Феодальный замок XI—XII вв.

Первые укрепленные усадьбы, обособленные от окружающих их простых жилищ и иногда возвышающиеся над ними на холме, относятся еще к VIII—IX вв. По скудным следам древней жизни археологам удается установить, что обитатели усадеб жили несколько иной жизнью, чем их односельчане: в усадьбах чаще встречаются оружие и серебряные украшения.

Главным отличием была система стройки. Усадьба-городище строилась на холме, подножье которого было окружено 100—200 небольших хаток-землянок, в беспорядке разбросанных вокруг. Замок же представлял собой маленькую крепостицу, образованную несколькими деревянными срубами, поставленными вплотную друг к другу по кругу; круговое жилище (хоромы) служило одновременно и стенами, окаймлявшими небольшой двор. Здесь могло проживать 20—30 человек. Был ли это родовой старейшина со своими домочадцами или «нарочитый муж» с челядью, собиравший полюдье с населения окрестных деревень, — сказать трудно. Но именно в такой форме должны были рождаться первые феодальные замки, именно так должны были выделять себя из среды земледельцев первые бояре, «лучшие мужи» славянских племен. Крепость-замок была слишком мала для того, чтобы укрыть в своих стенах в годину опасности всех обитателей поселка, но вполне достаточна, чтобы господствовать над поселком. Все древнерусские слова, обозначающие замок, вполне подходят к этим маленьким круглым крепостицам: «хоромы» (сооружение, построенное по кругу), «двор», «град» (огражденное, укрепленно, е место).

Софийский собор в Новгороде. 1045 г.

Тысячи таких дворов-хором стихийно возникали в VIII—IX вв. по всей Руси, знаменуя собой рождение феодальных отношений, вещественное закрепление племенными дружинами достигнутого ими преимущества. Но только через несколько столетий после появления первых замков мы узнаем о них из юридических источников — правовые нормы никогда не опережают жизни, а появляются лишь в результате жизненных требований.

В XI в. явно обозначились классовые противоречия, и князья озаботились тем, чтобы их княжьи дворы, хоромы и амбары были надежно ограждены не только военной силой, но и писаным законом. На протяжении XI в. создается первый вариант русского феодального права, известной Русской Правды. Она складывалась на основе тех древних славянских обычаев, которые существовали уже много веков, но в нее вплетались и новые юридические нормы, рожденные феодальными отношениями. Долгое время взаимоотношения между феодалами и крестьянами, отношения дружинников между собой и положение князя в обществе определялись изустным, неписаным законом — обычаями, подкрепленными реальным соотношением сил.

Насколько мы знаем это древнее обычное право по записям этнографов XIX в., оно было очень разветвленным и регламентировало все стороны человеческих взаимоотношений: от семейных дел до пограничных споров.

Запись-граффити на стене Софийского собора в Киеве о смерти «цесаря нашего» Ярослава Мудрого 20 февраля 1054 г.

Внутри маленькой замкнутой боярской вотчины долгое время не было еще потребности в записывании этих устоявшихся обычаев или тех «уроков» — платежей, которые ежегодно шли в пользу господина. Вплоть до XVIII в. подавляющее большинство феодальных вотчин жило по своим внутренним неписаным законам.

Запись юридических норм должна была начаться прежде всего или в условиях каких-то внешних сношений, где «покон русский» сталкивался с законами других стран, или же в княжеском хозяйстве с его угодьями, разбросанными по разным землям, с его разветвленным штатом сборщиков штрафов и дани, непрерывно разъезжавших по всем подвластным племенам и судивших там от имени своего князя по его законам.

Первые отрывочные записи отдельных норм «русского закона» возникали, как мы уже видели на примере Устава Ярослава Новгороду, по частным случаям, в связи с какой-либо особой надобностью и совершенно не ставили перед собой задач полного отражения всей русской жизни. Еще раз приходится отметить, как глубоко неправы были те буржуазные историки, которые, сопоставляя разновременные части Русской Правды, механически делали из сопоставлений прямые выводы: если о каком-либо явлении в ранних записях еще не говорится, то, значит, и самого явления еще не было в действительности. Это крупная логическая ошибка, основанная на устаревшем представлении, что будто бы государственная и общественная жизнь формируется во всех своих проявлениях лишь в результате законов, изданных верховной властью как волеизъявление монарха.

Купчая запись на землю Бояна, которую покупает вдова князя Всеволода при 12 свидетелях. Написана на стене Софийского собора. Начало XII в.

На самом же деле жизнь общества подчинена закономерности внутреннего развития, а законы лишь оформляют давно существующие взаимоотношения, закрепляя фактическое господство одного класса над другим.

К середине XI в. обозначились острые социальные противоречия (и прежде всего в княжеской среде), которые привели к созданию княжеского домениального закона, так называемой Правды Ярославичей (примерно 1054—1072 гг.), рисующей княжеский замок и его хозяйство. Владимир Мономах (1113—1125 гг.) после киевского восстания 1113 г. дополнил этот закон рядом более широких статей, рассчитанных на средние городские слои, а в конце его княжения или в княжение его сына Мстислава (1125—1132 гг.) был составлен еще более широкий по охвату свод феодальных законов — так называемая Пространная Русская Правда, отражающая не только княжеские, но и боярские интересы. Феодальный замок и феодальная вотчина в целом очень рельефно выступают в этом законодательстве. Трудами советских историков С.В. Юшкова, М.Н. Тихомирова и особенно Б.Д. Грекова подробно раскрыта феодальная сущность Русской Правды во всем ее историческом развитии более чем за столетие.

Б.Д. Греков в своем известном исследовании «Киевская Русь» так характеризует феодальный замок и вотчину XI в.:

«...В Правде Ярославичей обрисована в главнейших своих чертах жизнь вотчины княжеской.

Центром этой вотчины является «княж двор»... где мыслятся прежде всего хоромы, в которых живет временами князь, дома его слуг высокого ранга, помещения для слуг второстепенных, разнообразные хозяйственные постройки — конюшни, скотный и птичий дворы, охотничий дом и др....

Во главе княжеской вотчины стоит представитель князя — боярин-огнищанин. На его ответственности лежит все течение жизни вотчины и, в частности, сохранность княжеского вотчинного имущества. При нем, по-видимому, состоит сборщик причитающихся князю всевозможных поступлений — «подъездной княж...» надо думать, в распоряжении огнищанина находятся тиуны. В «Правде» назван также «старый конюх», т. е. заведующий княжеской конюшней и княжескими стадами.

Все эти лица охраняются 80-гривенной вирой, что говорит об их привилегированном положении. Это высший административный аппарат княжеской вотчины. Дальше следуют княжие старосты — «сельский и ратайный». Их жизнь оценивается только в 12 гривен... Таким образом, мы получаем право говорить о подлинной сельскохозяйственной физиономии вотчины.

Эти наблюдения подтверждаются и теми деталями, которые рассыпаны в разных частях Правды Ярославичей. Тут называются клеть, хлев и полный, обычный в большом сельском хозяйстве ассортимент рабочего, молочного и мясного скота и обычной в таких хозяйствах домашней птицы. Тут имеются кони княжеские и смердьи (крестьянские), волы, коровы, козы, овцы, свиньи, куры, голуби, утки, гуси, лебеди и журавли.

Не названы, но с полной очевидностью подразумеваются луга, на которых пасется скот, княжеские и крестьянские кони.

Рядом с сельским земледельческим хозяйством мы видим здесь также борти, которые так и названы «княжими», «а в княже борти 3 гривне, либо пожгуть, либо изудруть».

«Правда» называет нам и категории непосредственных производителей, своим трудом обслуживающих вотчину. Это рядовичи, смерды и холопы... Их жизнь расценивается в 5 гривен.

Мы можем с уверенностью говорить о том, что князь время от времени навещает свою вотчину. Об этом говорит наличие в вотчине охотничьих псов и обученных для охоты ястребов и соколов...

Первое впечатление от Правды Ярославичей, как, впрочем, и от Пространной Правды, получается такое, что изображенный в ней хозяин вотчины с сонмом своих слуг разных рангов и положений, собственник земли, угодий, двора, рабов, домашнего скота и птицы, владелец своих крепостных, обеспокоенный возможностью убийств и краж, стремится найти защиту в системе серьезных наказаний, положенных за каждую из категорий деяний, направленных против его прав. Это впечатление нас не обманывает. Действительно, «Правды» защищают вотчинника-феодала от всевозможных покушений на его слуг, на его землю, коней, волов, рабов, рабынь, крестьян, уток, кур, собак, ястребов, соколов и пр.»¹

Археологические раскопки подлинных княжеских замков полностью подтверждают и дополняют облик «княжьего двора» XI в.

Экспедиция Б.А. Рыбакова в течение четырех лет (1957—1960 гг.) раскалывала замок XI в. в Любече, построенный, по всей вероятности, Владимиром Мономахом в ту пору, когда он был черниговским князем (1078—1094 гг.) и когда Правда Ярославичей еще только начала действовать.

Славянское поселение на месте Любеча существовало уже в первые века нашей эры. К IX в. здесь возник небольшой городок с деревянными стенами. По всей вероятности, именно его и вынужден был брать с бою Олег на своем пути в Киев в 882 г. Где-то здесь должен был быть двор Малка Любечанина, отца Добрыни и деда Владимира I.

Раскопки замка Владимира Мономаха в Любече (конец XI в.)

На берегу днепровского затона была пристань, где собирались «моноксиды», упомянутые Константином Багрянородным, а неподалеку, в сосновой корабельной роще, — урочище «Кораблище», где могли строиться эти однодеревки. За грядою холмов — курганный могильник и место, с которым предание связывает языческое святилище.

Среди всех этих древних урочищ возвышается крутой холм, до сих пор носящий название Замковой горы. Раскопки показали, что деревянные укрепления замка были построены здесь во второй половине XI в. Могучие стены из глины и дубовых срубов большим кольцом охватывали весь город и замок, но замок имел и свою сложную, хорошо продуманную систему обороны; он был как бы кремлем, детинцем всего города.

Замковая гора невелика: ее верхняя площадка занимает всего лишь 35×100 м, и поэтому все строения там были поставлены тесно, близко друг к другу. Исключительно благоприятные условия археологического исследования позволили выяснить основания всех зданий и точно восстановить количество этажей в каждом из них по земляным потолочным засыпкам, рухнувшим во время пожара 1147 г.

Замок отделялся от города сухим рвом, через который был перекинут подъемный мост. Проехав мост и мостовую башню, посетитель замка оказывался в узком проезде между двумя стенами; мощенная бревнами дорога вела вверх к главным воротам крепости, к которой примыкали и обе стены, ограждавшие проезд.

Ворота с двумя башнями имели довольно глубокий тоннель с тремя заслонами, которые могли преградить путь врагу. Пройдя ворота, путник оказывался в небольшом дворике, где, очевидно, размещалась стража; отсюда был ход на стены, здесь были помещения с маленькими очагами на возвышениях для обогрева замерзшей воротной стражи и около них небольшое подземелье, являвшееся, очевидно, «узилищем» — тюрьмой. Слева от мощеной дороги шел глухой тын, за которым было множество клетей-кладовых для всевозможной «готовизны»: тут были и рыбные склады, и «медуши» для вина и меда с остатками амфор-корчаг, и склады, в которых не осталось никаких следов хранившихся в них продуктов. В глубине «двора стражи» возвышалось самое высокое здание замка — башня (вежа). Это отдельно стоящее, не связанное с крепостными стенами сооружение являлось как бы вторыми воротами и в то же время могло служить в случае осады последним прибежищем защитников, как донжоны западноевропейских замков. В глубоких подвалах любечского донжона были ямы-хранилища для зерна и воды. (См. план на с. 424).

Любечский замок. Реконструкция Б.А. Рыбакова

Вежа-донжон была средоточием всех путей в замке: только через нее можно было попасть в хозяйственный район клетей с готовизной; путь к княжескому дворцу лежал тоже только сквозь вежу. Тот, кто жил в этой массивной четырехъярусной башне, видел все, что делается в замке и вне его; он управлял всем движением людей в замке, и без ведома хозяина башни нельзя было попасть в княжеские хоромы.

Судя по великолепным золотым и серебряным украшениям, спрятанным в подземелье башни, хозяин ее был богатым и знатным боярином. Невольно на память приходят статьи Русской Правды об огнищанине, главном управителе княжеского хозяйства, жизнь которого ограждена огромным штрафом в 80 гривен (4 кг серебра!). Центральное положение башни в княжьем дворе соответствовало месту ее владельца в управлении им. За донжоном открывался небольшой парадный двор перед огромным княжеским дворцом. На этом дворе стоял шатер, очевидно, для почетной стражи, здесь был потайной спуск к стене, своего рода «водяные ворота».

Паникадило-хорос XII в. Киев

Дворец был трехъярусным зданием с тремя высокими теремами. Нижний этаж дворца был разделен на множество мелких помещений; здесь находились печи, жила челядь, хранились запасы. Парадным, княжеским, был второй этаж, где имелась широкая галерея — «сени», место летних пиров, и большая княжеская палата, украшенная майоликовыми щитами и рогами оленей и туров. Если Любечский съезд князей 1097 г. собирался в замке, то он должен был заседать в этой палате, где можно было поставить столы примерно на сто человек.

В замке была небольшая церковь, крытая свинцовой кровлей. Стены замка состояли из внутреннего пояса жилых клетей и более высокого внешнего пояса заборол; плоские кровли жилищ служили боевой площадкой заборол, пологие бревенчатые сходы вели на стены прямо со двора замка. Вдоль стен были вкопаны в землю большие медные котлы для «вара» — кипятка, которым поливали врагов во время штурма. В каждом внутреннем отсеке замка — во дворце, в одной из «медуш» и рядом с церковью — обнаружены глубокие подземные ходы, выводившие в разные стороны от замка. Всего здесь, по приблизительным подсчетам, могло проживать 200—250 человек. Во всех помещениях замка, кроме дворца, найдено много глубоких ям, тщательно вырытых в глинистом грунте. Вспоминается Русская Правда, карающая штрафами за кражу «жита в яме». Часть этих ям могла, действительно, служить для хранения зерна, но часть предназначалась и для воды, так как колодцев на территории замка не найдено. Общая емкость всех хранилищ измеряется сотнями тонн. Гарнизон замка мог просуществовать на своих запасах более года; судя по летописи, осада никогда не велась в XI—XII вв. долее шести недель, следовательно, Любечский замок Мономаха был снабжен всем с избытком.

Любечский замок являлся резиденцией черниговского князя и полностью был приспособлен к жизни и обслуживанию княжеского семейства. Ремесленное население жило вне замка, как внутри стен посада, так и за его стенами. Замок нельзя рассматривать отдельно от города.

О таких больших княжеских дворах мы узнаем и из летописи: в 1146 г., когда коалиция киевских и черниговских князей преследовала войска северских князей Игоря и Святослава Ольговичей, под Новгородом-Северским было разграблено Игорево сельцо с княжеским замком, «идеже бяше устроил двор добре. Бе же ту готовизны много в бретьяницах и в погребех вина и медове. И что тяжкого товара всякого до железа и до меди — не тягли бяхуть от множества всего того вывозити». Победители распорядились грузить все на телеги для себя и для дружины, а потом поджечь замок.

Любеч достался археологам после точно такой же операции, произведенной смоленским князем в 1147 г. Замок был ограблен, все ценное (кроме запрятанного в тайниках) вывезено, и после всего он был сожжен. Таким же феодальным замком была, вероятно, и Москва, в которую в том же 1147 г. князь Юрий Долгорукий приглашал на пир своего союзника Святослава Ольговича.

Наряду с большими и богатыми княжескими замками археологи изучили и более скромные боярские дворы, расположенные не в городе, а посреди села. Зачастую в таких укрепленных дворах-замках встречаются жилища простых пахарей и много сельскохозяйственного инвентаря — лемехи, плужные ножи, серпы. Такие дворы XII в. отражают ту же тенденцию временного закрепощения задолжавших крестьян, что и Пространная Русская Правда, говорящая о «закупах», пользующихся господским инвентарем и находящихся на господском дворе под присмотром «рядовича» или «ратайного старосты», откуда можно было уйти только в том случае, если шли к высшим властям жаловаться на боярина.

Всю феодальную Русь мы должны представлять себе как совокупность нескольких тысяч мелких и крупных феодальных вотчин княжеских, боярских, монастырских, вотчин «молодшей дружины». Все они жили самостоятельной, экономически независимой друг от друга жизнью, представляя собой микроскопические государства, мало сцепленные друг с другом и в известной мере свободные от контроля государства. Боярский двор — своего рода столица такой маленькой державы со своим хозяйством, своим войском, своей полицией и своими неписаными законами.

Княжеская власть в XI—XII вв. в очень малой степени могла объединить эти независимые боярские миры; она вклинивалась между ними, строя свои дворы, организуя погосты для сбора дани, сажая своих посадников по городам, но все же Русь была боярской стихией, очень слабо объединенной государственной властью князя, который сам постоянно путал государственные понятия с частновладельческим феодальным отношением к своему разветвленному домену.

Княжеские вирники и мечники разъезжали по земле, кормились за счет местного населения, судили, собирали доходы в пользу князя, наживались сами, но в очень малой степени объединяли феодальные замки или выполняли какие-то общегосударственные функции.

Структура русского общества оставалась в основном «мелкозернистой»; в ней яснее всего ощущалось присутствие этих нескольких тысяч боярских вотчин с замками, стены которых защищали не столько от внешнего врага, сколько от собственных крестьян и соседей-бояр, а иной раз, быть может, и от слишком ретивых представителей княжеской власти.

Судя по косвенным данным, княжеское и боярское хозяйство были организованы по-разному. Разбросанные владения княжеского домена не всегда были постоянно закреплены за князем — переход его в новый город, на новый стол, мог повлечь за собой изменения в личных вотчинах князя. Поэтому при частых перемещениях князей с места на место они относились к своим вотчинам как временные владельцы: стремились как можно больше взять с крестьян и с бояр (в конечном счете тоже с крестьян), не заботясь о воспроизводстве неустойчивого крестьянского хозяйства, разоряя его. Еще более временными лицами чувствовали себя исполнители княжеской воли — «подъездные», «рядовичи», «вирники», «мечники», все те «юные» (младшие члены княжеской дружины), которым поручался сбор княжеских доходов и передоверялась часть власти самого князя. Безразличные к судьбам смердов и ко всему комплексу объезжаемых владений, они заботились прежде всего о самих себе и путем ложных, выдуманных ими поводов для штрафов («творимых вир») обогащались за счет крестьян, а частично и за счет бояр, перед которыми они представали как судьи, как представители главной власти в стране. Быстро разраставшаяся армия этих княжеских людей рыскала по всей Руси от Киева до Белоозера, и Действия их не контролировались никем. Они должны были привезти князю определенный объем оброка и дани, а сколько они взяли в свою пользу, сколько сел и деревень разорили или довели до голодной смерти — никому не было ведомо.

Если князья жадно и неразумно истощали крестьянство посредством личных объездов (полюдья) и разъездов своих вирников, то боярство было осторожнее. Во-первых, у бояр не было такой военной силы, которая позволяла бы им перейти черту, отделявшую обычный побор от разорения, крестьян, а во-вторых, боярам было не только опасно, но и невыгодно разорять хозяйство своей вотчины, которую они собирались передавать своим детям и внукам. Поэтому боярство должно было разумнее, осмотрительнее вести свое хозяйство, умерять свою жадность, переходя при первой возможности к экономическому принуждению — «купе», т. е. ссуде обедневшему смерду, крепче привязывавшей крестьянина-«закупа».

Княжеские тиуны и рядовичи были страшны не только крестьянам-общинникам, но и боярам, вотчина которых состояла из таких же крестьянских хозяйств. Один из книжников конца XII в. дает совет боярину держаться подальше от княжеских мест: «Не имей себе двора близ княжа двора и не держи села близ княжа села: тивун бо его яко огнь... и рядовичи его яко искры. Аще от огня устережешися, но от искр не можеши устеречися».

Каждый феодал стремился сохранить неприкосновенность своего микроскопического государства — вотчины, и постепенно возникло понятие «заборони», феодального иммунитета, — юридически оформленного договора между младшим и старшим феодалом о невмешательстве старшего во внутренние вотчинные дела младшего. Применительно к более позднему времени — XV—XVI вв., когда уже шел процесс централизации государства, мы считаем феодальный иммунитет явлением консервативным, помогающим уцелеть элементам феодальной раздробленности, но для Киевской Руси иммунитет боярских вотчин был непременным условием нормального развития здорового ядра феодального землевладения — многих тысяч боярских вотчин, составлявших устойчивую основу русского феодального общества.

Примечания

1. Греков Б.Д. Киевская Русь, с. 140—143.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница