О сущности орденского государства
Среди великих явлений немецкого средневековья особенное место занимает Немецкий орден и созданное им в Пруссии государство. Дело не только в том, что орден является одним из наиболее мощных проводников успешной немецкой политики периода упадка германской империи, что он принадлежит к тем силам, которые заложили отношения между немецким народом и востоком и своим усердным трудом обеспечили им будущее: в дополнение к этим историческим победам Немецкий орден — это единственный орден, построивший на основе немецкой общины собственное государство. Германская история не знала другого подобного братства, которое подчинялось бы столь суровым законам, образуя прочную структуру, которое следовало бы лишь своему обету, в ущерб иным союзам, и сохраняло бы верность единственной идее — основания и созидания государства. Объединение немецких дворян в общину мужей, их служение идее, сочетавшей в себе долг перед Богом и строительство государства, политическая воля, целиком направленная на достижение неизменной цели, — вот из чего складывался орден, способный формировать политическую волю немецкого народа и потому вошедший в историю. Все сословно-либеральные поколения в истории Германии пренебрегали этим инструментом формирования политической воли своих сограждан, однако он активно использовался, когда необходимо было мобилизовать народ для дальнейшего созидания немецкого государства.
Служа вечной идее, Немецкий орден с большим размахом решал задачу своего времени. Появившись в наднациональном пространстве, орден по-настоящему развернулся именно в ареале жизни немецкого народа. И государство, которое он создал, было истинно германским, хотя сам орден был порожден общеевропейскими задачами.
Мир, в который пришел Немецкий орден, был миром крестовых походов. К XI веку христианской Европой владела идея, давно уже, впрочем, назревшая, — отвоевать у неверных сарацин гроб Господень и освободить Святую землю, в которой жил и страдал Господь. Первые отряды крестоносцев, увлеченных проповедью папы Урбана II, отправились сражаться за Святую землю из Франции в 1096 году. А идея продолжала привлекать на свою сторону все новые народы. Таковы были европейские христиане: они видели в этой битве свою общую и всех их объединяющую задачу. Смерть десятков тысяч крестоносцев, нужда, которую они терпели, не пугала сотни тысяч других, идущих по их стопам к той же цели. Никогда ничто не будоражило так умы людей, как эта идея, захватившая Европу от самых западных ее рубежей. Преданность этой идее, готовность пожертвовать собой ради христианской веры и земли, ее породившей, — вот что властвовало тогда европейцами, преисполняя души простых смертных и сердца правителей. Началось неслыханное движение народов, которое потянуло за собой массы, даже сорвав их с насиженных мест, на кораблях через Средиземное море или посуху — через Балканы и Малую Азию. Впервые Иерусалим был завоеван и освобожден от неверных в 1099 году, в следующие десятилетия надо было оборонять завоеванные территории и противостоять нескончаемым угрозам со стороны сарацин. И еще десятки тысяч воинов включились в крестовые походы.
Движение это объединяло многие нации, однако во главе его стоял один народ, а точнее одна страна — Франция, именно во Франции первый призыв папы нашел столь горячий отклик. Дух тогдашней Франции определил общий характер и будущих крестовых походов, ибо их политические цели отвечали прежде всего интересам Франции. Государства крестоносцев, возникшие в Сирии, были по сути своей французскими колониями, поскольку итальянские торговые города — Генуя, Пиза и Венеция — не создали там надежных колониальных форпостов для своих экономических интересов. И хотя крестовые походы, по сути, были лишены национального духа и национальной завоевательной идеи, однако изначально тон им задавали романские народы, прежде всего французы. Средиземноморье было завоевано и заполнено только ими.
Французская культура, таким образом, проявляется и в том, что рыцари увязывали свой образ жизни и свои задачи с религиозными идеями и задачами крестовых походов: чисто мирские цели соединялись с религиозными установками, составлявшими сущность крестовых походов. Однако такой «симбиоз» был неизбежен с тех пор, как рыцарство начало с оружием в руках бороться за один из священных символов веры — гроб Господень, жертвуя ради этой борьбы решительно всем. В духовных рыцарских орденах этот сплав рыцарского образа жизни и жертвенности фанатичных христиан наиболее очевиден. Это были, по сути, монашеские ордена: они придерживались тех же правил, соблюдали обет целомудрия, послушания и бедности. Но при этом члены таких орденов хранили верность и своему рыцарскому предназначению — войне, хотя и не могли уже праздно размахивать своим оружием, например, просто охотиться, красоваться на турнире или улаживать мирские междоусобицы.
Первые ордена такого рода были основаны иоаннитами и тамплиерами. В 1128 году у тамплиеров появились правила, определившие их образ жизни и порядок несения службы. Эти правила опирались на правила святого Бенедикта, сформулированные Бернаром Клервоским, пылким вдохновителем идеи крестовых походов, и устанавливали монашеские и рыцарские обязанности братьев с учетом практического опыта пребывания в Святой земле первых крестоносцев. В трактате «Похвала новому рыцарству» Бернар так охарактеризовал сущность ордена: «Сие, скажу я вам, есть воинство, доныне миру неведомое, что неустанно ведет двойную битву во имя Божие: с врагом во плоти и крови и с духом скверны...» «Двойная битва», о которой говорил Бернар, определяет всю историю средневекового рыцарства и первоначальную природу будущего государства Немецкого ордена. Ведь, с одной стороны, ордену надлежало вести войну с оружием в руках, как подобает рыцарству, и одновременно осуществлять строительство государства, а с другой — служить вере, ибо военные и стратегические задачи сами по себе не имели смысла, а были подчинены религиозной идее.
В отличие от тамплиеров, видевших свою изначальную миссию в военной защите паломников, орден иоаннитов возник на основе госпиталя. Первейшим долгом иоаннитов была любовь к ближнему, преисполненная жертвенности забота о больных и немощных, которые собственным здоровьем поплатились за свое пребывание в Святой земле. Служение ближнему с оружием в руках, как подобает рыцарям, добавилось к прочим обязанностям братьев позднее (и даже возобладало над ними). Однако за рыцарскими обязанностями орден никогда не забывал о высочайшем «долге любви», и именно благодаря этому достиг своей европейской значимости и завидного благосостояния. Те же задачи первоначально ставил перед собой и Немецкий рыцарский орден: забота о больных и христианское служение в сочетании с монашеской жизнью и военной службой.
Германские народы, в том числе и немцы, вначале оказались в стороне от крестового движения (хотя среди участников первого крестового похода были фламандцы и паломники из Восточной Германии), поэтому и в создании двух крупнейших орденов немцы не участвовали. Но, в конце концов, Конрад III поддался «агитации» Бернара Клервоского, и в 1146—1147 годах немецкий народ тоже включился в крестовое движение. Однако по-настоящему ощутить тяготы этой наднациональной боевой миссии немецкому народу пришлось лишь тогда, когда во главе крестоносцев встал германский император Фридрих Барбаросса. Старый император скончался в 1190 году в результате поистине трагического несчастного случая вдали от родины, так и не решив многочисленных внутренних задач своей страны. Осиротевшее германское воинство, лишенное героического предводителя, продолжило путь в Иерусалим, которым еще в 1187 году снова завладели неверные.
Здесь, уже начиная с первой половины XII века, существовал госпиталь для германских паломников, но когда Иерусалим пал, крестоносцы лишились и госпиталя. Болезни одолевали обезглавленное германское войско в акконском лагере, и в 1190 году горожане из Нижней Саксонии — из Бремена и Любека — основали в Святой земле госпиталь, посвятив себя благому делу — уходу за больными. Сын императора, герцог Фридрих Швабский, возглавивший после смерти отца германское войско, таявшее буквально на глазах, покровительствовал новому начинанию. Одобрил его и папа Климент III, взяв под свою защиту.
Через семь лет снова пробил печальный час для истории Германской империи, возвестивший о внезапной смерти императора Генриха VI, и уже новое императорское войско вынуждено было возвращаться на родину; тогда германские князья, собравшиеся в Акконе, решили преобразовать основанный в 1190 году госпиталь в духовный рыцарский орден (1198 год). Его первым магистром стал Генрих Вальпот. Таким образом, Немецкий орден повторил путь ордена иоаннитов; сохранились в ордене и правила иоаннитов, касавшиеся заботы о больных. А для нового круга задач — рыцарской борьбы — орден позаимствовал правила тамплиеров. Год спустя папа Иннокентий III подтвердил братьям Немецкого дома «учреждение ордена по образцу тамплиеров в части, касающейся духовных лиц и рыцарей, и по примеру иоаннитов в отношении заботы о больных и страждущих». Созданный по образу и подобию своих старших собратьев и ничуть не менее значимый, чем они, Немецкий орден, однако, уступал им численностью и силой.
Те же, в свою очередь, находились под непосредственным влиянием французов, и именно тамплиерам вскоре удалось установить связи с французской знатью. Однако по сути своей эти ордена не были национальными; члены их были выходцами из всех стран Западной Европы. Их богатства накапливались главным образом в самой Святой земле, однако орденские владения были разбросаны по всей Европе, и повсюду князья, рыцари и все, кто мог что-нибудь предложить, состязались в передаче ордену имущества или привилегий, которые надлежало пустить в дело в случае войны с сарацинами. Другое дело Немецкий орден. Конечно, он во многом следовал примеру старших орденов. И ему досталось немалое имущество по всему Средиземноморью, и он принимал в свои ряды французских рыцарей, особенно в ранний период своей истории, а позднее — еще и потомков древних прусских родов. И все-таки он отличался от других орденов тем, что строился на национальной основе; это впоследствии и определило его сущность и место в истории.
Сама история создания ордена внесла эти «ограничения». Ведь крестовыми походами правил не только дух европейского и христианского единства, и далеко не во всех государствах, пославших на Восток своих крестоносцев, соседствовали между собой разные народности и расы. Теперь же столь тесное соседство представителей отдельных стран заставляло их острее чувствовать национальные различия, которые вскоре стали восприниматься как противоречия. И хотя летописец времен первого крестового похода сообщал, что «даже говоря на разных языках, были мы все братьями в любви к Господу и частицами единой души», различия между выходцами из разных стран ощущались все острее, в том числе духовные и культурные, чего не могли не заметить французы и немцы. Территориально представителей разных народов разделяли улицы и стены домов, в которых они располагались на постой, а юридически — уставы. У них были собственные церкви и собственные госпитали. И Немецкий госпиталь не был исключением, даже наоборот, его национальное происхождение очевидно уже из названия — «Немецкий госпиталь пресвятой Девы Марии в Иерусалиме», как, впрочем, и происхождение аналогичных учреждений генуэзцев, французов и представителей других стран. Название госпиталя перешло и к ордену; так братья из дома немецкого госпиталя пресвятой Девы Марии в Иерусалиме сохранили название своего народа в имени ордена, который в свое время назывался просто «Орден немцев».
Чисто формальное, на первый взгляд, изменение названия имело, тем не менее, глубокий смысл в силу конкретных обстоятельств, сопутствовавших появлению ордена. Он появился на чужбине, в тяжкую пору, когда немцы потеряли двух императоров, и с самого начала жил судьбами своего народа, которые тогда имели мало общего с международным сообществом крестоносцев. Сознательно или нет, но Немецкий орден выбрал иной путь, нежели два его старших собрата: благодаря своему немецкому названию он зашагал в ногу с историей собственного народа. Тамплиеры, или храмовники, получили свое название в честь храма царя Соломона, иоанниты — в честь Иоанна Крестителя, таким образом, в названиях обоих орденов присутствуют христианские символы; для братьев нового ордена этим символом стало имя Девы Марии, которую они особенно чтили. Но, кроме того, это был единственный орден, увековечивший в своем названии имя немецкого народа, породившего его основателей и братьев. Участие герцога Фридриха Швабского обеспечило новому ордену благосклонность и помощь дома Гогенштауфенов. Уже в самый час своего рождения орден был глубоко связан с судьбой Германской империи. Несмотря на обязательства перед папой (которые были у всех духовных орденов), Немецкий орден до самого конца хранил верность дому Гогенштауфенов, а позднее — и другим германским королям. Он служил вере и идеалам монашеской жизни вообще, но служил как германский орден, не утрачивая фактической связи со своим народом и империей. Давая обет при вступлении в орден, братья порывали иные связи с миром, лишаясь семьи, родины и имущества, однако имя ордена и его историческая миссия глубже и теснее связывали их с германским народом и его империей, для которой им предстояло вскоре завоевать новые восточные земли. Так, благодаря первому превращению братства — из немецкого госпиталя в немецкий рыцарский орден — и начал складываться характер нового орденского государства. Где бы ни собирался теперь орден реализовать свою политическую волю, его государству, в отличие от государств крестоносцев, необходим был национальный характер как руководящее и созидающее начало. Подтверждение тому и Семиградье, и Пруссия.
Однако чтобы понять, как отношения между орденом и его государством выглядели изнутри, необходимо задуматься о структуре братства. Жизнь братьев протекала согласно правилам, перенятым у тамплиеров. Вскоре, очевидно, братья скорректировали эти правила, сообразуясь с собственным опытом, а с началом прусских завоеваний правила уже нуждались в новой систематизации. И все же по смыслу, а зачастую и по своим формулировкам, они повсеместно тяготеют к «оригиналу». Правила тамплиеров, в свою очередь, представляли собой развернутую формулировку старых правил святого Бенедикта, на которых основывалась вся монашеская жизнь Западной Европы. Собственно, весь образ жизни немецких братьев определялся положениями романского образца. Три монашеских обета — чистоты, бедности и послушания — заставляли братьев отказаться от любых связей родства и плоти. Семья и родина более ничего для них не значили. Они были готовы выполнять любую задачу, поставленную орденом, а вся их жизнь была сплошной службой, которая не предполагала отставки. Именно эта готовность к служению и сделала возможными дальнейшие победы рыцарского ордена; без нее не было бы и орденского государства в Пруссии.
Как глубока была пропасть, что отделяла братьев от внешнего мира, но как тесны были внутренние связи! Радость и величие братства царили среди рыцарей, делая их жизнь богаче. Ибо жизнь эта состояла не только из внешних проявлений — ухода за больными и военной службы во исполнение христианского долга, основной в ордене была духовная жизнь, основанная на силе христианской веры. Подтверждением тому служит глава из правил ордена, озаглавленная: «Как братьям надлежит жить в братской любви». Она гласит: «Всем братьям надлежит относиться друг к другу так, чтобы добросердечие и лад, свойственные имени «брат», не обратились в жестокосердие, но должны они к тому прилагать усилия, чтобы жить согласно братской любви и благосклонно являть друг другу дух кротости, и чтобы по праву можно было сказать о них: как хороша и как радостна жизнь братьев в согласии». И при этом, по природе своей, это было суровое мужское братство. Права, определявшие уклад жизни, были у всех одни и те же (насколько позволяли те или иные должностные обязанности). И пища у всех братьев была одинаковой.
Понятие братского христианского служения приобретало особый смысл, как только оно переносилось на отношения между руководителями и подчиненными. Первые занимали определенные должности, а потому на них лежала высокая ответственность и гораздо больше обязанностей. Великий магистр «стоит над всеми прочими и должен подавать пример добрых дел всем братьям». Братья же, обремененные должностями, большими или малыми, «должны стараться быть добросердечными и скромными, давая другим братьям то, что им причитается, или отказывая в этом». Если сравнить правила тамплиеров и Немецкого ордена, то станет очевидно, что в Немецком ордене понятие «должностные лица» трактуется гораздо шире. Помимо христианского долга и монашеского служения в общепринятом смысле слова, это понятие получило вполне конкретное содержание, непосредственно приложимое к иерархии и административной структуре ордена. В главе «О скромности лиц, исполняющих должности» о них говорится, что «и самих себя им надлежит считать более слугами других, нежели их господами». Это звучит уже совершенно «по-прусски». Собственно, эта глава действительно имеет самое прямое отношение к прусскому государству: перед нами взлелеянный христианской, бенедиктинской традицией зародыш понимания службы и служения, перенесенный Немецким орденом прямо в государственную плоскость. Именно с таким пониманием службы орден строил свое прусское государство и создавал образец государственного поведения, которое в контексте истории точнее всего может быть охарактеризовано как «прусское».
В центре понятия службы, формулируемого орденом, стоит послушание. Оно является одной из трех составляющих монашеского обета, даваемого братьями-рыцарями. Глава «О послушании, к которому братьям надлежит стремиться» утверждала, что «братьям надлежит жить в смирении и во всем преломлять свою волю». В руке магистра были розга и жезл: жезл — чтобы поддерживать слабых, розга же затем, чтобы «карал он за всякое непослушание с усердием справедливости». Modestia et disciplina — скромность и послушание, как гласит закон ордена, должны исповедовать должностные лица. Однако в «послушании» этом не было ничего немецкого, а, скорее, что-то бенедиктинское или даже римское, это была «дисциплина». Здесь за норму был принят такой образец поведения, который мало общего имел с немецким пониманием верности и повиновения, а был порожден христианскими, а точнее, римскими, жизненными реалиями.
Лишенные каких бы то ни было связей с «миром», объединенные между собой чувством христианского братства и суровым послушанием, выполняли братья свою собственную задачу — с оружием в руках боролись за христианскую веру. Каждому, кто намеревался дать обет, вменялось в обязанность «защищать от врагов Святую землю и другие земли, подчиненные ордену». Наиболее ярко сущность ордена проявляется в преамбуле, предваряющей правила ордена. Братьев же она рисует наследниками благородных библейских воинов. «Наследуя традиции этой борьбы, Святой рыцарский орден госпиталя пресвятой Девы Марии немецкого дома немало позаботился о том, чтобы его украшали собой многие почтенные члены. Ибо они рыцари и избранные воины, что из любви к закону и отечеству сильной рукою истребляют врагов веры. Движимые безграничной любовью, они также и странноприимники гостей и паломников и бедняков. И служат они также с душевной пылкостью из сострадания к хворым, что лежат в госпитале».
Братья были «рыцарями и избранными воинами». А потому рыцарская служба, война против язычников была самой главной, самой насущной задачей. Именно ею и определялся «мужской» характер ордена. Благодаря ей обет послушания и приобрел столь важное значение. Преломление собственной воли не было для члена ордена некоей аскезой, но означало активность и усиление воли общины. «Ибо, щадя строптивых, ослабевает и сам орден», — гласили правила. И подобно тому, как обет бедности, даваемый каждым членом ордена, увеличивал богатство общины, так и монашеское послушание повышало военную мощь ордена, как можно понять из предписаний относительно военного похода, расположения лагеря и ведения боя. Отказ от личной воли означал максимальное усиление воли общины. Такого рода перераспределение волевой энергии непосредственно вытекало из внутренней структуры ордена. Братьям недостаточно было просто служить идее, они желали, чтобы эта идея победила и обрела власть. Было бы странно, если бы толпа рыцарей, у которых ничего нет, кроме веры, готовности к жертве и служению и общей воли, подкрепляемой лишь послушанием, не имела еще и воли к власти. Служа идее, которой они принесли обет верности, братья добивались также власти своего ордена. Из самой сущности рыцарского ордена вытекала политическая установка, целью которой была власть.
Эта коллективная воля к власти была присуща всем рыцарским орденам, однако в наднациональных рыцарских орденах она выражалась иначе, нежели в Немецком ордене. Иоаннитам и тамплиерам удалось остаться в стороне от феодальной «пирамиды», выстроенной в Святой земле почти идеально, это уберегло их от ленной или духовной зависимости. То есть, эти ордена фактически выстроили свои государства; в Сирии, правда, государство так и не было образовано, поскольку даже для средневекового государства необходимо единство территории, населения и правовой системы, которого там никогда не было. Но орден иоаннитов нажил внушительную недвижимость и разросся до значительных размеров. На исходе средних веков, когда европейцы начали отступать под нажимом турок через Кипр, Родос и Мальту, иоанниты попытались взять эти отходные пути под защиту своего государства. У тамплиеров же были мощные финансовые связи, и с помощью этой набирающей силу державы — державы денег — они сами намеревались стать силой; они были скорее банкирами, чем рыцарями или монахами, и весьма преуспевали, пока король Филипп Французский, заручившись авторитетом папы, не возбудил против них судебный процесс, в результате чего деньги потекли уже в его карман. И лишь Немецкий орден, еще только делая первые шаги в истории, уверенно и дальновидно направил сосредоточенную внутри него коллективную волю на создание государства. И коллективная воля не задохнулась в коллективном эгоизме, жаждущем власти, а взяла курс на государство.
Предпосылки к этому заложены в самой природе ордена. Национальные ограничения, существовавшие в ордене, с самого начала повлияли на его политические амбиции, подчинив их задачам Германии. Поэтому создаваемое орденом государство переместилось из Средиземноморья, охваченного крестовыми походами, в земли, максимально приближенные к ареалу жизни немцев. Таким образом, орден с самого своего основания служил империи. В рамках собственного государственного образования орден участвовал в продвижении немецкого народа на восток, направляя часть потоков в свои земли.
Едва появившись, Немецкий орден отдалился от международных орденов, теперь же он устранял ненемецкие элементы своей структуры. Ибо все чуждое немецкому мышлению — отсутствие связей с родственниками и родиной, полное подчинение, безвольное послушание — настолько изменилось, соприкоснувшись с жизнью немецких переселенцев в процессе строительства государства для немцев, что, став конструктивными деталями этого самого государства, придало «конструкции» крепость и ясность, неведомые средневековой Германии. Потому прусское государство Немецкого ордена, как и норманнское государство Фридриха II, производит впечатление «современного», хотя вовсе таковым не являлось. Скорее, ордену удалось задействовать понятие службы и служения, нашедшее, в конце концов, применение внутри негосударственного сюзеренного владения ордена, и саму административную систему в качестве несущей конструкции своего государства. Сделавшись в Пруссии настоящим сюзереном и заручившись соответствующими правами, орден должен был теперь лишь перенести собственный административный аппарат, созданный для обслуживания владений в Святой земле, а также германских и романских владений, в свои новые земли, наделенные уже государственными правами, чтобы он немедленно начал функционировать уже как «государственная администрация». Каждый комтур не только распоряжался орденской собственностью в своем округе, но и руководил окружной администрацией, повышал налоги и принимал доходы с регалий.
Зато непосредственно в отношении орденского государства это понятие службы было неприменимо. Служба имела ценность лишь внутри братства, ибо лишь здесь она была служением идее ордена: борьбе против язычников, врагов христианской веры. Этой задаче была подчинена вся орденская собственность, которая рассматривалась как средство для ее реализации. Крупная помещичья собственность ордена в Германии и других областях была призвана доставлять средства для ведения войны в Святой земле; владения, появившиеся в Пруссии, должны были служить христианизации языческих земель и народов, а государство, созданное орденом, стало миссионерским. Так идея ордена завладела и государством, став для него основной государственной идеей. Таким образом, братство вело себя в отношении этого государства как настоящий господин. Служба и служение относились к высшему долгу внутри братства, как гласили правила ордена, однако не имели отношения к подданным или «государству». Таким образом, отношение должностных лиц ордена к своим служебным обязанностям отличалось от того, что характерно для чиновничьего государства нового времени; оно целиком и полностью укладывается в государственное мышление средневекового немца.
Другое дело, как же функционировала в реальности четкая иерархическая конструкция ордена, включив в себя немецкий народ, проведя восточную немецкую колонизацию, даже под влиянием жизни собственного народа. Отказ от собственных интересов и личного обогащения, строгое послушание, ежегодный отчет должностных лиц ордена в исполнении своих обязанностей, на время которого они слагали с себя полномочия, четко выстроенная иерархическая и административная система — все это орден на правах сюзерена применил в своем прусском государстве. Кроме покоренных местных народов, эта четкая и совершенная структура заполнялась и немецким населением, которое и придало прусскому государству его неповторимый немецкий характер. Без этой составляющей земли ордена никогда не стали бы немецкими. Коренное население Германии активно разрасталось, и, лишь приникнув к этому животворному источнику, орден направил прусские земли по уникальному пути политического развития и осуществил возложенную на него Германией миссию, к которой был призван с момента своего рождения.
При этом сам Немецкий орден был ограничен в своем историческом росте. Братьям удалось сформировать рубежи государства и путем колонизации заполнить его немецкой кровью. Но ордену не дано было разрастаться вместе с народом. Братья были оторваны от семьи и родины, и потомства, родившегося здесь же, в Пруссии, у них быть не могло; орден пополнялся за счет отпрысков дворянских родов, которые прибывали в Пруссию из старых германских областей; они так и оставались вне народа, вне этого немецко-прусского сплава, созданного самой жизнью. Братья могли искусно править своим государством, но служить ему непосредственно, как, впрочем, и своим подданным, они не могли, поскольку служили ордену, то есть идее, борьбе за христианскую веру, и не более того. Они так и не встали на путь чисто государственной политики, и, поэтому, не смогли удержать власть над своими прусско-германскими подданными. Конец государства, созданного орденом, был предрешен уже в начале его существования.
Сущность прусского орденского государства определяется неким конструктивным элементом. Между моментом рождения и моментом смерти государство прошло три стадии: неслыханный рост, зрелость и неизбежная гибель. И если сравнить это государство с организмом, прожившим 300-летнюю историю, которую определяет неизбежный ход событий и творят не единицы, а целое братство, то возникает резонный вопрос: каков вклад отдельной личности в дело ордена? И действительно ли в истории ордена есть место лишь величию общины, или были в истории ордена и великие одиночки?
Уже сам характер средневековых источников загоняет ответ в определенные рамки. Новейшая история непосредственно и живо повествует о творцах исторического процесса, но при этом от нас, как правило, ускользают своеобразная индивидуальность средневековых образов и их неповторимая сущность. Виной такому фрагментарному пониманию не только временная дистанция и скудость дошедших до нас источников. Стандартный характер двух основных групп источников — летописей и документов — не позволяет нам рассматривать людей того времени во всей многогранности их бытия, их планов и поступков, со всеми их человеческими слабостями. Летописи сообщают нам чересчур многое, ориентируясь лишь на субъективное мнение своего составителя, словно пропуская историю через сито, а что в нем осталось, нам так и не узнать. Документы же, объективно фиксируя определенные факты, почти не оставляют места для личного взгляда. Тем не менее именно летописи и документы являются важнейшим строительным материалом нашего исторического повествования о государстве Немецкого ордена, а о более поздних событиях — начиная с XV века — рассказывает обширная письменная корреспонденция и подробные отчеты, сообщая в том числе и о более интимных событиях. Как, однако, хрупок материал, из которого складывается картина жизни! Это дела, по которым потомки узнают историческую личность.
Однако в Немецком ордене существовало лишь общее дело братства. Ведь не один-единственный человек создал орден, управлял его государством, определял эту общую судьбу, намечая развитие тех или иных областей жизни. Закон ордена, братские обязательства стояли над всеми, кто носил орденские одежды, отнимая у каждого из них часть его сокровенной сущности, чтобы он мог возвыситься над собой, включившись в дело служения ордену и его государству, в дело, над которым трудились сообща и которое было не под силу одиночке.
Правила ордена распространялись и на великих магистров, подчиняя их коллективной воле братства. В отличие от правил бенедиктинцев, которые оставляли главе ордена немало свободы для проявления лидерских качеств, устав тамплиеров значительно сужал полномочия магистра. Следуя уставу ордена тамплиеров, правила Немецкого ордена налагают ответственность не на великого магистра, а на конвент ордена, то есть на само братство. Обладая немалыми полномочиями, великий магистр, тем не менее, зависел от мнения конвента в вопросах собственности и трактовки устава. Необходимость заручиться согласием конвента категорически предписывалась орденскими документами не только великому магистру; аналогичная схема действовала и в комтурствах: комтуру необходимо было согласие местного конвента. При этом речь шла вовсе не о зависимости руководства ордена от парламентского большинства, а о том, что «совету лучших из всех присутствующих братьев должны последовать магистр и его заместители». Правила ордена предписывали магистру внимать советам «смотря не по множеству братьев, а по их благочестию, опытности, почтенности и благоразумию». А с другой стороны, великий магистр настолько зависел от капитула, что обязан был предстать перед ним по первому зову. Один из законов конца XIII века так описывает случай троекратного неповиновения этому требованию: «Стал он непокорен, и никому не следует ему подчиняться».
Полномочия великого магистра ограничивались чисто внешне, но и внутренне он не был свободен в принятии решений. Законы жизни общины не укладывались в рамки отдельных судеб. Община постоянно обновлялась за счет тех, кто вступал в ее ряды, она менялась, потому что менялись времена и сменялись поколения. Однако она не намеревалась порывать со своим прошлым, даже если бы это могло послужить продлению ее жизни, предпочитая совершенствоваться согласно внутренним законам. По сложившейся традиции, каждое дело ордена складывалось из согласованных действий многих людей. Поступки одиночек ничего не решали. Эти внутренние законы и стали причиной краха великого магистра Генриха фон Плауэна.
История показывает, что эти черты были присущи всем общинам. Традиции курии и коллегии кардиналов не только ограничивали власть папы, но и формировали его волю. Каждый настоятель следовал внешним, формальным, и внутренним законам своего монастыря. История Немецкого ордена также ни минуты не определялась великим магистром единолично, но неизменно — сплоченностью всех сил, объединенных в общину.
От вас ускользнет сущность политического сообщества, если за внутренним законом его существования вы не увидите задач его вождей и того взаимодействия, благодаря которому вожди и сообщество формируют друг друга: в результате даже последний винтик этого сложного механизма оказывает свое влияние на процесс «обточки».
Насколько тот или иной магистр отвечал требованиям определенной стадии истории ордена, является ли он в полной мере выразителем этих требований в общеисторическом контексте — вот чем определяется его место в истории ордена в целом. Великие магистры — это часть целого, называемого Немецким орденом, и одновременно наиболее яркие выразители этого целого. Они — воплощение общины, которая поставила их во главе. Закон не дозволял им быть лишь самими собой, но и на более высоком уровне они представляли это целое, называемое общиной, над которым их возвышает только звание магистра. Все вышесказанное не относится лишь к одному великому магистру — Генриху фон Плауэну. Он — одиночка, и законы братства на него не распространяются. Но благодаря этому он даже еще глубже отражает сущность ордена, который возглавил в тот трагический момент истории, когда прусское государство находилось между жизнью и смертью.
Там, где царил закон общины, вожди ордена являлись ярчайшими выразителями его сути: Герман фон Зальца, направивший развитие только что появившегося ордена на создание государства; Лютер Брауншвейгский, направивший внутренние силы прусских земель на достижение величайшего расцвета; Винрих фон Книпроде, в полной мере представлявший внешнеполитическое могущество ордена; Генрих фон Плауэн, противопоставивший себя ордену во имя спасения государства; Альбрехт Бранденбургский, превративший государство духовного ордена в западное герцогство. Никто не будет отрицать величия и других великих магистров. Однако эти пятеро стояли во главе ордена в моменты принятия исторических решений. Поэтому более, чем остальные, они отражают в себе историю ордена и его прусского государства. Биография каждого из них складывается из того, насколько он связан с традицией, законом и братством и что сделал он для того высшего единства, которое он воплощает. История великих орденских вождей — это еще и великая история Немецкого ордена.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |