Вернуть Невского!

В Загородные ворота Новгорода за день проходила уже третья семья из Пскова. Стража насторожилась:

— И чего идете? Плохо там, что ли?

Псковитянин огрызнулся:

— А ты сам сходи и посмотри!

Если б не орущие детишки у него в санях, стражник, может, и разозлился бы, но, увидев заплаканное лицо женщины и три чумазые рожицы, вылезшие из-под полсти, которой были укрыты, махнул рукой:

— Езжай уж! Есть к кому?

— А то... — вздохнул псковитянин.

Когда прибывших из псковской земли стало слишком много, чтобы их не замечать, по городу пошли разговоры о страшном нашествии ливонских рыцарей, которые не жалеют никого и ничего на своем пути, и о скором нашествии на сам Новгород!

Вести приходили одна другой хуже. Ливонские рыцари захватили Водскую пятину! Рыцари уже не просто нападали на соседей, они вторглись на земли самого Новгорода, а отпор давать было некому! Обиженный боярами князь со своей дружиной был далеко, никого другого у города не было.

Прошло совсем немного времени, и при новом набеге рыцари захватили крепость Копорье. Согнав на работы местных жителей, они быстро возвели там отличный замок. Теперь этот замок словно нависал над всеми землями Новгородчины западней города. Торговые пути были перекрыты, это сразу почувствовали на торге. Бежавшие от рыцарства люди рассказывали страшные истории. Находники не жалели встретившихся им на пути, грабили и сжигали все, что только могли. Людей продавали в рабство. Теперь уже в Новгород бежали погорельцы из собственно новгородских вотчин.

Александр открыл глаза и скосил их на жену, кормившую маленького сына. Их первенец Василий родился крепеньким и постоянно хотел есть. Кормить его приходилось и днем, и ночью. Услышав требовательное гуканье малыша, княгиня резво вскакивала, лучше дать ему грудь сразу, не то так разревется, что полночи успокаивать будешь.

Глядя на сморщенное личико только родившегося сына, Александр мысленно ужаснулся: неужели оно таким и останется? Но сразу вспомнил личико младшего братца Ярослава, которого увидел в первый день после его рождения. Тот тоже был сморщенным, а ныне вон как расправился. Ему восьмой уж, и щеки пухлые, как у хомячка, того и гляди лопнут! У матери все дети один другого крепче, что девчонки Уля, Дуняша и Маша, что сыновья Василько, Ярославик, Миша, Данила, Константин... Пожалуй, только старшие Федор, Александр и Андрей удались больше в отца — высокие и стройные. Многих детей родила мужу княгиня Феодосия, благословил Господь третий брак князя Ярослава Всеволодовича. Родить и воспитать в детях доброту и участливость к людям — это забота матери, а вот вырастить из них хороших воинов и князей — это уже дело отца. Родители постарались, упрекнуть детей Ярослава Всеволодовича и Феодосии Игоревны не в чем.

Слушая ласковые уговоры своей жены, кормившей сына, Александр думал о том, что теперь их черед. Они с Сашенькой тоже должны вырастить из Васи и других детей достойных продолжателей рода Рюриковичей. В том, что детей будет много, князь Александр не сомневался, ведь они же с Сашенькой любят друг дружку и крепки здоровьем. Мысль о своей возможной гибели или смерти ему даже в голову не приходила, Александр твердо верил в нужность Руси, а значит, и долгую жизнь.

У князя Александра Невского действительно будут замечательные сыновья, хотя проживет он не очень долгую, но очень яркую жизнь, и еще одна победа, которая принесет ему воинскую славу, у князя-воина пока впереди.

Молодая княгиня покормила сына, уложила сладко почмокивающего от сытости человечка обратно в люльку и забралась на ложе под бок к мужу. Сашенька очень любила прижаться-привалиться ближе к Александру, а почувствовав тепло его тела, быстро успокаивалась и засыпала. Князь, слыша ровное посапывание любимой жены, успокаивался тоже. Точно и не было где-то далеко мятежного Новгорода с его шумным вече, проклятого Биргера, приведшего свою армаду на русскую землю и получившего достойный отпор, не было даже безжалостных орд Батыя. А были только вот эта теплая ото сна любимая женщина и недавно родившийся сын, такие родные и дорогие ему.

На дворе залаяла собака, привыкший к тревогам князь прислушался. Нет, это не у них, далеко... Почему-то собачий лай в ночи вызывал у него грусть, даже тоску одиночества, казалось, что потерял что-то очень важное и дорогое.

Мысли снова перекинулись на дела последних месяцев. За два года столько всего случилось! Он женился, стал главой семьи, пусть пока совсем маленькой, из трех человек, но это только начало. Провел первый свой поход, одержал яркую победу, был назван в честь нее Невским, прославлен Новгородом и почти сразу им же изгнан. Но обиды на неблагодарный город почему-то не было. Вернее, она была, но не на новгородцев, а на бояр. Неглупый Александр прекрасно понимал, что даже вече, если его сильно не разозлить, подчиняется воле совета господ. Видно, пока не разозлились. Жена уже отвернулась на другой бок, потому смог повернуться и сам князь. Укладываясь заново, он тяжело вздохнул: ох, не было бы поздно, Господин Великий Новгород! И тут же услышал тревожный вопрос своей Сашеньки:

— Что, болит что?

— Нет, нет, спи спокойно.

— Про Новгород думаешь? — тоже вздохнула жена. Александр всегда поражался чуткости ее сна, лишний раз не повернешься, все слышит.

Чтобы не потерять умение владеть оружием, надо тренировать руку и глаз каждый день. Для того дружинники бьются в учебных боях, стреляют по мишеням, носятся на конях. Но полезна была и охота.

Князь Александр очень любил охоту еще со времени, когда впервые выехал в новгородский лес вместе с отцом. Тогда отличился брат Федор, ему удалось убить матерого волка. После того княжичи часто бывали на гонах и ловах вместе с отцом, а когда тот уехал во Владимир, и сами. Став править Новгородом, князь Александр даже пытался увеличить размеры своих ловов, на чем их отношения с вольным городом разладились окончательно. Окончательно ли? В глубине души князь Александр все еще надеялся, что не окончательно. Он был воспитан своим отцом Ярославом Всеволодовичем, сыном Всеволода Большое Гнездо, а все Всеволодовичи и их дети умели выжидать.

Вече ревело одним требованием: вернуть Ярославича! Онаний развел руками:

— Если вы требуете, вернем.

Толпа кричала:

— Требуем!

Пришлось боярам клятвенно заверять, что посланник к князю Ярославу Всеволодовичу во Владимир отбудет немедля.

Слушая продолжавшее шуметь за стеной палаты вече, боярин Онаний морщился. Вот уж чего ему совсем не хотелось, так это возвращения князя Александра. К нему бочком подошел Колба:

— А если позвать не старшего Ярославича, а меньшего, Андрея? Придет с дружиной, без нее отец не пустит, но сам-то он моложе и тише.

Онаний обернулся к советчику:

— Сам придумал?

Тот только пожал плечами, мол, какая разница.

— Вот ты и поедешь!

Во Владимир спешно отправился не очень именитый боярин Колба, который вообще-то был Колберном и совсем не желал настоящего сопротивления ливонским рыцарям. Даже при появлении их в городе уж он-то найдет подход, вспомнит свое настоящее имя и окажется весьма полезным новым хозяевам города. Так думал Колба-Колберн, шагом поспешая во Владимир просить на княжение Ярославича.

Но как ни тяни, а к князю Ярославу Всеволодовичу доехал. Тот весьма подивился выбору новгородцев.

— Почему не Александра, а Андрея?

Кобла покорно склонил голову, мол, я что, я только посланник..

— Хорошо, можешь мчаться в город, передать, я согласен. Завтра же отправится.

Конечно, никуда Колба мчаться не собирался, он даже хотел сказать, что и князь может не торопиться, но не рискнул.

Время к полуночи, а владимирский князь Ярослав Всеволодович не спит. На душе у великого князя муторно.

Зима уже доживает последние дни. По ночам еще держатся легкие морозы, но днем солнце выгревает так, что слышится звонкая капель. Дороги развезло, снег, перемешанный копытами лошадей и людскими ногами, превратился в сплошное месиво. Утром скользко, днем парко, ночью холодно.

Но не погода и не дороги беспокоят князя. Новгородцы прислали странное посольство, точно нехотя просят себе князя. Ярослав Всеволодович был совершенно уверен, что они вернут Александра, лучшего же князя не найти, но попросили Андрея. К чему? Чтобы просто не сидеть без князя и дружины? Великий князь вздохнул, он никогда не понимал этих новгородцев. Часто делают себе во вред. Ну, Господь им судья!

Ярослав Всеволодович позвал к себе сына Андрея. Хмуро смотрел на него, потом показал на лавку у окна:

— Садись, разговор будет долгий.

Андрей уже знал, что из Новгорода приехал гонец, отец хмур, значит, что-то случилось?

— Андрей, новгородцы просят на княжение тебя.

— Меня? — изумился княжич.

— Да, тебя. Это снова какая-то боярская игра. Не верю, чтоб народ не потребовал вернуть Александра, он там герой, а Новгороду очень трудно. Кому, как не ему, снова спасать город? Но просят тебя, поделать ничего не могу. Сразу хочу тебе сказать: долго не просидишь, в рать без толку не ввязывайся, потому пойдешь с малой дружиной. Ни к чему большую давать, да у меня и нет. У Александра есть, но она за тобой не пойдет, не обессудь, он ее создал, он ею и распоряжается. Ты, сын, в очень плохом положении оказываешься. Воевать нечем, зовут посидеть, а времени у Новгорода очень мало. Если сможешь, убеди новгородцев вернуть Александра. Я понимаю, тебе обидно, но так будет лучше для всех.

Он еще долго говорил с сыном и видел, что в душе у княжича зреет обида на новгородцев, позвавших его просто так, на отца, согласившегося на это, на брата, который такой замечательный, что без него Новгороду никак Ярослав Всеволодович понимал, что это очень плохо, тяжелее всего изжить вот такую глубоко запрятанную, невольную обиду. Никто не знает, когда она даст о себе знать.

Но выхода не было, и княжич Андрей отправился в Великий Новгород на место, которое сначала занимал его отец, а потом брат. Александру пока ничего сообщать не стали.

Князь Андрей уже добрался в Новгород, а боярин Колба еще нет. И не потому, что ехал медленнее. Как раз наоборот, поехал он быстро. Боярина вдруг осенила мысль, что мчаться можно не прямо в Новгород, а сначала как раз в те земли, которые уже захвачены ливонцами. Наладить нужные связи, кое о чем договориться, пообещать, а потом вернуться в город и спокойно ждать прихода рыцарей. А то ведь станут штурмовать Новгород, могут и его погубить заодно, пока там разберутся, что он тоже Колберн...

Вот почему сани боярина мчались туда, откуда люди русские бегом бежали.

На Неве необычны летние ночи, князь Александр часто рассказывал жене, что там тьма совсем не наступает, вечерние сумерки, задержавшись, плавно переходят в утреннюю зарю. Княгиня дивилась, но тутошние зори ей нравились еще больше. Закаты над красивым Плещеевым озером почему-то розовые. Розовая вода, розовое небо, и на нем чайки, тоже розовые. Чаек много потому, что много рыбы. Переяславль славится своей рыбой. Целыми обозами развозят нежнейших снетков и светлую сельдь из города во все концы. И на княжий двор в стольный град Владимир тоже.

Но главное богатство Переяславльского княжества его земля. Недаром тут говорят: «Бросишь наземь оглоблю, к утру прорастет». Сторицей платит эта земля за заботу о ней. Щедро одаривает земледельца хлебушком для его стола да овсом для коней. Богатая земля, и люди хорошие. Славен Переяславль и князьями. Городом правили почти все предки князя Александра, ведь заложил его сам Юрий Долгорукий. Потом здесь строил Спасо-Преображенский собор Андрей Боголюбский, потом дед князя Александра Всеволод Большое Гнездо, сидел здесь и его отец, князь Ярослав Всеволодович. Теперь настала очередь князя Александра Ярославича, которого новгородцы прозвали Невским.

Его любили в городе, и сам князь не чинился, не загордился своей воинской славой, вел себя так, точно Новгорода и в помине не было. Переяславльскими заботами жил молодой князь, а уж что у него на душе, не знал совсем никто, даже любимая жена, княгиня Александра. Ни к чему ей беспокоиться, снова тяжела княгиня, пусть детей вынашивает да рожает, а уж с новгородцами князь сам справится.

Если бы спросили саму княгиню Александру, то она ответила, что ей город мил и никакого другого не хочет! Но непременно добавила:

— Но будет так, как решит муж.

Князь Александр воин, а врагов вокруг не перечесть, потому его дружина не почивает на лаврах, учится и учится. Она разрослась за то время, что Невский в городе. Его Невским здесь никто и не зовет, та слава больше для Новгорода, а в Переяславле он Ярославич. И то слава Богу! Александру город тоже пришелся по сердцу, и если б не болела душа за северные новгородские земли, то лучшей доли для себя не искал бы.

Все это «бы»... Оно никак не давало успокоиться князю Александру, от оставшихся в Новгороде верных людей знал, что плохи дела у соседей-псковичей, что немцы уже не только их земли захватили, но и новгородские попирать начали. Услышав про Копорье, даже побелел лицом: вот оно! Это начало, если Господин Великий Новгород сейчас не опомнится, то потом устоять не сможет. К городу врагов подпускать нельзя, плох тот князь, что под своими стенами бьется, осаду выдерживая! Ты врага еще на подступах бей, тогда тебе слава будет, а не за гибель горожан на крепостных стенах. Но Новгород без князя, и вече пока молчит.

Хуже нет ждать да догонять, все кажется, что время ползком ползет, как улитка. Чтоб не считать дни, князь старался найти занятие с раннего утра до позднего вечера. Был всегда окружен людьми, озабочен. А ночью, когда оставались вдвоем с нежной молодой женой, старался думать только о ней и о детях, о Васеньке, который мирно посапывал в своей люльке, и том, что уже бьется ножками во чреве матери.

Каково же было его изумление и обида, когда узнал, что новгородцы прислали к отцу гонца просить на княжение, но не его, а брата Андрея! Казалось, Александра обманули в лучших надеждах. Измена дорогого ему города давалась тяжело. Сначала не мог поверить:

— Неужто и правда вече решило?!

Новгородец Осеня, привезший князю такую новость, только руками развел:

— Вече, княже, да только сдается мне, что бояре решение по-своему повернули. Вече требовало Ярославича, они и попросили князя Андрея Ярославича.

Помолчав немного, Осеня вдруг спросил-попросил:

— Что будет, княже? Поможешь брату, коли лихая година придет?

Не сразу ответил Александр, потом сокрушенно головой покачал:

— Лихая година уже пришла на Новгородчину. А брату помогу... Не его вина, что меня Новгород прогнал. Да и не только брату будет та помощь, а всем новгородцам, что со мной на Неву против шведов биться ходили. На них обиды не держу, хотя и не вступились перед боярами.

Осеня опустил голову ниже некуда, горько ему было за князя, стыдно за новгородцев. В город возвращался галопом, коня почти загнал. Как прибыл, сразу к воеводе Мише кинулся, потом к посаднику Степану Твердиславичу, которому вера у новгородцев была. И уж вместе они пошли к епископу Спиридону.

Князь Андрей Ярославич прибыл на княжение в Новгород с малой дружиной. Великий князь точно говорил этим: «Вы меня дурачить вздумали? Вот вам!» Горожане недоумевали, почему Ярослав Всеволодович прислал не того сына? Снова зазвучал вечевой колокол. На сей раз не по боярской воле. Мало того, народ собрался не на вечевой площади, а сразу двинулся через Волхов в Детинец к стенам Софии и палатам владыки. Просто кто-то крикнул, что бояре, позвавшие не того князя, укрылись в покоях владыки Спиридона. Собравшаяся толпа была настроена решительно. К ответу потребовали не только совет господ, но и владыку, чего раньше никогда не было. Это было уже даже не вече, а попросту бунт.

Кричавший не ошибся, действительно только что епископу Спиридону доложили, что в его покои пришли бояре, просят принять. Вздохнув, тот отправился к совету господ. Рослый даже при согбенной фигуре, Спиридон из-за давней болезни спины всегда ходил, опираясь на большой посох. Многие знали, что при всей кротости мог этим самым посохом и огреть примерно, потому глаза ослушников всегда следили, не вскинется ли вдруг владычья рука? Он остановил начавших подходить к руке за благословением бояр окриком:

— После! Не время!

Все притихли. Новгород уже был достаточно накален, одна искра, и погорят боярские дворы, полетят боярские бороды. Это тот случай, когда вече правит, а не совет, его слушать придется, и повернуть по-своему уже не получится.

— Что, сучьи дети, доигрались?!

Услышав ругательство из уст всегда сдержанного и следящего за своими словами Спиридона, бояре притихли, как набедокурившие мальчишки. Огрызнуться попробовал только Онаний:

— С кем говоришь, владыко? Мы боярский совет!

Но тот, не глядя, ткнул посохом в его сторону:

— Ты молчи! Ты свое уже сказал! Теперь вон готовы за стены Софии спрятаться, чтоб только бороды не порвали?! Зачем Андрея вместо Александра просили?

Боярин Лаврентий несмело возразил:

— Да то Колба, что во Владимир ездил, так неверно слова передал...

Вокруг закивали, хотя все прекрасно знали, что хитрость белыми нитками шита.

Владыко снова навис над советом:

— А вы так ли просили?! Не лгите!

Понял, что зря к совести взывает, те, кто стоял перед ним, почти все готовы совесть за деньги продать, купить и снова продать. Огляделся, ища нужные лица, потом ткнул посохом в некоторых, в том числе и посадника Степана Твердиславича, и велел:

— За мной идите! А вы, — обернулся к остальным, — здесь сидите, точно мыши в погребе, когда кошка рядом. Иначе я ваши бороды и зады спасать не буду!

Сказать, что у боярства полегчало на душе, значит не сказать ничего. Точно стопудовый камень свалился. Владыко Спиридон брал ответственность перед вече на себя. Боясь даже подойти к окнам, оставшиеся члены совета чутко прислушивались к тому, что происходит на площади перед Святой Софией.

Даже когда перед вечем появился сам епископ Спиридон, собравшихся успокоить удалось не сразу. Владыко смотрел на народ и понимал, что эти могут разнести не только палаты, но и крепостные стены, если будет надо. Поднял вверх руку с большим крестом, гаркнул так, что позакладывало уши у стоявших рядом:

— А ну молчать! Господин Великий Новгород, чего хочешь?

После мгновенного замешательства ответом ему было дружное:

— Невского!!!

Владыко спокойно выслушал единодушный рев тысяч глоток и согласно кивнул:

— Согласен. Сам поеду просить князя Александра Ярославича Невского вернуться на княжение. Довольны?

Ответный рев: «Да!» заставил вздрогнуть всех бояр, стоявших в ожидании епископа взаперти.

Владыко снова поднял свой крест:

— Новгородцы, клянусь, упрошу князя забыть обиды, какие ему нанесли. И вернуться в Новгород князем! Идите спокойно по домам.

Спиридон повернулся и направился в свои покои, гудевшая, как растревоженный улей, толпа стояла в нерешительности. К вечу обратился посадник Степан Твердиславич:

— Расходитесь, чего столбами стоять?

В ответ раздались тревожные голоса:

— А пойдет ли Александр Невский к нам обратно?

Посадник развел руками:

— О том не ведаю.

— Нижайше кланяться надо ему...

— И впрямь, обидел его город...

— Вишь, землицы под ловы пожалели!

— И кому?! Невскому!

Степан Твердиславич почувствовал, что еще немного, и толпа отправится наказывать тех, кто обидел князя, а значит, тех бояр, что прячутся у владыки. Он постарался перекричать всех:

— Чего сейчас рядить-то? Вернется Ярославич!

Замирить удалось с трудом. Когда через несколько часов крика совершенно осипший посадник, наконец, зашел в палаты к владыке сам, тот встретил его смехом:

— Что, укатали они тебя? Надо было отдать боярские бороды на расправу!

Вдруг став серьезен, Спиридон спросил:

— Со мной в Переяславль поедешь ли?

Степан Твердиславич и сам хотел бы, да вдруг подумал, что за это время мало ли что бояре натворить могут? Выслушав его заботу, Спиридон кивнул:

— Верно, хоть одна умная голова должна в этом клубке гадюк остаться. Найду кого с собой взять. А ты постарайся, чтоб другой князь, Андрей Ярославич, обиженным не остался. Это задача не легче.

— Да уж... — вздохнул посадник.

Боярин Колба спешил не в Новгород, из которого уезжал, а во Псков, что уже скоро год как под немцами. Что нужно боярину в чужом городе? Об этом знал только он сам.

Псковская земля, как и Новгородская, покрыта непроходимыми лесами. Множество ручейков и рек протекает по ней, вытекая из болот или в них пропадая. На самой широкой и полноводной, которую и прозвали Великой, стоит Псков. Великая впадает в Псковское озеро, соединенное широкой протокой Узменью с Чудским. Города подобны людям. У каждого города своя судьба. Псков — пригород Новгорода, а значит, должен жить по его Правде, по его воле. Но это уже давно не так, псковичи живут по-своему, и ни к чему хорошему это не привело. У Пскова, как и у его старшего брата Новгорода, нет главного — единства, бояре меж собой поладить не могут. А если даже в семье разлад, то такую семью можно легко побить или разорить. Псковские бояре во главе с посадником Твердило Иванковичем тайно снеслись с беглым князем Ярославом Владимировичем, который ими же и был изгнан, бежал и теперь жил у ливонских рыцарей, во всем им потакая. Князь-изгой мечтал вернуться в город на белом коне и отблагодарить приютивших его орденских братьев за хлеб-соль. Ярослав Владимирович в порыве благодарности подарил Дерптскому епископу всю Псковщину. Посадник Твердило Иванкович тайно снесся с князем Ярославом Владимировичем и магистром Ливонского ордена и пообещал им открыть ворота города, когда те подойдут.

Еще когда князь Александр Ярославич только выслушивал славицы в свою честь после Невской битвы, в Риге магистр Ливонского ордена собрал совещание. Дитрих фон Грюнинген напутствовал предводителей Ливонского ордена и епископов Рижского, Дерптского, Эзельского, напоминая о безжалостности в отношении язычников — ливов, эстов и славян, особенно русских. А для этого сначала взять их крепости Изборск и Псков. Его поддержал Андреас фон Вельвен:

— Мы добьемся этого своим мечом. Действовать надо без пощады, чтобы никто не посмел поднять оружие против рыцарского воинства!

Епископ Дерптский Герман фон Бекесговеде с сомнением возразил:

— Псков не одинок, за ним всегда стоял Новгород, а там сейчас сильный князь Александр. Его не подкупишь, как псковского посадника, и не переманишь, как Ярослава Владимировича...

Вице-магистр усмехнулся:

— Про князя Александра мы не забыли. Но ни подкупать, ни переманивать его не собираемся. Новгород не раз уже прогонял князей, даже его отца князя Ярослава Всеволодовича, которого вы так боитесь. Выгонят и этого.

Епископ на упоминание Вельвеном страха перед Ярославом Всеволодовичем явно обиделся, но постарался вида не подать, спокойно возразил:

— Насколько позволяют мне судить мои знания о положении вещей, Новгороду очень мил этот князь, пришло сообщение, что ему только что, после того как прогнал шведов, дали прозвище Невский. Такого не выгонят.

— Выгонят! — твердо пообещал Вельвен. — У нас в Новгороде есть свои люди, помогут, как и в Пскове.

— Пора! Или их возьмут под себя Батыевы воины. Жаль будет потерять таких работоспособных язычников! — усмехнулся магистр.

Сразу после этого ливонцы напали на Изборск и уничтожили его. Разграбив все ценное, выведя из города лошадей и скот, ливонцы попросту подожгли город. Деревянный Изборск сгорел дотла, люди были убиты или угнаны в плен.

Псков содрогнулся от такого известия, вече требовало отправить помощь Изборску, хотя помогать уже было нечему. Но вече все же решило ополчение собрать. Пять тысяч псковских ратников возглавил воевода Таврило Гориславич. Как ни старались бояре во главе с Твердило Иванковичем отговорить от неразумного шага, псковичи не слушали. Посадник только предупредил рыцарей об ополчении, передав о нем все, что смог.

Конечно, псковское ополчение, надеявшееся только на себя, ведь даже помощь из Новгорода не позвали, рыцарями было бито. Таврило Гориславич убит, противостоять закованным в железо опытным воинам ополченцы не смогли. Восемьсот человек потеряли псковичи в той битве. Следом за Изборском ливонцы бросились к Пскову. Но даже неделя осады города, лишившегося многих своих защитников, ничего не дала рыцарям. Псков стоял. Рыцари разорили округу и добрались даже до Водской пятины. Снова и снова в Пскове собиралось вече, на котором бояре убеждали и убеждали горожан согласиться на предложения немцев. И пересилили, некому было встать против изменников. Псков открыл свои ворота врагу.

Вот в этот Псков ехал Колба к своему другу-приятелю Твердило Иванковичу, который и присылал к нему в Новгород. Андреаса, называвшего себя Андреем. Помог боярин Колба прогнать из Новгорода князя Александра Ярославича, а теперь помог еще и призвать обратно не того. Он понимал, что Новгород может долго не выдержать и вернет Невского. Потому торопился в Псков к Твердило Иванковичу и немецким наместникам фогтам, чтобы подтолкнуть рыцарей на Новгород, пока Александр туда не вернулся. Конечно, хотелось и получить награду за такую помощь тоже.

Колба предвкушал, сколько золотых монет зазвенят в его казне, а еще ждал и себе места посадника, только уже в Новгороде. О таком стоило поговорить тайно даже от Твердилы, тот завистлив. Ехал боярин и ломал голову, как такое сделать. Получалось, что нужно очень спешно побывать во Пскове и даже в Риге, чтобы заручиться поддержкой магистра ордена. Но успеть вернуться в Новгород до подхода ливонского войска, потому как, взяв город, рыцари не станут смотреть, чей двор, сожгут и все тут. Предстояло уговорить магистра не разорять Новгород совсем, просто перекрыть ему торговые пути и подвоз хлеба. Вспомнят новгородцы страшные месяцы недавнего голода и послушают разумного боярина Колбу, откроют городские ворота по примеру псковичей. Но для этого нужно, чтобы рыцари разорили владения не все подряд, а самых строптивых бояр, встали на нужных дорогах, а главное, успели сделать это быстро.

Чтобы ничего не заподозрили в Новгороде, боярин отправил домой послание, что занедужил от тяжких дорог и отлежится до тепла у своего приятеля Сидория в дальней веси, а по подсохшим дорогам прибудет обратно. Теперь он трясся в возке по заснеженной земле Псковщины и мнил себя великим стратегом. Где уж тут Онанию с ним тягаться! Этот глупец только и умеет, что кричать на боярском совете, горлом свое берет. Конечно, у Онания владений не в пример больше, чем у Колбы, но это пока. И боярин еще и еще раз обдумывал каждое слово, которое скажет магистру, что попросит, в чем подскажет. Такого ценного человека как не поблагодарить?

Но жизнь повернула по-другому.

До Пскова он добрался просто, дорога знакома, езжена уже, от Волочка не пошел по Мсте, а направился в обход Ильменя через Яжелбицы и Руссу прямо к Шелони и на Псков. К городу подъехали под вечер, боялся даже, что не успеют до закрытия ворот, уговаривай потом, чтобы пустили, могли заставить платить за неурочный въезд, а Колба очень не любил зря платить. Но они успели, въехали едва ли не последними. Боярин оглядывался, пытаясь понять, что изменилось в городе с приходом немцев. Особо ничего не замечал, только вон этих самых рыцарей то и дело встречал на улицах.

Колба поспешил ко двору посадника. У ворот его остановил незнакомый дружинник.

— Стой! Куда прешь?!

Боярин разозлился, он так уже за дорогу прочувствовал себя желанным и долгожданным гостем, ценным человеком, что грубая реальность показалась просто оскорбительной.

— Это кто прет?! Я к боярину Твердиле Иванковичу еду!

— Нельзя! — совершенно не испугавшись, заслонил собой ворота дюжий охранник.

— А ну зови кого посурьезней! — потребовал Колба, решив, что пререкаться с каким-то рядовым воином не пристало.

Тот глянул на боярина и вдруг повернулся к нему задом, даже не удостоив ответом. Ворота, вернее, калитка в них, закрылись. Колба заколотил со всех сил:

— А ну открывай! Не то скажу боярину Твердиле, чтоб тебя посекли! Сегодня же в поруб пойдешь!

Наверное, он долго бы барабанил, но тут откуда-то приехал сам посадник. Увидев колотящего изо всех сил по воротам Колбу, он не сразу и признал новгородского помощника, закричал:

— Эй, кто тут мои ворота рушит?! Сейчас стражу позову!

Колба, узнав голос посадника, живо обернулся, очень жалея, что тот застал его за таким занятием. И Твердило уже узнал Колбу, ахнул:

— Ты откуда это, боярин?

Своему хозяину стража открыла беспрекословно; входя в ворота, Колба со злорадством глянул на давешнего охранника, но тот и глазом не повел. Спокойно закрыл ворота и снова встал рядом. Колба подумал, что, выйди он сейчас наружу и попробуй тут же вернуться — не пропустит.

— Ох и псы-охранники у тебя! Хоть бы сказал тать, что тебя нет в дому, я что, колотил бы, что ли?

Посадник оглянулся:

— Да не меня они хранят, в тереме и ливонские соглядатаи живут, к ним ни за что не пустят. Мне и то придется объяснять, кого привел.

Так и оказалось, уже на пороге терема их встретил новый человек, заступил путь, потребовал:

— Кто? Куда? Зачем?

Говор явно не псковский, значит, немец. Отчего-то Колбе стало неуютно в доме посадника. Его верного холопа в дом не пустили, лошадям овса не дали, так и оставили во дворе стоять. Худо приняли новгородского боярина в псковском детинце.

Выслушав речь новгородца, посадник почему-то поморщился:

— Да это они и без тебя знают.

— Что? — подивился Колба.

— Да все, и про князя Александра, и про то, что Андрея звать поехал, и про то, что пора.

Колба почувствовал, что из-под ног уходит пол в покоях, где говорили. Значит, у ордена есть и без него свои люди в Новгороде? Кто? Неужто сам Онаний?! Это означало только одно — Колба магистру не слишком нужен и потому тугого кошеля с золотыми монетами не будет. А что будет? Он решил поговорить с посадником начистоту, попросить совета. Твердило усмехнулся, услышав о желании стать посадником от немцев в Новгороде. В Ригу ехать отсоветовал, мол, там тебя и слушать не будут, а в Новгород вернуться как можно скорее и, собрав пожитки, оттуда бежать.

— Чего?! — ошалел от таких речей Колба. — Я, наоборот, к магистру собираюсь.

Посадник уже пожалел, что не сдержался и посоветовал дурню от души, со своего опыта. Теперь разнесет рыцарям, что посадник сказал: лучше ливонцам не доверять. Он забеспокоился за свою шкуру.

До утра новгородский боярин крутился на своем ложе, а псковский посадник на своем. Каждый думал о том, как теперь быть.

Утром отдохнувшие кони понесли боярина Колбу от стен Пскова по Великой, потом по льду Псковского озера, по Узмени в Чудское озеро, там до устья речки Эмбах и уж по ней до Юрьева, который немцы зовут Дерптом. Он уже знал, что сейчас магистр не в Риге, а именно там. Недалеко от протока Узмени, что соединяет два озера, возвышается остров Вороний. И впрямь столько одновременно взлетевших ворон Колба никогда не видел! Их карканье показалось предвестьем чего-то нехорошего, стало не по себе.

Уже весна, но санные пути еще не закрыты, следов много, а едущих мало. В такое время да еще в ледоход особо заметно присутствие человека — на снегу то тут, то там валялись какие-то обломки, видно саней, занесенная снегом шапка, ошметки сена, даже конская подкова... Дорога по весне грязная, разглядывать ее не хотелось, Колба закрыл глаза, продолжая раздумывать о предстоящей встрече с магистром, но теперь уже по-новому. Нет, он не даст оставить себя в стороне, если придется, даже о посаднике Твердиле Иванковиче расскажет, о его вчерашних словах... Колба сделал вид, что не все понял, но посадник больше ничего говорить не стал. «Опасается», — подумал новгородец и был прав.

Въехать на лед Эмбаха не успели, сзади раздался окрик:

— Стой!

Их догоняли дюжие молодцы на крепких конях, поверх доспехов накинуты белые плащи с огромными черными крестами, от таких и захочешь, не уйдешь. Но Колба уходить не собирался, вины ни в чем не чуя, хотя вокруг не было видно ни души. Его возница, наоборот, отчего-то забоялся:

— Боярин, как бы худым не обернулось...

Тот отмахнулся:

— Тьфу на тебя, накаркаешь!

— Да чего уж тут, — вздохнул возница, доставая из-под сена большой топор.

Его первым и убили, потому как обороняться одному от четверых вооруженных тяжело. Правда, и Ефим успел порубить одного, зато остальные живо вытрясли из саней боярина, раздели его, скинули в снег труп возницы и собрались было уезжать. Колба верещал, как поросенок, которого режут. Один из нападавших повернулся к нему с досадой:

— Много кричать... мольчи... убить будем... — И уточнил: — Понять?

Чего уж тут не понять? Боярин прекратил кричать и попробовал доходчиво объяснить, что он едет к магистру, даже заявил, что по приглашению. Сначала рыцари замерли, но тут же расхохотались:

— Магистр, магистр... Я! Я! Будет ждет... ждат... Конеч... Я! Я!

И тут же показали, чтоб снял шубу и шапку.

— Как это? — изумился Колба. Они что, не поняли? Еще раз повторил о своей дружбе с посадником Твердилой Иванковичем и даже магистром. И тут он с ужасом понял, что не помнит его имени! Рыцарь с насмешкой смотрел на новгородца:

— Шуб снимать!.. Бистро! Шнель! Не то будет совсем плёх!

Вдали показались чьи-то сани, боярин обрадовался, показал на них татям, мол, смотрите, помощь идет. Зря он это сделал, потому как, завидев вдали силуэты рыцарей, ехавшие явно придержали коней, а вот сами нападавшие заторопились. Перестав уговаривать, рыцарь попросту долбанул Колбу по голове, снял с него богатую лисью шубу, сдернул шапку и припустил коня вслед за своими навстречу новым жертвам. Те спешно разворачивали сани обратно к Пскову.

Смогли ли удрать, боярин не знал. Сам он очухался нескоро, подобрали следующие ездоки. Ими оказались простые псковские мужики, бежавшие из своей разоренной веси подальше от разбоя псов-рыцарей. Они обнаружили едва живого боярина рядом с убитым возницей и брошенными санями, подобрали, пожалев, уложили на свои сани, укрыли не дорогой шубой, а немудреным тряпьем, и повезли через Чудское озеро подальше от испоганенной Псковской земли в сторону Копорья.

Псковский посадник ждал посланного вслед за новгородцем охранника с тревогой. Удалось ли догнать и сделать черное дело прежде, чем он рассказал ненужное магистру? Тот вернулся уже к полудню, но весть принес чудную: лишать жизни боярина не пришлось, за него сделали рыцари.

— Как так? — изумился Твердило Иванкович.

— Попались их сани рыцарям, я даже и подъехать не успел. Побили их с возницей, боярина раздели и оставили лежать в снегу.

Посадник чуть недоверчиво прищурил глаза, а вдруг новгородский боярин сумел подкупить стража и все же уехать?

— Побожись!

Страж побожился:

— Вот те крест, Твердило Иванкович! Как есть прибитый лежал в снегу и раздетый, без шубы.

— А чего ж не подобрал?

Глаза дружинника широко раскрылись:

— Зачем? Хотя и не так холодно, да ведь весь в крови был... Даже если и жив, то недолго протянет.

— Как жив?! — ахнул посадник — Так ты не знаешь, убит он или нет?!

Тот растерянно замотал головой:

— Не... не посмотрел... Но кровищи вокруг много, весь снег залит... Нельзя было подъехать, боярин. Тогда уж точно пришлось везти обратно в город.

И то верно, остановись у боярина этот дружинник, и пришлось бы спасать. Но и так тоже плохо, теперь вот думай, жив или нет проклятый Колба. Твердило, вздохнув, махнул рукой:

— Иди... Позову...

Утром он все же отправил с ерундовым поручением дружинника в Дерпт, чтобы осторожно посмотрел, нет ли там Колбы. Три дня, которые прошли до его возвращения, для посадника Твердилы Иванковича были одними из самых тяжелых. Немало седых волос появилось на его голове, а спать он совсем не мог.

Архиепископ Спиридон вздыхал: в его ли летах пускаться в столь дальний путь? Конечно, путешествовать зимой легче, чем летом, если зябко, укрылся волчьей или даже медвежьей полстью и сиди себе. Конным легче, но владыке верхом ездить не престало, да и не в силах уже.

От Новгорода завернули сначала в Юрьев монастырь помолиться на дорогу, хотя перед самым отъездом епископ долго стоял в самой Софии перед заступницей, прося помощи. Потом по льду Ильменя до Меты, по ней до волоков на Торжок и по Волге до дороги на Переяславль-Залесский. Архиепископ не один, сопровождали многие лучшие мужи Новгорода. Даже если и не позвал бы, все одно — поехали. Но Спиридон осторожно подбирал людей, не князь Александр Новгород просил, а город его, потому нужны те, кто князю не противен. Владыко в который раз шепотом обругал новгородцев, прогнавших Невского, и тут же перекрестился. Он не видел, что два дружинника, невольно услышавшие шепотом произнесенные ругательства и заметившие движения руки архиепископа после того, из озорства принялись считать, сколько еще раз Спиридон повторит такое. За поездку получилось много. Владыко и впрямь был очень рассержен на своих горожан.

Когда свернули с волжского льда на дорогу, ведущую в Переяславль, нашлись те, кто засомневался, а не надо ли сначала к великому князю Ярославу Всеволодовичу съездить, у него испросить старшего сына на княжение? Архиепископ объяснил, что с князем уже снесся, тот ответил, мол, сами гнали, сами и зовите.

Потрясения начались в Торжке. Конечно, новгородцы слышали о страстях Батыева нашествия, но одно дело слышать и совсем другое — увидеть воочию. Торжка будто и не было, татары разрушили городские бревенчатые стены, сожгли весь город, а жителей даже полонить не стали, перебили всех. Маленький Торжок, задержавший Батыеву рать и тем самым спасший Новгород, еще лежал в руинах. Люди не стремились его восстанавливать, решив, что на пепелище при новой рати не позарятся, а уходить в леса с малыми пожитками легче. Люди больше не верили в возможность чьего-либо заступничества. Новгородцам горько было сознавать, что они не помогли своему маленькому пригороду в тяжелую минуту. Теперь все понимали, почему так настойчиво просил князь Александр Ярославич отправить ополчение в помощь соседям.

Но не многим лучше было и далее. Города, в которых сильной княжеской властью поднялись новые крепостные стены, обживались быстрее, а вот такие маленькие, как Торжок и многочисленные веси, казалось, не восстановятся никогда. Но даже в испепеленной веси иногда встречалась вдруг избенка с дымившейся трубой, показывая, что не все жители погибли, нашлись и те, кто спасся, не бросил родную землю, дедовы могилы. Новгородцы, знавшие от псковичей о жестокости псов-рыцарей, убедились, что и на юге враг не лучше. Их сердца сжимались от боли и предчувствия возможной беды. Только бы князь Александр Невский не отказался вернуться и защищать город! Умные, сильные люди безгранично верили, что только Невский сможет спасти и Новгород от вот такого же разорения.

Переяславлю новгородцы подивились — городок маленький и тихий, каково тут живется их беспокойному и горячему князю? Они уже звали Александра только своим.

Владыке Переяславль понравился, прежде всего, заложенным Александровским монастырем. Значит, князь и здесь, вдали от всех, печется о своей и не только о своей душе. Порадовался архиепископ и за обновленные, заново освященные церкви.

Еще до того, как посольство добралось в Переяславль, к князю примчался свой дружинник с сообщением:

— Княже, к тебе из Новгорода едут... Сам владыко с многими...

— Зачем? — прищурил глаза Александр.

Дружинник чуть пожал плечами, он успел поговорить с теми, кто сопровождал владыку и остальных.

— Просить вернуться в Новгород.

Александр хмыкнул, княгиня едва сдержалась, пока дружинник был в трапезной, но, как только вышел, заявила:

— Не езди, Саша!

— Почему?

— Как же? Сами погнали, а теперь обратно просят?

— Новгород помощи просит, трудно им.

Княгиня даже пятнами пошла от возмущения:

— А ну как снова на вече тебя хулить, ругать станут? Снова погонят?

— На вече бояре хулили, а в Новгороде есть еще и те, кто со мной на Неве со шведом бился, и их жены и дети! Не один Новгород помощи просит, вся Русь.

— Что-то те герои за тебя стеной не встали перед боярами, не заступились. А Новгород не Русь! Всегда себя отдельно держали, помощи другим небось не давали, даже когда Торжок просил!

Это была правда, и оттого очень обидная. Князь ответил уже раздраженно:

— Не об чем речь вести, никого еще нет.

Стараясь больше не спорить, он вышел вон.

А на княжий двор уже втягивались посольские сани, въезжали конные. Князь спустился с крыльца встречать. Владыко выбрался из своих саней последним, стараясь, чтобы остальные уже поприветствовали хозяина. Князь Александр стоял перед новгородцами в синем кафтане с атласным воротником и поручами, шитыми золотом, подвязан золотым поясом с четырьмя концами. Он был без корзно и без шапки, но зима уже заканчивалась, морозы отступили. Архиепископ Спиридон выбрался из своего возка, с трудом разминая затекшие от долгого сидения ноги, поправил одеяние, стараясь не глядеть в сторону князя, и только потом подошел к нему. Александр потянулся к руке за благословением, но владыко не дал, напротив, сам вдруг поклонился, несмотря на лета, поясно и объявил зычным голосом:

— Князь Александр Ярославич Невский, Господин Великий Новгород тебе челом бьет, просит вернуться на княжение!

Александр все же попросил:

— Благослови, владыко.

— Благословляю, сынок.

Князь пригласил в хоромы. Снаружи терем не слишком украшен, все же не так давно восстановлен, Переяславль сгорел, как и остальные города Руси, но внутри владыке очень понравилось. Прежде всего, иконы в хороших окладах с золотом, жемчугами и каменьями. Истово перекрестившись перед каждой, сели.

— Гости дорогие, сначала обедать, а потом разговоры.

Спиридон усмехнулся:

— Мы боялись, что ты, князь, нас и на двор не пустишь, а ты потчевать зовешь.

— Переяславль никогда законов гостеприимства не забывал... — чуть обиделся Александр.

— Ты, Александр Ярославич, не серчай, что неладно пошутил. С устатку я.

Князь украдкой успел шепнуть жене:

— Распорядись в поварне.

Та поморщилась, совсем не хотелось потчевать людей, которые недавно хулили и гнали ее мужа. Передав распоряжение тиуну Лаврентию, она сказалась недужной и ушла к себе в ложницу. По княжескому двору и без напоминаний уже бегали приученные холопы. В дальнем углу ощипывали птицу, над кострами красовались на вертелах целые туши баранов, из поварни доносились дразнившие нос запахи пареного, жареного, хлебов, из кладовых и ледников приносились к столу запасы, в огромные ендовы наливали меды... А в стороне в огромных котлах булькала наваристая переяславльская уха. Кто же не знает снетков Плещеева озера? На всю Русь известны!

Владыко, несмотря не усталость и голод, возразил:

— Сначала о деле поговорим, князь Александр Ярославич.

Того немало смущало, что владыко в летах больших все зовет его по имени-отчеству.

— Слушаю, отче.

Архиепископ снова встал, поклонился поясно, с трудом выпрямившись, и произнес:

— Князь Александр Ярославич, вернись княжить в Великий Новгород. Челом бьем.

— О том спрашивать прежде великого князя Ярослава Всеволодовича, моего отца, надо. Под ним хожу.

Владыке очень понравилось, что Невский не забыл сыновний долг, улыбнулся:

— С князем прежде всего снеслись, ответил, что сами гнали, сами и просить должны.

Спиридон сел, а князь все стоял, высокий, тонкий, глаза серые, строгие.

— В Новгород вернусь, только если город волю мою выполнит!

И сразу заметил, как напряглись новгородцы. Вот в этом они все — и прощенье просить готовы, но ни под чьей волей ходить не хотят. Так и сказал:

— Не хотите под моей волей ходить, а придется! — Не дожидаясь, пока в голос возмущаться начнут, добавил: — А воля такова: все раздоры и свары в городе прекратить! Ополчение собирать и вооружать, не чинясь и не споря. Под мою руку его отдать полностью, я решать буду, куда и когда вести, а не бояре!

Глядя на начавшие расплываться в улыбках лица своих боевых товарищей, князь вдруг усмехнулся:

— Вот немца из земли Новгородской погоним да побьем так, чтобы больше неповадно налезать было, тогда можете меня снова гнать!

Поопускали головы новгородские посланники, а владыко крякнул:

— Эк как ты нас! За дело, княже.

Но новгородцы были готовы выполнить все требования любимого князя.

После обеда, когда все разбрелись отдыхать, владыко позвал князя с собой:

— Ты посиди, а я говорить буду.

Александр присел рядом с полулежавшим архиепископом. Тот положил на руку князя свою сухую жилистую руку, покрытую желтоватой морщинистой кожей.

— Я тебя втрое старше, отцу твоему в отцы гожусь, потому, сынок, послушай меня. Не за Новгород сейчас прошу, за всю Русь. С юга Батыева рать налезает, а с запада немцы грозят. Псы-рыцари захватили псковские земли, уже и на Новгородчину долезли, Водскую пятину себе забрали. Следующий Новгород. Город только тебя в князья хочет и звал обратно тебя. Это бояре переиначили, Андрея позвав. Как думаешь, что прежде делать?

Александр ответил совершенно уверенно:

— На Копорье идти, оттуда немцев выбить. Из Копорья они округу под собой держат.

Больше всего владыке понравилось даже не согласие князя вернуться, а то, что он слушал и отвечал так, точно все сказанное для него не было новостью, значит, знал и раньше, значит, есть у него связь с городом, значит, не бросил он мыслями Новгород.

Вечером, вернувшись в ложницу, Александр попрекнул жену:

— Чего ж не вышла к гостям?

Та фыркнула:

— Гости! Кто их звал?

— Ты что?

— Не ходи, Саша. Так ведь хорошо живем, спокойно, сынок вон растет, да еще будут...

Он попробовал объяснить, уже хорошо понимая, что бесполезно:

— Сашенька, я не просто князь, я воин, мое место с дружиной.

Княгиня поджала губки, раньше это действовало безотказно, но сейчас муж только вздохнул. Все же, укладываясь, она чуть обиженно спросила:

— Неужто пойдешь, Саша?

— Пойду! — отрезал тот, отворачиваясь на бок.

— Гордости у тебя нету! — вспыхнула княгиня и дождалась, назвал-таки ее дурой!

От владыки не укрылось, что меж князьями разлад. Поинтересовался, Александр сначала ответил, что княгиня просто недужна, плохо беременность переносит, но потом честно рассказал, в чем размолвка. Спиридон вздохнул:

— Ты, княже, не серчай на нее. Ее удел детей рожать да пестовать, не всем для мужей помощницами быть.

Потом он показывал владыке, что успел сделать в Переяславле. Подремонтировали, сколько смогли, церкви, освятили заново, чтоб духу в них поганого Батыева не осталось, стена крепостная новая выросла, куда крепче прежней, мост новый, пристань для лодок на Плещеевом озере, чтоб рыбакам не страдать... Это была, кроме монастыря и церквей, особая гордость Александра Ярославича. Он поспешил пристань не хуже новгородской сделать. Преуспел в том, леса вокруг столько, руби не вырубишь, потому не жалели. Богатая земля Переяславльская, пожалуй, богаче Новгородской будет. Одно худо — стоит город вдали от дорог, закрылся, заслонился от остальных лесами. Князь вздыхал, не помогли те леса от Батыя заслониться, не спасут и от других набежников. Он твердо знал, что против охочих до чужих жизней и добра помогают только меч да умение биться.

Снова зашел у них разговор о том, чем грозит нападение немцев и чем они страшнее даже татар.

— Знаю, что Батыевы люди жгут и казнят почем зря всех, кто сопротивляется. Но они в веру свою не обращают. А для рыцарей все, кто не в их вере, поганые язычники, потому их или убить надо, или крестить по-своему.

Александр вздохнул:

— Знаю, что меня папа Григорий еретиком прозвал, велел первому голову рубить, если поймают. А хуже того, на костре жечь, как многих даже в Юрьеве и Копорье сжигали.

— Вот того и боюсь. Тяжел гнет насилия над телом, а над душой еще тяжелее. Душу погубить, с чем человек останется?

— Отче, позволь спросить?

— Говори, сын мой, — Спиридон с лаской смотрел на молодого князя. Очень уж ему нравился Александр; если бы новгородцы сами не решили его заново просить на княжение, вышел бы на вече к вольному городу, сказал свое слово в защиту умного, хотя и молодого князя.

— Новгород готов ополчение собрать, со шведами вон как со мной бился, а Псков что же? Неужто им немецкого кнута хочется? Что же они так под рыцарей выю гнут?

— Тут не все так просто. Псков от немцев крайний, у них Юрьев под боком, все время помнить об этом приходится. Чуть что, мы пока дойдем, а немцы тут как тут. Есть такие во Пскове, кто лучше миром с немчурой жить стремится, чем рать держать. В том плохого нет, если бы на том и кончилось. Но не понимают глупые, что немец долго разговоры говорить не станет, немного погодя город под себя возьмет, тогда и взвоют.

— Так что же, Псков рыцарям отдавать?

Над куполами собора с карканьем кружили вороны. Недолюбливал князь ворон, и чего им просто не летается? Казалось, бесконечное карканье предвещает какую-то беду. Архиепископ тоже поморщился на галдящих птиц:

— Вот разорались! Псков рыцарям отдавать нельзя, следующим Новгород будет.

Александр успел вставить:

— Ну уж этого им не видать!

— Хорошо бы, — усмехнулся Спиридон. — Но начинать, ты прав, с Копорья нужно. Сначала Новгородские пятины освободить. Водскую волость вернешь, потом можно и за остальное браться.

Вороны угомонились, но стоило отойти, как разорались снова.

Долго засиживаться в Переяславле не стали, так можно и в распутицу попасть. Тем более, сначала отправились во Владимир-на-Клязьме. Вот Владимир оправился от беды быстрее, чем даже Переяславль, понятно, здесь великий князь Ярослав Всеволодович живет.

Великий князь встретил строго, просьбе усмехнулся:

— Давно ли мне грамоту слали, чтоб не судил и судей не давал?

Архиепископ попросил примирительно:

— Не серчай, князь, на новгородцев. Виноваты, в том и каемся. Челом бьем отправить княжить Александра Ярославича.

— Его гнали? Его и просите! А князя Андрея Ярославича прочь погоните? Он перед вами в чем провинился?

Трудный вопрос задал великий князь владимирский, очень трудный. Хотят новгородцы Александра Ярославича, а княжит его брат.

— Князю Андрею Ярославичу мы уж сами объясним, он поймет. Не обидим князя.

Ярослав Всеволодович повел рукой:

— Александр, тебе решать.

Тот чуть задумался. Ждали новгородцы, несколько дней назад свою просьбу сказали князю, согласился, если отец не против, а теперь вдруг передумал. Вон как размышляет...

— В Новгороде князь Андрей Ярославич. Если ему будет нужна помощь, я помогу. А нет, так домой вернусь.

Ему совсем не нравилось, что придется отбирать власть у брата, хотелось только помочь Новгороду. Конечно, князь Андрей обиделся и на новгородцев, и на отца, и на брата, который такой замечательный, что его требуют на княжение.

Как ни старался отец, великий князь Ярослав Всеволодович, чтобы не было у одного сына обиды на другого, не вышло. Эта обида через много лет принесет беду Руси, приведя на нее Неврюеву рать.

— Жену с собой ли возьмешь или у нас оставишь?

Не успел князь Александр ответить, как новгородцы вдруг вспомнили:

— Княже, мы для тебя терем Городищенский подновили! Вот ведь, за разговорами и забыли сказать!

Александр расхохотался:

— Ну, тогда поеду! В новый терем как не поехать?

Но не только молодая княгиня поехала вслед за мужем обратно в Новгород, и княгиня Феодосия тоже решила проведать могилу старшего сына.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница