А.Л. Хорошкевич, А.И. Плигузов. Русь XIII столетия в книге Дж. Феннела

Обратимся еще раз к истории: она — ключ к пониманию народов. П.Я. Чаадаев

Книга видного английского слависта профессора Оксфордского университета Джона Феннела рассказывает об одном из самых трудных столетий в истории средневековой Руси. XIII век — это эпоха раздробленности, междукняжеских усобиц, опустошительного монгольского нашествия и предусмотрительно мудрой, но противоречивой политики Александра Невского. В XIII столетии будущее Руси еще не определилось, поэтому историки нередко минуют этот трагический век, считая его «маловажным для разума» (Н.М. Карамзин)¹. Однако разве «маловажно» для исторического самосознания народа оценить уровень развития страны накануне монгольского нашествия, понять роль ордынского ига в становлении национальных особенностей — в области государства и права, экономики, общественного сознания, разве «маловажно» определить причины и условия, заставившие северо-восточные княжеству вступить на путь объединения, но изолировавшие от этого процесса Южную Русь?

Надеемся, что читателям будет интересно познакомиться с тем, как представляют историю нашей страны за ее пределами — в англоязычном мире. Книга профессора Дж. Феннела полно представит исследовательские возможности традиционной западной медиевистики и приоткроет дверь не только в творческую лабораторию английского историка, но и в ту «мастерскую», где создаются британские стереотипы русского прошлого и советского настоящего. Мы хотим лучше понимать друг друга, но дорожим не беглым знакомством, а глубоким взаимным знанием, закрепленным опытом истории.

* * *

«Прежде чем изучать историю, — утверждал известный английский ученый Э. Карр, — изучите историка...»² Джон Феннел принадлежит к поколению, чей призывной возраст пришелся на вторую мировую войну. Он родился 30 мая 1918 г. Выпускник Рэдли и воспитанник Тринити-колледжа в Кэмбридже, одного из наиболее аристократических учебных заведений Англии, Феннел прослужил в британской армии с 1939 по 1945 г. Лишь после войны он стал помощником доцента по русскому языку в Кэмбриджском университете (1947—1952), лектором и главой отделения славянских языков в Ноттингеме (1952—1956), затем лектором по русскому языку в Оксфорде (1956—1967), где в 1967 г. был удостоен звания профессора. С 1968 г. является членом Нового колледжа в Оксфорде. Одновременно с этим он преподавал в Гарвардском университете (США) в 1963—1964 гг., в Беркли (штат Калифорния) в 1971 и 1977 гг., в Вирджинском университете — в 1984 г. В 1964—1967 гг. историк являлся членом Университетского совета Англии³.

Преподавательская деятельность не исчерпывает университетской работы профессора Феннела. В 1975 г. он выступил одним из организаторов Третьего международного конгресса историков средневековой Руси, состоявшегося в Оксфорде. Несколько лет Феннел входил в состав редколлегии «Ежегодника по истории Восточной Европы», наиболее авторитетного буржуазного периодического издания по истории стран Восточной Европы, и в первую очередь — Советского Союза. С 1968 г. он возглавляет редколлегию (в нее входят также Дж. Симмонс и Р. Эути) новой серии «Оксфордских славянских записок», известных многочисленными публикациями материалов по истории России XVI—XVII вв.⁴ С 1973 г. Феннел вместе с Л. Мюллером (ФРГ) и А. Поппе (ПНР) — соиздатель непериодического историко-библиографического сборника «Средневековая Русь» (вышло 5 томов), призванного координировать работы по этой тематике во всем мире и информировать зарубежных исследователей обо всех новинках⁵. В соответствии с этим замыслом Дж. Феннел активно участвует в библиографических разделах издания с рецензиями на книги и статьи и аннотациями статей и рецензий⁶.

Круг научных интересов Феннела необычайно широк — от Александра Невского до Александра Пушкина. Издатель и исследователь стихов великого русского поэта, Дж. Феннел одновременно является автором незавершенной пока серии монографий (отсутствует исследование 1360—1440 гг.) о средневековой Руси — книг «Иван Великий Московский» (1961), «Возвышение Москвы» (1969) и «Кризис средневековой Руси. 1200—1304» (1983).

Европейская историческая наука первых послевоенных лет находилась под несомненным влиянием той огромной роли, которую сыграл Советский Союз в разгроме фашизма и освобождении народов Европы от его гнета. Решительно пересматривались схемы развития Восточной Европы, сложившиеся между Октябрьской революцией и второй мировой войной, схемы, в выработке которых активное участие принимали русские эмигранты (особенно представители евразийской школы во главе с Г.В. Вернадским). Историки Европы, в том числе и немецкие, сделали крутой поворот в оценке русско-германских отношений средневековья (Фр. Рериг, П. Иоханзен), связей России с другими странами (Т. Виллан, Э. Амбургер и др.). Понемногу пересматривалась и концепция внутриполитического развития Руси. Создавался новый фундамент для изучения истории нашей страны за рубежом: с лихорадочной быстротой в научный оборот западных историков входили переводы основных памятников литературы и права (Повесть временных лет, Судебник 1497 г. и др.), а также иностранных источников о России. В Англии этот процесс шел несколько медленнее: сказывался присущий стране традиционализм и прочные позиции эмигрантской литературы. Однако новое поколение историков формировалось в атмосфере повышенного внимания к проблемам развития славянских стран — это обещало общее изменение интересов и тона английской историографии.

Первая научная статья Дж. Феннела была опубликована в 1951 г.⁷ Оперируя установившимися историографическими категориями — представлением о двух противоположных лагерях в русском монашестве конца XV в. (последователей Иосифа Волоц-кого — иосифлян и последователей Нила Сорского — «нестяжателей», или заволжских старцев), — автор предпринял попытку показать взаимные отношения этих монашеских «партий» с новгородско-московскими еретиками (так называемая ересь «жидовствующих»). Феннел, как и его предшественники (А.С. Архангельский)⁸, настаивал на близости позиций еретиков и заволжских старцев, обусловленной общим для них критическим отношением к Священному писанию и преданию. Этот тезис рожден русской либеральной историографией 70-х годов XIX в. и вряд ли отражает действительное положение дел: пресловутый «критицизм» Нила Сорского не следует преувеличивать⁹, и «нестяжателей» безусловно отличало от еретиков признание института монашества¹⁰.

Однако статья 1951 г. не исчерпывается повторением историографических общих мест: она написана с учетом исследования Г.В. Вернадского (1933)¹¹, объяснившего влиянием еретиков перемены во внешней политике Ивана III. Феннел, восстанавливая связующие звенья возможной фамильной близости между учеником Нила «нестяжателем» Вассианом Патрикеевым и еретиком Федором Курицыным, сделал попытку найти прямые политические мотивы идейной борьбы конца XV столетия — впоследствии этот подход привел автора к несомненной удаче в трактовке «династического кризиса» 1497 г. и получил развитие в новейших работах английских ученых (Дж. Хоулетт)¹².

Избрав своей темой политическую борьбу в последние годы жизни Ивана III, Феннел наметил путь, который потребовал от него долгой работы и дал нам его лучшие книги. Он станет историком «Московской» Руси, он будет искать зародыши этого политического организма в потемках феодальной анархии и затем следить, как Москва собирает вокруг себя северо-восточных князей. Проблема централизации — это по-иному сформулированная проблема власти, и Феннел в 1955 г. издает том переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским, где сам русский царь говорит на понятном европейскому читателю языке политических интересов.

Издание 1955 г. открывает читателю Феннела — археографа и текстолога. Пять посланий Курбского и второе послание Грозного он воспроизводит по превосходному изданию Г.З. Кунцевича (1914)¹³, а первое послание Ивана IV в публикации Феннела передает текст трех списков — двух по изданию Я.С. Лурье (1951)¹⁴ и одного по изданию Кунцевича¹⁵. Впрочем, привлекаются не все разночтения, а лишь те, которые «проясняют текст»; издание снабжено безукоризненным английским переводом грамот и публикацией отрывков из сочинений Григория Богослова, Дионисия Ареопагита и Цицерона, на которые ссылались Иван Грозный и его оппонент. Дотошный английский читатель может свериться с источниками посланий Грозного и Курбского, но главная цель издания — взглянуть на Русское государство XVI столетия и с монаршего трона, и издали, из-за литовского рубежа, где скрывался от царского гнева опальный Курбский.

Тогда же Дж. Феннел обнаружил и другую сторону своего дарования — умение синтезировать и обобщать. Им был написан раздел «Россия 1520—1559 гг.» в «Кэмбриджской новой истории», увидевший свет в 1958 г. Здесь автор показал первые результаты освобождения Руси от иноземного ига, проследил основные этапы территориального роста «Московского государства», охарактеризовал поместную систему, сложившуюся к этому времени, дал очерк экономических проблем развития страны, подчеркивая при этом собственный, оригинальный путь русской истории¹⁶.

Первая монография Дж. Феннела — «Иван Великий Московский» (1961) получила высокую оценку в нашей стране и за ее пределами¹⁷. Книга внешне напоминает научную биографию главного героя: ее действие начинается 22 января 1440 г. — в день рождения будущего великого князя «всея Руси» Ивана III Васильевича и завершается днем его смерти — 27 октября 1505 г. Между этими датами — история становления Русского государства, в первую очередь внешнеполитическая история, основанная на критическом анализе материалов русских летописей, польских хроник и дипломатических документов. Воссоздавая сложный процесс приращения государственной территории Руси, Феннел описывает формирующуюся державу как огромное войско и основные направления политики обозначает терминами военной истории: «южный фланг» (отношения Руси с Крымским ханством), «Казанская кампания» (Москва и Казанское ханство в 60-х годах XV в.).

Наиболее яркие страницы книги, не потерявшие и ныне своей научной актуальности, посвящены русско-литовским отношениям: переговорам о заключении брака дочери Ивана III Елены и литовского великого князя Александра¹⁸, процедуре венчания, титулатурным дипломатическим спорам начала XVI в. Жаль, что автор не связал их с аналогичными спорами 1494—1499 гг., что помогло бы понять причины казней 1499 г. Впрочем, в приложении к книге он вполне верно трактовал расстановку политических сил во время кризиса 1497 г. и событий 1499 г., предвосхитив утвердившуюся ныне точку зрения на отсутствие связи опал 1499 г. и династического кризиса. Вероятно, под влиянием Г.В. Вернадского Дж. Феннел пишет об «освобождении» Руси от ордынского ига в 1480 г. именно так, в кавычках, и само иго оценивает лишь как «вассальные отношения». В книге 1961 г. нет раздела о духовной жизни и культуре Руси; не изучая этой темы, автор утверждает, будто вторая половина XV в. на Руси — время «культурной депрессии» и «духовного бесплодия»¹⁹, что никак не согласуется с нашим представлением о стремительном строительстве новой русской культуры в последние годы жизни Ивана III — достаточно назвать живопись Дионисия или публицистику Иосифа Волоцкого.

Книга, снабженная общим обзором роста Московского княжества и его превращения в Русское государство («Руссию» по терминологии конца XV—начала XVI в.), вводила англоязычного читателя в атмосферу борьбы Московского княжества и Русского государства и за освобождение от иноземной зависимости (при этом автор правильно отрицал какую-либо роль Софьи Палеолог в этом), и за равное с другими европейскими державами право участвовать в решении общеевропейских проблем (в этой связи важны сведения о русско-османских контактах конца XV в.). Она вышла почти одновременно с фундаментальной монографией Л.В. Черепнина «Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв.» (1960) и хронологически как бы продолжала труд Л.В. Черепнина. Работа Дж. Феннела имела огромное значение для зарубежного читателя, показывая и новейшие достижения советской исторической науки, демонстрируя более высокий уровень исследования и обобщения, чем был достигнут Г.В. Вернадским.

Феннел не хранил постоянной верности средневековью. В 1964 г. он издал избранные стихотворения Пушкина со своим вступлением и прозаическими английскими переводами²⁰. «Открытие» Пушкина для зарубежного читателя произошло очень поздно, пожалуй, лишь в последние послевоенные десятилетия. Произведения величайшего из национальных поэтов России с трудом поддавались переводу²¹. Недаром и Феннел не решился дать стихотворные переводы, а позднее показал некоторые трудности, связанные с переложением Пушкина на английский²². И тем не менее следует высоко оценить усилия Дж. Феннела по пропаганде русской культуры.

Параллельно с работой над Пушкиным продолжалась и археографическая деятельность Дж. Феннела. В 1965 г. увидела свет «История о великом князе московском» А.М. Курбского²³ как продолжение публикации переписки Грозного с Курбским. Принципы издания те же, что и в «Переписке», — параллельное воспроизведение русского текста (по лучшему изданию Г.З. Кунцевича) и английского перевода, обстоятельные комментарии «темных мест» текста «Истории», указание источников сообщаемых автором сведений и, наконец, биографические данные об упоминаемых Курбским лицах (при этом Феннел, как всегда, широко привлекает труды советских специалистов по истории опричнины и времени правления Ивана Грозного — С.Б. Веселовского, А.А. Зимина, В.Б. Кобрина, И.И. Смирнова, П.А. Садикова, М.Н. Тихомирова и др.). Характеризуя Курбского как представителя боярской аристократии, Феннел призывает пользоваться его данными с большой осмотрительностью, так как нет уверенности в точности информации Курбского, получившего боярский титул лишь в 1556 г., а с 1558 г. активно участвовавшего в Ливонской войне (это опасение следует отвести: Курбский вполне мог находиться в столице в долгие месяцы между отдельными кампаниями). Более существенно другое наблюдение издателя английского перевода «Истории» — об умышленном сгущении красок опальным князем затем, чтобы исключить возможность избрания русского царя на польский трон в 1573 г.

К чести Дж. Феннела, это издание 1965 г. — последняя научная публикация «Истории», подводящая итог изучению записок Курбского. В том же 1965 г. А.А. Зимин писал о необходимости подготовки нового советского издания «Истории»²⁴, однако его до сих пор нет.

Полемика по поводу подлинности «Слова о полку Игореве», начатая исследованиями французского слависта А. Мазона (1940)²⁵ и советского историка А.А. Зимина (1964)²⁶, разделила славистов всего мира на два лагеря: одни придерживались традиционной точки зрения и датировали «Слово» XII в. или даже 1185—1187 гг., другие относили этот памятник к более позднему времени — вплоть до XVIII в. Важнейшее место в обсуждении занимал и занимает поставленный Р.О. Якобсоном (1952)²⁷ вопрос о взаимоотношениях «Слова» с Ипатьевской летописью, южнорусским сводом, составленным около 1200 г., а также с «Задонщиной», повествующей о Куликовской битве и возникшей в начале XV в. Д.С. Лихачев (1962, 1964, 1967) сформулировал гипотезу, в которой текстуальные совпадения этих памятников объясняются влиянием «Слова» на Ипатьевскую летопись и на «Задонщину»²⁸. Иную точку зрения вслед за А.А. Зиминым высказал Дж. Феннел (1968)²⁹: «Задонщина» и Ипатьевская летопись повлияли на «Слово», и в таком случае «Слово» могло возникнуть не ранее XV—XVI в., — именно по этой причине статья о «Слове», написанная Феннелом для учебника «Ранняя русская литература» (1974), была помещена в книге после очерка литературы XVI столетия³⁰. Впоследствии, возможно, под влиянием полемического выступления Д.С. Лихачева (1969)³¹, Дж. Феннел несколько изменил свою позицию: в книге «Кризис средневековой Руси. 1200—1304» (1983) он относит «Слово» к XIII столетию или к более позднему времени.

Тема следующей книги Дж. Феннела — «Возвышение Москвы» (1969) — сформулирована как аналитическая, требующая исследования исторических альтернатив, выявления логики сложно сопряженных социально-экономических, политических и конфессиональных процессов. Хронологические рамки монографии — 1304—1359 гг. Первая дата — это прекращение верховенства владимирских князей и начало соперничества Москвы с Тверью. Вторую дату автор обосновывает целым рядом причин, заключенных во внутренней истории Северо-Восточной Руси (собирание территории и начало слияния Московского и Владимирского княжеств, смерть великого князя Ивана II Красного), в изменениях политического строя Золотой Орды (начало «великой замятии» — междоусобицы в Сарае) и в новом характере русско-ордынских отношений (прекращение самостоятельной политики суздальских князей, опиравшихся на иноземное господство). Второе из предложенных обоснований несомненно, но первое и третье не вполне корректны. Подлинной гранью в истории Северо-Восточной Руси и русско-ордынских отношениях стали не события 1359 г., а «тверская война» (1375) и битва на Куликовом поле (1380).

Автор, не удовлетворенный общим очерком истории Руси XIII—XIV вв., принадлежащим перу Г.В. Вернадского (1953)³², ставит своей целью детально изложить политическую историю на основании первоисточников — русских летописей и княжеских духовных и договорных грамот. Ограничение сферы исследования политическими событиями как будто оправдано тем, что все другие стороны средневековой русской истории недостаточно документированы. Феннел ссылается на мнение Г.Е. Кочина о «катастрофическом» состоянии источников по истории сельского хозяйства XIII — начала XV в.³³ Однако при том же «катастрофическом» состоянии были написаны и книги М.Н. Тихомирова, Л.В. Черепнина, а через год после «Возвышения Москвы» вышли в свет «Очерки русской культуры XIV—XV веков», содержащие всестороннюю характеристику различных областей жизни средневекового общества, в том числе и сельского хозяйства³⁴.

Отказ Дж. Феннела от использования актовых (в том числе и берестяных) и археологических материалов резко сужает его источниковую базу, а соответственно и возможности исследования. Ограничение сферы исследования по преимуществу летописными данными обрекает автора на беспомощность в той ситуации, где основной источник (летопись) прибегает к формуле умолчания или по иной причине опускает известие. Восполнить лакуну можно лишь при помощи реконструкции, т. е. процедуры, требующей знания законов построения средневекового текста и частично опирающейся на внеисточниковое знание. Феннел, ограничивая свои возможности критическим пересказом летописи, вынужден ставить на место умалчиваемого факта любое известие, пусть даже менее достоверное или вовсе сомнительное, лишь бы не оказаться перед зияющей пустотой незнания (так, в книге 1983 г. он прибегает к неясным по происхождению восполняющим свидетельствам В.Н. Татищева).

Анализ политической ситуации требует от Феннела учета множества факторов, обусловивших возвышение Москвы. Классификацию этих факторов автор пытается построить иерархически, ссылаясь на Э. Карра, писавшего об «иерархии причин» при объяснении истории³⁵. Однако в феннеловской иерархии явное предпочтение отдается фактам политической борьбы. Возрождая тезис Н.М. Карамзина («Москва обязана своим величием ханам»), в советской историографии частично разделявшийся В.Т. Пашуто³⁶, Феннел полагает, что система «контроля» со стороны татар определяла позиции и авторитет русских князей. Вторым решающим фактором, по мысли Феннела (и в данном случае неоригинальной), была церковь, выступающая на стороне великих князей владимирских и пользовавшаяся льготами ханов. Ордынскую политику, как считает Дж. Феннел, направляло враждотворное желание поддержать слабого князя против сильного, в том числе и московских князей против Литвы. Автор, вслед за «евразийцами», явно преувеличивает влияние политики Литовского княжества на позицию ордынских ханов по отношению к таким крупным государственным образованиям, как Московское и Тверское княжества. Тверь в XIV в. ориентировалась исключительно на Литву, а уже это обстоятельство действительно оказало воздействие на политику ханов. Вообще идея о ведущей роли русско-литовских отношений для складывания политической ситуации на Востоке Европы, правильная для второй половины XV в., представляется некоторым преувеличением для первой половины XIV в.

В 1973 г., по прошествии 18 лет после издания Дж. Феннелом первого послания Курбского, английский историк вновь вернулся к этой теме в связи с полемикой, разгоревшейся вокруг грамоты Курбского. Американский историк Э. Кинан (1971)³⁷ обнаружил совпадения отдельных фраз послания Курбского, написанного в 1564 г., с двумя сочинениями («Жалоба» и «Плач») каменец-подольского монаха Исайи, одно из которых («Плач») датировано 1566 г. Американский ученый выдвинул сенсационное предложение, будто послание Курбского было задним числом скомпилировано из сочинений Исайи в 20-х годах XVII в. и поставил под сомнение подлинность всей переписки Грозного с Курбским. Советский историк Р.Г. Скрынников (1973) предложил иное толкование наблюдениям Кинана: он не признал сходства послания Курбского с «Плачем» Исайи, датировал «Жалобу» 1562 г. и ее совпадения с посланием Курбского 1564 г. объяснил заимствованием Курбского у Исайи³⁸. Дж. Феннел в 1973 г. опубликовал развернутую рецензию на книгу Р.Г. Скрынникова, где разобрал аргументы, выдвинутые в защиту подлинности послания Курбского. Английский профессор не согласился с доводами Скрынникова, но категорически отверг и текстологические построения Кинана³⁹. Это своевременное выступление значительно повысило научный уровень дискуссии; наблюдения Феннела-текстолога были использованы в последующих работах советских ученых⁴⁰. Недавно Б.Н. Морозовым был обнаружен неизвестный список первого послания Курбского, близкий к тому списку, которому Кинан отводил особое место в истории текста послания, однако датирующийся не 20—30-ми годами XVII в., как другие сборники, содержащие переписку Грозного и Курбского, а концом XVI столетия⁴¹. Находка Б.Н. Морозова окончательно опровергает аргументы Э. Кинана и дает новый материал для применения строгого текстологического анализа как раз в том направлении, которое было намечено Дж. Феннелом.

Занятия русским средневековьем были прерваны осуществлением двух начинаний Дж. Феннела, связанных с его постоянным интересом к русской литературе. В 1973 г. в сборнике, посвященном десяти великим русским писателям, английский историк опубликовал статью об А.С. Пушкине. Интересна его оценка пушкинской трагедии «Борис Годунов», тема которой, по его мнению, — «гибель старого порядка, конец первой фазы в истории Московии, драматическая конфронтация Востока и Запада». Значение пушкинской трагедии Феннел оценил очень высоко: «Впервые в русской литературе... явился драматург, способный вдохнуть жизнь в трагедию, и историк, который понял, что история — это не ряд событий, определяемых исключительно волей или капризом личности, но цепь явлений, управляемых законами, существование которых он чувствовал, но природу которых он не изучал»⁴².

В 1974 г. Дж. Феннел совместно с Э. Стоуксом издали учебник «Ранняя русская литература»⁴³, в котором Феннелом были написаны четыре главы: о литературе киевского периода, «татарского» времени, XVI столетия и, наконец, о «Слове о полку Игореве». В этом собрании этюдов о наиболее важных жанрах литературы и отдельных памятниках, как аттестуют авторы свое пособие, отсутствуют хождения, летописи. Для киевского периода наиболее важна житийная литература, представленная «Повестью об убиении Бориса и Глеба», «Житием Феодосия Печерского», гомилитическая (проповедническая) литература и «Поучение Владимира Мономаха». В «Житии Александра Невского» и «Слове о житии Дмитрия Ивановича», относящихся к «татарскому» периоду, Феннел усматривает характерные черты светских воинских повестей и называет первое из них полусветским агиографическим сочинением, полужитийной биографией. Автор подчеркивает тесную связь митрополита Кирилла II с написанием этого сочинения, целью которого было противопоставить культ Александра Невского претензиям тверских князей на владимирский престол в 80-е годы XIII в. Пособие дает некоторое общее представление о публицистической литературе XVI в., сочинениях Нила Сорского, Иосифа Волоцкого и Вассиана Патрикеева, не выходящее, впрочем, за рамки основных общепринятых к тому времени в советской литературе понятий, пересмотренных в самое последнее время⁴⁴.

Между выходом в свет «Ранней русской литературы» и книгой, публикуемой ныне на русском языке, прошло 9 лет — «Кризис средневековой Руси. 1200—1304» был издан в Лондоне в 1983 г. Эта монография включена в серию книг по истории России с древнейших времен до нашего времени. К 80-м годам в зарубежной историографии ясно ощущалась нужда в создании новых обобщающих трудов по истории СССР. Задачу эту в разных странах решали по-разному. Историки ФРГ и Швейцарии, организационно тесно связанные руководством М. Хелльмана, подготовили «Пособие по истории СССР», по своему замыслу приближающееся к нашим «Очеркам по истории СССР периода феодализма» (1953—1961), где выступили все ведущие немецкоязычные историки (Г. Штекль, П. Нитше, Х. Рюсс, К. Герке)⁴⁵. В Англии пошли по другому пути — создания серии книг, посвященных отдельным периодам русской и советской истории. Инициатор первой (дореволюционной) серии Г. Шукман (колледж св. Антония в Оксфорде) пригласил Дм. Оболенского для написания монографии о Киевской Руси 850—1240 гг., Дж. Феннела — о XIII в., Р. Крамми — об «Образовании Московии 1300—1613 гг.» (книга вышла в свет в 1987 г.), П. Дьюкса — о «Создании русского абсолютизма в 1613—1801 гг.», и т.д. Аннотация серии обещает освещение не только внутренней истории России, но и ее «роли в более широком европейском контексте» с особым упором на будто бы наименее известные западному читателю допетровские времена. Серия рассчитана на студентов и более широкие круги читателей.

Книга Дж. Феннела в соответствии с задачами серии, действительно, написана доходчиво, привлекает стройностью композиции. Автор беллетристично легко повествует о запутанных отношениях русских князей, воссоздавая летописную мозаику походов, битв, триумфов и военных неудач⁴⁶.

Хотя эта монография Дж. Феннела отделена от последней его книги о средневековой Руси 15 годами, в целом взгляд автора на особенности политического строя страны остался неизменным. Само название монографии дает основание думать, что автор причисляет Русь XIII в. к средневековью, т. е. к тому времени, которое обычно считается временем безусловного господства феодального строя, как бы этот строй ни понимался — чисто политически или как социально-экономическое явление. Для автора имеет силу лишь первый подход. В отличие от прежней периодизации, отраженной в книге «Возвышение Москвы», Дж. Феннел отступает от общепризнанных мнений относительно эпох русской истории. Еще в 1968 г. он придерживался традиционного взгляда, определяя в монгольском нашествии веху, разделившую две эпохи. В 1983 г. Феннел отказался от подобного членения, чем снискал похвалу своего коллеги П. Нитше за нестандартный подход в изучении того, что теперь вслед за Р. Козелеком называют Sattelzeit (временем, связующим эпохи)⁴⁷.

К сожалению, автор нигде не определяет понятие «кризис», вынесенное на титульный лист книги. Поэтому предстоит уяснить, что такое кризис в понимании профессора Феннела. Из первой главы книги, так сказать ее экспозиции, явствует, что основным политическим процессом на протяжении всего изучаемого столетия профессор Феннел считает потерю политического единства. При этом само единство автор понимает как единство княжеского клана, наследование в котором происходило по горизонтальной, боковой (от брата к брату) линии. Именно приверженность к подобному типу наследования и послужила причиной распада этого единства. Взгляд этот не нов: вслед за С.М. Соловьевым он был высказан в 1909 г. А.Е. Пресняковым⁴⁸ и весьма распространен в современной буржуазной историографии: укажем лишь работы Ж.-П. Арриньона⁴⁹ и Г. фон Рауха. По мнению последнего, Киевская Русь — это «федерация, которая скреплена одной династической скобой»⁵⁰. Сам факт подобной системы наследования бесспорен. Более того, он роднит Русь с другими раннефеодальными государствами Европы, в первую очередь Франкским королевством, где до второй половины IX в. существовал и действовал corpus fratrum, предусматривавший «непременное соучастие всех братьев в управлении королевством по смерти их отца, что выражалось в территориальных разделах между ними, создании королевств-уделов (Teilreiche) при сохранении государственного единства как потенции и идеальной нормы»⁵¹, как определяет этот институт А.В. Назаренко. На Руси родовой сюзеренитет, этот «пережиток эпохи варварских королевств, когда королевская власть была прерогативой не одной личности, а всего правящего рода»⁵², сохранялся до середины XII в., потом на смену разделам в соответствии с родовым сюзеренитетом пришло распадение государства на устойчивые государственные единицы — самостоятельные княжества во главе с той или иной, но постоянной ветвью княжеского рода.

Автор точно и подробно характеризует вновь образовавшиеся феодальные княжества: Киевское, Черниговское и др. Однако он совершенно не задается вопросом, какой стадии феодализма соответствовала раздробленность. Пожалуй, не стоило бы об этом и говорить (вопрос достаточно подробно освещен в советской литературе), если бы от ответа на него не зависела общая оценка изучаемой эпохи. Новейшие исследователи (В.Л. Янин, В.Б. Кобрин) к XII в. относят формирование вотчинного землевладения (в Новгороде — к XII—XIII вв., в Ростове и Владимире — к середине — второй половине XII в., в Галицко-Волынской Руси — ко второй половине XII в. — началу XIII в.⁵³ очевидно, этот процесс складывания вотчинного землевладения, пока еще незначительный по масштабам, и был одной из основ углубляющейся феодальной раздробленности⁵⁴. В политической сфере он привел к образованию такого органа, как совет при князе⁵⁵ — зародыша будущих дум.

Из изложения профессора Феннела явствует, что наступление эпохи феодальной раздробленности он и считает кризисом — кризисом княжеской власти, притом не всякой, но центральной власти киевского князя. Однако в Германии, во Франции, в Испании, на Руси раздробленность — естественная стадия развития феодализма, время бурного роста и даже расцвета местных центров, с их неповторимым своеобразием культуры и спецификой внутриполитических отношений⁵⁶.

Желание заменить историю страны, народа историей государства, реализованное в концепциях государственной школы (К.Д. Кавелин, С.М. Соловьев, Б.Н. Чичерин), необходимо требовало признания единственно правильным порядком эпохи наибольшего усиления государства, т. е. периода централизации власти, и вело к недооценке федеративной политической организации, раздробленности. Эта точка зрения — обычный взгляд европейца, обожествляющего государственную машину. Ее разделял и знаменитый английский историк А. Тойнби, называвший 1075—1475 гг. «эпохой беспорядка», или «смутным временем» (the time of troubles) русской истории⁵⁷. Столь же необоснованно пренебрежительный взгляд на Русь XII—XIII вв. как на «множество самостоятельных полугосударств» был сформулирован в замечаниях Сталина, Жданова и Кирова на конспект учебника по истории СССР (1934)⁵⁸. Советская историография конца 20-х — 30-х годов развивалась в условиях, когда термин «феодализм» приобрел дополнительную негативно-политическую окраску: ЦК ВКП(б) вел критику троцкистской теории «военно-феодальной эксплуатации крестьянства»⁵⁹; в резолюциях ЦК «единая централизованная партия» противопоставлялась «бесформенному конгломерату, состоящему из феодальных княжеств», а распад монолитной большевистской партии приравнивался к «партийному феодализму» (1929)⁶⁰.

Определение русских княжеств как «полугосударств», сведе́ние исторической роли феодальной раздробленности лишь к созданию «предпосылок для образования централизованного государства»⁶¹ и итоги экономической дискуссии 1951 г., в которой земельная собственность при феодализме односторонне оценивалась лишь как вещное богатство, собственно имение⁶², — историографические мифы, до сих пор тормозящие изучение истории XII—XIII столетий.

Дж. Феннел, описывая эпоху феодальной раздробленности на Руси, находится в явной зависимости от господствующих концепций нашей историографии и, кроме того, воспроизводит схемы английской исторической науки, называющей кратковременный период раскола Англии в царствование Стефана Блуаского (1135—1154) феодальной анархией, причины которой некоторые исследователи видят в запутанности феодально-династических и семейных отношений⁶³.

Был ли XIII в. кардинально отличен от второй половины XII в., настолько отличен, чтобы можно было говорить о кризисе? Накануне монгольского нашествия формировалась система вассалитета русских князей. Об этом свидетельствует изменение значения традиционного термина «наделок» (его основное значение — часть приданого или наследства). Под 1195 г. в Ипатьевской летописи рассказано о конфликте Всеволода Владимирского с Рюриком Киевским, который отдал города Торческ, Треполь, Корсунь, Богуславль и Канев князю Роману, но потом по требованию Всеволода Большое Гнездо отнял у него и передал Всеволоду, «старшему во Владимире». Торческ получил зять Всеволода — Ростислав, сын Рюрика. В ответ на это оскорбленный Роман вступил в союз с Ольговичами в Ярославле, Всеволодичами — в Чернигове и Казимировичами — в «Лясех» (Польше). Ничего не добившись силой, Роман пришел с повинной к Рюрику, который согласился «отдать» его вину, «принять», «отвести ко кресту» и дать «наделок»⁶⁴. Эпизод весьма показательный с нескольких точек зрения: он свидетельствует о заинтересованности владимирского князя в поднепровских городах, о складывании системы вассалитета между князьями (владимирский князь и Ростислав, киевский князь и Роман), причем вассалитета, не ограниченного пределами одного княжения, о появлении земельного княжеского лена под традиционным названием «наделок»⁶⁵.

Руководство мелких князей отрядами войск их сюзеренов (известно, например, что в 1232 г. из Чернигова вышел Святослав Трубечский с «новгородцами» — имеется в виду, очевидно, отряд из Новгорода Северского⁶⁶) приближало самих этих князей к роли более поздних служилых, хорошо известных в Русском государстве по источникам конца XV — начала XVI в.⁶⁷

Система складывающегося или уже сложившегося вассалитета князей была подорвана в результате нашествия: с переносом апелляционного органа, принадлежавшего к компетенции верховной власти, за пределы Руси каждый князь получил право и возможность добиваться земель и трона самостоятельно, чем консервировалось состояние феодальной раздробленности.

Формирование вассальных отношений сопровождалось упорядочением княжеского хозяйства и фиксацией общегосударственных повинностей по поддержанию «служебной организации» князей (см. уставную грамоту о ловчем: Приложение 3. Актовые материалы), по строительной деятельности князей и благоустройству городов. Тот факт, что подобные грамоты сохранились из различных городов, — несомненное доказательство всеобщности этого процесса. Можно полагать, что развитие феодальных отношений и на северо-востоке и на северо-западе страны в XIII в. в основном соответствовало развитию их в Галицко-Волынской земле. Для политического кризиса — а только о таком и повествует Дж. Феннелл — обязателен паралич или полупаралич общественной жизни, разрушение или пробуксовка административно-фискальных механизмов.. Наблюдается ли это в русских землях XII в.? На этот вопрос можно ответить лишь применительно к Новогороду. Многочисленные новгородские берестяные грамоты не дают ни малейшего намека на это ни относительно первой трети XIII в., ни относительно остальных его двух третей. Не случайно именно в пользу князя Святослава Всеволодовича новгородцы в 1209 г. отдали «доски»⁶⁸ посадника Дмитра Мирошкинича⁶⁹, т. е. документы, которыми оформлялись ростовщические операции. По-видимому, князь располагал достаточно мощным аппаратом для взимания долгов и процентов.

Одним из ведущих процессов, характеризующих кризис, Феннел считает потерю Киевом своего доминирующего положения. Причины этого явления, т. е. перемещения источника влияния — сильной княжеской власти — на северо-восток, следует искать «прежде всего в том факте, что ни один княжеский род не правил Киевом в течение всего XII в.» (с. 57).

Этот ответ, поддержанный одним из рецензентов — Дж. Шепардом⁷⁰, содержит в себе скрытую полемику с предшествующей, в том числе и советской историографией⁷¹. Последняя обращала внимание на ухудшение торговли на Черном море и вообще с востоком и югом, и миграцию населения на северо-восток. Предмет дискуссии заключается не в самом факте миграции, но в определении ее движущих сил: советские историки настаивают на отходе рядового населения, зарубежные говорят о ведущей роли князей в этом процессе (Г. Штекль)⁷².

Массовый материал археологических раскопок показывает, как отступало на север финно-угорское население на северо-востоке страны. Ясно также, что неравномерность заселения славянским этносом Восточно-Европейской равнины давала себя знать и в это время. Несмотря на существование слабозаселенных, болотистых или лесистых районов на западе Руси, в целом внутреннее освоение земли на юге и юго-западе происходило гораздо быстрее, чем на северо-востоке: значительно большая плотность населения в этом регионе, о чем свидетельствует количество топонимов, упомянутых даже в летописи⁷³, значительно большая плотность городов (отметим, что в Новгородской земле на протяжении всего средневековья города существовали в крайне небольшом количестве, да и то в непосредственной близости от столицы⁷⁴). В этом же юго-западном районе значительно раньше происходили процессы складывания частного землевладения: летописный термин села распространялся по концентрической окружности от юго-запада. Во вновь осваиваемом краю возникали новые города, как хорошо показал М.Н. Тихомиров.

Вряд ли в этих условиях можно говорить о простой «неспособности» Ростиславичей править по-прежнему. Канули в Лету те условия, при которых действовали Мономах и Мстислав Великий. Жаль, что автор обходит молчанием причины изменения положения князей в Киеве. Это оставляет у читателя чувство неудовлетворенности. Тем более что следующая глава, посвященная Южной Руси 1200—1223 гг., вновь возвращает к вопросу, оставшемуся без ответа в предшествующей. Автор прослеживает закономерность внутриполитической жизни этих двух десятилетий, упорную борьбу соседних князей за Киев, не давая ответа на вопрос о причинах этого. Киев, несмотря на постигший его разгром половцами в 1203 г. (красочно описанный в летописи и не менее красочно — Дж. Феннелом), оставался, как показали археологические раскопки М.К. Каргера⁷⁵, крупнейшим городом. Здесь по-прежнему происходила оптовая международная торговля, отсюда по-прежнему расходились товары южного и восточного импорта⁷⁶. Доходы князя, несомненно, складывались не только из судебных, но и из торговых пошлин, как можно понять из памятника XIV в. — относящегося, впрочем, к Новгороду — «Рукописания Всеволода Мстиславича»⁷⁷.

События 1200—1223 г., определившие судьбу Суздальской земли, — последние походы Всеволода III, раздел его владений между сыновьями, смута, начавшаяся после смерти Всеволода в 1212 г., победа Константина Всеволодовича в междоусобной войне и последующее вокняжение Юрия Всеволодовича (1218) — описаны автором в летописной манере и производят впечатление беспристрастного изложения бесспорных фактов. Однако в этом рассказе сравнительно немного известий ранней Лаврентьевской летописи (1305), зато немало фактов, почерпнутых из позднейших, менее достоверных источников — гипотетического свода 1448 г. (Новгородская IV и Софийская I летописи) и Московского свода конца XV в. Так, в рассказ о разделе княжения Всеволодом III между сыновьями автор вводит описание собора, будто бы созванного Всеволодом во Владимире и состоявшего из представителей всех сословий — бояр, духовенства, купцов, дворян и «всех людей». Дж. Феннел считает этот собор «предтечей великих земских соборов XVI и XVII веков» (с. 84), и его, как и советских историков В.Т. Пашуто и Ю.А. Лимонова, ничуть не настораживает то обстоятельство, что о соборе 1211 г. молчит Лаврентьевская летопись, зато подробно повествует Московский свод конца XV в., создатели которого в последние годы жизни Ивана III имели серьезные основания конструировать исторический прецедент соборного приговора о разделе наследства великого князя, невзирая на то, что в предшествующие столетия подобные вопросы решались на основании личного княжеского завещания.

Положение Новгородской земли в 1200—1223 гг. Дж. Феннел описывает как неизменное, ибо в первые десятилетия XIII в. еще нет примет нового этапа в развитии новгородского самоуправления — договорных отношений между князем и Новгородом. Явно упрощенно проведен анализ политической подоплеки восстания 1207—1209 гг. как проявления антагонизма суздальского князя и антисуздальски настроенного посадника. Сам факт складывания различных группировок боярства, ориентировавшихся на различные группы князей, — характерная черта новгородской политической жизни того периода, когда новгородцы стали «вольны в князех». Советские историки (В.Л. Янин) расценивают итог восстания 1207—1209 гг. как победу княжеской власти над посадничеством. Однако разгром Мирошкиничей привел не только к изъятию долговых «досок»⁷⁸ и прекращению поборов в пользу посадника, — эти «доски» и, вероятно, предусмотренные и зафиксированные на них долги по уплате дани были переданы князю, поэтому новгородское восстание стало одним из этапов нормирования отношений князя и Новгорода.

По мнению Дж. Феннела, в XIII столетии Новгород терял свою привлекательность для князей: на их долю доставалось мало доходов и слишком много обязанностей по обороне города и сооружению фортификационных укреплений. Эти аргументы представляются неубедительными. Как показали новейшие исследования П.А. Раппопорта (см. Приложение 7. Археологические материалы), уже с 40-х годов XII в. князья не занимались строительством новгородских укреплений. В пользу новгородского князя отчислялась часть «полона», до 1228/29 года князь взимал пошлину, поименованную забожничье (термин неясен; В.И. Даль объясняет глагол забожить как «присвоить неправою божбою, если нет улик»⁷⁹, т. е., возможно, речь идет о судебной пошлине). Постоянным источником дохода князя оставался его домен, который недавно, уже после выхода в свет книги «Кризис средневековой Руси. 1200—1304», был локализован В.Л. Яниным на юге Шелонской пятины⁸⁰.

Рассматривая заключительный этап борьбы Ольговичей с суздальскими князьями, Дж. Феннел видит причины победы последних в изобретательности и военном искусстве Ярослава, а также в близости их переславской вотчины к Новгороду. Странно, что автор не вспомнил о высказанной им выше мысли о хлебной зависимости Новгорода от Суздаля, откуда шел на северо-запад жизненно важный поток продовольствия.

«Неистовое и, по всей видимости, бессмысленное соперничество» (с. 114) смоленских, черниговских и галицких князей, стремившихся к захвату Киева в первой трети XIII в., заставляет автора задавать недоуменные вопросы, предполагая в претендентах на киевский стол «жадность», «стремление... достичь власти над всем югом Руси» или «просто тщеславное желание занять престол в городе, все еще считавшемся матерью городов русских» (с. 114). Между тем XII—XIII столетия — это время углубления процесса феодализации. Складывание княжеского и боярского хозяйства остро ставило вопрос о рабочих руках. Пополнение числа холопов — основной группы зависимого населения — чаще всего было результатом военных походов и взятия «полона». Борьба за Киев (и Новгород) — это борьба и за пункт обмена, где поборы — дань, дар и т. д., — взимавшиеся в виде пушнины, обменивались на золото, серебро, сукно, предметы роскоши.

Повествование о монгольских походах на Русь 1223 и 1237—1240 гг. Дж. Феннел основывает на собственных изысканиях по истории текста летописных повестей о битве на Калке и Батыевом нашествии⁸¹, справедливо выделяя три различных русских версии — Лаврентьевской летописи (владимирского происхождения) Ипатьевской (южнорусской) и Новгородской I (новгородской, возможно, с использованием рязанских известий) летописей, дополняя их данные записями восточных и западных авторов — Джувейни (этот персидский хронист до сих пор мало известен нашей историографии), Рашид-ад-Дина, Ибн-Василя и доминиканских монахов. Менее убедительно поступает автор, доверяя известиям позднейшей «Повести о разорении Рязани Батыем», которую возводит к несохранившейся рязанской летописи XIII в. В данном случае Дж. Феннел опирается на совпадения статьи 1238 г. Синодального списка Новгородской I летописи и «Повести» и без обсуждения принимает аргументацию Д.С. Лихачева⁸², хотя более обоснованной представляется точка зрения В.Л. Комаровича, датировавшего «Повесть» вместе с циклом повестей о Николе Заразском XVI столетием⁸³.

Нашествия 1223 и 1237—1240 гг. Дж. Феннел, следуя нашей историографической традиции, называет «татарскими» нашествиями, что не вполне точно: верхушка ордынской знати, направлявшая поход на восток, происходила из монгольских племен, а основной этнический субстрат кочевого государства, подчинившего Русь в XIII в., составляли тюркоязыческие степные народности (преимущественно кипчаки)⁸⁴. Термин Золотая орда по отношению к государству хана Джучи и его сына Бату неудачен: в русских источниках этот термин появляется лишь в XVI в., поэтому правильнее, по нашему мнению, называть государственное образование монголов и кипчаков улусом Джучи или просто Ордой.

Рассказывая о первом появлении монгольских войск в 1223 г. Дж. Феннел приводит одно свидетельство французского хрониста — Матфея Парижского, тогда как катастрофа на Калке отозвалась в разных странах Западной Европы: о ней писали и немецкие и итальянские авторы XIII в.⁸⁵

Особый раздел 4-й главы посвящен «великим» (как почтительно именует их автор) татарским походам. Несмотря на прямые свидетельства летописей о всеобщей гибели русского населения от рук монголов («люди избиша от старьца и до сущаго младенца»), грабежах («много именья вземше») и массовых угонах в плен («овы же ведуще босы и без покровен в станы свое»), Дж. Феннел квалифицирует эти известия как «общие места, используемые в летописи для описания катастроф, ввергавших время от времени русские города в руки захватчиков» (с. 119)⁸⁶. Автор даже не пытается проверить достоверность летописных клишированных фраз данными археологии, хотя такая возможность предоставлена исследованиями М.К. Каргера, А.Л. Монгайта и других (см. Приложение 5). Прежние случавшиеся «время от времени» захваты городов — это результаты обычных междоусобных войн, которые были иными и, уж во всяком случае, не предусматривали характерного для монгольской стратегии тотального уничтожения населения захваченных территорий. Монголы Бату-хана, планировавшие поход в глубь Европы, в 1237—1240 гг. не рассматривали Русь как свое будущее владение; их заботила лишь добыча да потребность обезопасить свой правый фланг и тыл, поэтому нашествие носило чрезвычайно опустошительный характер и привело к исчезновению многих городов и сельских поселений⁸⁷.

Желание преуменьшить масштабы катастрофы заставляет автора перелицовывать летописный текст: например, о взятии Торжка сказано так: «Две недели по его стенам били осадные орудия. Из Новгорода никакой помощи не пришло, и жители Торжка «в недоумении и страсе» сдались 5 марта» (с. 121). А новгородский летописец рассказывает об обнесении города укреплениями — «тыном», о двухнедельной осаде, во время которой город обстреливался из «пороков», об «изнеможении» жителей, начинавших уже терять надежду: «Уже кто же собе бе в недоумении и страсе»; «и тако погании взяша град, изсекоша вся (убили всех) от мужеска полу и до женска, иерейский чин весь (священников) и черноризческий (монахов)»⁸⁸.

Дж. Феннел называет четыре причины поражения (автор называет его «разграблением») русских: численное превосходство монголов, более совершенная боевая стратегия и тактика кочевников, отсутствие центра руководства у русских и истощение княжеских сил предшествующими междоусобицами (с. 125). Все эти доводы давно обсуждаются в историографии, и автору не удалось сколько-нибудь углубить их анализ.

Вслед за Г.В. Вернадским (1953)⁸⁹ и Л.Н. Гумилевым (1970)⁹⁰ Дж. Феннел явно преуменьшает разрушения, причиненные русским княжествам монгольским нашествием, ставя под сомнение археологические данные об уничтожении населения, исчезновении многих городов и сел, массовых миграциях с юга в более спокойные лесные районы Северо-Восточной Руси. Эти сомнения Дж. Феннела подробно рассмотрены в приложениях, из которых следует, что монгольское нашествие 1237—1240 гг. не было «еще одним ударом степных захватчиков» (с. 130)⁹¹, а положило начало новой, необычайно тяжелой для Руси системы отношений, позднее названной «татарским игом». Впрочем, об этом иге автор упоминает с оговор; кой «так называемое» (с. 124) и делит его на два этапа: 138 лет длился «политический контроль» Орды над русскими княжествами, а 100 лет — с 1380 по 1480 г. — ханы «продолжали требовать, хотя и не всегда получали, дань от своих русских «вассалов»» (с. 124). Подобная «смягченная» концепция ордынского ига давно утвердилась в англоязычной историографии (Ф. Грехем, 1860; Дж. Куртэн, 1908)⁹², однако Дж. Феннел не учитывает сложных социально-экономических и политических перемен, последовавших на Руси после образования улуса Джучи (эти изменения не отрицаются западными учеными под влиянием работ историков евразийской школы — сравни книги Н.С. Трубецкого, Г.В. Вернадского и попытку преодоления евразийских концепций в книге Ч. Гальперина⁹³). Проблема ордынского ига значительно шире сферы политических отношений на Руси: это проблема темпов и характера исторического развития русских княжеств, вот почему Дж. Феннел, следуя своему принципу писания политической истории на основе одной разновидности первоисточников (свидетельств летописей), не имеет средств для воссоздания всей сложности феномена ига.

Вопрос о воздействии монгольского нашествия на развитие русского общества — один из самых сложных в истории Руси. Крайний недостаток источников затрудняет ответ на него, поэтому вполне возможным становится появление таких работ, в которых отрицается какое-либо воздействие нашествия на развитие Руси. Большинство историков, однако, придерживаются мнения о том, что иноземное иго задержало экономическое, социальное и политическое развитие Руси, завершение процесса складывания феодализма, возродив архаичные формы эксплуатации. Исчез целый ряд отраслей ремесленного производства: забыта техника перегородчатой эмали, производства стеклянных бус, черни, зерни, скани (художественной обработки металлов). На целое столетие прекратилось оборонное каменное строительство на Руси даже в тех городах, которые не были разорены во время нашествия.

Значительно уменьшилась численность не только городского ремесленного населения, но и низших категорий класса феодалов, отчасти и княжеско-боярской верхушки. Произошла примитивизация форм эксплуатации сельского населения. Постоянный спрос на продукты промыслов, в первую очередь охоты, способствовал их развитию в ущерб земледелию на большей части территории Руси. Замедление темпов развития феодализма проявилось и в консервации холопства (полной личной зависимости крестьян, обычно не имевших надела). В конце XIII— начале XVI вв. холопы составляли основную рабочую силу домениального хозяйства и пополнялись главным образом за счет взятых в плен в междоусобных войнах соплеменников. Замедлилась колонизация в районы финно-угорского и балтского населения на севере и востоке.

Крайне важны и долгосрочные социальные воздействия нашествия и ига. Политическая роль горожан резко упала, хотя именно горожане и выступали основной движущей силой в антимонгольских и антиордынских выступлениях. Иго способствовало упрочению двух сил — церкви, которая, согласно представлениям язычников монголов, должна была оставаться нетронутой, и княжеской власти, получившей, между прочим, в результате борьбы горожан право сбора различных налогов в пользу захватчиков — ясака (дани), хараджа (поплужного), тамги (торговой пошлины), сусуна и улуфа (корма и питья), конака (дара, почестья, гостевой пошлины), кулуш-колтка (запроса, чрезвычайного сбора по требованию хана).

Иго способствовало исчезновению веча (органа сословного представительства правящих классов), упрочению княжеской власти.

Концепция 5-й главы, посвященной деятельности Александра Невского, парадоксальна: после нашествия монголов с 1240 по 1252 г. «русские... сами решали, как им жить» (с. 136), вокняжение Александра на владимирском столе в 1252 г. знаменовало «начало новой эпохи подчинения Руси татарскому господству», «иго» началось не с нашествия, а «с того момента, как Александр предал своих братьев» (с. 149). Идеализация Александра Невского, вызывающая протест у Дж. Феннела, явно связывается автором с официально-патриотической трактовкой истории битвы на Чудском озере, особенное распространение получившей в 30-х годах текущего столетия, — сравни постановление жюри правительственной комиссии по конкурсу на лучший учебник истории СССР⁹⁴ и известный фильм С.М. Эйзенштейна. Цепь рассуждений Дж. Феннела напоминает евразийскую концепцию взаимоотношений Руси с Ордой и построения Л.Н. Гумилева, который со смертью Александра связывает освобождение Руси от ордынской власти⁹⁵, однако она никак не подтверждается источниками. Подлинная грань в русско-ордынских отношениях — «татарская» перепись 1257—1259 гг., когда ордынцы после пятнадцатилетнего взимания дани и корма с русского населения (согласно ярлыку Менгу-Тимура 1267 г., отразившему ярлык Бату-хана 1242/43—1248 гг.), а также получения многочисленных подарков, привозимых в Сарай и в Каракорум в обозах русских князей, ввели на Руси подворное обложение, требуя десятины и тамги, выполнения воинской повинности, постепенно учреждая «ямскую» (почтовую) и другие повинности. Этот экономический контроль в соединении с политическим верховенством хана, раздающего ярлыки на княжение, сковал развитие княжеств и определил особое несвободное положение Руси («царева», т. е. ханского улуса) в составе улуса Джучи.

Автор не ставит вопроса о соотношении различных социальных сил в эпоху, последовавшую за монгольским нашествием, — прежде всего княжеской власти и того, что в других странах Европы получило наименование городского патрициата. Сам факт слабого развития и неоформленности торгово-ремесленной верхушки в социальной структуре русского средневекового города и падение институтов вечевого самоуправления нужно возводить к последствиям нашествия и ига. Потеря городом его наиболее активной части — богатых ремесленников и отчасти купечества⁹⁶, разрыв традиционных экономических связей с европейскими странами, расположенными западнее Руси, не могли не сказаться самым пагубным образом на развитии русского города.

Несомненно, Дж. Феннел прав в отрицании организационных форм союза папства, ордена и империи. Вопреки мнению И.П. Шаскольского⁹⁷, формального единства западных соседей Руси не существовало, однако их идейные и практические устремления были одинаковы. Дж. Феннел, не считая реальной опасность для Руси с запада и преуменьшая тяжесть ордынского ига, утрачивает важные внешнеполитические критерии, по которым можно оценить деятельность русских князей, и в особенности Александра Невского.

Победы Александра Невского в 1240 и 1242 гг. описаны автором так, будто значение средневековых сражений зависит лишь от числа павших и захваченных в плен. Вспомним меткие слова Ф. Броделя о маленьких армиях средневековья, которые «уместились бы на ладони»⁹⁸; в битве на Липице в 1216 г. — поворотном событии в отношениях Новгорода с Суздальской землей — потери Ростиславичей и Константина Всеволодовича, по словам пристрастного летописца, составили лишь шесть человек, а в битве при Дурбе 13 июля 1260 г., где крестоносцы подверглись сокрушительному разгрому со стороны литовских войск, погибло 150 рыцарей⁹⁹. Агиографический рассказ о победах Александра прочитан автором лишь как «эпическое преувеличение... относительно мелких побед», сделанное «по лучшим агиографическим образцам» (с. 142). Однако Дж. Феннел не вспоминает о том, что «Житие» Александра — первый подобный русский образец¹⁰⁰, сформулировавший идею религиозного противостояния католическому западу и оказавший глубокое влияние на многие последующие книжные концепции борьбы Руси с внешними врагами, например на антиордынский пафос «Сказания о Мамаевом побоище» 80—90-х годов XV в.

По словам П.А. Флоренского, история имеет дело с духовными ценностями¹⁰¹, и агиографический образ Александра как истинного христианского правителя — защитника своей земли, сложившийся не позднее 1305 г., а вероятнее уже к 80-м годам XIII в., имеет самостоятельное значение в русской истории, не исчерпывающееся биографическими реалиями.

Есть ли достаточные основания для того, чтобы встать на сторону Дж. Феннела в оценке ордынской политики Александра Невского как антирусской? Неизбежным шагом представляются настойчивые поиски Александром компромисса с сарайскими ханами в условиях междоусобицы, давления на западные границы владений Александра и тяжелых последствий нашествия 1237—1240 гг. Мнение Дж. Феннела о будто бы сложившейся к 1252 г. последовательно антиордынской коалиции русских князей, расколотой политикой Александра, маловероятно, зато несомненны миротворческая цель поездки князя в Орду после восстания 1262 г., «дабы отмолить людей от беды тоя», и отсутствие ханских карательных акций против восставших после заступничества Александра, но не по причине «занятости татар» (с. 163), как полагает Дж. Феннел¹⁰².

Дж. Феннел, споря с русской и советской историографией, в целом признающей патриотический пафос политики Александра Невского, незаметно для себя черпает аргументы из арсенала своих оппонентов. Обвинение Александра в предательстве общерусских интересов опирается на позднейшее, но нередко звучащее и в нашей историографии представление о Северо-Восточной Руси XIII столетия как о «всей земле Русской» — целостном государственно-политическом организме¹⁰³. Более историчное понимание Руси XIII в. — полицентричной системы, составленной из самостоятельных княжеств, предполагает и более корректную оценку деятельности Александра Невского, управлявшего великим княжеством с осмотрительной осторожностью и заложившего основы неизбежной политики лавирования, сберегающей силы для последующего отпора Орде. Образ Александра в русской средневековой литературе не стал примером раболепства перед татарами, следовательно, Александр вполне соответствовал этикетному представлению о мудром правителе и защитнике подданных¹⁰⁴; дальнейшая трансформация понятия народа, земли в представлении об «отчине» русских государей позволила применить опыт его политики в XV столетии и даже раньше, в годы «великой замятии» (усобицы) в Сарае — например, в действиях против Орды Дмитрия Донского (1375—1380 гг.).

Кровопролитные ордынские походы на Русь 70—90-х годов XIII в. и — как результат этих походов — усиление монгольской власти над русскими княжествами — вот та опасность, которой по возможности избегал Александр Невский; Дж. Феннел, верный своей концепции, объявляет эти походы «долгосрочными последствиями политики Александра Невского» (с. 115).

Мало внимания уделяет автор анализу ордынской администрации на Руси, упоминая лишь двух ханских чиновников — ярославского и владимирского баскаков. Без исследования вопроса об эволюции ордынской фискальной системы не вполне понятными остаются причины выступления городских низов в Ростове (1289) и многочисленных ордынских «ратей», разорявших русские княжества не только вследствие междоусобицы князей (автор называет ее «огромной семейной ссорой» (с. 190), приводивших татар на Русь, но и в целях установления более прочной зависимости отдельных земель и княжеств от сарайских ханов.

Для описания смуты 1281—1304 г. Дж. Феннел употребляет неудачный термин «гражданская война» (civil war), переведенный в нашем издании как «междоусобная война» (с. 186); в данном случае автор следует, возможно, традиции английской историографии: так, Дж. Барроу (1956) и Р. Дэвис (1967) называют гражданской войной выступление баронов против короля Стефана Блуаского (1135—1154)¹⁰⁵.

Эволюция новгородских политических институтов 70—90-х годов XIII в., в частности власти посадника и князя, «блистательно трактованная», по словам Дж. Шепарда, изложена автором по материалам исследования В.Л. Янина (1962)¹⁰⁶.

Причины слабости Руси XIII столетия автор ищет не в разобщении, неизбежно вызванном развитием феодализма, и не в тяжелых последствиях нашествия 1237—1240 г. и ордынского ига, а в «консерватизме... правивших княжеских родов, нежелании и неспособности» князей «изменить устаревший... порядок» (с. 208). Иными словами, Дж. Феннел полагает, что уже существовали объективные предпосылки для движения Руси по пути централизации и лишь недостатки политической системы препятствовали этому. Единственный выход для Руси автор видит в опыте ее последующей истории: Русь должна «возродиться под руководством твердого и решительного правителя или княжеского рода, который сумел бы использовать политику татар» (с. 208). Однако, признавая за историческими процессами право на альтернативу, мы можем заметить, как в Новгороде условием расцвета было не усиление, а ослабление княжеской власти. И развитие Руси как моноцентричного государственного образования определилось лишь в XV столетии, и не как следствие правильной политики тверских и московских князей, а под влиянием иных факторов: экономического роста «отчины» сильнейших княжеских родов, упорядочения власти Орды и ее последующего распада, давления с Запада на литовско-русскую границу, осознания национально-культурного единства и т. д. Здесь были бы уместны исторические параллели, намеченные еще в «Философических письмах» П.Я. Чаадаева, сопоставившего борьбу против «власти татар в России» с Реконкистой — «изгнанием мавров из Испании» и падением Оттоманской империи¹⁰⁷ (эти параллели вновь были упомянуты в недавней книге Ч. Гальперина¹⁰⁸), однако Дж. Феннел не пользуется сравнительно-историческим методом, ибо он занимается не анализом процессов, а перечислением фактов политической борьбы, в его распоряжении материал, малопригодный для сопоставления.

Кризис средневековой Руси, каким он представляется профессору Дж. Феннелу, — закономерный этап развития русского феодализма. Неизбежный и знакомый по всем странам Европы период феодальной раздробленности совпал на Руси с иноземным нашествием. Важнейший центр, с помощью которого осуществлялся выход Руси в политический мир Южной Европы и Средиземноморья — Византия, в 1204—1261 г. оказался в руках крестоносцев. Тевтонский орден пытался запереть на собственный ключ северные ворота Руси в Европу и на Балтику. Ордынское иго, разрушения и массовый увод населения, увеличение фискального гнета ослабили русские княжества и ускорили процесс социальной дифференциации населения. Созревание русского феодализма происходило в очень трудных условиях, которые правильнее было бы описать не как кризис княжеской власти, а как общерусскую катастрофу. Преодоление последствий этой катастрофы потребовало не менее столетия, включившего в себя судьбы Ивана Калиты, митрополита Алексия, Михаила Тверского, Сергия Радонежского, Дмитрия Донского.

Плавное течение книги Джона Феннела — как мерцающая и изменчивая поверхность реки. Наблюдателю явлены внешние движения воды, но скрытыми от глаз остаются глубина потока, ложе, исток и устье. Книга возвращает читателя в классический XIX в., который соотечественник и современник профессора Феннела историк Э. Карр назвал «великой эпохой фактов»¹⁰⁹.

После выхода в свет книги А.Н. Насонова «Монголы и Русь» (1940)¹¹⁰ монография Дж. Феннела — первая попытка обобщить исследования исторической географии и политической истории русских княжеств XIII столетия. Автор превосходно ориентируется и в известиях летописных сводов XIII—XVI в., и в новейших работах советских ученых. Справившись с важнейшей из своих задач — вписать историю средневековой Руси на одну из страниц общеевропейской истории и объяснить трагическую судьбу России западному читателю, — Дж. Феннел все же не создал связной концепции эпохи феодальной раздробленности и монгольского завоевания Руси. Однако критический разбор и сцепление осмысленных или просто перечисленных в книге Дж. Феннела фактов ставят ряд вопросов, которые прежде казались решенными или несущественными, а теперь явно становятся ключевыми для нашей медиевистики. Речь идет о непроявленной логике самого процесса феодализации (сравни работы Д. Тржештика о «служебной организации» в раннефеодальном обществе у восточных славян¹¹¹) и о раздробленности как итоге первого этапа развития феодализма на Руси, об особой природе отношений русских княжеств с Ордой, об упущенной альтернативе полицентричного развития Руси, о роли отдельных институтов, в частности церкви, в формировании антиордынской коалиции, о времени создания и функционировании книжной исторической формулы¹¹² татарского ига. В решении этих проблем серьезную помощь советским историкам окажут беспристрастный анализ и выводы, полученные Дж. Феннелом в книге «Кризис средневековой Руси. 1200—1304».

* * *

Предисловие к книге дополнено автором специально для русского издания. Цитаты из русских средневековых источников передаются по упрощенной транскрипции: выносные буквы вносятся в текст, вышедшие из употребления буквы заменены на современные, «ер» (ъ) сохраняется лишь в середине слова, а также в том случае, когда он образует слог («нъ», — т.е. «но»). Заключенный в круглые скобки перевод отдельных слов и выражений внутри цитат принадлежит Дж. Феннелу или редакторам и специально не оговаривается.

Научно-справочный аппарат автора значительно расширен. К изданию приложен разнообразный вспомогательный материал — генеалогические таблицы, карты, обзоры документальных источников, данных археологии, сфрагистики, эпиграфики и краткие очерки древнерусского искусства и литературы XIII столетия, характеристика положения церкви — затем, чтобы дать читателю максимум непредвзятых сведений, дополняющих и кое-где поправляющих выводы известного западного ученого. Приложения 1, 9—11 написаны А.И. Плигузовым, 2—8 — А.Л. Хорошкевич, приложение 12 — Л.И. Лифшицем. Карты-схемы, которые были приложены к книге Дж. Феннела, опущены. Карты составлены А.И. Плигузовым и А.Л. Хорошкевич на основании карт И.А. Голубцова, В.Л. Егорова и А.В. Кузы. Иллюстрации в основном подобраны Л.И. Лифшицем. В отдельных случаях использованы материалы В.П. Даркевича.

А.Л. Хорошкевич,
А.И. Плигузов

Примечания

1. Карамзин Н.М. История государства Российского, 5-е изд. СПб., 1842, т. I, с. X.

2. Carr E.H. What is History? L., 1964, p. 44.

3. См.: Ротштейн А. Преподавание и изучение истории СССР в британских университетах. — Вопросы истории, 1957, № 5, с. 207—213; Smith R. Е. Russian History and the Soviet Union. — Comparative Studies in Society and History. An International Quaterly. Hague, 1962, vol. IV, p. 375—387; Некрасов Г.А. Основные тенденции новейшей английской науки в изучении истории СССР эпохи феодализма. — В кн.: Критика буржуазных концепций истории России периода феодализма. М., 1962, с. 7—36; Синицына Н.В. Изучение в Англии истории феодальной России. — Вопросы истории, 1968, № 4, с. 183—195.

4. У нас в стране рецензировались лишь двенадцать томов первой серии «Оксфордских славянских записок»: т. I—VI (История СССР, 1958, № 1, с. 202—213), т. VII—IX (там же, 1961, № 4, с. 30) и т. VIII—XII (Вопросы истории, 1968, № 4, с. 190—191); История СССР, 1960, № 5, с. 214—218.

5. Щапов Я.Н. «Средневековая Русь». — Вопросы истории, 1979, № 8, с. 161—164 (рецензия на I—III тома «Russia Mediaevalis» — далее RM); Бегунов Ю.К. «Древняя Русь» — новый сборник зарубежных исследований по истории и литературе, т. I. — История СССР, 1975, № 1, с. 226—228.

6. Им написаны рецензии на книги советских ученых: Истоки русской беллетристики. Под. ред. Я.С. Лурье. Л., 1970 (RM, 1973, t. 1, p. 108—110); Казакова Н.А. Очерки по истории русской общественной мысли. Первая треть XVI века. Л., 1970 (там же, р. 111—113); Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976 (RM, 1979, IV, р. 71—78); Зимин А.А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России (конец XV—XVI в.). М., 1977 (там же, р. 79—81); Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII веков. М., 1980 (RM, 1984, t. V, I, p. 184—186) и др.

7. Fеnnеll J.L.I. The Attitude of the Josephians and Trans-Volga Elders to the Heresy of the Judaizers. — The Slavonic and East European Review. Oxford, 1951, vol. 29, № 73, p. 486—509; Idem. The Dinastic crisis 1497—1502. — Slavonic and east-euroDean review, 1960, v. 39, N 92, p. 1—23.

8. Архангельский А.С. Нил Сорский и Вассиан Патрикеев. СПб., 1882, ч. I, с. 278—281.

9. Отчет профессорского стипендиата Георгия Левицкого о занятиях в 1889—1890 году. — Журналы Совета С.-Петербургской духовной академии за 1889—1890 учебный год. СПб., 1895, с. 287—345; Древности. Труды Славянской комиссии Московского археологического общества. М., 1911, т. V, протоколы, с. 32—34; Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI века. М.—Л., 1960, с. 325—331. Lilienfeld F. vоn. Nil Sorskij und seine Schriften. Berlin, 1963, S. 159—164.

10. Плигузов А.И. Вступление Вассиана Патрикеева в полемику о монастырских землях и творческая история «Собрания некоего старца». — В кн.: Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1987, с. 27—42; ср.: Белякова Е.В. Источники Кормчей Ивана Волка Курицына. — В кн.: Древнерусская литература. Источниковедение. Л., 1984, с. 75—83; Плигузов А.И. Кормчая Вассиана Патрикеева. — В кн.: Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1988.

11. Vernadsky G. The Heresy of Judaizers and the Policies of Ivan III of Moscow. — Speculum, 1933, vol. 8, № 4, p. 436—454.

12. Howlett J.R. The Heresy of the Judaizers and the Problem of the Russian Reformation. Oxford, 1976 (машинопись докторской диссертации).

13. Сочинения князя Курбского, т. I. Сочинения оригинальные. — Русская историческая библиотека. СПб., 1914, т. 31.

14. Послания Ивана Грозного. Подгот. текста Д.С. Лихачева и Я.С. Лурье. М.—Л., 1951.

15. The correspondence between prince A.M. Kurbsky and Tsar Ivan IV of Russia 1564—1579. Ed. J. L.I. Fennell. Cambridge, 1955 (second edition: 1963).

16. Некрасов Г.А. Основные тенденции новейшей английской науки, с. 15 и сл.; The Cambridge Modern History, vol. II. Cambridge, 1958, p. 534—561.

17. Fennell J.L.I. Ivan the Great of Moscow. L., 1961. Лурье Я.С. — История СССР, 1962, № 4, с. 208—210. Ср.: Grey H. — History Today. L., 1962, vol. 12, № 2, p. 142—143; Agt G. — Slavic review, 1963, vol. 23, p. 139—140; Jahrbucher fur Geschichte der Ud. SSR. 1963, Bd. 7, S. 627—632. Обзор английских рецензий на книгу см.: История СССР, 1962, № 6, с. 201—203.

18. Ср.: Лурье Я.С. Елена Ивановна, королева польская и великая княгиня литовская, как писатель-публицист. — Canadian — American Studies, 1979, vol. 13, № 1—2, p. 111—120.

19. Fennell J.L.I. Ivan the Great of Moscow, p. 354.

20. Pushkin. Selected verse. Introd. and ed. by J. Fennell with plain prose translations of each poem. Baltimore, 1964.

21. См.: Чуковский К. Онегин на чужбине. — Дружба народов, 1988, № 4, с. 246—256.

22. Fennell J. Pushkin. — Nineteenth Century Russian Literature. Studies of Ten Russian Writers. L., 1973, p. 13—66.

23. Prince Kurbsky's History of Ivan IV. Ed. by J.L.I. Fennell. Cambridge, 1965.

24. Зимин А.А., Хорошкевич А.Л. Новые зарубежные издания источников по истории феодальной России до XVIII в. — История СССР, 1965, № 5, с. 202—213. Дискуссию о датировке «Истории» см.: Auerbach J. Gedanken zur Enstehung von A.M. Kurbskys Istorija о velikom knijaze Moskovskom — Canadian-American Studies, 1979, vol. 13, № 1—2, p. 166—171.

25. Mazon A. Le Slovo d'Igor. Paris, 1940.

26. Эта работа до сих пор не опубликована; отдельные ее положения составили темы статей: Зимин А.А. Две редакции Задонщины. — Труды Московского гос. Историко-архивного ин-та. М., 1966, т. 24, с. 17—54; его же: Спорные вопросы текстологии «Задонщины». — Русская литература, 1967, № 1, с. 84—104; его же. Ипатьевская летопись и «Слово о полку Игореве». — История СССР, 1968, № 6, с. 43—64.

27. Jakobson R. The Puzzles of the Igor' — Tale on the 150th Anniversary of the First Edition. — Speculum, 1952, vol. 27, p. 59—60.

28. Лихачев Д.С. Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности. — В кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М.—Л., 1962, с. 66—69; е г о же: Когда было написано «Слово о полку Игореве»? — Вопросы литературы, 1964, № 8, с. 142—144; его же: The Authenticity of the Slovo о Polku Igoreve: A Brief Survey of the Arguments. — Oxford Slavonic Papers, 1967, vol. 13, p. 36—37.

29. Fennell J.L.I. The Slovo о Polku Igoreve: The Textological Triangle. — Oxford Slavonic Papers, 1968, New Series, vol. 1, p. 126—137.

30. Fennell J., Stоkes A. Early Russian Literature. L., 1974.

31. Статья Д.С. Лихачева была опубликована по-английски в «Оксфордских славянских записках» (1969, т. II); дополненный русский перевод см.: Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1978, с. 296—309.

32. Vernadsky G. The Mongols and Russia. New Haven, 1953.

33. Fennell J.L.I. The Emergence of Moscow. 1304—1359. L., 1968, p. 8.

34. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956; его же: Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955; Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV веках. М., 1960; Очерки русской культуры XIV—XV веков, М., 1969, ч. I; 1970, ч. II.

35. Carr E.H. What is History, p. 84.

36. Очерки Истории СССР. Период феодализма. IX—XV вв. М., 1953, с. 879—881.

37. Keenan E.L. The Kurbskii — Groznyi Apocrypha. Cambridge, Mass., 1971.

38. Скрынников Р.Г. Переписка Грозного и Курбского. Парадоксы Эдварда Кинана. Л., 1973.

39. RM, 1975, t. II, p. 188—198.

40. См.: Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Подгот. Я.С. Лурье и Ю.Д. Рыков. Л., 1979, с. 253.

41. Морозов Б.Н. Первое послание Курбского Ивану Грозному в сборнике конца XVI — начала XVII в. — АЕ за 1986 г. М., 1987, с. 277—288.

42. Fennell J. Pushkin, p. 66.

43. Fennell J. and Stokes A. Early Russian Literature. L., 1974.

44. См., например: Плигузов А.И. Памятники раннего «нестяжательства» первой трети XVI века. Автореф. канд. дис. М., 1986.

45. Handbuch der Geschichte Russlands. Wiesbaden, 1979—1981. Bd. I; Об этой книге см.: Назаренко А.В. Новые тенденции изучения истории Древней Руси в историографии ФРГ. — В кн. Культура и общество Древней Руси (X—XVII вв.). (Зарубежная историография). М., 1988, ч. I, с. 118—152.

46. В оценке стиля книги можно присоединиться к ее английскому рецензенту (Shepard J. — English Historicall Review. L., Oct. 1984, v. 99, № 393, p. 821). См. также: Матузова В.И. Феннел Д. Кризис средневековой Руси. — Культура и общество Древней Руси. с. 186—196; Howlett J.R. On the Writing of Russian History — Slavic Review, 1989, № 2.

47. Nitsсhe P. Ree.: Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, 1984, Bd. 34, Hf. 3, S. 428.

48. Пресняков А. Княжое право в Древней Руси. Очерки по истории I—XII столетий. Спб., 1909.

49. Arrignоn J.P. Usage et valeur du titre de Grand-Prince (Velikij kniaz) dans la Russie du nord-est aux XIII-e et XIV-e siècles. Bordeaux, 1979.

50. Rauсh von, G. Russland: Staatliche Einheit und nationale Vielfalt. Föderalistische Kräfte und Ideen in der russischen eseschichte. München, 1953, S. 11.

51. Назаренко А.В. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью (X—XII вв.) — Древнерусские государства, 1985, М., 1987, с. 150. Вопрос о роли родовых кланов применительно ко всей Европе рассмотрен в кн.: Heers J. Family Clans in the Middle Ages. A Study of political and social structures in urban areas. Amsterdam, 1977 (особ. p. 18—22).

52. Назаренко А.В. Родовой сюзеренитет, с. 151.

53. Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина: историко-генеалогическое исследование. М., 1981, с. 241—256; Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России (XV—XVI вв.). М., 1985, с. 32—47.

54. Ср.: Рапов О.М. К вопросу о боярском землевладении на Руси в XII—XIII вв. — В кн.: Польша и Русь. М., 1974, с. 195—202.

55. Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси. — В кн.: Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965, с. 16—20.

56. Убедительную параллель представляет аналогичный процесс в Мазовии (Руссоцкий С. Мазовецкая государственность в период феодальной раздробленности (XIII—XIV вв.). — В кн.: Польша и Русь. О механизмах разрешения феодальных конфликтов в феодально-раздробленной Франции см.: Geary P. Vivre en conflict dans une France sans etat. Typologie des mécanismes de règlement des conflicts (1050—1200). — Annales: Économies, société, civilisations, 1986, A. 41, № 5. p. 1107—1133.

57. Toynbee A. A Study of History. L., 1937, vol. 3, 145. — См.: Голдьберг А.Л. История России в кругу «локальных цивилизаций» (концепция русской истории в трудах А. Тойнби). — В кн.: Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967, с. 184—185.

58. К изучению истории. М., 1937, с. 22.

59. Всесоюзная коммунистическая партия (б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1936, ч. II, с. 324; ср. с. 322.

60. Там же, с. 326—327: «Тов. Бухарин думает, что если партия выдвинула его на пост ответственного редактора «Правды» и секретаря ИККИ и т. Томского на пост председателя ВЦСПС, то это значит, что партия передала им «Правду», ИККИ и ВЦСПС на правах мандатного управления, отказавшись от права всякой проверки их повседневной работы... Если бы это было верно, то у нас не было бы тогда единой централизованной партии, а был бы бесформенный конгломерат, состоящий из феодальных княжеств, в числе которых мы имели бы княжество «Правда», княжество ВЦСПС, княжество секретариат ИККИ, княжество НКПС, княжество ВСНХ и т. д. и т. п. Это означало бы распад единой партии и торжество «партийного феодализма»».

61. Пашуто В.Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси. — В кн.: Польша и Русь, с. 16.

62. Данилова Л.В. Изучение истории средневековой России. — В кн.: Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1985, т. V, с. 148—149.

63. Sayles G. О. The Medieval Foundations of England. L., 1950, p. 313—314, 322—323; Cronne H. The Reign of Stephan 1135—1154. Anarchy in England. L., 1970. Ср.: Якуб А.В. Проблема феодальной анархии 30—50-х годов XII в. в Англии в англо-американской историографии. — В кн.: Проблемы идейно-политической борьбы в странах Западной Европы в новое и новейшее время. Омск, 1986, с. 62—79.

64. ПСРЛ, т. 2, стб. 688.

65. В аналогичном значении, казалось бы, употреблены слова «наделити» и «наделенье» в Московском своде конца XV в. в рассказе о распре между Святославом Всеволодовичем и Олегом, сыном Святослава Владимировича, из-за Вщижа, принадлежавшего последнему из указанных князей (ПСРЛ, т. 25, с. 73). Однако в данном случае речь идет о традиционных отношениях наследства, и именно это значение имеют термины «наделити» и «наделенье».

66. НПЛ, с. 71.

67. Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988, с. 122—153.

68. Медынцева А.А. О «досках» русских летописей и юридических актов. — СА, 1985, № 4, с. 173—177.

69. НПЛ, с. 248.

70. Shepard J. Op. cit., p. 822.

71. Пашуто В.Т. Черты политического строя, с. 83—92.

72. Handbuch der Geschichte Russlands, Bd. I, S. 499.

73. Сведения об упоминаниях сел по преимуществу в Ипатьевской летописи см.: Рапов О.М. К вопросу о боярском землевладении, с. 195—202.

74. Вряд ли можно однозначно говорить о Новгородской земле как наиболее экономически развитой.

75. Каргер М.К. Древний Киев. М.—Л., 1958, т. I—II.

76. Рыбина Е.А. Археологическое изучение Новгорода. М., 1978.

77. Древнерусские княжеские уставы XI—XV вв. М., 1976, с. 160—165.

78. Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962, с. 118, прим. 75.

79. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955, т. I, с. 553.

80. Янин В.Л. Княжеский домен в Новгородской земле. — В кн.: Феодализм в России. М., 1987, с. 119—134.

81. Fennell J.L.I. The Tale of Baty's Invasion of North-East Rus' and its Reflexion in the Chronicles of the Thirteenth — Fifteenth Centuries. — RM, t. III, p. 41—78; Idem. The Tale of the Death of Vasil'ko Konstantinovic: A Study of the Sources. — Osteuropa in Geschichte und Gegenwart. Köln—Wien, 1977, S. 34—46; Idem. The Tatar Invasion of 1223: Source Problem. — Forshungen zur Osteuropaischen Geschichte. Berlin, 1980, Bd. 27, S. 18—31.

82. Лихачев Д.С. Литературная судьба Повести о разорении Рязани Батыем в первой четверти XV в. — В кн.: Исследования и материалы по древнерусской литературе. М., 1961, с. 9—22; его ж е. К истории сложения Повести о разорении Рязани Батыем. — АЕ за 1962 год. М., 1963, с. 48—51.

83. Комарович В.Л. К литературной истории Повести о Николе Зарайском. — Труды Отдела древнерусской литературы. М.—Л., 1947, т. 5, с. 57—72.

84. См.: Кононов А.Н. История изучения тюркских языков в России. 2-е изд. Л., 1982; Григорьев А.П. Официальный язык Золотой Орды в XIII—XIV вв. — Тюркологический сборник. 1977. М., 1981, с. 81—89; Благова Г.Ф. Тюркское склонение в ареально-историческом освещении. М., 1982 и др.

85. Heisterbach C. Dialogus miraculorum X. 47. Ed. J. Stange. Köln, 1851, t. II, p. 250; Germanо R.S. Chronica (zu 1223). Ed. C.A. Garufi. Bolonag, 1936—1938, p. 209 (Muratоri J.A. Rerum Italicarum scriptores. 2nd ed, vol. VII, 2); Roger aus Apulien. Carmen miserabile. С. 14. Ed. L. Juhasz. Budapest, 1938. Ср.: Куник А.А. О. походе татар в 1223 г. по Нейбургской хронике. — Уч. записки АН по 2-му и 3-му отд. СПб., 1854, т. 2, с. 760.

86. Прямо противоположную точку зрения изложил М. Маловист (Mаlоwist M. Z zagadnien wzrostu i upadku miast Imperium Mongolskiego od XIII do XV wieku. — Przeglad historyczny, t. 67, z. 4, 1976, s. 541—544).

87. Очерки по истории русской деревни X—XIII вв. М., 1956 (Труды Гос. Исторического музея, вып. 32), с. 151 и сл.

88. НПЛ, с. 76. Ср.: Черепнин Л.В. Монголо-татары на Руси (XIII в.). — В кн.: Татаро-монголы в Азии и Европе. 2-е изд. М., 1977, с. 192—196.

89. Vernadsky G. The Mongols and Russia.

90. Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. М., 1970, с. 328—329; ср. его же. Апокрифический диалог. — Нева, 1988, № 3, с. 201—207; № 4, с. 195—201.

91. Эта точка зрения Дж. Феннела не нашла поддержки у его рецензентов (Shepard J. Op. cit., p. 822; Nitsche P. Op. cit., S. 429). Дж. Шепард пишет об ударах, подобных нокауту, которые монголы наносили русским городам, и подробно характеризует археологические материалы по теме.

92. Graham F.R. The Arches and the Steppe or the Empires of Scythia: A History of Russia and Tartary. L., 1860; Curtain J. The Mongols in Russia. Boston, 1908.

93. И.Р. [Трубецкой Н.С.] Наследие Чингис-хана. Берлин, 1925; Вернадский Г. Монгольское иго в русской истории. — В кн.: Евразийский временник, 1927, т. V, с, 153—164; его же. The Mongols and Russia; Halperin C.J. Russia and the Golden Horde. Bloomington, 1985; cp. Spuler B. Ree.: Halperin Ch. J. Russia and the Golden Horde. The Mongol Impact on Medieval Russian History. Bloomington, 1985. — Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, 1986, Bd. 34, Hf. 3, S. 427; Idem. Die Religionspolitik der Mongolen. — Festschrift für Bernhard Stasiewski. Köln—Wien, 1975, S. 1—12. Sr.: Акимова О.А. Гальперин Ч. Дж. Россия и степь: Джордж Вернадский и евразийство. — В кн.: Культура и общество Древней Руси, ч. I, с. 31—51.

94. К изучению истории, с. 39. Ср.: Симонов К. Глазами человека моего поколения. — Знамя, 1988, № 4, с. 70—72.

95. Гумилев Л.Н. Поиски, с. 379. Ср.: Москвитина О.Н. Александр Невский в зеркале новейшей английской историографии. — В кн.: Критика концепций современной буржуазной историографии. Л., 1987, с. 127—134.

96. Наряду с угоном горожан имели место, вероятно, и добровольные переселения в Сарай и другие города Орды, поскольку там существовали более спокойные и стабильные условия для производства и сбыта ремесленной продукции. — См.: Malowist M. Op. cit., s. 557—560.

97. Шаскольский И.П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII—XIII вв. Л., 1978.

98. Бродель Ф. Структуры повседневности. Возможное и невозможное. М., 1986, т. I, с. 63.

99. НПЛ, с. 57, 257. Biskup M., Labuda G. Dzieje Zakonu Krzyzackiego w Prusach. Gdan'sk, 1986, S. 179—180.

100. Ср.: Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. М., 1915; Lammich M. Fürstenbiographien des 13. Jahrhunderts in den Russischen Chroniken. Köln, 1973.

101. Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. М., 1914, с. 545.

102. Ср.: Handbuch der Geschichte Russlands, Bd. I, S. 560—561.

103. Нечто аналогичное проделывает и ученик Дж. Феннела М. Димник по отношению к Михаилу Черниговскому, за что заслужил похожий упрек в отсутствии исторической перспективы при рассмотрении деятельности этого канонизированного церковью мученика (Stökl G. Ree.: Dimnik M. Michail, Prince of Chernigov and Grande Prince of Kiev 1224—1246. Toronto, 1981. — Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, Bd. 33, Hf. 4, 1985, S. 581—582).

104. Ср.: Lilienfeld von, F. Das Bild des "Heiligen Herrschers" in der alten Redaction der Vita des Aleksandr Nevskij. — Eikon und Logos. Halle (Saale), 1981, Bd. I, S. 141—154. Leitsch W. Einige Beobachtungen zum politischen Weltbild Alexander Nevskiy's. — Forschungen zur ostenropäischen Geschichte. — Wiesbaden, 1978, Bd. 25, S. 202—216.

105. Barrow G.W. С. Feudal Britain. The Complection of Medieval Kingdom. 1066—1314. L., 1956, p. 114—122; Davis R. King Stephen. L., 1967, p. 123.

106. Янин В.Л. Новгородские посадники.

107. Чаадаев П.Я. Сочинения и письма. М., 1914, т. II, с. 143.

108. Halperin Ch. Russia and the Golden Horde. Ср.: Kedourie E. The Destruction of the Ottoman Empire. L., 1956; Burns R.I. Islam and the Crusaders. Princeton, 1973; Vryonis S. Jr. The Byzantine Legacy and Ottoman Forms. — Dumbarton Oaks Papers, 1969—1970, vol. 23—24, p. 253—308; Prawer J. The Latin Kingdom of Jerusalem. L., 1972.

109. Carr E.H. What is History, p. 9.

110. Насонов А.Н. Монголы и Русь (История татарской политики на Руси). М.—Л., 1940.

111. Тржештик Д. Среднеевропейская модель государства периода раннего средневековья. — В кн.: Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. М., 1987, с. 124—133. ср.: Флоря Б.Н. «Служебная организация» у восточных славян. — Там же, с. 142—151.

112. Термин «историческая формула» применительно к средневековым книжным концепциям типа «Москва — третий Рим» предложен М.Б. Плюхановой. — См.: Бадаланова Ф.К., Плюха нова М.Б. К проблеме средневековых исторических формул. — Труды по знаковым системам. Тарту, 1989, вып. XXIII (в печати).

К оглавлению

Следующая страница