III. К добру ли весть
Миша Звонец — течец великокняжеский — прискакал на Городище ввечеру. Усталый, голодный, грязный.
Пока Александр Ярославич, сев ближе к свечам, читал грамоту отцову, Миша грыз кусок дичины, принесенной Светозаром из кухни. Миша сердился на милостника княжьего, не догадавшегося прихватить еще корчагу с медом, а потому грыз кость зло и нарочито громко: вот, мол, как оно всухомятку-то.
О Мишиных муках первым князь догадался: не отрываясь от грамоты, приказал:
— Светозар, дай запить чем гостю. Эвон изо рта искры сыплются.
Светозар ушел за медом. Миша поутих малость, своего добился, чего ж княжьему чтению мешать.
Великий князь Ярослав Всеволодич писал сыну «… Умерив гордыню свою, отъезжаю я ныне в Сарай к Батыю — либо чести найти, либо живота лишиться. А тебе, княже, велю немедля по получении грамоты сей выезжать во Владимир к великой княгине — матери твоей и до моего возвращения не оставлять ее с княжной. А буде бог не попустит мне живу воротиться, твоим заботам препоручаю обеих их вместе со столом Владимирским. Тогда Андрею Новгород отдашь, Ярославу — Тверь, Михаилу Москву откажи, ну а Переяслав с Суздалем Константину и Василию. А княжна Мария в пору войдет, приищи ей жениха где-нито из гнезда Галицкого, чтоб подале от татар было. А я, раб божий, буду за всех вас поганого царя молить да на бога уповать. Пусть будет Христос с тобой и мое отнее благословение».
Александр кончил чтение, но глаз не поднимал от грамоты, словно что-то меж строк тщась увидеть. Подумал с грустью: «Вот и тут Русь вся на заплатки разорвана. И это только нам — Ярославичам. А еще ж двое Васильковичей, Константиновичи, Владимировичи. Бог мой, сколько нас! А она-то одна, сердешная».
Воротился Светозар с медом, с кружками, сам стал наливать.
— Тебе налить, князь?
— Не надо. — Александр, положив на стол грамоту, кивнул Звонцу: — Ну, рассказывай. Что там, как?
— Ты спрашивай, Александр Ярославич, а я отвечать стану. Я ж не ведаю, что в грамоте.
— Ой ли?
— Ей-крест, не ведаю. Там же печать княжеская, разве я осмелюсь сорвать ее.
— Ну хорошо. Отец сам решил ехать или его позвал хан?
— Хан вроде и не звал, но на что-то же прислал проезжую грамоту великому князю. А татарин — гонец, что привез ее, и скажи Ярославу Всеволодичу, что-де такие грамоты всем русским князьям посланы, что-де кто хочет свой улус сохранить, сам притечет в Сарай, без зова, да с дарами, да и поклоном.
— И даров много захватил великий князь?
— Возов десять было нагружено. Столько же в Каракорум их проклятый послал, ханшу какую-то умилостивить. Туда Константина Ярославича наладил.
— Константина? — удивился Александр. — Что он там сможет, отрок еще.
— Вот на его младость и уповает великий князь. Что-де не посмеет баба-ханша дите обидеть. Посовестится, поди.
— Можно б было Михаила послать.
— Хых, — хмыкнул Миша. — Князь Михаил Ярославич оттель без головы б воротился. Али не знаешь его, везде на рожон лезет, кланяться не горазд. А Константин Ярославич смирен, покладист, да и кормилец у него, слава богу, не дурак, подскажет, коли что.
— Тут ты прав, пожалуй, — согласился князь. — Михаил более к ратоборству привержен, нежели к словопрениям, не зря и прозвищем Хоробрит окрещен. А ныне храбрости мало, ох, мало для князя русского.
Князь прошелся по сеням туда-сюда, морща чело. Миша Звонец потихоньку допивал корчагу, закусывая дичиной и того тише, дабы не мешать князю думать. Кончит думать, заспешит куда из сеней, не даст мед допить, мясо доесть.
Наконец Александр остановился возле Миши, спросил:
— Как думаешь, не сотворит зла Батый великому князю?
— Не должон бы; чай, великий князь супротив хана Батыя не ратоборствовал. Стало быть, у хана нет причин ему прошлое в укор ставить — не воевал с ним.
«А ведь верно, — думал Александр, вновь шагая по сеням. — Отец против хана ни разу меча не обнажил. Ишь как славно устроилось».
У князя, не знавшего, к добру ли весть Мишина, наконец отлегло от сердце. Не может хан ни за что ни про что сделать худое князю, приехавшему к нему с дарами. Хоша и поганый, но человек же. Не может.
Именно в эти минуты в голове его рождалась важная мысль, которая вначале порхнула бабочкой-однодневкой и исчезла, но вскоре воротилась и, все более утверждаясь в сознании, завладела всеми его помыслами, всей душой. Она была проста и на первый взгляд кощунственна, ее даже не хотелось вслух произносить, но Александр Ярославич понял вдруг, что именно эта дума его, претворенная в жизнь, не даст сгинуть Руси бесследно, безвозвратно.
Орда сильна, очень сильна. Руси теперешней с ней тягаться не только бесполезно, но и гибельно. Все одно побьют, пожгут, разорят татары. Потому надо терпеть, терпеть, сколь бы унизительным это ни было. И тихо, исподволь, копить силы. Впрочем, как их копить, если князья тянут вразброд. Ни Калка, ни Сить не пошли впрок. Господи, вразуми их, дай отчине не ныне, так в грядущем породить князя, которого бы все не только боялись, но и слушались, чтили. Который смог бы всех поднять в единой мысли, в едином порыве сбросить гнет татарский.
Миша наконец управился с корчагой и дичиной, огладил усы, умиротворенно икнул, хмеля в глазах не видно, лишь щеки зарумянились. Здоров Миша, свалить его и двух корчаг не хватит.
— Ну, насытился, — сказал князь. — Теперь ступай в баню. Что забыл, завтра вспомнишь, расскажешь. Выедем послезавтрева. Оно бы и раньше можно, да княжна Евдокия приболела.
— Что с ней?
— От груди отымали, ничего есть не хотела. Ревела денно и нощно. Днесь уморилась, к рожку приладилась.
— Ну, дите — не татарин, уговорить можно, — улыбнулся Миша.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |