражданской войны и правления Кантакузина исихасты приобрели политический опыт и вышли в качестве глав «вселенского» патриархата на международную политическую арену. Вместе со своими русскими последователями, среди которых выделяется прежде всего Сергей Радонежский, они стали активными централизаторами и борцами за независимость Руси. Применительно к Руси второй половины XIV века мы понимаем под исихазмом уже не собственно мистическую теорию и практику, выработанную византийским монашеством (до сих пор исихазм исследовался в основном лишь в таком плане), а теорию и практику политическую.

Церковное и духовное сплочение Великой Руси вокруг Москвы предшествовало сплочению политическому. Дмитрий Донской даже после Куликовской битвы не мыслил в общерусских государственных категориях: перед смертью он честно, по его княжеским понятиям, разделил собранные вокруг Москвы земли между своими сыновьями, чем создал классическую возможность для новых усобиц. Создание великорусского государства в какой-то степени возмещало балканским православным христианам утрату собственных государств и давало надежду на освобождение из-под власти турок. Детищем этой надежды явилось несбывшееся пророчество, вышедшее из византийских исихастских кругов во время падения Константинополя, о том, что пройдет время, и государство турок рухнет под ударом русого, желтоволосого народа (ξανϑου̑ γένους).⁶⁴

Примечания

1. М.Н. Тихомиров. Россия и Византия в XIV—XV столетиях // Зборник Радова Византолошког Института. Кн. 7. Београд. 1961. С. 30—31.

2. В.Т. Пашуто. Александр Невский. М., 1951. С. 106.

3. А.Н. Насонов. Монголы и Русь. История татарской политики на Руси. М.; Л., 1940. С. 79—80.

4. В.Г. Василевский. Обращение Гедимина в католичество // ЖМНП. 1872. 4. 159. Февраль. С. 171, 193.

5. Там же. С. 171. Примеч. 3.

6. См.: Б.Д. Греков, А.Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение. М.; Л., 1950. С. 261—294.

7. Л.Н. Гумилев. Проникновение тюрков в Малую Азию: Выступление на VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук. М., 1964; «с полтысячи семейств» — См.: А. Крымский. История Турции и ее литературы. М., 1916. Т. 1. С. 11.

8. Nicephori Gregorae Byzantina Historia. Bonnae, 1829, 4. Vol. 1. P. 539—540: (Далее: Gregoras.)

9. А. Крымский. 1) История Турции и ее литературы. М., 1916. Т. 1. С. 248—279; 2) История Персии, ее литературы и дервишеской теософии. М., 1914—1915. Т. III. С. 271.

10. G.G. Arnakis. Gregory Palamas among the Turks and documents of his capivity as historical sources // Speculum. XXVI. I. 1951. P. 114.

11. Так делали шведы в Йжоре, поляки в Галиции и венгры на Балканах. См.: ПРСЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 176; J. Meyendorff. Projets de concile oecumsnique en 1367. Un dialogue inédit entre Jean Cantacuzène et légat Paul // DOP. 1960. 14. P. 154.

12. Sherrard Ph. The Greek East and the Latin West. Oxford, 1959. P. 87—90.

13. Е.Ч. Скржинская. Петрарка о генуэзцах на Леванте // ВВ. II (XXVII). 1949. С. 260—261.

14. Ф.И. Успенский. Морское и сухопутное движение из Центральной Азии в Европу и обратно в XIII—XIV веках // ВВ. II (XXVII). 1949. С. 268—275.

15. Литература по исихазму громадна. Укажу лишь на русском яз.: В. Кривошеин. Аскетическое и богословское учение св. Григория Паламы // Seminarium Kondakovianum. Прага, 1936. VIII. С. 99—154. Из новых работ: J. Meyendorff. Introduction a l'étude de Grégoire Palamas. Paris, 1959.

16. Под греками разумеются не обязательно греки по происхождению, по крови. Здесь это означает грекоязычных и грекокультурных людей, и конечно же, не всех, а, так сказать, самых характерных, самых грекокультурно особенных.

17. Ю.М. Бородай. [Вступит. статья] // А.Ф. Лосев. История античной эстетики. М., 1963. С. 19—25.

18. H.-G. Beck. Humanismus und Palamisrnus // XII-e Congrés international des études byzantines. Belgrade—Ochride, 1961.

19. Ioannis Cantacuzeni Historiarum Libri. Bonnae, 1828—1832. IV, 6: III. P. 40. (Далее: Cantac).

20. Π. Χρήστος. Гρηγόριος Παλαμα̑ς καὶή ϑεολογία εἰς τὴν Θεσσαλονίκην κατὰ τὸν δέκατον τέταρτον αἰῶνα. Θεσσαλονίκη, 1959. Σ. 7—9.

21. Е.Ч. Скржинская. Генуэзцы в Константинополе в XIV в. // ВВ. I (XXVI). 1947. С. 229.

22. Diplomatarium Veneto-Levantinum sive acta et diplomata res Venetas Graecas atque Levantis illustrantia a. 1300—1350. Venetiis, 1880. 1. № 140. P. 269—273.

23. Там же. С. 227.

24. C.P. Kyrris. John Cantacuzenus and the Genoese 1321—1348 // Miscellanea storica legure. Milano, 1961. III. P. 33.

25. Cantac. IV, 5: III. P. 37.

26. Это правда. См.: Т. Флоринский. Андроник Младший и Иоанн Кантакузин // ЖМНП. 1879. CCIV, 2. С. 238.

27. Cantac. IV, 5: III. P. 37—38.

28. Ibid. III, 82: II. P. 507.

29. T. Флоринский. Политическая и культурная борьба на греческом Востоке в первой половине XIV века. Киев, 1883. С. 17.

30. N. Jorga. Latins et Grecs d'Orient et e'éstablissment des Turcs en Europe // Études byzantines. Bucarest 1939. II. P. 297.

31. Gregoras, XIII, 12: II. 687.

32. РИБ. Т. 6. СПб., 1880. Прил. № 7. С. 36.

33. Cantac. IV, 26: III. P. 191—192.

34. Т. Флоринский. Политическая и культурная борьба... С. 62.

35. R.J. Loenertz. Notes d'histoire et de chronologie byzantines // Révue des études byzantines, XVII. 1959. II. P. 164.

36. ПСРЛ. Т. XXV. С. 175.

37. Там же. С. 174—175.

38. Gregоras. XIII, 12: II. P. 683, 686; Е.Ч. Скржинская. Петрарка о генуэзцах... С. 249; М.Н. Тихомиров. Россия и Византия... С. 27.

39. Gregоras. XIII, 12: И. P. 686—687.

40. Gregoras. XXVIII, 40: III. P. 202—203.

41. РИБ. Т. 6. Прил. № 3—8.

42. J. Meyendorff. Projets... P. 149—177.

43. Ἀ.-Ἀ.Ν. Ταχιάος. Επιδράσεις τοῦ ἡσυχασμοῦ εἰς τὴν ἐκκλησιαστικὴν πολιτικὴν ἐν Ρωσίᾳ, 1328—1406. Θεσσαλονίκη, 1962. Σ. 64.

44. М.Н. Тихомиров. Россия и Византия... С. 20.

45. А.И. Соболевский. Переводная литература Московской Руси XIV—XV веков. СПб., 1903. С. 14.

46. См.: Н.К. Голейзовский. Заметки о творчестве Феофана Грека // ВВ. 1964. XXIV. С. 139—149.

47. А.И. Насонов. Монголы и Русь... С. 111.

48. Там же. С. 125.

49. Ἀ.-Ἀ.Ν. Ταχιάος. Επιδράσεις τοῦ ἡσυχασμοῦ εἰς τὴν ἐκκλησιαστικὴν πολιτικὴν ἐν Ρωσίᾳ, 1328—1406. Θεσσαλονίκη, 1962. Σ. 30—52.

50. ПСРЛ. Т. XXV. С. 184.

51. РИБ. Т. 6. Прил. № 20, 21. Стб. 117—124.

52. РИБ. Т. 6. Прил. № 17. Стб. 105.

53. Ἀ.-Ἀ.Ν. Ταχιάος. Επιδράσεις τοῦ ἡσυχασμοῦ εἰς τὴν ἐκκλησιαστικὴν πολιτικὴν ἐν Ρωσίᾳ, 1328—1406. Θεσσαλονίκη, 1962. Σ. 85; J. Meyendorff. Introduction... P. 38—39.

54. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 98. (Рогожский летописец под 6879 г.); А.И. Насонов. Монголы и Русь... С. 130.

55. Ἀ.-Ἀ.Ν. Ταχιάος. Επιδράσεις τοῦ ἡσυχασμοῦ εἰς τὴν ἐκκλησιαστικὴν πολιτικὴν ἐν Ρωσίᾳ, 1328—1406. Θεσσαλονίκη, 1962. Σ. 55—60.

56. ПСРЛ. Т. XXV. С. 189—190.

57. Сурожем (Судаком) с 1365 г. владели генуэзцы. Происхождение Некомата неясно, но, по-видимому, он действовал в интересах генуэзцев.

58. ПСРЛ. Т. XXV. С. 190.

59. ПСРЛ. Т. XXVI. С. 121.

60. ПСРЛ. Т. XXV. С. 190—191.

61. Б.Д. Греков, А.Ю. Якубовский. Золотая Орда... С. 321.

62. Древние жития преп. Сергия Радонежского, собранные и изданные Н. Тихонравовым. М., 1892. С. 59; ПСРЛ. Т. XXVI. С. 130—131.

63. Там же. С. 133.

64. См.: А. Крымский. История Турции... Т. 1. С. 77—82, 105.

К оглавлению

Следующая страница