XL. Набат над суздальщиной

В ответ на литовское посольство Александр направил к Миндовгу свое во главе с Мишей Пинещиничем, дав ему большие полномочия, вплоть до подписания мирного или военного договора.

Великий князь радовался: наконец-то утихнет заходнее порубежье. Несть числа загонам, набегавшим оттуда. Сколько пролито крови, погублено людей. Даже его брат Михаил Хоробрит пал от руки литовского воина. Не без греха и сам Александр Ярославич, лично зарубивший восемь князей литовских.

Но прочь счеты, ныне приспела пора строить мир и союз, и надо не упускать эту возможность. Пусть и дочь Евдокия послужит этому. А то, что слезы льет, не беда. Девичьи слезы — роса.

Беспокоила Орда: как-то она отнесется к этому союзу? Эвон каково пришлось Даниилу Романовичу за союз с Миндовгом, небось теперь локти кусает. Да уж поздно. Города срыты, сам в услужении у Бурундая.

Впрочем, там союз был против Сарая. А ныне другое. Однако на всякий случай Александр послал в Орду гонца с грамотой, в которой объяснял хану цели нового союза. Объяснял просто: «… дабы противостоять немецкому Ордену».

Он был убежден — хан поверит ему. Слишком дорого Александр заплатил за такое доверие.

Князь наказал Пинещиничу закинуть перед Миндовгом словцо за Полоцк: как-никак после смерти тестя город его должен быть. Жена, узнав об этом, пыталась отговорить:

— Полно, Александр. Мало тебе хлопот с числом было в Новгороде и Пскове, хочешь еще и Полоцк дать татарам считать. Пусть сидит там Товтивил, тем паче он родней отныне становится.

— Нет, мать, чем более земли у князя, тем сильнее он. Да и Полоцк не сравнишь с Новгородом: тот слуга, этот господин. А господин завсе долго чванится.

Миндовг, сильно возжелавший союза с Русью, не стал отвергать напрочь просьбу Александра, а решил мудро и просто — отдать под его высокую руку Товтивила и Константина с их дружинами. И все. О городах ни слова; умный поймет — раз Товтивил, значит и Полоцк, раз Константин — значит и Витебск.

Александр вполне оценил эту щедрую уступку: пока мы с тобой в союзе, мои вассалы — твои вассалы, но стоит ухудшиться отношениям, тогда не взыщи. Ну что ж, и на том спасибо. Так, пожалуй, даже и лучше: татары не заставят численников туда везти.

Пинещинич привез и подписанный самим Миндовгом договор о совместном походе на Орден, по которому, сразу же по окончании жатвы, Александру, имея под рукой помимо своих дружин еще и Товтивила с Константином, необходимо было выступить на Дерпт и взять его на щит. Миндовг же в это время идет на Венден. Два одновременных сильных удара сломят Орден, поставят рыцарей на колени.

Прочтя привезенный Пинещиничем договор и выслушав его рассказ о переговорах, Александр Ярославич заметил:

— Мудр Миндовг, вельми мудр. С таким в союзе быть и приятно и поучительно. А где мы встретиться с ним должны?

— Под Венденом, если возьмем Дерпт.

— А если не возьмем?

— Если не возьмем, он сам на помощь придет, — отвечал Пинещинич. — Главное, сказал он, ударить в одно время, дабы не дать Ордену отбиваться поочередно.

— Мудр Миндовг, — повторил Александр. — И того ради не подведу его, возьму Дерпт на щит за седмицу.

— Но там три стены, — напомнил осторожно Пинещинич.

— Ну и что? Разве наука татарская нам не пошла впрок? Установим пороки, прошибем и стены.

Великий князь тут же распорядился строить пороки по типу татарских, сам сделал чертежи их (не зря же трижды в Орде побывал), разъяснил все мастерам. Те начали ладить.

А тем временем близилась свадьба Константина и Евдокии. Тайный сговор сменился явным. От Константина прибыли сваты, а за ними и он сам пожаловал. Хотели обвенчать молодых в Витебске, но великая княгиня уговорила венчать в Новгороде, потому как в Витебск не могла ехать из-за маленького сына Даниила, которого не хотела доверять попечению кормилиц. Всякая мать, даже и княгиня, лучше знает, что ее дитю нужно.

Родня жениха согласилась на венчанье в Новгороде (как не уважить великую княгиню), но свадебный пир был выговорен в Витебске. Поехал туда из родни невесты лишь отец Александр Ярославич, да и то с неохотой: не до пиров ему было.

Надо готовиться к походу на Дерпт, да и на сердце отчего-то было сумно, тревожно. Отчего? Понять не мог, но знал — не к добру оно ноет.

И не обманулся.

Уже на второй день, когда начался пир, далеко, через много голов, там, у двери, почудилось великому князю — стоит белый как лунь человек знаемый.

«Господи, уж не Миша ли Звонец? — встревожился Александр и на всякий случай перекрестился: — Свят, свят…»

Даже головой потряс: не с медов ли помстилось. Но человек стоял, за стол не садился и не уходил из сеней. Ясно было, ждал кого-то или высматривал.

Александр решительно поднялся из-за стола. Товтивил спросил, взяв его за рукав:

— Ты куда, сват?

— Течец ко мне, и, кажись, с вестью худой.

Взгляд у Миши, как у пса, побитого за шкоду: по одному этому великий князь догадался — какая-то беда на Суздальщине. И немалая. Не мог Звонец из-за пустяка в такую даль скакать.

— Что ж за стол не садишься? — спросил Александр, подойдя к Звонцу.

— Не до пиров мне, Ярославич, в мои годы, да и тебе, видать, тож.

Князь прошел мимо течца в дверь, Миша последовал за ним, понимая, что тот не хочет говорить в гуле и шуме.

Спустились с крыльца, прошли под дуб развесистый, князь опустился на лавочку. Звонец не посмел сесть, стоял.

— Ну говори, ирод. Не томи.

— Беда, Александр Ярославич, на Суздальщине. Черный народишко поднялся, всех баскаков перебили.

Александр порывисто вскочил, схватил Мишу за грудки, притянул к себе.

— Что мелешь, пес? — выдохнул в лицо ему. — Как всех?! — Но тут же, поняв нелепость своей вспышки, отпустил течца, опять сел на лавочку.

Миша, оправляя смятый рукой князя ворот кафтана, говорил негромко:

— Баскаки-откупщики совесть потеряли. Все из народа выдавили, мало показалось, стали в рабство угонять. Ну тут русичи и ударь в набат. Да ровно сговорились, во всех городах почти в един день загудело.

«Раз в един день, значит заговор», — подумал отрешенно Александр, все еще не могший объять мыслью несчастье, свалившееся на его плечи.

— … В Ростове ворвались в сени к князю Глебу Васильковичу, — продолжал свой рассказ Звонец, — жену его, татарку Неврюевну, убить хотели, да, слава богу, не нашли. Князь Глеб спрятал ее в тайнике. В Ярославле вместе с баскаками растерзали и русичей, служивших им. Во Владимире баскаки к митрополиту кинулись, думали — защитит. Куда там, и из алтаря всех повыволокли, глаголя владыке, что-де святой престол нехристей сам извергает…

Миша кончил. Князь молчал. Потом кивнул Звонцу: садись рядом. Тот опустился на лавочку, она скрипнула жалобно.

Долго сидели так. От сеней доносились песни застольные, звон гуслей, топот ног пляшущих. Наконец князь шевельнулся, повернул лицо к Мише, щурясь, взглянул течцу в самые зрачки.

— Вот, Миша, кабы все князья вот так же, как черные, в един день, в едину душу, татарам бы и карачун пришел. А?

— Може, и так, Ярославич, — уклончиво отвечал Миша, не смея осуждать князей, возле которых всю жизнь в милостниках проходил, которым перечить давно был отучен.

На крыльцо сеней вышел Товтивил, направился к ним под дуб. Миша поднялся, уступая место князю.

— Что случилось, сват?

— Худо, князь Товтивил. Придется без меня вам догуливать. Немедля скачу во Владимир. Баскаков перебили, кабы Орда не пришла.

— Да, с Ордой шутки плохи, на себе испытал, — сказал Товтивил, опускаясь рядом на лавочку. — Как же теперь с нашим походом?

— Поход на Орден будет, даже без меня. Заеду в Тверь к Ярославу, он вместо меня поведет вас.

— Ярослав — не Александр, — усмехнулся Товтивил.

Но князь не принял шутки, напротив, нахмурился.

— Все равно наш корень. И потом, новгородцев поведут посадник Михаил Федорович с тысяцким Жирославом, воины добрые.

— Когда думаешь выезжать?

— Сей же час. Попрощаюсь с молодыми, и в путь.

— Но мой конь… — сказал Миша Звонец, — передохнуть бы ему.

— Коня свежего дадут. Товтивил, прикажи самого лучшего выбрать.

— Хорошо, Ярославич, но все же, может, с утра, куда ж на ночь глядя?

— Нет, нет. Мне еще в Новгород заезжать, распорядиться. Каждый час дорог.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница