Глава IV. Флорентийская уния 1439 г., падение Византии и крушение папской политики на Востоке. Заключение

Упадок средневекового папства, обозначившийся уже со второй половины XIII в., завершился крушением самой идеи папской власти, в понимании средневековья, в конце XIV — начале XV в. Раскол («схизма») католической церкви с двумя папами — в Риме и в Авиньоне, каждый из которых объявлял другого узурпатором, в короткое время лишил папство почти всякого авторитета. Оно вызывало к себе резко критическое отношение даже в лагере самой католической церкви. Видные ее представители, особенно во Франции, — Жан Жерсон, богослов Парижского университета, ученые прелаты Пьер д'Альи, Николай Кузанский и другие, становятся выразителями широкого движения, требующего поставить папскую власть под контроль церковных соборов.

Это «соборное движение» не ограничивается теоретической борьбой, оно добивается и некоторых практических успехов. Созыв в 1409 г. нового вселенского собора в Пизе, после столетнего перерыва (с 1311 г.) положил начало почти непрерывной сорокалетней полосе вселенских соборов (Пизанский, Констанцский, Павийский, Сиенский, Базельский, Феррарский, Флорентийский и Римский). Один этот факт свидетельствовал о глубоком кризисе папской власти. Еще ярче говорили об этом действия соборов, вплотную занимавшихся реорганизацией всего строя католической церкви.

В этих условиях вопросы, связанные с восточной экспансией отступили на второй план, хотя на соборах они иногда и всплывали. Так, на Констанцском соборе в феврале 1416 г. бурно обсуждался вопрос о враждебных отношениях между Тевтонским орденом и польско-литовским государством. Ничего реального это обсуждение не дало, если не считать рекомендации не прибегать к войне для разрешения споров, продлить заключенное ранее перемирие и не нарушать его, для чего собор отправил своих послов к обеим сторонам. На Базельском соборе в октябре 1431 г. снова разбирался спор между Польшей, орденом и Литвой. И на этот раз собор был бессилен оказать какое бы то ни было реальное воздействие на ход событий и ограничился новой отправкой послов с выражением своих сетований по поводу возобновившихся военных действий.¹ Через три года тот же вопрос опять встал перед собором.

Не раз обращался Базельский собор и к вопросу об унии церквей. В октябре 1431 г. собор предложил папе написать польскому королю Ягайло и литовскому великому князю Свидригайло, «чтобы они способствовали приведению русских к унии и отправили бы (послов, — Б.Р.) на собор».² Неизвестно, писал ли папа на восток, но непосредственные сношения собора с литовским князем завязались довольно активно и продолжались до 1435 г., когда после своего военного поражения 1 сентября в битве с войсками Сигизмунда Кейстутовича у реки Свенты Свидригайло потерял авторитет в глазах собора.³

Переписка между Базелем и Вильно неоспоримо доказывает, что идея унии получила известную поддержку в части феодальной (боярской) знати на Литве. Так, в письме Свидригайла Базельскому собору от 14 июля 1433 г. говорится, что он, Свидригайло, всеми средствами убеждения воздействует на «князей, воевод и знатных русских» (principes, duces et seniores Ruthenorum), чтобы склонить их к унии с римской церковью и чтобы они отправили своих послов на собор.⁴ Сохранилось и другое письмо от 22 марта 1433 г., в котором к Базельскому собору по тому же поводу обращаются сторонники Свидригайлы, именующие себя «князьями, знатными, боярами, военными, городскими (людьми, — Б.Р.) и горожанами русских земель» (principes, nobiles, boiari, militares, civitates et oppidani terrarum Russiae).⁵ Несмотря на упоминание о «городских людях» и «горожанах», среди подписей нет представителей действительно городского населения, все подписи сделаны знатными — боярами и воеводами, связанными с правящими кругами. Нет и подписей духовенства.⁶

Однако в 1434 г. русский митрополит Герасим, поставленный в предшествующем году константинопольским патриархом и вернувшийся в Смоленск (до поставления он был здесь епископом),⁷ поддержал инициативу Свидригайлы и отправил посольство к папе Евгению IV, которое заверило его в готовности Герасима заключить унию.

Папа ответил письмом 20 октября 1434 г.,⁸ потребовав созыва местного собора православного русско-литовского духовенства, который принял бы формальное решение об унии, после чего предлагал оформить ее в Риме. Отвечал ли митрополит папе, неизвестно. Вскоре Герасим, обвиненный в поддержке врагов Свидригайлы, был арестован и предан сожжению. На этом оборвались, очевидно, переговоры об унии с представителями русско-литовского духовенства.⁹

Однако этот вопрос не выходил из круга внимания Базельского собора. Председатель собора папский кардинал Джулиано Чезарини выступил в июле 1434 г. с большой речью на эту тему, закончив ее призывом преодолеть разногласия и добиться заключения унии.¹⁰ О том же пишет и папа Евгений IV в послании собору от 20 октября того же года.¹¹

Затем в течение трех лет шли переговоры между Базелем и Римом с одной стороны и Константинополем с другой о подготовке совместного собора с участием как латинского, так и греческого духовенства.¹² После долгих споров по ряду вопросов, в частности и по вопросу о месте, в котором собрался бы такой совместный собор, было достигнуто предварительное согласование различных точек зрения.

Собор открылся 8 января 1438 г. в городе Ферраре, а с 26 февраля следующего года он продолжил свою деятельность во Флоренции, куда был перенесен под предлогом эпидемии чумы, разразившейся в Ферраре. На этом соборе обсуждалась и, как казалось, была решена стародавняя проблема католической церкви, которую без преувеличения можно считать важнейшей в политике папства на протяжении столетий, — «соединение» восточной и западной церквей. Не в первый раз церковный собор утверждал унию. Она была провозглашена уже на I Лионском соборе в 1245 г. и на II Лионском соборе в 1274 г. Известно, сколь призрачными и бесплодными оказались эти решения. Но и на этот раз «уния» не стала более жизненной.

На феррарско-флорентийском соборе вопрос о соединении церквей занял центральное место. Предложенная правящими византийскими кругами, во главе с императором Иоанном VIII Палеологом, уния с Римом была ценой, за которую Византия надеялась получить военную помощь Запада против турок-османов, фактически уже подступивших к самой столице Империи. Император был уже данником турецкого султана и видел перед собой неминуемую угрозу окончательной гибели Империи.

После долгих предварительных переговоров, которые с лета 1434 г. уполномоченные императора вели с заседавшим в это время Базельским собором, Иоанн VIII, отчаявшись найти спасение иным путем, решил пойти на унию с католической церковью. Выехав в 1437 г. из Константинополя, император отправился, однако, не на Базельский собор, а к папе Евгению IV, который вел с собором серьезную борьбу. Летом 1437 г. собор предложил папе явиться в Базель на суд по ряду предъявленных ему обвинений. В ответ папа опубликовал буллу о переносе собора в Феррару, где он рассчитывал стать хозяином положения, тем более, что в перспективе имелся такой шанс, как уния с греками.

Этой сложной обстановкой и воспользовался император, решившийся пойти на унию, но стремившийся добиться за это от папства возможно больших уступок. Было очевидно, что позиции Евгения IV слабее, чем у Базельского собора, что папа более заинтересован в достижении соглашения, и потому от него можно было ждать большего.

Споры между папой и собором в Базеле привели к новому расколу, часть прелатов во главе с председателем собора кардиналом Чезарини переехала в Феррару. 8 января 1438 г. папа открыл в этом итальянском городе собор, на котором должен был решаться вопрос об унии церквей. На соборе присутствовали представители греческой церкви, прибывшие вместе с императором Иоанном VIII и константинопольским патриархом Иосифом. В их числе были представители и трех других восточных патриархов (сами они отказались поехать), до 20 архиереев, клирики Софийского собора и несколько ученых богословов. Прибыли представители из Валахии и Грузии.¹³

Позднее (8 октября 1438 г.) прибыли и представители от русской церкви. Во главе их стоял незадолго до этого назначенный из Константинополя русским митрополитом грек словакского происхождения Исидор, занявший в последующих событиях одно из первых мест. С Исидором приехало до 200 человек, между которыми, однако, был лишь один высший представитель церкви — суздальский епископ Авраамий. Многочисленность русских представителей подчеркивала, что для церковной унии с восточной церковью особое значение имела уния с церковью русской. Для обеих сторон вопрос об унии на Феррарско-флорентийском соборе был вопросом чисто политическим.

Если для греков уния имела практическое значение единственно в том, что только под этим условием можно было рассчитывать, через посредничество папы, на помощь от европейских государств против наседавших все более турок, то для Рима Византия в политическом отношении уже не могла являться в это время главной целью: в Риме достаточно понимали обстановку, чтобы не обольщаться пустой надеждой на уничтожение турецкого владычества на Востоке. Больше того, приходилось серьезно опасаться дальнейшего турецкого нашествия на Европу.

Что же в таком случае составляло для Рима политическую цель унии в 1439 г.? Эту цель следует видеть прежде всего в Руси, в подчинении папству стран и народов, подвластных московскому великому князю. В этом только и мог быть реальный смысл церковной унии для папства и для тех сил феодальной Европы, которые стояли за ним. Привлечение Московской Руси в папский лагерь являлось для этих политиков осуществлением самых смелых мечтаний. При этом условии можно было вернуться к надеждам противостоять туркам, отстоять Константинополь, остановить их нашествие на Балканах, создать им прямую угрозу с севера и востока. С другой стороны, папство неожиданно для себя оказывалось перед осуществлением своих многовековых устремлений на восток.

Наконец, такое укрепление папского лагеря должно было существенно изменить соотношение сил между ним и его политическими противниками, поддерживавшими враждебный папству Базельский собор. И с этой точки зрения позиция Москвы была также очень важна для Рима, тем более, что Польша вследствие политики Ягеллонов перестала в это время быть «верной дочерью» в глазах римской курии.

Католическая версия истории Флорентийского собора дошла до нас в своеобразной форме диалога, составленного папским чиновником Андреа ди Санта Кроче и дополненного в 1638 г. библиотекарем Ватикана Джустиниано. Этот документ, хотя он и содержит некоторые ценные указания, в общем очень субъективен, неточен и не. может дать ясной картины всех событий.¹⁴

Главным источником по истории Флорентийского собора обычно считается труд грека Сиропула, опубликованный еще в XVII в. Робертом Крейтоном. Сиропул был главным экклесиархом собора св. Софии в Константинополе, одним из крупных греческих церковных деятелей из числа пяти ближайших советников и помощников константинопольского «вселенского» патриарха, так называемых «ставрофоров». Он принимал активное участие во всех работах собора и составил его историю, имеющую мемуарный характер. Она носит выразительное название: «Правдивая история неправедной унии между греками и латинянами».¹⁵ Однако уже давно установлено, что изложение Сиропула тенденциозно и сильно искажает действительный ход событии. В значительной мере виновником этих искажений был издавший Сиропула Крейтон.¹⁶ Страдают тенденциозностью также греческие «Деяния Флорентийского собора» — плод усилий ученых секретарей и проунионистской редакционной обработки, вошедшие в многотомный свод католической истории соборов Манзи.¹⁷ Сохранились также описания деятельности Флорентийского собора, принадлежащие перу русских участников событий, — епископа суздальского Авраамия¹⁸ и суздальского иерея (он называет себя священноиноком) Симеона.¹⁹ Около 1461 г. неизвестным автором на Руси была написана еще одна история собора, известная под названием «Слово избрано...».²⁰

Кроме упомянутых, особый интерес вызывает сочинение некоего русского клирика, изданное еще в 1598 г. в городе Остроге, являвшемся в ту пору крупным центром юго-западного русского православия.²¹ Это сочинение существенно дополняет другие сохранившиеся источники по истории Флорентийского собора и дает яркую картину того бесчинства, под знаком которого было проведено оформление флорентийской унии. Рукопись этого сочинения была еще в 30-х годах прошлого века обнаружена в Ватиканском архиве и кратко описана русским исследователем С. Шевыревым.²²

«История» Острожского клирика сообщает многие подробности, важные для понимания политики папства на Флорентийском соборе в отношении Московской Руси, роли митрополита Исидора и общего характера собора, оценку которого автор дал уже названием своего сочинения. Особый интерес вызывает сообщение о том, как Исидор появился в Москве в роли «митрополита киевского и всея Руси», вопреки явному нежеланию великого князя Василия Васильевича II и московских иерархов. Оказывается, что это назначение, произведенное греческим патриархом, было результатом особого ходатайства папы римского.²³ Если учесть, что прямые обращения папы к патриарху — явление чрезвычайно редкое, а такое прямое вмешательство в дела греко-византийской церкви просто беспрецедентно, становится ясным, что должны были существовать особые серьезные причины, заставившие папу предпринять этот шаг. Нам представляется несомненным, что папа выполнял намеченный уже ранее план вовлечения Руси в союз с западной церковью. Не исключена возможность того, что и патриарх был в какой-то мере посвящен в тайные планы курии и потому пошел на такой шаг, как явное нарушение воли великого князя, который после смерти в 1431 г. митрополита Фотия представил в Константинополь на утверждение своего кандидата, рязанского епископа Иону, фактически отправлявшего уже несколько лет функции митрополита.²⁴

В острожской (условное наименование) «Истории» говорится о грамоте, привезенной Исидором в Константинополь, в которой папа просил посвятить Исидора «не омешкиваючи на архиепископство русской столицы».²⁵ Патриарх Иосиф, очевидно, уже готовившийся к проведению унии, удовлетворил просьбу папы, и Исидор получил назначение в Москву.²⁶

Однако вскоре прибыл в Константинополь и московский кандидат Иона с ходатайством от великого князя, ничего еще не знавшего о состоявшемся назначении Исидора. Патриарх не мог отказать московскому князю и дал посвящение в качестве митрополита русского также и Ионе с оговоркой, что данное посвящение будет иметь силу, «когда богу будет угодно или смертью или каким-либо другим случаем устранить Исидора от митрополии».²⁷

Таким образом, в Москве оказался митрополит русской церкви, чуждый и враждебный не только русскому народу, но и стране, культуре ее народа и даже церкви, которую он «представлял». Исидор пробыл в Москве всего четыре месяца, с первого дня занятый подготовкой отъезда в Италию для участия в соборе, план которого, по-видимому, разрабатывался в Риме совместно с ним. Как сообщают источники, Исидора в Москве усиленно убеждали не ехать в Италию, но он не слушал никаких увещаний. В свете упомянутых подробностей относительно назначения Исидора на Русь его поведение в Москве до отъезда в Италию становится более понятным.

В лице Исидора папство имело на Флорентийском соборе ревностного проводника унионистской политики в среде греческого духовенства. Такую же роль выполнял и Виссарион Никейский, а также Дорофей Митиленский. Однако среди них именно Исидор являлся главным орудием сторонников унии. В сущности, по главному вопросу — об унии церквей — собор ожидал его приезда. Серьезные прения по этому вопросу начались лишь после прибытия русской делегации.

Сиропул оставил подробное описание всех бесконечных заСеданий, переговоров, прений. С патетическими речами выступали сторонники унии — от греков более всего «русский» митрополит Исидор и Виссарион Никейский. Противоположную позицию упорно отстаивал третий главный оратор от греков — Марк Евгеник Эфесский. Трудно было защитникам непримиримых точек зрения прийти к соглашению. Главное, что их разделяло, были не канонические и догматические споры, которым официально посвящалась большая часть времени, а политическая сторона дела — неизбежное в случае согласия на унию подчинение Востока папской власти. Понимая, насколько критическим было положение Византийской империи, представлявшей собой уже почти только один Константинополь, поскольку остальные ее территории были захвачены турками, понимая, что, совершенно истощенная, она не имеет надежды спастись от угрозы окончательного завоевания, большинство греков все же противилось унии.

Острожская «История» сообщает интересные подробности о работах собора, особенно о самом заключении соглашения об унии.

По словам автора рукописи, когда паписты увидели, что, несмотря на все их усилия — и убеждения, и угрозы, они все же не могут склонить греков к принятию выдвинутых ими требований, прежде всего о признании папского примата, они впали в уныние и не знали, что им делать дальше. Тогда к папе обратился великий магистр ордена родосских рыцарей Ипатий и предложил применить к членам собора силу. Евгений IV согласился, и рыцари приступили к делу. Далее рассказывается о том, как ночью, накануне назначенного в церкви Санта Марии Новелла подписания унии, были разосланы специальные вестники ко всем католическим и проунионистским участникам собора с сообщением о том, что они должны явиться наутро не в церковь, а в папский дворец, куда якобы перенесена церемония подписания унии. В церковь же собрались, таким образом, одни лишь противники унии, с которыми явившиеся туда же родосские рыцари жестоко расправились.

Автор рассказывает, что 60 епископов, 150 пресвитеров, синкелов и протосинкелов греческой церкви, отказывавшихся подписать унию, подверглись нечеловеческим пыткам и истязаниям — их морили в темницах, подпекали, душили и давили. Многие были замучены до смерти. Среди них были митрополиты амасийский, силиврийский, халкидонский, никомидийский, филиппинский, Трапезундский. Захоронили их тайно, а затем под соглашением об унии были поставлены их поддельные подписи.²⁸ Три монаха удушили патриарха Иосифа, вложили ему в руку лист с завещанием о согласии поставить свою подпись под унией.²⁹ А затем было объявлено о внезапной смерти патриарха и проведено торжественное- погребение его. Некоторые из греческих иерархов сами подписывались, не имея более сил выдержать мучения, которым их подвергали.³⁰ Рассказывает автор «острожской» рукописи и о том, что когда кое-кто из несогласных, в том числе и русские, сделали попытку бежать, за ними отправили погоню, они были пойманы, избиты и силой возвращены в город.³¹

Все эти факты лишний раз подчеркивают, что паписты не останавливались ни перед чем, чтобы навязать унию русской церкви. Русские участники собора, по-видимому, отдавали себе ясный отчет в происходившем. Об этом говорят составленные ими описания событий. «Инок Симеон, иерей суждалец», как он себя сам именует, оставил «Повесть, како римский папа Евгений состави осьмый собор со своими единомышленники».³² Симеон рассказывает, как подкупом и насилием паписты добивались согласия на унию. Видимо, трезво оценивая обстановку, этот суздальский иерей понял второстепенное значение схоластических споров о «filioque» и других догматических тонкостях. Он уловил, что все значение происходящего — в стремлении латинян подчинить себе восточные страны, в том числе и его родину, в попытках продвинуть на восток границы папской власти. Он утверждал, что Марку Эфесскому, до конца непреклонно отрицавшему унию, угрожали даже сожжением. По сообщению Симеона, и Авраамий Суздальский пытался уклониться от скрепления своей подписью неприемлемого для него и для его родины акта. Однако и он был подвергнут заключению, что заставило его, скрепя сердце, уступить насилию.

Возмущение Симеона всем происходившим было так велико, что в конце концов он не выдержал, как он говорит, «мучений совести» из-за того, что должен принимать участие во всем этом деле, и на обратном пути, когда все русское посольство находилось в Венеции, тайно сбежал, чтобы скорее возвратиться домой.

6 июля 1439 г. в кафедральном соборе Флоренции Санта Мария дель Фиоре, существующем и по сию пору, был торжественно провозглашен акт о «воссоединении церквей». Это постановление собора, зачитанное кардиналом Джулиано Чезарини на латинском и Виссарионом Никейским на греческом языках, было подписано присутствовавшими членами собора. С греческой стороны на нем значились подписи императора, 4 заместителей патриархов, 16 митрополитов, 4 дьяконов, послов ряда греческих князей. Решительно, несмотря на убеждения и угрозы, отказался поставить свою подпись Марк Эфесский. Со стороны латинян соглашение об унии подписал папа, 8 кардиналов, 8 латинских патриархов, 61 архиепископ и епископ, 40 аббатов, 4 генерала монашеских орденов, послы герцога бургундского (остальная Франция, по требованию короля Карла VII, запретившего в 1438 г. своим епископам принять участие во Флорентийском соборе, не признала этого собора и заключенной на нем унии).

В знаменитой библиотеке-музее Лоренцо Медичи во Флоренции и сейчас можно видеть оригинал этого акта. Наряду с греческими и латинскими подписями стоит и русская подпись: «смиренный епископ Авраамий Суздальский».³³

Впоследствии Авраамий клятвенно заверял, что подписать постановление собора его заставил насильно Исидор в качестве киевского митрополита. Этому, очевидно, можно поверить. Исидор был не столько блестящим полемистом, сколько политиком, организатором и вдохновителем греческой пролатинской партии. Он умел воздействовать на людей, вынуждая их к согласию не столько глубиной и неотразимостью теоретических принципов и железной логикой полемических построений, сколько умением выдвинуть на первый план животрепещущие практические интересы. Так, по рассказу современника, когда в конце марта 1439 г. среди греков все еще не было согласия по вопросу об унии и многие склонялись к тому, чтобы уехать из Флоренции, ссылаясь на всякие соображения догматического характера, не позволяющие принять условия папистов, Исидор выступил с краткой речью, в которой отчетливо показал безвыходное положение греков, подчеркнув при этом, что у них нет даже денег, чтобы добраться домой. «Нет ничего легче, как уехать, — говорил он, — но куда? Когда и как отправиться? Я не знаю!». Следует указать, что весь многолюдный собор, насчитывавший 800 человек, находился на полном содержании папы, что, кстати сказать, также было использовано с целью оказать давление на несговорчивых, которым папские куриалы иногда по месяцам задерживали выплату папской субсидии. Папа доставил на своих галерах греков из Константинополя, он же должен был, согласно условиям, доставить их и обратно. Ясно, что при такой зависимости от папы греки оказывались вынужденными к соглашению, что умело использовал Исидор.

Император Иоанн неоднократно поручал Исидору переговоры с папой, в частности при выработке технических условий оформления унии.³⁴ Исидор был прежде всего политиком, человеком, умевшим и любившим плести интриги, строить тайные козни, готовить заговоры. Вся его деятельность рисует его крайне честолюбивым, настойчивым и упрямым, властным и резким, с деспотическим характером, человеком, не останавливавшимся перед грубым насилием, чтобы добиться своего.³⁵ Многочисленные свидетельства его коварства, лицемерия и жестокости сохранились в большинстве описаний Флорентийского собора — у Сиропула,³⁶ Симеона Суздальского³⁷ и других. Они рассказывают, как Исидор обрушился с бранью на престарелого митрополита гераклейского за его несогласие с некоторыми условиями унии;³⁸ как он предлагал просто не допускать к голосованию греческих противников унии, чтобы не рисковать оказаться в меньшинстве;³⁹ как он требовал даже провозгласить анафему несогласным с унией.⁴⁰ В других случаях Исидор действовал хитростью и обманом, убеждая греческих епископов согласиться на «filioque».⁴¹ Когда же все эти средства не давали результатов, он пользовался и пыткой и застенком, чтобы принудить своих противников к согласию. Так, по словам Симеона Суздальского, продержал он и русского епископа Авраамия «неделю полную» в заключении, чтобы вынудить его подписать унию.⁴² Так же обошелся он позднее в Венеции и с самим Симеоном, отказывавшимся отправлять богослужение по латинскому обряду.⁴³

После заключения унии Исидор оказался перед задачей, не менее сложной, чем все перипетии только что закончившегося Флорентийского собора. Ему предстояло реализовать унию на Руси. Для Рима в этом была, можно сказать, главная задача. Что значила истощенная, политически беспомощная, территориально ничтожная Византия, прикрывающая нищету жалкими лохмотьями когда-то пышных императорских одежд, в сравнении с Русью, необозримой в своих пространствах, неистощимой в своих богатствах, с многочисленным населением! Весь смысл «соединения церквей», все значение унии заключалось для папы в том, чтобы русские были обращены в католичество, чтобы на русских землях установилась бы власть папства.

Как всегда, лишенные способности дать реальную оценку фактам, действительному соотношению сил, упрямо верящие в какую-то магическую силу «авторитета апостолического престола», в действительности давно не существовавшего и на Западе, а на Руси и вовсе никогда не признававшегося, папские политики полагали, что достаточно зачитать торжественно в церквах состряпанное во Флоренции постановление, чтобы русские люди благоговейно преклонились перед римским властителем церкви, забыв о древних традициях непреклонной борьбы со всякой чужеземной властью, а тем паче с властью папы римского. Сотни лет русские люди боролись против этой опасности — на Неве и на Чудском озере, под Ярославом и Грюнвальдом, в кровопролитных боях с тевтонскими рыцарями и в сражениях с воинами шведского короля Магнуса, боролись не на жизнь, а на смерть не для того же, чтобы после всего покорно склонить головы под папское владычество.

Но политики римской курии, всегда рассматривавшие события только с собственной точки зрения, высокомерно пренебрегавшие интересами и точкой зрения тех, к кому они обращались, считали цели свои достигнутыми и ждали окончательных плодов своей победы. В уверенности, что ему предстоит пожать эти плоды, и отправился из Рима Исидор, уже не только митрополит киевский или «русский», как его величали в документах, не только викарий патриарха антиохийского, в качестве которого он выступал на соборе, но и кардинал римско-католической церкви, каким за заслуги на соборе его провозгласил папа Евгений IV 18 декабря 1439 г. Одновременно кардинальскую шляпу получил и Виссарион Никейский.

Митрополит киевский, он же «кардинал св. Петра и Марцеллина», как звучал его новый титул, не очень спешил с возвращением на Русь. Он задерживался в Риме, стремясь еще больше удовлетворить свое исключительное честолюбие. Источники сообщают, что он упорно домогался у папы назначения на ставший после смерти Иосифа вакантным патриарший престол в Константинополе. Несмотря на все свои заслуги перед папой, добиться этого ему не удалось, зато папа провозгласил его 17 августа 1439 г. специальной торжественной буллой особоуполномоченным легатом (a latere) для Литвы, Ливонии, всей Руси и польских областей, входивших в ведение киевской митрополии. Булла о назначении Исидора не скупится на восхваление учености, ревностного служения папской церкви и других высоких достоинств нового любимца папы, которому предоставлялись во всех делах, касающихся церкви, самые неограниченные полномочия. Все обязаны, по словам буллы, оказывать легату полное и абсолютное повиновение, принимая его распоряжения как распоряжения самого папы.⁴⁴

В конце октября 1439 г. Исидор во всеоружии папских полномочий двинулся в путь. Через Пизу он достиг Венеции, где сделал продолжительную остановку. Отсюда он отправился в Венгрию, где опять остановился на несколько дней. Из Венгрии Исидор 5 марта 1440 г. разослал «окружное послание» в адрес высшего духовенства, католического и православного, Литвы и Руси, в котором извещал об унии и убеждал поддержать и соблюдать ее.⁴⁵ Затем Исидор проехал в Польшу. В пасху, в переполненном краковском соборе, он отслужил службу по греческому обряду (флорентийская уния признавала обрядовые различия вер несущественными). Однако когда митрополит пытался проделать то же во Львове, где в православной церкви он служил по католическому обряду, русское население пришло в возбуждение, и ревностному поборнику унии пришлось покинуть город, ничего не достигнув. Население Львова, за последние 100 лет неоднократно убеждавшееся в том, как неразрывно связан католицизм с ненавистным политическим владычеством иноземцев, не желало унии.

Наконец, Исидор прибыл в «свою» митрополию, в Киев. Князь Александр Владимирович, правивший именем польско-литовской короны, в чьей власти находилась киевская земля, готов был принять унию, поскольку это укрепляло его позиции как ставленника чужеземной власти. Но с населением города митрополит не мог найти общего языка. Кончилось дело тем, что Исидор был с позором изгнан киевлянами.

Уже первые шаги новоявленного апостола католицизма на Руси показали ему, что взятая им на себя задача много труднее, чем он думал. А между тем главное оставалось впереди. Нужно было провести унию в Москве. Даже самонадеянный и чуждый понимания страны, в которой он собирался действовать, Исидор видел эти трудности. Именно этим и надо объяснить, почему он не проехал из Италии прямо в Москву, что он непременно бы сделал, если бы был уверен в своем успехе на Руси. Он надеялся заручиться поддержкой на периферии, прежде всего западной, и, опираясь на уже завоеванные, как он думал, позиции, рассчитывал легче преодолеть сопротивление, с которым, как понимал, ему неизбежно придется столкнуться в Москве. Но оказалось, что опереться было не на кого. Помимо таких, как киевский князь или князь Юрий Смоленский, да еще кое-кого из боярской знати, сторонников унии на Руси не было. Но Исидор не принадлежал к людям осторожным и, видимо, не очень взвешивал обстоятельства, полагаясь на собственную энергию и настойчивость, на силу своего личного воздействия.

Еще в Италии Исидор разжигал политические вожделения папы обещаниями, столь же заманчивыми, сколь и пустыми. «Они все в моих руках, — уверял он, рассказывая о Руси, — все князья и епископы. Никто из них не отваживается спорить со мною. Великий князь молод, а епископы не книжны суть и все боятся меня». Исидор обещал папе, что русские легко примут латинскую веру. «Я приведу к тебе всех князей и христианство всё, — говорил он, — от греческой веры в латинскую приведу. Я приведу их в Рим и к тебе приведу и принесут к тебе дары многие. А в Царьград не пойдут, а епископов от тебя поставлю».⁴⁶

Ход дела вскоре показал, что у Исидора не было решительно никаких оснований рисовать столь радужными красками перспективы русско-папских отношений. В сущности, если он и мог бы отдать себе отчет в реальном соотношении сил, то остановить ход событий было уже не в его силах. Пути к отступлению были отрезаны уже тогда, когда он решился возвратиться из Флоренции на Русь в сане митрополита и с кардинальской шляпой.

Весной 1441 г. Исидор отправился в Москву, чтобы официально провозгласить там флорентийскую унию. 11 марта он совершил торжественный въезд в столицу. Его встречали как митрополита «всея Руси», он же явился как «легат апостолического престола». Перед ним несли латинский крест и три булавы, знаменовавшие его кардинальский сан. А в богослужении, которое он совершил в Успенском соборе, при возглашении многолетия митрополит, неожиданно для всех присутствующих, помянул имя папы Евгения IV вместо имени вселенского патриарха греческой церкви. По окончании же службы, которая была проведена по православному обряду, торжественно было оглашено папское послание об унии и текст соглашения, заключенного во Флоренции. Бурное возмущение этим открытым отступничеством от установленного порядка богослужения и самочинным провозглашением унии охватило всех присутствовавших.

Великий князь московский Василий Васильевич тут же в соборе с гневом отверг зачитанную унию, объявив согласие митрополита, данное им во Флоренции от имени русской церкви, не имеющим силы, и повелел взять его под стражу и отправить в Чудов монастырь, где ему предоставлялось ожидать решения обо всех его действиях, которое должен был принять специально созываемый для этого собор православных иерархов. Исидору вскоре удалось бежать из-под стражи, и он отправился за рубеж. В Твери он еще раз был задержан, но ему снова удалось сбежать, и наконец, после долгих перипетий он возвратился в Рим. Здесь он мог вздохнуть свободно. Евгений IV щедро вознаградил своего кардинала за «ревностное проведение» унии на Руси несколькими доходными церквами и еще больше приблизил к себе.

Весь рассказ летописца о злополучном митрополите убедительно свидетельствует о том, как на Руси в XV в. настороженно и непримиримо относились к проискам папистов, справедливо опасаясь не столько изменений в обрядности и культе, сколько политических махинаций, угрожавших национальной независимости и государственной самостоятельности страны. Для Руси все эти события имели немаловажные последствия, однако прямо обратные тем, на которые рассчитывали сторонники унии.

В том же 1441 г. великий князь Василий Васильевич распорядился подготовить послание константинопольскому патриарху Митрофану и греческому императору, в котором он сообщал обо всем происшедшем, об отступничестве Исидора от православия и испрашивал согласия на поставление на Руси другого митрополита по избранию и рукоположению русских епископов.⁴⁷ Послание, однако, отправлено не было, так как в Москве стало известно, что новый патриарх — приверженец унии. Через два года это послание было переписано заново, очевидно, на имя нового патриарха Григория IV Маммы, который, будучи еще более ревностным сторонником унии, по-видимому, оставил его без ответа. В Москве из этого были сделаны свои выводы — собравшийся в 1448 г. собор русских иерархов дал самостоятельное поставление Ионе как митрополиту.⁴⁸ Этим актом русская церковь объявила себя независимой от Константинополя, она стала церковью автокефальной.

В июле 1452 г., когда Византия была, в сущности, уже в состоянии агонии, Василий II адресуется в Константинополь к последнему греческому императору Константину XI Палеологу с просьбой, чтобы тот утвердил со своей стороны избрание и поставление русского митрополита.⁴⁹ В этом послании московский князь подробно излагает все обстоятельства поставления митрополитом Исидора, который, «покрывшись овечьей кожей, дела совершил подобно волку».⁵⁰ Далее великий князь просит о благоволении к Ионе как к митрополиту «киевскому и всея Руси», поставленному по всем законам каноническим. В послании искусно обойден вопрос о том, что избрание митрополита не санкционировано патриархом. Это объясняется тем, что «не ведаем, есть ли в Царьграде святейший патриарх православный или нет, поскольку ни от кого не слышали о нем и имени его не знаем, и потому ни о чем ему не писали еще».⁵¹

Таким образом, Московская Русь не только отвергла всякие посягательства латинской церкви, связанные с флорентийской унией, но создала в этих условиях совершенно самостоятельную русскую церковь, зависевшую от московского государя, а не от Византии, что свидетельствовало об укреплении и авторитете развивавшегося все большими темпами русского государства.

Не удалось и осуществление унии на Востоке. В Иерусалиме в 1443 г. три восточных патриарха — антиохийский, иерусалимский и александрийский — созвали собор восточной церкви, на котором "провозгласили осуждение унии и всех ее приверженцев предали анафеме.

Несмотря на все торжественные заверения и подписи под соглашением византийского императора и представителей византийской церкви, уния в Византии не была официально провозглашена ни непосредственно после возвращения греческой делегации из Флоренции, ни в ближайшие годы. Иоанн VIII не решился на такой шаг, отдавая себе отчет в том, какую реакцию вызвало бы опубликование декрета. Уния была тогда введена в Византии без всякого провозглашения — de facto. В торжественном пасхальном богослужении в Софийском соборе, в присутствии императора, двора и папского легата, и во второй раз — спустя восемь дней, во время патриаршей службы в храме «Св. апостолов» было помянуто имя папы.

Однако даже и такая, более чем скромная форма, в которую облеклось введение унии, вызвала сильнейший протест и возмущение. Не только население, но и значительная часть духовенства решительно выступили против унии. Ненависть к латинянам приобретала в Византии почти всеобщий характер. Она превосходила даже страх перед турецким владычеством.

Между тем над Византией навис меч турецкого завоевания. Древняя империя не имела более сил сопротивляться. Истощены были ее экономические и материальные ресурсы, оскудел народный дух. Люди, вовлеченные в бесконечные религиозные распри, стали почти безразличными к судьбе Империи. В стране не оказалось условий для формирования национальных сил. Различные народности, населявшие страну, были разобщены. Немало было таких, которые, видя перед собой неминуемую гибель Империи, говорили: «Лучше турецкая чалма, чем папская тиара». Византийский историк этого времени приписывает эти слова крупному придворному сановнику Луке Нотаре.⁵² В них нашла выражение глубокая ненависть к агрессивной политике западноевропейских феодалов, на протяжении многих столетий проводившейся под знаменем папской церкви. Вместе с тем в словах этих следует видеть и другое: классовую солидарность высших слоев византийского общества с турецкой военно-феодальной верхушкой, совместно стремившихся к подавлению народных движений и обеспечению широкой эксплуатации населения.⁵³ В народе же кипела ненависть к эксплуататорам и власти, их поддерживавшей, зрело понимание того, что нужно самим защищать свои интересы. Учащались вспышки народных восстаний.

В 1452 г. император Константин XI, делая как бы последнее отчаянное усилие, официально утвердил флорентийскую унию и все ее условия. В ноябре этого года прибыл из Рима в Константинополь специальный папский легат, чтобы от имени папы Николая V принять в подчинение греческую церковь. Этим легатом был кардинал Исидор. Уния была торжественно провозглашена в Софийском соборе, после чего с участием 300 священников была отслужена месса по католическому обряду.⁵⁴ Однако вся торжественность этих церемоний, проповеди папского легата кардинала Исидора, пышный прием, который ему был оказан при дворе, — все это нисколько не способствовало утверждению идеи унии в сознании масс.

В противовес унионистам множились и укреплялись ряды врагов унии. Народ и слышать не хотел о латинской церкви, о подчинении папе римскому. Там хорошо знали, что всякое с ним «соглашение» не что иное, как подчинение. И потому, как ни энергичен был Исидор, осуществить унию на Востоке не смог и он.

Центральными фигурами массового движения греков в борьбе против флорентийской унии в Византии стали деятели Флорентийского собора Марк Евгеник Эфесский и прежний сторонник унии Георгий Схоларий, принявший монашество под именем Геннадия. Он вывесил на дверях своей кельи анафему по адресу латинян и угрожал сторонникам унии.⁵⁵ Но сильнее, чем протесты против религиозных новшеств, звучал голос возмущения политическим подчинением папе, которое, как каждый понимал, неизбежно следовало за унией.

Под давлением народных масс уния была решительно отвергнута восточной церковью. Уже в 1443 г. на Иерусалимском соборе три патриарха греко-византийской церкви, как выше уже было упомянуто, осудили ее, объявили всех ее сторонников отлученными от церкви и обратились с соответствующим посланием к императору Иоанну VIII;⁵⁶ в 1450 г., в присутствии папского легата Леонарда, четыре патриарха (кроме упомянутых — константинопольский патриарх Афанасий) снова осудили и отвергли унию с папской церковью и так решительно объявили о низложении папско-унионистского патриарха константинопольского, которым был Григорий Мамма, что тому ничего не оставалось, как сбежать в Рим.⁵⁷ Наконец, в 1472 г. на новом Константинопольском соборе патриархи, собравшиеся под председательством константинопольского патриарха Симеона, еще раз подтвердили свое осуждение унии.

В Византии унию признавал только императорский двор, и это делало ее тем более ненавистной в глазах народа, справедливо видевшего в ней не только орудие папской экспансии, но и средство укрепления позиций правящей клики.

Флорентийская уния не только не помогла, как ее представляли паписты, ратовавшие за нее, защите Византии от турецкого завоевания, но, внеся раздоры и несогласие в жизнь народа, помешала организации его сил и борьбе за существование государства.⁵⁸ Навязанная папской политикой уния фактически ускорила гибель Византии, еще более деморализовала ряды ее защитников, подрывая еще сильнее и без того угасавший дух сопротивления.

Бесплодной была уния и в военно-политическом отношении. Во время Флорентийского собора одним из важнейших аргументов сторонников унии было уверение в том, что, как только она состоится, подымется «весь христианский мир», сокрушит турок и спасет Византию. Этого не произошло. Уже в 1440 г. турки напали на Белград, проникли в Венгрию и Трансильванию и, наконец, разгромили 10 ноября 1444 г. шестнадцатитысячное венгерско-чешское войско под Варной.⁵⁹ Несмотря на героизм и отвагу венгров, сражавшихся под предводительством Яноша Гуниади, и восставших против турецкого владычества храбрых албанцев во главе с Георгием Кастриотой (Скандербегом), турки нанесли венграм в 1448 г. новое решающее поражение на Косовом поле.

Правители западноевропейских государств оставались глухи к призывам о помощи народам балканских стран, юго-восточной и средней Европы. Папская курия расточала защитникам Европы от турок лишь «благословение божье» да изощрялась в изобретении пышных наименований для них.⁶⁰ Никакой ни материальной, ни военной поддержки ни папа, ни другие правители Запада не оказали, предоставив грекам, чехам, венграм и албанцам самим вести борьбу с опасным и сильным врагом, а когда же турки оказались победителями, папство нашло с ними общий язык.

Борьбу с турками вели лишь сами народы в тех странах, которые непосредственно подверглись турецкому нашествию. И только Московская Русь, начавшая с середины XV в. серьезную борьбу за окончательное освобождение от татарской зависимости и за воссоединение исконных русских земель, вела энергичную внешнюю политику, которая в известной мере отвлекала внимание турок и тем самым объективно помогала борьбе народов против турецкой агрессии. В этом еще раз сказалась историческая заслуга русского народа, не в первый раз выступившего в роли защитника народов Европы от грозившей им опасности порабощения.

А 29 мая 1453 г., после короткого, но яростного штурма Константинополя и захвата его турками, Византия перестала существовать. Столица греческих императоров стала столицей турецких султанов.

Окончательно потерпели крушение все затеи папства относительно унии на греческом Востоке, поскольку с этих пор этот Восток перестал быть греческим, так как его греческое (и негреческое) население оказалось под турецким владычеством.

Ради точности следует отметить, что папству удалось навязать унию части православных армян, а также части «якобитов», или греческих монофизитов, в Месопотамии, Сирии и Восточной Индии, в свое время изгнанных из Византии, как и «несторианам» и «маронитам» с острова Кипра.⁶¹ Однако общая численность всей этой новой паствы папы римского составляла ничтожную цифру.

Оставались еще некоторые области, приведенные к унии Исидором в южной и юго-западной Руси, на землях, находившихся под польско-литовским господством.

21 июня 1458 г. курия назначила на эти епархии, объединенные в одну церковную область, ближайшего соратника Исидора, монаха Григория из монастыря св. Димитрия, получившего звание архиепископа киевского, литовского и всей Малой Руси. Одновременно папа сделал попытку добиться через Польско-Литовского короля Казимира воздействия на Москву, чтобы там признали папского ставленника как митрополита «всея Руси». При этом митрополит Иона, избранный собором после бегства Исидора, был назван в папской булле «честолюбивым, непокорным, нечестивым, самозванцем, сыном беззакония и погибели». Тем самым была сделана открытая попытка вмешаться во внутренние дела русского государства. Никакого успеха эти усилия не имели. Великий князь Василий Васильевич отвечал по этому поводу Казимиру решительным отказом: «От Рима у нас митрополиту не быть».⁶² Папский архиепископ мог после этого действовать только на тех русских землях, которые были во власти Казимира, да и здесь он встречал сильное противодействие и со стороны местного духовенства, а главное — со стороны самого населения. Вся же остальная Русь стала для папской церкви после Флорентийского собора еще более недосягаемой, чем прежде.

В постоянном стремлении обосновать «исторические права» Ватикана и католической церкви хоть на какую-нибудь часть русских земель в проватиканской литературе повторяются попытки противопоставить западнорусские области с Киевом центральным и северным областям Руси, объединенным Москвой. Признавая эти последние территорией, на которой со времени Флорентийской унии окончательно утвердились «схизматики» и «возмутившиеся», как с тех пор неоднократно именуют русских православных в папских буллах, католическая литература стремится провести тезис о прочном утверждении унии на территориях, относившихся непосредственно к Киеву.⁶³

Попытки эти восходят еще к середине XV в. В весьма своеобразной форме они были сделаны в нескольких папских посланиях Пия II 3 сентября 1458 г., в которых говорилось о Руси как о двух странах, одна из которых называлась «верхней Русью» (Russia superior), а другая «нижней» (inferior). Особенно интересна в этом отношении булла, в которой курия рекомендует «капитулу, клиру, народу и вассалам киевской диоцезы и киевского государства» новоназначенного киевского митрополита Григория II.⁶⁴ В этой булле, ныне впервые опубликованной, уже в обращении фигурирует формула «всей нижней Руси» (totius Russiae inferions), которая в дальнейшем несколько раз повторяется, применяемая в основном к Украине и противопоставляемая областям «московским и верхней Руси» (Moschovensis et Russie superioris partibus), «отделившимся и разделенным».

Можно согласиться с предположением, что эта нелепая, до тех пор небывалая, политико-географическая. концепция была плодом изобретательности митрополита без митрополии злополучного Исидора.⁶⁵ Понимая, что возможности захватить руководящие позиции в русской церкви для него и вообще для ставленников папской курии окончательно закрыты, Исидор стремился создать видимость резкой обособленности Украины и западнорусских областей, где имелись якобы прочные корни католицизма. При этом особенно подчеркивалось то обстоятельство, что эти земли были подчинены польско-литовскому католическому королю Казимиру Ягеллону (1447—1492 гг.), который, однако, в действительности вовсе не являлся столь «верным сыном» папской церкви и вовсе не играл роли послушного орудия католической экспансии, каким его хотели бы сделать Исидор и папские куриалы. Еще в 1451 г. Казимир, ссылаясь на доброе согласие между ним и Василием II, признал Иону православным митрополитом и над областями, входившими в эту пору в сферу его владений, и предоставил ему Киев как митрополичью кафедру.⁶⁶

Когда в 1458 г. папа Пий II назначил со своей стороны в Киев католического (униатского) митрополита в лице базилианского монаха Григория, близкого к Исидору и наследовавшего после него аббатство св. Димитрия в Константинополе, это было политическим шагом, имевшим целью усилить папское влияние во владениях польского короля. Сугубо политический характер этого назначения виден и в том, что одновременно с монахом Григорием 17 января 1459 г. в Киев был отправлен папой некий Николай Якуби (также Ягупи). В проходном листе, выданном ему папской канцелярией, ныне впервые опубликованном,⁶⁷ он именуется дворянином, рыцарем и «нашим графом священного Латеранского дворца и нунцием апостолического престола», направляемым «в русские области» (ad partes Ruthenorum). Тем же днем датировано и другое рекомендательное письмо тому же Николаю Якуби, «держащему путь в Московию» (iter usque in Moskoviam faciebat).⁶⁸ Курия приняла меры и к тому, чтобы польский король Казимир оказал содействие этой миссии.⁶⁹

Не сохранилось никаких подробностей о дальнейшей судьбе этой папской миссии, но ясно, что она преследовала прежде всего политические цели. В известной мере они были достигнуты римской курией, поскольку с 1458 г. Литовско-русские епархии были Казимиром, вопреки его прежнему (1451 г.) соглашению с Василием II, отняты у митрополита Ионы и отданы Григорию, митрополиту-униату, поставленному Римом.

Казимир даже попытался ходатайствовать за Григория перед Москвой, но великий князь Василий II решительно отверг эти попытки. Сын же его, Иван III, направил новгородскому архиепископу Ионе пространное послание, в котором, ссылаясь на события, имевшие место еще при его отце, решительно потребовал, чтобы архиепископ не признавал, не принимал и не слушал бы ни Григория, ни его послов (от униатского патриарха),⁷⁰ и предписывал ему «в землю свою впущать не велеть».⁷¹

Таким образом, и во второй половине XV в. Москва занимает твердые антипапские и антиунионистские позиции, соответствовавшие национальной политике московских великих князей, особенно Ивана III, направленной на создание сильного, централизованного и, прежде всего, независимого государства. Эта политика требовала, чтобы и русская церковь была независимой от внешних сил, свободной от подчинения Риму или Константинополю, и вместе с тем была бы подвластной московскому великому князю.

* * *

Историей крушения Флорентийской унии на Руси как бы подводится итог католической экспансии на землях нашей родины в средние века. Не потому, что в последние два столетия этой исторической эпохи папство не делало более попыток проникнуть на Русь, но потому, что попытки эти носили уже совершенно иной характер, осуществлялись в иных условиях.

И в истории нашей родины, где государственное объединение русских земель вокруг Москвы, будучи важнейшим условием окончательного освобождения страны от татарского владычества и Польско-Литовского господства на ее западных окраинах, привело в XV в. к образованию русского централизованного государства, с быстро развивавшейся экономикой и сильной центральной властью; и в истории Западной Европы, на которую в ту пору обрушилось грозное нашествие турок, обосновавшихся на Босфоре, и где к этому времени возникли крупные феодальные монархии, сложились национальные государства, в которых была преодолена экономическая и политическая раздробленность, а в связи с этим и средневековая рутина и отсталость в культуре; и, наконец, в истории самого папства, которое оказалось перед лицом новых условий в жизни народов, когда «духовная диктатура церкви была сломлена»,⁷² — во всем историческом развитии, рубеж XV и XVI в. оказался новой ступенью, переходом к ликвидации феодального строя, кануном эпохи «бури и натиска» буржуазных революций, началом могучего подъема национального самосознания и революционной активности народных масс.

Католическая церковь в тех формах, в каких она существовала более тысячи лет, с той политикой, какую она проводила на всем протяжении средневековья, с теми методами, которые она применяла, изжила себя. Она пришла к крупнейшему кризису в своей истории — к Реформации, означавшей глубочайший раскол всей церковной организации Западной Европы и начало приспособления христианской религии к требованиям буржуазии.

В этих условиях и экспансия католицизма, широко осуществлявшаяся на протяжении многих столетий, приняла иной характер; в частности, она была перенесена в страны, ставшие объектом колониальных захватов европейских держав. Здесь католическая церковь шла рука об руку с колониальными завоевателями и снова пролагала крестом и проповедью путь западно-европейским захватчикам.

Но и в самой Европе, когда папство перешло в наступление против Реформации, оно снова вернулось и к политике широкой экспансии. Однако в новой исторической обстановке папская экспансия и, в частности, попытки утверждения католичества на территории русского государства приобретали новые формы, осуществлялись иными методами.

Традиционная политика папского миродержавия отошла в прошлое; само же папство все более становилось живым «обломком средневековья».

Примечания

1. K. Forstreuter. Preussen und Russland im Mittelalter. Osteurop. Forsch., N. F., Bd. 25. Königsberg—Berlin, 1938, стр. 40 и сл.

2. Jablonowski, ук. соч., стр. 89.

3. Там же.

4. Мansi, XXX, col. 627.

5. Jablonowski, ук. соч., стр. 90.

6. Там же.

7. ПЛ, стр. 42.

8. Jablonowski, ук. соч., стр. 91.

9. Яблоновский подчеркивает, что Герасима, несмотря на имеющееся письмо папы к нему, нельзя считать ревностным сторонником унии. Переговоры имели, очевидно, только предварительный, формальный характер (Jablonowski, ук. соч., стр. 91—92).

10. Eug. Cecconi. Studi storici sul Concilio di Firenze, 1869, parte I, стр. LXVIII—LXXIX.

11. Там же, CV—CVI.

12. Там же, стр. 58—202.

13. Ф.И. Успенский. История Византийской империи, т. III. М.—Л., 1948, стр. 771.

14. Mansi, XXXIB, col. 1431 и сл. См.: Th. Fromann. Kritische Beiträge zur Geschichte der Florentiner Kircheneinigung. Halle a/S, 1872, стр. 43—45.

15. Sylvestros Syropulos. Vera historia unionis non verae inter graecos et latinos... Ed. R. Creyghton, Hagae—Comitis, 1660. — Название дано издателем, в рукописи оно отсутствует.

16. Fromann, ук. соч., стр. 52—56.

17. Acta Concilii Florentini — см.: Mansi. XXXIА. — В настоящее-время началось новое издание греческих «Деяний» (Quae supersunt Acta Graecorum Concilii Florentini, ed. Josefi Gill, v. V, fasc. I—П, pars 1—2. Res Ferrariae Gesta. Res Florentiae Gesta. Roma, 1953). Автором этих «Деяний» долгое время признавали Виссариона Никейского (Гефеле, Леклерк, Васт). В новых исследованиях (Жилль, Лоран, Гофманн и др.) доказано авторство греко-латинского сторонника унии Дорофея Митиленского. Это предположение было выдвинуто еще Фроманом (ук. соч., стр. 68—79). Подробнее см.: D.J. Geanakoplos. The Council of Florence (1438—1439) and the problem of union between the Greek and Latin Churches. Church History, 1955, XXIV, Dec., № 4, стр. 338, Примеч. 14.

18. «Исхожение Авраамия Суздальского на осьмый собор...» (см.: А. Попов. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян (XI—XV вв.). М., 1875, стр. 400—406). — Рассказ о соборе во второй Софийской хронике — ПСРЛ, т. VI, стр. 151—163 и в Воскресенской хронике — ПСРЛ, т. III, стр. 100—109.

19. «Повесть Симеона Суздальского». Имеются две редакции, напечатанные Новиковым в «Древней Российской Вивлиофике» (т. VI, стр. 27—70), а также в кн.: А. Павлов. Критические опыты по истории древней грекорусской полемики против латинян. СПб., 1878, стр. 198—210.

20. См.: Попов, ук. соч., стр. 359—395.

21. История о листрийском, то есть разбойническом, Феррарском, або Флоренском соборе. Острог, 1598. См.: РИБ, XIX. СПб., 1903, стб. 433—476.

22. С. Шевырев. Новые известия о Флорентийском соборе, извлеченные из ватиканской рукописи. ЖМНП, 1841, ч. XXIX, отд. II, стр. 60—79.

23. РИБ, XIX, стб. 437.

24. Там же, стб. 436—437.

25. Там же.

26. Там же, стб. 438.

27. Там же.

28. Там же, стб. 464—465.

29. Там же, стб. 465—466.

30. С. Шевырев, рассматривавший подлинник соглашения, утверждает, что даже подпись императора Иоанна сделана дрожащей, нетвердой рукой, свидетельствуя о его волнении. Что же касается подписи епископа Авраамия, то у С. Шевырева вызывает подозрение тот факт, что вместо буквы «ж» в слове «Суждальский» стоит буква «м». Не является ли, таким образом, подпись главного русского представителя (не считая Исидора) подделкой? (ЖМНП, 1841, ч. XXIX, отд. II, стр. 75).

31. Попов, ук. соч., стр. 344—359.

32. Там же.

33. Полный текст соглашения об унии на латинском и греческом языках с перечислением всех подписей напечатан в: Monumenta spectantia ad unionem ecclesiarum graecae et romanae, Ed. ab A. Theiner et Fr. Miklosich. Vindobonae, 1892, № XII, стр. 46—56.

34. Fromann, ук. соч., стр. 149.

35. Там же, стр. 150—151.

36. Syropulos, ук. соч.

37. Попов, ук. соч., стр. 344—359.

38. Syropulos, ук. соч., VIII, 5.

39. Там же, IX, 8.

40. Там же, X, 5.

41. Там же, IX, 8.

42. Попов, ук. соч., стр. 354.

43. Там же, стр. 355.

44. VMPL, II, № 56; HRM, I, № 121.

45. ПСРЛ, т. XII, стр. 36—38; The catholic encyclopaedia, N.-Y., 1911. v. XIII, стр. 255.

46. Попов, ук. соч., стр. 356—357; В. Малинин. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. Киев, 1901, стр. 112.

47. Акты исторические, собранные Археографической комиссией, т. I. СПб., 1841, № 39; РИБ, VI, стб. 525—536; Вторая Софийская летопись, ПСРЛ, т. VI, стр. 162—167.

48. Для придания этому постановлению полной законности было использовано прежнее посвящение Ионы в митрополиты (в 1437 г.), произведенное патриархом Иосифом. Объявление Исидора лжемитрополитом и осуждение его собором создавало то условие, о котором была сделана оговорка в словах патриаршего посвящения, что оно будет действительно «по смерти Исидора, либо в том случае, если по другим причинам он будет устранен от митрополии». На это патриаршее посвящение и ссылался Иона в послании о своем поставлений (см.: РИБ, VI, стб. 539—540.

49. РИБ, VI, стб. 575—586.

50. Там же, стб. 580.

51. Там же, стб. 584.

52. Ducas. Corpus Scriptorum Historiae Byzantinae. Bonnae, 1834, cap. 19, стр. 93. Цит. по: H. Evert-Kappesowa. La tiare ou le turban. Byzantinoslavica, 1953, (XIV), стр. 245.

53. З. Удальцова. Борьба византийских партий..., стр. 106—132; Evert-Kappesowa, ук. соч., стр. 259.

54. Evert-Kappesowa, ук. соч., стр. 250.

55. MPL. CLVII. col. 1058.

56. Leo Allatius. De ecclesiae occidentalis atque orientalis perpétua consensione. Coloniae, 1648, стр. 939—945.

57. Там же, стр. 1182—1183.

58. Удальцова, ук. соч., стр. 131 —132.

59. J. Macurek. Турецкая опасность и средняя Европа. Byzantinoslavica, 1953 (XIV), стр. 144—149.

60. Там же, стр. 150.

61. Addis, Arnold. Scannet. A catholic dictionary, 1951, стр. 342—343.

62. Об этом упомянуто в «Грамоте Великого князя Иоанна Васильевича Новгородскому архиепископу Ионе» (1465—1470). См.: Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской имп. Археографической экспедицией Акад. наук, т. I. СПб., 1836, № 80.

63. O. Halecki. The ecclesiastical separation of Kiev from Moscow in 1458. Studien zur älteren Geschichte Osteuropas, Th. I (Festschrift für H.Fr. Schmid), Graz—Köln, 1956, стр. 19—32; Jablonowski, ук. соч.

64. PRU, I, № 85.

65. Halecki, ук. соч., стр. 21.

66. РИБ, VI, № 67, стб. 564.

67. PRU, I, № 94.

68. Там же, Примеч. 109. См.: O. Pierling. La Russie et le Saint-Siège, t. I. Paris, 1896, стр. 88—89.

69. PRU, I, № 83.

70. РИБ. VI, стб. 707—712.

71. Там же, стб. 711.

72. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 476.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница