VIII. Напасти не в княжьей власти
Когда кормилец с Александром воротились с лова, было уже время позднее. Но старший княжич Федор еще не спал. Более того, он был в сильном гневе и расстройстве.
Едва не столкнувшись с кормильцем, из покоев выскочила заплаканная Прасковья. А ей вслед неслось истеричное:
— Засечь велю дуру! Засечь!
— Что стряслось? — пытался остановить Прасковью кормилец.
Но она, пригнувшись, скользнула мимо и, едва сдерживая рыданья, побежала вниз по лестнице.
Покои были тускло освещены несколькими свечами, пламя которых колебалось и металось, готовое в любой момент потухнуть. Разгневанный Федор Ярославич носился из угла в угол в длинной ночной сорочке.
— Что стряслось, Федя? — спросил сразу кормилец.
— Федор Данилович! — закричал княжич и поднял к лицу худые сжатые кулачки. Они убили! Из-за нее, дуры… — Княжич не мог говорить от волнения, путался в словах, срывался на визг…. Сорочонка… поганые твари…
Княжич показал на стол, и все сразу увидели лежащего там бездыханного сорочонка. Он был пробит насквозь стрелой. Так и лежал с ней.
— Велю засечь! Засечь велю! — продолжал кричать княжич.
Кормилец подошел, ласково обнял мальчика за плечи. Силой усадил его на ложе и сам сел рядом.
— Успокойся, Федя. Успокойся. Зачем сердце рвешь?
Александр подошел к брату и с удивлением рассматривал его. Он ни разу не видел Федора в таком состоянии. И скорее из чувства сострадания, чем похвальбы, сообщил:
— Ты не печалуйся. Мы зато ястреба поймали.
— He нужен мне ваш ястреб поганый.
— Ну ладно, ладно, — Федор Данилович ласково гладил мальчика по голове. — Теперь уж не воротишь. Что делать? Мы тебе…
У кормильца едва не сорвалось обещание: «сорок сорок достанем», но он вовремя остановился, сообразив, что такими словами еще пуще растравит княжича.
— … Мы тебе вельми сочувствуем.
В это время от стола донеслось всхлипывание. И тут все увидели стоящего там Ратмира. Склонив низко голову над сорочонком и закрыв ладонями лицо, он горько плакал, безуспешно пытаясь скрыть слезы.
— Как же сие случилось? — спросил брата Александр.
— Как… как… — дернул обиженно губами Федор. — Я его перед обедом полетать выпустил. А эта дура окно в матушкиной светелке открыла. Он туда влетел, схватил серьгу да и назад. А она узрела и крик подняла: «Ой-ой, имайте татя, бейте его!» А во дворе дружинник Твердила с луком случился. Приложился и срезал с первой стрелы.
— Твердила зело меток, — вздохнул кормилец. — Другой бы авось промахнулся, а он нет.
— Я и его высечь велю, — стукнул кулачком по коленке Федор.
— Его нельзя, Федор Ярославич, — мягко возразил Дядька. — Он двор княжий стережет и милостник наш. За сором может кун потребовать, и платить придется. Нельзя его обижать. Ведь он на стороже стоял и то створил, крик заслышав, что должен был.
— Верно, братка, — сказал Александр, — за такую стрелу воина славить надо, а ты сечь. Думаешь, мне не жалко? Сорочонок-то, чай, мне дарен был. Вот няньку высечь надо, из-за такой малости крик подняла.
Княжич Александр сам себе дивился, что на него гибель сорочонка не так сильно подействовала, как на брата и Ратмира. Пред мысленным взором его стоял красно-рябой ястреб с гордыми и свирепыми глазами. Он всеми статьями затмевал несчастного сорочонка. Жаль, конечно, и того, но надо ж и об этом уже думать.
Вскоре пришла встревоженная княгиня. Но, узнав, что Федор уже не только поднялся, а и бегал по покоям, очень обрадовалась.
— Слава богу, слава богу, — крестилась Феодосья Игоревна. — А на Прасковью ты, дитятко, сердце не гневи. Что с дуры взять?
— Я велю ее высечь, — капризно дернулся Федор.
— И об этом не печалуйся. Я уж сама велела наказать ее примерно.
— Высекли?
— Высекли, дитятко, высекли.
Княгиня лукавила, успокаивая Федора. Слишком много было связано у нее с этой сенной девкой. Не имея рядом ровни по положению, Феодосья Игоревна часто делилась своими думами с Прасковьей, поверяла ей женские тайны, а то и советовалась. И вдруг высечь? Высечь, а потом потерять ее любовь и доверие. Нет уж, лучше перед отроком слукавить.
Постепенно княгиня и кормилец успокоили Федора, уложили в постель.
— Спи, Феденька. Тебе ж лечец еще велел лежать, а ты вот встал.
— А можно его схоронить? — спросил княжич, думая о своем.
— Схорони, дитятко, схорони, — согласилась княгиня. — Вон и Ратмир тебе пособит.
— А священник?
— Что священник? — не поняла Феодосья Игоревна.
— Священник придет отпевать?
— Кого?
— Ну сорочонка же! Всех отпевают, а он что, хуже всех?
— Но он же не крещеный, — воскликнула княгиня и удивленно на дядьку посмотрела: «Как быть?» Федор Данилович согласно головой кивнул, но она не поняла его. Пришлось дядьке самому вмешаться.
— Ты спи, Федор Ярославич. Утро вечера мудренее. Встанешь, а там и решим, отпевать или нет.
— Хочу отпевать, — капризно надул губы княжич Федор.
— Твоя воля, Ярославич. Спи.
Ох уж эти княжьи дети: тяжко с ними, да и им с собой не легко. Думают, что все им позволено, все по их быть должно.
Ан нет. Напасти не в княжьей власти.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |