Глава IV. Установление даннической зависимости

Вопрос о влиянии монголо-татарской политики на внутреннее (социально-политическое, социально-экономическое, социальное) устройство Руси традиционен для отечественной историографии. Мнения относительно воздействия в целом данного внешнего фактора, как известно, расходятся вплоть до взаимоисключающих.¹ Расхождения имеются и по отдельным конкретным вопросам (например, об организации монголо-татарского владычества, в частности, в начальный период).

1

Исследователи обычно отмечают, что «до переписи власть ордынских ханов над Северо-Восточной Русью не приобрела каких-то определенных форм».² В начале 50-х годов при хане Мунке в Кара-Коруме принимается решение о проведении всеобщей переписи для создания единой податной системы на территории всех стран, покоренных монголами. Перепись производилась монгольскими чиновниками, присылавшимися из центра.³ Так, в 1252 г. перепись проводится в Китае, в 1253 г. — в Иране, в 1254 г. — в Армении. Есть сведения, что и на Русь в 1253 г. был послан монгольский чиновник Бицик-Берке, но перепись, видимо, тогда не состоялась.⁴ В 1257 г. ответственным за сбор дани на Руси был назначен родственник Мунке — Китат.

В течение последующих лет отмечаются неоднократные поездки русских князей «в Татары». В 1256—1257 гг. туда ездили ростовский князь Борис Василькович, суздальский — Андрей Ярославич, наконец, сам Александр Ярославич (Невский). В.В. Каргалов характеризует этот период как время «оживленной дипломатической подготовки» к «проведению татарской переписи в Северо-Восточной Руси».⁵ Таким образом, возможно, перепись не была неожиданным для Руси мероприятием.

Наиболее полные сведения о татарской переписи в северо-восточных землях Руси имеются в Лаврентьевской летописи. В ней сообщается, что зимой 1257 г. «приехаша численици исщетоша всю землю Сужальскую и Рязаньскую и Мюромьскую и ставиша десятники, и сотники, и тысящники, и темники, и идоша в Ворду, толико не чтоша игуменовъ, черньцовъ, поповъ, крилошанъ, кто зрить на святую Богородицю и на владыку».⁶ Это летописное сообщение вызывает много вопросов и, следовательно, споров и толкований.

Условно его можно разделить на три части. Последняя касается отношения монголо-татар к представителям русской церкви, которые избежали «числа». Факт лояльности ордынцев к носителям различных религиозных воззрений общеизвестен, и мы его рассматривать не будем.⁷

Что до «численицев», которые «приехаша» и «исщетоша» все население Северо-Восточной Руси, а потом «идоша в Ворду», как это было и в других странах, то это монгольские чиновники-переписчики.

Неясным остается, таким образом, объяснение того, кем же были «поставленные» монголами «десятники и сотники и тысячники и темники»: были ли они татарами, или речь идет о русском населении? В этой связи возникает другой вопрос — была ли создана какая-то новая десятичная организация, или сохранено старое общественное устройство?

Пожалуй, первым подробно и основательно попытался ответить на эти вопросы А.Н. Насонов. «Численники ушли, — констатировал он, — но оставили на территории русского Северо-Востока какую-то организацию, смысл которой остается до сих пор неразгаданным в нашей историографии». В десятниках, сотниках, тысячниках и темниках он увидел «лиц командного состава» из «собственно татар или монголов», которые пришли вместе с монгольскими «численицами», но, в отличие от последних, остались, в русских северо-восточных землях. Таким образом «были сформированы (набраны) особые отряды», состоящие из командиров-татар и «частью из местного населения» (рядовой состав). Эти отряды, в свою очередь, «поступали в распоряжение баскаков» — монгольских чиновников, назначаемых ханами. Следовательно, А.Н. Насонов рисует картину функционирования в Северо-Восточной Руси (начиная с 1257 г.) «военно-политической организации» монголов, состоящей из многочисленных «баскаческих отрядов», держащих в повиновении местное русское население. Подчеркнем, что, по мнению автора, эти военные отряды предназначались для использования на территории Руси, а не за ее пределами.⁸

Такого рода понимание ситуации, сложившейся после 1257 г., устроило далеко не всех историков. В отличие от А.Н. Насонова, М.Н. Тихомиров основной результат деятельности «численников» видел в создании не военной организации, а в «организации взимания податей по десяткам, сотням, тысячам и тьмам (десяткам тысяч) плательщиков, которая, как правильно пишет А.Н. Насонов, должна была, по замыслу монголов, поддерживать их владычество».⁹ То есть М.Н. Тихомиров центр тяжести перемещает с их военной деятельности на податную, финансовую. К этому мнению, фактически свидетельствующему о возникновении территориальной организации для сбора даней, присоединяется и П.Н. Павлов.¹⁰

Решительные возражения построения А.Н. Насонова встретили со стороны В.В. Каргалова. Толкование летописного текста А.Н. Насоновым он посчитал «очень спорным», а его аргументы, по мнению В.В. Каргалова, «в лучшем случае допускают двойственное толкование». Отрицая наличие какой-либо «военно-политической организации», более обоснованной он считает точку зрения М.Н. Тихомирова.¹¹

В последнее время рассматриваемый вопрос вновь привлек внимание исследователей. Некоторые из них возвратились по сути к схеме А.Н. Насонова. К примеру, Ю.А. Лимонов говорит уже о целой «системе оккупации»: создании вокруг крупных городов Руси татарских «слобод» или укрепленных лагерей.¹² Другие попытались рассмотреть ситуацию 1257 г. иначе. Так, А.Л. Хорошкевич под «десятниками, сотниками» и т. д. видит «лиц», имевших «непосредственное отношение к монгольскому войску», «как глав различных подразделений монгольского войска (десятков и сотен)». Исследовательница в данном случае следует за Г.В. Вернадским, который под «числом» понимает количество русских рекрутов.¹³ Эти «низшие войсковые соединения», возглавленные «монгольскими начальниками», должны были действовать в составе монгольского войска за пределами Руси¹⁴ (это отличие от точки зрения А.Н. Насонова). Ситуацию 1257 г., согласно А.Л. Хорошкевич, необходимо рассматривать как «упорядочение управления воинскими отрядами», как регламентацию «воинской повинности».¹⁵

Английский историк Дж. Феннел считает, что монголо-татарские переписчики сосчитали население, чтобы «определить размеры дани и число военных слуг», а также «назначили ответственных за группы в десять, сто, тысячу и сто тысяч человек... по-видимому, русских, а не татар, поскольку летопись не упоминает об их национальности...».¹⁶ Наблюдение Дж. Феннела, таким образом, переводит рассмотрение вопроса в другую плоскость: не создания монголо-татарами той или иной организации, а по сути использования ими традиционных древнерусских (восточнославянских) социальных структур. На сохранение одной из них — «низшего управленческого звена» — «десяцких», исходя из летописного свидетельства 1257 г., указывает и П.П. Толочко.¹⁷

Подробное пояснение ситуации конца 50-х годов XIII в. на Руси предложил А.П. Григорьев. Исходя из монгольских социореалий, он пишет: «В Золотой Орде, как и в других чингисидских улусах-государствах, в среде военно-кочевой монголо-тюркской знати сформировалась феодальная иерархия ленников, имевшая следующие ступени: хан, князь тьмы (темник), князь тысячи, князь сотни, князь десятка и рядовой воин-ленник. Наименьшей военно-административной единицей на территории собственно Орд|>1 было кочевое хозяйство, обязанное выставлять 10 воинов, а самой крупной — владение (тюмен), дававшее хану возможность мобилизовать 10 тысяч человек».¹⁸ Далее он переходит к организации управления в ставших зависимыми от монголов землях. «В тех случаях, когда описывались дворы в покоренной земледельческой стране, расчет оставался прежним. Из местной среды назначались десятники, сотники, тысячники и темники, обязанности которых в корне отличались от функций монголо-тюркских феодалов. Они должны были следить за поступлением налогов с каждой записанной за ними группой дворов, вынужденной поставлять продовольствие, фураж и деньги на которые можно было содержать определенное число ордынских воинов. Каждый вышестоящий уполномоченный чиновник названной цепочки головой отвечал за подчиненных ему нижестоящих начальников, и все вместе они отвечали за своевременное поступление налогов с податью населения».¹⁹

Направление исследования, предложенного В.В. Каргаловым и М.Н. Тихомировым, продолжено также в работах В.Л. Егорова. Предположение А.Н. Насонова представляется ему «не просто сомнительным, но практически нереальным».²⁰ Обосновывая свое мнение, В.Л. Егоров исходит из «общеимперских принципов обложения данью покоренных земель», разработанных при Чингис-хане и Угэдэе. В конечном итоге, «введение десятичной системы исчисления населения преследовало конкретные фискальные цели, и сообщение о назначении десятников, сотников, тысячников и темников относилось не к созданию специальных военных отрядов, которые, якобы, оставались на покоренной территории, а к утверждению лиц, ответственных за сбор дани с соответствующей группы населения. Сами же эти лица (десятники и т. д.) назначались из среды русского населения».²¹

Такого рода объяснение понятий «десятники», «сотники» и др. применительно к летописному контексту 1257 г. представляется нам верным.²² Видимо, монголо-татарская перепись преследовала две цели: во-первых, определить внутренние ресурсы населения Руси для возможного использования их в военных походах; во-вторых, организовать упорядоченный сбор дани.²³ Вряд ли под десятниками, сотниками и т. д. должно понимать монгольских чиновников и, таким образом, говорить о создании разветвленной сети ордынской администрации на территории Руси, как основы властвования. Организация, основанная на десятичном принципе, действительно, существовала у монголо-татар.²⁴ Она носила военно-территориальный характер. Но ведь она была присуща не только этому этносу. Не менее древние истоки она имеет, в частности, у восточных славян. Десятичное деление имело место на Руси (в том числе и Северо-Восточной) и в XI—XII вв. Первоначально сотенная система была связана с военной организацией, а затем стала выполнять судебно-административные и финансовые функции. Для большинства исследователей наличие этой системы на Руси является бесспорным фактом, хотя вопрос о его социальной природе в киевский период вызывает споры (Б.Д. Греков, С.В. Юшков, Ю.В. Бромлей, И.Я. Фроянов, Л.В. Данилова, П.П. Толочко, А.А. Горский). Видимо, с этой организацией и столкнулись татары, устанавливая данническую зависимость на Руси.

Л.В. Данилова придает при этом немаловажное значение данной «реформе» для последующего устройства северо-восточного общества. По ее мнению, благодаря таким преобразованиям сотенная система вводится уже «повсеместно, то есть и в тех областях, где ее прежде не было. С другой же стороны, происходит понижение ранее высокого социального статуса сотников».²⁵

Данные выводы представляют собой предмет особой полемики. Нам же сейчас важнее то, что Л.В. Данилова отмечает сохранение предыдущего сотенного устройства, хотя и подвергшегося усложнению и искажению. Более того, «реформа» «безусловно способствовала» «поддержанию роли сотников», которые вместе со своим штатом — пятидесятскими и десятскими «после проведения финансово-податной реформы» «отвечали за сбор налогов и отбывание повинностей». Даже, когда с XIV в. князья сами стали собирать ордынскую дань, сотенная система не была упразднена.²⁶

Серьезным подтверждением сохранения прежней структуры служит факт использования татарами существовавшей податной системы. «...Не нужно думать, — замечал Б.Д. Греков, — что татары ввели у нас какую-то новость, до сих пор неизвестную», они лишь «воспользовались» «уже готовыми единицами обложения» («рало», «плут», «соха»).²⁷

Приведенные наблюдения представляются нам достаточно важными, так как позволяют проследить преемственность развития одной из главных социальных структур Древней Руси с аналогичной в последующий период.

Имело ли место сопротивление монголо-татарской переписи? Как видим, летописная информация об этом событии на Северо-Востоке чрезвычайно скупа. Но о нем сохранились местные предания.

Согласно пересказу ярославского предания К.Д. Головщиковым, «3 июля 1257 г. князь Константин, взявшись за оружие, вышел с многочисленной дружиной отразить неприятеля и вступил с ними в битву в предместье Ярославля за Которостью на той горе, которая ныне носит название Туговой. Ярославцы бились мужественно, но сила взяла верх; князь Константин был убит; много легло здесь и воинов, и поле сражения покрылось трупами павших в бою».²⁸ Такова основа предания. Насколько оно достоверно? К.Д. Головщиков полагает, что «причин к недоверию» это сказание не представляет, к тому же оно приведено и в одной из летописей первой половины XVI в.²⁹ Очевидно, историк прав: для сомнений видимых оснований нет.

Вместе с тем не совсем понятно его недоумение: «неизвестно по какому случаю — выгнать ли желали наши предки надоевших им своими поборами татар из города или не желали впускать их в город, но ярославцы прежде всех заявили протест свой против татарщины».³⁰ Кажется, этот случай вполне очевиден: татары пришли в Ярославль, как и в другие города Северо-Восточной Руси, произвести «число»-перепись, против чего ярославцы и выступили.³¹

Другое позднее рукописное предание-повесть «О победе благовернаго великаго князя Василия Георгиевича, како победи прегордаго Батыя царя», дошедшее до нас в составе «Сказания о явлении и чудесах Федоровской иконы Божьей Матери», переносит нас в Кострому. «Поганые татары», повоевав «российския грады», «приидоша близъ града Костромы и сташа между двема рекама — Волгою и Костромою в мысу...» Князь Василий³² «повеле собрати все свое воинство противу безбожныхъ агарян». После «молебнаго пения» в «церькви святаго великомученика Феодора Стратилата» князь и войско, взяв с собой «чудотворную икону Пресвятыя Богородицы», «отъидоша отъ града, яко два поприща или въ далее мало, и сташа у некоего озера. И яко же быстра полки близъ между собою и оружия свое извлекоша, грешницы, и напрягоша лукъ свой, еще состреляти и заклати смиренныя и правыя сердцем, малое християнъское воинство, и внезапу отъ чудотворнаго образа Пресвятыя Богородицы возсияша Божественныя и пресветлыя лучи паче солнечныхъ лучь, и яко огнь попаляющи и нападающи на нихъ, и пожигая татарския полки, и отъ того озарения и лучь Божественныхъ и опаления вси противныя полки смятошася, и мнози отъ нихъ ослепоша, и другь друга непознаша, и въниде въ нихъ страхъ и трепетъ, и оружие ихъ, и луцы ихъ сокрушишася, и нападоша на нихъ российстии полки, и побиша ихъ многое множество. Останцы же нечестивых изчезоша и погибоша за безъзакония своя, пленниковъ же российскихъ всехъ отъполониша заступлениемъ и помощью Пресвятыя Богородицы». Естественно, что победитель — костромской князь Василий Ярославич — «возрадовася зело о таковомъ преславномъ чудеси и о помощи Пресвятыя Богородицы, возвратися во свой градъ с радостию великою...»³³

«Трудно определить о каком нашествии татар повествуется», — писал в свое время историк Костромы И. Миловидов по поводу этого текста.³⁴ Современный автор Н.А. Зонтиков насчитал «пять вариантов датировки битвы с татарами на озере в окрестностях Костромы».³⁵ Останавливаясь на 1262 г. как наиболее вероятной дате сражения костромичей с монголами, Н.А. Зонтиков в качестве аргумента приводит лишь факт выступления ряда северных русских городов в 1262 г., как известно, не вызвавших ответного карательного похода. Однако, Кострома не названа в числе восставших городов.³⁶ А объяснение, что «в грозных и масштабных событиях этого года эпизод сражения под Костромой вполне мог пройти не отмеченным в летописях»,³⁷ не выдерживает критики.

Отвергая другие — мало мотивированные — датировки события (с чем мы согласны), он, в то же время, пишет: «предположение о том, что битва могла произойти в 1257 г. несравненно более обоснованно».³⁸ Но, тем не менее, Н.А. Зонтиков не принимает эту дату. Во-первых, он считает маловероятным то, что «костромским князем были разбиты победители восставших ярославцев». Во-вторых, «скорее всего, на 1257 год князя (Василия Ярославича. — Ю.К.) еще не было в Костроме».³⁹ Наконец, задает он вопрос, «если допустить, что татарский отряд разбит под Костромой в 1257 г., то почему и город, и князь не понесли со стороны татар суровой кары?»⁴⁰

Победа костромичей над татарским отрядом вполне могла иметь место, учитывая, что Кострома была одним из последних городов на пути следования монгольских переписчиков-«численников», безусловно, количество которых было уже меньшим, а силы на исходе. Что же касается отсутствия наказания за разгром ордынцев, то в условиях больших трудностей в передвижении (отсутствие дорог, огромные лесные и водные массивы) и сопротивлении населения переписи, чрезвычайно трудно предположить осуществление карательных мер против затерянного в глуши небольшого города.

Можно возразить, что ни Ярославль, ни Кострома не обозначены в качестве пунктов посещения переписчиков. Но мы должны вспомнить, что летописное сообщение 1257 г. (в отличие от известия 1262 г., четко называющего восставшие центры) лишь намечает ареалы их фискальной деятельности: «Сужальская и Рязаньская и Мюромьская» земли. В этот достаточно широкий территориальный охват вполне могли попасть и северные русские земли, костромские в том числе.

Думается, что наши предположения подтверждаются ближайшими событиями, находящимися в непосредственной связи с переписью — «числом» в Новгороде в 1257—1259 гг. и восстанием 1262 г. против откупщиков в русских северо-восточных городах, одним из центров которого стал как раз Ярославль.

2

Новгородские коллизии 1257—1259 гг. неоднократно становились предметом рассмотрения историков. В основном внимание обращалось на два аспекта: внутренние новгородские усобицы, подогретые прибытием в город ордынцев, и введение податной зависимости в пользу последних.⁴¹ При этом сами обстоятельства деятельности иноземцев-«татар» в Новгороде, конкретное поведение их в той или иной ситуации, наконец, роль в целом в этих событиях монголов несколько затушевывались и даже были отодвинуты на второй план. Это, как представляется, обуславливало некоторую неполноту в освещении данной истории. В преодолении такой односторонности автор и видит свою задачу.

В 1257 г., сообщает новгородский летописец, «приде весть изъ Руси зла, яко хотять Татарове тамгы и десятины на Новегороде; и смятошася люди чересъ все лето... Тои же зимы приехаша послы татарьскыи съ Олександромь... и почаша просити послы десятины, тамгы, и не яшася Новгородчи по то, даша дары цесареви, и отпустиша я с миромь...».⁴²

Таким образом уже только «весть», т. е. слух о предполагаемых татарских мероприятиях вновь всколыхнул Новгород, в котором и так уже в течение нескольких лет было неспокойно.

В исторической литературе хорошо известен феномен слуха как возможного фактора социального взрыва. В частности, современный французский историк Ж. Делюмо, обобщая большой фактический материал, писал, что «в докапиталистической Европе слухи и бунты были неразделимы, где бы они ни происходили и каким бы ни был их размах». Зачастую это были именно «слухи о повышении налогов».⁴³ Такого же рода случай имел место и в Новгороде. Достаточно было «вести»-слуха, чтобы город (а может быть, и округа) пришел в движение, длившееся, судя по всему, несколько месяцев («и смятошася люди чересъ все лето»).

Далее заметим, что «зла весть» пришла, видимо, из Владимиро-Суздальской земли, где вовсю шла или уже была закончена перепись, о которой, к сожалению, как мы выяснили, знаем очень мало; но тем ценнее, как увидим, относительно пространное новгородское сообщение. Но с «Низа» пришла не только весть, но и сами монголы (с Александром Ярославичем). С этого момента разворачивающаяся ситуация разительно напоминает рязанские события двадцатилетней давности.⁴⁴

Новгородцы еще не встречались лицом к лицу с «татарами»: в 1238 г. поход на Новгород был прекращен за 100 верст от города.⁴⁵ Спустя двадцать лет новгородская земля воспринималась монголами как неизвестная и неизведанная ими территория. Возможно, они уповали на Александра, видимо, помогавшего им провести перепись на Северо-Востоке Руси.⁴⁶ Послы стали «просити» десятины и «тамгы». Что понималось ими под десятиной нам (по рязанским событиям) известно. Но что такое «тамгы»? А.Н. Насонов писал, что «просьба дать "тамгы и десятины" была просьбой дать "число" и согласиться платить "тамгы"».⁴⁷ Это объяснение ясности не вносит. Большую определенность мы видим у Дж. Феннела, для которого «тамга» — таможенный налог, «очевидно, в форме процента на купеческий капитал».⁴⁸ Такое понимание опирается на некоторые источники, недвусмысленно связывающие «тамгу» с торговыми операциями.⁴⁹ Однако исследователи называют и другие функции «тамги». Не дает ли это возможность по-иному подойти к новгородской ситуации 1257 г.?

Сведения о тамгах мы находим, в частности, в новейшей литературе, посвященной традиционному мировоззрению тюрков. «Единой точки зрения на их (тамгы. — Ю.К.) природу не существует. Большинство исследователей связывает происхождение тамг у кочевых племен Центральной Азии с возникновением и развитием института собственности на скот. Основное значение этого слова в тюркских языках — тавро, знак собственности, которым клеймится скот (в том числе, и прежде всего, лошади. — Ю.К.) ... Все известные памятники, в той или иной степени отразившие древнетюркскую историю и культуру, засвидетельствовали употребление тамг в качестве родовых и племенных знаков собственности».⁵⁰

В Новгороде требования «тамгы» могли означать попытку пересчитать и/или поклеймить коней,⁵¹ сделав их тем самым собственностью «рода» монголов и их ханов. Мы не знаем, должен ли был последовать за этим увод их в монгольское войско или нет, но, возможно предположить, что «тамгы» представляли собой одну из расшифровок номенклатуры требуемой десятины.⁵²

Вместе с тем термин «тамгы» имел и более широкое содержание. «Без сомнения, в прошлом тамга была не только клеймом, которое выжигали, чтобы пометить скот. Сфера применения этого знака была много шире — он служил символом рода и его власти».⁵³ «Некоторые тамги имели сакральное значение», а «при возникновении государственности тамги утверждались как родовые знаки отличия и собственности государями-ханами».⁵⁴ «Традиция обозначения группы через систему маркеров восходит к глубокой древности. Согласно преданиям, бытующим у многих тюрко-монгольских народов, государственная, мироустроительная деятельность средневековых правителей начиналась с упорядочения социальных структур путем введения их развернутой индексации... Введение этих маркеров вносило порядок и "законосообразность" в окружающий человека мир».⁵⁵ Таким образом, возможно также, что требования «тамгы» означали, так сказать, приобщение новгородской территории к ханским владениям, что и должно было повлечь, в свою очередь, в качестве упорядочения «развернутую индексацию», т. е. «число», перепись.

Но «просьбы» монголов не достигли цели. По «тамгы и десятины» новгородцы «не яшася», видимо, увидев в этом — так или иначе — посягательство на свою суверенность. Но вместе с тем с послами разошлись, как новгородцам казалось, полюбовно, откупившись дарами — «даша дары цесареви, и отпустиша я с миромь».⁵⁶

В 1259 г. подход монголов к Новгороду был уже иным. Монголы, видимо, сделали вывод из предыдущего противодействия новгородцев, и на этот раз их приход содержал новые элементы. В чем же состояло отличие?

В 1257 г. с ними был Александр Ярославич. Но его поддержка — силой и авторитетом — не привела к желаемому результату; ставка монголов на него не принесла им успеха. Монгольские послы, по сути, мягко, но решительно были выдворены из пределов новгородской земли.

Теперь же «приехаша оканьнии Татарове сыроядци Беркаи и Касачикъ с женами своими, инех много; и бысть мятежь великъ в Новегороде, и по волости много зла учиниша, беруче туску оканьнымъ татаром».⁵⁷ Таким образом, во второй раз монгольские послы приезжают с качественно иной «группой поддержки» (не отвергая, впрочем, и Александра). «Беркаи и Касачикъ» вошли в Новгородскую землю, специально отмечает летописец, «с женами своими». Названные послы, вполне вероятно, представляли соответственно «имперскую» и ордынскую администрацию, причем Беркай (Бицик-Берке) был еще в 1253 г. послан великим ханом произвести «исчисление народу в России».⁵⁸

Что касается «жен», то источник не дает нам возможности, как в рязанском случае, прямо говорить, что они были тоже «чародеицами». Но сам факт появления женщин в трудной для монголов ситуации показателен. Видимо, не для демонстрации красоты своих «хатуней» привозят их в Новгород Беркай и Касачик. Опасность-то данного предприятия была очевидной. Впрочем, «свои» еще не означает, что эти женщины, которых, кстати, могло быть и не обязательно две, были именно женами «дипломатов». Они вполне могли быть «их» прорицательницами, «шаманками», просто приданными послам, приставленными к ним для более успешного ведения дела.

Представляется, что «жены» все-таки должны были исполнить какую-то важную функцию. Очень вероятно — ту же, что и в Рязанской земле в 1237 г.: расколдовать эту «ощерившуюся» неприятельскую территорию, обезопасить ее для себя и своих соотечественников, а в итоге — обеспечить сбор дани.⁵⁹ Думается, на такое понимание ситуации указывает и их маршрут: они стали «ездити» по новгородской волости.⁶⁰

Конечно, «чародейство» оставалось внутренним делом монголов-«сыроядцев», не ведомым новгородскому летописцу. Он же отметил их явные деяния: послы «с женами» в волости «беруче туску», чем «много зла учиниша». В этой связи возникает вопрос: что такое «туска»?

«Туска» в форме «тузгу» зафиксирована еще в древнетюркском словаре XI в. Махмуда Кашгарского. Это был специальный сбор: «подношение еды, припасов в дорогу близким или родственникам».⁶¹ И.Г. Добродомов оспаривает такое понимание «туски» из-за «исключительно бытового характера термина тузгу в тюркских источниках и его неполного фонетического соответствия русскому туска».⁶² Оставляя специалистам разбор фонетических тонкостей (а И.Г. Добродомов в конечном итоге возводит «туску» к булгарскому отражению арабского термина «харадж»⁶³), заметим следующее. Конечно, родственниками и близкими татар назвать трудно, но, очевидно, что с течением времени или при других обстоятельствах этот термин мог содержать при основной смысловой основе и иные оттенки. Именно это мы видим в переводе В.Г. Тизенгаузена: «тузгу» — это «провиант и подарки для прибывающих владетелей или послов».⁶⁴

Г.В. Вернадский добавляет: «С другой стороны, в уйгурском документе середины XIV века упоминается налог называемый tush ür, и это название, возможно, связано с уйгурским словом tush, которое обозначает "интерес", "доход". Русская форма "туска", по-видимому, произошла либо от tüshük, либо от tuzghu».⁶⁵

Л.В. Черепнин, сравнивая новгородские берестяные грамоты № 215 и 218, относимые к XIII в. (1268—1281 гг.), подтверждал, что туска тождественна дару.⁶⁶ Вместе с тем он полагал, что в данных берестяных грамотах речь идет «о взыскании какими-то правительственными агентами с населения "дара" и "почестья"», понимаемых им как государственные повинности, собираемые с новгородского населения.⁶⁷

Наблюдения Л.В. Черепнина продолжила А.Л. Хорошкевич, связав «туску»-дар берестяных грамот и летописного известия 1259 г. Во-первых, по ее мнению, туска взималась в денежной форме.⁶⁸ Во-вторых, вслед за А.А. Зализняком, она в расчетах, приводимых в берестяных грамотах, видит ростовщические операции, и вычисленный ею ростовщический процент довольно высок — 20%.⁶⁹ «Кому и за что шли эти проценты согласно берестяным грамотам?» — спрашивает исследовательница. И признает: «Здесь начинается область догадок. Однако в связи с обнаружением грамот на одной из богатейших усадеб Софийской стороны можно предположить, что туску платили за чернь бояре, получая за это высокий процент ... В свете данных грамот № 215 и 218, становятся понятны ламентации летописца по поводу переписи (о переписи см. ниже. — Ю.К.): "навел бог ... звери дивияя ясти силных плъти и пити кровь боярьскую". Правда, летописец неточен. В роли этих "зверей" выступают и сами бояре, на 20% усугублявшие тяжесть монгольского побора, взимавшегося с черни».⁷⁰

Итак, по мнению А.Л. Хорошкевич, летописная «туска» 1259 г. это не просто государственная подать, а денежный сбор с новгородских черных людей, который, однако, видимо, вследствие предполагаемой их неплатежеспособности, платили не они сами, а «звери»-бояре, получая за эту услугу от «черни» высокий процент.

Нам представляется, что эта, безусловно, внушающая уважение конструкция А.Л. Хорошкевич, несколько усложнена. Выводы исследовательницы о повальном ростовщичестве и закабалении простых новгородцев боярами, как мы полагаем, несколько преувеличены.⁷¹

О «туске» как о неком «сверхналоге» писал Г.В. Вернадский. Поэтому, считал он, «вполне можно понять возмущение новгородцев по поводу этого дополнительного побора. Такой налог был введен монголами как карательная мера после восстания в Новгороде. Он больше не повторялся, и основой дани продолжала оставаться десятина».⁷² Последняя фраза этого объяснения, в свою очередь, содержит вопрос: почему «туска»-«сверхналог» «больше не повторялся»? Ведь выступления против монголов были нередкими и в последующее время.

На наш взгляд, В.Г. Тизенгаузен дает совершенно определенное понимание «тузгу»«туски» как «провианта и подарков для прибывающих владетелей или послов». В на-шем случае мы это и видим: послы «беруче туску» по своим обычаям.⁷³ Иначе смотрели на их деяния новгородцы. Почему летописец говорит о «многом зле»? Видимо, потому, что «дары» уже ранее были даны новгородцами монголам — в 1257 г. Снова новгородцы «дарить» не видели необходимости и не хотели, к тому же в пользу не «цесаря», а «послов».

Так закончился второй этап их «общения» с новгородцами. Но на этот раз большого перерыва между вторым и следующим этапом не было. В 1259 г. монголы прибыли в Новгород с твердым намерением добиться переписи. Для идеологического обеспечения они вновь (как и в Рязани) прибегли к испытанному методу — привлечению женщин. Видимо, монголы были подкреплены и в военном отношении: вместе с послами было «инех много».

Весть об их намерениях, как это часто бывает, пришла в Новгород раньше, нежели появились там сами послы. «Тои же зимы приеха Михаило Пинещиничь из Низу со лживымъ посольствомь, река тако: "аже не иметеся по число, то уже полкы на Низовьскои земли"; и яшася Новгородчи по число».⁷⁴

Что означает «лживое посольство»? Возможны два объяснения. Либо его ложность касалась «полков», якобы стоящих где-то во Владимиро-Суздальской земле,⁷⁵ либо лживым оно названо летописцем как бы по сравнению с последовавшим потом настоящим татарским посольством, произведшим действительную перепись.

Как бы то ни было, появление татар повлекло за собой «мятежь великъ в Новегороде». «И нача оканьныи боятися смерти, рече Олександру: "даи намъ сторожи, ать не избьють нас". И повеле князь стеречи их сыну посадничю и всем детем боярьскымъ по ночемъ».⁷⁶ И только обезопасив себя таким образом, монголы приступают к тому, ради чего они прибыли в Новгород и открыто объявляют об этом. «И реша Татарове: "даите намъ число, или бежимъ проче"». Реакция новгородцев, по крайней мере той массы, которую летописец называет «чернью», была следующей: «Чернь не хотеша дати числа, но реша: "умремъ честно за святую Софью и за домы ангельскыя"».⁷⁷ Откуда такой отпор и такое самопожертвование? Ведь городу отнюдь не грозил неминуемый разгром, равно как новгородским святыням разорение. Ученые пытались объяснить этот факт. Так, по М.Н. Тихомирову, центр тяжести ответа должен лежать в плоскости «борьбы с злоупотреблениями татарских послов», «"меньшие люди" сопротивлялись не установлению переписи, а ее условиям, отягощавшим именно бедные слои населения».⁷⁸ В.А. Буров пишет о «национально-религиозном характере» этого выступления — о «противостоянии "окаянным" татарам-иноверцам».⁷⁹ В утверждениях М.Н. Тихомирова и В.А. Бурова, безусловно, есть своя «правда». Но при этом, как нам представляется, оба объяснения имеют некоторую общую и мировоззренчески более глубокую подоснову.

В литературе данного вопроса мы нашли не много упоминаний об этом. Одно из них принадлежит Н.Д. Чечулину. «Едва ли можно объяснить это (выступление новгородцев. — Ю.К.) одним простым желанием не дать татарам сведений о числе жителей... — размышляет он, — вероятнее, что перепись возбуждала против себя, как дело новое, небывалое». Добавим, тем более осуществляемое чужаками, иноверцами, как заметил Н.А. Клепинин.⁸⁰ Но Н.Д. Чечулин не останавливается на таком объяснении. Он пытается заглянуть в глубь народного сознания. «Но может быть, — осторожно говорит он, — некоторую роль играло тут и представление, отчасти до сих пор живущее в народе, что в некоторых случаях считать, весить, мерять есть дело грешное и неугодное Богу».⁸¹ А Н.А. Клепинин прямо указал на имевший место «мистический страх перед переписью».⁸²

Догадки Н.Д. Чечулина и Н.А. Клепинина подтверждаются сравнительно-историческим и этнографическим материалом. Прежде всего отметим, что в данном случае мы имеем дело с явлением архаического порядка, названным французским антропологом Л. Леви-Брюлем мистическим или пралогическим мышлением. Непосредственно к рассматриваемому нами случаю может быть отнесено следующее его наблюдение, имеющее характер обобщения принципов древнего «счисления». «В коллективных представлениях, — пишет он, — число и его числительное столь тесно сопричастны мистическим свойствам представляемых совокупностей, что они выступают скорее мистическими реальностями, чем арифметическими единицами». Причем даже в обществах, которые поднялись до отвлеченного представления о числе (а к ним, без сомнения, принадлежало новгородское общество), «мистические значения и свойства» определенных чисел продолжают сохраняться.⁸³

Ж. Делюмо, анализируя причины страха и социальных недовольств в средневековой Европе, называет среди них новизну того или иного предприятия. «Новизна, — замечает он, — была и есть категорией неизвестного. В наше время новизна прельщает. Раньше, наоборот, она страшила людей». Он отмечает, что прямой причиной ряда народных бунтов были налоги. «Но налоги были не только еще одним бременем, давящим на усталые спины, это было к тому же новшеством. Это было одной из форм неизвестного»; «введение новых податей и даже только слухи о них (что мы уже видели на новгородском материале. — Ю.К.) часто служили детонатором бунтарского взрыва».⁸⁴

Наконец Дж. Дж. Фрэзер отмечает присущие многим народам «чувства отвращения к подсчету людей, их скота или имущества». При этом он приводит множество примеров негативного отношения населения к их переписи. Самый известный «грех переписи» восходит к ветхозаветным временам. Из библейских рассказов мы узнаем, что «Яхве одно время питал глубокое отвращение к народной переписи и рассматривал ее как грех, даже более тяжкий, чем кипячение молока или прыгание на порог. В этих книгах (Вторая книга Царств и Первая книга Паралипоменон. — Ю.К.) мы читаем, что Яхве, или сатана (библейские авторы в этом пункте расходятся между собой), внушил царю Давиду несчастную мысль пересчитать свой народ (Израиль и Иудею. — Ю.К.), что привело к самым ужасным последствиям. Тотчас по окончании подсчета разразилась великая моровая язва, в которой народ усмотрел справедливое возмездие за грех переписи».⁸⁵ Дж. Дж. Фрэзер полагает, что «антипатия, которую евреи времен царя Давида питали к переписи населения, коренилась всецело в народном суеверии; возможно, что последнее укрепилось вследствие вспышки чумы, последовавшей тотчас же за переписью».⁸⁶

Обобщая материал других регионов уже нового времени, Дж. Дж. Фрэзер констатирует, что «вообще все население не любит, чтобы его считали, из боязни, что это привлечет внимание злых духов и приведет к смерти некоторых людей». Так, в Конго «власти, намереваясь в целях налогового обложения произвести подсчет населения, поручили эту работу офицеру с солдатами. Туземцы, без сомнения, оказали бы офицеру сопротивление, если бы у него не было так много солдат. Весьма вероятно, что в других частях Африки столкновения между белыми и туземцами происходили не на почве отказа туземцев от уплаты податей, а вследствие их сопротивления переписи из страха, что духи могут услышать и убить их».⁸⁷ «В северной Африке суеверное отвращение к счету людей является, по-видимому, повсеместным. Полагают, что в Алжире все мероприятия французского правительства, требующие подсчета населения, встречали сопротивление со стороны туземцев главным образом из-за их нежелания подвергаться такого рода подсчету».⁸⁸ Такого рода примеры будут справедливы и для Европы. Так, «среди рыбаков северо-восточного берега Шотландии ни в каком случае не разрешалось считать лодки, находящиеся в море, а также мужчин, женщин и детей, собравшихся вместе. Ничем нельзя было вызвать большей ярости рыбачек, бредущих толпой по дороге продавать свою рыбу, как начав громко пересчитывать их, указывая при этом на каждую пальцем...».⁸⁹

Близкие наблюдения на основе конкретных фактов мы также находим в работах отечественных африканистов. Д.А. Ольдерогге, объясняя страх перед счетом африканских племен, обратил внимание в этой связи на «приемы и способы счета». Оказывается при завершении счетной операции у них употреблялся «глагол со значением "убит", в нашем понимании "кончен". Но и мы об умирающем говорим: "он кончается". Эти два понятия где-то по-своему значению пересекаются. Завершая счет на абаке или на счетах, мы сбрасываем костяшки, говорим: "счет кончился", подобно тому, как для занде (африканское племя. — Ю.К.) "человек кончился"».⁹⁰ «Счет "убивал", и эта мысль заставляла с осторожностью им заниматься», — резюмировал наблюдения Д.А. Ольдерогге другой африканист В.Б. Иорданский, в основном поддержав его мнение. «Высказанное Д.А. Ольдерогге предположение о причинах, делавших эту простейшую математическую операцию столь опасной, остроумно; нет сомнения, что в их основе лежали магические соображения. Но к тому, на которое указывает Д.А. Ольдерогге, хотелось бы добавить еще одно. Дело в том, что счет следовало бы включить в целый ряд других операций, которыми древние характеризовали природу, имущество, скот, людей. Все они — наречение именем, описание, хвала или осуждение — оказывали прямое воздействие на то, к чему относилось. С их помощью устанавливалась связь между тем, кто оценивал, характеризовал, подсчитывал, и тем, что оценивалось, характеризовалось, подсчитывалось. А такая связь, согласно нормам магии, могла превратиться в канал для самых вредоносных воздействий... Следует сделать одно уточнение: люди не опасались сами подсчитывать свое имущество, скот, детей, но не терпели когда это делали другие ... вызывал страх не счет вообще, а только счет, в котором человек мог видеть угрозу магического воздействия, то есть когда им занимались посторонние для него люди».⁹¹ Безусловно, нечто похожее вышеизложенному восприятию переписи различными народами мы видим в 1259 г. в Новгороде. Возможно, что столь яростный отпор новгородцев был вызван, кроме общего «предрассудочного» неприятия переписи, и конкретными обстоятельствами ее проведения.

Здесь мы, похоже, встречаемся еще с одним проявлением древнейшего «менталитета» — страхом перед точным числом. Вот еще один пример из книги Дж. Дж. Фрэзера: «Большое количество людей или обширное стадо скота масаи считают в круглых числах; имея же дело с небольшими группами людей или скота, они разрешают себе довольно точно сосчитать общее количество, не перечисляя, однако, отдельных особей группы».⁹²

Страх точного счета С.А. Токарев, комментируя Дж. Дж. Фрэзера, объясняет той стадией развития человеческого сознания, когда «еще отсутствовали абстрактные числа», заменявшиеся идеей «совокупности» числа — числа, не расчлененного еще на единицы, откуда «три — множество, откуда сакральные и символические числа».⁹³

Заметим при этом, что в Северо-Восточной Руси (в «Суждальской и Рязаньской и Мюромьской» землях) исчисление народа в 1257 г. производилось, видимо, из десятичного принципа, кратно десяти,⁹⁴ т. е. согласно «идее совокупности», исстари понятной и принимаемой населением. По всей вероятности, попытка отхода от этого принципа (т. е. придание переписи более индивидуального характера) в Новгороде придала событиям иной оборот.

Вместе с тем в условиях длительно сохранявшихся в древнем и средневековом Новгороде архаических традиций, а у самих новгородцев архаического сознания, проявлявшихся, как известно, по самым разнообразным поводам и при различных обстоятельствах,⁹⁵ новгородское сопротивление монгольской переписи не представляло собой ничего из ряда вон выходящего.

Теперь, следуя хронологии событий, нам необходимо присмотреться к тем острым противоречиям внутри самого Новгорода, которые сопровождали «влияние внешнего фактора».

Это тот вопрос, который являлся главным в отечественной историографии, особенно XX в. Все советские историки в этих коллизиях усматривали проявление жесточайшей классовой борьбы в новгородском обществе.⁹⁶ Нам кажется, что миф о классовой борьбе в данном случае успешно развеян в последнее время А.В. Петровым, рассматривающим эти события сквозь призму не классового, а социального противостояния «менших» и «вятших».⁹⁷ Соглашаясь в целом с его выводами, мы позволим себе конкретизировать некоторые эпизоды, что исходит из нашего общего понимания их в рамках рассмотрения новгородско-монгольских отношений.

Итак, при кульминации событий представлены четыре стороны: «меншии», «вятшии», они же «бояре», татары и князь (судя по Лаврентьевской летописи, с братьями).⁹⁸ Безусловно, главными действующими лицами являются здесь монгольские послы. Они диктуют условия, которые сводятся к проведению переписи — «числа». Как мы видели, это требование вызвало среди простых новгородцев, и без того взбудораженных событиями последних лет (по крайней мере, с 1255 г.), бурное недовольство. Исходя из суеверного (по нашим рациональным представлениям) страха перед переписью, «меншии» вообще отказались участвовать в «числе».

Ситуация накалилась до предела. Тем более что «вятшие», видимо, не усматривали иной альтернативы, как подчиниться требованиям послов. В чем же они могли конкретно заключаться? Что предполагало монгольское «число»?

Еще во второй половине XIX в. в литературе наметились разногласия по данному вопросу. Одним из первых разобрал его К.А. Неволин: «В перепись монголами вносимы были все вообще жители, кроме изъятых от платежа подати особенными ханскими ярлыками». И далее он рассуждает: «Как целию монгольской переписи было определить количество податей, которые покоренный народ должен был платить своим победителям, а для этого необходимо было взять в соображение имущество и источник доходов каждого лица, то она представляла не голое только исчисление лиц, но при имени каждого домохозяина в ней было показываемо также его податное имущество, бывшее источником его доходов, и количество подати, которое он должен был платить сообразно этому». Таким образом, К.А. Неволин расставляет следующие акценты: 1) переписи подлежали все категории населения (кроме специально оговоренных) и 2)»при переписи и дани монгольской обращалось внимание на имущество лиц».⁹⁹

С ним не согласился Н.Д. Чечулин. Заметив, что летопись не «дает прямых указаний, как производилось это "число": только ли считались люди, т. е. была ли это просто поголовная перепись, или производилось и какое-нибудь другое описание земель и оценка имущества», он все-таки отдает предпочтение первому варианту. Ряд летописных обстоятельств, по его мнению, указывает «на одинаковую для всех подать после переписи, подать поголовную».¹⁰⁰ Следовательно, сходясь в том, что переписи подлежали новгородцы различных социальных категорий, исследователи разошлись в вопросе ее сбора: учитывалось ли имущественное положение новгородского «налогоплательщика», или имел место уравнительный принцип.

Эти расхождения были отмечены А.Н. Насоновым. Сам же он присоединился к К.А. Неволину, подчеркнув, во-первых, что при переписи имелось ввиду обложение, «соразмерное силам плательщиков», а, во-вторых, «злоупотребление бояр при переписи имущества».¹⁰¹

Фактически согласился с такими выводами М.Н. Тихомиров. Развивая второй тезис А.Н. Насонова, он пишет, что в 1259 г. речь шла «о неправильном распределении налогов среди новгородцев, вследствие чего татарские поборы всей своей тяжестью падали на маломощных "меньших людей", а бояре сравнительно легко несли это бремя. Следовательно, — продолжает М.Н. Тихомиров, — "меньшие люди" сопротивлялись не установлению переписи, а ее условиям, отягощавшим именно бедные слои населения».¹⁰² В суждениях М.Н. Тихомирова прослеживается явное стремление придать событиям оттенок классовой борьбы. Вместе с тем он верно отмечает, что условия обложения исходили не только от внутренней ситуации, но и от монголов: «Система обложения создавала возможности для злоупотреблений, так как плательщики должны были облагаться данью в зависимости от своего имущественного положения, которое определялось хищными и продажными ханскими чиновниками».¹⁰³ Полагаем, что здесь важно не сильное определение в отношении татар, а констатация того факта, что «плательщики должны были облагаться данью в зависимости от своего имущественного положения».

В этой связи шагом назад является мнение, высказанное В.А. Буровым. Он считает, что «только черное, торгово-ремесленное население», то есть новгородцы входившие в сотни, «несло основные платежи». На это население и «должно было прийтись татарское "число", десятина».¹⁰⁴ Бояре же ничего не платили.¹⁰⁵

Думается, это неверно. Во-первых, общая постановка даннического дела у монголов была иной. Из источников известно, что данью облагалось все население, причем учитывалось его имущественное положение. Подход к жителям завоеванной страны у монголов зиждился в основном только на выгоде дани. «Среди благородных и подлых не бывает ни одного человека, который мог бы быть освобожден [от уплаты податей]», — говорит один китайский источник.¹⁰⁶

Естественно, что монголы были заинтересованы в сборе как можно большего ее количества, а это можно было сделать собирая дань не с имущественно маломощного черного люда (но и с него тоже), а, наоборот, с имущественно обеспеченного слоя: в новгородском случае — с «вятших», бояр.¹⁰⁷ Во-вторых, сама летопись свидетельствует, что от монголов страдали и бояре.

Вместе с тем историки отмечают, что летописные сентенции по этому поводу противоречат друг другу. Действительно, если в одном случае «звери»-татары пьют «боярскую кровь», то в другом — бояре «творят собе легко, а меншимъ зло».¹⁰⁸

«Не все ясно в этом рассказе, — пишет, к примеру, В.Л. Янин. — И прежде всего кажутся противоречивыми морально-социальные оценки летописца ... Совместить эти оценки возможно, только разделив их. Первая сентенция, несомненно, отражает позицию летописца; вторая, по-видимому, принадлежит боярам. Татары прибыли в Новгород пить кровь боярскую, но бояре находят способ сделать себе легко, а меньшим зло, иными словами, перекладывают тяжесть "числа" на меньших, чернь».¹⁰⁹ К этой точке зрения присоединяется (с некоторым «коррективом») А.В. Петров:»путь разрешения данного противоречия, предложенный В.Л. Яниным, правилен».¹¹⁰ Позволим себе усомниться в этом.

Итак, после решительного отказа «меньших» дать «число» на вече, превратившемся в «супор», «вятшие» вначале, видимо, попытались убедить «чернь», а затем просто стали требовать от нее покорства. По словам летописи, «вятшии велятся яти меншим по числу». Дело шло к междоусобному столкновению, о чем недвусмысленно повествует лето-писец.¹¹¹ Но этого не случилось. Нам неизвестно достоверно, почему удалось избежать кровопролития, но, судя по тексту, из-за того, что вмешался Александр Ярославич. «И бысть заутра, съеха князь с Городища, и оканьнии Татарове с нимь...».¹¹² Этим единственно верным поступком он как бы разрубает туго затянутый узел возникших противоречий. Понятно, недовольство осталось. И из-за того, что пришлось пойти на мероприятие, неизвестно какие кары сулящее, и из-за того, что для «вятших» — бояр — «злых светом» — выплата дани не была связана с таким напряжением, как для «менших». Поэтому, по мнению новгородского летописца, «творяху бо бояре собе легко, а меншимь зло». Но бояре отнюдь не были избавлены от общей переписи и, следовательно, от дани, как доказывает В.А. Буров. Летописец совершенно определенно сочувствует не только «меншим», но и «вятшим», когда говорит, что «звери дивияя», т. е. монголы, наведены Богом «ясти силныхъ плъти и пити кровь боярьскую».¹¹³

О боярской переписи свидетельствует и сама конструкция летописной фразы. Приведенные слова о боярах предваряются таким началом предложения: «И почаша ездити оканьнии по улицамъ, пишюче домы христьяньскыя...».¹¹⁴ Под «домами христианскими», таким образом, понимаются, безусловно, и дома-усадьбы новгородских бояр.

Итак, перепись прошло все «светское» новгородское население. Но что являлось критерием сбора дани? Была ли она поголовной (подушной), имущественной, поземельной или какой-то иной? Мы же видели, что в историографии на этот счет нет единства. Источник говорит лишь достаточно определенно и ясно об одном — перепись была подворной. «Регулярному сбору налогов с покоренных народов предшествовала подворная перепись, получившая на Руси название "число". Писцы-"численники" методично описывали дворы на территории каждого русского княжества». Так видит ситуацию А.П. Григорьев.¹¹⁵ Видимо, в целом с ним можно согласиться.¹¹⁶

Достигли ли монголы своей цели в Новгороде? Стал ли он по результатам переписи регулярно выплачивать дань? В этой связи обращает на себя внимание сообщение Лаврентьевской летописи о том, что после переписи «Александра же оудержаша Нооугородци и чтиша и много. Олександр же давъ имъ рядъ и поеха с честью въ свою отчину».¹¹⁷ Видимо, речь идет о каких-то переговорах между Александром и новгородцами, касавшимися прежде всего их взаимоотношений. Они закончились успешно, стороны «урядились», существовавшая прежде конфликтная ситуация была преодолена. Вместе с тем вполне вероятно, что обсуждался по свежим следам и «татарский» вопрос. Возможно, что «ряд» предусматривал и какие-то обязанности Новгорода в отношении выплаты даней.¹¹⁸

Для решения этих вопросов историки также, как правило, обращаются и к более поздним событиям — 1270 г.¹¹⁹ При этом наметились противоположные точки зрения. В.Л. Янин предполагает, что «дань с Новгорода поступала регулярно, и у хана не было причин для недовольства и вмешательства».¹²⁰ А.Л. Хорошкевич сомневается в этом: «Сбор ее еще не стал регулярным явлением, ее нужно было "просить", а не просто взимать». «Впрочем, этот вопрос нуждается в дальнейшем изучении», — добавляет она.¹²¹ Думается, все-таки, что ее предположение более близко к реальной ситуации. Однако при этом необходима оговорка: видимо следует исходить из того, что собирание дани на Руси монголами никогда не было жестко регламентировано. «Твердой» дани как по количеству, так и по срокам сбора также никогда не существовало.¹²² Отсюда и термин «прошать». Это характерно не только для Новгорода, но и других русских земель.

Таким образом, в Новгородской летописи в отличие от Лаврентьевской перед нами довольно подробно предстает деятельность монголов в русских землях, направленная на организацию даннического дела. Мы видим этапы и принципы, а также приемы и методы сбора различных налогов, видим, так сказать, своеобразный алгоритм установления даннической зависимости на Руси.

Вместе с тем не приходится сомневаться, что Новгородская земля наряду с другими вошла в систему даннических отношений, систему общерусского ордынского «входа», испытав все тяготы этой зависимости. Об этом свидетельствуют и известия 1270 г., и факты привлечения Новгорода к уплате дани великими князьями позднее, равно как и борьба между ними за преобладающее влияние в нем.

3

Итак, перепись на Руси произошла; между Русью и Джучиевым улусом устанавливаются даннические отношения. Вооруженные «числом» монголы принялись за дело. О том, как это происходило, мы узнаем из последующих летописных записей. В 1262 г. в ряде городских центров Северо-Восточной Руси произошло восстание. При рассказе о нем исследователи обычно пользуются версиями Лаврентьевской летописи, а также Устюжского летописца.

Сообщение Лаврентьевской летописи, которая «дает самую раннюю и наиболее живую картину событий 1262 г.»,¹²³ состоит из двух частей (как, впрочем, и в ряде других летописей). Первая говорит в целом о причинах восстания и констатирует факт самого восстания, вторая конкретизирует возникшую ситуацию. Рассмотрим начальную часть летописной статьи.

«Избави бог от лютаго томленья бесурменьскаго люди Ростовьския земля, вложи ярость в сердца крстьяномъ, не терпяще насилья поганыхъ изволиша вечь и выгнаша из городов из Ростова, изъ Володимеря, ис Суждаля, изъ Ярославля. Окупахуть бо ти оканьнии бесурмене дани и от того велику пагубу людемъ творяхуть, роботяще резы и многы души крстьяньскыя раздно ведоша. Видевше же человеколюбець Бог, послуша моленьа Материя избави люди своя от великыя беды».¹²⁴

Известие Лаврентьевской летописи показывает нам непосредственные последствия переписи 1257 г., так сказать, в действии. Мы видим средства и методы, которые использовались монголами при сборе дани с населения северо-восточных городов. Оказывается, сбор дани был отдан на откуп «бесурменам». Под «бесурменами» здесь понимаются мусульманские купцы.

По А.Ю. Якубовскому, купцы-мусульмане¹²⁵ еще до завоевания Средней Азии Чингис-ханом поддерживали монголов.¹²⁶ Многие из них, часто бывая в Монголии, «вели непосредственную торговлю с монголами». «А некоторые из этих купцов, вернее из купеческих компаний, так прочно связали себя с интересами торгово-денежных отношений Восточной Азии, что держали в своих руках даже торговлю между Монголией и Китаем».¹²⁷ Более того, мусульманские купцы играли огромную роль и во властных структурах монгольской государственности.¹²⁸ А.Ю. Якубовский приводит широко известный пример, что более 75 лет Туркестан находился фактически на откупе у крупного торгового дома: сначала (до 1238 г.) у богатого купца Махмуда-Ялавача, а затем до 1289 г. его сына Масуд-Бека. Эти «купцы-откупщики были фактически настоящими правителями огромной страны».¹²⁹ Известно также, что другой мусульманин — Абдурахман занимался откупническими операциями в Китае.

Как видим, монголы Золотой Орды аналогичные принципы налогового сбора использовали и на Руси. Русь не стала исключением, и ее, видимо, на рубеже 50—60-х годов XIII в. наводнили знающие свое дело мусульманские купцы-откупщики.¹³⁰ «Пожалуй, нигде в монгольской империи мусульманские купцы не получили такого признания и таких выгод, как в Золотой Орде при Бату и его преемнике Берке-хане».¹³¹ Вот и на Руси «окупахуть бо ти оканьнии бесурмене дани и от того велику пагубу людемъ творяхуть: роботяще резы и многы души крстьяньскыя раздно ведоша». В этих горьких словах слышится живой голос современника, сообщающего о сборе дани, при котором творились насилия и злоупотребления. Насилия были следствием того, что русский народ не мог примириться с «томящими» их иноземцами-иноверцами, принесшими новые порядки.

Во второй части летописного известия, излагающего конкретные обстоятельства, связанные с восстанием, нас прежде всего привлекает сообщение о приезде ханского представителя. «Бе бо тогда титям приехалъ от цесаря Татарьского именем Кутлубии золъ сыи бесурменинъ».¹³² Здесь очень много непонятного. Что такое или кто такой «титям» или «титяк»? К кому относится имя «Кутлубий» — к «титяму» или к «цесарю Татарьскому»? Кто такой сам «цесарь Татарьский» — великий или ордынский хан? Не только не вносят ясность, но, наоборот, запутывают дело другие летописи. В Воскресенской, например, читаем: «Бе бо того лета приехалъ Титямъ посломъ на Русь отъ царя Татарскаго, именем Кутлубий».¹³³ Симеоновская летопись дает такой текст: «Бе тогда приехалъ титамъ на Русь отъ царя Татарскаго, именем Кутлубии».¹³⁴

А.Н. Насонов, обращаясь к этому сюжету, полагает, что «откупщики приезжали на Русь в начале 60-х гг. XIII в. от императора монгольской империи, а не от Берке».¹³⁵ Этот вывод ученый сделал, во-первых, на основании того, что «царем» или «цесарем» в летописях до 1265 г. назывались монгольские императоры, а не ханы, правившие в Сарае, а, во-вторых, на созвучии имени Кутлубий с именем тогдашнего «каана» — императора Хубилая (1259—1294).¹³⁶ Если первое наблюдение, возможно, является верным,¹³⁷ то второе вызывает сомнения. Дело в том, что не меньшее соответствие имя «Кутлубий» находит в имени известного на Руси баскака Кутлубуги, кстати связанного своим пребыванием с Ростовом,¹³⁸ называемого А.Н. Насоновым центром вечевого сопротивления этого времени.¹³⁹

Теперь о слове «титям». Безусловно, это не имя собственное, о чем толкуют поздние летописи, а за ними и А.Н. Насонов.¹⁴⁰ В форме «тетим» («титим» древнетюркских текстов) оно переводится как «упрямый, упорный, стойкий, решительный».¹⁴¹ В памятниках древнетюркской письменности, возникших еще до ордынского нашествия, встречается и близкое к ним слово «тетиг» («тетик»), что означало «сообразительный, понятливый, сметливый».¹⁴² Позже оно стало значить «проворный, бодрый, дельный, опытный в советах».¹⁴³

Следовательно, «титям» это определение каких-то качеств «Кутлубия»-Кутлубуги и, видимо, если исходить из того, что он к тому же «зол сыи бесурменин», в глазах русских людей отнюдь не лестное.¹⁴⁴

Если наши наблюдения верны (не приводя никаких аргументов, также считает Дж. Феннел: «Кутлу Бег, который был представителем хана Золотой Орды»¹⁴⁵), то принципиальные построения А.Н. Насонова далеко не бесспорны. «Кутлубий» — не император Хубилай, а мог быть посланником хана Джучиева улуса Берке.¹⁴⁶ Следовательно, неверной является и дальнейшая трактовка событий, произошедших (или, наоборот, не произошедших) после восстания. Их А.Н. Насонов связывает со смутами, положившими начало отделению Золотой Орды от империи: «Момент для призыва к восстанию мог быть благоприятным».¹⁴⁷

В любом случае, по нашему мнению, эти смуты напрямую не сказались на Руси. К восстанию привела сама внутренняя ситуация на Руси, те мусульманские чиновники, которые творили «великую пагубу» и «лютое томленье». Не последнее значение имели и религиозные мотивы.

Еще в самом начале разбираемого текста христиане противопоставляются «бесурменам»-«поганым»: «вложи ярость в сердца крстьяномъ не терпяще насилья поганыхъ».¹⁴⁸ Летописец, передавая общее отношение народа, обрушивается на религиозного отступника Изосиму. Прежде Изосима был «мнихъ образом», но выделялся из прочих тем, что был «точью сотоне съсудъ: бе бо пьяница, и студословець, празнословець и кощюньникъ». Закономерным итогом его падения стал переход в мусульманство: он «отвержеся Христа и бысть бесурменинъ, вступивъ в прелесть лжаго пророка Ма[х]меда». Перейдя в мусульманство, поддержанный ханским представителем («того поспехом») «оканныи лишеникъ» еще более «разошелся», «творяше хрьстьном велику досаду, кресту и святым церквам поругался». Но возмездие не заставило себя долго ждать: «егда же люди на врагы своя двигшася на бесурмены, изгнаша, иных избиша, тогда и сего безаконного Зосиму оубиша в городе Ярославли, бе тело его ядь псом и вороном».¹⁴⁹ Явная оппозиция «христианство — бесурмене» наглядно демонстрирует, что дело было не только в насилии при сборе дани, но и в иноверии. Разность вер являлась наряду с «тягостями» движущей силой народного недовольства. Мотив веры, как мы видели, звучал в Новгородских событиях 1257—1259 гг. Он будет на переднем плане и позднее: тверское восстание 1327 г., по некоторым данным, тоже разразилось не в последнюю очередь из-за слуха, что Чол-хан едет «бесурменить» тверичан.¹⁵⁰

Было ли организовано выступление 1262 г.? И кто его организатор? Лаврентьевская летопись об этом умалчивает. Но есть сообщения указывающие на то, что во главе восстания стоял князь Александр Ярославич. Устюжский летописец прямо говорит, что «приде на Устюг грамота от великаго князя Александра Ярославича, что татар бита».¹⁵¹

Вопрос об участии князя Александра Невского (и, возможно, других князей) в восстании является принципиальным. Одна из основных позиций современной историографии состоит в противопоставлении в монгольский период поведения русской знати и русского народа. «Князья и бояре, — писал И.У. Будовниц, — стремились использовать народное бедствие в своих целях, для упрочения своей власти над основной массой населения, для увеличения своих привилегий и доходов. В то же время они стремились переложить все тяготы татарского ига на плечи трудового народа ... Непримиримую позицию по отношению к носителям ига занял народ».¹⁵² В отношении ситуации 1262 г. Л.В. Черепнин осторожно замечает: «Трудно сказать, сколь достоверно это известие о причастности названного князя (Александра Невского. — Ю.К.) к антитатарскому движению в городах Владимиро-Суздальской земли».¹⁵³ Более категоричен Дж. Феннел: «Но князья, и в том числе, конечно, Александр, не вдохновляли, не возглавляли и не поддерживали народное движение», «Александр не сделал ничего, чтобы поддержать этот дух сопротивления Золотой Орде».¹⁵⁴

Такого рода выводам противостоит точка зрения А.Н. Насонова, который принимает версии поздних летописей.¹⁵⁵ Исходя из положения, что откупщики не имели отношения к Золотой Орде, далее он развивает мысль следующим образом. «Если положение в империи позволяло надеяться, что изгнание за пределы Руси откупщиков, присланных от императора, не вызовет карательных мер со стороны татар, присланных из "Золотой Орды", то прикосновенность к делу Александра Невского как инициатора восстания становится вполне правдоподобной. Едва ли грамоты, рассылавшиеся по городам с призывом "татар бити", были подписаны Александром и им рассылались, но участие его в этом деле, отраженное летописью, теперь не представляется нам более плодом народной фантазии. Александр Невский мог первый узнать о событиях, имевших место в монгольской империи, сделать практический вывод из полученных сведений и подать сигнал к восстанию».¹⁵⁶

Признавая обоснованными утверждения А.Н. Насонова о причастности Александра Ярославича к восстанию 1262 г., мы, как уже указывали, не можем однозначно быть уверены, что «бесермены» представляли не Орду, а империю.

А.Н. Насонов приводит данные о том, что поездка в 1263 г. Александра Невского в Орду была связана не с тем, чтобы предотвратить кару, «ожидавшуюся после восстания», в чем «не было нужды» (из-за междоусобицы Орды и метрополии), а с происходившим в то время «усиленным набором среди русских» на монгольскую военную службу.¹⁵⁷ Ученый отмечает, что о «желании предотвратить кару после восстания» «нет данных».¹⁵⁸

Действительно, прямых данных нет. После изложения хода восстания Воскресенская летопись сообщает, что «того же лета князь великий Александръ восхоте поити въ орду ко цареви, дабы отмолилъ люди отъ беды».¹⁵⁹ По древнейшим житиям Александра Невского восстанавливается предыдущий текст, объясняющий причину этого. «Бе же тогда нужа велика от поганых и гоняхуть люди, велехоуть с собою воиньствовати». А.Н. Насонов упрекает автора Воскресенской летописи в том, что он «выпустил как раз существенные детали в объяснении причин отъезда великого князя в Орду и этим дал повод к неправильному толкованию текста».¹⁶⁰ Формально А.Н. Насонов прав. Но зададимся вопросом — почему летописец не включил текст о военном наборе? Если, конечно, исключить случайность, недобросовестность летописца и т. д., то ответ может быть один: летописец объединил рассказы о восстании и последовавшую за ним воинскую «угрозу» в один рассказ, т. е. войсковой набор он рассматривал как прямое наказание за восстание. Отвечать за это — участвовал он или не участвовал в нем — должен был князь.¹⁶¹ Это мы и видим.

Таким образом, наказание за восстание Русь понесла, ответ держал и Александр Ярославич, и, видимо, хан Берке подозревал его в участии, поскольку «удержа и царь, не пусти его в Русь». В какой-то степени он стал и жертвой восстания: после ордынской «зимовки», на пути домой он умирает.¹⁶²

Почему не было все-таки карательного похода? Это становится ясным в сравнении с восстанием в Твери 1327 г. В 1262 г. монголы, тем более высокие должностные лица не пострадали, как Чол-хан в Твери. Отсюда и «мягкость» наказания.¹⁶³

Сообщениям Лаврентьевской и Воскресенской летописей и Устюжского летописного свода обычно исчерпывают круг сведений, относящихся к восстанию 1262 г. Однако, нам представляется, есть и еще один источник, который возможно привлечь к этому же циклу. Речь идет о так называемых «Повестях Пафнутия Боровского», известных по его Житию и Волоколамскому Патерику.¹⁶⁴

Создателем Волоколамского Патерика есть «достаточные основания» считать Досифея Топоркова (вторая половина XV — после 1547 г.), племянника Иосифа Волоцкого и его же ученика. После 1515 г. он некоторое время (в 1520-е годы он живет уже в Симонове монастыре) проживал в Пафнутьевском монастыре. Об этом он пишет в Волоколамском Патерике так: «Изволихъ же писаниемь предати о жительстве отца Пафнутиа... елика отъ него слышахомъ и отъ ученикъ его, бывшая въ его обители и инде, еже онъ исповеда ученикомъ своимъ...».¹⁶⁵

Волоколамский Патерик был одним из последних литературных трудов Досифея, написанным примерно в 1545—1546 гг.¹⁶⁶ По поводу интересующих нас сообщений Досифей ясно пишет, что их Пафнутий «исповеда ученикомъ своимъ», в свою очередь, «слышавъ отъ техъ, иже постави Батый властели по русскимъ градомъ, иже баскаки нарицаеть техъ языка речь, и отъ деда своего Мартина слыша, иже и той бяше баскакъ въ граде Боровъсце».¹⁶⁷ Таким образом, в текст Волоколамского Патерика рассказы Пафнутия о старом времени попали сложным образом: ему рассказывали батыевы «властели», среди которых был и его дед, он рассказывал своим «учеником», те, в свою очередь, Досифею, который спустя 30 лет их записал. Уже один этот длинный путь заставляет относиться к ним, по крайней мере, настороженно.

Другим источником «повестей» Пафнутия Боровского является его житие, написанное Бассианом Саниным, первоначально бывшим монахом Пафнутьева Боровского монастыря. Бассиан умер в 1515 г., следовательно, оно написано ранее Волоколамского Патерика. Вместе с тем Патерик содержит в интересующей нас части сведения близкие к житийным, правда, в них не упоминается, как в Патерике, об их источнике. Сравним фрагменты текстов.

Житие (распространенная редакция)¹⁶⁸

I. «Сеи приснопомнимыи отецъ Пафнотие отъ колена агаряньска влекиися родом». (Далее следует текст о Батые и его разрушениях.) «Къ симъ же поставляетъ и властеля по всемъ градомъ, отъ безбожныхъ агарянъ, ихже баскаки нарицаетъ половецкимъ языкомъ. Отъ техъ колена и рода корень имать блаженныи сеи Пафнотие, якоже преже речеся».

II. «Сия же вся содеявъ безбожныи тои царь отъиде во иныя страны, и тамо убиенъ бысть, достоину злочестия приятъ месть окаянную свою душу зле изверже. Собравшимъ же ся изъоставшимъ благочестивымъ самодержъцемъ и паки благочестия свет просия; православнымъ собирающимся и множахуся по всехъ градехъ. И повелеваху православия держателе, благочестивымъ агаряньскаго безбожия началниковъ, аще не приступятъ ко благочестивеи вере, сих повелеваху смерти предавати. Отъ нихже единъ бе дедъ блаженнаго Пафнотия изволи благочестия семена прияти, и банею божественаго крещения породився отъ воды духа, Мартинъ нареченъ бысть и тако живяше во всякомъ благочестии».¹⁶⁹

Волоколамский Патерик¹⁷⁰

I. Батый «поставляет и властеля по всем градом от безбожных агарян, их же баскаки нарицает тех языка, речь от тех колена корень рода имат блаженный сей Пафнутие».

II. «Егда же убиен бысть безбожный Батый, вси держатели русскиа земли избивати повелеша Батыевы властели, поставленыя по градом, аще который не крестится; и мнози от них крестишась. Тогда и отца Пафнутиа дед крестися и наречен быс(ть) Мартин».

III. «Сиа исповеда учеником своим отец Пафнутие, слышав от тех, иже постави Батый властели по русским градом, иже баскаки нарицает тех языка речь, и от деда своего Мартина слыша, иже той бяше баскак в граде Боровьсце».

Как видим, тексты Жития и Патерика близки между собой. А.А. Зимин отдает предпочтение Патерику, но, как мы знаем, последний написан на лет 30 позднее. Но дело даже не в этом. Дело, в конечном итоге, в тех выводах, которые делает А.А. Зимин из рассмотрения Волоколамского Патерика. Во многом версия А.А. Зимина построена на сохранившемся только в Патерике фрагменте, что «сиа исповеда учеником своим отец Пафнутие, слышав от тех, иже постави Батый властели по русским градом, иже баскаки нарицает тех языка речь, и от деда своего Мартина слыша, иже той бяше баскак в граде Боровьсце». Мы уже указали на довольно сложный путь этого рассказа, прежде чем он попал (из третьих рук!) в Волоколамский Патерик.

Тем не менее А.А. Зимин пишет, что «нет оснований сомневаться в правдивости приведенного рассказа», поскольку «мы имеем дело не только с показаниями современников описанных событий (деда Пафнутия и других баскаков)». Конечно, продолжает он, мы «берем из него рациональное зерно, откидывая легенды о Батые».¹⁷¹ В этом случае рассказ говорит «прямо и недвусмысленно о том, что баскачество было ликвидировано в связи с народными движениями, в которых принимали какое-то участие и русские князья». А.А. Зимин при этом настаивает на отражении в нем событий 20-х годов XIV в., приводя в качестве примеров восстания 1320 г. в Ростове и 1327 г. в Твери.¹⁷²

В доказательство этого, он, во-первых указывает на «условия социально-экономического развития и политической жизни на Руси начала XIV в.», сводящихся в экономической сфере к «дальнейшему развитию производительных сил», а в политической — «росту политической роли Москвы» «в период борьбы Ивана Калиты за великое княжение». Во-вторых, эти общие базово-идеологические положения он и развивает, обращаясь к сообщениям Волоколамского Патерика и некоторых других источников. Простой расчет, исходящий из периода жизни Пафнутия Боровского, приводит А.А. Зимина к заключению, что дед Пафнутия Мартин повествует как раз о времени 20-х годов XIV в.¹⁷³

Полагаем, что А.А. Зимин слишком доверялся хронологической точности и достоверности рассказов Пафнутия Боровского. Обращаясь к внутренней критике Жития и Волоколамского Патерика, необходимо сказать следующее. Воспоминания деда Мартина, как отмечает А.А. Зимин, Пафнутий, будучи малолетним, мог слушать в самом конце XIV в. или в самые первые годы XV в.¹⁷⁴ Умер Пафнутий в 1477 г. в возрасте 83 лет.¹⁷⁵ Рассказывать услышанное от своего деда своим ученикам-послушникам он мог, видимо, уже в зрелом возрасте (40—50 лет, скорее в более преклонном), когда детские впечатления могли измениться и даже исказиться.

Самому деду Мартину во время общения с малолетним внуком было уже около 90 лет. Думается, воспоминания его о молодых годах были уже недостаточно четкими. Об этом, в частности, говорит связь событий XIV в., участником которых он был, с временами Батыя.

Важные дополнения в этой связи находим у И. Хрущова. «Рассказы преподобного Пафнутия о минувшем, — пишет он, — имели характер таинственно-религиозный и тем еще более увлекали слушателей. К тому же он пересказывал иногда ученикам свои собственные сновидения».¹⁷⁶ Кроме того, Пафнутий «держал в памяти летопись, а отчасти и хронологию событий XIV столетия», по преимуществу интересуясь «преданиями о великих князьях Московских».¹⁷⁷

Наконец, Я.С. Лурье также подмечает в ряде «Повестей отца Пафнутия» фольклорную основу. В Волоколамском Патерике это предания об Архангеле Михаиле, преградившем Батыю путь в Новгород, и о гибели Батыя от «богоданной секиры». К рассказам Патерика литературно-художественного свойства можно также отнести рассказ о воине и его жене, захваченной во время монголо-татарского нашествия, и «повесть» об инокине, видевшей в загробном мире пса, в земной жизни бывшего «агарянином», но творившим добрые дела христианам.¹⁷⁸

Таким образом, мы видим достаточно сложную, неоднородную текстологическую основу «Повестей преподобного отца Пафнутия», которые являются составной частью и его Жития и Волоколамского Патерика. Однако, несмотря на всю легендарность и фантастичность в отдельных случаях, в них можно увидеть и реальные черты. Смещенные и смешанные во времени, но доносящие до нас некоторые исторические реалии. Только повествования и Жития, и Патерика в большей степени соответствуют не историческим событиям 20-х годов XIV в., а коллизиям, имевшим место при восстании 1262 г. Фактически мы видим в ряде случаев большое соответствие летописных и агиографических данных. Особенно показательно сравнение последних с Устюжской летописью.

Рассмотрим по порядку. Во-первых, в обоих случаях отмечается размах восстания: в ряде летописей просто перечисляются города, а Устюжский свод, как мы отмечали, говорит о «всех градах руских». Упоминание «всех градех» имеется и в Житии. Во-вторых, если в Московском своде косвенно, то в Устюжском сообщении и в Житии, и в Патерике прямо говорится о княжеской инициативе в восстании. Устюжский летописец пишет конкретно: «И приде на Устюг грамота от великаго князя Александра Ярославича, что татар бита».¹⁷⁹ Житие связывает эти события с «убиением» Батыя в «иных странах».¹⁸⁰ После этого «собравшимъ же ся изъоставшимъ благочестивымъ самодержъцемъ и паки благочестия светъ просил; православнымъ собирающимся, и множахуся по всехъ градехъ. И повелеваху православия держателе, благочестивымъ агаряньскаго безбожия началниковъ, аще не приступятъ ко благочестивеи вере, сих повелеваху смерти предавати».¹⁸¹

В-третьих. Из приведенных слов мы видим, что одним из результатов восстания явился переход «агарянских властелей» в христианство, что спасает им жизнь. Религиозные аспекты восстания подчеркивают и летописные известия. Лаврентьевская летопись, а за ней и другие летописи приводят случай с «преступником» Зосимой, перешедшим в «бесурмены».¹⁸² Но это, так сказать, ситуация наоборот. Устюжские же события на конкретном примере рисуют «обращение» «татарина»-«ясащика» в христианскую веру. Этот «Буга богатырь», испугавшись княжеской грамоты, «пришед на вечье, и даби челом устюжаном на их воле, и крестися, а с девицею венчася, и нареченно бысть имя ему Иванн». Став православным, «Буга-Иван» постарался на ниве христианства. Летопись рассказывает о «чюде дивном»: вещем сне, в котором явился к нему Иоанн Предтеча, «глаголя: "На сем месте постави церковь мою во имя мое". И востав от сна своего, и потом постави на том месте, еже есть на Соколье горе, церкви Рожество Иванна Предтечи».¹⁸³ «Чудо» случилось и по Житию Пафнутия. Им нужно считать то, что одним из тех, кто «изволи благочестия семена прияти, и банею божественаго крещения породився отъ воды духа», был дед «блаженнаго Пафнотия», «нареченный» Мартином. В дальнейшем он «живяше во всякомъ благочестии», а в семье его сына Ивана родился и сам в будущем «преподобный» Пафнутий.¹⁸⁴

В-четвертых. Если обратиться к фольклорным «повестям» Патерика, то и здесь можно обнаружить их определенную близость к версии восстания 1262 г. по Устюжской летописи. «Въ то же время у некоего воина плениша жену. Он же, вземъ съ собою единаго пса да секиру, поиде в следъ ихъ. Они же приидоша въ некое село болярьское, людемъ выбежавшимъ, и обретоша множество пития. И многаго ради зноя, упившеся зело и спаху, яко мертви, воинъ же секирою поотсече всемъ главы. И влезъ въ едину отъ клетей и виде жену свою со княземъ ихъ лежащу на одре, такоже ото многаго пияньства спящу. Она же, видевши мужа, возбуди варвара. Онъ же вставъ и нача битися съ мужемъ ея, и, одолевъ ему, седяше на немъ, и наченъ имати ножь, хотя заклати его. Песъ же его, видевъ господина своего хотяща заклана быти, вземъ варвара усты за видение и за главу, совлече его со господина своего. Онъ же, вставъ, уби варвара, и, вземъ жену свою, новую Далиду, отиде, и сотвори ей, елико восхоте».¹⁸⁵

Этот рассказ о воине и его жене явно перекликается с пикантными подробностями поведения «ясащика Буги» в Устюге. Известно, что Буга «взял у некоего крестьянина дщерь девицу насилием за ясак на постелю».¹⁸⁶ И так же, как в варианте Патерика, «девка сказала Буге» о предстоящем избиении «татар». Инварианты окончания — убийство законным мужем «варвара» и женитьба (Буга «з девицею венчася») — не меняют сути дела: типологическая близость двух рассказов налицо.¹⁸⁷

Наконец, существует еще одна версия восстания 1262 г., практически отсутствующая в активном научном обороте, — изложение данных событий Никоновской летописью. «Того же лета съветъ бысть на Татарове по всемъ градомъ Рускимъ, ихже посажа властелей царь Батый по всемъ градомъ Русскимъ, и по убиении Батыеве сынъ его Сартакъ и по семъ инии. Князи же Русстии, согласившеся межи собою, и изгнаша Татаръ изъ градовъ своихъ; бе бо отъ нихъ насилие, откупаху бо богатыя у Татаръ дани и корыстоваахуся сами, и мнози люди убозии въ ростехъ работаху. И тако князи Русстии изгнаша Татаръ, а иныхъ избиша, а инии отъ нихъ крестишася во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Тогда же убиша въ Ярославле и Изосиму отступника, иже, отвержеся христианскиа веры и иночества, и бысть бесерменинъ золъ велми, и приатъ поспехъ отъ посла царева Титяка, и много зла творяше христианомъ, егоже убивше православнии христиане и повръгоша псом на снедь».¹⁸⁸

Как видим, Никоновская летопись объединяет все те сведения, которые мы рассматривали в «автономных» вариантах. В ней рассказ о восстании 1262 г. становится стройным, но вместе с тем охватывающим самые важные его проявления. Исходя из нашего анализа сообщений различных источников, представляется, что данная «краткая» версия Никоновского свода является вполне соответствующей реалиям «великого восстания» 1262 г. на СевероВостоке Руси.¹⁸⁹

4

«238 лет монголо-татарского господства над Русью, казалось бы, должны были оставить многочисленные свидетельства о системе чужеземной власти в покоренных русских княжествах, но этого нет. Сохранились яркие описания карательных и репрессивных действий ордынских ханов, их темников и баскаков в отношении русского населения, от его низов до князей включительно, но сведения об организации, структуре, функциях, круге прав и обязанностей иноземных властителей приходится собирать буквально по крупицам», — пишет современный исследователь истории средневековой Руси В.А. Кучкин.¹⁹⁰

Стоит задуматься — почему, действительно, в источниках нет столь же «ярких» описаний организации монголо-татарского «властвования»? Можно, конечно, посетовать на их тенденциозное «умолчание», или позднейшие утраты. Но, может быть, этой искомой, по мнению историков, столь всеохватывающей и пронизывающей все и вся на Руси организации и не сложилось?..

Говоря о времени установления ордынской зависимости в Северо-Восточной Руси, необходимо отметить, что татары первоначально попытались ввести жесткий режим зависимости. Приспособив к сбору дани существовавшую сотенную организацию, к ней в качестве контрольного органа, был добавлен институт баскачества. Непосредственно сбором дани стали заниматься откупщики-«бесермены». Однако уже в начале 60-х годов — после крупных выступлений горожан на Северо-Востоке Руси — от тотального откупничества ордынцы были вынуждены отказаться. В 1273 (или 1275) г. проводилась еще одна перепись,¹⁹¹ но она оказалась последней. Видимо, не имея достаточных возможностей для содержания постоянных воинских контингентов на Руси, встретившись с организованным сопротивлением, столкнувшись во многом с непривычными природными условиями (леса, болота), большими расстояниями при отсутствии дорог, татары не рискнули продолжить практику переписей и откупов.¹⁹²

Вопреки утверждениям А.Н. Насонова, ставшими основополагающими в советской исторической науке,¹⁹³ военно-политическая организация монголов на Руси создана не была. Нам представляется, что это довольно убедительно было показано еще В.В. Каргаловым.¹⁹⁴ Выше мы также пришли к выводу, что создаваемая монголами при переписи структура преследовала прежде всего фискальные, а не военно-политические оккупационные цели. А.Н. Насонов связывает «созданную» им военно-политическую организацию монголов с деятельностью на Руси таких представителей монгольского чиновничества, как баскаки. По институту баскачества имеется большая литература.¹⁹⁵

В целом многочисленные мнения ученых можно разделить на две большие группы. Представители первой отталкиваются от толкования Плано Карпини и осмысления функций баскаков И.Н. Березиным.¹⁹⁶ В их понимании деятельность баскаков в основном сводится к насилию над населением, во всяком случае к применению чрезвычайно жестких мер по управлению подвластными монголам территориями. Эти соображения являются общепринятыми и в отечественной историографии новейшего периода.

Другие исследователи, в основном обращаясь к персидским и армянским источникам, приходят к выводу о преимущественно «мироустроительной» деятельности монгольских баскаков.¹⁹⁷

Баскаки представляли собой постоянный институт ханской — по сути верховной — власти на Руси. Присутствие баскаков — ханских наместников означало прямую власть монголов над Русью, Русь становилась фактически подвластной территорией Золотой Орды. Одно из первых (и немногих) упоминаний баскаков связано с их военно-внешнеполитическими функциями (1269 г.).¹⁹⁸ Другое — по ярлыку Менгу-Тимура 1267 г. — с их внутренней — на Руси — деятельностью, сопряженной в основном со сбором дани.¹⁹⁹

Эти их функции вполне согласуются с трактовкой термина «баскак» не как «давитель», а «охранитель», «опекун», «ханский наместник».²⁰⁰

А.Н. Насонов, доказывая свою мысль о баскаческих отрядах, приводит названия множества населенных мест, связанных с термином «баскак». Это исключительно сельские поселения.²⁰¹ В то же время мы знаем всего лишь о нескольких баскаках, действовавших на Руси. Их местоприбыванием, как и в других странах, были города.²⁰² Баскаки являлись обладателями слишком больших должностей, слишком значимых в монгольской иерархии, чтобы находиться на периферии городов. Баскаков было, видимо, немного, и сидели они по городам, возможно, самым крупным в Северо-Восточной Руси.

Большое же количество названий поселений с корнем от «баскак» В.В. Каргалов связывает с «землевладением монгольских феодалов на Руси».²⁰³ Полагаем, что в этом случае можно говорить об этих пунктах как местах сбора (своза) дани (нечто вроде древнерусских погостов). Ведь баскаки отвечали за сбор налогов. В то же время военных отрядов, тем более больших, на Руси оставлено не было. Как в XIII в., так и в последующем при необходимости наказать тот или иной русский город или князя татары посылали отряд или отряды из Орды. Значит, постоянного контингента войска, как правило, не было.²⁰⁴

Татары на Руси были заняты в основном сбором дани. На это и была направлена деятельность баскаков и других чиновников. С этой точки зрения большой интерес представляет ярлык Менгу-Тимура (1267 г.). Ярлык начинается с адресата, и именно там упоминаются баскаки и другие должностные лица: «Слово людьскым баскаком и князем и полъчным князем и к данщиком и к писцем и к мимояздящим послом и к соколником и к пардусником».²⁰⁵

В ярлыке, видимо, представлена «вся чиновничья рать», представлявшая на Руси монгольских ханов в первые десятилетия после переписи. И на первом месте стоят баскаки.

Далее упоминаются «князи». Ряд исследователей полагает, что это татарские князья.²⁰⁶ Но ничто не мешает под ними понимать местных русских князей. Они принимали участие в переписях, видимо, с самого начала были причастны и к сбору дани, но под присмотром баскаков. Таким образом, баскаки и князья — это высшие должностные лица, представлявшие внешнюю власть (баскаки) и местную власть (князья). Им соответствуют категории чиновников рангом пониже: «данщики» и «писцы» и «мимояздящие послы». Переписью и сбором дани соответственно занимались под руководством баскаков «данщики» и «писцы».²⁰⁷ Могли ли быть «мимояздящие послы» — русскими «чиновниками»? Или эти проезжающие «послы» — монголы, сведений о которых в летописях достаточно.²⁰⁸ Если монголы, то либо низкого ранга, либо в перечислении стоят не совсем на своем месте: поскольку далее упоминаются только «соколники» и «пардусники».²⁰⁹ Но «мимояздящими послами» могли быть и княжеские чиновники. В это время и позже на Руси известен проездной суд наместников. «Типологически проездной суд наместников, — пишет В.Д. Назаров, — был ранней формой становления наместничьего, кормленщицкого управления».²¹⁰ Не могли ли эти «послы»-«протокормленщики» первоначально использоваться и для сбора дани в пользу монголов? Это вероятно и потому, что институт кормленщиков-наместников на Руси наследовал институту княжеского полюдья.²¹¹

Если наши предположения верны,²¹² то мы имеем указание на существование двух параллельных структур по сбору дани. Вся ли собираемая дань и другие повинности шли татарам, или часть официально отдавалась князьям — это вопрос.²¹³ Позже — в конце XIII — начале XIV в. — центр тяжести этого параллелизма сместился уже в сторону княжеской составляющей.

Обращаясь к вопросу о баскачестве на Руси, исследователи, как правило, заостряют также внимание на летописном рассказе о баскаке Ахмате, активно действовавшем в 1280-х годах в районе Курска.²¹⁴ Созданные им так называемые «Ахматовы слободы» А.Н. Насонов причислил к местам концентрации баскаческих отрядов.²¹⁵ На это В.В. Каргалов резонно возразил, что, по летописным известиям, эти слободы представляются «торгово-ремесленными поселениями, куда сбегалось население под защиту баскака», а сами «"Ахматовы слободы" были созданы незаконно и, видимо, в нарушение обычных норм отношений баскаков и местных князей».²¹⁶

На широком фоне взаимоотношений Орды и Руси рассматривает курские события В.А. Кучкин. Он предполагает, что «при передаче (ханами. — Ю.К.) представителям ордынской знати покоренных русских земель имела место определенная административно-территориальная реформа, лишь отчасти считавшаяся с территориальным делением русских княжеств в домонгольское время». И данное «летописное повествование содержит ценный, а в ряде случаев и уникальный материал, позволяющий судить об организации ордынской власти в покоренных русских землях и развитии этих земель в условиях чужеземного господства» в целом, а также «о повседневной практике, обычной деятельности ордынской администрации на Руси, ее взаимоотношениях с местными князьями».²¹⁷

Думается, что в этих, без сомнения, уникальных известиях говорится все-таки не столько о повседневности, сколько об экстремальной ситуации, вызванной конкретными причинами (неурядицами среди как монгольских вельмож, так и русских князей), и в том числе фактором территории, соседствующей с непосредственными владениями Орды. Распространять специфику отношений в этой зоне на все русские земли вряд ли правомерно, хотя, безусловно, какие-то общие черты могли иметь место.

В этом свете заслуживает внимания подход к курским коллизиям В.Л. Егорова. Важнейший его вывод состоит в том, что место, где произошли события, связано с понятием «буферная зона». Территориально-социальное предназначение этих зон автор формулирует следующим образом. Они ограничивали русские пределы с юга и «располагались на русских территориях, откуда большая часть населения после нашествия 1236—1241 гг. переселилась в более спокойные северные области. Появление таких зон — инициатива монголов, а их назначение — одна из форм эксплуатации русского населения, сохранившегося в порубежных районах. Буферные зоны не представляли непрерывной полосы, тянувшейся вдоль кромки русских княжеств. Каждая из них являлась замкнутым владением, власть в котором находилась в руках золотоордынских феодалов или откупщиков. Наличие буферных зон — характерная черта XIII в., когда русские княжества постепенно восстанавливали подорванные силы и не могли уделять внимания в значительной мере опустошенной пограничной со степью полосе. Хотя название "буферная зона" носит несколько условный характер, оно все же передает суть внутриполитического своеобразия таких районов. В XIV в. положение заметно меняется в связи с наметившейся тенденцией продвижения русских владений к югу, а также общим ослаблением Золотой Орды, приведшем к заметным территориальным потерям, особенно на западе. Все это способствовало исчезновению буферных зон...».²¹⁸ Что касается действий Ахмата, то В.Л. Егоров квалифицирует их лишь как попытку «создать на территории Курского княжества ... буферную зону... не подчинявшуюся русской администрации»,²¹⁹ попытку к тому же оказавшуюся неудачной.²²⁰

Итак, если мы можем с уверенностью отрицать наличие военно-политической организации монголов во главе с баскаками, то существование их самих на Руси — непреложный факт.

В литературе неоднократно рассматривался и вопрос о периоде их пребывания на Руси. Так, С.М. Соловьев, а также Б.Д. Греков и А.Ю. Якубовский полагали, что баскаки исчезают уже с конца XIII в.²²¹ А.Н. Насонов указал на время начала XIV в.²²² Поистине «судьбоносной» в советской историографии для решения этого вопроса стала статья А.А. Зимина. Выступая продолжателем взглядов на роль монголов на Руси А.Н. Насонова, А.А. Зимин вместе с тем «продляет» пребывание монгольских баскаков в Северо-Восточной Руси до 20-х годов XIV в., связывая падение этого института с восстаниями в Ростове (1320 г.) и Твери (1327 г.).²²³

Как мы показали выше, сообщения источника, на который опирается А.А. Зимин, должны, видимо, относиться к восстанию 1262 г.²²⁴ Но, несмотря на отнюдь не бесспорность его аргументации, версия А.А. Зимина была принята многими отечественными учеными.²²⁵ Нам представляется, что есть все основания вернуться к факту того, что институт баскачества существовал в Северо-Восточной Руси лишь несколько десятилетий — до начала XIV в., а не до 20-х годов XIV в.

В источниках же, относящихся к южной окраине русских земель, баскаки упоминаются и в середине XIV в.²²⁶ Источники эти — грамоты русских митрополитов, адресованные православно-христианскому населению территории, примыкающей к Червленому Яру и спорной между Рязанской и Сарайской епископиями.²²⁷ Около середины 1340-х годов такую грамоту пишет митрополит Феогност. Для нас наибольший интерес представляет начало грамоты: «Благословение Феогноста, митрополита всея Руси, к детем моим, к баскакам и к сотникам, и к игуменом и попом, и ко всем крестьяном Червленого Яру, и ко всем городом, по Великую Ворону».²²⁸ К середине 50-х годов XIV в. относится новая грамота — на этот раз митрополита Алексея. Начало этой грамоты, повторяя грамоту Феогноста, несколько конкретизирует ее: «Благословенье Алексиа, митрополита всея Руси, к всем крестьянам, обретающимся в пределе Червленого Яру и по караулом возле Хопор, по Дону, попом и дьяконом, и к баскакам, и к сотником, и к бояром».²²⁹ Как видим, в середине XIV в. здесь существовали баскаки. А.А. Шенников обратил внимание на ряд деталей. Митрополиты обращаются к ним как к «детем» своим, т. е. представителям православной паствы. С другой стороны, эти баскаки — «несомненно Золотоордынские татары, и достаточно знатные для занятия таких должностей».²³⁰ Этот же автор делает вывод и о «прямом подчинении Червленого Яра непосредственно хану».²³¹ Следовательно, баскаков митрополичьих грамот середины XIV в. необходимо отличать от баскаков, действовавших в Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в. Баскаки митрополичьих грамот служат на территории, непосредственно входящей в Золотую Орду и прямо подчиняющейся ханам. Вместе с тем и здесь положение баскаков менялось. По замечанию А.А. Шенникова, одно из различий между грамотами митрополитов состоит в том, что «среди адресатов грамот, перечисленных в обращениях, у Феогноста на первом месте стоят баскаки. А Алексей обращается в первую очередь уже не к баскакам, а ко "всем крестьяном" (христианам), которых Феогност упоминал лишь последними, баскаки же остались на четвертом месте после "всех христиан", попов и дьяконов». По мнению ученого, эта переориентация была связана с намечавшейся «замятней» в Орде, чутко уловленной Алексеем. В этой связи на первый план выдвигались в отсутствие князей «местные выборные общинные власти», отодвигая на второй план баскаков.²³²

К тому же, как отметил А.А. Шенников, между золотоордынской и русской (Рязанской) землями лежала «нейтральная» территория Елецкой земли.²³³ Нам представляется, что обе территориальные единицы возможно включить в «буферную» зону между собственно монгольскими и русскими землями, отличавшуюся некоторыми особенностями. В частности, Червленый Яр, по предположению А.А. Шенникова, — это «обладавшее некоторой автономией в рамках золотоордынского государства объединение нескольких татарских и русских территориальных общин без феодалов, с военно-демократическим управлением...».²³⁴

Возвращаясь на Северо-Восток Руси, зададим вопрос — с чем связана ликвидация института баскачества там в конце XIII — начале XIV в.?²³⁵ Видимо, с системой ордынской зависимости, которая сложилась на Руси. В силу тех или иных причин монголы не смогли установить жесткую зависимость, включающую постоянное нахождение на Руси крупного чиновничества, полностью контролирующего деятельность русских властных институтов. Зависимость в конечном итоге свелась к выплате дани — именно это становится основным элементом русско-монгольских отношений на многие последующие десятилетия.

Почти с самого начала сбор дани осуществлялся посредством откупничества, чем занимались мусульманские купцы. Откупщиков мы видим и позже. Видимо, и позже они вызывали недовольство своими злоупотреблениями. Но эти их бесчинства имели уже локальный характер (Ростов: 1289 и 1320 гг.). Таких крупных выступлений, как в 1262 г., мы не наблюдаем. Видимо, их деятельность уже не была столь разветвленной, как прежде. Это и понятно, ибо главными действующими лицами в русско-монгольских даннических отношениях уже с конца XIII в. становятся русские князья.

5

Даннические отношения в своем конкретном выражении могли иметь различные формы и осуществляться различными методами. Первоначально ханы сделали упор на собирание дани собственными силами, отсюда появление пресловутых «откупщиков» на рубеже 50—60-х годов XIII в. Но, не прижившись на Руси на уровне «откупов», получаемых иноземцами-купцами, откупная система позже стала действенным инструментом в руках русских князей и, более широко, городских общин, заинтересованных в выплате дани за счет общин других городов-государств. В связи со сказанным, возможно обратиться к «фискальной» деятельности Ивана Калиты.

В частности, по нашему мнению, она отразилась в завещании великого князя Дмитрия Ивановича 1389 г. В данном случае мы имеем в виду то, что в историографию вошло как «купли» Ивана Калиты. В духовной грамоте, как известно, Дмитрий Иванович «благославляет» своих сыновей Юрия, Андрея и Петра «куплями» «своего деда» (т.е. Калиты), соответственно Галичем, Белоозером и Угличем с тем, что «потягло».²³⁶

Находясь под впечатлением подробнейшего, тщательнейшего перечисления наследуемых географических пунктов, ученые, как правило, причисляли эти «купли» к приобретению прав на верховное землевладение, толковали как присоединение этих северных «княжеств» к московским владениям, либо относили к политическим мифам времени Дмитрия Донского.²³⁷

В связи с первым заключением С.М. Каштанов отмечал: «Мы бы не ограничивали значение слова "купля" сугубо землевладельческим содержанием ... Хотя именно этот смысл господствует в актовых формулах, тем не менее, когда речь идет о целых княжествах, нельзя отвергать и побочные значения, выясняющиеся из употребления термина в источниках других видов».²³⁸

Исследователь, далее, предлагает свое решение загадки «купель» Калиты. «В первой половине XIV в. "купля" скорее всего выражалась в праве посылки данщиков и таможенников в центр «купленного» княжества и равнялась взятию на откуп основных сборов в главных городах за определенное вознаграждение князьям-владетелям. Отсюда непрочность пребывания Галича, Белоозера и Углича в руках Калиты и его сыновей, отсутствие у них права передачи этих земель по наследству.

Тут мы сталкиваемся, возможно, с пережитком тех ленных отношений, которые состояли, по выражению К. Маркса, только из получения "даней", но не предполагали создания прочной территориальной власти».²³⁹

С таким пониманием «куплей» Калиты необходимо согласиться. Но С.М. Каштанов относит явление откупа к «пережиткам ленных отношений». По-нашему мнению — это не «пережиток», а целая «фискальная» система, существовавшая на Руси в XIV в.²⁴⁰

Можно привести в этой связи ряд примеров такого рода. Так, в 1316 г. новгородский владыка Давид в Твери «просити Новогородцев на окупь; и кончаша съ великимъ княземъ Михаиломъ Ярославичемъ пятью тысячь рублевь».²⁴¹ Видимо, и с Москвой Новгород находился в «откупных» отношениях, выплачивая «черный бор».²⁴²

Безусловно, в одной плоскости с «куплями» Иваном Калитой Галича, Белоозера и Углича находятся его «мероприятия» в Ростове, а также Ярославле. То, что происходило в Ростове, «даденном» Ивану Калите, красочно описано в «Житии Сергия Радонежского». В 1328 г. там «наста насилование, сиречь кня(же)ние великое досталося князю великому Иваноу Даниловичю, коупноже и досталося княжение Ростовьское к Москве. Оувыи, оувыи! тогда градоу Ростовоу, — горестно восклицает автор «Жития», — паче же и князем ихь, яко отяся от них власть, и княжение, и имение, и честь, и слава, и вся прочая потягну кь Москве». Далее описываются непосредственные деяния москвичей в Ростове. Они «взъложиста велику нужю на град да и на вся живоущаа въ нем, и гонение много оумножися. И не мало их от Ростовець Москвичем имениа своа съ ноуждею отдавахоу, а сами противоу того раны на телеси своем съ оукоризною въземлюще, и тыцима роукама отхождаахоу, иже последняго беденьства образ, яко не токмо имениа обнажни быша, но и раны на плоти своеи подяша, и язьвы жалостно на себе носиша [и претеръпеша] ... И бысть страх великъ на всехъ слышащих и видящих сиа, не токьмо въ граде Ростове, но и въ всех пределехь его».²⁴³

М.К. Любавский, в свое время, кратко заметил по этому поводу, что «речь идет, очевидно о взыскании татарского выхода».²⁴⁴ Н.С. Борисов развил это замечание: «Получив от хана распоряжение о сборе недоимок в Ростове (или попросту взяв на откуп эту статью дохода ханской казны), князь Иван вскоре предпринял суровые меры по отношению к задолжавшим ростовцам».²⁴⁵

Наблюдение Н.С. Борисова о взятии на откуп ростовской дани, таким образом, позволяет приравнять «купли» Белоозера, Галича и Углича²⁴⁶ к «насилованию» Ростова, что подтверждает наше предположение о существовании в этот период великокняжеских откупов, как «фискальной» системы.

Со связью «куплей» Ивана Калиты с уплатой «ордынского выхода» не согласен В.А. Кучкин. Он пишет, что «русская история XIV в. подобных сделок не знала. В те времена русские князья получали княжества по ханским ярлыкам, которые можно было купить».²⁴⁷ Как пример таких сделок он приводит приобретение в 1392 г. великим князем Василием Дмитриевичем Нижнего Новгорода.²⁴⁸ «Подобным образом, видимо, поступал еще прадед Василия Иван Калита, за большие деньги получая в Орде ярлыки на мелкие княжества...».²⁴⁹ «Предложенное объяснение характера "купель" Ивана Калиты снимает ... недоумения историков», — полагает историк.²⁵⁰

Действительно это так, если говорить с позиций покупки территории посредством получения ярлыка с целью временного управления ею.²⁵¹ Но ведь о ярлыках на Галич, Углич и Белоозеро, которые, по В.А. Кучкину, явились основанием «купли» этих земель, в источниках ничего не говорится. И ссылка на ситуацию 1392 г. ничего не проясняет. Следовательно, высказанные исследователем положения являются не более чем гипотезой, не исключающей других версий. По-нашему мнению, под «куплями» Ивана Калиты следует понимать не покупку собственно территории «княжеств» как административно-политических единиц Руси, а передача права сбора «выхода»-дани, в данном случае, в варианте «откупа», что широко практиковалось. Ситуация же с Нижним Новгородом совсем другая. Она, действительно, связана с политическим приобретением и выглядит как политическое дарение.²⁵²

Что же касается утраты политических прав, то они были относительны. Эти земли сохраняли возможность самостоятельного внутреннего развития, но были подчинены Москве в военно-и внешнеполитическом значении: соответственно в походах московских князей выставлялась местная рать, и сношения с Ордой осуществлялись «через» Москву. Отсюда, действительно, имела место «непрочность», неопределенность их статуса, что связано с временностью, эфемерностью этих «владений».

«Купли» Ивана Калиты необходимо рассматривать, таким образом, не сугубо во внутриполитической плоскости, а прежде всего в плоскости даннических отношений. Тогда, действительно, снимаются многие вопросы о самостоятельности или, наоборот, зависимости этих земель и их князей от Москвы. Не связка Калита — князья, а связка Калита — Орда здесь является определяющей. Следовательно, в грамоте Дмитрия Ивановича поднимается не столько внутриполитический вопрос, сколько «внешнеполитический» — даннический. Актуальным он был в 30-х годах XIV в., таковым же, видимо, оставался и позже.²⁵³

6

Итак, с рубежа 50—60-х годов XIII в. между Русью и Ордой устанавливаются даннические отношения.

Социальная природа даннических отношений достаточно подробно исследована отечественными историками и этнографами.²⁵⁴ Наиболее полно выглядят обобщения А.И. Першица. Он отграничивает дань от контрибуции с побежденных — с одной стороны, и от податей (налогов) с подданных, как более высокого уровня эксплуатации, — с другой. От первой дань отличают регулярные поборы, от вторых — то, что поборы совершаются не с собственной, а «с покоренной чужой общины (племени, города, государства)», остающейся при этом «более или менее самостоятельной». Мысль исследователя о сохранении самостоятельности побежденной общины представляется чрезвычайно важной при понимании сути даннических отношений. Развивая ее, А.И. Першиц пишет, что побежденные «в основном» не утрачивают «прежней экономической и социально-потестарной структуры коллективов». Экономическая самостоятельность выражается в том, что «данники располагают собственными, не принадлежавшими получателям дани средствами производства и эксплуатируются путем внеэкономического принуждения, которое распространяется не на отдельные личности, а на весь коллектив». Сохранение существующей политической системы следует из того, что «данники и получатели дани не интегрированы в составе одного этнического и социально-политического организма: во-первых, они принадлежат к разным племенам и народам, во-вторых, у них может быть разная социальная структура, равно как и производные от нее надстроечные формы».²⁵⁵ Итак, в пределах даннической системы существование и развитие общественных институтов побежденных народов происходит без особого влияния со стороны внешнего фактора.

Представляется, что именно таким образом и складываются отношения между Русью и Ордой. Прежде чем мы остановимся на них, несколько слов о сопутствовавших «ордынской дани» грабежах и разбоях. А.И. Першиц отмечает подобного рода отклонения. «Первоначальная, в эпоху разложения первобытнообщинного строя и в раннеклассовых обществах, данническая эксплуатация еще не вполне оторвалась от генетически и функционально близких к ней, но еще более примитивных порядков — военного грабежа и контрибуции», — пишет он.²⁵⁶ Все это имело место на Руси. Летописи часто фиксируют наше внимание на таких фактах, начиная со времени нашествия. Монголо-татары то и дело сбивались, так сказать, на неупорядоченный сбор даней: после военных или «посольских» экспедиций. Грабеж и разорения становятся итогом почти каждого появления монголо-татарского отряда в русских землях (другое дело — какова причина той или иной экспедиции; во многих случаях это бывало по просьбе самих тех или иных Рюриковичей). Точно так же, не гнушаясь, монголо-татары прибегали и к контрибуциям, как откупу от прямого грабежа. На эти татарские акции и обращали, как правило, свое внимание историки.²⁵⁷ Однако не походы, даже самые разорительные и грабительские, определяли магистральную линию в русско-ордынских отношениях, а дань.

И.Я. Фроянов, критикуя некоторые положения А.И. Першица,²⁵⁸ вместе с тем ряд его выводов принимает и, более того, развивает. Например, заключение «о генетической и функциональной связи даннической эксплуатации с военным грабежом и контрибуцией». По мнению И.Я. Фроянова, здесь «можно сказать и более определенно: военный грабеж, контрибуция и дань находились в тесном, органическом единстве, представляя собою исторически последовательные этапы и формы в сфере отчуждения прибавочного продукта победителями у побежденных».²⁵⁹ В этом ряду «данничестве — последняя и наиболее совершенная форма коллективного отчуждения прибавочного продукта, осуществляемого посредством войн. Дань собиралась в размерах определяемых договором, и, кроме того, взималась постоянно или ежегодно. В этом состоит главная особенность данничества сравнительно с военным грабежом и контрибуцией».²⁶⁰

Дифференцируя военный грабеж, контрибуцию и дань друг от друга функционально, И.Я. Фроянов в реальной исторической действительности видит по сути дела их неотделимость, сращенность. «Все названные формы, — пишет он, — возникая в разное время, не сменяют одна другую, а сосуществуют и даже переплетаются друг с другом, сохраняясь на протяжении многих столетий».²⁶¹ В качестве примеров он указывает на раннюю историю восточного славянства. В неменьшей степени, полагаем мы, это подтверждается и периодом русско-монгольских отношений.

И.Я. Фроянов обратил внимание и на, как казалось прежде, второстепенную, иную сторону данничества. Отношения между древними народами «строились не только на материальной вещной основе, но и на духовной, где религиозные воззрения, нравственные и этические нормы имели довольно существенное значение. Быть может, — отмечает он, — что духовный элемент был даже превалирующим в этих отношениях».²⁶² Даннические отношения, как продукт архаического общества, здесь не исключение. Поэтому «дань являлась многозначным институтом».²⁶³ Наряду с потребительской функцией «она была средством обогащения, приобретения сокровищ, которые имели прежде всего сакральное и престижное значение. Стало быть, за данью скрывались религиозные и этические побуждения, и с этой точки зрения она заключала в себе духовную ценность».²⁶⁴

К вопросу о данничестве как социальной системе обращается и Н.Н. Крадин. Определяя кочевнические общества ранних эпох как кочевые империи, он подразделяет их на «типичные кочевые империи», «даннические кочевые империи» и «переходные кочевые империи».²⁶⁵ Характерный пример «даннических кочевых империй», по мнению исследователя, — Золотая Орда.²⁶⁶ Тип этих отношений он определяет следующим образом. В «даннических кочевых империях» «кочевники и земледельцы входили в состав одного политического организма, но продолжали жить отдельно в собственных экологических зонах и сохраняли различные социально-экономические структуры. Их интеграция принимала лишь политический характер. Иногда это выражалось в том, что кочевники и земледельцы входили в состав одной общественной системы (т.е. в данном случае страны), иногда ограничивалось вассальной зависимостью земледельцев и горожан от номадов ... Взаимоотношения между кочевниками, с одной стороны, и земледельцами и горожанами, с другой, носили ограниченный характер и не выходили за рамки однонаправленных политических связей в форме навязываемого кочевниками регулярного взимания дани, либо закрепленного налогообложения. Кочевая аристократия, ставшая правящим классом в полиэтничном государстве, как правило, устранялась от непосредственного управления завоеванными территориями. К тому же вмешательство в управление часто было попросту невозможно из-за сложности бюрократического аппарата оседло-земледельческих государств. Вследствие этого эксплуатация, даже если она принимала самые жесткие формы, не затрагивала основ экономики и социальных отношений земледельцев и не трансформировала их с номадами в одну структуру. Все это вело к тому, что кочевники, являясь гегемоном в политической сфере, в социально-экономических отношениях оказывались более отсталыми, чем завоеванные земледельцы».²⁶⁷

Соглашаясь с Н.Н. Крадиным относительно взаимоотношений Золотой Орды и Руси как одного из покоренных оседло-земледельческих государств в целом, тем не менее заметим, что его заключение о политической интеграции кочевников и земледельцев, как представляется, противоречит его же тезису об устранении кочевой аристократии от «непосредственного управления завоеванными территориями». Это утверждение по сути предполагает сохранение не только прежних экономических и социальных отношений, но и политического строя ставших зависимыми народов, как это определяет А.И. Першиц.

Н.Н. Крадин допускает и иной, нежели данничество, тип экзоэксплуатации, когда земледельческая цивилизация не входит в состав кочевой империи. Но этот вариант экзоэксплуатации предусматривает получение непостоянного прибавочного продукта «путем многих видов внешнеэксплуататарской деятельности — грабежей, периодических набегов, войны, вымоганием так называемых "подарков", навязыванием неэквивалентной торговли и пр.» Вслед за А.И. Фурсовым он определяет этот тип как «дистанционная эксплуатация».²⁶⁸ Нам представляется, что именно дистанционная эксплуатация и присутствовала в отношениях Руси и Орды. Вместе с тем ее основой являлось, безусловно, данничество. Что же касается грабежей, набегов, прочего насилия, то, как опять-таки отметил А.И. Першиц, они, являя собой более примитивные и ранние формы внешней эксплуатации, при даннических отношениях лишь сопутствовали им.²⁶⁹ Наконец, «подарки» также можно считать составной частью даннической системы, о чем речь пойдет ниже. Таким образом, представляется, предложенная Н.Н. Крадиным типология отнюдь не нарушает основополагающих принципов даннических отношений, очерченных А.И. Першицем, главным из которых является сохранение на зависимой территории сложившегося до нападения общественно-политического устройства.

Вместе с тем некоторые летописные данные называют русские земли термином «улус», что, по мнению исследователей, может означать вхождение их в качестве части государственной территории в Золотую Орду.²⁷⁰ Представляется, что здесь не вполне учитывается неоднозначность термина»улус». Его первоначальное значение — народ, племя. Т.Д. Скрынникова приходит к выводу, что «социальный организм, обозначаемый монгольскими терминами irgen и ulus, не представлял собой государственного образования. Оба термина были идентичны термину "этнос", обозначавшему "народ, люди, племя"».²⁷¹ «Термины "ирген" и "улус" фиксировали социально-потестарную общность гетерогенного характера, аристократией которой являлся правящий род, чей этноним стал политонимом, обозначали крупные этно-социальные объединения, причем акцент делался на людях. Границы объединений, обозначаемых как "ирген улус", определялись не границами территорий, хотя последние и были достаточно определенными, а фиксировались кругом лиц, возглавлявших отдельные его части».²⁷²

В XIV—XV вв. в ряде случаев слово «улус» приобретает государственно-территориальный акцент. Но первоначальное значение тоже оставалось в обращении.²⁷³ Русские летописи позволяют трактовать «улус» не как подчиненные Орде и управляемые ханом земли, а как территорию, население которой платит дань, во всяком случае, такое понимание не противоречит смыслу текстов. Так, в летописи под 1348 г. сказано: «И слышавъ царь жалобу князя великаго, оже Олгердъ съ своею братию царевъ оулусъ, а князя великаго отчину, испоустошилъ, и выдал» литовцев Семену.²⁷⁴ В 1384 г. хан Тохтамыш, вручая тверское княжение Михаилу Александровичу говорит: «азъ улусы своя самь знаю, и кийждо князь Русский на моемъ улусе, а на своемъ отечестве, живетъ по старине, а мне служить правдою, и язь его жалую».²⁷⁵ Обращается к хану Тимур-Кутлугу и сын Михаила Тверского Иван, «моля его, дабы пожаловалъ его отчиною и дединою, а своим улусомъ, великим княжениемъ Тферским».²⁷⁶

В связь с вышесказанным можно поставить и сообщение Рогожской летописи под 1360 г.: «насла (хан Наврус. — Ю.К.) на князя Андрея Костьнянтиновича, дая емоу княжение великое, 15 темь».²⁷⁷ Это сообщение было проанализировано А.Н. Насоновым. Он писал, что «не исключена ... возможность, что слова "княжение великое 15 темь" свидетельствуют о количестве плательщиков (или семейств) в пределах "великого княжения Владимирского" (т.е. о 150 тыс. плательщиках), хотя возможно и другое объяснение: ничего нет невероятного в том, что территория великого княжения Владимирского делилась на 15 "туманов" или небольших областей, размеры которых определялись в соответствии с величиной взимавшейся дани».²⁷⁸

Таким образом, и «улус» и «тьму» возможно определить как лишь даннические единицы, не имеющие никакого отношения к территориально-государственной структуре Золотой Орды, непосредственно управляемой ханами.²⁷⁹

В современной литературе встречается и точка зрения, согласно которой русские северо-восточные земли рассматриваются в качестве вассальных. Так, В.В. Трепавлов пишет, что «в 30—40-х гг. XIII в. в результате монгольского завоевания, большинство русских княжеств и Новгородская земля оказались включенными в империю Чингисидов на положении "русского улуса" — вассальных податных владений».²⁸⁰ Что означает «улус» мы только что выяснили. Но можно ли говорить о вассалитете? В чем видит В.В. Трепавлов его проявления? «Подчиненность, — констатирует он, — выражалась главным образом в выплате дани — "ордынского выхода", ханской инвеституре князей, контроле над их политикой и периодическом привлечении князей к участию в военных походах ханов».²⁸¹

Что в этом «вассальном наборе» определяло основную линию отношений? Вероятно, дань, что отмечает и В.В. Трепавлов, подчеркивая «вассальные податные владения». Такую завуалированность структурообразующего звена подметил и А.И. Першиц: «В средние века вообще данничестве в соответствии с господствовавшей политической и правовой доктриной часто внешне оформлялось по образцу отношений сюзеренитета-вассалитета».²⁸²

В этой связи стоит остановиться на таком относительно новом для исторической науки подходе-методе, как изучение социальных комплексов. Впервые его применил исследовавший комплекс «дара» французский антрополог М. Мосс,²⁸³ а недавно — Ю.М. Кобищанов, исчерпывающим образом изучивший такое явление всемирной истории, как полюдье.²⁸⁴

Что понимать под «социальным комплексом»? По Ю.М. Кобищанову, «речь идет ... не о комплексах социальных и политических институтов, а о комплексах функций этих институтов», различных и многообразных по своему характеру. В том числе это могут быть функции социально-экономические, религиозно-ритуальные, символические и многие другие.²⁸⁵

По нашему мнению, к социальным комплексам могут быть отнесены и даннические отношения, интегрирующие самые различные функции всех сфер общественной жизнедеятельности: политической, экономической, военной, ритуальной, символической и т. д.²⁸⁶ Русско-монгольские отношения — ярчайший пример даннических отношений как крупного социального комплекса. Из такой постановки проблемы мы и будем исходить в дальнейшем, в частности, рассматривая княжеско-ханские отношения.

Итак, в XIII в. произошло столкновение двух крупных колонизационных потоков: татарского и восточнославянского. Последние освоили и продолжали осваивать восточные, а также юго-восточные степные территории. Степи были нужны и татарам, но только степи, поэтому они ограничились тем, что сдвинули основное русское население с юга — оно уходит теперь севернее. Это первое. Второе — татары заняли степную полосу вдоль Каспийского, Азовского и Черного морей. Территория севернее этой полосы стала «буферной зоной» со смешанным населением и монгольским управлением. Ее протяженность с севера на юг составляла от 50 до 200 км. К «буферным зонам» В.Л. Егоров относит земли южнее Курска, район Тульского степного коридора (с Куликовым полем) и земли вдоль южной границы Рязанской земли.²⁸⁷

На основной территории Северо-Восточной Руси установилась данническая зависимость. Уже при первом столкновении с русскими землями в 1237 г. татары потребовали уплаты дани. Собственно говоря, на этом их условия и исчерпывались. Не получив дани, они подвергли русские земли разгрому и разорению. После этого почти два десятилетия не существовало какого-либо упорядоченного взимания дани. Положение изменяется в конце 50-х годов XIII в., когда в Северо-Восточной Руси была проведена перепись населения. Именно она послужила точкой отсчета для получения монголо-татарами дани, называемой на Руси «выходом». Безусловно, «выход», наряду с другими введенными повинностями, лег тяжелым бременем на русское население, явившись дополнительным фактором в существовавшей на Руси системе сбора налогов. Вопрос о размерах и динамике ордынской дани достаточно подробно (насколько это возможно вследствие слишком кратких и немногочисленных упоминаний в источниках) рассмотрен в литературе.²⁸⁸ Вместе с тем, современные исследователи признают, что он «необычайно сложен и в настоящее время конкретного и однозначного ответа на него нет».²⁸⁹

Нам же важно еще раз подчеркнуть, что суть даннических отношений неминуемо влечет за собой вывод о сохранении монголами на Руси той общественной системы, которая сложилась к середине XII в. и продолжала развиваться в начале XIII в. Это констатируют все современные отечественные историки. Один из них, Г.А. Федоров-Давыдов, распространяет его и на более широкий ареал, охваченный завоеванием монголов. «В эпоху монгольских завоеваний, — пишет он, — те общественные системы, которые сложились к XIII в. на Руси, Волжской Болгарии, Хорезме, Крыму, в мордовских землях и в ряде других оседлых областей, испытав страшное потрясение в момент нашествия и потеряв огромную массу производительных сил, все же выстояли: выжили, сохранились в основных своих чертах».²⁹⁰

Итак, постановка вопроса о последствиях нашествия и даннической зависимости как сохранивших в целом сложившееся к тому времени на Руси общественное устройство не является каким-то нововведением. Вопрос заключается в другом. Какая структура общественных отношений была сохранена?

В современной российской историографии, как известно, сложилась концепция феодальных отношений на Руси, в социально-политической сфере отразившихся в системе феодальной раздробленности, представленной конгломератом княжеств с монархической (княжеской) формой правления.

Нам общественный строй Древней Руси видится по-иному, а именно, как не вступивший еще в стадию классовых отношений. По-иному представлена и политико-государственная составляющая такого общества. И.Я. Фроянов применил, как известно, понятие «город-государство», для которого была характерна широкая вечевая деятельность, как проявление прямого народовластия; княжеские институты при этом представали как органы исполнительной власти.

Поэтому, при согласии с выводом о сохранении в целом общественного строя на Руси при монголах, нас будет прежде всего интересовать вопрос — сохранилось ли именно это — города-государства — общественное устройство, или произошли кардинальные и необратимые изменения? С точки зрения установившихся даннических отношений — должно сохраниться. Но это лишь теоретический вывод.

В следующих главах мы попытаемся ответить на этот вопрос, рассмотрев последовательно наиболее важные институты политической власти Руси второй половины XIII—XIV вв.: княжеский и вечевой с сопутствующими структурами.

Примечания

1. См.: Рязановский В.А. К вопросу о влиянии монгольской культуры и монгольского права на русскую культуру и право // ВИ. 1993. № 7; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. Тверь; М., 1997. С. 339—391; Чукаева В.А. Русские княжества и Золотая Орда. Днепропетровск, 1998 и др.

2. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси: Феодальная Русь и кочевники. М., 1967. С. 150. См. также: Насонов А.Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 22; Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973. С. 29. — Г.В. Вернадский подметил, что «во время путешествия Плано Карпини в Северной Руси (1246 г. — Ю.К.) он не видел монгольских войск», в то время как «киевский регион, а также часть черниговского региона и Подолия находились под непосредственным контролем монголов»; именно отсюда и набирались рекруты в монгольскую армию (Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 148).

3. Стратонитский К.А. Монгольское управление покоренными Китаем и Арменией. М., 1913. С. 24.

4. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 13—14.

5. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы... С. 150.

6. ПСРЛ. Т. I. М., 1962. Стб. 474—475.

7. О начальных отношениях русской церкви и монголов см.: Охотина М.А. Русская церковь и монгольское завоевание // Церковь, общество и государство в феодальной России. М., 1990. С. 70—74, 76.

8. Насонов А.Н. 1) Монголы и Русь. С. 15—17, 145—146; 2) Татарское иго на Руси в освещении М.Н. Покровского // Против антимарксистской концепции М.Н. Покровского. Ч. 2. М.; Л., 1940. С. 84—85.

9. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII в. М., 1955. С. 269—270.

10. Павлов П.Н. К вопросу о русской дани в Золотую Орду // Учен. зап. Красноярского гос. пед. ин-та. Т. 13. Сер. историко-филологическая. Вып. 13. 1958. С. 80.

11. Каргалов В.В. 1) Внешнеполитические факторы... С. 155—157, 159—160 и др.; 2) Существовала ли на Руси «военно-политическая баскаческая организация» монгольских феодалов? // ИСССР. 1962. № 1. См. также: Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. М., 1978. С. 42—43.

12. Лимонов Ю.А. Работы А.А. Зимина о Северо-Восточной Руси XIII—XIV вв. и изучение проблемы баскачества // Спорные вопросы отечественной истории XI—XVIII веков. Тез. докл. и сообщ. Первых чтений, посвященных памяти А.А. Зимина. Ч. 1. М., 1990.

13. А.Л. Хорошкевич при этом ссылается на одну из его поздних работ (Vernadsky G. The Mongols and Russia. New Haven; London, 1953. P. 219—220). Г.В. Вернадский высказывал такую мысль еще в 20-х годах. Он писал, что в конце 50-х годов XIII в., «чтобы справиться с задачами военных операций в большом размере, монголам потребовалось усиление военных контингентов их армий. По всей вероятности, не Менке, а уже новый Великий Хан, Кубилай (1257—1294) предлагал взять часть нужных контингентов и с русских княжеств. Отсюда требование, чтобы русские князья дали "число"» (Вернадский Г.В. Начертание русской истории. Ч. 1. Прага, 1927. С. 81).

14. Если вначале, видимо, происходил принудительный набор, то в последующее время на службу шли добровольцы-наемники (Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. С. 40—43. См. также: Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. М., 1994. С. 436—437). — О русских военных отрядах на службе в Монгольской империи есть сведения в китайских источниках. Общая численность их доходила до десяти тысяч человек (см.: Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 94—96; Щебеньков В.Г. Русско-китайские отношения в XVII в. М., 1960. С. 99). Что касается конкретного количества поставляемых воинов, то об этом для Руси данных нет. Но, к примеру, в различных областях Азербайджана набор разнился довольно ощутимо: если Исфахан ежегодно поставлял конницу в составе тысячи человек, то Тастар — 10 человек, Дастабад — 2 человека и т. д. (Али-Заде А.-К. Социально-экономическая и политическая история Азербайджана XIII—XIV вв. Баку, 1956. С. 239).

15. Хорошкевич А.Л. Изменение форм государственной эксплуатации на Руси в середине XIII в. // Общее и особенное в развитии феодализма в России и Молдавии. Проблемы феодальной государственной собственности и государственной эксплуатации (ранний и развитой феодализм). Чтения, посвященные памяти академика Л.В. Черепнина. Тез. докл. и сообщ. Вып. 1. М., 1988. С. 155—156, 158.

16. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200—1304. М., 1989. С. 158.

17. Толочко П.П. Древнерусский феодальный город. Киев, 1989. С. 226—227. — А.А. Шенников, анализируя грамоты митрополитов Феогноста и Алексея (середина XIV в.) на Червленый Яр — территорию, пограничную с Золотой Ордой, также допускает, что сотниками могли быть «местные общинные выборные начальники». И если это так, добавляет он, «то налицо уже и довольно развитый общинный аппарат управления» (Шенников А.А. Червленый Яр. Исследование по истории и географии Среднего Подонья в XIV—XVI вв. Л., 1987. С. 19—20).

18. Григорьев А.П. Ярлык Менгу-Тимура: реконструкция содержания // Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. Вып. XII. Л., 1990. С. 80.

19. Там же.

20. Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды // ОИ. 1997. № 2. С. 53.

21. Там же. С. 54.

22. Подтверждением этого является и сама терминология. Если бы в русских землях учреждались новые должности, тем более во главе которых стояли бы монголы (или тюрки), то летопись отразила бы это во всех случаях. Но обозначение новой должности мы видим лишь в одном случае: неизвестный на Руси статус руководителя десяти тысяч — темника (тьма — tumen, тысяча же — minggan, сотня — jagun, десяток — arban), в то время как сохранились названия десятников, сотников, тысячников (тысяцких). Точно так же на Руси была обозначена не присущая для внутреннего ее устройства должность баскака, или даруги.

23. Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 156—157.

24. Владимирцов Б.Я. Общественный строй монголов: Монгольский кочевой феодализм. Л., 1934. С. 102—110; Бартольд В.В. Соч. Т. I. М., 1963. С. 451 и др.; Крадин Н.И. Кочевые общества. Владивосток, 1992. С. 139—142.

25. Данилова Л.В. 1) О внутренней структуре сельской общины Северо-Восточной Руси // Россия на путях централизации. М., 1982. С. 9; 2) Сельская община в средневековой Руси. М., 1994. С. 160—161, 245—246, 249—250.

26. Данилова Л.В. Сельская община... С. 250. — Судя по всему сохранилась и такая форма социально-территориальной организации, как волостная община, по мнению С. 3. Чернова, начавшая формироваться в предмонгольский период. Волость как «форма крестьянского землевладения и княжеская административно-податная единица» не была нарушена ни разорением Батыя, ни переписью 1257 г. Вообще «при такой системе (повторении переписей, как полагает С. 3. Чернов, примерно через 20 лет. — Ю.К.) новые поселения, не вошедшие в описание, получали определенные льготы в выплате податей, что могло вести к их численному росту и закреплению в качестве единицы расселения». Эти же «обстоятельства могли способствовать» и закреплению в целом волостной общины, «наиболее приспособленной для земледельческого освоения обширных пространств Московского и других великорусских княжеств» (Чернов С.З. Археологические данные о внутренней колонизации Московского княжества XIII—XV вв. и происхождение волостной общины // СА. 1991. № 1. С. 128—130).

27. Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда. Л., 1937. С. 170—171, 173. См. также: Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. СПб., 1908. С. 192—193; Шапиро А.Л. Соха как окладная единица в XIV — первой половине XVI в. // Проблемы социально-экономической истории России. СПб., 1991. С. 74; Кистерев С.Н. К характеристике системы даней в Древней Руси // Культура славян и Русь. М., 1998. С. 337, 348.

28. Головщиков К.Д. История города Ярославля. Ярославль, 1889. С. 44. См. также: Никольский Ф.Я. Путеводитель по Ярославской губернии. Ярославль, 1859. С. 206; Крылов А. Церковно-археологическое описание г. Ярославля. Ярославль, 1860. С. 204.

29. Головщиков К.Д. История города Ярославля. С. 44.

30. Там же.

31. Если это так, то тезис Г.В. Вернадского, что «народ Великого княжества Владимирского не делал попыток к сопротивлению» (Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 156), может быть подвергнут сомнению.

32. Это был не Василий Георгиевич, как его ошибочно называет Сказание, а Василий Ярославич (1241—1276) (Зонтиков Н.А. На Святом озере // Костромская земля. Краеведческий альманах Костромского фонда культуры. Вып. 3. Кострома, 1995. С. 31).

33. Цит. по: Бегунов Ю.К. Русская история против «новой хронологии». М., 2001. С. 54—56.

34. Миловидов И. Очерк истории Костромы с древнейших времен до царствования Михаила Феодоровича. Кострома, 1885. С. 56.

35. Зонтиков Н.А. На Святом озере. С. 32. — Позднее, это озеро, находящееся примерно в двух верстах от впадающей в Волгу реки Костромы, было названо Святым (Там же. С. 35—37).

36. См. с. 185 настоящей работы.

37. Зонтиков Н.А. На Святом озере. С. 35.

38. Там же. С. 33. — Именно эту дату приводил К.А. Булдаков (Булдаков К.А. Кострома в борьбе с монголо-татарскими вторжениями на Русь (XIII—XVI вв.) // Северо-Восточная Русь в борьбе с монголо-татарскими захватчиками. Ярославль, 1961. С. 22).

39. Впрочем, в отношении князя Василия Ярославича и сам автор признается в неопределенности его возможного появления в Костроме: «в конце 50-х гг.». Но ведь 1257 г. тоже относится к концу 50-х годов.

40. Зонтиков Н.А. На Святом озере. С. 33.

41. См., напр.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси... С. 265—274; Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль Древней Руси. М., 1960. С. 322—323; Янин В.Л. 1) Новгородские посадники. М., 1962. С. 144—149; 2) «Черный бор» в Новгороде XIV—XV вв. // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. М., 1983. С. 98—99; Хорошкевич А.Л. 1) Городские движения на Руси второй половины XIII — конца XVI вв. // Социально-экономическое развитие России: Сб. ст. к 100-летию со дня рождения Николая Михайловича Дружинина. М., 1986. С. 42—43; 2) Изменение форм государственной эксплуатации на Руси в середине XIII в. С. 158—160; 3) Монголы и Новгород в 50-е гг. XIII в. (по данным берестяных грамот № 215 и 218) // История и культура древнерусского города. М., 1989; Григорьев А.П. Ярлык Менгу-Тимура... С. 79—81; Петров А.В. О борьбе «старейших» с «меньшими» и выступлениях «крамольников» в Новгороде второй половины XIII в. // Вестн. ЛГУ Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. Вып. 1. 1991. Январь; Буров В.А. Очерки истории и археологии средневекового Новгорода. М., 1994. С. 120—123; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 157—158.

42. НПЛ. С. 82, 310.

43. Делюмо Ж. Ужасы на Западе. М., 1994. С. 149—151.

44. НПЛ. С. 74, 286; ПСРЛ. Т. XXV. М.; Л., 1949. С. 126.

45. См.: Янин В.Л. К хронологии и топографии ордынского похода на Новгород в 1238 г. // Исследования по истории и историографии феодализма: К 100-летию со дня рождения Б.Д. Грекова. М., 1982. С. 146—158.

46. Хотя о какой-либо его роли в северо-восточной переписи летописи умалчивают.

47. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 15, прим. 5.

48. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси... С. 158.

49. ПРП. Вып. 3. М., 1955. С. 467. — Об интересе монголов к торговым делам Новгорода говорит одна из новгородских княжеских грамот 60—70-х годов XIII в., данная рижанам со ссылкой на Менгу-Тимура: «Менгу-Темерево слово клъ Ярославу князю: даи путь немецкому гости на свою волость. От князя Ярослава ко рижаномъ, и к болшимъ и к молодымъ, и кто гостить, и ко всемъ: путь вашь чисть есть по моеи волости; а кто мне ратныи, с тимъ ся самъ ведаю; а гостю чистъ путь по моеи волости» (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. № 30. С. 57. — См. также: Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 177—178).

50. Сагалаев А.М., Октябрьская И.В. Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Знак и ритуал. Новосибирск, 1990. С. 22. — «...Где бы ни нашли они (монголы. — Ю.К.) [лошадь], отбирали, более того, если на ней оказывался их знак (ведь каждый военачальник клеймил весь свой, а также отобранный [у населения] скот, выжигая на теле [животного] свой знак) и если даже [лошадь] была куплена у них самих, люди из другого отряда отнимали [лошадь] и наказывали [владельца] как вора» (Киракос Гандзакеци. История Армении. М., 1976. С. 168).

51. На это, по сути, указал еще М.Ф. Владимирский-Буданов: татарская перепись населения состояла кроме исчисления людей (об этом ниже) и в исчислении «движимого имущества — скота» (Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Ростов-на-Дону, 1995. С. 213). Обычай клеймения лошадей при поставке сохранялся и позже, когда уже «главными поставщиками лошадей для русских были татары и ногайцы из Астрахани и Казани. Они ежегодно доставляли на продажу в Москву табуны тысяч от 30 до 50. Часть этих лошадей, тысяч 5—8, по словам Котошихина, отбиралась местными воеводами про царский обиход, — лошадей записывали и запятнывали, остальных присылали потом в Москву. В Москве эти лошади продавались всякого чину служилым людям и иным чинам, причем с продажи и с записки тех лошадей, сопровождавшихся наложением пятен, собирались от покупателей записные деньги в Конюшенный Приказ. Затем лошади перепродавались из Москвы по всей России» (Ефименко П. Юридические знаки (Опыт исследования по сравнительному обычному праву) // ЖМНП. 1874. Ч. 176. С. 162).

52. Отмечая торгово-пошлинный характер тамги в целом, М.Ф. Владимирский-Буданов в то же время говорит о тамге в узком смысле слова: «при продаже скота» (привязная пошлина и роговая), а также упоминает «пятно» при купле-продаже лошадей. Он полагает, что эти и другие «бесчисленные частные виды пошлин» возникли на базе фискального (торгово-пошлинного) значения тамги (Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. С. 217—218). Но, возможно, было наоборот: сначала имело место конкретное и частное функционирование тамги, а потом уже понятие было обобщено для всех видов торгово-пошлинных операций? См. также: Ефименко П. Юридические знаки... С. 164—165; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 228—229.

53. Сагалаев А.М., Октябрьская И.В. Традиционное мировоззрение... С. 23.

54. Митиров А.Г. Генетические связи тамг тюрко-монгольских народов // Этногенез и этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий. Омск, 1979. С. 130. — Что касается сакральности, то «некоторые из знаков, служивших таврами для лошадей у восточных народов, по мнению их, способствовали плодородию и сохранению стад от всего дурного» (Соловьев Е.Т. Знаки собственности в России. Историко-археологический очерк. Казань, 1885. С. 45).

55. Сагалаев А.М., Октябрьская И.В. Традиционное мировоззрение... С. 20; Митиров А.Г. Генетические связи... С. 130.

56. Рогожская летопись, исходя, видимо, из реалий уже XIV в., отметила без всяких «обиняков», что «выгнаша ихъ не давше» (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. М., 1965. Стб. 32).

57. НПЛ. С. 82, 310.

58. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 13.

59. См. с. 129—132 настоящей работы.

60. В.А. Буров, исходя из фразеологической конструкции «беруче туску оканьнымъ Татаромъ», замечает, что «туску» «брали не сами татары, а "оканьнымъ татаром", т. е. для татар. Из этого напрашивается вывод, — продолжает он, — что сбор осуществляли сами новгородцы. Татары волость не объезжали, а пребывали в Новгороде» (Буров В.А. Очерки истории и археологии... С. 121). — Во-первых, нам представляется, что фраза, взятая В.А. Буровым в качестве основы, искусственно оторвана им от предыдущей: «и по волости много зла учиниша, беруче туску оканьнымъ Татаромъ». Вряд ли так («много зла учиниша») стал бы говорить летописец о самих же новгородцах. Во-вторых, возможно, что татары разделились: «руководство», действительно, находилось в Новгороде, а в волость были направлены другие монголы, о которых летописец обронил фразу — «инехъ много». Тогда становится понятным страх «послов», оставшихся в городе: «И нача оканьныи боятися смерти, рече Олександру: "даи намъ сторожи, ать не избьють нас"» (НПЛ. С. 82, 311), и необходимость помощи монголам Александра и его дружины: «съеха князь с Городища, и оканьныи Татарове с нимь» (Там же).

61. Древнетюркский словарь. Л., 1969. С. 594.

62. Добродомов И.Г. Выходъ, туска, харадж и другие фискальные термины в языках Среднего Поволжья // Диалекты и топонимия Поволжья. Вып. 3. Чебоксары, 1975. С. 52—53, прим. 10.

63. Там же. С. 48—50.

64. Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. II. М.; Л., 1941. С. 304.

65. Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 227.

66. Черепнин Л.В. Новгородские берестяные грамоты как исторический источник. М., 1969. С. 255.

67. Там же. С. 254—258.

68. Хорошкевич А.Л. 1) Изменение форм... С. 159; 2) Монголы и Новгород... С. 70.

69. Хорошкевич А.Л. 1) Изменение форм... С. 160; 2) Монголы и Новгород... С. 71.

70. Хорошкевич А.Л. Монголы и Новгород... С. 71, 72.

71. В летописи встречается известие о том, что «работяще люди христьяньския в резех» (ПСРЛ. Т. XXV. С. 144). Но эта «тягость» шла от мусульманских откупщиков (либо — но это исключительный случай — от изменников-соотечественников). Об этом см. ниже с. 185—187, 190.

72. Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 227.

73. Как «для содержания послов» определяет назначение «туску» и А.П. Григорьев, включая в нее и ямскую повинность (Григорьев А.П. Ярлык Менгу-Тимура... С. 81).

74. НПЛ. С. 82, 310.

75. Какие полки — тоже не совсем ясно. Возможно, что татарские, ибо под 1258 г. рассказывается о помощи татар новгородцам в отражении литовского нападения, в результате чего «взяша Татарове всю землю Литовьскую, а самех избиша» (НПЛ. С. 82, 310).

76. Там же. С. 82, 310.

77. Там же.

78. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 273.

79. Буров В.А. Очерки истории и археологии... С. 122.

80. Клепинин Н.А. Святой и благоверный великий князь Александр Невский. М., 1993. С. 89.

81. Чечулин Н.Д. Начало в России переписей и ход их до конца XVI века. СПб., 1889. С. 6. Ср.: «"число" более всего возмущало тогда русских, как печать осквернения варварством» (Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. С. 213).

82. Клепинин Н.А. Святой и благоверный великий князь Александр Невский. С. 89. — В последнее время на эти факты стали обращать внимание и современные отечественные историки. Так, В.Л. Егоров пишет, что «вольнолюбивые новгородцы не захотели потерпеть у себя дома реального проявления власти Золотой Орды в виде таинственной процедуры переписи всего населения, которая в глазах православных носила явно магический характер» (Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды. С. 53).

83. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994. С. 163 и сл.

84. Делюмо Ж. Ужасы на Западе. С. 18, 147—148, 151. См. также: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. С. 547—548. — Добавим к этим наблюдениям и выводам, что крупнейший русский психолог В.М. Бехтерев вывел общий «закон социальной инерции», куда должны быть отнесены описанные психообщественные явления (Бехтерев В.М. Избранные работы по социальной психологии. М., 1994. С. 247—259).

85. Фрэзер Дж. Дж. Фольклор в Ветхом Завете. М., 1986. С. 338. — Нечто подобное произошло и на американском континенте. Когда комендант форта Симеон в Британской Колумбии произвел перепись окрестных индейцев, то вскоре после этого многие из них умерли от кори. Индейцы приписали это бедствие влиянию переписи (Там же. С. 341).

86. Там же. С. 343. — На библейский рассказ в своей работе о переписях в России обратил внимание П. Кеппен. «Первое известное по истории исчисление людей было у израильтян при царе Давиде, — пишет он. — Весьма естественно, что грубый народ на такое небывалое предприятие со стороны правительства смотрел с некоторым ужасом. Это-то чувство выражено в самом Ветхом Завете» (Кеппен П. О народных переписях в России. СПб., 1889. С. 57, прим. 1). Комментатор Ветхого Завета предполагает, что Давид, решаясь на перепись, имел ввиду «смелый план дальнейших завоеваний или увеличения своих богатств» (Лопухин А.П. Библейская история Ветхого Завета / Репр. воспр. изд. 1887 г. М., 1990. С. 247).

87. Фрэзер Дж. Дж. Фольклор в Ветхом Завете. С. 339.

88. Там же. С. 340.

89. Там же. С. 341—342.

90. Ольдерогге Д.А. Системы счета в языках народов Тропической и Южной Африки // Africana. XIII. Л., 1982. С. 32.

91. Иорданский В.Б. Звери, люди, боги. Очерки африканской мифологии. М., 1991. С. 159.

92. Фрэзер Дж. Дж. Фольклор в Ветхом Завете. С. 339.

93. Там же. С. 343, прим. 1.

94. ПСРЛ. Т. I. Стб. 474—475.

95. См.: Фроянов И.Я. 1) Мятежный Новгород; 2) Древняя Русь; Петров А.В. 1) К вопросу о внутриполитической борьбе в Великом Новгороде XII — начала XIII вв. // Генезис и развитие феодализма в России: Проблемы социальной и классовой борьбы. Л., 1985; 2) Данные этнографии и возможности реконструкции некоторых моментов истории древнерусского Новгорода // Историческое познание: традиции и новации. Ч. 1. Ижевск, 1993.

96. См. прим. 41.

97. Петров А.В. О борьбе «старейших» с «меньшими»... С. 24—25.

98. ПСРЛ. Т. I.. Стб. 475.

99. Неволин К.А. Полн. собр. соч. Т. VI. СПб., 1859. С. 448.

100. Чечулин Н.Д. Начало в России переписей... С. 5, И. См. также: Осокин Е. О понятии промыслового налога и об историческом его развитии в России. Казань, 1856. С. 36; Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований. СПб., 1890. С. 179; Беляев И.Д. Судьбы земщины и выборного начала на Руси. М., 1905. С. 59; Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. С. 213.

101. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 15, прим. 5.

102. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 273.

103. Там же. С. 266.

104. Буров В.А. Очерки истории и археологии... С. 122.

105. Там же. С. 123.

106. «Краткие сведения о черных татарах» Пэн Да-я и Сюй Тина // Проблемы востоковедения. 1960. № 5. С. 137. См. также: Рязановский В.А. К вопросу о влиянии монгольской культуры и монгольского права на русскую культуру и право. С. 161—162.

107. Из истории монгольских завоеваний известны случаи, когда податные требования обращались к высокопоставленным лицам. Так, в Бухаре Чингисхан «потребовал от жителей составления списка главных лиц и старейшин города и к ним обратил свои денежные требования» (Бартольд В.В. Соч. Т. I. С. 478). В арабских источниках также сообщается, что монголы проявляли жестокость только по отношению к богатым (Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М.; Л., 1950. С. 228—229).

108. НПЛ. С. 82, 311.

109. Янин В.Л. «Черный бор» в Новгороде... С. 99.

110. Петров А.В. О борьбе... С. 25.

111. НПЛ. С. 82, 310—311. — Реконструкция событий, предложенная А.В. Буровым и расходящаяся «с традиционными представлениями о характере этого восстания» (Буров В.А. Очерки истории и археологии... С. 123), элегантна и логична (Там же. С. 122—123), но не совсем совпадает с летописным текстом. Текст все-таки дает основания говорить о св. Софии, как месте сбора не «вятших», а «меньших». Впрочем, видимо, здесь же состоялся и «супор»-вече между ними, не приведший к результату: обе группировки стояли на своем. «Меншие» — желали умереть за св. Софию, а «вятшие»-бояре — показывали пример: первыми «яшася по число».

112. НПЛ. С. 82, 311.

113. Нам поэтому представляется совершенно ненужным спор о позиции летописца (см.: Петров А.В. О борьбе... С. 25). Летописец в данном случае выступает достаточно объективно, одинаково сопереживая обеим сторонам, но резко отрицательно настроенным по отношению к татарам — «зверям» и «кровопийцам». Ср.: «Простодушный современник, проникнутый глубоко ненавистью к поработителям отечества, занес в свою памятуху, под 1259 годом, несколько строк, пропитанных душевною скорбью» (Передольский В.С. Новгородские древности. Новгород, 1898. С. 535).

114. НПЛ. С. 82—83, 311.

115. Григорьев А.П. Ярлык Менгу-Тимура... С. 80. См. также: Леонтович Ф.И. Древний монголо-калмыцкий или ойратский Устав взысканий. Одесса, 1879. С. 260—261; Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. С. 193. — О «подомном, посемейном» характере переписи для обложения данью оседлого населения говорит Г.А. Федоров-Давыдов (Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973. С. 34), о счете «по семейно-хозяйственным единицам» (на Руси — это двор (усадьба)) пишет В.Л. Егоров (Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды. С. 54).

116. Возможно, что принцип обложения данью по дворам стал «одной из причин резкого взрыва недовольства городских низов Новгорода против «численников»... При таком раскладе ремесленник со своего двора должен был выплачивать столько же, сколько и боярин с обширной усадьбы с многочисленной челядью» (Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды. С. 54).

117. ПСРЛ. Т. I. Стб.475. — Несмотря на бодрый тон летописца, новгородская миссия далась Александру Ярославичу с трудом. И это подчеркивается следующими словами самого же летописца, уже не скрывающего всех ее тягот: «Приеха из Новагорода Олександръ к святеи Богородице в Ростовъ в среду страстныя дне и кланяся святеи Богородици и целова крестъ честныи и кланяся епископу Кирилу: "отче святыи, твоею молитвою и тамо в Новъгороде ехалъ есмъ здоровъ, и семо приехалъ есмъ твоею молитвою здоровъ"» (Там же). «Боль и тяжесть этого похода» отмечает и Н.А. Клепинин (Клепинин Н.А. Святой и благоверный великий князь Александр Невский. С. 91).

118. См. также: Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 157—158; Клепинин Н.А. Святой и благоверный князь Александр Невский. С. 91).

119. НПЛ. С. 88—89.

120. Янин В.Л. «Черный бор» в Новгороде... С. 99.

121. Хорошкевич А.Л. Монголы и Новгород... С. 72.

122. Как отмечал еще И.Н. Березин, «величина налогов в разное время была также различна: русские князья платят дани более или менее смотря по обстоятельствам» (Березин И.Н. Очерк внутреннего устройства улуса Джучиева. СПб., 1864. С. 468).

123. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси... С. 160. — Д.С. Лихачев предполагал, что этот рассказ являлся частью «летописного свода княгини Марьи». «Составленный после того, как начались восстания против татар», он был «весь проникнут идеей необходимости крепко стоять за веру и независимость родины», как и рассказы о смерти ростовского князя Василька (мужа Марьи) и Михаила Черниговского (отца Марьи) (Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 285).

124. ПСРЛ. Т. I. Стб. 476. — Московский летописный свод добавляет к этому списку мятежных городов еще Переяславль (Там же. Т. XXV. С. 144). Версия Устюжского свода в этой части более лаконична, но в то же время по смыслу и более обобщающа: «Бысть вечье на бесермены по всем градом руским, и побиша татар везде, не терпяще насилия от них, занеже умножишась татарове во всех градех руских, а ясащики живуще, не выходя» (Там же. Т. XXXVII. Л., 1982. С. 70). Летописец Льва Вологдина поясняет: «Ясак, то есть дань» (Там же. С. 129).

125. Они были «пестрые по-своему национальному составу — персы, арабы, туркмены, кипчаки и т. д.» (Якубовский А.Ю. Феодальное общество Средней Азии и его торговля с Восточной Европой в X—XV вв. // Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР. Ч. 1. Л., 1932. С. 41).

126. По А.Ю. Якубовскому, «держатели караванной торговли очень рано начали переходить на сторону Чингиз-хана» (Там же. С. 39). Кстати, перебитый по распоряжению Хорезм-шаха в 1218 г. в Отраре торгово-дипломатический караван от Чингиз-хана (инцидент, послуживший поводом для вторжения монголов в Среднюю Азию) в части своей верхушки состоял из мусульманских купцов (Там же).

127. Там же. С. 38.

128. Там же. С. 40—41.

129. Там же. С. 42.

130. См.: Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 50—52; Черепнин Л.В. Монголо-татары на Руси (XIII в.) // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1970. С. 194—195; Феннел Дж. Кризис средневековой Руси... С. 160—161; Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды. С. 55.

131. Греков Б.Д.,Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. С. 63. — М.Н. Тихомиров затронул вопрос об этническом происхождении мусульман-откупщиков. Проанализировав летописные сообщения XIII—XV вв., он пришел к выводу, что слово «бесерменин» имеет два значения: «1) оно обозначает мусульманина или иноверца вообще, 2) этим же словом называют определенный народ, именно камских болгар» (Тихомиров М.Н. Российское государство XV—XVII веков. М., 1973. С. 85—89). Вместе с тем применительно к сообщению 1262 г. о «бесеременах» однозначного ответа ученый не дал. Но, видимо, и в последнем случае без среднеазиатского мусульманского влияния не обошлось (Там же. С. 89).

132. ПСРЛ. Т. I.Ст6. 476.

133. Там же. Т. VII. СПб., 1856. С. 163.

134. Там же. Т. XVIII. СПб., 1913. С. 72.

135. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 51.

136. Там же. С. 30, 50—52.

137. Впрочем, об историографическом единстве говорить не приходится. В.А. Кучкин, присоединяясь к А.Н. Насонову, приводит дополнительные обоснования к его утверждению (Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников (XIII — первая четверть XIV вв.) // Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн. X — начало XX вв. Вып. I. М., 1990. С. 62, прим. 61). Между тем примеры, приводимые А.Н. Насоновым в качестве доказательства, отнюдь неоднозначны. Если первый: «Тоюж зимы (1257 г. — Ю.К.) приеха Глебъ Василкович ис Кану земли от цесаря и оженися в Ворде» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 474) — вполне может связывать титулатуру «цесарь» с каракорумскими правителями, то более неопределенным видится второй пример: «В то же лето здума Андреи князь Ярославич с своими бояры бегати нежели цесаремъ служити» (Там же. Т. I. Стб. 473). Под «цесарем» здесь мог подразумеваться и ордынский хан. К такому применению «цесарского» титула склоняется А.П. Толочко, полагая, что с начала 50-х гг. «новое положение вещей (получение князьями ярлыков от ханов. — Ю.К.) летопись отразила титулованием владетеля Орды "цесарем"» (Толочко А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев, 1992. С. 111). См. также: Горский А.А. О титуле «царь» в средневековой Руси (до середины XVI в.) // Одиссей: Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 205—206.

138. ПСРЛ. Т. I. Стб. 528.

139. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 55—56, 58, 67.

140. Там же. С. 30, 51—52. См. также: Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. С. 28, прим. 10. «Смысл его (нарицательное или собственное имя?) не понятен» и Я.С. Лурье (Лурье Я.С. Россия древняя и Россия новая. СПб., 1997. С. 122, прим. 47).

141. Древнетюркский словарь. С. 556, 564.

142. Там же. С. 556.

143. Будагов Л.З. Сравнительный словарь турецко-татарских наречий. Т. 1. СПб., 1869. С. 342, 413. — За ценные указания по объяснению слова «титям» приношу искреннюю благодарность А.П. Григорьеву.

144. Нечто похожее мы видим и в Устюжском летописце. Здесь «ясащик» назван «Буга богатырь». «Буга» — в переводе означает «бык». — Для монгольских военных вождей начала XIII в. характерно внесение «в монгольскую титулатуру новых званий: багатур, сэцэн (мудрый), мэргэн (меткий стрелок), бехе (силач) и т. п., точнее, они превратили термины, обозначавшие личную доблесть, в титулы, маркирующие власть», так обобщает эту социально-лексическую ситуацию Т.Д. Скрынникова (Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингисхана. М., 1997. С. 12. См. также: Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1989. С. 395—396).

145. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси... С. 161. См. также: Spuler B. Die Goldene Horde: Die Mongolen in Rutland. 1223—1502. Leipzig, 1943. S.36; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 167.

146. На прямую связь «бесерменов» не с империей, а с Ордой указывает последующее сообщение летописи: «Умре царь Татарски Беркай, и бысть ослаба христьяном от насилия Бесеремен» (ПСРЛ. Т. XXV. С. 146).

147. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 51, 52. — А.П. Григорьев полагает иное: «После смерти великого хана Угэдэя названные ордынские ханы (Бату, Сартак, Улагчи, Берке. — Ю.К.) уже не считали себя зависимыми от общемонгольского центра» (Григорьев А.П. Ярлык Менгу-Тимура... С. 67—68). В начале 50-х годов, пишет В.В. Бартольд, «Монгольская империя фактически была поделена между Мункэ и Батыем, хотя по всей империи, в том числе в Болгаре, чеканили монету только с именем великого хана ... Граница между владениями Мункэ и Батыя... проходила в степи между реками Талас и Чу» (Бартольд В.В. Соч. Т. V. М., 1968. С. 498—499).

148. ПСРЛ. Т. I. Стб. 476.

149. Там же.

150. «...Христианъ хотяше привести въ Татарскую веру» (Там же. Т. X. М., 1965. С. 194).

151. Там, же. Т. XXXVII. С. 70. — Грамота, видимо, читалась на вече. Это следует из текста о предупрежденном «девкой» «Буге богатыре», который «пришед на вечье» и именно там «даби челом устюжаном на их воле» (Там же).

152. Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль Древней Руси. М., 1960. С. 354. — Более взвешенную позицию занимал Д.С. Лихачев, писавший применительно к восстанию 1262 г. следующее: «нельзя не видеть, что борьба за национальную независимость находила себе сочувствие и в феодальной верхушке общества» {Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. С. 284).

153. Черепнин Л.В. Монголо-татары на Руси... С. 194.

154. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси... С. 161, 163. См. также: Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль... С. 345; Лурье Я.С. Россия древняя и Россия новая. С. 122.

155. Я.С. Лурье попытался изменить эту точку зрения А.Н. Насонова. Он писал: «Заметим, что если в книге "Монголы и Русь", начатой в 1924 г. и опубликованной в 1940 г., А.Н. Насонов считал возможным опираться на Уст. и Ник., то в своей "Истории русского летописания", ссылаясь на А.А. Шахматова, он высказался весьма скептически о возможности привлечения Уст. и других поздних памятников» {Лурье Я.С. Россия древняя и Россия новая. С. 122). Заметим и мы, что применительно к Устюжскому летописцу в указанных Я.С. Лурье текстах и у А.А. Шахматова, и у А.Н. Насонова речь идет о летописных сказаниях, повествующих о древнейшей русской истории, и ни слова не говорится о событиях, связанных с русско-монгольскими отношениями. Но даже если бы о них были бы какие-либо упоминания, говорить о скептическом отношении А.А. Шахматова и А.Н. Насонова в целом к поздним памятникам (в том числе и к Устюжскому летописцу) по меньшей мере некорректно (см.: Насонов А.Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. М., 1969. С. 21).

156. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 52. К этому мнению А.Н. Насонова присоединяется В.А. Кучкин (Кучкин В.А. Александр Невский — государственный деятель и полководец средневековой Руси // Александр Невский и история России. Новгород, 1996. С. 23). Не вполне последователен в объяснении событий В.Л. Егоров. Вначале он пишет, что изгнание откупщиков произошло «доведенными до крайности жителями без участия княжеской администрации». Однако ниже он говорит о вероятности того, что «возмущенным народом умело руководили представители княжеской администрации», а сам Александр Ярославич «находился в тот момент во Владимире или Переяславле» (Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды. С. 55).

157. Там же. С. 52—53.

158. Там же. С. 53. См. также: Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды. С. 55—56.

159. ПСРЛ. Т. VII. С. 163.

160. См.: Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 53, прим. 1.

161. По сути именно так, объединяя рассказы, объясняет события и Софийская первая летопись по списку И.Н. Царского. «И полкомъ посланымъ быша попленити христианы, и беше тогда велика ноужа от поганых, и гоняхоуть люди, веляхоуть с събою въиньствоватии. Князь же великии Александръ хоте поити къ цареви в Ордоу, дабы отмолилъ люди от бедъ» (ПСРЛ. Т. XXXIX. М., 1996. С. 89). См. также мнение современных исследователей: «...несомненны миротворческая цель поездки князя в Орду после восстания 1262 г., "дабы отмолить людей от беды тоя", и отсутствие ханских карательных акций против восставших после заступничества Александра, но не по причине "занятости" татар, как полагает Дж. Феннел» (Плигузов А.И., Хорошкевич А.Л. Русь XIII столетия в книге Дж. Феннела // Феннел Дж. Кризис средневековой Руси... С. 24).

162. ПСРЛ. Т. XXV. С. 144.

163. Подробнее см. с. 327—328 настоящей работы. — Нельзя исключать и «занятость» монголов на юге, связанную с борьбой улусов Джучи и Хулагу, и, возможно, как отмечает В.Л. Егоров, «дипломатическими шагами, предпринятыми великим князем владимирским» (Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды. С. 55, 56).

164. Кадлубовский А.П. Житие преподобного Пафнутия Боровского, писанное Бассианом Саниным // Сб. Ист.-фил. о-ва при ин-те кн. Безбородко в Нежине. Т.И. Нежин, 1899; Волоколамский Патерик // Московские высшие женские курсы. Семинарий по древнерусской литературе. Сергиев Посад, [1915]. № 5.

165. Волоколамский Патерик. С. 3.

166. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV—XVI вв.). Ч. 1. А-К.Л., 1988. С. 201—202.

167. Волоколамский Патерик. С. 2.

168. Кадлубовский А.П. Житие... С. 117—118.

169. Другая редакция несколько отличается от приведенной распространенной: «Собравшим же ся изоставшим благочестивым самодержцем и паки православным умножающимся во всех градех, повелеша агаряньского безбожна началником аще не приступят к благочестию, смерти предавати» (Зимин А.А. Народные движения 20-х гг. XIV в. и ликвидация системы баскачества в Северо-Восточной Руси // Изв. АН СССР. Сер. истории и философии. Т. 9. № 1. М., 1952. С. 63).

170. Данный текст Волоколамского Патерика приводим по: Зимин А.А. Народные движения 20-х гг. XIV в.... С. 63.

171. Там же.

172. Там же. С. 64—65.

173. Там же. С. 62, 64.

174. Там же. С. 64.

175. Там же.

176. Хрущов И. Исследование о сочинениях Иосифа Санина преподобного игумена Волоцкого. Б.М., 1868. С. 23.

177. Там же. С. 22—23.

178. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV—XVI вв.). Ч. 2. Л-Я. Л., 1989. С. 165.

179. ПСРЛ. Т. XXXVII. С. 70; Кадлубовский А.П. Житие... С. 118; Волоколамский Патерик. С. 2—3. — Справедливости ради надо сказать, что и Александр Михайлович Тверской, видимо, принимал участие в восстании 1327 г. (см. с. 326 настоящей работы). Но в Житии и Патерике говорится о выступлении одновременно во многих городах, а не в одном. Этот факт явно сближает их сообщения с летописными известиями о восстании именно 1262 г.

180. О легенде, повествующей о гибели Бату-хана, см.: Розанов С.П. Повесть об убиении Батыя // ИОРЯС АН. Т. XXI. Кн. 1. Пг., 1916; Горский А.А. «Повесть об убиении Батыя» и русская литература 70-х годов XV века // Средневековая Русь. Ч. 3. М., 2001.

181. Кадлубовский А.П. Житие... С. 118.

182. Религиозные мотивы прослеживаются и в сообщениях о восстании в Твери. — Об этом см. с. 327—328 настоящей работы.

183. ПСРЛ. Т. XXXVII. С. 70. — Сообщение 1262 г. относится к «местным устюжским известиям, не читающимся в других летописях». Редактор, «найдя в своем источнике под 1262 г. запись о "вечье на бесермени по всем градом руским" и об изгнании их из нескольких городов», читающуюся в других летописях, «сохранил начало этой записи и прибавил к нему устюжское сказание о Буге» (Сербина К.Н. Устюжское летописание XVI—XVIII вв. Л., 1985. С. 42, 67, 81).

184. «Отецъ же святаго родися отъ сего Мартина благочестие, и во святемъ крещении Иванъ бе имя тому, рождьшия же сего блаженнаго отрока бяше Фотиния наричема, обои во благочестии сияюще бяху и соблюдающе заповеди господня благие и не нерадяху, но и зело тем привязани бяху, наипаче же являетъ неоскудная рука еже къ милостыни требующих. Живяху же въ селце по простыхъ речи Кудиново нарицаемо, от отча наследия сие имуще трею поприщъ разстояние отъ града Боровъска. Отъ нихже израсте блаженныи, яко от благаго корени садъ священныи...» (Кадлубовский А.П. Житие... С. 118—119).

185. Волоколамский Патерик. С. 23.

186. ПСРЛ. Т. XXXVII. С. 70.

187. Некоторую параллель можно усмотреть и между другим рассказом Патерика и устюжской версией. Согласно его, Иван Калита «добрыхъ ради его делъ» после смерти оказался «въ раю. И шедъ же оттуду и места мучнаго не дошедъ, и виде одръ и на немъ пса лежаща, одеяна шубою соболиею. Она же въпроси водящаго ея, глаголя: "Что есть сие?" Онъ же рече: "Се есть щерьбетьника сего гарянинъ, милостивый и добродетелный. Неизреченныя ради его милостыни, избави его Богъ отъ муки; и яко не потщася стяжати истинную веру и не породися водою и духомъ, недостоинъ бысть внити въ рай, по Господню словеси: иже не родится водою и духомъ, не внидетъ въ царство небесное. Толико же бе милостив: всехъ искупая ото всякия беды и отъ долгу, и пускаше, и, по ордамъ посылая и плененыя христианы искупуя, пущаше, и не точию человеки, но и птица, ото уловившихъ искупуя, пускаше. Показа же Господь по человеческому обычяю: зловериа ради его, в песиемъ образе, милостыни же честное — многоценною шубою обьяви, еюже покрываемъ — избавление вечныя муки назнамена: тамо бо и неверныхъ душа не въ песиемъ образе будуть, ниже шубами покрываются, но, якоже рехъ, псомъ зловерие его объяви, шубою же — честное милостыни. Виждь ми величество милостыни, яко и невернымъ помогаетъ"» (Волоколамский Патерик. С. 18). Здесь, как видим, соответствие не столь очевидное, но некоторую параллель можно провести между «агарянином», творившим добро христианам, и тем же самым «ясацким Бугой», впоследствии потрудившимся для христианской веры.

188. ПСРЛ. Т. X. С. 143. — Близкое к Никоновской изложение событий содержится в Степенной книге (Там же. Т. XXI. Первая половина. СПб., 1908. С. 291), а почти дословное у В.Н. Татищева (Татищев В.Н. Собр. соч. в 8 т. Т. V и VI. История Российская. Т. V. М., 1996. С. 43—44).

189. См. и ср.: Лурье Я.С. Россия древняя и Россия новая. С. 119—120, 121—122.

190. Кучкин В.А. Летописные рассказы о слободах баскака Ахмата // Средневековая Русь. I. М., 1996. С. 5.

191. «Бысть (в 1273 г. — Ю.К.) число 2-е изъ Орды отъ царя» (ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 243); «Того же лета (1275 г. — Ю.К.) бысть на Руси и въ Новегороде число второе изо Орды отъ царя, и изочтоша вся, точию кроме священниковъ, и иноковъ и всего церковнаго причта» (ПСРЛ. Т. X. С. 152). См. также: Татищев В.Н. Собр. соч. в 8 т. Т. V и VI. История Российская. Т. V. С. 51—52.

192. См. также: Павлов П.Н. К вопросу о русской дани... С. 84.

193. Зимин А.А. Народные движения... С. 61; Черепнин Л.В. Монголо-татары на Руси... С. 193.

194. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы... С. 154—161.

195. Обзор мнений см.: Семенов А.А. К вопросу о золотоордынском термине «баскак» // Изв. АН СССР. Отд. литературы и языка. Т. VI. Вып. 2. 1947; Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. С. 30—31.

196. Он этимологически возводил слово «баскак» (равно как и «даруга» и «букаул») к термину «давитель». «Самое уже этимологическое производство, — пишет он, — показывает, какое понятие имели в Орде о сборщиках дани и чем они должны были быть для народа» (Березин И.Н. Очерк внутреннего устройства улуса Джучиева. С. 452).

197. По многим сведениям, монголы после покорения тех или иных земель старались наладить мирную жизнь. Так, в города Средней Азии, как правило, назначался монгольский чиновник-наместник, называвшийся баскаком (по-тюркски), или дарухачи (по-монгольски). Это был представитель главы империи. В его обязанности входили: перепись жителей, набор войска, устройство почтовых сообщений, собирание и доставление ко двору даней. Таким образом, он являлся исполнительным и контролирующим лицом, он же доставлял необходимые сведения в центр. Однако почти всегда рядом с ним находился представитель местной власти (Бартольд В.В. Соч. Т. 1. С. 468). См. также: Семенов А.А. К вопросу о золотоордынском термине «баскак». С. 138—140.

198. НПЛ. С. 88. — «На примере великого баскака Амрагана мы видим, что баскаки принимали близкое участие и во внешнеполитических делах русских князей, поддерживая их разумные военные действия, клонившиеся к продолжительному миру и к приобретению новых земель» (Семенов А.А. К вопросу... С. 143).

199. ПРП. Вып. 3. С. 467—468. — На наш взгляд, верно конкретизировал эту сторону деятельности баскаков А.А. Семенов, писавший, что «в прямую обязанность баскаков не входил сбор ими дани, они были гораздо выше всех "данщиков" и "пошлинников", будучи их начальниками» (Семенов А.А. К вопросу... С. 142).

200. Там же. С. 138, 143, 144, 146.

201. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 19. См. также: Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 226.

202. Амраган назван «баскакъ великъ володимирьскыи», а Кутлубуга, возможно, был ростовским баскаком (НПЛ. С. 88; ПСРЛ. Т. I. Стб. 528).

203. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы... С. 156—157.

204. Это подтверждается и описанием функций баскаков у Плано Карпини (Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957. С. 56). См. также: Рязановский В.А. К вопросу о влиянии монгольской культуры и монгольского права на русскую культуру и право. С. 159. — А.А. Семенов, видимо, ошибается, считая, что баскаки кроме «чиновников разных компетенций» «имели в своем распоряжении ... и военные отряды» (Семенов А.А. К вопросу... С. 143).

205. ПРП. Вып. 3. С. 467. — Новейший анализ адресатов ярлыка Менгу-Тимура принадлежит А.П. Григорьеву (Григорьев А.П. Ярлык Менгу-Тимура... С. 74—84, 102).

206. Березин И.Н. Очерк внутреннего устройства... С. 445, 457; Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 21, прим. 3; Григорьев А.П. Ярлык Менгу-Тимура... С. 76—77; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 225—226.

207. См.: Там же. С. 78—81.

208. Там же. С. 81—82.

209. О них см.: Там же. С. 82—83.

210. Назаров В.Д. О проездном суде наместников в средневековой Руси // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1987 год. М., 1989. С. 92.

211. Назаров В.Д. Полюдье и система кормлений. Первый опыт классификации нетрадиционных актовых источников // Общее и особенное в развитии феодализма в России и Молдавии... Вып. 1. С. 164.

212. В определенной степени это подтверждается тем, что, по наблюдениям Г.А. Федорова-Давыдова «мимояздящие послы» ханских грамот соответствуют термину «ильчи» или «киличеи» русских летописей и актов (Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй... С. 96—97. — Сводку упоминаний «киличеев» в русских летописях см.: Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. С. 18—19). В киличеях он видит «не только послов, но своего рода представителей хана аккредитованных при каждом князе» (Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй... С. 97). Такое объяснение никоим образом не подтверждается летописными текстами. «Киличеи» в них выступают скорее, судя по именам, татарами, но находящимися на службе у великого и других русских князей. На это указывают и притяжательные формы: «своих», «своим» (также «своими» называются и послы Тохтамыше). Это отмечает и М.Д. Полубояринова, называющая киличеев «специальными чиновниками при князе», осуществлявшими дипломатические сношения с Ордой. Более того, она считает, что «это — русские люди, несмотря на то, что некоторые имена звучат как татарские (Аминь, Толбуга). Некоторые из этих людей принадлежали к известным родам» (Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. С. 18, 191). Вполне возможно, что «киличеи» были заняты и на внутренней службе у русских князей — в том числе, в той или иной роли при сборе дани. Причастность их к данническим операциям замечает и Г.А. Федоров-Давыдов: «Существенную роль в деятельности этих послов играла доставка в ханскую казну дани» (Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй... С. 97).

213. Н.С. Борисов считает, что «во второй половине XIII века на Руси существовали две самостоятельные налоговые структуры. Одна, укомплектованная в основном татарами и "бесерменами", занималась сбором ордынского "выхода": другая, княжеская, обеспечивала Рюриковичей средствами для содержания дружины, ведения войны и иных нужд» (Борисов Н.С. Иван Калита. М., 1995. С. 182).

214. ПСРЛ. Т. X. С. 162; Т. VII. С. 176—178. — Историографию работ о слободах Ахмата, источниковедческий анализ летописных текстов и анализ хронологии событий см.: Кучкин В.А. Летописные рассказы о слободах баскака Ахмата. С. 7—38. — О географической локализации «Ахматовых слобод» см.: Енуков В.В. О слободах Ахмата и городе Ратне // Слов'яни і Русь у науковій спадщині Д.Я. Самоквасова. Чернігів, 1993. С. 49—52; Кучкин В.А. Летописные рассказы ... С. 39—43.

215. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 17.

216. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы... С. 156.

217. Кучкин В.А. Летописные рассказы... С. 5, 44, 49.

218. Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII—XIV вв. М., 1985.

219. Там же. С. 39.

220. Там же. С. 40, 184.

221. Соловьев С.М. Соч. в 18 кн. Кн. II. История России с древнейших времен. Т. 3—4. М., 1988. С. 477; Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда. С. 169.

222. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 78.

223. Зимин А.А. Народные движения... С. 64—65.

224. См. выше с. 194 и сл.

225. Это отмечал и сам А.А. Зимин (Там же. С. 65, прим. 43). См. также: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV веках. М., 1960. С. 354.

226. К.А. Аверьянов полагает, что под баскаками (даругами) надо понимать исключительно управителей «полутора десятков мелких образований, носивших название "тьмы"», находившихся в пределах «земель русско-ордынского пограничья, широкой полосой протянувшихся вдоль всей кромки русских княжеств», представлявших собой «территории с редким русско-татарский населением, преобладающим элементом которого были выходцы из Золотой Орды» (Аверьянов К.А. Купли Ивана Калиты. М., 2001. С. 46. и др.).

227. АСЭИ. Т. III. М., 1964. № 312. С. 341—343; № 313. С. 343—345. — См. также: ДДГ. № 10. С. 29.

228. Там же. С. 341.

229. Там же. С. 343.

230. Шенников А.А. Червленый Яр. С. 10.

231. Там же. С. 17.

232. Там же. С. 18—20.

233. Там же. С. 36—42.

234. Там же. С. 20.

235. Особое мнение по этому вопросу принадлежит А.П. Григорьеву. Исследователь исходит из того, что тюркский термин «баскак» однозначно соответствовал монгольскому «даруга». Слово «баскак», пришедшее на Русь из половецкого языка, использовалось в официальных документах пока не стало привычным слово «даруга». Это случилось к середине XIV в. «Поэтому в остальных документах сборника ханских ярлыков на месте баскаков мы видим "дорог"="даруг"» (Григорьев А.П. Ярлык Менгу-Тимура... С. 75). Этимологически это выглядит довольно убедительно. Но вспомним как предстают перед нами баскаки во второй половине XIII — начале XIV вв. Их властные полномочия достаточно широки. Из грамот же XIV в., где упоминаются даруги, такой власти не видно. Если первоначально «даруги» и имели высокий статус, то впоследствии он, видимо, несколько понизился. Об «определенной деградации содержания термина» «даруга» писал и М.А. Усманов (Усманов М.А. Жалованные акты Джучиева улуса XIV—XVI вв. Казань, 1979. С. 210—211). Ряд примеров приводит Г.А. Федоров-Давыдов. Так, сохранившись до XVI в. в Крыму, «даруга» уже означал агента, чиновника. В XVIII—XIX вв. в Иране, Средней Азии и Казахстане им назывались областные и городские старшины или начальники, помощники сборщиков податей и т. п. (Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй... С. 31, прим. 29). Скорее по полномочиям к баскакам XIII в. в XIV в. ближе «послы», но они не постоянно находятся на Руси, а лишь периодически (см., напр.: ПСРЛ. Т. I. Стб. 528—529). Видимо, другие «персонажи» митрополичьих грамот представляли собой преимущественно местный элемент, задействованный ордынской администрацией в основном для сбора дани в той или иной форме. В то же время и у князей для выполнения даннических обязательств были специальные группы населения: «числяки» и «ордынцы» (см.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 351—355; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 229—234).

236. ДДГ. № 12. С. 34.

237. Историографию вопроса и авторскую точку зрения см.: Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984. С. 247—257, 283, 305. См. также: Борисов Н.С. Иван Калита. С. 164—165. Новейший анализ историографии см.: Аверьянов К.А. Купли Ивана Калиты. С. 3—18. Автору принадлежит и оригинальная трактовка проблемы. Он показывает, что «купли» являлись ничем иным, как землями, полученными в приданое женами московских князей (Там же).

238. Каштанов С.М. Еще раз о «куплях» Ивана Калиты // ВИ. 1976. № 7. С. 190.

239. Там же. С. 191.

240. С данническими отношениями связывает «купли» Н.С. Борисов. Он пишет: «Скорее всего Иван Данилович купил в Орде ярлыки, дававшие ему право на пожизненное управление этими областями», ибо местные князья «не в состоянии были своевременно и в полной мере платить положенную дань в ханскую казну. Московский князь взял на себя их долги и платежные обязательства, а за это получил право верховной власти над огромными лесными территориями» (Борисов Н.С. Иван Калита. С. 165). По-нашему представлению, ученый несколько преувеличил статус этих «купель»: некоторые сомнения вызывают утверждения о «пожизненном управлении» и «верховной власти», не находящие подтверждения в источниках.

241. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 408—409.

242. О связи новгородского «черного бора» с ордынскими выплатами см.: Янин В.Л. «Черный бор» в Новгороде XIV—XV вв.

243. Житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия чудотворца и похвальное ему слово. СПб., 1885. С. 33—34.

244. Любавский М.К. Образование основной государственной территории великорусской народности. Заселение и объединение центра. Л., 1925. С. 53.

245. Борисов Н.С. Иван Калита. С. 170.

246. В докончаниях московских и рязанских князей есть упоминание еще об одной «купле» — Мещеры, однако не совсем ясно, чьим она изначально была «приобретением» (ДДГ. № 10. С. 29; № 19. С. 54; № 33. С. 85; № 47. С. 144; № 76. С. 285, 289).

247. Кучкин В.А. Формирование государственной территории... С. 255—256.

248. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 162.

249. Кучкин В.А. Формирование государственной территории... С. 255.

250. Там же.

251. Там же. С. 255—256, 283, 304—305.

252. Об этом см. с. 225.

253. В то же время по «духовной» Дмитрия Ивановича можно проследить и трансформацию отношений Москвы к северным «куплям» Калиты. Если при последнем и его сыновьях с Галича, Белоозера и Углича осуществлялся сбор «откупной» дани, то к концу 80-х годов XIV в. ситуация качественно меняется. Обращает внимание то, что статьи о «куплях» «деда» и благословение наследника — старшего сына Василия Дмитриевича — находятся в одном формальном и смысловом блоке грамоты. Благославляя Василия «своею отчиною, великимъ княженьем» без какого-либо упоминания об Орде, Дмитрий одновременно и даннически-откупные территории («купли») передает другим сыновьям, но уже, судя по всему, в управление, что фактически означало их территориальное присоединение к Москве (см.: ДДГ. № 12. С. 34).

254. Першиц А.И. Данничестве. М., 1973; Крадин Н.Н. Кочевые общества; Фроянов И.Я. Рабство и данничестве у восточных славян (VI—X вв.). СПб., 1996.

255. Першиц А.И. Данничество. С. 2, 11, 12.

256. Там же. С. 8.

257. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы... С. 167—171 и др.; Егоров В.Л. Историческая география... С. 177—187, 201—206 и др.; Кучкин В.А. Русь под игом: как это было? М., 1991. С. 25; Астайкин А. Летописи о монгольских вторжениях на Русь: 1237—1480 // Русский разлив. Т. 1. М., 1996. С. 456—554. — В.Л. Егоровым они были систематизированы. Он предложил различать кратковременные набеги с ограниченными задачами и длительные военные экспедиции. «В первом случае относительно небольшой по численности отряд нацеливался на определенную заранее точку, обычно город, после чего следовал грабеж его ближайшей округи и встречавшегося на пути населения. Во втором случае выбиралась наиболее удобно расположенная в географическом отношении опорная база, откуда совершались рейды в различных направлениях и куда свозилось награбленное и сгонялся полон и скот». Несмотря на разную продолжительность и «тактические различия», суть походов-экспедиций была одинаковой: грабеж, сопровождавшийся зачастую разбоем (Егоров В.Л. Историческая география... С. 186). Вместе с тем А. Астайкин справедливо отмечает, что «монгольские набеги 1237—1480 годов при кажущейся их плотности не охватывали всю территорию Руси ни географически, ни хронологически. Ни в коем случае не отрицая того вреда хозяйству страны, который был нанесен монголами ... также было бы неправильно преувеличивать его. Русское государство в это время имело возможность развиваться, вести внешние и внутренние войны» (Астайкин А. Летописи о монгольских вторжениях на Русь... С. 554).

258. Фроянов И.Я. Рабство и данничестве... С. 272.

259. Там же. С. 273.

260. Там же. С. 274.

261. Там же.

262. Там же. С. 502.

263. Там же.

264. Там же.

265. Крадин Н.Н. Кочевые общества. С. 166—178.

266. Там же. С. 174.

267. Там же. С. 171—172.

268. Там же. С. 128—129.

269. Впрочем, об этом же пишет и сам Н.Н. Крадин: «В отличие от монгольской политики в Китае, ханы Орды предпочитали управлять издалека, собирая дань наездами» (Там же. С. 174). Но при этом он настаивает, что Золотая Орда — типичный пример «даннической кочевой империи». Последняя же предусматривает политическую интеграцию, с чем мы в отношении Северо-Восточной Руси согласиться не можем.

270. Трепавлов В.В. Статус «Белого царя»: Москва и татарские ханства в XV—XVI вв. // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Ч. II. М., 1993. С. 302.

271. Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в представлении средневековых монголов: автореф. докт. дис. СПб., 1994. С. 10.

272. Там же. С. 11.

273. Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй... С. 111—112, 117, 124. — Г.А. Федоров-Давыдов делает важный вывод: «Видимо, в Золотой Орде не было столь резко, как в Средней Азии и Иране в середине и во второй половине XIV в., смены социальной терминологии», сохраняется ее «большой архаизм и традиционность» (Там же. С. 124).

274. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 58; Т. VII. С. 215; Т. XVIII. С. 96.

275. Там же. Т. XI. М., 1965. С. 84.

276. Там же. С. 183. — Такая семантика имеет место и в источниках XV—XVII вв. (Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй ... С. 117—118).

277. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 68.

278. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 98—99. Ср.: Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй... С. 122—123; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 222—225.

279. Подобное, видимо, имело место в мордовских землях (см.: Гераклитов А.А. Мордовский «беляк» // Изв. краеведческого ин-та изучения ЮжноВолжской области при Саратовском гос. ун-те. Т. II. Саратов, 1927. С. 110, 111, 112).

280. Трепавлов В.В. Статус «Белого царя»... С. 302. — См. и ср.: Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда. С. 169.

281. Там же.

282. Першиц А.И. Данничестве. С. 9.

283. См.: Мосс М. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии. М., 1996. С. 83—222. — Применение выводов «теории дара» к русско-монгольским отношениям см. с. 268—269 и др.

284. Кобищанов Ю.М. Полюдье: явление отечественной и всемирной истории цивилизаций. М., 1995.

285. Там же. С. 7—8. — Автор отмечает, что такой функциональный синтез позволяет «нащупать комплексы в живой ткани исторической действительности. В результате мы можем почувствовать социальную и политическую экологию исторически существовавших организмов; через функционирование этих комплексов мы ощущаем их жизнедеятельность. Поэтому предлагаемый метод можно обозначить как комплексный, синтетический и экологический, либо комплексно-экологический синтез» (Там же. С. 8).

286. Как мы уже отмечали, дань как «многозначный институт» трактует и И.Я. Фроянов (Фроянов И.Я. Рабство и данничестве... С. 502).

287. Егоров В.Л. Историческая география... С. 39—43.

288. См., напр.: Павлов П.Н. К вопросу о русской дани...; Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы... С. 185—188; Каштанов С.М. Финансы средневековой Руси. М., 1988. С. 6—18; Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. С. 572; Кучкин В.А. Русь под игом... С. 22—23; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 235—239; Кожинов В.В. История Руси и русского Слова. Современный взгляд. М., 1997. С. 404.

289. Егоров В.Л. Послесловие. Русь противостоит Орде // Карамзин Н.М. История Государства Российского. В 12 т. Т. IV. М., 1992. С. 389—390. — С.М. Каштанов в общем плане для Руси XIV—XVI вв. ставит и такую существенную проблему, как соотношение налогов и возможность их оплаты населением. И фактически признает, что решить ее невозможно: «Весьма трудно проанализировать взаимозависимость финансовых обязательств населения и его экономического потенциала» (Каштанов С.М. Финансы средневековой Руси. С. 5). Видимо, и на современном уровне изучения данной проблемы стоит признать правоту вывода И.Н. Березина, сделанного им полтораста лет назад: «Для нас остаются неизвестны не только общая цифра государственных доходов в Орде, но и величина и способ взимания разных податей и налогов в частности» (Березин И.Н. Очерк внутреннего устройства... С. 469).

290. Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй... С. 26.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница