Особенности межсеньориальных отношений в период феодальной раздробленности Древней Руси XII—XIII вв.
Столетие, предшествовавшее катастрофе 1237—1240 гг., все еще остается наименее изученным с точки зрения исследования междукняжеских отношений. Для историков практически всего XIX в. оно представлялось как эпоха утери Киевом своего былого блеска и нарастающей государственной анархии. Исторические труды описывали бесконечные княжеские войны, соглашения, смену столов, браки. Едва ли не единственной концептуальной идеей, создающей некоторое подобие порядка в многообразии междукняжеских отношений, было воспринятое многими историками мнение С.М. Соловьева о вызревании новых, «государственных» начал на Севере Руси, во Владимире, в противовес старым, «родовым» началам Киевского государства.
Сегодня общественно-политические отношения XII—XIII вв. не представляются «хаосом», «анархией». Большинство исследователей склонно видеть в них определенный порядок. Современная отечественная историография квалифицирует XII—XIII вв. как период феодальной раздробленности, имманентный этап феодализма, в равной степени характерный для всех стран европейского средневековья. Выдвижение феодальной раздробленности на роль особого периода истории Руси — серьезное достижение отечественной историографии, позволившее найти социологическое обоснование многих процессов XII—XIII вв., в том числе падение роли центральной власти, политическое дробление Руси и некоторых других. Концепция феодальной раздробленности придала междукняжеским отношениям этого времени определенную историческую перспективу и системность. Однако она не решала всех вопросов. Этому мешают, в частности, воспринятые от дореволюционной историографии и все еще влиятельные идеи отсутствия в XII—XIII вв. института центральной власти, распада Руси на ряд совершенно независимых и суверенных «полугосударств-княжеств» и пр. Практически осталась вне обсуждения специфика межсеньориальных отношений середины XII — середины XIII в.
В предыдущих главах мы пытались выяснить сущность различных механизмов — юридических, идеологических, землевладельческих, — влиявших на междукняжеские отношения и вообще потестартные структуры Руси. Исследовались они как замкнутые, непересекающиеся системы. Вместе с тем это только первый — аналитический этап изучения княжеской власти. Следующий состоит в синтезировании на достигнутой основе целостного представления о междукняжеских отношениях. Настоящий раздел представляет собой такую попытку.
Период политической раздробленности Руси в домонгольское время, а отчасти и после, несмотря на социологическое тождество с общеевропейским, коренящееся в его феодальной природе, вместе с тем ощутимо отличается от последнего. Феодальная раздробленность Руси обладает рядом характерных черт, позволяющих говорить о ее типологическом своеобразии. Не будет ошибкой, если среди них назовем 1) отсутствие строгого закрепления династических прав отдельных родов на определенную территорию (так называемая мобильность князей); 2) слабая развитость отношений вассалитета-сюзеренитета; 3) недостаточная выделенность носителей высшей государственной власти из общей системы господства и неурегулированность процедуры наследования, в том числе и великокняжеской власти.
Эти типологические особенности древнерусского периода феодальной раздробленности, в сущности, замечены давно. Они только не квалифицировались как таковые. Не находя им объяснения, историки по большей части пытались обойти эти явления молчанием или же не придавать им большого значения.
Советская историография, базируясь на положении о примате экономического базиса, считает причиной наступления феодальной раздробленности развитие феодальных отношений в Киевской Руси. Но, как это ни выглядит парадоксальным, во всей обширной литературе, посвященной XII—XIII вв., при самом внимательном чтении мы не найдем работы или хотя бы мнения о том, какие же именно экономические процессы обусловили наступление раздробленности и какие из них определили ее столь очевидное своеобразие. Даже исследования, предметом непосредственного анализа которых стали общественно-экономические и политические феномены XII—XIII вв., дальше постулирования теоретически безупречного положения о дальнейшем развитии феодализма не идут1. Недостаточность такого рода доводов уже была замечена. «Экономической основой и обоснованием феодальной раздробленности считают натуральное хозяйство. Это верно как констатация факта, но никак не объясняет причин перехода от единой державы к нескольким независимым княжествам»2.
Итак, наступление феодальной раздробленности в Древней Руси и связанные с нею социально-экономические процессы традиционно объясняются развитием феодальных отношений. Традиционно же, само развитие феодализма рассматривается преимущественно в рамках выработанной еще Б.Д. Грековым и С.В. Юшковым вотчинно-сеньориальной схемы, в свою очередь почерпнутой из западноевропейской медиевистики. При таком подходе тождество экономических базисов должно предполагать к тождество надстроек со всеми вытекающими отсюда последствиями. Иначе — указанные выше особенности феодальной раздробленности, как будто не должны существовать. Однако историческая действительность представляет нам картину другого рода.
Советской историографией предпринимались попытки доказать практически полную идентичность надстроечных явлений Руси домонгольского времени западноевропейскому «эталону» на основе сравнительного метода3. В.Т. Пашуто показал существование на Руси вассалитета и некоторых других институтов феодального общества, однако нарисованная исследователем схема во многих звеньях нуждается в уточнении, в некоторых — в пересмотре. Интересующая нас задача — объяснить с точки зрения экономического быта своеобразие междукняжеских отношений — в литературе практически не ставилась.
Исследование проблем феодального землевладения в Древней Руси и отношений внутри класса земельных собственников до настоящего времени ведется в отрыве друг от друга. В то же время сами по себе они поддаются только поверхностному описанию и констатации наиболее очевидных фактов. Объяснить специфику надстроечных явлений Руси, а значит, понять их сущность и происхождение, можно только исходя из отношений землевладения: первые должны быть выведены из вторых.
Отсутствие в исторической литературе работы, которая соединяла бы исследование отношений землевладения и междукняжеских отношений, по нашему мнению, не случайно4. Этот факт со всей очевидностью показывает принципиальную несовместимость вотчинно-сеньориальной схемы эволюции феодализма на Руси и общественно-политических процессов киево-русского времени в том виде, в котором они сейчас предстают. Исходя из традиционных взглядов на экономическую жизнь Восточной Европы XII—XIII вв. объяснить особенности феодальной раздробленности не представляется возможным. Естественное следствие такого положения — изменение наших представлений о базисных процессах Древней Руси.
Древнерусский феодализм, условно определяемый как «государственный», характеризуется вырастанием землевладения непосредственно из отношений господства. Происхождение определило и существенные моменты феодальных отношений в домонгольский период, среди которых стоит указать на главнейшие: 1) государственную собственность на землю и государственный механизм распределения земельных владений; 2) доминирование «волости» как формы землевладения, близкой к бенефициальной и подчиненное значение «вотчины»; 3) господство централизованно-рентной системы эксплуатации «волости» князьями и «вотчинная» — домениальных владений. Такой взгляд на существо древнерусского феодализма позволяет, на наш взгляд, найти приемлемые подходы к исследованию междукняжеских отношений.
Первый вопрос, волнующий нас, — давно замеченная и так долго смущавшая историков подвижность князей, частая смена ими столов без какого-либо определенного порядка и отсутствие строгого закрепления их за отдельными княжескими линиями. Попытки разрешить эту проблему имеются в историографии. Хорошо известны ставшие теперь лишь памятником исторической мысли «родовая теория» С.М. Соловьева, и В.О. Ключевского, объясняющая подвижность необходимостью постоянной ротации князей в согласии с старшинством князей и старшинством столов5, а также «теория договорного права» В.И. Сергеевича и представителей «юридического направления», согласно которым никакого порядка вообще не было, занятие столов зависело от временной конъюнктуры и регулировалось исключительно договорными соглашениями и обязательствами6.
Отдавая должное попыткам дореволюционной историографии найти удовлетворительное объяснение «мобильности» князей в XI—XIII вв. следует отметить, что ею так и не был вскрыт действительный механизм, движущий социальными процессами Киевской Руси и детермирующий их. В зарубежной историографии неразрешенная проблема «мобильности» представителей княжеского рода привела к выводу об отсутствии связи правящего класса с землей, вассальных отношений, да и феодализма вообще.
К сожалению, и современная советская историческая наука не может убедительно объяснить проблему, чаще стараясь не замечать ее. Единственное специальное исследование о «мобильности» князей в домонгольский период принадлежит О.М. Рапову7. Автор справедливо показал, что «кочевой» характер княжеского сословия — один из многих мифов отечественной историографии, и степень этого явления сильно преувеличена в литературе. Основной причиной этого явления, согласно О.М. Рапову, была «жажда обогащения и власти»8.
«Мобильность» князей в XI—XIII вв. выступает в двух формах. Это — смена столов по воле великого князя и шире — вообще сюзерена, и частое изгнание князей из их владений в результате бесконечных феодальных войн. При этом как тот, так и другой путь признавался правосознанием домонгольского времени вполне законным при соблюдении некоторых условий. Совершенно очевидно, что причиной этого не могли быть просто алчность или жажда власти, это были скорее следствия, причины должны лежать глубже.
Полагаем, что действительно необычная для Западной Европы (и совершенно естественная, скажем, для Скандинавии) подвижность княжеского сословия на Руси имеет своим источником своеобразие той основной формы, в которой существовало княжеское землевладение. Волость выросла из верховной собственности государства на землю и, естественно, долгое время сохраняла с ней связь и преемственность. Поэтому волости как комплекс феодальнозависимых территорий принадлежали князю не столько как частному владельцу, сколько как суверену, облеченному государственной властью. Поэтому правом распределения волостей обладал великий князь (с течением времени — князья земель), и смена князя в Киеве всякий раз предполагала новый передел или подтверждение статус кво. Частая смена суверенов на «золотом столе», таким образом, приводила к тому, что волости предоставлялись в держание на достаточно короткий срок и, будучи неотчуждаемым пожалованием бенефициального типа, долго сопротивлялись попыткам превращения их в наследственные владения.
Такое положение обусловило и специфический характер эксплуатации земельных владений князьями — ренту — налог. Домениальные владения князя, следовательно, не обязательно территориально сопрягались с его волостью. Это способствовало тому, что князь мог легко перейти на новый стол или новую волость, практически ничего не потеряв (при условии равноценной замены). Новую волость он эксплуатировал таким же образом и зачастую столь же короткий срок.
Принадлежность земельных владений государству, по нашему мнению, объясняет и то, с какой легкостью вспыхивали на Руси усобицы. Как только князь лишался стола, он лишался и права владеть тянущими к нему волостями, и права на наделение своих вассалов. Поскольку же процедура престолонаследия в домонгольскую эпоху не была кодифицирована и допускала множественность толкований, то при благоприятном стечении обстоятельств преемником неудачливого соперника мог стать практически каждый член разветвленного рода. Практически каждый и стремился к этому (по крайней мере относительно Киева). Принадлежность земельных владений столу постоянно питала княжеские амбиции и постоянно провоцировала столкновения князей между собой. Поскольку же система государственного регулирования землевладения охватывала в той или иной степени практически все княжества, в круговорот феодальных войн втягивалось порой довольно значительное количество князей.
Таким образом, порядок во внешне беспорядочных перемещениях князей все же был, но это был не «родовой» или «договорный» порядок. «Мобильности» князей в том смысле, который придается этому выражению в историографии (т. е. хаотическое перемещение на почве отсутствия соединения правящего класса с земельными владениями) на Руси, конечно же, не было. Было государственное регулирование землевладения, по природе своей предполагающее и провоцирующее частую смену держаний.
Истоки этой системы, очевидно, лежат в происходящем на протяжении X в. «окняжении» земли и перерастании дани в феодальную ренту. Эти процессы достаточно хорошо исследованы в литературе9, и хотя происхождение не может в полной мере объяснить существо рассматриваемых вопросов, несомненно, генетически система государственного землевладения восходит именно к этим явлениям. Неслучайно, наверное, «мобильность» и сопряженные с нею усобицы становятся правилом с конца XI в., когда эта система сформировалась и стала безусловно господствующей.
Подобными же причинами объясняется и «усеченность» отношений сюзеренитета-вассалитета на Руси в XI—XIII вв. В то время как в западноевропейском феодализме мы наблюдаем разветвленность этих отношений, на Руси феодальная «лестница» имела две, максимум три ступени. Это иногда квалифицируется как неразвитость вассальных отношений, иногда приводит к полному отрицанию существования таковых. В действительности едва ли есть основания для подобных выводов. На Руси вассалитет базировался на других отношениях землевладения и, следовательно, не мог не отличаться от западноевропейского «образца».
«Укороченную» форму вассалитета предопределил все тот же государственный механизм распределения волостей. Правом раздачи земли в держание обладал великий князь, а с первой половины XII в. это право постепенно стали приобретать и князья отдельных земель. В любом из этих случаев, как правило, раздавался весь свободный фонд земель. В таких отношениях сюзереном выступал или же великий князь, или князь, сидящий на главном столе земли. Все остальные князья, правом земельных раздач не обладавшие (источники не донесли подобных сведений), но имевшие держания, — его вассалами с практически полным набором вассальных обязанностей, вплоть до вассальной присяги10. Из этой схемы, как видим, выпали бояре, и это не случайно. До второй половины XIII в. они в этом государственном механизме не участвовали. Их земельные владения, называемые в источниках «селами», «жизнью», были безусловными. По крайней мере нет данных, позволяющих утверждать обратное. Очевидно, на протяжении всего рассматриваемого периода бояре — по преимуществу придворная, служилая знать (что, впрочем, не мешало им быть также и феодалами). Тот факт, что князь по своему усмотрению мог «производить» в бояре, как нельзя лучше подкрепляет этот тезис: в 1169 г. Владимир Мстиславович, разгневавшись на собственных бояр, «рече, възрѣвъ на дѣцкыя: «А се будуть мои бояре»11. Боярин — это ступенька в придворной иерархии, но отнюдь не вассальной.
Формированию вассально-иерархических связей в среде феодалов некняжеского происхождения препятствовал и еще один фактор. Переходя в область сравнительно-историческую, мы можем здесь отметить определенное сходство с Византией. В империи складывание сложной и разветвленной системы вассальной соподчиненности разбилось о мощную стену бюрократии и центральной власти12, хотя уже с X в. заметны вассальные отношения. Надо полагать, что бюрократическая иерархия, основанная на придворной и административной службе, а не на земельных пожалованиях, вполне обеспечивала соответствующие интересы господствующего класса. По нашему мнению, подобными же обстоятельствами можно объяснить недостаточное развитие вассально-ленных отношений внутри класса древнерусских феодалов. Бояре, детские и т. д. — это, конечно же, не феодальные титулы, так как не связаны с определенными формами землевладения. Это придворные должности, получаемые во время службы при княжеском дворе. Помимо приведенного выше свидетельства 1169 г., подтвердить эту мысль может еще один красноречивый факт. В 1176 г. после убийства Андрея Боголюбского в Ростовской земле утвердились на короткий срок Ростиславичи — князья, связанные с Южной Русью. Их действия вскоре вызвали возмущение в Ростове пренебрежительным отношением к местной знати. Особенно возмутила раздача посадничества «Руським дѣдьцкимъ»13, которым по рангу не полагались такие посты, к тому же выходцы с юга без зазрения совести «грабили» местное население. Посадничество — прерогатива боярина, известия 1176 г. — уникальное свидетельство, когда установленный порядок нарушился.
Эта придворная иерархия, основанная исключительно на личной преданности и административной службе, но не на земельном пожаловании, тормозила строительство типично вассальной лестницы соподчинения в ее западноевропейской модели, но она одновременно и выполняла многие ее функции — консолидацию класса, осуществление политического господства, организацию военной службы и т. д.
Было бы, однако, упрощением полагать, что связи между феодалами некняжеского происхождения и князьями ограничивались только служебно-административными. Среди них несомненно были и вассальные. Для Западной Европы уже отмечено существование вассальных связей без земельного пожалования14. Собственно, «уже генезис сеньориально-вассальных отношений свидетельствует о том, что они возникали сплошь и рядом как чисто личные отношения покровительства, службы, верности»15. Земельное пожалование, таким образом, является не столько источником вассальных связей, сколько их следствием, притом отнюдь не единственным. Личная комменадация не обязательно сопровождалась именно земельным пожалованием: в качестве залога службы могли выступать административные права, какое-либо должностное место, право сбора налогов, денежная сумма и т. д.16. Иногда вассальные связи устанавливались путем безусловного земельного дарения17.
Видимо, отношения Рюриковичей и боярства были аналогичны. В них проявилось сложное переплетение типично вассальных, административных и экономических связей, попытки же свести отношения князей и бояр к какой-то однозначной схеме приводят к неразрешимым противоречиям18. Но двигателем вассальных отношений, их стержнем и конечной целью был князь. Поскольку же князья были субъектами государственного механизма землевладения, предполагавшего только один акт наделения, княжеский вассалитет принимал преимущественно двухчастную структуру.
В прямой связи с этим вопросом находится вопрос об отсутствии на Руси многообразной феодальной титулатуры. Как известно, на Руси XI—XIII вв. существовало только два титула — «князь» применительно ко всем членам дома Рюрика и «великий князь» применительно к владетелю Киева (спорадически, правда, употреблялся и титул «царь», «цесарь»). Когда процессы феодального дробления зашли достаточно далеко, наблюдаются попытки князей отдельных земель узурпировать великокняжеский титул (владимирские князья, возможно, черниговские). Но, в сущности, в таком отсутствии «развитой» титулатуры нет ничего удивительного. При господстве государственного феодализма сама эта система двухчастного вассалитета создавала условия, при которых не ставился вопрос о других формах титулатуры, в них просто не возникало необходимости. Поэтому попытки присвоения великокняжеского титула правителями других земель-княжеств представляются показательными: в рамках государственной системы землевладения наиболее могущественные князья стремились перехватить у киевского князя право на личное наделение вассалов в пределах своей земли. Именно это делало необходимым принятие и титула, равного титулу киевского князя, в котором конституировались бы и равные владельческие права. Пока великий киевский князь имел право на наделение и распределение земельных владений по всей территории государства вне зависимости от границ отдельных земель, до тех пор ни один другой князь не нуждался и не помышлял о равном с ним титуле. Когда такое преимущественное право киевский князь утратил, появилась (в глазах князей некоторых земель) необходимость лишить его и исключительного права на владение титулом «великого князя».
Таким образом, сами отношения землевладения в Киевской Руси создавали условия для существования только двух титулов. Отсутствие в домонгольский период большего их количества — не признак неразвитости феодальных отношений в Киевском государстве, а отражение двухступенчатого вассалитета, порожденного той специфической формой землевладения, которая господствовала в XI—XIII вв.
В определенной зависимости от отношений землевладения находится и явление, в немалой степени способствовавшее той своеобразной форме, в которой проявилась на Руси феодальная раздробленность. Явление это — неурегулированность процедуры наследования государственной власти, в том числе и высшей — Киевского стола. Здесь, видимо, сыграло роль несколько факторов. Немаловажное значение имело идеологическое учение о «родовом владении» Рюриковичей Русской землей, согласно которому монопольным правом владения и государственной власти обладали только представители одного рода. Это учение оказало влияние на широкое распространение «семейной» терминологии в междукняжеских отношениях, признание за каждым из представителей рода права на надел и т. д. Генетически это учение связано с явлением, получившим в самое последнее время название «родовой сюзеренитет»19. При «родовом сюзеренитете» преимущество в наследований отдавалось не сыну умершего князя, а его братьям.
Однако, по нашему мнению, вывод о существовании на Руси подобной формы государственного управления, унаследованной от варварского общества и широко распространенной в Европе20, не вполне объясняет достаточно долгое отсутствие на Руси (собственно, на протяжении всего рассматриваемого периода) кодификации процедуры наследования. Утверждение «родового сюзеренитета» как существа междукняжеских отношений, а не их формы мало способствует исследованию форм государственного строя как конца XI в., на котором А.В. Назаренко заканчивает его существование, так и XII—XIII вв. Последовавшие за XI в. столетия не внесли в форму государственного управления ничего нового.
Нет необходимости специально обосновывать тезис, что прогрессирующие феодальные отношения рано или поздно подорвали бы основы существования «родового сюзеренитета» изнутри, отбросив сдерживающую их форму (в Западной Европе, собственно, так и произошло). Поскольку на Руси наблюдается обратная картина, это значит, что оставались экономические основы для сохранения существующего порядка. Такой основой, по нашему мнению, выступила система государственного феодализма. Именно она питала «родовую доктрину», позволяя реально наделить каждого представителя княжеского рода, даже в те времена, когда их количество достигало весьма внушительной цифры. При этом централизованно-рентная форма эксплуатации волостей не создавала реальной угрозы чрезмерного дробления земельных наделов. Это дробление, безусловно, происходило, но оно не достигало той критической величины, за которой «воспроизводство феодалом себя» становилось бы невозможным.
Вывод, к которому мы с необходимостью приходим, — на Руси не существовало условий, подобных западноевропейским, делающих необходимым возникновение процедуры наследования, отличной от «сеньората». Существо феодальных отношений XII—XIII вв., несомненно, развивавшихся, не способствовало развитию новых форм междукняжеских отношений. Справедливости ради следует сказать, что эта тенденция не была единственной. На протяжении всего существования Киевского государства заметно стремление к единодержавию и наследованию власти старшим сыном, но доминирующей оставалась все же первая тенденция. Поскольку для феодализма характерно соединение землевладения с властью, это не могло не коснуться и высшей государственной власти, престолонаследия, доступ к которому во весь домонгольский период, как и несколько позднее, не был ограничен представителями какого-либо одного семейства или княжеской линии. Отсутствие майората в наследовании земельных владений спровоцировало отсутствие наследования княжеских столов по прямой, нисходящей линии.
С учетом сказанного, представляется возможным по-новому взглянуть на сущность феодальной раздробленности, ее причины и датировку этого процесса.
В историографии часто смешиваются дробление феодального иммунитета и дробление политического суверенитета. Возможно, такое положение унаследовано от дореволюционной историографии, для которой феодализм на русских землях не существовал вообще. Таким образом, и в современной историографии, несмотря на утверждения о примате экономических отношений, время наступления феодальной раздробленности определяется по датам политической истории, по существу (что уже отмечено в литературе), случайным21. И если в настоящий момент таковой датой считается 1132 г., то никакими разумными доводами невозможно обосновать, чем этот год отличался от предшествовавшего и что в этом году случилось поворотного в истории государства, кроме смерти великого князя Мстислава?
Причины наступления раздробленности лежат гораздо глубже княжеских усобиц и личной силы или слабости конкретных киевских князей. Представляется, что исследование этой проблемы возможно только в рамках концепции государственного феодализма.
На протяжении всего XI в. Киев сохранил свою безусловную власть над всеми русскими землями, редкие случаи отложения земель от великокняжеского стола, в общем, быстро подавлялись. Ту же картину наблюдаем и в первой трети следующего века. И Святополк, и Мономах, и его сын Мстислав обладали непререкаемым авторитетом, наделяли остальных князей, подавляли их своеволие, лишая их и столов, и свободы. Эта политическая власть Киева над восточнославянскими землями базировалась на исключительном праве его князя распределять между остальными князьями земельные владения на всей территории государства.
Однако уже в 30-е годы XII в. киевский князь начинает постепенно утрачивать такое преимущественное право. Князья отдельных земель начинают претендовать на собственное наделение вассалов в пределах подвластных им земель. Происходит дробление иммунитетных прав, распределение их между большим количеством князей, суживается сфера «землевладельческих» прав великого князя верховная собственность Киева на землю начинает ограничиваться территорией Южной и Центральной Руси.
В 1140 г. Андрей Владимирович уже оспаривал право великого князя Всеволода Ольговича на распоряжение Переяславской землей: «Оже ти, брате, не досыти волости, всю землю Рускую дьржачи, а хочеш сея волости, а убивъ мене, а тобѣ волость, а живъ не иду изъ своеи волости»22. Но все же в 30—60-х годах Киев сохранял контроль над землевладением Переяславского, Черниговского, Волынского, Смоленского столов. При наличии военной силы Киев мог садить князей и в землях, уже достаточно далеко от него отошедших, например, Галицкой, Новгородской.
Однако уже в период правления в Киеве великого князя Всеволода Ольговича наблюдается заметное сокращение территорий, которые он мог раздавать как волости. В его распоряжении были Владимир, пожалованный им Изяславу Мстиславичу, Туров, отданный сыну Святославу23, кроме того, в личном владении Всеволода была практически вся Черниговская земля, включая Вятичскую волость24, распоряжался Всеволод и Переяславлем25. К этому необходимо добавить собственно Киевскую землю.
Таким же объемом, то сокращавшимся, то увеличивавшимся за счет земли, из которой вышел великий князь, располагали и последующие киевские владетели — Изяслав Мстиславич, Юрий Долгорукий, Ростислав Мстиславич, Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич.
Таким образом, количество земель, раздаваемых непосредственно из Киева начиная с 30-х годов XII в. в значительной степени сократилось за счет перехвата этих прав князьями земель. Уже в 1135 г. Юрий Долгорукий, княживший в Суздале, попытался по собственной инициативе обменять у Ярополка Владимировича свои владения на переяславские: он «вда Суждаль и Ростовъ, и прочюю волость свою, но не всю»26. Обмен, правда, так и не состоялся.
Гораздо отчетливее эта тенденция проявляется с конца 50-х годов XII в. Под 1159 г. читаем: «иде Рогъволодъ Борисовичъ от Святослава от Ольговича искать сѣебе волости..., зане не створиша милости братья его, вземше под ним волость его»27. Святослав Ольгович, от которого «ушел» Рогволд (следовательно, был его прямым вассалом) в тот год сидел на Черниговском столе. Именно он наделил Рогволда и, надо полагать, в своей земле.
В 1165 г., когда обидчик Рогволда Борисовича Святослав Ольгович умер, его сын Олег и Святослав Всеволодович — князь Новгород-Северский делят наследство — Черниговскую землю — совершенно не оглядываясь на киевского князя. Более того, Святослав при заключении договора обещает (в случае получения черниговского стола) наделение своих двоюродных братьев: «Реклъ бо бяше Всеволодичь, хрестъ цѣлуя: «А брата ти наделю Игоря и Всеволода»28. Это сказано с полным осознанием своего права. Как видим, с течением времени даже князья наиболее контролируемых Киевом земель приобретают возможность собственного наделения и реализуют ее.
Правители более отдаленных от Киева земель чувствовали себя еще независимее. Во внутренних делах своей земли (за исключением времен политической нестабильности и кризисов) они ощущали себя полновластными хозяевами, практически не считаясь с Киевом в распределении волостей. Наиболее же могущественные из них позволяли себе распределять земельные владения даже в пределах других земель, временно входящих в их сферу влияния. Так, в 1180 г. рязанские Глебовичи Всеволод и Владимир жаловались Всеволоду Большое Гнездо: «Ты господинъ, ты отець. Брат наю старѣиший Романъ унимаеть волости у наю»29. Всеволод, войдя в Рязанскую землю, «омирил» своих вассалов, «роздавъ имъ волость ихъ, комуждо по старѣишинству»30.
Приведенные примеры далеко не полны, но они с достаточной убедительностью фиксируют процесс перехода Руси к феодальной раздробленности. Сущность этого процесса состояла в обретении князьями земель и в полном объеме прав на наделение в границах подвластной им территории. Вслед за этим последовало дробление политического суверенитета с ограничением властвования великого князя за пределами «Русской земли». Эта тенденция вполне отчетливо обозначилась уже в 30-х годах XII в. и стала безусловно господствующей к 60-м годам. Но было бы ошибочным полагать, что сам процесс начался только с этого времени, его начало — в предыдущем, XI веке. Феодальное дробление не было единовременным актом, начавшимся и совершившимся в каком-то одном, например 1132 г., это был процесс, растянувшийся на многие десятилетия. Он, однако, не привел к государственной деструкции. Государственное тело Руси, помимо прочего, было объединено вассально-сюзеренными связями, ставшими к середине XIII в. только более разветвленными и менее прочно связанными с центром.
Примечания
1. См. напр.: Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси. — С. 11—76; Пашуто В.Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси // Польша и Русь Черты общности и своеобразия в историческом развитии Руси и Польши XII—XIV вв. — М. 1974. — С. 9—17; Черепнин Л.В. Пути и формы политического развития русских земель XII — начала XIII в. // Там же. — С. 23—50.
2. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. — М., 1982. — С. 470.
3. Пашуто В.Т. Черты политического строя древней Руси. — С. 11—126.
4. Единственная работа подобного рода представляет собой, по существу, рецензию. См.: Милов Л.В. О специфике феодальной раздробленности на Руси: (По поводу книги А.В. Кучкина «Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв.») // История СССР. — 1986. — № 2. — С. 410—446. Автор считает, что раздробленность коренится в специфике извлечения прибавочного продукта — централизованной ренте-налоге. Всяческие дробления территории государства направлены на извлечение такой ренты. Согласно автору, князья наследовали не земельные владения, ренту с обязательным суверенитетом («полной гарантией»). Подобного же мнения придерживается и В.А. Рогов, полагающий, что государственная эксплуатация путем дани, сосредоточенная в руках князей, и была основной экономической причиной раздробленности, ввиду чего «условия для политической раздробленности созрели раньше, чем на историческую авансцену вышло широкой массой частное землевладение феодалов» (Рогов В.А. К вопросу о развитии княжеской власти на Руси. — С. 70). Это правильно, но отчасти. Дело в том, что даже тогда, когда частное землевладение (боярское) «вышло широкой массой на авансцену», оно абсолютно не влияло на процесс дробления политического суверенитета, исключительное право на который принадлежало представителям княжеского сословия. Условия для политической раздробленности всегда созревают раньше указанной В.А. Роговым черты, тенденция к дроблению имманентно присуща феодализму с момента его возникновения. Вопрос должен заключаться в другом: в определении момента, когда эта тенденция перевешивает возможности центральной власти.
5. Соловьев М.С. История России с древнейших времен. — М., 1959. — Т. 1/2; Ключевский В.О. Курс русской истории. — Т. 1.
6. Сергеевич В. Древности русского права. — Т. 2. — Вече н князь Советники князя. — 3-е изд. — Спб., 1908. См. также другие труды В.И. Сергеевича, мнение которого было достаточно влиятельным в среде историков древнего права. См., напр.: Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. — 4-е изд. испр. и доп. — Спб., 1912.
7. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси. — С. 206—214.
8. Там же. — С. 211.
9. Юшков С.В. Эволюция дани в феодальную ренту в Киевском государстве X—XI веках // Историк-марксист. — 1936. — № 6; Довженок В.И. О некоторых особенностях феодализма в Киевской Руси // Исследования по истории славянских и балканских народов. — М., 1972.
10. Подробнее отношения вассалитета рассмотрены в: Пашуто В.Т. Черты политического строя древней Руси. — С. 51—68.
11. ПСРЛ. — Т. 2. — Стб. 536.
12. Удальцова З.В., Осипова К.А. Отличительные черты феодальных отношений в Византии (постановка проблемы) // Византийский временник. — 1974. — Т. 38. — С. 10—17.
13. ПСРЛ. — Т. 1. — Стб. 374.
14. Бессмертный Ю.Л. Система внутриклассовых отношений. — С. 151—153.
15. Гуревич А.Я. Указ. соч. — С. 54.
16. Там же. — С. 55—56.
17. Бессмертный Ю.Л. Указ. соч—С. 153.
18. Подобный пример — статья М.Б. Свердлова. См.: Свердлов М.Б. Генеалогия в изучении класса феодалов на Руси XI—XIII вв. // Вспомогательные исторические дисциплины. — Л., 1979. — Т. 11. — С. 222—237. «Основа высокого положения этих людей (бояр. — Авт.) была служба князю» (С. 233). «Экономическая и социальная стабильности боярства была причиной его относительной самостоятельности по отношению к князьям и княжеской службе» (С. 234).
19. Назаренко А.В. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью (X—XI вв.) // Древнейшие государства на территории СССР. 1985. — М., 1986. — С. 150.
20. Там же. — С. 151.
21. Толочко П.П. Киев и киевская земля в эпоху феодальной раздробленности XII—XIII вв. — Киев, 1980. — С. 7.
22. ПСРЛ. — Т. 2. — Стб. 305.
23. Там же. — Стб. 310.
24. Там же. — Стб. 310—311.
25. Там же. — Стб. 310.
26. Там же. — Т. 1. — Стб. 302.
27. Там же. — Т. 2. — Стб. 493.
28. Там же. — Стб. 524.
29. Там же. — Т. 1. — Стб. 387.
30. Там же. — Стб. 388.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |