Глава II. Папство и утверждение православной церкви на Руси
Новое усиление активности папской курии в отношении Руси наблюдается в конце X в. и связано с именем папы Иоанна XV (985—996 гг.) и Сильвестра II (999—1002 гг.), неоднократно отправлявших своих легатов ко двору киевского князя Владимира. Об этом сообщает Никоновская летопись, которая отмечает прибытие этих посольств под годами: 6494, 6496, 6499 и 6508 (соответственно — 986, 988, 991 и 1000 гг.).1
Войны, которые вел Владимир, расширили границы его владений, собрали под его руку множество племенных областей, образовавших единодержавное государство, которое Маркс, по аналогии с империей Карла Великого, назвал «империей Рюриковичей».2 Являясь временным военно-административным объединением пестрого конгломерата земель, какими были все древние и средневековые «империи», киевское государство Владимира переживало период становления феодальной системы отношений. В тесной связи с этим и развилась неотложная необходимость обновления идеологической надстройки, в которой остро нуждался новый господствующий класс, — создания влиятельной церкви, способной защищать и отстаивать его интересы. Различные группировки правящей верхушки объединились вокруг Владимира и поддержали, а вероятно, и подсказали в какой-то мере необходимость введения на Руси христианства. Хорошо известно, что его приняла, кроме князя и его семейства, лишь некоторая часть господствующего класса — княжеские приближенные, часть землевладельческой и военной знати, а также часть купечества.
Попытка приспособить религиозные верования к изменявшимся экономическим и политическим отношениям, с которыми эти древние верования оказывались во все растущем противоречии, была сделана князем Владимиром еще тогда, когда, вынеся древнего бога Перуна, являвшегося богом князя и его дружины, из своего княжеского терема, он создал «на холму вне теремного дворца» некий пантеон во главе с Перуном. Княжий бог должен был стать общим богом для всех народностей, которые объединял своей властью Владимир. В свой новый пантеон Владимир поместил изображения богов народов Средней Азии, почитавших Хорса и Симургла, народов финского происхождения, поклонявшихся богине Мокошь, и других.3 Во всех этих действиях великого князя следует видеть продуманную политику укрепления государства, а вместе с тем и авторитета государя.
Оставляя открытым далеко не ясный, из-за отсутствия источников, вопрос о том, какие конкретные обстоятельства побудили князя в дальнейшем признать недостаточной проведенную им религиозную реформу, отметим, что культ старых богов, являвшийся пережитком первобытно-общинного строя, по-видимому, отвечал религиозным представлениям сравнительно широких слоев населения. Об этом свидетельствует тот факт, что когда Владимир перешел к следующему этапу своей религиозно-реформаторской деятельности, на местах упорно продолжал сохраняться культ Перуна и других богов, признанных Владимиром.4 Очевидно, именно такая приспособленность древних культов в своих основах к сознанию народных масс, неизбежно отстававшему в своем развитии от социально-экономических отношений, демократический дух этих верований, который не смогли вытравить и религиозные реформы Владимира, толкали князя на более радикальные меры, которые всем объективным ходом вещей могли свестись только к официальному введению на Руси христианства, что и произошло, как известно, в 988—989 гг.5
В большой научной литературе, посвященной этому вопросу, заслуживает внимания предположение, что подготовка к принятию христианства уже давно велась в Киеве, особенно среди княжеской дружины. В известном собрании скандинавских саг XIII в., получившем название «Хеймскрингла», приписываемом Снорре Стурлусону (1188—1241 гг.), имеется исландская сага, посвященная Олафу Тригвасону, ставшему впоследствии королем норвежским и введшим в своей стране христианство. Сага сообщает о различных событиях, в силу которых Олаф попал на службу к князю Владимиру, о том, как он впоследствии оказался в Константинополе, где и принял греческую веру. По возвращении в Киев, как рассказывает сага, он склонил якобы князя Владимира к принятию христианства.6 Если содержание саги в какой-то степени отражает действительно имевшие место события (трудно предположить, что все было пустым вымыслом), то из этого лишь следует, что Олаф умело использовал благоприятную обстановку для того, чтобы добиться своей цели, может быть, подсказанной ему еще в Константинополе, где, конечно, были крайне заинтересованы в распространении сферы действия церкви на обширные и богатые русские земли.
Предпосылки же и подготовленная почва для распространения христианства создались в Киеве в результате общего хода исторического процесса. Распространение христианства на Руси «было прогрессом по сравнению с языческим варварством»,7 поскольку оно содействовало утверждению новых феодальных отношении, вытеснявших распадающийся патриархальный общинно-родовой строй, и теснее связывало Русь с христианскими странами Западной Европы и Византией.
Следует отметить, что исследования новейшего времени показали наличие убедительных данных о непосредственных и достаточно прочных связях между Киевской Русью и Чехией (Киевом и Прагой) уже в конце X в. и в начале следующего века: при самом Владимире, его сыновьях и внуках.8
Распространение христианства укрепляло позиции нового господствующего класса. Народным массам оно несло феодальное закрепощение и эксплуатацию: церковь проповедовала покорность и смирение, под угрозой адских мук в загробной жизни за неповиновение, и сулила райское блаженство тем, кто смирится.
Подготовка к принятию христианства на Руси приобретала в то время большое значение и вне ее пределов. Если в Константинополе принимались энергичные меры, чтобы повлиять на ход этих событий, то и в Риме к ним присматривались с большим вниманием.
Интерес папства к Руси становился все большим и потому, что оно испытывало возрастающие трудности и в Западной Европе, где энергичная политика новой династии Капетингов, пришедшей к власти во Франции, отнимала у него часть его доходов, и в Византии, где оно встречало неизменное противодействие своим притязаниям.
С тем большей настойчивостью папство делает неоднократные попытки взять в свои руки распространение христианства на Руси. В этой связи и следует, по-видимому, рассматривать папские посольства конца X в., как те, которые предшествовали официальному введению новой веры, так и те, которые отправлялись на Русь уже после этого. Папы стремились привлечь русского князя на свою сторону и после принятия им христианства.
До нас, кроме глухого известия о прибытии в Киев папских послов в таком-то году, не дошло почти никаких сообщений. Ничего не говорится о том, каково было содержание переговоров и каковы были их результаты. Ясно одно, что папская курия неослабно следила за ходом событий в далеком Киеве.
Если первое из сообщений о папских послах к Владимиру, приведенное под годом 6494 (986), признано современной наукой легендарным, составленным значительно позднее и имеющим мало общего с действительными событиями, так же как рассказ летописи об «испытании вер», якобы проведенном Владимиром,9 то другие сообщения не вызывают особых сомнений.
Под годом 988 летопись сообщает, что к Владимиру пришли послы от папы с мощами Климента Римского.10 По-видимому, эти послы были у Владимира в Корсуни, так как известно, что Владимир именно оттуда забрал мощи Климента Римского в Киев, где поместил их в церкви, носившей имя этого «святого».11
Другие сообщения нашей летописи говорят о приходе папских послов на Русь в 991 г.12 и в 994 г.13 Есть и более поздние сообщения, относимые к 999 г.14 и 1000 г.,15 ко времени понтификата папы Сильвестра II. А под следующим, 1001 г., летопись сообщает об отправке и самим Владимиром послов к папе римскому.16 Возможно, что какое-либо из этих сообщений дублирует другое. Кроме самой краткой, ставшей трафаретной, формулы: «И приде поели из Рима» (или «от папежа римьского»), летопись, к сожалению, никаких других данных не приводит.
Нет упоминаний об этих посольствах или чего-либо относящегося к ним и в дошедших до нас западноевропейских летописях и хрониках. Тем не менее вряд ли можно считать все имеющиеся сообщения вымыслом. Поскольку ничего, кроме простого упоминания факта прихода послов, в этих сообщениях нет, — нет и какого-либо смысла в такого рода вымышленных известиях, так как никакой тенденции здесь не проводится. Можно предположить, что при позднейшей обработке наших летописных сводов их редакторы, принадлежавшие к православному духовенству, стремились, по возможности, устранить из летописи известия о связях Руси с латинским Западом, особенно с папской курией. Отсутствие более обстоятельных сведений об этих посольствах папской курии, естественно, затрудняет решение вопроса о характере взаимоотношений папства и Руси в этот исторический период.
Однако, учитывая общую политическую обстановку в конце X в., положение папства и интересы стоявших за ним в то время политических сил, а также растущую роль Киевской Руси, можно представить себе, в чем заключался интерес римских политиков к древнерусскому государству и к чему могли сводиться цели папских миссий на Руси.
В конце X в., в правление германского императора Оттона II (973—983 гг.), а еще более при его преемнике — Оттоне III (983—1002 гг.), папство все более подчинялось политике империи. В 996 г. на папский трон вступил под именем Григория V первый германский папа — двоюродный брат императора Оттона III и его личный капеллан — Бруно. После его смерти Оттон III сделал папой своего учителя и наставника крупного ученого своего времени, Герберта, принявшего имя Сильвестра II. Этим именем Герберт как бы заявлял себя продолжателем той политики, которую проводил Сильвестр I (IV в.). Знаменитая фальшивка, состряпанная папами под именем «Константинова дара» еще в IX в., утверждала, что именно этому папе, Сильвестру I, римский император Константин якобы даровал знаки императорского достоинства, Латеранский дворец, город Рим, Италию и все западные страны, а также предоставил главенство над четырьмя кафедрами (александрийской, антиохийской, иерусалимской и константинопольской). В Риме эта легенда явилась «основанием» для признания высшей власти папы во всей христианской церкви, а также и над светскими государями.
Герберт-Сильвестр стремился поднять роль папской власти, рассчитывая на поддержку своего ученика-императора, в котором он хотел видеть нового Константина. На деле все это означало еще более активное использование императором церкви в интересах экспансии германских феодалов.
Единство интересов папской курии и Империи было тем большим, что в конце X в. в ожесточенной борьбе германских феодалов за господство над народами Средней Европы и славянских стран, как на востоке, так и на юге, сложилась малоблагоприятная и для курии, и для Империи обстановка. Церковь несла крупные потери, и самим ходом вещей позиции феодалов становились ее позициями, их цели — ее целями, их враги — ее врагами.
После всеобщего восстания славянских племен, начавшегося на Лабе летом 983 г. в Гавельберге, борьба против германской экспансии не прекращалась долгие годы. Так как главным орудием феодального закрепощения была именно церковь, то весь гнев восставших обратился на нее.17 Особую ненависть вызывала церковная десятина. Всюду восставшие разрушали церкви, уводили рабочий скот, грозили смертью церковным крепостным, если те не соглашались добровольно покинуть церковные владения.18
В 994 г. произошло новое поголовное восстание, которое немецкие феодалы во главе со своим императором Оттоном III и в союзе с чешскими и польскими князьями одолеть не смогли. В 997 г. восставшие выгнали магдебургского архиепископа Гизлера,19 в следующем году бодричи сравняли с землей богатый монастырь Гилерслебен.20 Славяне не раз доходили до-самых стен Магдебурга — главной цитадели немецко-христианской агрессии. В общем к 1000 г. германским феодалам пришлось потерять все свои захваты на славянских землях за 200 лет, со времен Карла Великого.
Генрих II, избранный после смерти Оттона III, вынужден был взять «новый курс» в отношениях со славянскими племенами и их князьями. Король заключил с ними мир, «милостиво принял их послов, подарками и обещаниями он превратил тех, кто были до этого времени врагами, в наилучших друзей».21 В этих словах можно видеть свидетельство новой тактики, которую вынуждены были применить завоеватели, — «не кнутом, так пряником». Это была традиционная политика подкупа верхушки злати.
Позиции германских феодалов явно ослабели, сильный удар постиг и католическую церковь.
Однако папству удается создать себе новую базу на востоке. В конце X в. католическую веру принял польский князь Мешко и его окружение, а в 1000 г. учреждена была самая восточная в ту пору архиепископская кафедра в Гнезно, которой подчинялись четыре епархии: познанская, вроцлавская, краковская и колобрежская. Хотя на пышных празднествах, устроенных польским королем Болеславом Храбрым по этому случаю, присутствовал германский император Оттон III, создание нового церковного центра вовсе не укрепляло его позиций. Архиепископство вступало в непосредственные отношения с римской курией, превращалось в орудие папской политики на Востоке, что усиливало независимость церкви от императора.
В Риме сказывается стремление к ослаблению зависимости папства от императорской власти, действовавшей неизменно в интересах германских феодалов.22
Одновременно с Польшей новой базой папской церкви становится и Венгрия. И здесь, в самые последние годы X в., в правление князя Стефана, католичество распространяется среди феодализирующейся знати. В 1001 г. создается архиепископская кафедра в Гране (Эстергом) и подчиненные ей епархии. Это было тем большим успехом папской политики, что в Венгрии до этого распространяла свое влияние византийская церковь. Сам князь Стефан принял христианство сначала по восточному обряду, и лишь позднее, под влиянием епископа Вой-цеха (Адальберта) пражского, прибывшего в Венгрию в качестве миссионера, он подчинился римской церкви. Папа прислал ему королевскую корону как «верному сыну римской церкви».
Если создание новой базы в Польше было для папства известным успехом в борьбе против германского императора, то превращение Венгрии в католическое государство было несомненным его успехом в борьбе с Византией. В том и в другом случае дело шло о дальнейшем усилении восточной экспансии папства.
В этих условиях в Киеве разыгрывается новый эпизод, свидетельствующий о неослабном стремлении католической иерархии обосноваться на Руси и укрепить здесь свое влияние.
Известие об этом имеется в «Хронике» Титмара Мерзебургского, сообщающего, без уточнения даты, что вместе с дочерью польского князя Болеслава Храброго, выданной в жены Святополку, сыну Владимира, в Киев прибыл, сопровождая княжну в качестве ее наперсника и духовника, епископ колобрежский Рейнберн.23
О дальнейшем источники сообщают кратко, оставляя широкое поле для догадок. Известно лишь, что Владимир узнал о заговоре, который готовил против него Святополк, подстрекаемый Рейнберном, и счел необходимым подвергнуть всех троих — Святополка, его жену и Рейнберна заточению.24 Чем были вызваны такие крайние действия Владимира, источники более подробно не сообщают. Очевидно, что ответ на этот вопрос требовал бы освещения деятельности польского епископа в Киеве и выяснения позиции Святополка. Об этой позиции нетрудно создать себе представление по дальнейшим действиям Святополка, вошедшего в русскую историю с прозваньем «Окаянного», которым народ отметил злодейское убийство им своих братьев: трехгодовалого Святослава, Бориса и Глеба. После смерти отца Святополк захватил Киев и повел долгую кровопролитную войну со своим старшим братом Ярославом.25 В этой войне принял участие тесть Святополка — польский король Болеслав, и совместно они добивались господства над Русью, что означало, помимо прочего, новую попытку утвердить на Руси власть римской церкви. Уже брак Святополка с дочерью Болеслава таил за собой планы окатоличения Руси или, во всяком случае, княжеской семьи. Эти-то планы, по-видимому, и стремился осуществить епископ Рейнберн.
Зная методы, к которым и раньше прибегали католические «миссионеры», легко представить себе активное участие Рейнберне в попытке государственного заговора, направленного против старого князя. Рейнберн выступал в этом случае в двойной роли: и в качестве проводника интересов польского князя и как агент папы римского. Болеслав пытался воздействовать на князя Владимира в угодном римской курии направлении и до миссии Рейнберна. Об этом говорит свидетельство летописи, сообщающее о прибытии в Киев еще в 1000 г. папских послов в сопровождении представителей от Болеслава Храброго и другого Болеслава — чешского князя.26 В Риме искали всякой возможности воздействовать на Владимира в желательном папству направлении, охотно используя с этой целью Болеслава Храброго, тем более, что интересы папства совпадали в данном случае с интересами воинственного польского короля.
Болеслав Храбрый, ведя длительную и трудную войну с германским императором Генрихом II, был озабочен благожелательным отношением папской курии к его планам и политическим притязаниям. О связях между Болеславом и Римом в первые годы XI в. сообщают различные источники, хотя и без особых подробностей.27 Сумев к этому времени уже подчинить своей политике чешских князей во главе с Болеславом, польский Болеслав мечтал и о господстве над обширными и богатыми киевскими землями. В прямой связи с этими целями и стояла, очевидно, миссия епископа Рейнберна, через которого польский князь путем установления семейно-брачных связей пытался добиться влияния на политику древнерусского государства.
Действия Рейнберна, очевидно, выходили за рамки религиозных проблем: они несомненно приобретали политический характер. Соответствуя интересам польского князя, они должны были способствовать успеху его агрессивных планов. Замыслами же о приобщении Руси к католичеству представитель папской церкви бросал вызов официальной политике киевского князя, связанного с Константинополем, и фактически подрывал систему политических и религиозных мероприятий, проведенных Владимиром.28
И на этот раз дело кончилось полной неудачей для представителя папы. Арест и заключение в тюрьму епископа, да еще возглавлявшего посольство, было событием, даже в ту пору беспрецедентным. Если изгнание из Киева Адальберта за 50 лет до этого можно было попытаться изобразить как «мученичество за веру» в «языческой стране», то злоключения Рейнберна объяснить так было уже невозможно: в Киевском государстве было официально введено христианство. Даже епископ Титмар не нашел возможным искать оправданий для Рейнберна и ограничился лишь несколькими строками в напыщенно-риторическом стиле, в которых сообщает о смерти незадачливого епископа в тюрьме.29
Дипломатическое наступление папства на Русь, имевшее целью вбить клин в отношения Владимира с Византией, оказалось безуспешным. Однако попытки распространить католическое влияние на русских землях не прекращались.
Последствием раскрытия заговора Рейнберна было обострение налаживавшихся уже отношений между польским князем Болеславом и Владимиром. Болеслав заключил мир с германским королем Генрихом II и повернул свое войско на восток Летом 1013 г. он вторгся в пределы Киевского государства, поддерживаемый с юга печенегами, с которыми вступил в сговор. Произведя немалые опустошения, он тем не менее не смог добиться реальных результатов и оказался вынужденным заключить с Владимиром договор о мире и дружбе. Договор был скреплен еще одним брачным союзом двух княжеских домов: Болеслав взял в жены (в четвертом браке) одну из дочерей Владимира.
Но «мир и дружба» с Болеславом Храбрым оказались недолговечными. В 1015 г. умер киевский князь. Болеслав счел создавшиеся новые условия благоприятными для перехода от «мира и дружбы» к вражде и войне. Против Руси образовалась коалиция — Польша, Чехия и римский папа, замыслы которого, выношенные еще при Владимире и позорно провалившиеся при первой попытке их осуществления через Рейнберна, тотчас по смерти старого князя были снова намечены к осуществлению. Обстоятельства, казалось, благоприятствовали их реализации.
Между наследниками Владимира разгорелась жестокая междоусобица. По словам летописи, Святополк говорил: «Изобью всю братию свою и прииму власть русскую един». В борьбе с Ярославом, княжившим в Новгороде, Святополк обратился за помощью к своему тестю Болеславу Храброму, охотно воспользовавшемуся удобным случаем, чтобы приступить к осуществлению давно лелеемых им планов о владычестве над русской землей. Но и Ярослав искал поддержки за границей. Он договаривался о помощи с германским императором Генрихом II, который лишь незадолго до этого закончил длительную войну с польским князем. Болеславу удалось заключить мир с Генрихом, что позволило ему помочь Святополку. В 1018 г. они разбили Ярослава и заняли Киев. В захваченном городе войско Болеслава предавалось грабежу и насилиям. Как рассказывает немецкий хронист, вдова Владимира вместе с девятью дочерьми старого князя была заточена в темницу.30
Но киевляне недолго терпели иноземных поработителей. Летопись сообщает о бурном недовольстве, охватившем весь город. Разноязычное войско (в нем были немцы, венгры и поляки) вызвало к себе сильную ненависть. Киевляне вооружились, чем могли, и стали убивать ненавистных иноземных захватчиков, как говорит летопись, «отай» (тайно). Болеслав понял, какую угрозу создает для него этот взрыв народной мести, и предпочел уйти, захватив, однако, немалую добычу.
В источниках нет прямых указаний на попытки захватчиков навязать католицизм русскому населению. Тем не менее вряд ли можно сомневаться в том, что такие попытки имели место и что состоявшие при войске и дворе Болеслава католические монахи и епископы бездействовали. Сохранилось известие о том, что спустя три года после бегства Болеслава Храброго из Киева он добивался у папы Бенедикта VIII назначения особого «епископа для Руси», в качестве которого был послан некий Алексей — болгарин.31
Стремясь внушить представление, будто издревле существовали прочные связи римской церкви с русским народом, католическая пропаганда пустила в ход легенды, в которых настойчиво проводится идея об особых успехах католических миссионеров на Руси. К числу таких легенд относится рассказ о латинском архиепископе, монахе Бруно, якобы явившемся в самом начале XI в. в сопровождении 11 монахов в Литву и на Русь для миссионерской деятельности. Успехи его деятельности по насаждению католицизма изображаются в католической литературе столь значительными, что многие из этих авторов называют его «апостолом русским».32 О Бруно, являвшемся отпрыском знатного рода графов Кверфуртских и принявшем при пострижении в монахи имя Бонифация, католическая легенда рассказывает, что он, будучи учеником св. Ромуальда, получил папское благословение на миссионерскую деятельность, посвящение в сан «архиепископа язычников» (gentium) и отправился на Русь. Здесь он якобы проповедовал христианство с целью обратить «царя руссов» (?). «Чудесами», которые ему приписываются, он так воздействовал на своих слушателей, что те, во главе со своим царем, «бросились к его ногам и настоятельно просили о крещении, которое тут же и было произведено». К этому добавляется, что брат царя умертвил миссионера, и таким образом тот принял мученическую смерть, тем самым заслужив право быть причисленным к лику святых.33
Рассказ этот полон противоречий и. очевидно, просто вымышлен: с одной стороны, легенда изображает энтузиазм всех слушавших проповедь миссионера, а с другой — здесь же говорится о таком возмущении против него, что дело кончилось его убийством. Уже очень давно этот рассказ во всей научной литературе лишен какого бы то ни было признания. И хотя подобное же сообщение о миссии Бруно на Руси и в Литве, где он якобы был умерщвлен, имеется и в Кведлинбургских анналах,34 тем не менее его следует считать опровергнутым.
Еще 100 лет тому назад русским исследователем Гильфердингом было обнаружено письмо Бруно к германскому королю Генриху II, в котором Бруно ни единым словом не упоминает о своей миссионерской деятельности на Руси, хотя обстоятельно рассказывает о своем пребывании в Киеве, по пути к печенегам, среди которых он действительно пытался распространять христианство.35 Позднее он отправился с 18 спутниками в страну пруссов, где их убили 14 февраля 1009 г. Возможно, что Петр Дамиани или Кведлинбургский летописец просто перепутал Русь и Пруссию (Ruscia — Pruscia) и таким образом положил начало легенде о «русском апостоле первомученике», противоречащей исторической действительности.
На Руси в первой половине XI в. постепенно укреплялась православная (греко-византийская) церковь, все более сраставшаяся с феодально-княжеской верхушкой. Но именно поэтому в народе христианская вера распространялась медленно, а народные выступления против феодального угнетения переплетались с открытой оппозицией церкви. Если православная церковь встречала в народе временами открытую оппозицию, то тем более не могла добиться никакого признания на Руси церковь католическая, поскольку ее распространение на Руси связывалось с определенными политическими планами папства и некоторых западных государств.
Необходимо также учесть, что на протяжении первой половины XI в., после Сильвестра II, папство пришло в совершенный упадок, в конце этого периода превратившись снова в орудие политики германских императоров. Римский престол сделался предметом купли-продажи, особенно при Бенедикте IX (1033—1048 гг.). Политика римской курии потеряла всякое самостоятельное значение. Льва IX даже называли «немецким папой». В этих условиях папство не могло всерьез думать об укреплении своих позиций на востоке, где попытки германской, а вместе с тем и римско-католической экспансии натолкнулись на столь серьезное противодействие, что ее пришлось временно приостановить.
В римской курии отчетливо сознавали, какую роль играла Киевская Русь среди славянских народов и в православной церкви. По размерам своей территории, по многочисленности населения, по огромным материальным ресурсам, которыми владела русская земля, эта роль была неизмеримо велика. Даже Византия, сохранявшая формальное церковное первенство, уступала Руси в реальном соотношении сил, и в этом отдавали себе отчет римские политики, не расстававшиеся с идеей утверждения католической церкви на русских землях.
Это сказалось и в событиях 1054 г., имевших большое значение в истории отношений восточной и западной христианских церквей. Современная наука освободилась от ненаучной церковной точки зрения на эти события, приведшие к окончательному разделению церквей, как на события, вызванные лишь религиозными догматическими и обрядовыми спорами или объясняемые строптивым характером деятелей той или другой стороны.36 Такая наивная трактовка процессов и событий большого исторического значения в наши дни встречается лишь в популярных и поверхностных изложениях церковной истории.
Современные буржуазные историки должны были признать, что основные причины «разделения церквей» следует искать в плоскости политической и дипломатической истории, а не в церковно-культовых и догматических распрях.37 Однако именно в этих распрях и в особенностях характера действующих лиц — Гумберта и Керуллария — ищут объяснения событий 1054 г. авторы статей, опубликованных в сборниках, изданных недавно по случаю 900-летия разделения церквей,38 а также авторы нескольких специальных статей и монографий.39
В действительности главную роль в событиях 1053—1054 гг. играли, конечно, соображения политические.
Папа Лев IX отправил своих послов в Константинополь, еще находясь в норманском плену в Беневенте после своего поражения при Чивита 18 июня 1053 г. Очевидно, в Византии он искал союзника для продолжения и усиления той борьбы, которую вел с норманнами за южную Италию.40 Требование (скорее просьба) признать за римской церковью владения в южной Италии и «вернуть апостолическому престолу все, что некогда ему было поднесено в дар Константином», выдвинутое папской курией, имело характер чисто политический. Папе было важно выступить во всеоружии феодальных «прав», в качестве сюзерена спорных земель, и признание этих прав греческим императором имело для него огромное значение. С другой стороны, чрезвычайно соблазнительной представлялась римской курии перспектива привлечь к общей борьбе против норманнов греческого императора. Одновременно принимались меры и к тому, чтобы сделать союзником папы в борьбе против норманнов и германского императора Генриха III. По-видимому, осуществление именно этого плана трехстороннего союза против общего врага (поскольку норманны, захватившие южную Италию, Сицилию и ряд других островов, угрожали владениям не только папы, но и обеих империй) являлось главной задачей посольства кардинала Гумберта, отправленного папой в Константинополь.
Важно было также добиться признания папских прав на «dominium temporale» (светскую власть), так как лишь при таком признании папа мог на равном положении со своими партнерами принять участие в этом тройственном союзе. Большое политическое значение, какое приобрел вопрос о признании «dominium temporale» за римским престолом, и делало Гумберта столь непреклонным в своих требованиях, столь резким и просто грубым в последовавших переговорах в Константинополе. Сыграли свою роль и личные особенности кардинала. Достаточно прочесть письмо, которое он адресовал Никите Пекторату, монаху Студитского монастыря, выступившему с полемическим посланием о заблуждениях латинской церкви, чтобы в этом убедиться: «Ты забыл свои келейные обязанности и, водимый собственной волей и похотью, страшно залаял на святую римскую апостолическую церковь, на соборы всех святых отцов. Будучи глупее осла, ты покушался сокрушить чело Льва (папы Льва IX) ...Ты не пресвитер, а застаревший во зле, проклятый столетний ребенок. Тебя можно принять скорее за Эпикура, чем за монаха. Не в монастыре тебе находиться, а в амфитеатре или же в лупанарии41 (римский публичный дом, — Б.Р.)... Замолчи, пес, прикуси, нечестивец, свой собачий язык!.. Ты не понимаешь того, что говоришь, ни того, что утверждаешь. Ты глуп, а считаешь себя умнее семи мудрецов... Научись же, по крайней мере, когда-нибудь молчать, если ты никогда не научился говорить!»42
Другие дошедшие до нас послания представителей латинской церкви также изобилуют подобными «красотами» эпистолярного стиля. Не свободны от резких выпадов и писания константинопольского патриарха Михаила Керуллария, также крайне властного и высокомерного князя церкви. Ему приписывают даже угрозу, обращенную к византийскому императору Исааку Комнену, лишить его престола: «Я тебя создал, я тебя и уничтожу», говорил он императору.43 Столкновение таких двух иерархов, как Гумберт и Керулларий, из которых ни один не обладал ни политической гибкостью или тактом, ни готовностью идти на уступки, неизбежно должно было привести к разрыву, тем более, что обоим свойственно было высокомерие и чванливость.
Однако такой разрыв сам по себе не имел ничего общего с тем историческим разделением церквей, которое за этим последовало. Немало было таких разрывов, ссор между дипломатическими представителями и даже между государями, не раз подобные инциденты происходили и в отношениях между Византией и Римом, но эти инциденты не вызывали серьезных исторических последствий. Очевидно, причины, приведшие в 1054 г. к разделению церквей, нельзя объяснять только таким случайным моментом, как характеры Гумберта и Михаила Керуллария. Их следует искать в закономерных особенностях исторического развития Византии и Восточной Европы с одной стороны, и Западной Европы — с другой.
Еще в 1884—1885 гг. в статьях проф. Н.А. Скабалановича вопрос о разделении церквей, в отличие от множества других работ на эту тему, принадлежащих как русским, так и иностранным авторам, был поставлен более широко.44 Автор исходил из того, что «разделение церквей может и должно быть рассматриваемо как неизбежное последствие целой совокупности обстоятельств, слагавшихся веками. Оно было подготовлено, — писал он, — на тройственной почве: народной, государственной и церковной».45 Далее автор указывает на «этнографические различия» между востоком и западом Европы, «различие народностей», их языка, нравов, культуры, приписывая этим обстоятельствам значение основной причины происходившего постепенно, на протяжении ряда столетий, и закончившегося в 1054 г. разделения христианской церкви.
Различия и споры догматические, обрядовые, организационные автор выводил как следствия из более глубоких оснований, справедливо приписывая им лишь производное значение, отказываясь от обычного выдвижения религиозных моментов на первое место. Это исследование, написанное с хорошим знанием источников, на широком фоне исторической картины XI в., явилось первой попыткой научной разработки этой проблемы. Многие авторы, впоследствии возвращавшиеся к ней, ушли в сравнении со Скабалановичем не вперед, а назад.
Понимая роль общих закономерностей исторического развития, сказавшихся на разделении церквей XI в., хотя и обозначив их расплывчато и неточно, Скабаланович не смог, однако, дойти до разысканий в области экономического развития и различий в этом развитии, обнаружившихся к XI в. между Западной Европой с одной стороны, Византией и Русью — с другой.
Удачную, как нам представляется, попытку в этом направлении делает советский исследователь М.Я. Сюзюмов,46 вскрывая конкретные формы этих различий и того столкновения интересов, которое к середине XI в. характеризует отношения между Византией и Римом. Отсюда он вывел и исторические предпосылки разрыва, который привел в 1054 г. к разделению церквей.
Политическим содержанием споров и домогательств римской и византийской церквей в середине XI в. был растущий экспансионизм папства, открыто претендовавшего на признание своей высшей власти во всем христианском мире.
Для современников в спорах между церквами действенную силу имели прежде всего культовые различия и догматические споры, которые и представлялись основными причинами расхождений. История сама показала всю неправильность такого понимания, когда впоследствии Византии и Риму неоднократно удавалось достичь примирения в своих культовых и даже догматических спорах, чем, однако, нисколько не преодолевалась образовавшаяся пропасть между ними. Непримиримость их позиций усугублялась и тем, что Запад выступал в качестве агрессивной силы, а Византия вынуждена была обороняться. Уже в середине XI в. в Византии научились видеть в западноевропейских феодалах прежде всего рыцарей, живущих войной и захватом добычи, а потому людей опасных и «гостей» нежеланных.
Особо острой стала борьба между Византией и Римом за страны юго-восточной Европы, Балканского полуострова. Еще с середины IX в., со времен папы Николая I и византийского патриарха Фотия, эта борьба приобрела напряженный характер.47 Римская курия упорно стремилась вытеснить греко-византийское духовенство из Болгарии. Политическая борьба прикрывалась догматическими и культовыми спорами.
Греко-византийская церковь особенно резко выступала против властолюбивых притязаний Рима, против требования признать верховенство папской власти над всей церковью. Прямым поводом к окончательному разделению церквей, как уже отмечалось, явились новые требования Рима признать верховенство папы над греко-византийскими церквами южной Италии. Папа Лев IX потребовал у императора «возвращения» всех земель, перечисленных в «Константиновом даре». Патриарх в ответ составил целый «список заблуждений» латинской церкви, вызвавший гневную реакцию папы, объявившего, что «высочайший престол никем судим не может быть» (summa sedes a nemine judicatur).
Переговоры папских легатов в Константинополе успеха не имели. 16 июня 1054 г. наступил разрыв. Папские легаты положили во время богослужения на престол собора св. Софии акт отлучения от церкви патриарха и поддерживавших его иерархов, полный грубых выпадов и бранных слов по их адресу. Сразу же после этого легаты покинули Константинополь. Патриарх Михаил Керулларий созвал церковный собор, который провозгласил анафему легатам и запретил какое-либо церковное общение с Римом. Акт отлучения, положенный папскими легатами в соборе, был сразу же уничтожен, так что даже император не успел его прочитать.48
В этой связи в источниках упоминается и Русь. Один из папских легатов составил «краткую памятную записку» о происшедших событиях, в которой говорится, что император Константин Мономах, желая получить точный текст отлучительной грамоты папских легатов, отправил вслед, за ними своих вестников, которые и получили «вернейший» текст (exemplar veracissimum) «из города русских».49 Неясно, о каком городе идет речь, но если нет ошибки в позднейших списках и автор действительно писал «из города русских» (a civitate Russorum), то несомненно, что речь шла о Руси.50 Круговой маршрут легатов из Константинополя в Рим через Русь (вероятно, Киев) нельзя считать прихотью или случайностью. Очевидно, легаты делали попытку привлечь Русь на свою сторону, спеша при этом опередить греков. В этом можно видеть новое свидетельство того, что в курии придавали серьезное значение Руси и постоянно возвращались к давней идее о приобщении ее к католическому миру. Но усилия папских легатов были обречены на неудачу.
Весь строй римско-католической церкви сложился под влиянием особенностей развития западноевропейского феодализма. Своей структурой, положением и ролью высшего духовенства, строгой иерархической подчиненностью младших чинов церкви старшим, верховной властью самого папы, претендовавшего быть государем над государями, подобно императору над королями, — всем этим римская церковь воспроизводила основные черты феодальных отношений, утвердившихся в странах Западной Европы.
Вся система римской церкви, ее культ и догма были приспособлены к тому, чтобы освящать основные устои феодального строя: всеобщее закрепощение непосредственных производителей — крестьян, принцип господства — подчинения, власть феодальных господ. Именно поэтому в Западной Европе, говоря словами Энгельса, «церковь являлась наивысшим обобщениями санкцией существующего феодального строя».51
Социально-классовая направленность римской церкви сказывались, в частности, и в том, что она не признавала живого языка народа, относилась к нему с подчеркнутым пренебрежением, допускала богослужение только на непонятном массам латинском языке.52 Духовенство, как правило, превращалось в неотъемлемую часть феодального класса. Католическая религия становилась религией «послушания» (oboedientia) верующей народной массы духовенству, стоявшему на страже классовых интересов феодалов.
Иной сложилась церковь в Византии. Как и римско-католическая, она, конечно, тоже освящала феодальные общественные отношения. Однако, своеобразие развития византийского феодализма с характерной для него сильной центральной светской властью сказывалось во всей структуре, догматике и культе греко-византийской церкви. Здесь не могла завоевать себе признания римская концепция автократической власти главы церкви, тем более, что, в отличие от Запада, в Византии не было единого главы церкви, а было несколько патриархов, равно пользовавшихся высшим церковным авторитетом. Важно и то, что византийским императорам в силу многих причин удалось превратить церковь в орудие государственной власти.
Еще менее благоприятной, чем в Византии, была почва для римской церкви на Руси. Развитие феодальных отношений отличалось здесь в X в. еще большим своеобразием. Характеризуя главную особенность древнерусского феодализма, Маркс писал, что здесь сложился «вассалитет без ленов». Действительно, нет данных, которые позволили бы обнаружить в Киевской Руси в развитой форме, «иерархическую структуру земельной собственности», характеризующую западноевропейский феодализм. Вместе с тем на Руси сложилась сильная великокняжеская власть, добивавшаяся подчинения церкви себе, власть, признанная не только в пределах русских земель, но и в других странах. Об этом убедительно свидетельствует наименование Владимира в византийских источниках «базилевсом» — титулов, в котором Константинополь отказывал Карлу Великому, не говоря уже о германских императорах X—XI вв.
Политическое могущество Киевского государства было достаточно значительным, чтобы отразить попытки насильственного вторжения западноевропейских феодалов, вместе с которыми папская агентура могла бы надеяться проникнуть на Русь. При этих условиях лелеемые папскими политиками планы распространения влияния римской церкви на восток не могли найти реальной почвы.
Этим и следует объяснить бесплодность тех переговоров, которые папская курия и папские легаты пытались вести в Киеве, после происшедшего в Константинополе разрыва.
Примечания
1. ПСРЛ, т. IX, стр. 42, 57, 64 и 68.
2. Karl Marx. Secret diplomatic history of the XVIII-th century. London, 1899, стр. 75—76.
3. См.: Б.Д. Греков. Киевская Русь. 1953, стр. 387; Левченко, ук. соч., стр. 345.
4. Заслуживает внимания попытка дать новое объяснение низвержению Перуна в Киеве, сделанное с этнографических позиций и сводящееся к тому, что это был обычный ежегодно совершавшийся языческий обряд, а отнюдь не некое историческое событие, как о том сообщает летопись (см.: A.H. Krappe. La chute du paganism à Kiev. RES, 1937, t. XVII, fasc. 3—4, стр. 217).
5. Основные моменты этой проблемы освещены в ряде трудов советских авторов (Левченко, ук. соч., стр. 340—386; И.У. Будовниц. К вопросу о крещении Руси. Вопросы истории религии и атеизма. Сборник статей, вып. Ill. М., 1956, стр. 402—434; С.В. Бахрушин. К вопросу о крещении Киевской Руси. Историк-марксист, 1937, № 2, стр. 40—76).
6. Текст саги с русским переводом см.: Русский исторический сборник, издаваемый Обществом истории и древностей российских, под ред. проф. Погодина, т. IV, кн. 1. М., 1840, стр. 7—116. Хотя показание этого источника не получает подтверждения в других памятниках, свидетельствующих о событиях этих лет, группа ватиканских историков (Баумгартен, Жюжи) создала в 1920—1930 гг. «теорию» крещения Руси через Олафа Тригвасона по католическому обряду. Однако даже историки-норманисты отвергают эти домыслы как необоснованные; см.: H. Paszkiewic z. The origin of Russia. London, 1951, стр. 44, Примеч. 1; F. Dvornik. The Kiev State..., стр. 27—44. В недавней работе этого же автора («Les bénédictins et la christianisation de la Russie»), опубликованной в сборнике «L'Eglise et les églises» (t. I, стр. 323—350), он усиленно подчеркивает роль латинской пропаганды на Руси в XI в., явно преувеличивая ее значение, но вместе с тем не опровергает греко-византийского происхождения христианства на Руси. И такой крайний сторонник норманской теории происхождения русского государства, как Сэмюэль Кросс, все же оставляет в стороне ватиканскую версию о латинских корнях христианства на Руси. Известный датский историк Стендер-Петерсен, привлекая скандинавские источники, приходит к выводу, что «вся теория об участии короля Олафа Тригвасона в обращении Руси, вероятно, просто "ученая" конструкция, основанная на неправильно понятой традиции». Что же касается версии Баумгартена о западно-латинских корнях христианства, якобы принесенных на Русь Олафом, Стендер-Петерсен их решительно отвергает (A. Stender-Petersen. The Varangians and the Cave Monastery. Varangica, Aarhus, 1953, стр. 145—146). Современный английский историк Джоффри Бэррекло пишет: «...христианство, распространившееся на Руси, было православным христианством, но не (как у западных народов) арианским или католическим» (G. Barraclough. History in a changing World. Oxford, 1956, стр. 51).
7. Из постановления жюри Правительственной комиссии по конкурсу на лучший учебник для 3-х и 4-х классов средней школы по истории СССР (сб. «К изучению истории». М., 1946, стр. 36).
8. А.В. Флоровский. Чехи и восточные славяне, т. I. Прага, 1935, стр. 128; Н.Н. Ильин. Летописная статья 6523 года и ее источник. М., 1957, стр. 51.
9. Под годом 6494: ПВЛ, I, 59 и сл.; НЛ (ПСРЛ, т. IX, стр. 42). — Датировка летописи ошибочна, как это выяснено специальными исследованиями.
10. НЛ (ПСРЛ, Т. IX, стр. 57).
11. ПВЛ. I, 80. — Об этом говорит и Титмар Мерзебургский в своей «Хронике» (MGH, SS, IX, 488, Nova series, 1955). Карамзин («История государства Российского», т. I, Примеч. 488) высказывает предположение, что так названа «Десятинная церковь», где и хранились привезенные Владимиром мощи, и что, может быть, в этой церкви был особый придел, посвященный этому «святому».
12. НЛ под годом 6499 (ПСРЛ, т. IX, стр. 64).
13. НЛ под годом 6502 (ПСРЛ, Т. IX, стр. 65).
14. НЛ под годом 6507 (ПСРЛ, т. IX, стр. 67).
15. НЛ под годом 6508 (ПСРЛ, Т. IX, стр. 68).
16. НЛ под годом 6509 (ПСРЛ, т. IX, стр. 68).
17. Thietmar, III, 17—18; Adam Bremensis. Gesta Hammaburgensis ecclesiae Pontificum, lib. II, cap. 41. MGH, SS. VII, 320—321.
18. G. Labuda. Powstania slowian polabskich u schylku X wieku. Slavia Occidentalis, t. 18, 1947, стр. 153—200.
19. Thietmar, IV, 38.
20. Там же, IV. 52.
21. Там же, V, 31.
22. Е. Müller-Mertens. Das Zeitalter der Ottonen. Berlin, 1955, стр. 153.
23. Thietmar, VII, 72.
24. Там же.
25. ПВЛ, I, стр. 90—95.
26. НЛ (ПСРЛ, т. IX, стр. 68).
27. Petri Damiani. Vita s. Romualdi, cap. 28, a. 1001. MGH, SS, IV, 852; Cosmae Pragensis. Chronica Boemorum, a. 1004. MGH, SS, IX, 128; Thietmar, VI, 92.
28. Интересно малоизвестное сообщение о том, что имя первого киевского епископа при Владимире — Леонтия, направленного из Константинополя, обнаружено, помимо летописи (НЛ — ПСРЛ, т. IX, стр. 63), в Новгородском требнике (пергаменный список XIV в., оригинал которого восходит к 1000 г.; этот список найден в 1923 г. в одном из сельских приходов на Волыни). Кроме имени Леонтия в качестве епископа киевского, упоминается и новгородский епископ того же времени, Иоаким (Н. Огиенко. Старая Україна, т. V. 1925, стр. 81—87; цит. по: Taube, ук. соч., стр. 11).
29. Thietmar, VII, 72.
30. Thietmar, VIII, 32.
31. T. Dobszewicz. Wiadomość о biskupstwie Kijowskiem rzymsko-katolickem. Gniezno, 1883, стр. 111.
32. J. Mabillon. De s. Brunone archiepiscopo Russorum et martyro. Acta sanctorum s. Benedicti, saec. VI, I, стр. 79—81.
33. Petrus Damianus. Acta s. Romualdi abbati. AASS, 19 Junii. t. II, стр. 798; MGH, SS, IV, 850—851; Ademari Cabannensis Historiarum, lib. III, 31. MGH, SS, IV, 129—130.
34. MGH, SS, III, 78.
35. «Русская беседа». М., 1856, кн. 1, стр. 1 («Неизданное свидетельство современника о Владимире святом и Болеславе Храбром»).
36. Примером именно такой, пропагандируемой Ватиканом, не выдерживающей научной критики точки зрения на «разделение церквей» является трактовка его в «Католическом словаре» Аддис-Арнольди, где все объяснение причин церковного раскола 1054 г. сведено к непримиримости византийского патриарха Михаила Керуллария (A catholic dictionary, 1951, стр. 382).
37. F. Dölger. Byzanz und das Abendland vor den Kreuzzügen. Relazioni, v. III, стр. 85—86.
38. L'Eglise et les églises..., v. I—II. — Каждый из этих двух больших томов содержит 15—20 статей по различным вопросам истории римской и греко-византийской церкви и их взаимоотношений в XI в. и позднее. Большинство авторов — клерикальные историки.
39. E. Herman (S. I.). Neuf siècles de schisme entre l'Eglise d'Orient et d'Occident. Nouv. rev. théolog., v. 76, 1954, стр. 576—610; N. Egender. Un douloureux anniversaire — la rupture de 1054. Irenicon, t. XXVII, 1954; V. Grumel. Les préliminaires du schisme de Michel Cérulaire ou la question romane avant 1054. Rev. des Etudes byzant., X, 1953, стр. 5—23; R. Mayne. East and West in 1054. Cambr. Hist. Journ., v. XI, № 2, 1954, стр. 133—149; Hieromoine Pierre. Le schisme de 1054. Paris, 1954; S. Runciman. The Eastern Schism. A study of the Papacy and the eastern churches during the XI a. XII centuries. Oxford, 1955. — Эта книга является как бы «последним словом» буржуазной науки в исследуемой пр блеме. Автор понимает, что «разделение церквей» не событие, а исторический процесс, развивавшийся столетиями и до и после традиционной даты. Вместе с тем он не вскрывает главных причин этого процесса, так как игнорирует социально-экономические различия Востока и Запада, являющиеся ключом к пониманию вопроса.
40. Ф. Г регоровиус. История города Рима в средние века, т. IV. СПб., 1907, стр. 66.
41. H. Canisius. Thesaurus monumentorum ecclesiasticorum et historicorum, Antw. (Amsterd.) 1725, t. III, стр. 314.
42. Canisius, ук. соч., стр. 324.
43. Ioh. Sсylitzae. Compendium historiarum. Bonn, 1839, стр. 642.
44. Н.А. Скабаланович. Разделение церквей при Михаиле Керулларии, Христианское чтение, 1885, № 1—2, стр. 111.
45. Там же, 1884 № 11—12, стр. 626 (страница ошибочно обозначена «727»).
46. Вопросы истории. 1956, № 8, стр. 44—57. — К сожалению, автор не уделил достаточного внимания вопросу о месте Руси в этих событиях, ограничившись лишь кратким замечанием о попытке папских послов, возвратившихся в Рим через Киев, привлечь на свою сторону русских.
47. Наиболее обстоятельная работа, пересматривающая традиционную католическую точку зрения на патриарха Фотия, опубликована крупным современным византинистом Дворник м (F. Dvornik. The Photian schism. History and Legend. Cambridge Univ. Press, 1948). Автор использовал многочисленные, не известные до сих пор источники и пришел к выводам, опровергающим католическую традицию, идущую от Ива Шартрского и Деусдедита, к выводам, кстати сказать, намеченным еще в прошлом веке рядом русских историков, как-то: академиками Ф.И. Успенским. В.Г. Васильевским.
48. Baronius, t. XVII, стр. 90—91, § 20—21.
49. Там же, § 22.
50. О других предположениях см.: Голубинский, ук. соч., стр. 595, Примеч. 2.
51. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. VIII, стр. 128.
52. Значение языковых различий в процессе разделения церквей отмечено за последние годы рядом авторов (Steinacker u. Bischoff— BZ. 1950, 1951, 1955; Michel—BZ, 1956, Runciman — «Eastern schism...»).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |