Беда с Запада

Теперь уже все знали, что пойдут на Псков. И то, пора псковичей из неволи вызволять. Хотя сами же в нее и забрались, но жалко, свои все же.

Кузнец Пестрим который день не выходил из своей кузницы, даже спал там же. Жена носила ему и подмастерьям обеды, стояла, жалостливо подперев щеку кулачком, качала головой и уходила обратно. Не до сна и отдыха было, все другие работы позабросили после того, как князь Александр Невский на вече сказал, чтоб к походу на псов-рыцарей готовились. У подручного Пестрима руки обожжены, молот держать не может, так чуть не локтями хоть мехи раздувает, только бы в стороне не стоять. Давно такого единодушия в Новгороде не было. На вече о том, что Новгород пока миновало, рассказывали и те, кто в Низовские земли ездил, и те, кто от немцев на Псковщине едва спасся. По всему выходило, что враг со всех сторон у ворот. Одного прогнали, другие налезают. Верно, решил Ярославич, бить надо так, чтобы вдругорядь неповадно было. Когда в доме пожар, то не до ссор. А кто против будет, того вече решило и впрямь казнить смертью лютой. Боярские прихвостни сначала не поверили, потом двоих болтунов повесили на воротах, долго их трупы болтались, пока самим горожанам не надоели, все ненужные разговоры сразу прекратились.

Между двумя домами Пестрим вышел во двор чуть передохнуть, уж больно жарко. Только присел на большое бревно, тут как тут Никоня, давний его друг-соперник. После боя со шведами, когда один другого спасали, ближе братьев родных стали. Никоня присел, посмотрел на солнышко, потом наклонился к кузнецу:

— Слышь, Пестрим, я чего узнал?..

— Ну? — покосился на известного болтуна кузнец. Сейчас что ляпнет, не будешь знать, верить или нет. Так и вышло.

— Дружинники меж собой говорили, князь-то наш Александр Ярославич во Владимир уезжает...

— Ты что?! — выпятился на него Пестрим. — Быть того не может!

Никоня резво перекрестился:

— Вот те крест!

Подумал и перекрестился широким крестом, чтоб уж совсем без сомнений было:

— Клянусь, сам слышал! Едет завтра ли, сегодня ли во Владимир.

Кузнец почти вскочил:

— Снова бояре собаки, дышло им в бок, напакостили! Ну никак не могут жить спокойно. — Заорал во все горло: — Чего ж мы сидим?!

— А что мы можем? — уже испугался своей осведомленности Никоня. Он просто услышал, как один дружинник прощался с женой, говоря, что уходит с князем Александром немедля во Владимир, а второй поддакивал, мол, идем.

— Народ поднимать надо! Пусть Ярославич сам скажет, если что не так, пусть виновных бояр назовет, мы им бороды-то повытаскаем, не посмотрим, что знатные, без штанов вдоль Волхова гулять будут!

На зычный голос Пестрима во дворе мигом собрался народ. Стали требовать вече собрать, но кузнец вдруг запротивился:

— Что вече? Пока его соберем, пока бояре речи держать станут, время упустим. Уйдет князь, как есть уйдет!

Нашлись такие, что тоже слышали о Владимире. Пестрим и остальные на них чуть не с кулаками:

— Почему молчали?!

Стали советоваться, что делать. Решение пришло вмиг:

— Идти в Городище, самим от народа просить Александра Ярославича не покидать Новгород. Не может Невский вот так город бросить! Нет, не может!

— Живым щитом на пути встанем, не отпустим князя Александра Невского из Новгорода!

— Лучше бояр всех, противных ему, погоним!

— Пусть только скажет, кого...

Хорошо, что никто из бояр да онаньевских прихвостней по пути не попался, не то не сносить им головы, забили бы.

К людям, шагавшим в сторону Городища, присоединялось все больше и больше горожан. К самому княжьему двору подошли уже такой толпой, что и веча не надо, все здесь. Только бояр не было, да их никто и не звал.

В трапезную, где заканчивала обед княжья семья, вошел встревоженный гридь. Князь поднял голову:

— Что?

— Там, княже, от Новгорода толпа ко двору подходит. Велишь запереть ворота?

— От Новгорода? Нет, впустите.

О господи! Что еще случилось? От этого города всего ожидать можно, вчера готовы были подчиняться княжьей власти, а сегодня и погнать могут, с них станется. Александр заторопился во двор.

В ворота и впрямь входили новгородцы, оттеснив стражу, не рискнувшую сопротивляться многому числу людей. Заполонили уже все пустое пространство, но еще шли и шли. Последние так и остались за воротами. Александр стоял на верхней ступеньке крыльца в темно-зеленом кафтане почти без шитья, ведь собирался в дорогу. Он был без корзно и шапки. Новгородцы остановились в шаге от крыльца, но не кричали, не требовали, наоборот, вдруг заломили шапки. Князь спросил первым:

— С чем пришли?

Передний рослый мужик, Александр вспомнил, что это кузнец со Словенской стороны Пестрим, попросил:

— Дозволь, княже, слово молвить?

— Говорите, — подивился такой обходительности Александр. Если и выгоняют, то странно, уж больно ласково. Слуга успел подойти, ловко накинул корзно и закрепил его на правом плече красивой золоченой фабулой, подал в руки шапку, отделанную соболем.

— Ты, княже, не в обиду будет сказано, из Новгорода ехать собираешься?

— Еду, — продолжал изумляться Невский.

— Княже, Александр Ярославич, не бросай Новгород! Ежели тебя бояре обидели, только скажи, мы их за бороды сюда притащим.

— Да не бросаю я!

Пестрим недоверчиво переспросил:

— Так ведь едешь из Новгорода?

И тут двор услышал раскатистый хохот новгородского князя:

— Еду! Только за помощью. Великий князь Ярослав Всеволодович обещал, вся Низовская земля поможет. И суздальские полки пойдут, и князь Андрей переяславльскую дружину приведет. Решил сам съездить посмотреть.

Пестрим снова попросил:

— Александр Ярославич, не бросай Новгород, не сироти, Христом Богом просим. Если повинен пред тобой кто будет, прямо народу скажи, любого на березе вздернем, если за дело. Челом бьем.

— А чего ж вы все пришли, могли кого одного-двоих прислать? — Невский просто не мог дольше молчать, а что сказать, не знал.

— Да мы решили тебе заслон людской поставить, чтоб уехать не смог.

У Александра перехватило горло так, что и слова не вымолвить. Едва себя пересилил, чуть хрипло велел:

— Ступайте. Скажите в городе, по делу еду. Вернусь скоро.

Новгородцы передавали друг дружке:

— За помощью князь едет...

— Не оставляет Новгород...

— Не осиротеем...

Попятились, так и выходили со двора спинами, казалось кощунственным повернуться к любимому князю спиной. В нешироких воротах толпились довольно долго, но Александр ждать уже не стал. Обернулся. Сзади стояли мать, жена, тысяцкий и еще много кто. Княгиня Феодосия улыбалась, едва сдерживая слезы счастья:

— Саша, любит тебя Новгород.

Тот смущенно отмахнулся:

— Любят, пока нужен.

Но и его глаза тоже блестели от непрошеной влаги. По лицу жены невозможно было понять, о чем думает. Бледна, видно, снова мутит, только хотел спросить, как она, тут вмешался тысяцкий:

— Ехать, княже, пора.

Александр кивнул:

— И то верно, припозднились.

Круто развернувшись, молодая княгиня ушла к себе в ложницу. Со всеми говорил, только не с ней! Было до слез обидно, все его любят, всем он нужен, а про них с сынишкой да будущим ребенком словно забыл.

Нет, князь забежал попрощаться, подхватил на руки Васеньку, поцеловал в обе щеки, потом обнял Александру, тоже трижды поцеловал:

— Жди, не на рать иду, вернусь скоро. Не беспокойся и себя береги.

И убежал. А раньше все «ясынька, ясынька»... Княгиня уже ненавидела Новгород, забиравший у нее мужа, ненавидела его походы и дружину, его бесконечные дела.

Заметив покрасневшие глаза невестки, княгиня Феодосия поспешила поговорить с ней:

— Сашенька, тебе не простой муж достался. Он воин, его место в дружине, не кори, что подле тебя на лавке не сидит. Не всем дано спокойно жизнь прожить, есть такие, что и минуты не могут без дела. Тебя он любит, только улыбнись почаще да приласкай, вот и будет вам радость. А то он далече уехал, а ты ровно и возвращения не ждешь. Вспомни, как на шведа в поход провожала, любо-дорого глядеть, все обзавидовались.

Молодая княгиня поморщилась, тогда и князь по-другому с ней разговаривал, а вчера вон дурой назвал. Постепенно свекровь вытянула из нее все. Услышав, ахнула:

— Да что ж это? Я ему попеняю! Такую разумную женку дурой звать?

Но себе подумала, что так и есть, к чему даже свекрови такое рассказывать? Лучше бы пыталась понять мужа.

— Доченька, князь Ярослав Всеволодович, бывало, по неделям и в ложницу не заходил, все недосуг было, засыпал, где сон застанет. И про то, что другая есть, не помышляй даже! От такой вон красоты писаной к какой другой пойдешь? Да и Саша муж честный.

Княгиня Феодосия не стала говорить невестке правду о своем муже, ни к чему поселять сомнения в ее душу, да и Саша не таков, кажется. Он ратной удалью в отца, а вот супружеской верностью в мать удался.

Псковская земля стонала под немецкой пятой. Еще когда Новгород не остыл от победы над шведами, Ливонский орден напал на Изборск Не ожидавший нападения и не готовый к нему Изборск защищался, как мог. Но силы оказались неравными, Изборск пал, был разграблен и сожжен, жители перебиты или угнаны в плен.

Когда известие о нападении на Изборск пришло в Псков, горожане немедля собрали вече. Псков спешно собрал ополчение, куда пошел весь способный воевать люд. Получилось около пяти тысяч человек. Им бы спешно позвать на помощь Новгород, но псковичи решили справиться сами. Боярам-изменникам не удалось отговорить горожан не отправлять помощь Изборску, но посадник сумел сообщить немцам все о самом ополчении. Понадеялись псковитяне побить немцев сами, да просчитались. Против них выступило вдвое больше хорошо обученных, хорошо вооруженных бронных рыцарей. Против двуручного меча да крепкой брони с рогатиной и топором особо не навоюешь. Вел псковитян Гаврило Гориславич, ополчение сражалось даже тогда, когда сам он погиб. Немцы даже говорили, что «псковичи — это народ свирепый». Но и свирепость против рыцарей-убийц не спасала псковитян. В битве погибли более восьмисот ополченцев, остальным пришлось разбежаться, скрываясь в лесах. Псков остался почти без защитников.

Немцы по следам побитого ополчения тут же подступили к Пскову. Но горожане успели закрыть ворота и отбить атаки врага. Даже седмица осады каменного кремля Пскова ничего не дала. Но немцы успели разорить и пожечь дотла городской посад и пригороды.

Простояв неделю, немцы решили не тратить больше силы и время на непокорный Псков и ушли на Новгородские земли — захватили Водскую пятину.

Немцы выступали не просто так, они везли в своем обозе изгнанного из Пскова ранее князя Ярослава Владимировича. Не справившись с Псковом одним ударом, немцы поспешили тайно договориться с его боярами. Изменников всегда хватало, потому договориться удалось быстро с посадником Твердило Иванковичем. Посадник и его приспешники сумели уговорить псковитян согласиться на условия немцев и открыть ворота. Псков был попросту сдан. Рядом с посадником теперь всегда находились два немецких наместника — фогты.

Беглый князь-изменник Ярослав Владимирович взял и подарил всю Псковскую землю немцам! После того они хозяйничали уже особо жестоко. Но захвачена была и Новгородская земля. Князю Александру с дружиной и ополчением удалось отбить Копорье, прогнать немцев из Тесово и Луги, но Псковская земля все еще стонала под рыцарями.

Теперь предстояло помочь псковичам, ведь их дети были в залоге у немцев. Среди новгородцев тоже находились те, кто ворчал, мол, сами псковичи ввязались в дружбу с немцем, пусть сами и выпутываются. Но стоило князю грозно глянуть, как вече притихло. Решено было готовиться к походу, но только теперь совсем иначе. Нынче знали, как выглядят эти рыцари и каково будет с ними биться. Снова и снова собирал Александр тысяцких и сотников, объясняя, как учить ополчение.

Новгородские ребятишки, коченея на холодном ветру, пряча красные руки за пазуху и поднимая, как цапли на болоте, то одну, то другую озябшие ноги, подолгу выстаивали, наблюдая за прибывающими и прибывающими в Новгород дружинами из Низовской земли.

— Глянь-ка, снова конные идут! А щиты какие у них, красные...

— А впереди кто, князь?

— Не иначе, вон как шелом золотом блестит!

— Да это наш Андрей Ярославич!

— Ага, тоже, видно, своих привел нам в помощь.

— А стяг какой, с всадником и змеем!

— Где змей?

— Да вон же, смотри, куда глядишь?

На корм прибывающим ратникам порезали чуть не весь скот, но новгородцы не жалели, они уже поняли, что без помощи с лютым врагом не справиться, потому готовы отдать последнюю рубаху, если она понадобится. У многих родственники во Пскове, тесно связаны меж собой города. Хотя Псков всегда стремился отделиться, своей волей жить. О беде, которая во Пскове, знали подробно. Пошел город под немцев по воле своих бояр, поддались псковитяне на вече уговорам боярским. Теперь дети их в залоге, в самом городе хозяева немцы, захотят, и нет больше Пскова.

Ничего не жалеют для ополчения новгородцы, ни прокорма, ни оружия. И сами ополченцы сил тоже не жалеют. Забросили все дела домашние, только знай бьются то мечами, а то и секирами. Мальчишкам тоже забота — глазеть. У иного ноги аж посинеют от холода, ручонки не гнутся, носом хлюпает беспрестанно, но в дом не идет.

— Смотри, чего делают! — Антипка показывал приятелям на ополченцев, которые тащили по двору набитое сеном чучело, обряженное в странные доспехи.

И впрямь Степан с Мужилой напихали в рыцарские доспехи сена и приладили на обрубок бревна, вроде как на лошадь, чтобы посмотреть, ловко ли цеплять немцев крючьями, что сделал Пестрим. Пробовали и так, и этак, пока приноровились. Помозговали, принялись показывать кузнецу, как чуть изменить крюк, чтоб ловчее было. Тот смотрел, кивал, обещал до завтра переделать.

Не только мальчишки любопытствовали, иногда собирались и взрослые мужики, тоже судили, рядили, когда и подсказывали что путное. Однажды такое увидел князь Александр. Глянул зорким взглядом, подошел ближе:

— А ну, покажи еще.

Показали, хмыкнул Александр Ярославич, позвал к себе воеводу, ему показал. Появилось еще несколько рыцарских доспехов, только теперь набивали их не сеном, а глиной, чтоб были тяжелее, как люди. И сажали на большое бревно, вроде коня. Уже через несколько дней многие ополченцы научились стаскивать доспехи с бревен, ловко орудуя крючьями.

Так сами новгородцы и придумали способ борьбы с рыцарями. Глядя на них, жена Пестрима смеялась:

— Ну, берегись, рыцари, теперь вам не поздоровится!

Смеялась только до той минуты, пока не поняла, что и муж идет в ополчение. Сразу смеяться перестала, закричала, запричитала дурным голосом:

— Не пущу! Был бы молодой да бездетный, а то ведь... Не пущу!

Пестрим даже растерялся:

— Да ты чего, Агаша? Ведь ходил же с князем на шведа! Как могу не идти сейчас?

Но жена, точно чуяла что нехорошее, раскидывала руки поперек двери, закрывая ее собой, словно он собирался уходить немедля. Кузнец разозлился:

— Что кричишь, как не к добру?! Уйди!

Вышел вон, гулко хлопнув дверью. Агафья без сил опустилась на пол у самого порога, горько причитая. Так ее застала соседка, заглянувшая на минуту.

— Ахти, Агаша, что с тобой?! Случилось что?

— Пестрим снова в ополчение иде-е-ет... — разрыдалась женщина.

Паранья всплеснула руками:

— Так ведь все идут, и мой тоже. Чего ревешь, как не к добру?

— Не пущу! — вдруг твердо заявила Агафья.

Но Пестрим как ушел в свою кузню, так и не появлялся уже третий день. Агаша приходила сама, приносила еду, просила поговорить, Пестрим молчал. На четвертый день жена вдруг объявила:

— Так и я здесь останусь.

— Где? — изумился кузнец.

— А вот тут! И жить здесь буду! Ты домой не идешь, так и мне там делать нечего!

С трудом удалось уговорить строптивую бабу не мешать в кузне, уйти домой. Пришлось Пестриму ночевать с Агафьей под боком. Больше пока разговоров про ополчение не заводили.

Зато к князю вдруг пришли новгородские бабы:

— Не вели гнать, княже, вели слово молвить.

Александр подумал, что пришли просить, чтоб

мужей да сыновей не забирал, но услышал совсем другое.

Позвал сесть, те подчинились, сели, чинно держась, сложили натруженные руки на коленях. Потом старшая вдруг встала, поправила на голове плат и поклонилась поясно. Князь ответил, не зная, что ожидать следом.

— Ты нас, княже, прости за просьбу такую. Возьми и нас с собой в ополчение.

— Кого?! — широко распахнул на них глаза Александр. — Вас-то куда?!

Бабы разом загалдели:

— Ты не сомневайся, Александр Ярославич, мы и из лука бить умеем, и багром не хуже твоих ратников подцепить сможем...

Они еще много говорить пробовали, но князь остановил:

— А мужья да дети как же?

Опустила голову та, что речь начала:

— Вдовые мы. И бездетные. А у каких есть, так будет с кем оставить. Возьми, князь.

Александр покачал головой:

— Да то последнее дело, если женщинам надо на войну идти. На что ж тогда мужики нужны?

— Мы ж помочь хотим. Не все вам, мужикам, нас защищать.

Долго уговаривали женщины князя, а Александр женщин. И все же почуял Невский, что не осилит он такой уверенности, не сможет переломить настырных баб. Кивнул согласно:

— А давайте так коли вече согласится, то возьму.

Поднимаясь, чтобы идти, старшая твердо заявила:

— Согласится!

И была в ее голосе такая уверенность, что князь понял — и впрямь согласится. Но женщин не отпустил:

— Куда собрались?

— Так... по домам... — чуть растерялись бабы.

— А пир пировать?

— Какой пир?

— Плох тот хозяин, что гостей не попотчует. Прошу к столу.

Вече согласилось, пришлось и желающим женщинам осваивать боевую науку. Услышав о таком решении веча, Агаша в тот же день явилась к месту учебы ополченцев. Пестрим ахнул:

— Ты чего это удумала?! С рыцарями биться?

— С тобой пойду! Вот и весь сказ!

Отговорить упорную жену кузнец не смог. Сзади раздался смех воеводы:

— Что, Пестрим, со шведом справился, а с женой не можешь?

— Уйди, не позорь, — попросил кузнец Агашу. Та обиженно надула губы, но на следующий день пришла с младшей сестрой самого Пестрима, Матреной. Увидев это, он махнул рукой:

— А, делайте что хотите!

Знать бы кузнецу, что именно жена спасет его, всего израненного, с трудом вытащив из-под убитой лошади рыцаря, и, хотя он не будет дышать, заставит все же везти во Псков. Станет всю дорогу уговаривать, чтоб не умирал, не оставлял ее одну-одинешеньку на белом свете, умоляя Господа даровать жизнь ее любимому. И Господь сжалится, откроет Пестрим глаза. Выходит Агаша любимого, хотя и останется кузнец после похода калекой безручным, потому как порубит ему правую руку немецкий меч. Чуяла Агаша, что может погибнуть муж, потому не пускала, а когда поняла, что все равно пойдет, отправилась на рать и сама. Пусть не билась рядом с мужчинами, только еду им варила, да еще чем помогала, а потом таскала на себе раненых, перевязывала трясущимися руками кровавые следы боя, помогала ковылять к обозу тем, кто мог стоять на ногах.

Можно бы и выступать, но тут испортилась погода — сначала пошел сильный снег, засыпал все вокруг так, что и счищать не успевали, а потом четыре дня безостановочно дули ветры. Дороги так перемело, что ни на санях, ни верхом не пробраться. Пришлось ждать.

В клеть, что под крыльцом, ввалился заснеженный человек, весь точно единый сугроб. Ключник Ерема принялся ругать на чем свет стоит:

— Ты что, не мог на дворе снег обмести?! Все в дом притащил! А ну выйди да отряхнись, не то с тебя воды набежит, как с крыши в кадушку.

Человек, смеясь, вышел, видно, отряхнулся и шагнул обратно. У ключника рот сам собой открылся, бухнулся в ноги:

— Княже, прости, не узнал в таком виде! Откуда ты такой?!

Александр хохотал:

— Эк ты меня строго! А ведь прав, нечего снег со двора в дом нести!

Смеялся, но где был, не сказал. Переспрашивать не стали, не их дело. Только поторопился Ерема предложить сесть да горячим сбитнем согреться.

Князь согласился. Снял овчину, в которой со двора зашел, и оказалось, что он в обычном кафтане, правда, без золотого шитья и без разукрашенного пояса, в простом плетеном. Сел, не чинясь, у огня, взял в руки сбитень, прихлебывал, нахваливая, и вдруг спросил:

— А что в Новгороде говорят про поход?

— Да пора бы уж идти.

— Пора, — согласился князь, — только вот метель не дает. Утихнет, и выступим.

Отчего-то он был очень доволен, а почему — тоже не говорил. Но никто и спрашивал. Князь весел, и им весело, князь доволен, и они рады. Посидел еще, согреваясь, потом поблагодарил и ушел. Тихо ушел через внутреннюю дверь. А овчина осталась лежать в углу, и Ерема не знал, что с ней делать. Осторожно почистил, высушил и отложил. Вдруг вспомнит хозяин, а он тут как тут!

А князь Александр радовался, потому что получил известие от своего человека из Ливонии. Не верят рыцари, что может он, мальчишка, напасть на сильное войско. А сами идти собираются и постараются успеть до весны. Говорил пришедший о том, что пока не решили, как идти на Новгородчину будут, через Изборск, через Копорье или прямо по льду Чудского озера. Князь улыбался сам себе — Копорье мы у них отобрали, опоздали рыцари, значит, надо идти на Псков и Изборск и бить тех, кто засел там. Тогда у ливонцев другого пути не останется, как идти на Чудское озеро по реке Эмбах до Омовши. А это место хорошо знакомо, там отец Ярослав Всеволодович немцев хорошо бил!

А в чужом тулупе князь был оттого, что не со всеми нужными людьми можно даже в своем тереме встречаться. Иногда проще князю в тулуп переодеться, чем тайно к себе гостя провести. Сходил за Волховец вот в такой одежке, поговорил с человеком, который в город заходить не стал, глаза мозолить, и знать никто не знает, откуда князю все известно.

Оставалось дождаться окончания метели и выходить. Бывалые люди сказали, что завтра утихнет, уже метет не так, как вчера. Князь вспомнил колючий ветер, бросающий в лицо снег горстями, и засомневался. Но приходилось верить и ждать. Александр остановился перед любимой иконой, висящей в углу, долго молился, прося о помощи и заступничестве. Даже не себе, людям, которых поведет, просил надоумить, как лучше сделать, чтобы их меньше погибло, чтобы меньше горя принести матерям новгородским и суздальским, переяславльским и ладожским, владимирским и псковским...

При упоминании Пскова мысли поневоле перенеслись туда. Изменники-бояре уболтали вече, уговорили открыть городские ворота, пойти на условия немцев. Не позвал Псков на помощь своего старшего брата Новгород, вот и поплатился. Потерял свою волюшку. Не хотел от Новгорода зависеть, теперь зависит от немцев. И дети знатных псковичей в залоге, живут как пленники, хотя и почетные. Чуть только выступит город сам против немцев — не видать матерям и отцам своих деток. Князь вдруг представил, что чувствовал, если бы вдруг забрали маленького Васеньку, и содрогнулся. Наверное, зубами бы немцев грыз, а отвоевал сына. Но это он, сильный воин, а как быть слабым?

Не может Псков сам на помощь позвать так, чтоб дети не пострадали, значит, надо без зова прийти, не чинясь обидами, помочь, а там и слово веское сказать. Снова появилась мысль: а дети? Чтобы их не убили, в плен надо взять как можно больше знатных рыцарей, за них отдадут детей. Такое решение приободрило князя. Он прислушался, показалось, что метель затихает. Подошел к оконцу. Так и есть, ветер больше воет волком, или сменился, или и правда тихо стало.

Утром радовались все, метель, завалившая все вокруг снегом, утихла, выглянуло долгожданное солнце, все вокруг засверкало и засияло. Солнышку рады всегда, а особенно после многих дней непогоды. Новгород зашевелился, и без команды понятно, что пора собираться.

На сей раз выходили не таясь, чего уж тут прятаться, если весь белый свет знает, что на немцев идут. Князь очень торопился по последнему снегу, не то потом развезет дороги, ни пройти, ни проехать. Быстрый путь, он только зимний, летом от Новгорода до Пскова и Юрьева быстро не поспеешь. Дружины, что пришли с Низовских земель от Владимира, Переяславля, Суздаля, тоже долго стоять не будут. Князь Ярослав Всеволодович свои отпустил скрепя сердце, у самого татары под боком, когда ждать, не знаешь. Да и немцы с каждым днем силу набирают.

Перед уходом отстояли молебен за успешный поход, выслушали архиепископское напутствие, потом речь самого князя о том, что не будет покоя на Новгородской земле, пока рядом на Псковской беда, попрощались с родными и двинулись через ворота Загородного конца в сторону Пскова. Впереди князь на своем белом коне, вороной идет в поводу. Корзно не алое, просто темно-красное, и шитья золотого почти нет, не на праздник едут. Многие заметили, что хотя и провожает его молодая княгиня, да все не так, как в самый первый поход на шведов. Только и махнула платочком вслед, а раньше-то весь день на крыльце стояла, вдаль глядя, точно ветерок вести принести мог. Хотя жили князья вдали от города в Городище, но все равно про них люди все знали. Разлад у молодого князя с его княгиней. А почему? Неужто Новгород виноват? Женщины рассуждали просто: кому же понравится, когда молодой муж дома не бывает, все в походах, в походах... Вот и скучает без любимого княгиня, а когда плохо, так и мысли дурные в голову лезут.

И они были правы, княгиня Александра и впрямь скучала в одиночестве. Ее свекровь княгиня Феодосия только и знала, что с монахами да священниками возиться, да еще детей своих пестовать. Немолода уж, второй сын женат, внук есть, а она снова тяжела, своего сына тоже зачем-то Василием назвала, как первенца Александры. И самой Александре про то внушала, что, мол, женское дело детей носить да воспитывать сызмальства. Но княгине еще и любви хочется, чтобы муж не валился с ног от усталости к вечеру и не вскакивал до света утром, а чтоб все с ней был, по руке гладил, в глаза смотрел, ласкал горячо... Но Саша занят, всегда занят. Попыталась ему сказать, нахмурился недовольно, мол, не могу в тереме сидеть, времена больно беспокойные. А когда они были спокойные? Монахиню Ефросинью, невесту старшего брата Федора, в пример ставит, что та много людям помогает. Ей хорошо, она одна, а как Александре быть? Васенька еще и ходить не начал, а она уж другое дитя под сердцем носит, значит, куда попало ходить не может и с кем попало говорить тоже. Княгиня пробовала сказать духовнику своему Иллариону, но тот мало что понял, в женских страстях неразборчив. Вот и тоскует княгиня от безделья и одиночества.

Александра зашла в горницу, где совсем недавно жила княгиня Феодосия, теперь уехала во Владимир. У оконца стояли пяльцы с натянутой на них работой — обет дала покрывало большое вышить, да вот застопорилась работа. Александра попробовала и себе сделать несколько стежков. Неожиданно понравилось, присела, стала вышивать. Опомнилась только, когда глаза устали и в горнице темновато стало. В тереме шум, точно ищут кого-то. Вдруг она сообразила, кого, выбежала, стала кричать, что здесь она, чтоб не беспокоились. На крик примчалась мамка Аринья, заахала, запричитала, что все уж с ног сбились от страху. Все успокоилось, но княгиня стала часто приходить в горницу свекрови и вышивать, раздумывая при этом о своем. Так оказалось легче переносить разлуку с любимым Сашей. Все вспоминала первую встречу в церкви, строгий голос свекра, ласковое мимолетное пожатие руки суженого... Спокойное занятие смирило ее с одиночеством. Васенькой занимались две мамки, холили его, лелеяли, приносили только поиграть, делать было нечего, и Александра вышила воздух довольно быстро. Работая, она вдруг дала себе зарок, что если осилит, не бросит, то вернется муж из похода, обнимет горячо и ласково, как делал это раньше, а нет, так. Про это думать не хотелось.

Вышила и, радуясь, отнесла в церковь, возле которой похоронен старший брат Александра Федор, для нее начинала вышивать свекровь. Сердце радовалось, точно и она внесла свою лепту в победы мужа. Оказалось, что и ей есть чем заняться вместо того, чтобы сидеть, изнывая от безделья, и вздыхать.

А князь с дружиной был уже далеко. И снова Александр смог обмануть немцев. Сначала казалось, что пойдут прямо на Псков, но они уверенно забирали южнее. Все решили — первым будет Изборск, а потом, видно, сразу Юрьев. И верно, вспоминали бывалые воины, отец князя Ярослав Всеволодович так же ходил и немцев на Эмбахе бил. Однажды принялись даже спорить, на самой реке или на льду Чудского озера, где она впадает. Сошлись на том, что на берегу, но загнал-таки их Всеволодович на речную заводь, там немцы и провалились под лед! А сам князь Александр тоже в том походе был, знать вспомнил, вот и решил повторить.

Так думали не только новгородцы, но и сами немцы, они тоже решили, что Ярославич идет бить орден по примеру своего отца. Вице-магистр ордена Андреас фон Вельвен смеялся:

— Дитя неразумное этот полководец! Неужели он думает, что я позволю обмануть себя и разбить свои войска так же глупо, как он побил Биргера? Пусть идет, мы приготовим хорошую встречу!

И вдруг князь повернул свои дружины на Псков! Этого не ожидал никто, даже сами псковичи, и немцы тоже. Одним броском новгородцы и пришедшие с ними дружины оказались под Псковом. Немцы едва успели закрыться в Кроме, ворота же самого города жители новгородцам открыли. Хорошо стоит Псков, его детинец Кром на крутом берегу у слияния двух рек, там, где Пскова впадает в Великую. С двух сторон окружают стены крепости воды рек, никакого рва не надо, а с третьей он защищен огромной стеной Першей. Мощные башни, точно бессменные стражи, стоят по углам. Князь смотрел на псковский Кром и не понимал: как можно было сдать город? Его же никакой осадой не возьмешь! Но раздумывать было некогда, новгородские войска с поддержкой самих псковичей, хорошо знавших особенности своей крепости, сумели выбить из детинца закрывшихся немцев. В бою погибли больше семидесяти знатных орденских рыцарей, шестерых ливонских начальников взяли в плен и после казнили. Обоих немецких наместников в цепях отправили в Новгород. Всех предателей из псковитян князь Александр тоже приказал казнить, он никому не прощал измены.

Вот теперь пора было спешить в Изборск Но Изборск рыцари и защищать не стали, попросту бросили все и бежали. Дружинники князя хохотали до слез, найдя массу брошенных удиравшими вояками вещей. Не всегда их назначение простым новгородцам было и понятно.

К князю Александру подошел брат Андрей:

— Ну что, Саша, победил? Можно по домам? И зачем тебе мы нужны были, сам мог справиться.

— Как по домам? Все еще и не начиналось!

— Да ты же уже прогнал немцев с Русской земли? — удивился брат, хорошо помня рассуждения князя о том, что не надо захватывать чужие земли.

— Стоит нам уйти, и они вернутся. Нет, немцев надо бить до конца, так, чтоб долго зады чесались от розог. Может, тогда запомнят, что к нам ходить не стоит?

Князь Андрей улыбнулся:

— Хочешь как отец сделать?

Александр покачал головой:

— Нет, там опытные воины, они не дадут повторить. Но на Юрьев все одно пойдем. А уж биться станем, где придется.

От Изборска повернули в сторону Юрьева, князь и воеводы хорошо понимали, что войска ордена уже где-то недалеко, потому постоянно высылали вперед разведку. Передовые отряды возвращались, раз за разом отвечая, что пока немцев не видно. Пока шли своими землями, еду покупали у жителей встречавшихся весей, те продавали с охотой, воеводы платили, не обижая, денег Новгород выделил на поход немало. Но теперь уже земли были ливонские, и никто ничего продавать не собирался. Князь разрешил идти зажитнем — попросту добывать себе, кто что найдет, только не грабить зря, иначе против встанет народ, тогда отбиваться будет тяжело.

По сторонам дороги стоял молчаливый лес. Зима уже доживала последние дни, на солнце деревья плакали с веток капелью, но по ночам еще хорошо морозило, потому снег пока лежал. А под темными елями таять и не собирался. Дорогу тоже еще не развезло, наст держался на удивление твердо. Кербет приподнял руку, делая знак своей стороже. Шли чужими землями, потому надо внимательней.

Передовой отряд русов остановился на пригорке, оглядывая видневшуюся вдали весь. Через нее шла дорога на Юрьев, двигаться удобно, но только нужно очень осторожно. Беспокоило то, что немцев так и не видно, не сидят же они в Юрьеве, дожидаясь, пока город осадит князь Александр?

Рачко с Мужилой довольно переглянулись — небедная весь, здесь будет чем разжиться на ужин. Передовые сторожи тоже могли брать на ливонских землях пропитание, и не только.

Кербет с Домашем остановились впереди остальных, переговариваясь. Твердиславич знаком подозвал к себе эста:

— Что за весь?

— Хаммаст, — с привычной расстановкой произнес тот.

— Народу много?

— Т-та... нет-т...

— Так да или нет?

— Немног-го, — помотал головой эст.

Кербет поморщился:

— Осторожней надо, чует мое сердце, не зря так тихо.

И впрямь из веси не доносилось почти ни звука. Еще постояли, послушали. Нет, спокойно, слишком спокойно. Но другого пути все равно не было, дорога одна, а лезть в заснеженный лес ни к чему, так не то что не разведаешь, а и сам завязнешь.

— Там что? — Кербет показал эсту на другой конец вытянувшегося ряда домов, образовывавших улицу.

— Моост.

— Что?

— Моост через рек-ку...

Наконец Домаш Твердиславич вздохнул и показал на весь:

— Пройти быстро и сразу собраться на другом конце. Стоять нельзя, не для того князь нас отправил вперед.

Это хорошо понимали все, но уж больно хотелось добыть ужин. Кербет чуть задержал ратников:

— При любой беде тебе, тебе и тебе, — он показал на Рачко, Васила и Корбея, — все бросить и стрелой лететь к князю с предупреждением.

Ратникам стало от такого приказа не по себе. Кербет-сотник не из трусливых, на врага шел смело, если уж что-то чувствует, то не зря. Им бы постоять, посмотреть или попросту обойти, но близился вечер, и Домаш Твердиславич махнул рукой:

— Пора.

Сторожа рассыпалась по первым домам веси быстро. Сразу послышись крики, визг, забегали бабы и детишки, зашлись злобным лаем псы, закудахтали куры, отчаянно завизжал пойманный кем-то поросенок, точно его уже свежевали к ужину. Рачко с Мужилой заскочили в третий от края двор, первые уже были заняты, а скакать до следующих не хотелось. К чему, если и здесь вон визжит будущий ужин, истекает злобной слюной лохматый страж ворот и мечутся возле дома очумевшие от страха куры и петух. Успокоить пса хватило мгновенья. Старая собака ростом с теленка покатилась в сторону, из скотного двора показалась голова перепуганной холопки и тут же спряталась. Мужило бросился туда, поросячий визг не обманет, Рачко за ним. Кони остались стоять возле двора. В сарае и впрямь важно хрюкали трое свиней, в отдельном углу здоровенный хряк, а в другом загоне возле лежащей на боку свиньи суетились четверо поросят, еще не настолько больших, чтобы их отделить от матери, но уже достаточно крупных, чтоб накормить ужином нескольких человек. Мужило обрадованно хмыкнул:

— Это хорошо, хватай одного и поехали. Остальные пусть живут.

Рачко согласился и бросился вылавливать поросенка. Несмотря на тесноту загона сделать это удалось не сразу. Пока друг гонялся за шустрым поросенком, никак не желавшим идти на ужин новгородцам, Мужило выглянул во двор, привлеченный совсем не поросячьим визгом, и сразу бросился обратно:

— Рыцари!

Случилось то, чего так боялся Кербет. Ливонцы устроили русской стороже засаду, эсты издали заметили приближение русских и предупредили стоявших лагерем совсем неподалеку ливонцев. Когда новгородцы уже разбрелись по дворам, из крайних на дорогу вдруг стали выезжать хорошо вооруженные всадники. Сторожа оказалась в кольце врагов. Кони почти у всех возле ворот, вскочить на них почти никому не дали, завязался неравный бой. Кербет кричал, надеясь, что его услышат те трое, кому давеча наказывал:

— Бежать! Рачко, Васил, Кор...

Договорить не успел, стрела нашла его горло раньше.

Домаш Твердиславич бился сразу с двумя наседавшими рыцарями, ругая сам себя на чем свет стоит:

— Загубил сторожу! Загубил!

Он справился с одним, потом с другим, уже хорошо понимая, что живым не уйдет, и стараясь забрать с собой как можно больше рыцарей. Бой был тяжелым и неравным.

Мужило с Рачком снова выглянули на двор, их коней уже захватили. Вот дурьи головы, разве можно было оставлять их вот так, на улице?! Мужило велел другу:

— Уходи! Тебе сотник приказывал уходить!

— На чем?! — огрызнулся тот. — Ползком? — И почти застонал. Захвачен боевой конь, с которым прошел Неву и Копорье, Псков и Изборск.

Тут к ним вдруг подошла та самая холопка, что все это время стояла, прижавшись к стене, и таращила широко раскрытые глаза. Рука ее вытянулась в сторону второй двери:

— Туда.

— Чего «туда»? — не понял Рачко.

— Туда беги, там ручей. А коня этого возьми, — она показала на хозяйскую лошадь, мирно жующую сено в дальнем углу.

— Ты... — задохнулся от благодарности Рачко, — ты молодец!

— Я русская, — вдруг тихо сказала женщина. — Беги по ручью, он вдоль дороги идет, потом за холмом на дорогу выберешься.

Мужило кивнул другу:

— Беги, тебе Ярославича предупредить надо. — Оглянулся на женщину: — Рыцарей много?

Та кивнула:

— Оч-чень...

Все же годы, проведенные в эстонской веси, дали о себе знать.

Рачко выскочил через заднюю дверь, ведя коня в поводу и стараясь не шуметь. Уговаривал не ржать и коня. Но тот попался спокойный, голоса не подал, шел, едва перебирая ногами и дожевывая на ходу свое сено. Рачко с ужасом подумал, что если лошадь и по дороге пойдет так же резво, то, пожалуй, быстрее выйдет пешим.

А Мужило, напротив, бросился во двор, надо было отвлечь рыцарей от удиравшего друга. Неподалеку бился Домаш Твердиславич, он не стал гоняться за скотиной, потому с лошади не слезал и бился за троих. Но силы были неравны. Обычно сторожи, встречая большие силы неприятеля, в схватки не ввязывались, спешили отойти и предупредить своих. За тем и отправлялись на разведку, а вот тут так глупо попались! Против Мужилы тоже оказался конный рыцарь. Биться пешему с конным всегда тяжело, тем более, если тот закован в железо, а при тебе ни щита, ни копья, один только меч, без которого воин и спать не ложится. Но просто так Мужило не дался, первому рыцарю с ним сладить не удалось, новгородец бился выхваченным из невысокого тына колом. Конечно, кол слабое оружие против крепкого рыцарского меча, но если им размахивать ловко, то становится хорошим помощником твоему собственному мечу. Резкий выпад колом по глазам лошади, не защищенным броней, и та встала на дыбы, всадник едва удержался в седле, потерял время, успокаивая кобылу, опуская ее. А Мужило уже отскочил за большой стожок в стороне двора. Рыцарь метнулся за ним, но стожок разом полетел под ноги лошади; как мечут стога, Мужило хорошо знал, знал и как его легко повалить. Силушки хватило, как и смекалки. Запнувшись на сене, запутавшись в нем ногами, кобыла снова едва не сбросила всадника.

— Ага! — довольно заорал Мужило, швыряя в рыцаря подвернувшуюся под руку кадушку. Следом в голову лошади полетела лохань с разведенным для скотины пойлом. Кобыла мотнула головой, шарахнулась, стараясь уберечься, и всадник, наконец, вылетел из седла.

— Ага! — снова завопил Мужило, добивая упавшего рыцаря колом по ведру на голове. Понятно, что не убил, но зато оглушил надолго. Но на него уже наседали двое. Тяжелый бой продолжался. Во всех дворах, на улице русские, погибая, старались отдать свои жизни подороже. Уже пал Кербет, порубили рыцари и Домаша Твердиславича, попадали убитыми многие, а освободившиеся от схватки рыцари спешили на помощь своим добивать остальных.

Рачко выбрался к ручью быстро и теперь спешил по льду, раздумывая, стоит ли вести за собой лошадь и не будет ли скорее без нее. Ручей действительно вился вдоль дороги. За поворотом Рачко решил попытать счастья и осторожно выбрался из кустов. Тихо, то есть не тихо, слышно, что в веси идет бой, но на дороге никого.

— Ну, пойдем, — потянул он коня. Тот послушно засеменил следом, даже не пытаясь вырваться или сопротивляться. Ну что за лошадка! На ней бы детей малых катать!

Но бежать и тащить за собой коня нелепо, Рачко все же взобрался на спину лошади и чуть пришпорил ее бока, решив не обижать послушного коника. Тот вдруг шустро засеменил.

— Э, да ты еще и бегать умеешь? — изумился Рачко. — Ну, тогда давай быстрее.

Он тут же убедился, что спокойный конь умеет не просто бегать, а нестись галопом. Едва удержался на спине без седла. Ай да конь!

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница