Литературная история ранних летописных известий о событиях монголо-татарского нашествия
Характер летописных рассказов о нашествии Батыя — содержащихся в них оценок, деталей описания событий, используемых сюжетов — определялся сочетанием личных пристрастий писателей и ряда социальных факторов, судя по всему, оказывавших мощное влияние на творчество книжников. На восприятие монголо-татар среди прочих влияли: место, в котором создавался тот или иной рассказ (было ли это княжество, подвергшееся татарскому разорению, или же периферия русско-ордынских контактов); характер отношений «политической элиты» соответствующего княжества с ордынскими властями (от явно враждебного до заискивающе дружелюбного); время появления повествования (писалось ли оно по горячим следам очевидцем или же создавалось post factum как результат спокойных размышлений потомка); источники информации авторов (непосредственное восприятие или литературная обработка слухов) и пр.1
Самые ранние рассказы о походе Батыя содержатся в Ипат., НПЛ, Лавр. История текстов «Повести о нашествии Батыя» находится в тесной связи с содержащими ее летописными памятниками. Именно этим обстоятельством и обусловлена сложная текстовая структура анализируемых повествований. В результате длительной эволюции тексты произведений дошли до нас в виде неоднородной мозаики. В силу этого выявление первоначального ядра рассказов, а также точная датировка каждого из разбираемых текстов представляются крайне затруднительными.
Наиболее полный анализ текстов Повести предпринял А.Ю. Бородихиным. По мнению исследователя, все три ранних летописных рассказа «характеризуются некоторой обособленностью (курсив А.Ю. Бородихина. — В.Р.) внутри летописного окружения». Это обстоятельство «позволяет говорить о "вставном" характере ранних повестей и, следовательно, об относительной независимости их от всего целого»2.
А.Ю. Бородихин полагает, что для всех трех ранних редакций Повести существовал общий источник (источники). По его мнению, «связь ранних редакций... должна определяться только через прямое или опосредованное восхождение к этому источнику и независимое друг от друга отражение его»3.
В науке предпринимались попытки обнаружить общие источники трех ранних редакций. Так, В.Л. Комарович обратил внимание на то, что большинство дошедших до нас летописных рассказов о нашествии Батыя начинаются с описания татарского взятия Рязани. По мнению исследователя, «нигде голос непосредственного наблюдателя и даже участника изображенных событий не слышится более внятно, чем в рязанском эпизоде рассказа». Вообще В.Л. Комарович считал, что в основу целого ряда летописных известий НПЛ, Лавр. и др. легли «выдержки из рязанских летописных рассказов, главным образом о татарских нашествиях 1224 и 1237 гг.», а также об усобице 1218 года: «Выдержки из этого рязанского памятника, — полагал исследователь, — новгородец сблизил с новгородскими, а ростовец — с ростовскими известиями», причем заимствования новгородского сводчика «были более обширными»4. Помимо НПЛ и Лавр., по мнению исследователя, следы рязанского источника обнаруживаются и в Ипат.5
Как полагал В.Л. Комарович, первоначальный рассказ о нашествии Батыя был составлен в 30—40-е годы XIII века в рамках недошедшего рязанского летописного свода и сообщал не только о собственно рязанском эпизоде татарского нашествия, но также и об осаде татарами Владимира и Козельска6. По мнению А.Ю. Бородихина, составители всех трех ранних вариантов Повести так или иначе использовали владимирский великокняжеский Свод Ярослава Всеволодовича, причем, как полагает исследователь, составители рассказов Ипат. и НПЛ воспользовались материалами этого свода еще до соединения последнего с ростовской летописной традицией7.
Мнение В.Л. Комаровича относительно рязанского происхождения начальной части статьи НПЛ поддержал А.Н. Насонов. Однако, по мнению исследователя, сам по себе факт того, «что изложение начинается с этих событий, конечно, не является указанием на рязанский источник», поскольку путь татар на Русь действительно начинался с Рязанской земли.
А.Н. Насонов исходил из наличия в НПЛ особых указаний на рязанское происхождение источника, в первую очередь нашедших отражение в деталях описания нашествия. Исследователь достаточно осторожно высказался о характере привлеченного составителем НПЛ протографа: в отличие от В.Л. Комаровича А.Н. Насонов отметил лишь возможность существования рязанских летописных сводов (т.е. «больших, сложных летописных памятников, соединяющих известия разного происхождения»), допустив при этом, что новгородский составитель Повести «пользовался письменным рязанским источником»8. По мнению исследователя, рязанский источник привлекался не на всем пространстве летописной статьи; в последующем изложении составитель версии НПЛ мог обращаться в том числе и к устным источникам9.
Д.С. Лихачев отметил, что «вся статья 1238 г. НПЛ носит компилятивный характер: сперва в ней помещен рязанский рассказ, потом рассказ о взятии Владимира, сходный с Лавр. и восходящий, очевидно, к ростовскому летописанию, затем — выдержка из Поучения о казнях Божиих, читающегося в Повести временных лет под 1068 г.»10
Несколько иного мнения придерживается А.Ю. Бородихин. Он полагает, что составитель рассказа НПЛ воспользовался как минимум тремя источниками: помимо владимирского и ростовского, еще и южнорусским11. Дж. Феннел, вслед за В.Л. Комаровичем, полагает, что повествование НПЛ «составлено из двух различных источников: не дошедшей до нас летописи рязанского происхождения и записи новгородца»12. К такому же выводу приходит и В.А. Кучкин. По его мнению, «рассказ о Батыевых походах составлен в НПЛ по двум источникам: рязанскому и особому источнику, который следует признать новгородским по содержащимся в нем известиям о Торжке и новгородской земле»13.
Появление «Повести о нашествии Батыя» в составе НПЛ исследователи относят ко времени не ранее середины XIII — первой половины XIV века14. Летописный рассказ о нашествии находится в т.н. «второй части» Синодального списка НПЛ. Текст этой части написан почерком первой половины XIV века15. Точно установить время появления текста довольно затруднительно: в любом случае исследователю приходится опираться на гипотетически выявленные источники повествования.
Достаточно интересную датировку рассказа НПЛ предложил А.Ю. Бородихин. По мнению исследователя, «Повесть о нашествии Батыя» могла появиться в летописи около 1255 года: именно к этому времени он относит составление гипотетического новгородского летописного свода, отразившегося, в частности, в Тверском сборнике16. «Свод 1255 года», заканчивавшийся летописной статьей, повествующей об усмирении новгородского мятежа князем Александром Ярославичем, по мнению А.Ю. Бородихина, «вполне мог быть летописным сводом Александра Невского или владычным сводом, поддерживавшим политику этого князя». Среди духовных лиц, возможно, оказавших влияние на составление свода, исследователь называет митрополита Кирилла, в 1251 году прибывшего на северо-восток Руси17. Еще одним аргументом в пользу раннего появления рассказа НПЛ, по мнению А.Ю. Бородихина, является то, что составитель Повести, дошедшей до нас в указанной летописи, воспользовался еще не соединенными друг с другом владимирскими и ростовскими записями о нашествии. Соединение же владимирских и ростовских записей, нашедшее отражение в Лавр., по мнению исследователя, могло произойти в период с 60-х годов XIII по начало XIV века18.
М.Д. Приселков полагал, что текст Лавр. на пространстве от 1193 и до 1239 года — «едва ли не труднейшая для анализа часть этой летописи»19. По его мнению, рассказ Лавр. о Батыевом нашествии носит сводный характер и был составлен в 1239 году в Ростове для великого князя владимирского Ярослава Всеволодовича на основании двух источников — ростовского («Свода Константина и его сыновей») и владимирского («Свода великого князя Юрия Всеволодовича») летописцев20. Сводный характер летописной статьи, по мнению М.Д. Приселкова, выразился в наличии «переходных» фраз («но то оставим», «но мы на передняя взидем» и др., означающих переход от текста одного источника к тексту другого), дублируемых известий (в частности, по выражению М.Д. Приселкова, «герои этого рассказа умирают по два раза, и это на пространстве нескольких строк»), а также различной «литературной манеры» у составителей ростовского и владимирского источников21.
Д.С. Лихачев согласился с общей гипотезой М.Д. Приселкова о перенесении владимирского великокняжеского летописания в Ростов, а также с предположением последнего о соединении в рамках летописного рассказа о нашествии Батыя двух источников — ростовского и владимирского. Вместе с тем Д.С. Лихачев полагал, что ростовские известия статьи 6745 года Лавр. следует возводить к так называемому «Своду княгини Марьи» — дочери казненного в Орде князя Михаила Всеволодовича Черниговского и супруги замученного татарами князя Василька Константиновича Ростовского. Указанный свод, по мнению Д.С. Лихачева, будучи составлен в 60—70 годы XIII века на волне антиордынских выступлений в Северо-Восточной Руси, «был проникнут идеей необходимости крепко стоять за веру и независимость родины». В силу известных родственных пристрастий княгини Марьи указанный свод подробно дополнял владимирский источник информацией о ростовских князьях и событиях, произошедших в Ростове22.
А.Н. Насонов отрицательно отнесся к возможной зависимости рассказа Лавр. от соответствующего повествования НПЛ: «сравнительно немногие конкретные черты», содержащиеся в Лавр., отсутствуют в НПЛ; не нашел исследователь и «бесспорно общих мест»23. А.Н. Насонов поддержал вывод М.Д. Приселкова о том, что не дошедший до нас источник Лавр. (так называемый «Свод 1305 года») в интересующей нас части представлял собой соединение владимирского и ростовского летописных сводов. Однако, по мнению А.Н. Насонова, соединение этих двух источников «Свода 1305 года» произошло не в 1239 году, как полагал М.Д. Приселков, а несколько позднее.
Во-первых, как считал историк, в основу свода, составленного при князе Ярославе, который долгое время являлся противником Константина, вряд ли мог быть положен «ростовский летописец Константина и его сыновей». Во-вторых, по мнению А.Н. Насонова, свод не мог быть составлен в 1239 году, поскольку «и до 1239 года и после видим в Лавр. сильную ростовскую окраску». Наконец, как заметил исследователь, в угоду идеологической установке свода — «идее братского единения князей» — его составитель существенно подправил изложение ряда статей, что, по мнению А.Н. Насонова, не могло произойти в 1239 году, «когда память о событии была еще свежа». На основании анализа текста, историк пришел к выводу, что включение «ростовского материала» во владимирский великокняжеский свод произошло в 1281 году24.
В.Л. Комарович, высказавший предположение о существовании рязанского и ростовского источников рассказа Лавр., отметил, что «только двумя этими источниками весь рассказ исчерпываться не может»25. По мнению исследователя, появление в Лавр. целого ряда известий (и в первую очередь в статье о нашествии Батыя) следует относить к авторскому вкладу «мниха Лаврентия». Подобный вывод исследователь основывал на предположении о неидентичности текста Лавр. тексту недошедшей Тр., которая, в свою очередь, точно передавала текст «Свода 1305 года» — протографа Тр.-Лавр. Как отмечал исследователь, «все распространения, сокращения или замены в Лавр. сравнительно с тем, что читалось о Батыевой рати в Летописце 1305 года, могли быть сделаны только тем, кто этот Летописец в 1377 году собственноручно переписывал, т. е. мнихом Лаврентием. Его авторский вклад в рассказ о Батыевой рати теперь может быть... легко обнаружен»26. Однако обнаружение «авторского вклада» Лаврентия оказалось напрямую связанным с реконструкцией недошедшей Тр. Для реконструкции интересующего нас рассказа о нашествии Батыя исследователь предложил воспользоваться текстом Воскресенской летописи (далее — Воскр.).
По мнению В.Л. Комаровича, Лаврентий, не будучи современником описываемых событий, был вынужден обращаться к предшествующему летописному материалу, заимствуя оттуда целые выражения для рассказа о событиях Батыева нашествия27. Справедливо обратив внимание на этот «литературный прием» составителя рассказа Лавр., В.Л. Комарович, тем не менее, не совсем корректно привлек для анализа Воскр. Как показали исследователи, текст Тр. за 1237—1239 годы восстанавливается на основе Симеоновской летописи (далее — Сим.), из которой необходимо извлечь добавления, попавшие в нее из Московского свода 1479 года28. Текст же рассказа о нашествии Батыя, дошедший до нас в Воскр. «...с начала... и до конца... почти слово в слово совпадает с соответствующим текстом... Московского свода 1479 года», в свою очередь передающего текст Софийской первой летописи (далее — СI). Составитель же СI, «"комбинируя" свои источники (по мнению А.Н. Насонова, это Лавр., НПЛ, Ипат. — В.Р.), пытался дать наиболее полный, связный, исчерпывающий рассказ»29. Отвергая возможность привлечения Воскр. для реконструкции Тр., А.Н. Насонов исходил из признания идентичности текстов Тр. и Лавр. Иначе говоря, по мнению исследователя, текст Лавр. не отличался от текста своего протографа — «Свода 1305 года» и, следовательно, не являлся результатом творчества, «авторского вклада» своего переписчика Лаврентия30.
Иного мнения придерживается Г.М. Прохоров, который на основании кодикологического анализа Лаврентьевского списка 1377 года пришел к выводу о том, что создатели рукописи в значительной степени переделывали имевшийся у них текст, причем эти переделки были связаны «именно с татарской темой». Вслед за В.Л. Комаровичем исследователь полагает, что «Повесть о Батыевом нашествии» явилась произведением «в какой-то мере писцов 1377 г.»31. Однако, в отличие от своего предшественника, который не признавал сходства рассказов о нашествии в Лавр. и Тр., Г.М. Прохоров полагает, что «Повесть о Батыевой рати в обеих летописях имеет один и тот же облик»32. Как пишет исследователь, «если общий с Тр. текст Лавр. — плод какой-то работы 1377 года, то Тр. опирается (непосредственно или через какое-то промежуточное звено) на саму Лавр.». Таким образом, вопреки устоявшимся в науке представлениям об истории летописания, Г.М. Прохоров предположил, что «эта Повесть попала в Тр. из Лавр. (а не из "Свода 1305 г."), т. е. одним из источников Тр. была Лавр. (рукопись 1377 года или более поздние — но не более ранние! — списки)»33.
Кроме того, Г.М. Прохоров подсчитал заимствования и обнаружил в Повести целый ряд «вкраплений» из предшествующего летописного текста (по подсчетам исследователя, текст содержит по крайней мере 33 «разновеликих вкрапления», мозаика из которых «составляет примерно треть объема повести»34). По мнению Г.М. Прохорова, использование составителем статьи предшествующего летописного материала, отсутствие у него собственных деталей описания является еще одним свидетельством в пользу позднего происхождения текста. Необходимость существенной правки текста, произведенной в 1377 году, Г.М. Прохоров объясняет стремлением заказчиков Лаврентия — нижегородско-суздальского князя Дмитрия Константиновича и епископа Дионисия — «дать читателю исторические примеры мужественной, вероисповедно-непримиримой борьбы христиан-русских с иноверцами-татарами»35. Появление таких «примеров» в эпоху Куликовской битвы, по мнению Г.М. Прохорова, отражало объективную потребность времени «побороть уже почти стопятидесятилетний страх», поскольку «боящиеся не могли бы победить на Куликовом поле»36.
Я.С. Лурье подверг обоснованной критике выводы Г.М. Прохорова о происхождении текста Повести в составе Лавр. Во-первых, исследователь усомнился в возможности того, что составители Лавр. «в спешке», как полагает Г.М. Прохоров, оставили без внимания события практически всего XIV века (с 1305 по 1377 год), а особенно события, связанные с Нижегородско-Суздальским княжеством. Во-вторых, Я.С. Лурье поставил под сомнение предложенную Г.М. Прохоровым схему взаимозависимости Тр.-Лавр., отмстив, что «зависимость Тр. (а вслед за ней и почти всего общерусского летописания) от списка 1377 г. не может быть доказана только на основе кодикологического исследования Лаврентьевского списка и анализа рассказа 1237—1240 гг. Здесь необходимо развернутое текстологическое доказательство»37.
Настаивая на совпадении текстов Лавр. и Тр., Я.С. Лурье вместе с тем не исключил позднего времени появления рассказа о нашествии Батыя38. По мнению исследователя, вероятнее всего, этот рассказ, имеющий двойственное — владимирское и ростовское происхождение — появился в период княжения Михаила Ярославича Тверского в 1305 году, когда и был составлен летописный свод — протограф Лавр.-Тр.39
«Повесть о нашествии Батыя» в составе Ипат., судя по всему, представляет собой компиляцию из вкраплений летописного текста, различающихся по времени и месту возникновения, а следовательно, по степени полноты и точности передаваемой информации. С одной стороны, текст Ипат. передает впечатления южнорусского книжника40. С другой стороны, статья Ипат. подробно повествует о событиях, произошедших вдалеке от Южной Руси — в землях русского Северо-Востока41.
По мнению А.Ю. Бородихина, одним из источников (рассказа Ипат.) был т.н. «Владимирский свод великого князя Ярослава Всеволодовича», к информации которого составитель Ипат. прибегнул еще до того, как владимирское летописание оказалось соединенным с ростовским42.
А.Ю. Бородихин считает рассказ Ипат. «самой ранней из дошедших до нас редакций повествования о нашествии Батыя»: по мнению исследователя, «поразительная осведомленность автора-составитсля в деталях описываемых событий заставляет видеть в нем современника». На основании анализа упоминаемых в тексте Повести имен татарских воевод, а также находящейся там информации о смерти «Угетай-каана» А.Ю. Бородихин предлагает датировать произведение 1245—1249 годами43. Указанная датировка в принципе совпадает с датировкой текста «Летописца Даниила Галицкого» (в Ипат. за 1201—1250 годы), предложенной А.Н. Ужанковым. Как установил А.Н. Ужанков, работа над указанной частью летописного свода была завершена в начале 1247 года44.
Таким образом, мы исходим из того, что все три ранних рассказа о нашествии Батыя появились в рамках летописных сводов самое позднее к началу XIV века. Впрочем, если время создания Повести в составе Ипат. может быть установлено весьма точно (середина XIII века), то относительно времени появления рассказов НПЛ и Лавр. единого мнения в науке не существует.
Вероятнее всего, повествования о нашествии Батыя, дошедшие до нас в составе указанных летописей, действительно не синхронны описываемым событиям — судя по всему, эти рассказы появились во второй половине XIII — начале XIV века. Однако для целей нашего исследования считаем возможным ограничиться такой — достаточно приблизительной — датировкой разбираемых текстов. Судя по всему, рассказы НПЛ и Лавр. действительно отражают впечатления не современников событий, а их ближайших потомков. Последние, описывая события не по «горячим следам», а на некотором временном расстоянии, тем не менее использовали более ранние свидетельства, комбинируя и переосмысливая их, дополняя рассказы своих предшественников собственным видением произошедшего.
Примечания
1. Указанную особенность повествований необходимо учитывать, естественно, в той мере, в какой мы вообще можем судить о перечисленных выше обстоятельствах появления текстов. См. подробнее: Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль Древней Руси. XI—XIV вв. М., Л., 1960. С. 301; Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников (XIII — первая четверть XIV в.) // Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн. X — нач. XX в.: Сб. научных тр. Вып. 1. М., 1990. С. 16.
2. Бородихин А.Ю. Цикл повестей о нашествии Батыя в летописях и летописно-хронографических сводах XIV—XVII вв. Дис. ... канд. филол. наук. Машинопись. Новосибирск, 1989. С. 45—46 (далее — Бородихин А.Ю. Цикл повестей... Дис. ...).
3. Бородихин А.Ю. Цикл повестей... С. 57.
4. Комарович В.Л. Литература Рязанского княжества XIII—XIV вв. // История русской литературы. Т. 2. Ч. 1. М., Л., 1945. С. 75.
5. Ср. с мнением Д.С. Лихачева, который полагал, что «рассказ Ипат. о нашествии татар на Рязанскую землю не имеет ничего общего с рассказом НПЛ» (см.: Лихачев Д.С. К истории сложения «Повести о разорении Рязани» // Д.С. Лихачев Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 261).
6. По мнению В.Л. Комаровича, рассказы НПЛ и Ипат. сближает указание на то, что в осажденном татарами Владимире остался один князь (Всеволод), а не два (Мстислав и Всеволод), как это следует из Лавр., заменившей информацию рязанского источника сведениями ростовского происхождения. См.: Комарович В.Л. Литература Рязанского княжества... С. 75—76.
7. А.Ю. Бородихин не исключил возможности того, что составление владимирского источника относится к 30-м годам XIII в. См.: Бородихин А.Ю. Цикл повестей... Дис. ... С. 57, 114—115.
8. Насонов А.Н. Лаврентьевская летопись и владимирское великокняжеское летописание первой половины XIII века // Проблемы источниковедения. Т. 11. М., 1963. С. 443. Ср.: Он же. История русского летописания XI — начала XVIII века. Очерки и исследования. М., 1969. С. 184—185.
9. Насонов А.Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. Очерки и исследования. М., 1969. С. 186.
10. По мнению исследователя, рязанский рассказ о нашествии Батыя, попав в НПЛ, подвергся существенному сокращению. В более полном виде, считает Д.С. Лихачев, рязанский источник отразился в Повести о разорении Рязани Батыем. См.: Лихачев Д. С. К истории сложения... С. 261—262. С мнением о том, что статья НПЛ передает сокращенный вариант раннего рязанского рассказа, согласен и А.Г. Кузьмин (ср.: Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. Сведения летописей о Рязани и Муроме до середины XVI в. М., 1965. С. 157—158). Стоит отметить, что В.А. Кучкин, в целом соглашаясь с мнением Д.С. Лихачева, скептически относится к предположению исследователя о ростовском происхождении одного из источников статьи НПЛ (см.: Кучкин В.А. Монголо-татарское иго... С. 24, 60. Прим. 43, 47).
11. См.: Бородихин А.Ю. Цикл повестей... Дис.... С. 57, 68, 73.
12. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200—1304. М., 1989. С. 117.
13. Кучкин В.А. Монголо-татарское иго... С. 22.
14. Так, А.А. Шахматов полагал, что НПЛ представляет собой свод, составленный в 30-е гг. XIV в. См.: Шахматов А.А. Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. М., Л., 1938. С. 365.
15. «Вторая часть» Синодального списка НПЛ начинается с Л. 119 (обрыв статьи под 6742 (1234) годом). См.: НПЛ. С. 5—6.
16. Предположение о существовании «Свода 1255 года» впервые сформулировал И.А. Тихомиров (см.: Тихомиров И.А. О сборнике, именуемом Тверской летописью // ЖМНП. 1876. Декабрь. С. 271). А.Ю. Бородихин существенно расширил аргументацию. Ср.: Бородихин А.Ю. Цикл повестей... Дис. ... С. 72—73, 115.
17. Там же. С. 72—73.
18. Там же. С. 57, 115.
19. Приселков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. СПб., 1996. С. 136.
20. Приселков М.Д. История... С. 136—142, 144—145. «Во всех случаях, когда сводчику 1239 г. нужно было выбирать между ростовским изложением и изложением владимирским, он без колебаний и компромиссов передавал ростовскую версию. Но в одном случае сводчик 1239 г. отступил от этого приема и дал слитный рассказ по обоим источникам: это в описании Батыева нашествия под 1237 г., которое читалось в обоих источниках свода 1239 г. как последнее известие» (Там же. С. 142). Близким по времени к описываемым событиям считал рассказ Лавр. и Дж. Феннела. По его мнению, «тои историй, содержащихся в Лавр., сухой, нерасцвеченный, явно указывает на их современное событиям происхождение» (см.: Феннел Дж. Кризис... С. 117).
21. См. подробнее: Приселков М.Д. История... С. 142—143.
22. Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 282—288.
23. Насонов А.Н. История... С. 186.
24. На этот год приходится обрыв в изложении ростовского материала. По мнению А.Н. Насонова, переработка в этот период отвечала определенным идеологическим целям — показать братолюбие князей, вскрыть многочисленные социальные пороки, обличению которых посвящают свои произведения и другие книжники Северо-Восточной Руси (например, Серапион Владимирский, митрополит Кирилл и др.) и пр. См. подр.: Насонов А.Н. Лаврентьевская летопись... С. 449—450. Ср.: Он же. История... С. 193—201.
25. Комарович В.Л. Из наблюдений над Лаврентьевской летописью // ТОДРЛ. Т. 30. Л., 1976. С. 32—33.
26. Комарович В.Л. Лаврентьевская летопись // История русской литературы. Т. 2. Ч. 1. С. 91.
27. Комарович В.Л. Лаврентьевская летопись. С. 90—96. Ср.: Он же. Из наблюдений... С. 33—40.
28. См. напр.: Насонов А.Н. История... С. 181.
29. Насонов А.Н. Лаврентьевская летопись... С. 439—442; Он же. История... С. 180—184. С этим выводом А.Н. Насонова согласен и Г.М. Прохоров (см.: Прохоров Г.М. Повесть о Батыевом нашествии... С. 86).
30. Насонов А.Н. История... С. 181.
31. Прохоров Г.М. Повесть о Батыевом нашествии... С. 77.
32. Прохоров Г.М. Кодикологический анализ Лаврентьевской летописи // ВИД. Т. 4. Л., 1972. С. 104.
33. Прохоров Г.М. Кодикологический анализ... С. 79—80, 104.
34. Случаи заимствования приведены Г.М. Прохоровым (см.: Прохоров Г.М. Повесть о Батыевом нашествии... С. 78—83).
35. Там же. С. 91.
36. Там же. С. 94.
37. Развернутая аргументация Я.С. Лурье, см.: Лурье Я.С. Лаврентьевская летопись — свод начала XIV века // ТОДРЛ. Т. 29. Л., 1974. С. 54—62.
38. По мнению Я.С. Лурье, «построение рассказа о событиях 1237—1240 годов не предрешает вопроса его датировки. Рассказ о нашествии мог быть составлен и в 1239 г., как предполагал М.Д. Приселков, и в 1281 году, как думал А.Н. Насонов, и еще позже...». См.: Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976. С. 32.
39. Лурье Я.С. Лаврентьевская летопись... С. 66—67. Ср.: Прохоров Г.М. Летопись Лаврентьевская // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1. С. 244. По мнению Я.С. Лурье, «именно с Михаила Ярославича начинается трудная и героическая борьба с полновластием татарских ханов, которую вела в XIV в. Тверь». С этой точкой зрения согласны и новейшие исследователи Повести — А.Ю. Бородихин и В.А. Кучкин (ср.: Лурье Я.С. Общерусские летописи... С. 35—36; Бородихин А.Ю. Цикл повестей... Дис. ... С. 12; Кучкин В.А. Монголо-татарское иго... С. 44). В другом месте Я.С. Лурье высказался более определенно о времени появления Повести: рассказ Лавр. о нашествии Батыя «не мог быть составлен позже 1305 года». См.: Лурье Я.С. Примечания // М.Д. Приселков История... С. 268—269. Прим. 86.
40. См., напр.: Кучкин В.А. Монголо-татарское иго... С. 17. По мнению Дж. Феннела, Ипат. «последовательно отражает один из южнорусских источников, ей недостает подробностей, местами она туманна, неточна, путана и содержит лишь несколько фрагментов дополнительных сведений, происходящих, вероятно, из устных легенд, бытовавших в южной Руси в эпоху после нашествия» (см.: Феннел Дж. Кризис... С. 118).
41. Это рассказы о «рязанском эпизоде» нашествия, об осаде Владимира-на-Клязьме, Суздаля, Козельска, о событиях на Сити и пр. См.: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 778—781.
42. Бородихин А.Ю. Цикл повестей... Дис. ... С. 114.
43. Бородихин А.Ю. Цикл повестей... Дис. ... С. 64. Ср.: Он же. Цикл повестей о нашествии Батыя в летописях и летописно-хронографических сводах XIV—XVII вв.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1989. С. 11 (далее — Бородихин А.Ю. Цикл повестей... АКД).
44. Ужанков А.Н. «Летописец Даниила Галицкого»: редакции, время создания // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 1. М., 1989. С. 274. Исследователь, независимо от А.Ю. Бородихина, также использует упомянутые имена татарских воевод для датировки текста (см.: Там же. С. 270).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |