XVII. Соромная грамота
Европа пристально наблюдала за агонией Русской земли. В том, что Русь доживает последние дни, никто не сомневался. Великий азиат хан Батый вспорол ей чрево и вот уж добрался до сердца — древнего Киева.
Мужественная, отчаянная сеча киевлян на развалинах города, почти волшебная постройка ими в одну ночь другого города являли собой последние часы этой агонии.
Опьяневший от побед и крови Батый кинулся за бежавшими в Угры русскими князьями.
И хоть это уже был порог, Европе нечего было бояться. Слишком много сил потратил хан Батый в русских землях, слишком широко разбросал он кибитки свои. Приустал великий азиат, притупил ненасытный меч свой.
Европе надо было спешить хоть что-то урвать из остатков русских земель, проглотить хоть толику от пирога, не съеденного восточным деспотом. Спешили ливонские рыцари, ковали оружие и доспехи, собирая под свои стяги христиан-католиков, поднаторевших в разбоях.
Торопился шведский король Эрик. Снарядив огромный флот и погрузив на него более пяти тысяч отборных воинов во главе с ярлами Ульфом Фаси и зятем своим, Биргером, отправил он их в Неву, чтобы утвердиться в Ижорской земле и пойти далее, на Новгород. Нести туда не только меч, — истинное христианство, — для чего со славными воинами и отбыл епископ Томас.
Прекрасен союз меча и креста, все попирающий на пути своем, все прощающий себе самому! Всегда правый и праведный в гневе своем. Не оттого ль «рубить» и «крестить» иногда одно и то же значит?
Появление большого числа шнеков1 в устье Невы встревожило новгородские заставы. Ижорский старейшина Пелгусий, в крещении Филипп, не стал дожидаться, пока на берег высадится все войско. Повелев сторожам застав отходить к лесу и ни на миг не выпускать из виду врага, Филипп помчался в Новгород. Он скакал всю ночь, дважды сменив в пути коней.
Утром Пелгусий прискакал на Городище. Узнав о его прибытии, князь вышел из трапезной, не окончив завтрака. Пелгусий ждал на крыльце, и по его взмыленному коню, стоявшему у крыльца, по хмурому виду самого ижорца Александр догадался: беда!
— Свейское войско, князь, высадилось на Неве. Пришли на шнеках, под парусами.
— Куда плыть хотят?
— Не ведаю, князь. Сразу же поскакал к тебе. Но по всему, лагерем встают. Видел, как шатер княжеский волокли и раскидывали.
— Сколько шнек?
— Много, князь. Весь берег облеплен.
Увидев, как недовольно нахмурился князь, Пелгусий сказал:
— Не менее ста шнек будет.
— То-то. «Не менее», — проворчал князь. — Считать надо вдугорядь, Филипп, считать. — Повернулся к Ратмиру: — Прикажи отрокам сзывать боярский совет. Вели и нам коней подать. Ему тоже, — кивнул на Пелгусия. — Своего-то запалил?
— Да это уж третий от Невы.
— Верно делал, что гнал так. Сейчас время дороже золота.
Ратмир убежал исполнять приказание князя.
— Все это, Филипп, сейчас поведаешь боярскому совету.
Боярский совет, узнав о беде, был на удивление единодушен: войско снаряжать немедля и, вруча его под руку князя Александра Ярославича, молить пресвятую богородицу о даровании победы оружию новгородскому.
Получив власть, князь первым делом распорядился взять под стражу почти все дворы на Варяжской улице, где жили в основном купцы-иноземцы. Велено было никого из них не выпускать, но и обид им никаких не чинить. Держать дворы те под стражей вплоть до особого веления князя.
Купцы новгородские, потребовавшие объяснения этих крутых мер, получили от князя ответ: «Стража поставлена, дабы оберечь богатых гостей заморских от гнева людей мизинных, который вероятен при сих обстоятельствах».
Ни словом не обмолвился Александр Ярославич о главной причине. А она была.
Своим первым военным приказом князь пресекал всякую возможность соглядатайства. Ему очень важно было, чтоб о приготовлениях Новгорода враг ничего не узнал прежде времени.
А Новгород меж тем забурлил, зашевелился. Носились из конца в конец уличанские старосты, сотские, скликая ополчение. Не останавливаясь и ночью, дымили кузницы, звенели наковальни, бухали молоты. Спешно ковалось оружие для новгородской дружины. Перед общей бедой забыли вчерашние ссоры-раздоры:
— Браток, подай-ка эвон то железо.
— Братья, не видели ли Гаврилу Олексича?
Это уж в крови у славян — враг у ворот, крепче железа спаиваются между собой. Не угрызешь, не сломишь. Даже воры забывают о своем подлом ремесле, берутся за оружие и в злой сече дерутся не хуже других, закрывая порой грудью того, у кого вчера лишь калиту срезали.
Не суждено было Александру Ярославичу закончить завтрак и на другой день.
— Послы свейские у ворот, — сообщили в трапезную.
Во дворе ждал его улыбающийся Ратмир, скалил крепкие зубы.
— Чего ты? — насупился Александр. — Калиту нашел?
— Да нет, Ярославич. С послами смех. Взяли их за Гзенью и едва не перебили, узнав, что свей они. Наконец выведав, что к тебе они с грамотой, все же не удержались дружинники, помяли их изрядно. Вон приволокли.
— Дураки, — выругался князь. — Нашли с кем воевать — с послами.
— Ведомо, дремь, — поддакнул Ратмир, все еще улыбаясь.
— А ты-то, — сверкнул на него глазами князь. — Тоже хорош. Вместо того чтоб наказать ретивых, сам скалишься.
Ратмир погасил улыбку, посерьезнел. Прошел за князем в сени. На крыльце уже ждали Федор Данилович и Степан Твердиславич, прискакавший только что из города.
— Сказали, что полон на Городище дозорные поволокли, вот я и… — оправдывался посадник в своем столь неурочном появлении.
— Не полон, а послов, — жестко поправил князь. — За полон надо драться, а послы сами в руки идут.
Велел князь позвать и Светозара, на тот случай, если вдруг писать доведется. Светозар пришел, сел на углу стола, положил лист пергамента, перо, пузырек с чернилами открыл. Александр сел на столец, за спиной встали Ратмир с Федором Даниловичем. Степан Твердиславич — у окна. В дверях два дружинника оружных.
— Введите послов, — приказал князь.
Послы — их было двое — и впрямь помяты, у старшего красовался большой синяк под глазом. Оружие у них было отобрано, но железные панцири на груди сияли.
Князь ожидал жалоб, но ошибся. Старший посол, увидев князя, подтянулся, приосанился и сказал полувопросительно:
— Я видеть князь Александр?
— Да. Это я, — ответил князь.
— Нильс, — представился посол, поклонился и, коротким движением выхватив откуда-то из рукава грамоту, протянул князю.
— Ярл Биргер имеет честь сообщить тебе!
Князь подозвал Светозара, подал грамоту.
— Читай.
— «Князь Александр, — начал читать Светозар. — Если хочешь противиться мне, то я уже здесь и уже попираю землю твою. Лучше же приди и поклонись и проси милости моей, и я дам ее, если захочу. Если же воспротивишься мне, то порабощу и разорю всю землю твою и станешь ты и дети твои моими рабами».
Светозар кончил чтение, в сенях воцарилась гробовая тишина. Бедный Ратмир кусал губы, готовый по малейшему знаку князя броситься и отомстить за обиду. Федор Данилович хмурил брови. Князь не шевелился, лишь пальцы его, сжимавшие подлокотник, побелели.
— А твой ярл спесив, — сухо сказал наконец Александр. — Сам рожна ищет.
— Какой будет твой ответ, князь? — спросил Нильс, гордо приподымая подбородок.
— Ответ? — князь помедлил. — Ответ мой ему… будет.
— Как скоро? Я жду.
— Ответ будет не тебе, а ярлу твоему.
Нильс удивленно вскинул брови, еще не понимая, к чему клонит князь. И тут его осенило:
— Я понял, князь, ты принял его приглашение. Ты едешь на поклон.
— Еду! — отрубил Александр, резко поднимаясь со стольца. — А ты со своим поспешителем побудешь здесь.
Князь кивнул Ратмиру на послов:
— В поруб их.
Почти не скрывая своего торжества, Ратмир подбежал к послу, схватил его за железное плечо:
— Идем… пес!
Но в следующий миг Нильс, громыхнув железом, трахнул ничего не подозревавшего Ратмира кулаком в скулу и крикнул:
— То не по праву, князь!
Ратмир отлетел к стене, но тут же вскочил, взбешенный.
— Ах, гад ползучий! — И бросился на посла. Злость удесятерила его силы, и в мгновение ока он завернул послу обе руки за спину. Второго посла уже держали отроки. Видя чрезмерное рвение своего слуги, князь Александр предупредил:
— Ратмир, ни един волос не должен пасть с головы его. Слышишь?
— Слышу, князь.
— В поруб их, — указал Александр на дверь.
— То не по праву, князь! — взвизгнул Нильс, безуспешно пытаясь вырваться из рук Ратмира.
— А твой ярл по праву разоряет земли наши? — повысил голос князь.
Послов увели, князь повернулся к Федору Даниловичу.
— Ну, понял, Данилыч?
— Верно сотворил, Ярославич. Истинный Христос, верно.
— Их же тащили через весь город, они всё видели. Нельзя их пока отпускать.
От окна подошел Степан Твердиславич.
— А може, их попытать, Ярославич, про войско их. А?
— Нет, — решительно сказал князь. — Они послы, не забывай, Твердиславич, а не пленные. Да и я отправил назад Пелгусия, он все высмотрит, до всего доведается. Пусть ждет моего ответа Биргер. Я отвечу.
В тот же день грамота была зачитана на Вечевой площади перед народом. Даже князь, уязвленный ею, не ожидал такой силы воздействия ее на мизинных людей. Площадь, только что внимавшая в полной тишине, взорвалась вдруг страшным ревом и свистом. Слышались проклятия по адресу Биргера, угрозы, самые оскорбительные ругательства.
— На копье Биргера!
— Смерть ярлу проклятому!
— Мы с тобой, князь! Веди-и-и!
И здесь, стоя над бушующей как море толпой, князь Александр Ярославич понял: он победит Биргера, он не может не победить с народом, рвущимся на правый бой. И еще понял князь, что никто так много не сделал для его грядущей победы, как сам ярл. Он, Биргер, поднял своей соромной грамотой эту неукротимую волну народного гнева. Так пусть же захлебнется в ней!
Примечания
1. Шнеки — суда.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |