XXIV. И тогда люб, когда не люб
— Вам нужен князь? — зычно спросил Александр притихшую толпу и, взяв за плечо стоявшего рядом Василия, закончил торжественно: — Вот ваш князь отныне.
Вечевая площадь молчала. Оно и понятно, давно ли здесь потрясали палицами и сулицами, воодушевляясь на бой с великим князем, «положите живота за святую Софию».
Но Александр Ярославич спросил безбоязненно:
— Люб он вам?
— Лю-уб! — рявкнули сотни глоток, и над площадью взнялся лес копий и мечей. — Лю-уб!
Александру Невскому нечего было бояться ответа вече, на площади едва ль не на каждого новгородца приходилось по суздальцу. Коли рядом с тобой стоит муж в бронях да при оружии, да вопит: «Люб», да тебя ж на то склоняет, небось завопишь тоже. Чего доброго, ткнет засапожником в бок, и не взыщешь. Лучше уж поорать, чай, глотка не запалится.
Ну а в соборе святой Софии благословение владыки и того лучше сошло. Архиепископ Далмат помнил, кому обязан владычным столом, и уж для сына своего благодетеля старался изо всех сил. Самые главные слова свои: «Ты наш князь!» — провозгласил столь торжественно и громко, что у Василия Александровича в левом ухе засвербило. Хотел пальцем туда влезть — свербеж снять, да отец не позволил руку поднять, крепко сжал в запястье. Не дал юному князю чин нарушить.
На Городище еще до начала пира в честь нового князя Александр Ярославич сказал сыну:
— Теперь ты не наместник, Василий, уже — князь. И потому перечить себе никому не позволяй, но и мудрых не забывай слушать. Главное же, слушайся меня, как я отца своего когда-то. Худому не научу.
— Хорошо, отец, буду за тобой следовать.
— Ну, и коль ты князь отныне, видно, пора тебе и невесту приискать. А? — отец пытливо заглянул сыну в глаза.
Тот смутился. Зарумянился. Прошептал покорно:
— Как велишь, батюшка.
— Ну что ж, подыщу и повелю.
Но с кормильцем Василия Ставром говорил князь серьезно и строго:
— Покорен он у тебя шибко, Ставр. Не князь — красна девица.
— Что делать Александр Ярославич, — мялся кормилец. — Видать, от природы такой.
— Коли от природы, натаривай шибчее на то, что князю подобает. Останешься при нем, и, коли ошибется он в чем, с тебя первого спрошу. Все плети его твоими будут. Так что береги свою шкуру, Ставр.
Кормилец, думая, что шутит великий князь, хихикнул было, но тут же примолк, заметив, как грозно изломились брови у Александра Ярославича, — он не шутил.
На пиру среди гостей заметил Александр Мишу Стояныча, кивком головы позвал к себе подсесть.
— Ну, здравствуй, Миша, — сказал ему с теплотой.
— З-здравствй, с-свет Алек-ксандр Яр-рославич, — отвечал Миша радостно.
— За что ж это тебя так изукрасили, Миша?
— 3-за теб-бя, Яр-рославич.
Князь вскинул брови вопросительно, но тут же догадался.
— Ну спасибо, Миша.
— 3-за что, Яр-рославич?
— За верность, брат. Я сие ныне крепко ценю, крепче золота.
Александр сам наполнил две чаши медом, предложил:
— Вот за это с тобой и выпьем. За верность.
Миша взял чашу, поднес ко рту, сказал дрогнувшим голосом:
— 3-за т-тебя, Яр-рославич.
Выпив, он продолжал растроганно:
— В-веришь? Я од-дин в Н-новегр-раде т-твою стезю з-зрю. Од-дин. И д-дивлюсь слеп-поте инех.
— Эх, жаль, Миша, увечен ты, — вздохнул князь. — Мне ныне ох как надобны люди верные, ох как надобны…
— В-возьми Юр-рку м-мово, Яр-рославич. Ак-ки пес, б-будет з-заместо м-меня.
— А где он?
— 3-здесь, на пир-ру.
— Позови.
Миша ушел на другой конец стола и вскоре воротился с широкоплечим отроком на полголовы выше его. Лицом сын сильно смахивал на отца и поэтому сразу приглянулся Александру.
— Ну что, Юрий Мишинич, готов мне послужить?
— Коли велишь, отчего ж не послужить, князь.
— А где бывал? Какие языки ведаешь?
— На полуночи пушнину у саамов и корел брал. Их языки и ведаю.
— Ну как там, удачны сборы? Пушнина как?
— Пушнина добрая, князь, но…
— В-великий к-князь, — недовольно перебил сына Стояныч.
— Великий князь, — с готовностью поправился Юрий. — Но мир там не берет наших с соседями.
— С кем?
— Там от конунга норвежского тоже данники шастают. Иногда за наш рубеж, Ивгей-реку, заходят. Ну и ссоры и убийства случаются.
Юрий Мишинич, сам того не ведая, коснулся больного места великого князя. Гонец, возивший грамоту Андрею, воротился с вестями тревожными: князь Андрей уже ходит в походы под стягом Биргера, но на грамоту брата ответил, хотя и кратко, но обнадеживающе: «Ворочусь, как тому обстоятельства воспоспешествуют». Была и другая весть настораживающая: Биргер выдал дочь за сына норвежского короля Хакона. А сие могло означать союз между ними, что для полуночных русских земель ничего доброго не обещало.
Не оттого ль и начались ссоры и убийства на порубежных землях корел и саамов, о которых только что поведал Юрий?
Александр поднялся из-за стола, кивнул Мише и сыну его: за мной идите.
Они прошли в одну из дальних комнат дворца городищенского. Князь направился к столу, на котором были рассыпаны фигурки шахматные. Содвинул рукавом шахматы к краю, сел около на лавку.
— Садитесь, — пригласил Мишу с сыном. — Думать будем.
Те молча сели на лавку. Поняли, разговор серьезный предстоит, а потому ждали, не выказывая явного нетерпения.
— Так вот, други, — начал неспешно Александр, как бы думая вслух. — У короля норвежского Хакона, сказывают, есть юная дочь по имени Христина. Ты, Юрий Мишинич, ныне отправишься к Хакону послом моим, а возможно, и сватом. Повезешь королю норвежскому от меня грамоту и подарки, а на словах поспрошай его осторожно, не согласится ли он отдать Кристину за моего Василия.
Миша Стояныч не выдержал, хлопнул обеими ладонями по коленкам, вскричал радостно:
— А я ч-что г-говорил! М-мудр ты, Яр-рославич, ак-ки ц-царь Соломон. — И взглянул на Юрия с таким гордым торжеством, словно великий князь его любимым сыном был. — A-а, Юр-рка? Еж-жели К-кристину не с-сосватаешь, п-прибью!
— Постой, Миша, — улыбнулся князь. — Не гони борзых. Запомните, о сватовстве этом никто знать не должен, окромя нас. Ну король откажет… Зачем нам лишний срам.
— Юр-рка, — сунул Миша кулак под нос сыну. — Г-где с-сболт-т-нешь… Приб-бью.
— Миша, — осадил его Александр. — Охолонь. Моего посла тронешь, взыщу виру. У меня теперь на него надёжа большая. Слышь, Юрий, едешь ты с делом важным, а потому суету отринь. Ежели Хакон посольство к нам сбирать станет, ворочайся с ним к лету будущему. А уж тут я с ними и договор составлю. Приглашай послов самых высоких, мочность имеющих. Немочные ни к чему мне.
Александр долго и обстоятельно наставлял Юрия Мишинича, приоткрывая ему потаенные замыслы свои. Стояныч тихо вышел, зная, как не любит Ярославич лишние уши. Но не пошел к пиру, остался за дверью, дабы не посмел кто другой подслушать тайные речи великого князя.
Нет, Александр не забыл об Анании, томившемся в порубе. Более того, даже на пиру он нет-нет да вспоминал о бывшем посаднике, пытаясь хоть в мыслях решить его судьбу: «Ежели повесить? Так что за корысть гнезду моему в этом? Одним врагом меньше станет. Ну и что? Ослепить? Сослать? Явить его мучеником, дабы вече мне и Василию его именем в очи тыкало?»
На следующий день сразу после заутрени он велел Светозару, взяв свечи, проводить его в поруб к Ананию.
Поруб был под гридницей, глубоко в земле, и потому окон не имел. Александр знал, что отец когда-то годами держал здесь своих врагов и почти не выпускал живыми. Ярослав Всеволодич полагал, что после годового пребывания в порубе человеку вреден мир и свобода. Все равно или ослепнет, или с ума сойдет. Так уж лешпе живот отнять, чтоб не мучился.
Ананий сидел в углу на ворохе гнилой соломы. Для него, видимо, уже и свет свечей ярким казался. Он болезненно изморщился, пытаясь угадать вошедшего.
— Не узнаешь, Ананий Феофилактыч?
— Отчего ж? Слышу, сам великий князь пожаловал мне жилы тянуть.
Александр остановился посреди темницы, Светозар держал подсвечник высоко у него за спиной.
— Так ты решил, что я пытать тебя пришел? Так?
— А зачем же еще? Я в твоей власти — пытай.
— Оно бы стоило, Ананий, да староват ты. И потом, чего хотел ты, я и без пыток знаю. А крови бессмысленной я всегда супротивником был. Разве ты не заметил?
— А кто грозился город на щит взять? Не ты ль?
— Глуп ты, Ананий, хоть и стар уже. Потому и грозился, чтобы крови не проливать. Не моя вина, что от моей грозы твои поспешители струсили. Не моя, Ананий.
Князь прошел в противоположный угол, встал так, чтобы свет ему на лицо падал и Ананию его хорошо видно было.
— Ты знаешь, Ананий, я предателей вешаю. И тебя хотел повесить, но, поразмыслив, не узрел в тебе предателя, а заблудшего лишь и оскорбителя чести нашей. И все.
— Ну что ж, спасибо и на том, Александр Ярославич.
— Рано благодаришь, Ананий, рано. За оскорбление князя Василия и твое злое супротивничество мне я отбираю у тебя веси. У тебя сын есть. Как его зовут?
— Павша.
— Так вот, долю имения и земель Павши оставляю ему. Он мне не враг пока. Тебе же лишь живот дарю. Ежели у тебя достойный сын — живи у него из милости, а ежели нет — ступай на паперть к нищим.
— Так ты отпускаешь меня, князь? — спросил дрогнувшим голосом Ананий.
— Отпускаю, но…
— Александр Ярославич, — всхлипнул Ананий и кинулся было к нему на коленях.
Но князь резко вскинул руку, останавливая этот порыв благодарности.
— Не унижайся, посадник… то воину непристойно. — И пошел к выходу. На самом пороге оборотился, взглянул в горящие глаза узника: — Сейчас солнце на дворе, посиди до сумерек, Ананий. И очи сбережешь, и гордость не уязвишь.
Александр вышел, за ним исчез и милостник со свечами. В порубе опять стало темно, но Ананий закрыл глаза, дабы удержать хоть в мысленном взоре это видение, принесшее ему вместо смерти ожидаемой весть о свободе.
— Господи, дай долгие лета князю Александру, — шептал Ананий, сглатывая слезы. — И прости мне ослепление мое, в суете меня поразившее. Не он — я стал главным неприятелем и погубителем своим. Прости меня, господи.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |