XXVI. Зол путь
Новгородский полк, узнав о решении великого князя, тут же собрал вече, на котором едва ли не единогласно было принято свое решение: «За море не ходить, поелику путь сей гибелен и опасен есть».
Даже митрополит, обещавший когда-то не мешаться в дела воинские, пытался отговорить князя:
— Сын мой, никто не осудит тебя, если ты воротишься, не преломив копья. Не твоя вина в том, напротив, твое счастье, что неприятель бежал твоего имени. Идем домой, и я велю служить во всех церквах за победу твою.
— Прости, владыка, но победы нет еще. Едва мы домой явимся, свеи опять тут будут. Так зачем же тогда я шел сюда? Зачем?
— Ну, попугать их…
— Пугать врага мечом надо, а не именем, владыка.
— Но новгородцы же не хотят идти.
— Знаю. Пойду без них. Они тогда за мечи хватаются, когда холку припечет. А за мехом небось до Студеного моря шастают.
Даже попытка Кирилла сыграть на родительских чувствах (у Александра только что сын Андрей родился) успеха не имела.
— Что третий сын родился, то хорошо. Я уж бога благодарил за это, но я наперво князь, владыка, а потом уж отец.
Решение великого князя идти за море и доискаться там рати со свеями было непреклонным, и Кирилл, поняв это, смирился наконец.
— Ну что ж, сын мой, воля твоя. Иди, а я стану и сам молиться и другим велю за успех твой. Жаль, стар я по морям-то бегать.
Явившийся новгородский ратник позвал великого князя на вече.
— Что? Ждете, уговаривать стану?
— Нет, князь. Народ слово твое слышать хочет, там пря в кулаки перекинулась.
— У вас хоть одно вече прошло без этого? Все Перуна тешите.
— Зря коришь, князь, — обиделся ратник. — Мы не только на языки бойки, но и на рати спуску не даем. Но где она?
Новгородцы, решившие собрать вече в поле чистом, мигом спроворили и степень походную, кинув трое саней одни на другие. Строение было шатким и не очень надежным, поэтому посадник, смущенно отводя глаза, уступил «степень» подошедшему великому князю.
— Скажи им сам, Ярославич… Выпряглись, — пробормотал он.
— Я не конюх, запрягать не буду, — отвечал ему Александр, взбираясь на степень.
Он окинул взором притихшую толпу и, неожиданно даже для себя, вскинул правую руку, указывая в сторону моря.
— Там, за морем, на земле еми свеи крепости строят. Вы думаете, чтобы греться в них? Нет, господа новгородцы, это к тому, чтобы, емь поработив, запереть Новгороду и Пскову пути-дороги на заход. Ежели свеи вот здесь крепость построят, а затем Неву оседлают, то вашему граду жить нечем станет. С кем будете торговать тогда? Может, с ханом? Так вспомните рать Батыеву, какую он плату с Руси взял.
Великий князь сделал паузу, дабы дать толпе уразуметь сказанное, но оттуда мигом упрек прилетел:
— Так зачем же ты нас обманывал? Почему сразу не сказал, что в Емь потечем?
— А разве я не велел вам лыжи торочить? Вы что думали, чтоб с горок кататься на них?
По толпе прокатился смешок на шутку княжью, но Александр даже не улыбнулся.
— И потом, о чем молчать, а о чем говорить можно перед ратью, то мне решать. Вы каждый за себя думаете, а мне за всех вас приходится перед богом ответ держать. Но ныне уговаривать вас идти со мной за море я не стану, ибо путь будет зело труден и зол. Лишь об одном прошу…
Александр опять сделал паузу, дабы оттенить важность просьбы своей, и на этот раз все молчали, даже кашлять перестали, притихли.
— Попрошу вас, господа новгородцы, тех, кто к дому потечет, оставить нам свои лыжи. Ибо в море на коне не поскачешь, там корма нет.
Толпа сразу вздохнула с каким-то облегчением. Ожидали упреков, а тут просьба, уважив которую можно душу облегчить: хоть сам не пошел, зато свои лыжи на поход подарил, а они, чай, тоже на дороге не валяются.
Не все новгородцы домой поворотили, часть из них решила с князем идти. И, чтобы оставшиеся благополучно до Новгорода добрались и не были полонены литвой или рыцарями, Александр оставил с ними посадника, наказав все время сторожиться и готовыми к бою быть.
Дружина, уходившая на свеев, вся была поставлена на лыжи, и сам великий князь встал на них, хотя был более седлу привержен. Верховых не было, но с ними шел обоз из полусотни саней, в которые впрягли самых крепких выносливых коней. В сани сложили тяжелые брони дружины, лишнее оружие (копья, луки), а также пропитание людям и корм коням.
Без броней, считал князь, идти будет легче, а главное, спать на льду можно без опаски замерзнуть. В море придется провести не одну ночь.
Оставшиеся на берегу долго видели на заснеженной равнине моря уходившую дружину, растянувшуюся не на одну версту. Чем далее уходила она, тем более сливалась в одну темную массу, в которой нельзя уже было различить ни воинов, ни саней. Долго-долго, медленно истаивала вдали, шевелилась черная ленточка. Митрополит Кирилл стоял на самом высоком месте и, щуря от белизны слезящиеся глаза, смотрел на эту ленточку и тихо шептал молитвы, мало вникая в смысл их, но по привычке вкладывая чуткую душу и горячее желание искренне быть полезным.
Впереди дружины рядом с князем шел Валит и его товарищи. Некоторые молодые дружинники, сложившие на возы брони и оружие, чувствовали себя столь легко и счастливо, что затевали бежать вперегонки со смехом и криками. За ними носилась какая-то собачонка, звонко лая и прыгая. Валит улыбался, глядя на них, но молчал.
— Пусть побесятся, — сказал Александр. — Собьют охотку.
— Силы не берегут, — отвечал Валит. — А их много надо будет.
Именно для сбережения сил Валит часа через два предложил дружине передохнуть.
— А не рано ли? — усомнился великий князь.
— Нет, князь. Надо постепенно втягиваться. Если мы первый день без передышки пройдем, то завтра многие идти не смогут. Твои люди в седле привыкли, а лыжи — не кони, сил много отбирают.
После небольшой передышки двинулись дальше. Вскоре начало темнеть, день зимний короток. Но шли и в темноте. По настоянию Валита, было передано по всей дружине веление князя: никому не отбиваться в сторону, дабы не заблудиться и не потеряться. Особо обессилевших было разрешено подсаживать на возы.
А потеряться, несмотря на белизну снега, легко было: начиналась метель, злой холодный ветер тянул с полуночи, поднимая колючую поземку.
Они все шли и шли. К ночи в дружине зароптали: не пора ли спать ложиться.
Но Валит знал: ночь зимняя длинная, успеют выспаться, тем более что ночлег предстоит не на мягком ложе, а на снегу.
Наконец была объявлена остановка. Сани составили в круг, выпрягли коней и, задав им овса в мешках, стали устраиваться на ночевку. Велено было по одному не ложиться, а как можно кучнее, дабы тепло беречь. Вот тут-то и пригодились шубы, тулупы, ранее вроде и ненужные в пути.
Светозар приготовил великому князю и себе местечко в санях, на сене под тулупом, но Александр не лег, пока не убедился, что улеглась вся дружина. Он обошел круг саней с задранными ввысь оглоблями; привязанные у передков кони весело хрумкали овес. Затем он перелез внутрь круга, прошел между сбившихся кучками и лежавших уже воинов; из-под тулупов доносились звуки походной трапезы — все дружно грызли сухари.
Одно беспокоило князя — нет сторожей. Все устали настолько, что было бесполезно кого-то ставить, все равно уснет.
— Ничего, — успокоил Светозар. — Кто, окромя дураков, по морю в такую круговерть пойдет. И потом, коли что, собачонка голос даст.
Ночью ветер не утих, и к утру так занесло снегом лагерь, что от саней лишь передки виднелись да оглобли, ввысь торчавшие.
Пришлось тем, кто на санях спал, разгребать сугробы, под которыми оказались ночевавшие на льду. Поднимались тяжело, с кряхтеньем и руганью. Было еще темно, но провожатый Валит требовал выходить немедленно: «Зимой день короткий, а идти еще далеко-далеко».
Чувствуя, как пал дух войска после мучений первой ночи, великий князь ходил между воинами, обадривал:
— Ништо, други, возьмем первую крепость у свеев. Обогреемся.
— До нее еще дойти надо, Александр Ярославич.
— Будем скоро идти, через день дойдем.
Но вышли к берегу не через день, как обещал князь, и даже не через два — на четвертый. Вышли, потеряв на море около двадцати человек. Из них четверо замерзли в одну из ночей — легли спать и уж не поднялись. Остальных хватились у берега, когда стали брони и оружие разбирать с возов. Двадцать мечей остались без хозяев и столько же калантарей и броней.
— Заблудились, — сказал уверенно Валит.
— А может, назад повернули, — предположил Александр. — Была кой у кого думка такая.
— Все равно заблудились. На море без привычки тяжко. И эти заблудились. Пропали.
Едва выйдя на берег, многие кинулись сушняк собирать, чтобы разложить наконец огонь желанный, но проводник воспротивился:
— Близко крепость свейская. Увидят дым, насторожатся. Надо напасть нежданно.
Александр вполне оценил совет провожатого.
— Греться будем в крепости. Идем без шума. Кто заговорит или закричит, тому после боя плетей всыплю. Обоз остается, привяжите где-нито собаку.
Шли к крепости по лесу на лыжах, развернувшись длинным полукругом. Несмотря на усталость, накопившуюся за переход, шли быстро, подгоняемые мыслью о грядущем тепле и отдыхе, а главное, неугасимой злостью на врага, почивавшего где-то в сытости и благополучии.
Так они и ворвались во двор крепости — с почерневшими, обмороженными лицами. Рубили молча, зло, врываясь в теплые избы, не ведая пощады и жалости.
Шведы, и в мыслях не допускавшие прихода сюда русских и даже не затворившие ворота по отъезде фуражиров, были застигнуты врасплох и почти не оказывали сопротивления. Разбегались, прячась по клетям и задворкам.
Лишь одна изба, где, видимо, жили начальники, ощетинилась на входе копьями. И тут из уст нападавших вырвалось единственное слово.
— Огня! — прохрипел кто-то повелительно.
Слово было столь желанным для всех, что огонь мигом явился в виде тлеющей головешки, притащенной из поварни. Тяжелые низкие двери избы закрыли и подперли снаружи бревном. Избу зажгли со всех четырех углов, высохшие смолистые бревна занялись быстро, горели споро. Пламя, прыгая по стенам, по пересохшему в пазах мху, мигом добралось под застреху, лизнуло свесившийся с крыши снег и нырнуло вниз под стропила.
Скоро вся изба была объята огнем жарким и жадным.
Из избы неслись крики и вопли погибавших там людей, вызывавшие не чувство сострадания и жалости у победителей, а, напротив, жестокого торжества и кровожадного удовлетворения: так вам и надо, мы мерзли, вы — жарьтесь.
В своем опьянении от успеха, от обилия тепла, повеявшего окрест, они не обратили внимания, как пламя перекинулось на другие постройки, побежало по изгородям. Их отрезвил громкий и властный крик князя:
— Выходи-и! Все выходи из крепости!
Желанная крепость с избами и клетями, поварней и баней, захваченная стремительно и счастливо, была объята огнем, потушить который уже не могло никакое чудо. Даже ливень, хлынь он с неба, не смог бы остановить этого разгулявшегося жара.
Чтобы крепость не стала огненной скудельницей для замешкавшихся там дружинников, Александр велел сорвать ворота, пока они еще не загорелись. Была свалена и верхняя двускатная перекладина.
Теперь в огненном кольце, охватившем крепость, виделось лишь одно не пылавшее место — бывшие ворота. И туда устремилось все живое из огненного плена — и дружинники, и вырвавшиеся из стойл кони, и уцелевшие шведы, и даже крысы.
Огонь помирил всех — победителей и побежденных, они бежали в дыму и огне, помогая упавшим подняться, не разбирая — враг то или русский. И все же, выбежав из огня, побежденные вспоминали о своем состоянии и тут же, не сговариваясь, бросали оружие. Что испокон одно означало: сдаюсь на милость победителя.
Дружинники табунились обескураженной толпой, виновато переглядываясь, не зная, радоваться случившемуся или огорчаться.
Князь подошел к дружине и, потрогав обмороженную щеку, съязвил громко:
— Погрелись, умники?!
Дружина молчала. В вопросе князя и ответ слышался: ведь дурь сотворили.
— Так вот, — нахмурился Александр, — до другой крепости день переходу. Идем на нее немедля, а кто и там красного петуха пустит — повешу. Собственной дланью повешу.
Дружина молчала, но в этом молчании Александр чувствовал одобрение.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |