Русь — государство

Обильный материал разнородных источников убеждает нас в том, что восточнославянская государственность вызревала на юге, в богатой и плодородной лесостепной полосе Среднего Поднепровья. Здесь за тысячи лет до Киевской Руси было известно земледелие. Темп исторического развития здесь, на юге, был значительно более быстрым, чем на далеком лесном и болотистом севере с его тощими песчаными почвами. На юге, на месте будущего ядра Киевской Руси, за тысячу лет до основания Киева сложились «царства» земледельцев-борисфенитов, в которых следует видеть праславян; в «трояновы века» (II—IV вв. н. э.) здесь возродилось экспортное земледелие, приведшее к очень высокому уровню социального развития. Смоленский, Полоцкий, Новгородский, Ростовский Север такого богатого наследства не получил и развивался несравненно медленнее. Даже в XII в., когда Юг и Север во многом уже уравнялись, лесные соседи южан все еще вызывали у них иронические характеристики «звериньского» образа жизни северных лесных племен.

При анализе неясных и порою противоречивых исторических источников историк обязан исходить из аксиомы неравномерности исторического развития, которая в нашем случае проявляется четко и контрастно. Мы обязаны отнестись с большой подозрительностью и недоверием к тем источникам, которые будут преподносить нам Север как место зарождения русской государственности, и должны будем выяснить причины такой явной тенденциозности.

Второе примечание, которое следует сделать, приступая к рассмотрению ранней государственности Руси, касается уже не географии, а хронологии. Средневековые летописцы непозволительно сжали весь процесс рождения государства до одного-двух десятилетий, пытаясь уместить тысячелетие создания предпосылок (о чем они и понятия не имели) в срок жизни одного героя-создателя державы. В этом сказывался и древний метод мифологического мышления и средневековая привычка заменять целое его частью, его символом: в рисунках город подменялся изображением одной башни, а целое войско — одним всадником. Государство подменялось одним князем. Сжатие исторического времени сказалось в том, что основание Киева, которое (как мы установили теперь) следует относить к концу V или к первой половине VI в. н. э., некоторые летописцы ошибочно поместили под 854 г., сделав Кия современником Рюрика и сплющив до нуля отрезок времени в 300—350 лет. Подобная ошибка равна тому, как если бы мы представляли себе Маяковского современником Ивана Грозного.

Из русских историков XI—XII вв. Нестор был ближе всех к исторической истине в обрисовке ранних фаз жизни государства Руси, но его труд дошел до нас сильно искаженным его современниками именно в этой вводной части. Первый этап сложения Киевской Руси на основании уцелевших фрагментов «Повести временных лет» Нестора, подкрепленных, как мы видели, многочисленными материалами V—VII вв. и ретроспективно источниками XII в., рисуется как сложение мощного союза славянских племен в Среднем Поднестровье в VI в. н. э., союза, принявшего имя одного из объединившихся племен — народа РОС или РУС, известного в VI в. за рубежами славянского мира в качестве «народа богатырей».

Как бы эпиграфом к этому первому этапу истории русской государственности киевский летописец поставил два резко контрастирующих рассказа о двух племенных союзах, о двух различных судьбах. Дулебы подверглись в VI—VII вв. нападению авар-«обров». Авары «примучиша Дулебы, сущая словены и насилие творяху женам дулебьскым: аще поехати будяще обърину, не дадяще въпрячи ни коня, ни волу, но веляше въпрячи 3 ли, 4 ли, 5 ли жен в телегу и повезти обърина...» Дулебы бежали к западным славянам, и осколки их союза оказались вкрапленными в чешские и польские племена.

Трагическому образу славянских женщин, везущих телегу с аварским вельможей, противопоставлен величественный образ Полянского князя («поляне, яже ныне зовомая Русь») с великою честью принятого во дворце византийского императора в Царьграде.

Основание Киева в земле полян-руси сопоставлено другим летописцем с основанием Рима, Антиохии и Александрии, а глава русско-полянского союза славянских племен великий князь киевский приравнен к Ромулу и Александру Македонскому. Исторический путь дальнейшего развития славянских племен Восточной Европы был намечен и предопределен ситуацией VI—VII вв., когда русский союз племен выдержал натиск кочевых воинственных народов и использовал свое выгодное положение на Днепре, являвшемся путем на юг для нескольких десятков северных племен днепровского бассейна. Киев, державший ключ от днепровской магистрали и укрытый от степных набегов всей шириной лесостепной полосы («и бяше около града лес и бор велик»), стал естественным центром процесса интеграции восточнославянских племенных союзов, процесса возникновения таких социально-политических величин, которые уже выходили за рамки самой развитой первобытности.

Вторым этапом исторической жизни Киевской Руси было превращение приднепровского союза лесостепных славянских племен в суперсоюз, включивший в свои границы несколько десятков отдельных славянских племен (неуловимых для нас), объединенных в четыре союза. Что представлял собою союз племен в IX в., мы уже видели на примере Вятичей: здесь самостоятельно, изнутри, рождались отношения господства и подчинения, создавалась иерархия власти, установилась такая форма взимания дани, как полюдье, сопряженная с внешней торговлей, происходило накопление сокровищ. Примерно такими же были и другие союзы славянских племен, имевших «свои княжения». Процесс классообразования, шедший в каждом из племенных союзов, опережался процессом дальнейшей интеграции, когда под властью единого князя оказывалось уже не «княжение», объединявшее около десятка первичных племен, а несколько таких союзов-княжений. Появлявшееся новое грандиозное объединение было в прямом, математическом смысле на порядок выше каждого отдельного союза племен вроде рассмотренных нами Вятичей.

Славянские украшения VIII в. Среднее Подненровье

Приблизительно в VIII — начале IX в. начался тот второй этап развития Киевской Руси, который характеризуется подчинением ряда племенных союзов власти Руси, власти киевского князя. В состав Руси вошли еще не все союзы восточнославянских племен; еще были независимы южные Уличи и Тиверцы, Хорваты в Прикарпатье, Вятичи, Радимичи и могущественные Кривичи.

«Се бо тъкъмо (только) Словеньск язык в Руси: Поляне, Древляне, Новъгородьци, Полочане, Дрьгъвичи, Север, Бужане, зане седоша по Бугу, после же же Велыняне»¹.

Хотя летописец и определил этот этап как период неполного охвата восточнославянских племен, однако при взгляде на карту Восточной Европы мы видим большую территорию, охватившую всю исторически значимую лесостепь и широкую полосу лесных земель, идущую от Киева на север к Западной Двине и Ильменю. По площади (но не по населенности, разумеется) Русь того времени равнялась всей Византийской империи на 814 г. или империи Каролингов того же времени.

Если внутри отдельных союзов племен существовала и иерархия княжеской власти (князья племен-волостей и «князь князей») и полюдье, которое, как увидим ниже, представляло собой необычайно сложное и громоздкое государственное мероприятие, то создание союза союзов подняло все эти элементы на более высокую ступень. Восточные путешественники, видевшие Русь первой половины IX в. своими глазами, описывают ее как огромную державу, восточная граница которой доходила до Дона, а северная мыслилась где-то у края «безлюдных пустынь Севера».

Показателем международного положения Руси в первой половине IX в. является, во-первых, то, что глава всего комплекса славянских племенных союзов, стоявший над «князьями князей», обладал титулом, равнявшимся императорскому, — его называли «каганом», как царей Хазарии или главу Аварского каганата (839 г.). Во-вторых, о размахе внешней торговли Руси (сбыт полюдья) красноречиво говорит восточный географ, написавший «Книгу путей и государств».

«Что же касается до русских купцов, а они — вид славян, то они вывозят бобровый мех и мех чернобурой лисы и мечи из самых отдаленных частей страны Славян к Румскому (Черному, называвшемуся тогда и Русским) морю, а с них десятину взимает царь Византии, и если они хотят, то они отправляются по Танаису (?), реке Славян и проезжают проливом столицы Хазар, и десятину с них взимает их правитель»².

До столицы Хазарии могли добираться, как показано выше в разделе о Вятичах, и купцы из отдельных племенных союзов, выгодно расположенных на путях, ведших к Нижней Волге. Славяне (вятичи и др.) были полноправными контрагентами хазар в самой их столице, но за пределами

Итиля мы славянских купцов не знаем; в более далекие заморские страны попадали лишь славяне, проданные в рабство. О русах же говорится, что они уходили на юг, далеко за пределы Хазарии, преодолевая Каспийское море длиною в 500 фарсангов:

Славянские украшения VIII в. Среднее Подненровье

«Затем они отправляются к Джурджанскому морю и высаживаются на каком угодно берегу... (и продают все, что с собой привозят, и все это попадает в Рей). Иногда они привозят свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад, где переводчиками для них служат славянские рабы. И выдают они себя за христиан»...³.

На первый взгляд может показаться невероятным путешествие русских купцов из отдаленных концов Славонии в самый центр мусульманского мира — Багдад. Но отдаленные земли Полочан уже принадлежали Руси; это документировано, как мы видели, перечнем племенных союзов. Путь по морю и далекая экспедиция от южного берега Каспия до Багдада документированы рассказом очевидца: Ибн-Хардадбех, труд которого цитирован выше, писал не с чужих слов — он был начальником почт в Рее (крупнейшем торговом городе), и ему была подведомственна область Джебел, через которую лежал путь Рей—Багдад. Писатель своими глазами должен был видеть русских купцов и мог слышать славянскую речь переводчиков. Дополнительным свидетельством очень давнего знакомства славян с караванными путями Азии является и описание «вавилонского столпа», древнего зиггурата в окрестностях Багдада с точными замерами руин («есть останък его промежю Асура и Вавилона и есть в высоту и в ширину лакот 5433»), и старославянское название верблюда («сълучи ся купьцу некоторууму, гънавъшу вельбѫды своя», XI в.).

У народов Европы (в том числе и у потомков варягов — шведов) название верблюда восходит к греческой (κάμηλοσ) или к латинской (camelus) форме. У славян же это выносливое животное названо своим, славянским, словом («вельблѫдъ», «вельблудъ»), прекрасно этимологизируемым. Оно образовано слиянием двух корней, обозначающих «множество» («веле — речие», «великоимение» и др.) и «хождение», «блуждание» («не блудил — ли бех по чюжим землям»)⁴.

Наличие носового звука ѫ говорит о древности образования этого слова, означающего «много ходящий», «много блуждающий». Для того чтобы дать верблюду название, выражающее его выносливость, его способность преодолевать большие расстояния, недостаточно было видеть горбатых животных где-то на восточных базарах — нужно было испытать их свойство «велеблуждания». Очевидно, на таких караванных путях, как путь от Рея до Багдада (около 700 км), и родилось у славянских купцов новое слово⁵.

Сбыт полюдья русской знатью производился не только в страны Ближнего Востока, но и в византийские причерноморские владения, о чем бегло говорит Ибн-Хардадбех, упомянув о «десятине» (торговой пошлине), которую русы платят императору. Возможно, что блокирование Византией устья Днепра и того побережья Черного моря, которое было необходимо русам для каботажного плавания к Керченскому проливу или в Царьград, и послужило причиной русского похода на византийские владения в Крыму, отраженного в «Житии Стефана Сурожского». Поход «новгородского князя» Бравлина исследователи относят к концу VIII или к первой трети IX в.⁶ Русы взяли Сурож (современный Судак), а князь русов крестился; быть может, принятие какой-то частью русов христианства объясняет упоминание Ибн-Хордадбеха о том, что русы выдают себя за христиан и платят в странах Халифата подушную подать (как христиане).

Появившись в Черном море, вооруженные флотилии русов не ограничились юго-восточным побережьем Тавриды, лежавшим на их обычном пути в Хазарию и на Каспий, но предпринимали морские походы и на южный анатолийский берег Черного моря в первой половине IX в., как об этом свидетельствует «Житие Георгия Амастридского». Черное море, «море Рума» Византии, становилось «Русским морем», как его и именует наш летописец. Каспийское море он называл «Хвалисьским», т. е. Хорезмийским, намекая тем на связи с Хорезмом, лежащим за Каспием, откуда можно было «на восток доити в жребий Симов», т. е. в арабские земли Халифата. Черное море, прямо связанное с Киевом, летописец описывает так:

«А Дънепр вътечеть в Понтьское море (античный Понт Эвксинский) треми жерелы еже море словеть Русьское».

Сведения VIII — начала IX вв. о русских флотилиях в Черном море, несмотря на их отрывочность, свидетельствуют о большой активности государства Руси на своих южных торговых магистралях. Знаменитый поход русов на Царьград в 860 г. был не первым знакомством греков с русскими, как это риторически изобразил константинопольский патриарх Фотий, а первым мощным десантом русов у стен «Второго Рима». Целью похода русской эскадры к Босфору было стремление утвердить мирный договор с императором⁷.

Второй этап исторического существования Киевской Руси (VIII — середина IX в.) характеризуется не только огромным территориальным охватом от границы со степью «безлюдных пустынь Севера», до «отдаленнейших частей славянского мира», но и небывалой ранее важнейшей активностью от Русского моря и «Славянской реки» до Византии, Анатолии, Закаспия и Багдада. Государство Русь уже поднялось на значительно большую высоту, чем одновременные ему отдельные союзы племен, имевшие «свои княжения».

Русь начала IX в. и ее внешние связи. 1 — ядро русского союза племен (поляне, русы, север) в VI—VII вв.; 2 — владения Руси начала IX в.; 3 — племенной союз вятичей (по данным курганов X—XIII вв.); 4 — локальные варианты археологических данных у вятичей (племена); 5 — путь восточных купцов из Булгара в Киев в IX в.; 6 — пути сбыта полюдья Киевской Русью в IX—X вв.; 7 — предполагаемый путь сбыта полюдья вятичами в IX в.

Внутренняя жизнь Киевской Руси этого времени может быть освещена за отсутствием синхронных источников лишь после ознакомления с последующим периодом при помощи ретроспективного поиска истоков тех явлений, которые возникли на втором этапе, а документированы лишь для последующего времени.

Третий этап развития Киевской Руси не связан с каким-либо новым качеством. Продолжалось и развивалось то, что возникло еще на втором этапе: увеличивалось количество восточнославянских племенных союзов, входящих в состав Руси, продолжались и несколько расширялись международные торговые связи Руси, продолжалось противостояние степным кочевникам.

Восточные монеты X в., носившиеся киевлянками как монисто

Третий этап жизни Киевской Руси определяется тем, что налаженные регулярные связи со сказочными странами Востока, сведения о которых в той или иной форме достигали отдаленнейших концов славянства (дань у полочан или словен собирали дружинники, только что возвратившиеся из тысячеверстной экспедиции в заморские южные земли), стали известны и тем северным соседям славян, о которых восточным географам IX в. не было известно даже то, что они существуют. Думал же автор «Областей мира», что теплое течение Гольфстрим омывает земли славян, а не скандинавов и лопарей.

Из «безлюдных пустынь Севера» стали появляться в юго-восточной Прибалтике «находники» варяги, привлеченные слухами о том, что из Оковского леса «потечеть Волга на восток и вътечеть седмиюдесят жерел в море Хвалисьское», что есть где-то далеко за лесами Русь, совершающая ежегодные торговые экспедиции и в Византию и в страны Хвалынского моря, откуда шел на север поток восточных серебряных монет.

Литейная форма для изготовления подражаний восточным дирхемам

По поводу оживленных связей Руси с Востоком, отраженных в многочисленных нумизматических находках, В.Л. Янин пишет: «Характер движения восточной монеты через территорию Восточной Европы представляется следующим образом. Европейско-арабская торговля возникает в конце VIII в. как торговля Восточной Европы (т. е. Руси, славян и Волжской Болгарии. — В. Р.) со странами Халифата... Миф об исконности организующего участия скандинавов в европейско-арабской торговле не находит никакого обоснования в источниках»⁸. Все сказанное относится еще к нашему второму этапу.

Норманны-мореходы проложили морской путь вокруг Европы, грабя побережье Франции, Англии, Испании, Сицилии и добираясь до Константинополя; у народов Запада сложилась специальная молитва: «Господи! Избави нас от норманнов!» Для скандинавов, привычных к морю, не представляла особой трудности организация флотилий из сотен кораблей, которые терроризировали население богатых приморских городов, используя эффект внезапности. Вглубь континента норманны не проникали. Все восточнославянские земли находились вдали от моря, а проникновение балтийских мореплавателей в Смоленск или Киев было сопряжено с колоссальными трудностями: нужно было плыть по рекам вверх, против течения; плывущая по реке флотилия могла быть обстреляна с обоих берегов. Наибольшие трудности представляли водоразделы, через которые нужно было переправляться посуху, вытащив ладьи на землю и переволакивая их на лямках через «волоки». Беззащитность норманской армады увеличивалась; ни о какой грозной внезапности не могло быть и речи.

Киевскому князю достаточно было поставить на волоках и разветвлениях путей (например, на месте Новгорода, Русы или Смоленска) свою заставу, чтобы преградить путь на юг «сухопутным мореходам». В этом было существенное отличие Европы Восточной от Европы Западной. Просачивание варягов в восточнославянские земли началось значительно позже, чем к берегам европейских морей. В поисках путей на Восток норманны далеко не всегда пользовались так называемым путем «из Варяг в Греки», а, огибая с северо-востока дальние владения Руси, проникали на Волгу и Волгой шли на юг к Каспию.

Путь же «из Варяг в Греки», будто бы шедший из Балтики в Ладогу, из Ладоги в Ильмень, а далее по Днепру в Черное море, является домыслом норманистов, настолько убедивших всех ученых людей XIX и XX вв. в своей правоте, что описание это стало хрестоматийным. Обратимся к единственному источнику, где употреблено это словосочетание, к «Повести временных лет». В начале помещен общий заголовок, говорящий о том, что автор собирается описать круговой путь через Русь и вокруг всего европейского континента. Самое же описание пути он начинает с пути «из Грек» на север, вверх по Днепру.

«Бе путь из Варяг в Грькы и из Грьк: по Дънепру и вьрх Дънепра волок до Ловоти и по Ловоти вънити в Илмерь езеро великое из негоже езера потечеть Вълхов и вътечеть в езеро великое Нево (Ладожское) и того езера вънидеть устие (р. Нева) в море Варяжьское (Балтийское)...»⁹.

Здесь детально, со знанием дела описан путь из Византии, через всю Русь на север, к шведам. Это — путь «из Грек в Варяги». Летописцем он намечен только в одном направлении, с юга на север. Это не означает, что никто никогда не проходил этим путем в обратном направлении: вверх по Неве, вверх по Волхову, вверх по Ловати и затем по Днепру, но русский книжник обозначил путь связей южных земель со скандинавским Севером, а не путь варягов. Путь же «из Варяг в Греки» тоже указан летописцем в последующем тексте, и он очень интересен для нас:

«По тому морю (Варяжскому) ити доже и до Рима, а от Рима прити по тому же морю к Цесарюграду, а от Цесаряграда прити в Понт-море, в неже вътечеть Дънепр река».

Действительный путь «из Варяг в Греки» оказывается не имел никакого отношения к Руси и славянским землям. Он отражал реальные маршруты норманнов из Балтики и Северного моря (оба они могли объединяться под именем Варяжского моря) вокруг Европы в Средиземное море, к Риму (и норманским владениям в Сицилии и Неаполе), далее на восток «по тому же морю» — к Константинополю, а затем и в Черное море. Круг замкнут.

Русский летописец знал географию и историю норманнов много лучше, чем позднейшие норманисты.

Первые сведения о соприкосновении норманнов со славянами помещены в летописи под 859 г. (дата условна).

«Имаху дань Варязи, приходяще из замория на Чуди и на Словенех и на Мери и на Вьси и на Кривичих».

Перечень областей, подвергшихся нападению варягов, говорит, во-первых, о племенах, живших или на морском побережье (чудь-эстонцы) или поблизости от моря, на больших реках, а, во-вторых, о том обходном пути, огибающем владения Руси с северо-востока, о котором говорилось выше (Весь и Меря). (См. карту на с. 279).

Славянские и финские племена дали отпор «находникам» — варягам: «В лето 862. Изгънаша варягы за море и не даша им дани и почаша сами собе владети...»¹⁰.

Далее в «Повести временных лет» и других древних летописях идет путаница из фрагментов разной направленности. Одни фрагменты взяты из новгородской летописи, другие из киевской (сильно обескровленной при редактировании), третьи добавлены при редактировании взамен изъятых. Стремления и тенденции разных летописцев были не только различны, но и нередко прямо противоположны. Именно из этой путаницы, без какого бы то ни было критического рассмотрения извлекались отдельные фразы создателями норманской теории, высокомерными немцами XVIII в., приехавшими в медвежью Россию приобщать ее к европейской культуре. З. Байер, Г. Миллер, А. Шлецер ухватили в летописном тексте фразы о «звериньском образе» жизни древних славян, произвольно отнесли их к современникам летописца (хотя на самом деле контрастное описание «мудрых и смысленых» полян и их лесных соседей должно быть отнесено к первым векам нашей эры) и были весьма обрадованы легендой о призвании варягов северными племенами, позволившей им утверждать, что государственность диким славянам принесли норманны-варяги.

Мы неправильно называем эту вторую путаницу из произвольно отобранных в XVIII в. фрагментов «норманской теорией». Теории здесь нет; гипотезой это тоже нельзя назвать, так как преподносились эти выводы не как один из возможных вариантов, а совершенно безапелляционно, как явная и не требующая доказательств аксиома. На всем своем дальнейшем двухсотлетием пути норманизм все больше превращался в простую антирусскую, а позднее антисоветскую политическую доктрину, которую ее пропагандисты тщательно оберегали от соприкосновения с наукой и критическим анализом¹¹.

Стены Царъграда-Константинополя (совр. Стамбул)

Основоположником антинорманизма был М.В. Ломоносов; его последователи шаг за шагом разрушали нагромождение домыслов, при помощи которых норманисты стремились удержать и укрепить свои позиции. Появилось множество фактов (особенно археологических), показывающих второстепенную и вторичную роль варягов в процессе создания государства Руси. На Международном историческом конгрессе, происходившем в 1960 г. в стране древних варягов, в Стокгольме, вождь норманистов Стендер-Петерсен вынужден был признать, что все аргументы норманистов опровергнуты. Вывод из этого он сделал более чем странный: надо создавать «неонорманизм»... А зачем, с какой научной целью?

Вернемся к тем источникам, из которых были заимствованы первые опорные положения норманистов. Для этого нам следует вникнуть прежде всего в ту историческую обстановку, в которой создавались летописные концепции русской истории при написании вводных глав к летописям в эпоху Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха. Для русских людей того времени смысл легенды о призвании варягов был не столько в самих варягах, сколько в политическом соперничестве древнего Киева и нового Новгорода, догонявшего в своем развитии Киев.

«Волокут волоком». Картина Н.К. Рериха

Благодаря своему наивыгоднейшему географическому положению Новгород очень быстро вырос чуть ли не до уровня второго после Киева города Руси. Но его политическое положение было неполноправным. Здесь не было в первобытной древности «своего княжения»; город и его непомерно разраставшаяся область рассматривались в XI в. как домен киевского князя, где он обычно сажал своего старшего сына. Новгород был как бы коллективным замком многочисленного северного боярства, для которого далекий Киев был лишь сборщиком дани и препятствием на пути в Византию. Новгородцы согласились в 1015 г. помочь своему князю Ярославу в его походе на Киев и использовали это для получения грамот, ограждавших Новгород от бесчинств нанятых князем варягов. Киев был завоеван Ярославом с его новгородско-варяжским войском; «варяг бяшеть тысяща, а новгородцов 3000». Эта победа, во-первых, положила начала сепаратистским устремлениям новгородского боярства, а во-вторых, поставила Новгород (в глазах самих новгородцев) как бы впереди побежденного Киева. Отсюда был только один шаг до признания новгородцами в своих исторических разысканиях государственного приоритета Новгорода. А.А. Шахматов выделил новгородский летописный свод 1050 г., который по ряду признаков можно считать летописью новгородского посадника Остромира¹².

Автор «Остромировой летописи» начинает изложение русской истории с построения Киева и тут же уравнивает хронологически с этим общерусским событием свою местную северную историю, говоря о том, что словене, кривичи и другие племена платили дань «в си же времена». Описав изгнание варягов, «насилье деявших», за море, автор описывает далее войны между племенами:

«Словене свою волость имяху. (И поставиша град и нарекоша и Новъгород и посадиша старейшину Гостомысла). А Кривичи — свою, а Меря — свою, а Чюдь — свою (волость) и въсташа сами на ся воевать и бысть межю ими рать велика и усобица и въсташа град на град и не беше в них правды. И реша к себе: «поищем собе кънязя, иже бы владел нами и рядил по праву». Идоша за море к Варягам и реша: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нету. Да пойдете к нам къняжить и владеть нами»¹³.

Далее описывается приход Рюрика, Синеуса и Трувора к перечисленным северным племенам: Рюрик княжил у Словен, Трувор — у Кривичей (под Псковом в Изборске), а Синеус у Веси на Белоозере; меря, по этой легенде, осталась без князя.

Историки давно обратили внимание на анекдотичность «братьев» Рюрика, который сам, впрочем, являлся историческим лицом, а «братья» оказались русским переводом шведских слов. О Рюрике сказано, что он пришел «с роды своими» («sine use» — «своими родичами») и верной дружиной («tru war» — «верной дружиной»):

«Синеус» — sine hus — «свой род»;
«Трувор» — thru varing — «верная дружина».

Другими словами, в летопись попал пересказ какого-то скандинавского сказания о деятельности Рюрика, а новгородец, плохо знавший шведский, принял традиционное окружение конунга за имена его братьев. Достоверность легенды в целом и в частности ее географической части, как видим, невелика. В Изборске, маленьком городке под Псковом, и в далеком Белоозере были, очевидно, не мифические князья, а просто сборщики дани.

Легенды о трех братьях, призванных княжить в чужую страну, были очень распространены в Северной Европе в средние века. Известны легенды о «добровольном» призвании норманнов в Ирландию и Англию. В Ирландию прибыли три брата с мирными целями под предлогом торговли (как Олег в Киев). Вече ирландцев оставило братьев у себя. Видукинд Корвейский в своей «Саксонской хронике» (967 г.) рассказывает о посольстве бриттов к саксам, которые сказали, что «предлагают владеть их обширной и великой страной, изобилующей всякими благами» (вспомним летопись: «земля наша велика и обильна...»). Саксы послали три корабля с тремя князьями¹⁴. Во всех случаях иноземцы прибывали со своими родичами («синеусами») и верной дружиной («труварами»). Близость летописной легенды о призвании варягов к северноевропейскому придворному фольклору не подлежит сомнению. А двор князя Мстислава, как увидим ниже, был родственно близок к тому, о котором писал Видукинд.

Было ли призвание князей или, точнее, князя Рюрика? Ответы могут быть только предположительными. Норманские набеги на северные земли в конце IX и в X в. не подлежат сомнению. Самолюбивый новгородский патриот мог изобразить реальные набеги «находников» как добровольное призвание варягов северными жителями для установления порядка. Такое освещение варяжских походов за данью было менее обидно для самолюбия новгородцев, чем признание своей беспомощности.

Могло быть и иначе: желая защитить себя от ничем не регламентированных варяжских поборов, население северных земель могло пригласить одного из конунгов на правах князя с тем, чтобы он охранял его от других варяжских отрядов. Приглашенный князь должен был «рядить по праву», т. е. мыслилось в духе событий 1015 г., что он, подобно Ярославу Мудрому, оградит подданных какой-либо грамотой.

Рюрик, в котором некоторые исследователи видят Рюрика Ютландского, был бы подходящей фигурой для этой цели, так как происходил из самого отдаленного угла Западной Балтики и был чужаком для варягов из Южной Швеции, расположенных ближе к чуди и восточным славянам. Наукой недостаточно разработан вопрос о связи летописных варягов с западными, балтийскими славянами. Археологически связи балтийских славян с Новгородом прослеживаются вплоть до XI в. Письменные источники XI в. говорят о торговле Западной Балтики с Новгородом. Можно допустить, что если призвание иноземного князя имело место в действительности, как один из эпизодов противоваряжской борьбы, то таким князем мог быть Рюрик Ютландский, первоначальное место княжения которого находилось по соседству с балтийскими славянами. Высказанные соображения недостаточно обоснованы, для того, чтобы на них строить какую-либо гипотезу. Продолжим рассмотрение летописи 1050 г., впервые в русской книжности введшей легенду о призвании варягов:

«И от тех варяг, находьник тех, прозъвашася варягы, и суть новъгородьстии людие до дьньшеняго дьне от рода варяжьска».

Это обыкновенная фраза, объясняющая наличие шведов среди горожан Новгорода (подтвержденное разными вариантами Русской Правды), у других летописцев, как увидим далее, претерпела изменения, использованные норманистами.

Далее летопись 1050 г. говорит:

«И бысть у них (у варягов) кънязь именьм Ольг, мужь мудр и храбр...» (далее описывается разбойнический захват Олегом столицы Руси Киева) «и беша и у него мужи варязи, словене и отътоле прозъвашася русию».

По совершенно ясному смыслу фразы войско Олега, состоявшее, как позже у Ярослава Мудрого, из варягов и словен, после овладения Киевом стало называться Русью. «Оттоле», т. е. с того срока, как Олег оказался временным князем Руси, его воины и стали именоваться русью, русскими.

Совершенно исключительный интерес с точки зрения уяснения отношения варягов к северорусскому политическому строю представляет сообщение о дани варягам.

«А от Новагорода 300 гривен на лето мира деля, еже и ныне дають».

Дань, выплачиваемая «мира деля», есть откуп от набегов, но не повинность подданных. Подобную дань киевские князья позднее выплачивали половцам, для того чтобы обезопасить себя от неожиданных наездов. Византия в X в. откупалась такой «данью» от русов. Упомянутая дань Новгорода варягам выплачивалась вплоть до смерти Ярослава Мудрого в 1054 г. (летописец, писавший около 1050 г., говорил о том, что «и ныне дають»). Выплата этой дани никоим образом не может быть истолкована как политическое господство норманнов в Новгороде. Наоборот, она пред-полагает наличие местной власти в городе, могущей собрать значительную' сумму (по ценам XI в. достаточную для закупки 500 ладей) и выплатить ее такой внешней силе, как варяги, ради спокойствия страны. Получающие откуп (в данном случае — варяги) всегда выглядят первобытнее, чем откупающиеся от набегов.

Олег после победоносного похода на Царьград (911 г.) вернулся не в Киев, а в Новгород и «отътуда в Ладогу. Есть могыла его в Ладозе». В других летописях говорится о месте погребения Олега иначе: «друзии же сказають (т. е. поют в сказаниях), яко идущу ему за море и уклюну змия в ногу и с того умре»¹⁵.

Разногласия по поводу того, где умер основатель русской державы (как характеризуют Олега норманиста), любопытны — русские люди середины XI в. не знали точно, где он умер — в Ладоге ли или у себя на родине, за морем. Через семь десятков лет появится еще один неожиданный ответ: могила Олега окажется на окраине Киева. Все данные новгородской Остромировой летописи таковы, что не позволяют сделать вывод об организующей роли норманнов не только для давно организованной Киевской Руси, по даже и для той федерации северных племен, которые испытывали на себе тяжесть варяжских набегов. Даже легенда о призвании князя Рюрика выглядит здесь как проявление государственной мудрости самих новгородцев.

Рассмотрим историческую обстановку другой эпохи, когда подробный и значительный труд Нестора дважды переделывался сначала при участии игумена Сильвестра Выдубицкого, а потом неизвестным по имени писателем, являвшимся доверенным лицом князя Мстислава Владимировича Мономашича. Этот писатель от первого лица вел рассказ о своем посещении Ладоги в 1114 г. (там он проявил археологический интерес к древним бусам, вымываемым из почвы водой). Назовем его условно Ладожанином. По мнению А.А. Шахматова, он переделывал свод Нестора в 1118 г. (так называемая третья редакция «Повести временных лет»).

Владимир Мономах, талантливый государственный деятель и полководец, оказался на киевском великокняжеском столе не по праву династического старшинства — он был сыном младшего из Ярославичей (Всеволода), а были живы и представители старших ветвей. Взаимоотношения Мономаха с богатым и могущественным киевским боярством были сложными. Последние годы жизни Всеволода Ярославича Владимир состоял при больном отце и фактически управлял государством. После смерти Всеволода в 1093 г. боярство, недовольное Владимиром, передало киевский стол бездарному Святополку (по старшинству), и Мономах двадцать лет безуспешно добивался престола. Только в 1113 г. (после смерти Святополка) в самый разгар народного восстания боярство обратилось с приглашением к Владимиру, княжившему тогда в Переяславле Русском (ныне — Переяслав-Хмельницкий), призывая его на киевский престол. Мономах согласился, прибыл в Киев и немедленно дополнил Русскую Правду особым Уставом, облегчавшим положение простых горожан.

Как истинный государственный муж, Мономах, действуя среди князей-соперников, всегда заботился об утверждении своих прав, о правильном освещении своих дел. Без лишней скромности он самолично написал знаменитое «Поучение», которое является отчасти мемуарами (где, как во всех мемуарах, автор заботится о выгодном освещении своей деятельности), отчасти конспектом для летописца, в котором перечисляются •83 похода Владимира в разные концы Европы. Его внимание к летописи, к тому, как будут показаны в книгах его дела, его законы, его походы современникам и потомкам, проявилось в том, что он ознакомился с летописью Нестора (писавшего при его предшественнике) и передал рукопись из Печерского монастыря в Выдубицкий, основанный его отцом. Игумен этого монастыря Сильвестр кое-что изменил в полученной книге (1116 г.), но это, очевидно, не удовлетворило высокого заказчика. Новая переделка была поручена Ладожанину.

В новгородской Остромировой летописи Мономаху импонировали три идеи: первая — законность приглашенного со стороны князя (каким являлся и он сам); вторая — князь появляется как успокоитель волнений, напоминающих киевскую ситуацию 1113 г. («...рать велика и усобица и въсташа град на град...», летопись 1050 г.); третья — приглашенный князь устраняет беззаконие («...и не бе в них правды...») и должен «рядить по праву». Мономах к этому времени уже издал свой новый Устав.

Созвучие летописи 1050 г. состоянию дел при Мономахе достаточно полное. О варягах, как таковых, здесь нет и речи; смысл несомненной аналогии, как мы видим, совершенно в другом. Однако поправки к рукописи Нестора (1113 г.), сделанные Ладожанином, носят явно проваряжский характер. Здесь мы должны упомянуть о сыне Мономаха Мстиславе, с именем которого А.А. Шахматов связывал редакцию 1118 г., создававшуюся под его надзором.

Все тяготение вставок в «Повести временных лет» к северу, все проваряжские элементы в них и постоянное стремление поставить Новгород на первое место, оттеснить Киев — все эго становится вполне объяснимым, когда мы знакомимся с личностью князя Мстислава Владимировича. Сын англичанки Гиты Гаральдовны (дочери английского короля), женатый первым браком на шведской, варяжской, принцессе Христине (дочери короля Инга Стенкильсона), а вторым браком на новгородской боярышне, дочери посадника Дмитрия Завидовича (брат ее, шурин Мстислава, тоже был посадником), выдавший свою дочь за шведского короля Сигурда, Мстислав всеми корнями был связан с Новгородом и Севером Европы. Двенадцатилетним отроком княжич был отправлен дедом в Новгород (1088 г.), а с 1095 г. он княжил непрерывно до отъезда в Киев к отцу в 1117 г. Когда в 1102 г. соперничество Мономаха со Святополком Киевским привело к тому, что Мономах должен был отозвать сына из Новгорода, то новгородцы послали посольство в Киев, которое заявило великому князю Святополку, хотевшему своего сына послать в Новгород: «Се мы, къняже, присълали к тобе и рекли ны тако: не хощем Святопълка, ни сына его». Далее следовала прямая угроза: «Аще ли дъве главе имееть сын твой — то посъли и, а сего (Мстислава) ны дал Вьсеволод (сын Ярослава Мудрого) и въскърмили есмы собе кънязь...»¹⁶.

«Воскормленный» новгородцами Мстислав имел прямое отношение к летописному делу. К аргументам Шахматова можно добавить еще анализ миниатюр Радзивилловской летописи. С момента приезда Мстислава в Киев в 1117 г. в этой летописи наблюдается большое внимание к делам Мстислава; иллюстратор посвящает миниатюры событиям из его жизни, появляется новый архитектурный стиль в рисунках, продолжающийся до смерти Мстислава в 1132 г. На протяжении этого времени художник использует символические фигуры животных (половцы — змея; свары и ссоры — собака; победа над соседом — кот и мышь и т. п.).

Очевидно, во времена Мстислава в Киеве велась особая иллюстрированная летопись Мстислава Владимировича¹⁷. Посмотрим теперь, как сказалось все это на изложении в «Повести временных лет» начальных эпизодов русской истории.

У нас нет никаких сомнений в том, что кругу лиц, причастных к переделке летописи Нестора в духе, угодном Мономаху, была хорошо известна новгородская летопись 1050 г. (доведенная с продолжением до 1079 г.). Князь Мстислав переехал, по желанию отца, в Киев в 1117 г. (и отсюда управлял Новгородом), а в 1118 г. была закончена переработка рукописи Нестора. Новгородская летопись была использована прежде всего потому, что там имелась неизвестная киевлянам легенда о добровольном призвании князей, созвучная призванию Мономаха в Киев в 1113 г. и избранию Мстислава новгородцами в 1102 г. Но, как мы выяснили, великий князь имел право обижаться на киевское боярство, отвергшее его в 1093 г. и два десятка лет не допускавшее к «отню злату столу». С этим связана вторая тенденция редакции 1118 г. — оттеснить Киев в начальной фазе истории русской государственности на второе место, заменив его Новгородом, и выпятить роль призванных из-за моря варягов. Редактору было важно дезавуировать киевские, русские, традиции.

Ладожанин ввел в текст летописи отсутствовавшее ранее отождествление варягов с Русью, как исконное. Автор летописи 1050 г. четко написал, что пришельцы с севера, варяжские и словенские отряды Олега, стали называться русью лишь после того, как они утвердились внутри Руси, в завоеванном ими Киеве. Ладожанин же уверял, что был варяжский народ «русь», вроде норвежцев, англичан или готландцев. На самом деле такого народа на севере Европы не было, и никакие поиски ученых его не обнаружили. Единственно, что можно допустить, это то, что автор принял за варягов фризов, живших в западной Ютландии (см. выше раздел «Источники»).

Приглядимся к тому, как под пером людей, подчиненных зятю шведского короля, рождалось отождествление шведов-варягов с русью.

1. Летопись 1050 г.:

«И от тех варяг, находник тех, прозвашася варягы. И суть новъгородьстии людие до дьньшьняго дьне от рода варяжьска...»¹⁸.

2. Вторая редакция «Повести временных лет» 1116 г. (игумен Сильвестр):

«И от тех варяг прозъвася Русьская земля Новъгород. Ти суть людие новъгородьстии от рода варяжьска, преже бо беша словене»¹⁹.

3. Третья редакция «Повести временных лет» 1118 г.

«И от тех варяг прозъвася Русьская земля»²⁰.

В первоисточнике, в летописи 1050 г., речь идет о первом появлении варягов в Новгороде, о появлении самого этнонима и о том, что в городе в середине XI в. еще жили люди варяжского происхождения, называвшие себя варягами, что мы знаем и по «Русской Правде». Здесь все верно. Сильвестр, иронически относившийся к новгородцам (он издевался над обычаем мыться вениками в бане), внес в заимствованную им фразу совершенно иной смысл: Новгород стал называться Русской землей в те времена, когда появились варяги. Запись автора 1050 г. о том, что варяги и словене стали называться русью после того, как оказались в Киеве, и после того, как предводитель стал князем Руси, киевлянин Сильвестр повернул на Новгород: город, откуда пришли в Русь словене и находники-варяги, после завоевания ими Киева стал частью Русской земли. По существу это было верно, но выражена эта мысль была недостаточно складно. Автор 1050 г. сказал в своем месте точнее: «и отътоле прозъвашася русию». Ладожанин же устранил из текста и варягов и Новгород, объявив всю Русскую землю прозванной по варягам, которые будто бы еще на берегу Балтийского моря назывались Русью. Ладожанин довольно бесцеремонно обошелся с текстом Нестора в разделе о грамоте славянской, выкинув из него некоторые куски и дав свои примечания в том же проваряжском духе:

«А словеньск язык и русьской един есть; от варяг прозъвашася русию, а пьрвее беша словене...»

Мысль Нестора состояла в том, что он указывал на близость книжного старославянского языка (на котором Кирилл и Мефодий создавали письменность) к русскому языку. Ладожанин же внес сюда свой собственный домысел о происхождении имени «Русь» от варягов, домысел, порожденный неправильным истолкованием одного места в полуисправленной рукописи Сильвестра.

Единственным объяснением такому неожиданному отождествлению русов с варягами может быть только одно обстоятельство: в руках редактора был извлеченный из княжеского архива договор Руси с Византией 911 г., начинающийся словами: «Мы от рода русьскаго...» Далее идет перечисление имен членов посольства, уполномоченных заключить договор. В составе посольства были и несомненные варяги: Иньгелд, Фарлоф, Руалд и др. Однако начальная фраза договора означала не национальное происхождение дипломатов, а ту юридическую сторону, ту державу, от имени которой договор заключался с другой державой: «Мы от рода (народа) русьского... послани от Ольга великого кънязя русьского и от всех, иже суть под рукою его светьлых и великых кънязь и его великых бояр к вам, Львови и Александру и Костяитину...» Юридически необходимая фраза «Мы от рода русского» присутствует и в договоре 944 гг., где среди послов было много славян, не имевших никакого отношения к варягам: Улеб, Прастен, Воист, Синко Борич и др. Если Ладожанин знал варяжский именослов, то он мог сделать вывод о том, что «русский род» есть варяжский род. Но дело в том, что во всем тексте договора слово «русский» означает русского человека вообще, русских князей, русские города, граждан государства Руси, а само слово «род» означало «народ» в широком смысле слова, в переводных памятниках оно соответствовало широкому понятию τὸ ἔτνος²¹. Текст договора — прекрасная иллюстрация к рассказу о том, что, попав в Киев, варяги «оттоле» стали называться русью, став подданными государства Руси. К моменту заключения договора с императорами Львом и Александром от появления варягов в Киеве прошло три десятка лет.

Следует сделать одну оговорку — Ладожанин нигде не говорит о власти варягов над славянами; он только утверждает, что славяне получили свое имя от придуманных им варягов-руси. Это не столько историческая концепция, сколько попутные этнонимические замечания, не являвшиеся странными в XII в. для той среды, где варяги-шведы были и торговыми соседями, и частью княжеского придворного окружения (двор княгини Христины), и некоторой частью жителей города.

Утверждать на основании единственной фразы (правда, повторяемой как рефрен) «от варяг прозвася Русская земля», что норманны явились создателями Киевской Руси, можно было только тогда, когда история еще не стала наукой, а находилась на одном уровне с алхимией.

Появление норманнов на краю «безлюдных пустынь Севера» отражено еще одним русским источником, очень поздно попавшим в поле зрения историков. Это — записи в Никоновской летописи XVI в. о годах 867—875, отсутствующие в других, известных нам летописях, в том числе и в «Повести временных лет» (в дошедших до нас редакциях 1116 и 1118 гг.). Записи эти перемешаны с выписками из русских и византийских источников, несколько подправлены по языку, но сохранили все же старое правописание, отличающееся от правописания самих историков эпохи Василия III, составлявших Никоновскую летопись.

Записи о событиях IX в.	Текст о событиях XVI в.
събравъшеся	собрание
възвратишася	возвратишася
въсташа	возсташа22
сътвориша

Дополнительные сведения за 867—875 гг. можно было бы счесть за вымысел московских историков XVI в., но против этого предостерегает отрывочный характер записей, наличие мелких несущественных деталей (как, например, смерть сына князя Осколда) и полное отсутствие какой бы то ни было идеи могущей, с точки зрения составителей, придать смысл этим записям. Более того, записи о Рюрике противоречили своим антиваряжским тоном как соседним статьям, почерпнутым из «Повести временных лет» (1118 г.), так и общей династической тенденции XVI в., считавшей Рюрика прямым предком московского царя. Что же касается допущения о вымысле этих записей, то и в этом отношении они резко выпадают из стиля эпохи. В XVI в. придумывали много, но придумывали целые композиции, украшенные «сплетением словес». С точки зрения литераторов XVI в., отдельные разрозненные фактологические справки не представляли ценности.

Хронология в этих дополнительных записях очень сложна, запутанна и отличается от хронологии «Повести временных лет». Она расшифровывается только после анализа византийского летоисчисления IX—X вв. и сопоставления с точно известными нам событиями²³.

Представляет большой интерес то, что записи Никоновской летописи восполняют пробелы в «Повести временных лет», где между событиями первых датированных годов существуют значительные интервалы.

«Повесть временных лет»	Дополнения Никоновской летописи
859 г.
862 г.
866 г.	867 г.
записей нет	875 г.
— " —
879 г.
882 г. и далее

Рассмотрим все первые датированные (даты условны) события русской истории по обеим группам.

«Повесть временных лет» (1118 г.)
859.	Варяги берут дань с Чуди, Словен, Мери, Веси и Кривичей.
862 г.	Северные племена изгнали варягов. Усобицы. Призвание варягов. Рюрик обосновался в Ладоге (ред. 1118 г.), а через два года в Новгороде. Рюрик раздает города своим мужам: Полоцк, Ростов, Белоозеро, Двое «бояр» рюриковых — Асколд и Дир — отправились в Киев и стали там княжить.
866 г.	Асколд и Дир совершили поход на Царьград.
867 г.	(дата условна). «Въсташа Словене, рекше новгородци и Меря и Кривичи на варяги и изгнаша их за море и не даша им дани. Начаша сами себе владети и городы ставити. И не бе в них правды и возста род на род и рати и пленения и кровопролитна безпрестани. И по сем събравъшеся реша к себе: «Да кто бы в нас князь был и владел нами? Поищем и уставим такового или от нас или от Козар или от Полян или от Дунайчев или от Варяг». И бысть о сем молва велия — овем сего, овем другаго хотящем. Та же совещавшеся, послаша в Варяги».
870 г.	Прибытие Рюрика в Новгород.
872 г.	«Убиен бысть от болгар Осколдов сын». «Того же лета оскорбишася новгородци, глаголюще: «яко быти нам рабом и многа зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его». Того же лета уби Рюрик Вадима Храброго и иных многих изби новгородцев съветников его».
873 г.	Рюрик раздает города: Полоцк, Ростов, Белоозеро. «Того же лета воеваша Асколд и Дир Полочан и много зла сътвориша».
874 г.	«Иде Асколд и Дир на Греки...»
875 г.	«Възвратишаяся Асколд и Дир от Царяграда в мале дружине и бысть в Киеве плачь велий...» «Того же лета избиша множество печенег Осколд и Дир. Того же лета избежаша от Рюрика из Новагорода в Киев много Новогородцких мужей»24.

Приведенные отрывочные записи, не составляющие в Никоновской летописи компактного целого, но разбавленные самыми различными выписками из Хронографа 1512 г. и других источников, представляют в своей совокупности несомненный интерес. Те события, которые в «Повести временных лет» очень искусственно сгруппированы под одним 862 г., здесь даны с разбивкой по годам, заполняя тот пустой интервал, который существует в «Повести...» между 866 и 879 гг. Абсолютная датировка сопоставимых событий в этих двух источниках не совпадает (и вообще не может считаться окончательной), но относительная датировка соблюдается. Так, в «Повести...» говорится о прибытии Рюрика первоначально не в Новгород, а в Ладогу; пишет это Ладожанин, посетивший Ладогу за четыре года до редактирования им летописи и, очевидно, с опорой на какие-то местные предания. В Новгороде же Рюрик оказался «по дъвою же лету», что и отражено записями Никоновской летописи.

Главное отличие «Повести временных лет» (2 и 3 редакции) от никоновских записей заключается в различии точек зрения на события. Сильвестр и Ладожанин оба излагали дело с точки зрения варягов: варяги брали дань, их изгнали; начались усобицы — их позвали; варяги разместились в русских городах, а затем завоевали Киев. Автор никоновских записей смотрит на события с точки зрения Киева и Киевской Руси, как уже существующего государства. Где-то на крайнем славяно-финском севере появляются «находники» — варяги. Соединенными силами северные племена заставили норманнов уйти к себе за море, а затем после усобиц начали обдумывать свой новый государственный порядок, предполагая поставить единого князя во главе образовавшегося союза племен. Обсуждалось несколько вариантов: князь мог быть избран из среды объединившихся племен («или от нас...»), но здесь, очевидно, и содержалась причина конфликтов, так как антиваряжский союз образовался из разных и разноязычных племен. Названы и варианты приглашения князя со стороны: на первом месте — Хазарский каганат, мощная кочевая держава прикаспийских степей; на втором месте — Поляне, т. е. Киевская Русь; на третьем месте — «Дунайцы», загадочное, но чрезвычайно интересное понятие, географически связанное с низовьями и гирлами Дуная, вплоть до конца XIV в. числившимися (в исторических припоминаниях) русскими²⁵. И на самом последнем месте — Варяги, к которым и направили посольство. Предпочтение призвания шведского конунга объяснялось, надо думать, тем, что варяги и без приглашения, но с оружием появлялись в этих северных местах. Призвание варяга (речь шла об одном князе) было, очевидно, обусловлено принципом откупа «мира деля». Мы не знаем, какова была действительность, но тенденция здесь резко расходится с той, которую проводили летописцы Мономаха, считавшие варягов единственными претендентами на княжеское место в союзе северных племен. Тенденцию эту можно определить как прокиевскую, так как первой страной, куда предполагалось послать за князем, было киевское княжество Полян. Дальнейший текст убеждает в этом, так как все дополнительные записи посвящены деятельности киевских князей Асколда и Дира.

В «Повести временных лет» Асколд и Дир представлены читателю как варяги, бояре Рюрика, отпросившиеся у него в поход на Константинополь и будто бы попутно овладевшие Полянской землей и Киевом. А.А. Шахматовым давно доказано, что версия о варяжском происхождении Асколда и Дира неверна и что этих киевских князей IX в. следует считать потомками Кия, последними представителями местной киевской династии²⁶.

Польский историк Ян Длугош (ум. 1480 г.), хорошо знавший русские летописи, писал об Аскольде и Дире:

«После смерти Кия, Щека и Хорива, наследуя по прямой линии, их сыновья и племянники много лет господствовали у русских, пока наследование не перешло к двум родным братьям Асколду и Диру»²⁷.

Научный анализ искаженных редактированием летописей, произведенный Шахматовым без привлечения текста Длугоша, и выписка сандомирского историка из неизвестной нам русской летописи в равной мере свидетельствуют об одной летописной традиции: считать этих князей, убитых варягами, последними звеньями династической цепи Киевичей. Аскольда византийский император Василий I (867—886) называл «прегордым Каганом северных скифов». Имя этого «кагана» (титул равный императорскому) Ладожанин дает в форме «Асколдъ», а Никоновская летопись (в своих уникальных записях) — «Осколд» («О князи Рустем Осколде»). В качестве недоказуемого предположения можно высказать мысль, что имя этого туземного князя, княжившего в Среднем Подненровье, могло сохранить древнюю праславянскую форму, восходящую к геродотовским сколотам, «названным так по своему царю». В топонимике имя сколотов сохранилось до наших дней в названии двух крайних, пограничных для сколотов рек: р. Оскол, на самом краю праславянской земли, и р. Ворскла, пограничная праславянская река, отделявшая их от номадов. В XII в. название реки писалось «Воръсколъ», что очень хорошо этимологизируется («воръ» — «ограда») как «Ограда сколотов». Было бы очень интересно, если бы при дальнейшем анализе подтвердилась связь имени Осколда с архаичными сколотами.

Личность князя Дира нам неясна. Чувствуется, что его имя искусственно присоединено к Осколду, так как при описании их, якобы совместных, действий грамматическая форма дает нам единственное, а не двойственное или множественное число, как следовало бы при описании совместных действий двух лиц. Киевская Русь князя Осколда (870-е годы) обрисована как государство, имеющее сложные внешнеполитические задачи.

Киевская Русь организует походы на Византию. Они нам хорошо известны как по русским, так и по византийским источникам (860—1043 гг.). Важной задачей Киевской Руси была оборона широкой, тысячеверстной степной границы от различных воинственных народов: тюрко-болгар, мадьяр, печенегов. И никоновские запрей сообщают о войнах Киева с этими кочевниками. О войне с болгарами, под которыми следует подразумевать «черных болгар» русской летописи, названных восточными авторами внутренними болгарами, мы ничего не знаем из русских летописей. Эти тюрко-болгары, кочевники, занимали огромное пространство вдоль всей южной границы Руси. По словам персидского Анонима, — это «народ храбрый, воинственный, внушающий ужас... он обладает овцами, оружием и военным снаряжением».

Первое упоминание в никоновских записях имени Осколда связано с этим воинственным народом: «Убьен бысть от болгар сын Осколдов». Война с болгарами, о которой молчат русские источники, могла бы быть поставлена под сомнение, но ее удостоверял тот же персидский Аноним; «Внутренняя Болгария находится в состоянии войны со всей Русью»

Свидетельство никоновской записи 872 г. подтвердилось. Историки XVI века сообщили сведения, которые стали известны науке лишь в самом конце XIX в.

В 875 г. князь Осколд «избиша множество печенег». Печенеги в это время уже начали движение из Приазовья на запад, вслед за ушедшими к Карпатам мадьярами. Войны приднепровских славян с кочевниками (в данном случае с болгарами и печенегами) были давней и важной функцией как Русского союза племен в VI—VII вв., так и государства Руси в IX в.

Последняя четверть IX в. прибавила еще одну заботу Киевскому государству — на крайнем севере славянского мира появились заморские находники-варяги. Никоновские записи, несмотря на их предельную лаконичность, рисуют нам три группы интересных событий: во-первых, новгородцы ведут в своем городе активную борьбу с Рюриком, не желая быть его рабами. Имя Вадима Храброго возбуждает некоторые сомнения, но факт антиваряжских выступлений заслуживает доверия, так как у него уже был прецедент — изгнание варягов за море. Вторая группа событий — бегство новгородцев в Киев от Рюрика. Киев дает убежище эмигрантам. Третья группа событий наиболее интересна. Киевская Русь организует отпор варягам на северных окраинах своих владений. Под одним годом поставлены: посылка Рюриком своего мужа в Полоцк и ответная акция Киева — «воеваше Асколд... Полочан и много зла сотвориша». Вероятно, с этим связана и война Киева против Кривичей, упоминаемая Татищевым под 875 г. («Ходи же (Осколд) и на Кривичи и тех победи»). Полочане уже входили ранее в состав Руси, и война с ними после принятия ими рюрикова мужа была продиктована стремлением Киева вернуть свои владения на Западной Двине. Война с союзом Кривичей была обусловлена стратегической важностью Смоленска, стоявшего на том месте, где начинались волоки из Днепра в Ловать. Это была война за Днепр, за то, чтобы путь «из Грек в Варяги» не стал путем «из Варяг в Греки».

Стратегическая задача киевских князей состояла в том, чтобы воспрепятствовать по мере сил проникновению заморских находников на юг или, по крайней мере, поставить их движение под контроль Киева, давнего хозяина Днепра. Обезопасить себя от вторжения варяжских отрядов можно было только, поставив прочные военные заставы на важнейших путях. Первой такой заставой у Руси был до прихода Рюрика Полоцк, перекрывавший Двину. Второй заставой мог быть Смоленск, запиравший самое начало днепровского пути. Такой заставой было, по всей вероятности, Гнездовское городище с огромным могильником, возникшее в IX в.²⁸. Третьей заставой, запиравшей на севере подход к Смоленску и Днепру, могла быть Руса (Старая Руса) на южном берегу из. Ильменя у устья Ловати, вытекавшей из смоленских краев. Само название города — Руса — могло быть связано с исконной Русью. Связь Русы с киевским князем, с его личным доменом хорошо прослеживается по позднейшим договорам Новгорода с князьями. Четвертой и самой важной заставой был несомненно Новгород, построенный или самими словенами во время войны с варягами или киевским князем как крепостица, запиравшая варягам выход в Ильмень, т. е. на оба трансевропейских пути: волжский в «жребий Симов» (в Халифат) и днепровский в Византию. Новгород в своей дальнейшей истории довольно долго рассматривался Киевом как младший город, княжеский домен, удел старших сыновей киевских князей.

По всей вероятности, дополнение к перечню славянских народов в составе государства Руси («се бо токмо словенск язык в Руси...»), сделанное не в форме имени племенного союза («Поляне», «Дреговичи» и др.), а по имени города — новгородцы, появилось в первоначальном тексте после постройки города, ставшего центром разноплеменной федерации. К этому кругу событий следует относить и замечание, сохраненное в варианте Сильвестра: «И от тех варяг (т. е. от времени борьбы с варягами) прозвася Русская земля Новгород», что может означать только: «Со времени тех варягов Новгород стал называться Русской землей», т. е. вошел в состав Руси, о чем и была сделана дополнительная приписка в перечне союзов племен, входивших в Русь.

Бронзовый светильник IX—X вв. восточной работы (Гнездово близ Смоленска); на с. 310 — положение светильника стоя

Постройка Новгорода варягами (редакция 1118 г.) исключена, так как у скандинавов было иное название для этого города, совершенно неизвестное на Руси. Опорой норманнов была только Ладога, куда ушел после удачного похода Олег. Никоновские записи ценны тем, что в отличие от «Повести временных лет», искаженной «норманистами» начала XII в., они рисуют нам Русь (в согласии с уцелевшими фрагментами текста Нестора) как большое, давно существующее государство, ведшее активную внешнюю политику и по отношению к степи, и к богатой Византии, и к далеким северным находникам, которые были вынуждены объезжать владения Руси стороной, по обходному Волжскому пути. В промежуточных пунктах между Ладожским озером и Киевом были такие заслоны, как Новгород, Руса и Гнездово-Смоленск; пройти через них могли только отдельные торговые ватаги или отряды специально нанятых на киевскую службу варягов. В Смоленске и на Верхней Волге археологи находят варяжские погребения, но эти варяги на проездных торговых путях не имеют никакого отношения к строительству русского государства, уже существовавшего и уже проложившего свои маршруты далеко в глубь Азии. Можно думать, что именно эти связи и привлекли норманнов в просторы Восточной Европы.

Появлялись варяги и в Киеве, но почти всегда как наемная армия, буйная, скандальная (это мы знаем но Древнейшей Русской Правде) и зверски жестокая с побежденными (см. ниже). Киев был надежно защищен сухопутными волоками и своими заставами от неожиданного вторжения больших масс варягов, подобных флотилиям у западноевропейских берегов. Только одному конунгу Олегу удалось обмануть бдительность и, выдав свой отряд за купеческий караван, захватить власть в Киеве, истребив династию Киевичей. Благодаря тому, что он стал во главе огромного соединенного войска почти всех славянских племен (большая часть их давно уже входила в состав Руси), Олегу удалось совершить удачные походы на Царьград, документированные договорами 907 и 911 гг.²⁹.

Но в русской летописи Олег присутствует не столько в качестве исторического деятеля, сколько в виде литературного героя, образ которого искусственно слеплен из припоминаний и варяжских саг о нем. Варяжская сага проглядывает и в описании удачного обмана киевлян, и в описании редкостной для норманнов-мореходов ситуации, когда корабли ставят на катки и тащат по земле, а при попутном ветре даже поднимают паруса. Из саги взят и рассказ о предреченной смерти Олега — «но примешь ты смерть от копя своего». Обилие эпических сказаний о предводителе удачного совместного похода современники объясняли так: «И приде Ольг Кыеву неса злато и паволокы (шелка) и овощи (фрукты) и вино и вьсяко узорочие. И прозъваша Ольга Вещий — бяху бо людие погани и невегласи». В новгородской летописи есть прямая ссылка на эпические сказания об удачливом варяге: «Иде Олег к Новугороду и оттуда — в Ладогу. Друзии же сказають (поют в сказаниях), яко идущю ему за море и уклюну змиа в ногу и с того умре. Есть могыла его в Ладозе»³⁰.

Поразительна неосведомленность русских людей о судьбе Олега. Сразу после обогатившего его похода, когда соединенное войско славянских племен и варягов взяло контрибуцию с греков, «великий князь Русский», как было написано в договоре 911 г., исчезает не только из столицы Руси, но и вообще с русского горизонта. И умирает неведомо где: то ли в Ладоге, где указывают его могилу новгородцы, то ли в Киеве, то ли за морем, где его уклюнула змея... Эпос о Вещем Олеге («вештбы витезовы» — героические сказания) тщательно собран редактором «Повести временных лет» для того, чтобы представить его не только находником-узурпатором, но и мудрым правителем, освобождающим славянские племена от дани Хазарскому каганату. Редактор-Ладожанин идет даже на подтасовку, зная версию о могиле Олега в Ладоге (находясь в Ладоге в 1114 г. и беседуя на исторические темы с посадником Павлом, он не мог не знать ее), он тем не менее умалчивает о Ладоге или о Швеции, так как это плохо вязалось бы с задуманным им образом создателя русского государства, строителя русских городов. Редактор вводит в летопись целое сказание, завершающееся плачем киевлян и торжественным погребением Олега в Киеве на Щековице. Впрочем, в Киеве знали еще одну могилу какого-то Олега в ином месте³¹. Кроме того, из княжеского архива он вносит в летопись подлинный текст договора с греками 911 г.

В результате редакторско-литературных усилий Ладожанина создается новая, особая концепция начальной истории, построенная на двух героях, двух варягах — Рюрике и Олеге. Первый возглавил целый ряд северных славяно-финских племен (по их просьбе) и установил для них порядок, а второй овладел Южной Русью, отменил дань хазарам и возглавил удачный поход 907 или 911 гг. на греков, обогативший всех его участников. Вот эта простенькая и по-средневековому наивно персонифицирующая историю концепция и должна была заменить широко написанное полотно добросовестного Нестора.

Однако, хотя Ладожанин и был образованным и начитанным книжником, сочиненная им по образцу северноевропейских династических легенд история ранней Руси оказалась крайне искусственной и резко противоречившей тем фрагментам описания русской действительности Нестором, которые уцелели в летописи после редактирования. Ладожапин пишет о строительстве городов варягами, а все упомянутые им города (Киев, Чернигов, Переяславль, Любеч, Смоленск, Полоцк, Изборск, Псков, Новгород, Ростов, Белоозеро, Суздаль) уже существовали ранее и носят не варяжские, а славянские или в редких случаях финские (Суздаль) названия. Тысячелетний ход истории на юге, где жили некогда памятные летописцам скифы («Великая Скифь»), подменен приездом заморского конунга с его фантастическими братьями в пустынные болотистые места Севера, выглядевшие в глазах восточных современников «безлюдными пустынями». Отсюда с севера на юг из только что построенного Новгорода и далекой Ладоги в древний Киев и распространялись будто бы импульсы первичной государственности. Создателю этой противоестественной концепции не были нужны ни генеалогия, ни хронология. Они могли только помешать его идее мгновенного рождения государства после прибытия варяжских кораблей. Генеалогия оказалась, как это давно доказано, примитивно искусственной: Рюрик — родоначальник династии, Игорь — сын его, а Олег — родич, хотя писатель, ближе всех стоявший по времени к этим деятелям, — Иаков Мних, прославлявший Ярослава Мудрого, начинал новую династию киевских князей (после Киевичей) с Игоря Старого (умер в 945 г.), пренебрегая кратковременным узурпатором Олегом и не считая нужным упоминать «находника» Рюрика, не добравшегося до Киева.

Под пером же редактора 1118 г. Игорь стал сыном Рюрика. Крайне неточна и противоречива хронология событий и времени княжения князей IX — начала X в. К счастью для науки редактирование летописи велось хотя и бесцеремонно, но недостаточно последовательно — от подробного и интересного текста Нестора уцелело больше, чем нужно было для того, чтобы читатель мог воспринять концепцию Ладожанина как единственную версию.

Присматриваясь с этой точки зрения к отрывочным записям Никоновской летописи, мы видим в них антитезу проваряжской концепции. Автор первичных записей несомненно киевлянин, как и Нестор. Он знает южные события (борьбу с печенегами и тюрко-болгарами), знает все, что происходит в Киеве, и, самое главное, на появление «находников» на Западной Двине и у Ильменя он смотрит глазами киевлянина: киевский князь посылает войска на Полочан и на Кривичей, в землях которых появились варяги, киевский князь принимает в столице новгородских беглецов, бежавших от насилия, творимого в Новгороде Рюриком. Это уже совершенно иной взгляд на первые годы соприкосновения государства Руси с варягами!

Невольно возникает вопрос, а не являются ли эти никоновские записи вторичным пересказом уцелевших где-то фрагментов текста Нестора, изъятых в свое время одним из редакторов 1116—1118 гг.? Форма «дунайчи» (вместо «дунайцы») с явно новгородско-псковский чоканьем прямо указывает на причастность северного переписчика к этому тексту, интересовавшему новгородцев и по содержанию.

На эту мысль наводит не столько киевская точка зрения автора фрагментов (не каждый киевлянин — Нестор), сколько наличие и там и здесь, и во фрагментах, и в несомненно несторовом тексте такого редкого географического определения, как «дунайцы», применительно к населению самых низовий Дуная. У Нестора дунайцы «доныне» указывают городище Киевец, как местопребывание Кия. В никоновских документах эта слово всплывает при обсуждении вопроса о том, где искать себе князя — у хазар ли, у полян ли или у «дунайцев». В таком контексте дунайцы выглядят каким-то государственным объединением, равным по значению Руси (еще не включившей в себя Словен) или Хазарскому каганату, но несомненно отличным от Болгарии и болгар, о которых Нестор писал много и подробно под их собственным именем. Разгадка «дунайцев» выяснится позже, когда мы познакомимся с путями русов в Византию и с перепутьем близ устий Дуная.

Признав концепцию редакторов «Повести временных лет» искусственной и легковесной, мы должны ответить на вопрос — какова же действительная роль варягов в ранней истории Руси?

1. Варяжские отряды были привлечены в труднопроходимые русские земли сведениями об оживленной торговле Руси со странами Востока, что доказывается нумизматическими данными. Варяги во второй половине IX в. начали совершать набеги и брать дань с северных славянских и финских племен.

2. Киевские князья в 870-е годы предприняли ряд серьезных мер (походы на Кривичей и Полочан) для противодействия варягам. Вероятно, в это же время строятся на севере такие опорные пункты Руси, как Руса и Новгород.

3. Олег (швед? норвежец?) базировался в Ладоге, но на короткий срок овладел киевским столом. Его победоносный поход на Византию был совершен как поход многих племен; после похода (удостоверенного текстом договора 911 г.) Олег исчез с горизонта русских людей и умер неизвестно где. Легенды указывали его могилы в самых разных местах. К строительству русских городов варяги никакого отношения не имели.

4. Новгород долгое время уплачивал варягам дань-откуп, чтобы избежать новых набегов. Такую же дань Византия платила русским «мира деля».

5. Наличие сухопутных преград-волоков на речных путях Восточной Европы не позволяло варягам использовать свое преимущество мореходов (как это было в Западной Европе). Контрмеры киевских князей содействовали повороту основных варяжских путей в сторону Волги, а не на Днепр. Путь «из Варяг в Греки» — это путь вокруг европейского континента. Путь же из Киева к Новгороду и в Балтику назывался путем «из Грек в Варяги».

6. Киевские князья (как и византийские императоры) широко использовали варяжские наемные отряды, специально посылая за ними в Северную Прибалтику, «за море». Уже Осколд «совокуплял» варягов (если верить тексту «Повести временных лет»). Игорь, задумав повторный поход на Византию в 941 г., «посъла по варяги за море, вабя я на Грькы». Одновременно с варягами нанимали и печенегов. Варяжские дружинники выполняли дипломатические поручения киевских князей и участвовали в заключении договоров. Варягов нанимали и для войны и для политических убийств: наемные варяги закололи князя Ярополка в 980 г. Варяги убили князя Глеба в 1015 г.

7. Часть варяжской знати влилась в состав русского боярства. Некоторые варяги, вроде Свенельда, добивались высокого положения, но крайне жестоко относились к славянскому населению (Свенельд и «умучивание» уличей). Жестокость, нередко бессмысленная, часто проявлялась и у варяжских отрядов, воевавших под русским флагом и в силу этого отождествляемых с русами, с населением того государства (Руси), которому они служили. Так, торговля русов со странами Каспийского побережья долгое время была мирной, и местные писатели говорили о том, что русы выходят на любое побережье и торгуют там или на верблюдах едут в Багдад. Но в самом начале X в. (время Олега), когда можно предполагать бесконтрольное увеличение числа варягов в киевском войске, мы узнаем о чудовищных зверствах «русов» на том же самом побережье Каспия. Настоящие русы-славяне в походах этого десятилетия (903—913 гг.) оказались, очевидно, сильно разбавленными неуправляемыми отрядами варягов, принимаемых местным населением за русов. О жестокости норманнов рассказывает французский хронист из Нормандии Дудон Квинтинианский:

«Выполняя свои изгнания и выселения они (норманны) сначала совершали жертвоприношения в честь своего бога Тора. Ему жертвуют не скот или какое-нибудь животное, не дары отца Вакха или Цереры, но человеческую кровь... Поэтому жрец по жребию назначает людей для жертвы. Они (приносимые в жертву люди) оглушаются одним ударом бычьего ярма по голове. Особым приемом у каждого, на которого пал жребий, выбивают мозг, сваливают на землю и, перевернув его, отыскивают сердечную железу, т. е. вену. Извлекши из него всю кровь, они, согласно своему обычаю, смазывают ею свои головы и быстро развертывают паруса своих судов...»³².

Воины вещего Олега проявляли такую же жестокость в походе против греков:

«Много убийств сътвори грьком... а их же имаху пленники — овы посекаху другыя же мучаху... и ина многа зла творяху»

8. К концу X — началу XI в. одной из важных задач русского государства стало противодействие буйным ватагам наемников. Их селили не в городах, а за пределами городских стен (например, Шестовицы под Черниговом). В 980 г., когда князь Владимир ездил за море для найма варягов и с их помощью отбил Киев у своего брата, варяги потребовали очень высокой оплаты своих услуг. Владимир выслал варягов в Византию, попросив императора не возвращать их: «а семо не пущай ни единого».

Острые конфликты возникли в Новгороде в 1015 г., когда Ярослав нанял много варягов, предполагая начать войну против своего отца. Новгородцы с оружием в руках отстаивали честь своих жен и дочерей.

9. Второй этап развития Киевской Руси, обозначенный появлением варягов, не внес никаких существенных изменений в ход русского исторического процесса. Расширение территории Руси за счет северных племен было результатом консолидации этих племен в ходе борьбы с находниками и включения Киева в эту борьбу.

Два начальных этапа развития Киевской Руси, из которых первый освещен летописью лишь фрагментарно, а второй — искаженно, не следует резко отделять один от другого. На протяжении всего IX в. и первой половины X в. шел один и тот же процесс формирования и укрепления государственного начала Руси. Ни набеги мадьяр или Внутренних болгар, ни наезды варягов или удары печенегов не могли ни остановить, ни существенным образом видоизменить ход этого процесса. Нам необходимо лишь приглядеться к тому, что происходило в славянских землях вообще и в «суперсоюзе» Русь, в частности.

Ключом к пониманию ранней русской государственности является полюдье. Для нас чрезвычайно важно установление существования полюдья на уровне одного союза племен, т. е. на более низкой ступени развития, чем «союз союзов» — Русь. Для племенного союза Вятичей мы получили сведения о полном круговороте полюдья — ежегодный объезд «светлым князем» всей подвластной территории, сбор «одежд» (очевидно — пушнины) и сбыт собранных ценностей вниз по Дону в Итиль, взамен чего вятическая знать получала в IX в. и большое количество восточного серебра в монетах и восточные украшения, повлиявшие на местное племенное ремесло.

Рядом с племенным союзом Вятичей («славян») существовал одновременно с ним суперсоюз Русь, объединивший 5—6 отдельных племенных союзов, аналогичных вятическому. Здесь тоже существовало полюдье (русы везли свои меха «из отдаленнейших концов славянства»), но оно существенно отличалось от вятического прежде всего размерами подвластной территории, а следовательно, должно было отличаться и иной, более высокой организацией сбора дани. У Руси, как и у Вятичей, второй задачей был сбыт результатов полюдья. Восточный автор IX в. описывает грандиозный размах торговых экспедиций русов, значительно превышающих то, что мы можем предполагать для вятичей (едва ли далее Итиля). Русы сбывали свои товары и в Византию и в земли Халифата, доходя до Рея, Багдада и Балха (!) Одни и те же явления, происходившие в каждом из самостоятельных племенных союзов и в синхронном им «суперсоюзе» Руси при всем их сходстве отличаются тем, что происходившее в «союзе союзов» было на порядок выше того, что делалось внутри отдельных союзов, еще не достигших высшей степени интеграции.

Пожалуй, именно здесь и лежит точка отсчета новых социально-экономических отношений, новой формации. Союз племен был высшей ступенью развития первобытнообщинного строя, подготовившей отдельные племена к предстоящей исторической жизни в больших объединениях, в которых неизбежно и быстро исчезали древние патриархальные формы связи, заменяясь новыми, более широкими. Создание союза племен было уже подготовкой к переходу к государственности. «Глава глав», возглавлявший десяток племен и называвшийся «светлым государем» или в передаче иноземцев «царем», был уже не столько повелителем первобытных племен, сколько главой рождающегося государства.

Когда же общество поднимается на порядок выше и создает из союзов племен новое (и количественно и качественно) объединение, «союз союзов» племен, то вопрос о государственности может решаться только однозначно — там, где интеграция племен достигла такого высочайшего уровня, государство уже сложилось.

Когда летописец детально перечислял, какие из восточнославянских племенных союзов вошли в состав Руси, то он описывал своим читателям государство Русь на одном из этапов своего развития (в первой половине IX в.), когда Русь охватила еще только половину племенных союзов. Полюдье — первая, наиболее обнаженная форма господства и подчинения, осуществления права на землю, установления понятия подданства. Если в союзе племен полюдье еще в какой-то мере может основываться на старых племенных связях, то в «суперсоюзе» оно уже полностью абстрагировано и отделено от всяких патриархальных воспоминаний. В связи с теми фальсификациями, которые допускают в отношении русской истории норманиста, необходимо отметить, что в источниках полюдье предстает перед нами как чисто славянский институт со славянской терминологией. Полюдье известно, например, в Польше, где оно называлось «станом», а взимаемые поборы — «гощеньем».

Полюдье киевских князей в первой половине X в. по данным императора Константина Багрянородного

Русское слово «полюдье» мы встречаем и в летописях и в грамотах. Никакого отношения к варягам полюдье не имеет; напротив, в скандинавских землях для обозначения этого явления употреблялось русское, славянское слово. В скандинавской саге о Гаральде при упоминании подобных объездов используется заимствованное славянское слово «poluta» («polutasvarf»). Тем же славянским словом обозначает круговой княжеский объезд и император Константин Багрянородный: «...τά πολῡδια άλέγεταί γραύ». Полюдье как объезд отдаленнейших славянских земель было известно, как мы видели, восточпым авторам задолго до появления норманнов на Руси. Его можно считать характерным для всего IX в. (может быть, и для конца VIII в.?) и для первой половины X в., хотя как локальное пережиточное явление оно известно и в XII в. Подробное описание полюдья для середины X в. оставил нам император Константин, а один из трагических эпизодов — убийство князя во время сбора полюдья — подробно описывает летопись под 945 г.

Анализируя полюдье 940-х годов, мы должны распространять представление о нем и на более раннее время (вплоть до рубежа VIII и IX вв.); разница в объеме земель, подвластных Руси, была, но она уже не создавала качественного отличия. Суперсоюз начала IX в. из пяти-шести племенных союзов и суперсоюз середины X в. из 8—10 союзов принципиально не отличались один от другого.

Начнем рассмотрение русского полюдья с описания императора Константина (около 948 г.), переставив некоторые разделы по тематическому принципу.

Константин Багрянородный. О русах, приезжающих из России на моноксидах в Константинополь

«Зимний и суровый образ жизни этих самых Русов таков. Когда наступает ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всеми Русами из Киева и отправляются в полюдье, т. е. круговой объезд и именно в славянские земли.

Вервианов (Древлян)

Другувитов (Дреговичей)

Кривитеинов (Кривичей)

Севериев (Север)

и остальных славян, платящих дань Русам. Прокармливаясь там в течение целой зимы, они в апреле месяце, когда растает лед на реке Днепре, снова возвращаются в Киев. Затем забирают свои однодревки... снаряжаются и отправляются в Византию...»

«Однодревки, приходящие в Константинополь из Внешней Руси идут из

Невогарды (Новгорода), в которой сидел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости

Милиниски (Смоленска)

из Телюцы (Любеча)

Чернигоги (Чернигова)

и из Вышеграда (Вышгород близ Киева).

Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой «Самватас (?)»

Данники их, славяне, называемые Кривитеинами (Кривичами) и Ленсанинами (Полочанами), и прочие славяне рубят однодревки в своих городах в зимнюю пору и, обделав их, с открытием времени (плавания), когда лед растает, вводят в ближние озера.

Затем, так как они («озера») впадают в реку Днепр, то оттуда они и сами входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для оснастки и продают русам. Русы, покупая лишь самые колоды, расснащивают старые однодревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащают новые...»³³

Интереснейший рассказ о полюдье императора Константина, ежегодно видевшего своими глазами русские «однодревки» — моноксилы, давно известен историкам, но ни разу не было сделано попытки воссоздать полюдье середины X в. во всем его реальном размахе, как общерусское ежегодное явление. А без этого мы не сможем понять и сущности государства Руси в VIII—X вв.

Начнем с «однодревок», в которых нередко видели маленькие утлые челноки славян, выдолбленные из одного дерева, чем объяснялось их греческое наименование — «моноксилы». Маленькие челноки, вмещавшие всего лишь по три человека, в то время действительно бытовали, как мы знаем по «Записке греческого топарха», младшего современника Константина³⁴. Но здесь речь идет о совершенно другом: уже из приведенного текста видно, что суда оснащались уключинами и веслами, тогда как челноки управлялись одним кормовым веслом и никогда не имели уключин и распашных весел — челнок был слишком узок для них. Характер моноксилов выясняется при описании прохождения их через днепровские пороги: люди выходят из судов, оставляя там груз, и проталкивают суда через порожистую часть, «при этом одни толкают шестами нос лодки, а другие — середину, третьи — корму». Везде — множественное число; одну ладью толкает целая толпа людей; в ладье не только груз, но и «закованные в цепи рабы». Ясно, что перед нами не челноки-долбленки, а суда, поднимавшие по 20—40 человек (как мы знаем по другим источникам). О значительном размере русских ладей свидетельствуют и слова Константина о том, что, проделав самую тяжелую часть пути, протащив свои суда через пороги, русы «опять снабжают свои однодревки недостающими принадлежностями: парусами, мачтами и реями, которые привозят о собой». Мачты и реи окончательно убеждают в том, что речь идет не о челноках, а о кораблях, ладьях. «Однодревками» же они названы потому, что киль судна изготавливался из одного дерева (10—15 м длиною), а это позволяло изготовить ладью, пригодную не только для плавания по реке, но и для далеких морских путешествий.

Весь процесс ежегодного изготовления нескольких сотен кораблей уже говорит о государственном подходе к этому важному делу. Корабли готовились во всем бассейне Днепра («озера», вливающиеся в Днепр) и даже в бассейне Ильменя. Названы обширные земли Кривичей и Полочан, где в течение зимы работали корабелы. Нам уже хорошо знакомо это огромное пространство днепровского бассейна, все реки которого сходятся у Киева — еще в V—VI вв., когда началось стихийное движение северных славянских племен на юг, Киев стал хозяином днепровского судоходства. Теперь во всем этом регионе «данники русов рубят однодревки в своих горах». Правда, Константин пишет о том, что славяне-данники продают в Киеве свои свежеизготовленные ладьи, но не случайно император связал корабельное дело с подданством Руси; очевидно, это было повинностью славян-данников, получавших за ее выполнение какую-то плату.

О применении государственного принципа в деле изготовления торгового флота говорит и то, что Константином указаны областные пункты сбора кораблей на протяжении 900 км: Новгород (бассейн Ильменя), Смоленск (бассейн Верхнего Днепра), Чернигов (бассейн Десны и Сейма), Любеч (бассейн Березины, часть Днепра и Сожа), Вышгород (бассейн Припяти и Тетерева). В Киеве было отведено специальное урочище (очевидно, Почайна?), где окончательно оснащивались все ладьи, доставленные с этих рек. Название этой крепости — «Самватас» до сих пор не расшифровано учеными. Итак, процесс изготовления флота занимал зимнее время и часть весны (сплав и оснастка) и требовал усилий многих тысяч славянских плотников и корабелов; он был поставлен под контроль пяти областных начальников (из которых один был сыном великого князя) и завершался в самой столице.

К работе мужчин, делавших деревянную основу корабля, мы должны прибавить труд славянских женщин, ткавших паруса для оснастки флотилии. Численность торгового флота нам неизвестна; военные флотилии насчитывали до 2000 судов. Ежегодные торговые экспедиции, вывозившие результаты полюдья, были, очевидно, менее многочисленными, но не могли быть и слишком малы, так как им приходилось пробиваться через земли печенегов, грабивших русские караваны у Порогов. Примем условно численность однодревок в 400—500 судов. На один парус требовалось около 16 кв. м «толстины» (грубой, но прочной парусины), что выражалось примерно в 150 локтях ткани. Это была задача для двух ткачих на всю зиму. Учитывая, что после Порогов ставили запасные паруса, мы получаем такой примерный расчет: для изготовления всех парусов требовалась работа 2000 ткацких станов на протяжении всей зимы, т. е. труд женщин 80—100 тогдашних деревень. Добавим к этому выращивание и прядение льна и конопли и изготовление примерно 20 000 м «ужищь» — корабельных канатов. Все эти расчеты, имеющие, разумеется, лишь приблизительные итоги, показывают все же, что за лаконичными строками источника мы можем и должны разгадывать упоминаемые в них явления во всем их реальном жизненном воплощении. И оказывается, что только одна часть того социального комплекса, который кратко именуется полюдьем, представляет собой значительную повинность. Постройка станов, транспортировка дани в Киев, изготовление ладей и парусов к ним, все это — первичная форма отработочной ренты, тяжесть которой ложилась как на княжескую челядь, так и на крестьян-общинников.

Рассмотрим с таких же позиций самое полюдье как ежегодное государственное мероприятие, раскроем, насколько возможно, его практическую организационную сущность. Трактат императора Константина содержит достаточно данных для этого³⁵.

Во-первых, мы знаем земли тех племен (точнее племенных союзов), по которым проходило полюдье. Это область Древлян (между Днепром, Горынью и верховьями Южного Буга), область Дреговичей (от Припяти на север до водораздела с бассейном Немана и Двины; на востоке — до Днепра включительно); обширная область Кривичей в верховьях Днепра, Двины и Волги и, наконец, область Северян, охватывавшая среднюю Десну, Посемье и бассейны верховий Псла и Ворсклы.

Когда мы изобразим эти четыре области на карте, то увидим, что они охватывают пространство 700×1000 км, почти соприкасаясь друг с другом, но оставляя в середине большое белое пятно. Белое пятно около 300 км в поперечнике приходится на землю Радимичей. Радимичи не включены Константином Багрянородным в перечень племен, плативших дань Киеву. Император был точен: радимичи покорены воеводой Владимира Волчьим Хвостом только в 984 г., после битвы на р. Песчане, спустя 36 лет после написания трактата.

Во-вторых, мы знаем, что полюдье продолжалось 6 месяцев (с ноября по апрель), т. е. около 180 дней.

В-третьих, мы можем приложить к сведениям Константина вычисленную выше скорость перемещения полюдья (не забывая об ее условности).

В-четвертых, мы знаем, что объезд был круговым и, если следовать порядку описания племен, двигался посолонь.

Помножив количество дней на среднюю суточную скорость (7—8 км), мы получаем примерную длину всего пути полюдья — 1200—1500 км.

Каков же мог быть конкретный маршрут полюдья? Объезд по периметру четырех племенных союзов нужно сразу отвергнуть, так как он шел бы по полному бездорожью лесных и болотистых окраин и в общей сложности составил бы около 3000 км.

В летописном рассказе о «реформах» Ольги есть две группы точных географических приурочений: на севере близ Новгорода — Мста и Луга, а на юге близ Киева — Днепр и Десна. Полюдье, отправлявшееся осенью из Клева и возвращавшееся по весне туда же, могло воспользоваться именно этими киевскими реками, образующими почти полное кольцо: сначала путь вверх по Днепру до Смоленска, а затем — вниз по Десне до Ольгиного города Вышгорода, стоявшего у устья Десны. Проверим это подсчетом: путь от Киева до Смоленска вдоль берега Днепра (или по льду) составлял около 600 км. Заезд к древлянам до Искоростеня, где Игорь собирал дань, увеличивал расстояние на 200—250 км. Путь от Смоленска к Киеву вдоль Десны на Ельню (город упоминается в XII в.), Брянск и Чернигов составлял примерно 700—750 км. Общее расстояние — 1500—1600 км. По протяженности путь Киев — Смоленск — Киев вполне удовлетворяет нас: 1500—1600 км могли быть пройдены с ноября по апрель. Удовлетворяет он нас и в отношении всех четырех упомянутых Константином племенных союзов. Первыми в его перечне стоят Вервианы (Древляне); вероятнее всего, что княжеское полюдье начиналось с ближайшей к Киеву земли Древлян, лежавшей в одном дне пути от Киева на запад. На пути из Киева в столицу Древлянской земли — Искоростень — лежал городок Малин, не упомянутый летописью, но, вполне вероятно, являвшийся резиденцией древлянского князя Мала, сватавшегося к Ольге³⁶. Кроме Искоростеня полюдье могло посетить и Вручий (Овруч), лежащий в 50 км к северу от Искоростеня.

Древлянская дань, собранная в ноябре, когда реки еще не стали, могла быть сплавлена по Ужу в Днепр к Чернобылю и оттуда в Киев, чтобы не отягощать предстоявшего кругового объезда.

От древлянского Искоростеня (и Овруча) полюдье должно было двигаться в северо-восточном направлении на Любеч, являвшийся как бы северными воротами «Внутренней Руси» Константина Багрянородного. Следуя на север, вверх по Днепру, полюдье попадало в землю Другувитов (Дреговичей), живших на обоих берегах реки и далее на запад. На восточном берегу Днепра Дреговичи соседствовали с Радимичами³⁷.

В верхнем течении Днепра княжеский объезд вступал в обширную область Кривичей, проходя по ее южной окраине, и достигал кривичской столицы — Смоленска³⁸. Далее путь мог идти на древнюю Ельню на Десне и где-то близ Брянска входил в северо-западную окраину Северской земли (Новгород-Северский, Севск) и через Чернигов, лежавший уже вне Северщины, приводил Десною к Киеву.

Этот круговой маршрут не пересекал поперек земли перечисленных племен, а шел по внутренней кромке владений каждого из четырех племен, везде огибая белое пятно радимичей, не упомянутых императором Константином в числе подвластных Руси. Сдвинуть предложенный маршрут куда-либо в сторону не представляется возможным, так как тогда неизбежно выпадает одно из племен или сильно изменится скорость движения по сравнению с 1190 г., когда, как установлено, полюдье двигалось со средней скоростью в 7—8 км в день.

Средняя скорость перемещения полюдья не означает, разумеется, что всадники и ездовые проходили в сутки всего лишь 7—8 км. День пути в таких лесистых областях обычно приравнивается к 30 км. В таком случае весь княжеский объезд в 1500 км может быть расчленен на 50 суточных отрезков: день пути и ночлег. Место ночлега, вероятно, и называлось в X в. становищем. На более длительные остановки остается еще 130 дней. Таким образом, мы должны представить себе полюдье как движение с обычной скоростью средневековой конной езды, с остановками в среднем на 2—3 дня в каждом пункте ночлега. В крупных городах остановки могли быть более длительными для производства судебных разбирательств князем. Медлительность общего движения давала возможность заездов в стороны от основного маршрута; поэтому путь полюдья представляется не линией, а полосой в 20—30 км шириной, по которой могли разъезжать данники, вирники, емцы, отроки и т. п.

В полосе движения «большого полюдья», описанного Константином Багрянородным, нам по источникам X—XII вв. известен целый ряд городов и городков (по археологическим данным нередко восходящих к X в.), которые могли быть становищами полюдья.

Путь от Киева	Путь от Смоленска
Искоростенъ	Дорогобуж (?) Лучин (?)	Радогощ
Вручий	Ельня	Хороборь
Чернобыль	Рогнедино	Сосница
Брягин	Пацынь	Блестовит
Любеч	Заруб	Сновск
Стрежев	Вщиж	Чернигов
Рогачев	Дебрянск	Моравийск
Копысь	Трубеч	Вышгород
Одрск	Новгород-Северский	Киев39.
Каспля
Красный
Смоленск

Пять городов (Киев, Вышгород, Любеч, Смоленск и Чернигов) из этого списка упомянуты Константином, остальные в разное время по разным поводам упоминаются летописцами и грамотой Ростислава Смоленского.

В одном из городов — Копысе — память о полюдье сохранилась вплоть до XII в. Среди большого количества пунктов, упоминаемых грамотой Ростислава 1136 г., только в двух собирали подать, называемую «полюдьем». «На Копысе полюдья четыре гривны...»⁴⁰. Копысь расположен на Днепре, на пути нашего полюдья.

Смоленск был самым отдаленным и поворотным пунктом кругового княжьего объезда, серединой пути. Где-то поблизости от Смоленска полюдье должно было перейти в речную систему Десны. Возможен заезд в Дорогобуж, но деснинский путь начинался, по всей вероятности, с Ельни. Смоленск обозначен Константином как один из важных центров, откуда весной, после вскрытия рек, идут ладьи-моноксилы в Киев. Вполне возможно, что дань, собранная в первую половину полюдья, не возилась с собой, а оставалась в становищах до весны, когда ее можно было легко сплавить вниз по Днепру. Главнейшим пунктом хранения дани мог быть Смоленск, названный Константином крепостью.

Полюдье было несомненно многолюдным. Константин пишет, что князья выезжают в ноябре «со всеми русами». Игорь выехал в Деревскую землю со всей своей дружиной, а, собрав дань, отправил большую часть дружины с данью в Киев, а сам остался во враждебной земле с «малой дружиной». Надо думать, что эта меньшая часть дружины казалась князю все же достаточной для того, чтобы поддержать престиж великого князя и оградить его безопасность.

Вместе с дружиной должны были ехать в полюдье конюхи, ездовые с обозом, различные слуги, «кормильцы»-кашевары, «ремественники», чинившие седла и сбрую, и т. п. Некоторое представление о численности полюдья могут дать слова Ибн-Фадлана (922 г.) о киевском князе: «Вместе с ним (царем русов) в его замке находятся 400 мужей из числа богатырей, его сподвижников, и находящиеся у него надежные люди...»⁴¹. Даже если учесть, что князь должен был оставить в Киеве какую-то часть «богатырей» для обороны столицы от печенегов, то и в этом случае полюдье состояло из нескольких сотен дружинников и «надежных людей». Всю эту массу должно было принять становище.

По зимнему времени в становище должны были быть «истъбы» — теплые помещения для людей, конюшни, амбары для склада и сортировки дани, сусеки и сеновалы для заранее запасенного зерна и фуража. Становище должно было быть оборудовано печами для выпечки хлеба, жерновами, кузницей для разных оружейных дел.

Многое в обиходе становища должно было быть заготовлено заранее, до нашествия самого полюдья. Должны были быть люди, исполнявшие разнообразные работы по подготовке становища, по обслуге его во время полюдья и охранявшие комплекс становища (может быть, с оставленной до весны данью) до следующего приезда князя с его «богатырями».

То обстоятельство, что полюдье не проникало в глубинные области племен, а шло лишь по самой границе территории каждого племенного союза, заставляет нас задуматься над способом сбора дани. Надо думать, что механика сбора дани непосредственно с крестьянского населения была уже достаточно разработана местными князьями, и определенное количество дани из отдаленных районов заранее свозилось к пунктам, через которые проходило полюдье киевского князя.

Мы не должны представлять себе полюдье как разгульный разъезд киевской дружины по весям и городам без всякого разбора. Дань была тарифицирована (это мы знаем по событиям 945 г.), и, по всей вероятности, полюдье, производившееся ежегодно, посещало из года в год одни и те же становища, к которым местные князья заранее свозили обусловленную дань, т. е. «везли повоз». Маршрут полюдья отстоял на 200—250 км от внешних границ племенных союзов Древлян, Дреговичей, Кривичей и Северян. Без предварительного «повоза», организованного местной племенной знатью, трудно представить себе такой большой и громоздкий механизм, как полюдье. Ведь если бы наездам прожорливой и жадной массы киевских дружинников постоянно подвергались только одни и те же местности по Днепру и Десне, то население этих мест просто разбежалось бы, ушло бы в глубь племенной территории, подальше от опасной трассы кругового объезда. Если этого не происходило, то, значит, местные князья, оберегая свое положение в племени и стремясь к равномерному распределению киевской дани, гарантировали привоз фиксированной дани в становища полюдья. Нарушение договоренности с Киевом могло привести к тому, что полюдье превратилось бы в поход против того или иного племенного союза. Поэтому полюдье следует представлять себе не как первичную форму сбора дани, а как итоговую фазу этого процесса, охватившего и местные племенные дружины.

Самым обширным племенным союзом были Кривичи. Дань, следуемая с них, должна была стекаться в их столицу — Смоленск. Смоленск был перепутьем между Новгородом и Киевом и, как уже выяснено, поворотным пунктом большого полюдья. В силу этого нас не должно удивлять наличие под Смоленском огромного лагеря-города IX—X вв. в Гнездове. Курганное кладбище IX—XI вв. содержало около 5000 могил, являясь крупнейшим в Европе. А.Н. Насонов имел все основания говорить: «Нет сомнения, что в старом Смоленске IX—XI вв. сложилась своя сильная феодальная знать, богатство которой раскрывает содержимое гнездовских погребений. Она выросла на местном корню: гнездовские курганы в массе своей принадлежали кривичам, как признают все археологи. Можно думать, что богатство и могущество этой знати держалось на эксплуатации зависимого и полузависимого населения»⁴². Вот эта, выросшая на местном корню племенная знать и могла быть промежуточным звеном между кривичской деревней и полюдьем киевского князя, которое никоим образом не могло охватить всей огромной территории Кривичей.

Интересный и полный красочных подробностей рассказ о полюдье содержит русская летопись под 945 г. Князь Игорь Старый только что совершил два похода на Византию. Во время первого морского похода 941 г. Игорь возглавлял эскадру в 10 000 кораблей. Цифра, вероятно, преувеличена, но русский флот все же повоевал тогда все юго-западное побережье Черного моря: Вифинии), Пафлагония), Гераклею Понтийскую и Никомидию. Пострадал даже Босфор («Суд весь пожьгоша»). Только знаменитые греческие огнеметы, стрелявшие, «яко же мълния», отогнали русских от Константинополя. Сразу же после неудачи князь Игорь начал готовить новый поход. Киевским князем были наняты заморские варяги и степные печенеги (у них даже заложников взяли); были приглашены далекие северные дружины словен и кривичей и южные войска днестровских тиверцев. Войско шло в 943 г. и сухопутьем и по морю. Херсонесские греки извещали императора Романа: «Се идуть Русь бес числа корабль — покрыли суть море корабли!».

Когда Игорь стоял уже у Дуная, император прислал к нему послов о мире. Игорь начал совещаться с дружиной, которая была рада без сражений получить дань с империи: «...еда (едва ли) къто весть, къто одолееть — мы ли, они ли? Ли с морем къто советен? Се бо не по земли ходим, но по глубине морьстей и обща съмерть вьсем...» Взяв откуп у греков, Игорь возвратился в Киев, а на следующий год заключил с Романом и Константином Багрянородным договор, разрешавший Руси посылать в Константинополь ради торга «корабля, елико хотять... оже с миром приходять». Договор был утвержден в Киеве в соборной церкви св. Ильи на Подоле и на холме у идола Перуна.

Двукратный нажим на Византию в 941 и 943 гг., возможно, был вызван какими-то препятствиями, которые чинили греки русской торговле, несмотря на договор 911 г., заключенный с отцом Романа и Константина. Ряд ограничений (см. ниже) содержится и в договоре 944 г., но путь русским кораблям в торговый центр мира — Царьград — был открыт. Киевское правительство, сильно потратившееся на организацию двух грандиозных флотилий (из которых одна сильно пострадала) и на содержание наемных войск, нуждалось в пополнении своих ресурсов вообще и экспортных в частности.

Появление в Киеве нанятых Игорем варяжских отрядов следует датировать самым концом 930-х годов, когда упоминается варяжский воевода Свенельд. Для содержания наемников Игорь определил дань с Древлян и Уличей, но это вызвало войну этих племенных союзов с Киевом. Уличский город Пересечен (у Днепра) три года сопротивлялся Игорю, но тот, наконец, «примучи Уличи, възложи на ня дань и вдасть Свенелду». Эту фразу часто понимают как пожалование, как передачу права сбора дани, но грамматическая форма фразы позволяет понять ее только в одном смысле: дань, полученную Игорем, он, Игорь, отдал Свенельду в 940 г. Исключать участие варяжских воинов в сборе древлянской или уличской дани нельзя, но речь идет о правовой стороне. Когда пятью годами позже Игорь отправился собирать древлянскую дань сам, летописец ни одним намеком не показал, что этим попираются права Свенельда. У варяга их просто не было — он получал содержание, а не бенефиций.

В 942 г. после разгрома русского войска греками, может быть, как компенсацию варягам, участвовавшим в злосчастном походе, варяжский воевода получил древлянскую дань, что вызвало ропот киевской дружины: «Се дал еси единому мужеви много»⁴³. Киевляне начали завидовать варягам: «Отроци Свеньлжи изоделися суть оружиемь и пърты, а мы — нази. Да поиди, къняже с нами в дань — да и ты добудеши и мы»⁴⁴. После заключения договора 944 г., упрочившего позиции Руси, потребность в варяжском наемном войске значительно уменьшилась (Игорь княжит «мир имея к всем странам»), и осенью 945 г. киевский князь вернул землю Древлян в прежнюю систему своего киевского полюдья, когда князь начинал сдой круговой объезд именно с Древлян.

945 г. «И приспе осень и нача мыслити на Древляны, хотя примыслити большю дань... И послуша их (дружинников), Игорь — иде в Дерева в дань и примышляше к пьрвой дани и насиляше им и мужи его.

И възьм дань, поиде в свой град. Идущю же ему въспять, размыслив, речи дружине своей: «Идете с данию домови, а яз възвращаюся (к Древлянам) и похожю еще». И, пусти дружину свою домови, с малъмь же дружины възвратися, желая больша имения».

Дань, очевидно, была издавна тарифицирована, так как Игорь увеличил ее, примыслил новые поборы к «первой дани». Когда же Игорь появился вновь, «желая болына имения», внутри древлянского общества происходит любопытная консолидация всех слоев: против киевского князя выступают древляне и их местные князья во главе с «князем князей» Малом.

«Слышавъше же Древляне, яко опять идеть (Игорь) и съдумавъше Древляне с кънязьмь своимь Малъмь: «Аще ся въвадить вълк в овьце, то выносить вьсе стадо, аще не убиють его. Тако и сь — аще не убием его, то вься ны погубить!» И посълаша к нему, глаголюще: «Почьто идеши опять — поимал еси вьсю дань». И не послуша их Игорь. И исшьдъше из града Искоростеня противу древляне, убиша Игоря и дружину его, бе бо их мало.

И погребен бысть Игорь; и есть могыла его у Искоростеня града в Деревех и до сего дьне»⁴⁵.

Византийский писатель Лев Дьякон сообщает одну деталь о смерти Игоря: «...отправившись в поход на германцев (?), он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван на две части...»⁴⁶.

Древляне, казнившие Игоря по приговору веча, считали себя в своем праве. Послы, прибывшие в Киев, сватать за древлянского князя вдову Игоря Ольгу, заявили ей:

«Бяше бо мужь твой акы вълк, въсхыщая и грабя. А наши кънязи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю...»

Перед нами снова, как и в случае с Вятичами, выступает союз племен с его иерархией местных князей. Князей много; в конфликте с Киевом они несколько идеализируются и описываются как добрые пастыри. Во главе союза стоит князь Мал, соответствующий «свет-малику», «главе глав» у Вятичей. Он чувствует себя чуть ли не ровней киевскому князю и смело сватается к его вдове. Археологам известен его домениальный город в Древлянской земле, носящий до сих пор его имя — Малин.

Примечательно, что в начале игорева полюдья никто из этих князей не протестовал против сбора дани, не организовывал отпора Игорю — все, очевидно, было в порядке вещей. Добрые князья убили Игоря-беззаконника тогда, когда он стал нарушителем установившегося порядка, преступил нормы ренты. Это еще раз убеждает нас в том, что полюдье было не простым беспорядочным разъездом, а хорошо налаженным важнейшим государственным делом, в процессе исполнения которого происходила консолидация феодального класса и одновременно устанавливалась многоступенчатая феодальная иерархия. Местные князья разных рангов (сами жившие за счет «пасомых» ими племен) содействовали сбору полюдья их сюзереном великим князем Киева, а тот в свою очередь не забывал своих вассалов в дипломатических представлениях цесарям Византии. Игорь за год до смерти посылал посольство в Константинополь от своего имени «великого кънязя Русьскаго и от вьсякая къняжья и от вьсех людий Русьскые земля». Договор 944 г. предусматривает обычное для общества с феодальной иерархией своевольство вассалов и аррьервассалов: «Аще ли же къто от кънязь или от людий русьскых... преступит се, еже писано на харатни сей — будет достоин своимь оружиемь умрети и да будет клят от бога и от Перуна!»⁴⁷

Полюдье существовало в каждом племенном союзе; оно знаменовало собой отход от патриархальных племенных отношений и традиций, когда каждый член племени знал своего племенного князя в лицо и знал всех его родичей. Полюдье в рамках союза племен, появляющееся, надо думать, одновременно с образованием самого союза, было уже переходной формой к классовому обществу, к государственности. Власть «князя князей» отрывалась от старинных локальных традиций и родственных связей, становилась многоступенчатой («князь князей», князь племени, «старосты» родов). Когда же несколько союзов племен вольно или невольно вошли в состав Руси, то отрыв верховной власти от непосредственных производителей был полным. Государственная власть полностью абстрагировалась, и право на землю, которое искони было связано в представлении землепашцев с трудовым и наследственным правом своего микроскопического «мира», теперь связывалось уже с правом верховной (отчужденной) власти, с правом военной силы. Феодальная иерархия как система в известной мере цементировала новое общество, образуя цепь сопряженных друг с другом звеньев: высшие ее звенья («светлые князья») были связаны, с одной стороны, с великим князем, а с другой — с князьями отдельных племен. Князья племен были связаны с боярством. Вассалитет, выраставший из микроструктуры первобытного общества, был естественной формой для феодального государства.

Сумма источников, восходящих к началу IX в., позволяет дать сводный обзор социально-политической стратиграфии Руси:

1. «Великий князь Русский». «Хакан-Рус» (титул, равный императорскому) .

2. «Главы глав», «светлые князья» (князья союзов племен).

3. «Всякое княжье» — князья отдельных племен.

4. «Великие бояре».

5. «Бояре», «мужи», «рыцари» (персид. — «моровват»).

6. Гости-купцы.

7. «Люди». Смерды.

8. Челядь. Рабы.

Громоздкий и сложный механизм полюдья мог действовать при условии слаженности и соподчиненности всех звеньев. Нарушение соподчиненности приводило к войнам. Летопись многократно говорит о том, что тот или иной союз племен «заратишася», «имяше рать» с киевским князем. Государственность Руси как целого утверждалась в тяжелом противоборстве разных сил.

Константин Багрянородный описывал государство Русь в ту пору, когда полюдье как первичная форма получения ренты уже доживало последние годы. Началом же системы полюдья следует считать переход от разрозненных союзов племен к суперсоюзам-государствам, т. е. рубеж VIII и IX вв. Совершенно закономерно, что именно это время и явилось временем зарождения широких торговых связей Руси с Востоком и Византией — полюдье было не только прокормом князя и его дружины, но и способом обогащения теми ценностями, которых еще не могло дать зарождавшееся русское ремесло. Полюдье полгода кормило киевскую дружину и ее прислугу; по всей вероятности, полюдье гарантировало продовольственные запасы и на вторую, летнюю, половину года, когда происходил сбыт наиболее ценной части дани, собранной черными кунами, бобрами, чернобурыми лисами, веверицами-белками. С полюдьем связано свидетельство, неверное понимание которого иногда приводило исследователей к мысли о незнакомстве русов с земледелием:

«Русы не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян» (Ибн-Русте).

«Всегда 100—200 из них (русов) ходят к славянам и насильно берут у них на свое содержание, пока там находятся» (Гардизи)⁴⁸.

Все это прекрасно объясняется полюдьем. Экспортная часть полюдья состояла из пушнины, воска и меда; к продуктам охоты и пчеловодства добавлялась и челядь, рабы, охотно покупаемые на международных рынках и в мусульманском Халифате и в христианской Византии. Знакомство с системой сбыта полюдья с особой убедительностью покажет государственный характер действий Киевской Руси IX—X вв.

Сбыт полюдья

Центром международных торговых связей Восточной Европы был несомненно Киев. Киев и русских купцов — «рузариев» — хорошо знали в Центральной и Северной Европе, предоставляли им значительные льготы, так как они с оружием в руках пробивались через кочевнические заслоны хазар, мадьяр, печенегов, внутренних болгар и снабжали европейцев роскошью восточных базаров. Вплоть до самих крестовых походов Киев не утратил своего значения важного торгового центра Европы. Наезженный путь вел от Киева на запад к Кракову и далее к Регенсбургу на Дунае. Через Киев (и благодаря Киеву) шел путь «из Грек в Варяги», соединявший Византию со Скандинавией. Важным и хорошо организованным был путь из Киева в Булгар на Волге. Он был разделен на 20 станций, расположенных примерно на расстоянии 70 км друг от друга. Для гонцов, скакавших налегке, это был день пути, а для купцов, шедших «с бремены тяжкими» — два дня пути и день отдыха в станционном пункте.

По Русским землям на восток путь шел через такие города-станции: Киев — городище на Супое — Прилук — Ромен — Вырь (?) — Липицкое городище — Гочево — далее ряд безымянных городищ по направлению к Дону. В двух случаях современные нам села сохранили архаичное имя старинных дорожных станций IX—XI вв.: «Истобное» (от «истъба» — теплое помещение, «теплый стан»); они находятся ровно в 70 км друг от друга.

Десятая станция, приходящаяся на середину пути между Булгаром и Киевом, находилась где-то у Дона, южнее Воронежа. Здесь, по восточным источникам (Джейхани, Идриси — см. выше), находилась восточная граница Руси. Восточные путешественники, двигавшиеся из Булгара на запад, сначала преодолевали пустынные мордовские леса и луговины, а затем оказывались на Дону, где эта сухопутная дорога пересекалась донским речным путем из Вятичей в Волгу и Итиль. Именно на этой дороге они делали свои наблюдения о жизни и быте славян.

Оказавшись через два месяца пути на западном конце своей дороги в 1400 км, булгарские или иные восточные купцы оказывались в Киеве, на берегах Днепра, который они называли то рекой «Дуна», то «Руса» (см. выше). Здесь, в Среднем Подненровье, поблизости от Киева восточные авторы указывают три русских города, ставшие яблоком раздора между несколькими десятками современных ученых. Один из наиболее надежных источников — «Худуд ал-Алем» — сообщает:

«Есть еще река Руса (Дуна), вытекающая из глубины земли Славян и текущая в восточном направлении вплоть до границы русов. Затем она проходит по пределам Артаб, Салаб и Куяба (Киев), которые являются городами русов...»⁴⁹.

Идриси, обладавший огромной библиотекой восточной географической литературы IX—XI вв., единственный из всех авторов указывает расстояние между этими тремя городами русов, расположенными на одной реке: от города Артан до Киева — 4 дня пути; до города Славия — тоже 4 дня пути⁵⁰.

Игнорируя приведенные выше точные ориентиры, исследователи рассматривали пресловутое «три центра древней Руси» как некие государственные объединения, охватывавшие каждое большое пространство. Киев (Куяба, Куйафа и др.) не вызывал особых сомнений и обычно отождествлялся с историческим Киевом, центром Южной Руси. Славия, как правило, сопоставлялась с новгородскими словенами и Новгородом, хотя ни один источник — ни русский, ни скандинавский, ни греческий — Новгород Славней не называл. В этом сказалось влияние норманизма, стремившегося искусственно создать какой-либо государственный центр на севере. Способствовало таким широким построениям и то, что в арабских текстах часто путались понятия «города» и «страны». Особенно многообразным оказалось определение третьего города, имя которого варьирует в двух десятках форм. Не менее разнообразны поиски Артании или Арсании (обе формы крайне условны) на географической карте IX—X вв. В Артании видели и мордву-эрзю, и Тмутаракань, и Рязань, и Ростов...

Не вдаваясь в рассмотрение огромной литературы, посвященной «трем центрам», попытаемся наметить путь их поиска, исходя из приведенных выше ориентиров: 1. Все три города находятся на одной и той же реке, что и Киев, т. е. на Днепре. 2. Все они расположены недалеко от Киева, на расстоянии, которое колеблется от 140 до 280 км. Такое созвездие русских городов в Среднем Подненровье нам очень хорошо известно по документам X в., это — упоминаемые договорами с греками города: Киев, Переяславль и Чернигов. Расстояние от Киева до Чернигова — 140 км; до Переяславля — около 100 км; от Переяславля до Чернигова — 170 км. Эта триада постоянно упоминается в качестве главных городов Русской земли в узком смысле. Город Славию не следует искать на том севере, о котором восточные географы не имели никакого понятия. Славия — Переяславль (или Переслав), древний город, стоящий близ Днепра и ближайший к внутренним болгарам. В привлечении Чернигова есть только одно несогласие с источником — Чернигов расположен не на Днепре, а на Десне. После ознакомления с характеристикой всех трех городов вместо Чернигова может быть предложен иной вариант приурочения Артании. В «Худуд ал-Алем» эти три города Руси охарактеризованы так:

1. «Куяба — это город Руси, ближайший к странам ислама, приятное место и резиденция царя. Из него вывозят различные меха и ценные мечи.

2. Слава — приятный город и из него, когда царит мир, ездят торговать в Болгарский округ.

3. Артаб — город, где убивают иностранцев, когда они попадают туда. Там производятся ценные клинки для мечей и мечи, которые можно перегнуть надвое, но если отпустить их, они возвращаются в прежнее состояние»⁵¹.

У других авторов есть и дополнения. Ибн-Хаукаль сопоставляет Киев с Булгаром, отмечая, что Киев больше Булгара. Для нас всегда очень важно выявить точку зрения информаторов. Ибн-Хаукаль один из наиболее ранних писателей пишет: «И достигают люди с торговыми целями Куябы и района его». Вот почему Киев считается наиболее близким к странам ислама; вот почему его сравнивают с Булгаром — это делали купцы, шедшие знакомой нам дорогой в 20 станций, начинавшейся в Булгаре и завершавшейся в Киеве. Купцы попадают в Киев через город Ромен (современные Ромны), у Идриси — «Армен», действительно находящийся на этой магистральной дороге. Город Славия описан у Идриси как самый главный. Быть может, здесь сказалось осмысление имени города — Преслав, «преславный» или же аналогия с болгарской столицей Преславом?

Сложнее всего обстоит дело с третьим городом, условно называемым Артанией или, как его называет персидский Аноним, Уртабом. Дополнения к сказанному выше таковы: рассказав об убийстве чужеземцев, Идриси добавляет, что в этот город «никому не позволяют входить с целью торговли... и вывозят оттуда (меха и свинец) торговцы из Куябы»⁵². Ибн-Хаукаль об этом же пишет, что жители Арсы чужих не пускают, «сами же они спускаются по воде для торговли и не сообщают ничего о делах своих и товарах своих и не позволяют никому следовать за собой и входить в страну свою»⁵³. На Днепре, в 120 км (три с половиной дня пути по прямой от Киева) на устье р. Роси, был город Родень (в предложном падеже в летописи: «в Родьни»), от которого ныне осталось городище на высокой горе — Княжья гора. Город запустел с принятием христианства и на протяжении XI—XIII вв. ни разу не упоминается в летописях, хотя событий в его окрестностях было много. Судя по его местоположению в середине ареала древностей русов VI—VII вв., он мог быть племенным центром русов и называться по имени главнейшего бога древних славян — Рода. Рода сравнивали с Озирисом, Баал-Гадом и библейским Саваофом⁵⁴. Это было божество более значительное, чем сменивший его дружинно-княжеский Перун. Такое допущение вполне объяснило бы летописную фразу (возможно, взятую из греческих источников IX в.) «Роди же, нарицаеми Руси...» Название союза племен по общему божеству прослеживается и в имени кривичей; названных так по древнему туземному (литовскому) богу Криве — Кривейте. Русы на р. Роси могли получить свое имя от бога Рода, местом культа которого был Родень на Роси. При Святославе здесь был, очевидно, княжеский домен, так как там находился его «двор теремьный». Во время борьбы за киевский престол в 980 г. здесь укрылся (может быть, рассчитывая на священность места?) князь Ярополк, но после длительной осады был убит наемными варягами. Городок был, по всей вероятности, широко известен на Руси, так как после этой тяжелой осады о нем сложили поговорку, просуществовавшую более столетия: «К есть притъча си и до сего дьне — «беда, акы в Родьни», — писал современник Мономаха.

Бог Род был верховным божеством неба и вселенной. Ему приносили кровавые жертвы. Особый праздник, приходящийся на 20 июля (день бога-громовержца), документирован для славян района Родни календарем IV в. н. э., а в 983 г. в этот срок был принесен в жертву молодой варяг, доживавший в Киеве⁵⁵. Принесение своим богам в жертву чужаков, пленных, побежденных врагов было обычным в древности у многих народов и носило специальное название «ксеноктонии» (греч.). Очевидно, этот обычай ежегодных жертвоприношений и породил у иностранных писателей те разделы их сочинений, где говорится слишком расширительно об убийстве иноземцев вообще.

Запрет въезда в область Уртаба с целью торговли вполне объясним в том случае, если мы отождествим Уртаб (Артанию) с Роднем, — здесь, близ Витачева (города, упоминаемого Константином в связи с полюдьем), скапливались однодревки перед отплытием в Византию. Здесь, в последнем защищенном лесными островами участке Днепра, производилось, очевидно, окончательное снаряжение флота и сортировка товаров, предназначенных для продажи на далеких международных рынках. Купцы и соглядатаи здесь были не нужны. Уртаб-Родень не исключался из торговли, но здешним торгом ведал Киев, люди «из Куябы»; недаром здесь, почти у самой границы Руси, находился «теремной двор» князя Святослава.

Наиболее логичным представляется такое отождествление «трех городов Руси»:

Куяба — Киев;
Слава — Переяславль;
«Арта» — Родень на устье Роси.

Все три города на одной реке, на Днепре.

Куяба — «ближайший к странам ислама» город назван так потому, что информаторы попадали в него по магистральной дороге из Булгара в Киев. Два других города стояли уже в стороне от этой магистрали: Артании в четырех днях пути (вниз по реке) от Киева, а Славин в четырех днях пути от Артании, если плыть вверх по Днепру от устья Роси к Переяславлю. Передаваемый из сочинения в сочинение рассказ о вывозе гибких стальных мечей из Киева и Уртаба находит подтверждение в легенде хазар о попытке их возложить дань на полян. В ответ на требование дани

«Съдумавъше же Поляне и въдаша от дыма — мечь... И реша старьци козарьстии: «недобра дань, къняже... си имуть имати дань на нас и на инех странах» Се же събысться вьсе»⁵⁶.

Киевская легенда о хазарах могла быть известна и на хазарском востоке.

Славил торгует с болгарами. Переяславль расположен ближе других городов к внутренним болгарам Левобережья, постоянно воюющим с русами; этим и объясняется оговорка относительно торга тогда, «когда бывает мир».

Уртаб—Родень. Сюда, в место сосредоточения торгового флота с полюдьем, в город, контролируемый самим великим князем Киевским (и до сих пор называемый «Княжьей горой»), не пускают иностранных торговцев. Здесь в святилище Рода (по имени которого назван город) приносили в жертву чужаков. Все это вместе окутывало район Княжьей горы различными легендами, созданию которых Киев мог содействовать целенаправленно. Название этого города так варьирует в арабской графике и такие разные города подставляются при расшифровке, что приравнивание Уртаба Родню является, пожалуй, одним из наиболее удачных вариантов.

Куяба, Славия и Уртаб — это не три государства, не три «центра Руси», а просто Киев и два соседних города, игравшие важную роль в жизни Киевской Руси и интересовавшие восточных купцов, прибывавших в Киев из Булгара. Наместников князей (или их сыновей) они принимали за «царей» и повторяли легенды о самом удаленном городе Родне, путь куда им был заказан. Уже к началу X в. место Родия занял Чернигов, вошедший в триаду важнейших русских городов.

Ежегодно весной Киевская Русь осуществляла свою вторую государственную задачу — вывоз огромного количества товаров, полученных за полгода кругового объезда — полюдья. Сборщики дани превращались в мореплавателей и караван-башей, в воинов, пробивавшихся через кочевнические заслоны, и в купцов, продававших привезенное с собой и закупавших все то, что производил богатый Восток, ослеплявший тогдашних европейцев своей роскошью. Ладьи, строившиеся всю зиму чуть ли не во всех славянских землях, наполненные бочками с воском и медом, мехами бобров, чернобурых лисиц и другим товаром, готовились к отплытию в далекие моря в самом Киеве и соседних городах на Днепре — Вышгороде, Витачеве, где была сигнальная башня, извещавшая огнем о приближении печенегов, Переяславле Русском и Родне. Самой южной гаванью-крепостью на пограничной р. Суде в 10 км от Днепра был город Желни (городище Воинь), своеобразное сооружение, где вышедшие из Руси суда могли, в случае неожиданных неблагоприятных вестей, укрыться в прибрежном укреплении, внутрь которого ладьи могли войти прямо из реки.

«В июне месяце, двинувшись по реке Днепру, они (однодревки русов) спускаются в Витичев, подвластную Руси крепость. Подождав там два—три дня, пока подойдут все однодревки, они двигаются в путь и спускаются по названной реке Днепру» (Константин Багрянородный).

Далее Константин подробно описывает (очевидно, по словам варяга русской службы) тяжелый и опасный переход флотилии через днепровские пороги. Названия порогов он приводит как по-славянски, так и по-русски», принимая служебное положение современника Свенельда, служившего Руси, за его национальность. «Русские» названия порогов (действительно в ряде случаев скандинавские) доставили большую радость норманистам, но на самом деле они не доказывают ничего большего, чем наличие варягов на службе у киевского князя, что и без того известно как из договора Руси с тем же Константином, так и из летописной справки о том, что Игорь в это самое время нанял варягов для войны с греками.

«Первый порог называется Эссупи, что по-русски и по-славянски означает «Не спи!». Этот порог настолько узок, что не превышает ширины ипподрома. Посредине его выступают обрывистые и высокие скалы, наподобие островков. Стремясь к ним и поднимаясь, а оттуда свергаясь вниз, вода производит сильный шум и внушает страх».

Русы с трудом переволакивали свои суда через каждый порог, иногда даже вытаскивая из них поклажу и волоча ладьи по берегу. Так они добирались до «Крарийской переправы» (Кичкас), которой пользовались херсонесские купцы, ходившие в Русь. Весь этот путь проходил под обстрелом печенегов. Пройдя пороги, на острове Хортице (близ современного Запорожья)

«...русы совершают свои жертвоприношения, так как там растет огромный дуб. Они приносят живых петухов, кругом втыкают стрелы, а иные кладут куски хлеба, мяса...»

От Хортицы русы плывут к острову Березани, близ устья Днепра, и там дополнительно оснащаются перед плаванием по морю. Далее их путь лежит к устью Днестра, а оттуда к гирлу Дуная Селины.

«Пока они не минуют реки Селины, по берегу за ними скачут печенеги. И если море, что часто бывает, выбросит однодревки на сушу, то они все их вытаскивают на берег, чтобы вместе противостоять печенегам».

Плавание вдоль западного берега Черного моря (к которому нам еще придется вернуться) завершалось в Константинополе, где русские «гости» проводили все лето, возвращаясь лишь для нового полюдья.

От устья Днепра или от острова Березани предстоящий морской маршрут русов раздваивался: одним направлением был указанный путь в Царьград, а другим — сложный путь в Хазарию и далее в «жребий Симов», в далекие страны Халифата, о чем мы уже знаем из рассказа Ибн-Хордадбеха середины IX в.:

«Русы-купцы — один из разделов славян. Они возят меха белок, черно-бурых лисиц и мечи из крайних пределов славянства к Черному («Римскому») морю, и берет с них десятину византийский властелин. А то они отправляются по Дону («Танаису»), славянской реке, проходят до Хамлиджаса, хазарской столицы, и берет с них десятину ее властелин»⁵⁷.

Важным вариантом является сообщение Ибн ал-Факиха:

«...владетель Византии берет с них десятину. Затем идут по морю к Самкушу-Еврею, после чего они обращаются к Славонии. Потом они берут путь от Славянского моря (Азовского), пока не приходят к Хазарскому рукаву, где владетель хазар берет с них десятину. Затем идут к Хазарскому морю по той реке, которую называют Славянской рекой...»⁵⁸

Здесь важно отметить, во-первых, проход русского флота через Керченский пролив, принадлежавший хазарам, принявшим иудаизм («Самкуш-Еврей»), а, во-вторых, обилие «славянских» определений: Азовское море — славянское; низовья Танаиса-Дона — славянская река, Северное Приазовье — Славония (?) и даже Нижняя Волга в ее несомненно хазарском течении — тоже «река славян». Не пытаясь внести четкость в эти определения, отметим лишь, что Приазовье и Нижний Днепр, очевидно, действительно были наводнены в ту эпоху славянами.

Ежегодные экспедиции русов через Керченский пролив мимо Керчи и Тмутаракани привели к появлению новых географических названий (если не у местных жителей, то у иноземных географов), связанных с Русью: Керчь — «город Русия»; Керченский пролив — «река Русия»; участок Черного моря близ Тмутаракани (в пяти днях плавания от Трапезунда) — «Русское море»⁵⁹.

Не удивительно, что с этим районом ученые нередко связывали еще одну загадку восточных географических сочинений — «остров русов», в котором хотят видеть Тмутаракань⁶⁰. Не подлежит сомнению, что Киевской Руси при значительном размахе ее торговых операций на юге были крайне необходимы какие-то опорные пункты на Черном море, но Тмутаракань, находившаяся до 960-х годов во власти хазар, едва ли подходит под определение «Острова русов» (хотя ее и называли островом).

Совершив трудный и дорогой по сумме пошлин путь по Хазарии (300 км по Азовскому морю, 400 км вверх по Дону и волокам и 400 км вниз по Волге), русская флотилия выходила в Каспийское море, называвшееся то Хазарским, то Хорезмийским (в летописи «Хвалисским»), то Джурджанским, то Хорасанским.

Ибн-Хордадбех, продолжая свое повествование о русах, сообщает интереснейшие сведения о далеких морских и сухопутных маршрутах русских купцов:

Из Хазарии «они отправляются к Джурджанскому морю и высаживаются на каком угодно берегу. И диаметр этого моря 500 фарсангов. (Ибн-Факих сохранил еще одну подробность этого текста: «...и продают все, что у них с собою; и все это доходит до Рея»). И иногда они привозят свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад, где переводчиками для них служат славянские рабы. И выдают они себя за христиан и платят подушную подать».

Вариант: «...они идут в Джурджанское море, затем до Балха и Мавераннахра, затем до кочевий тогуз-гузов, затем до Китая»⁶¹.

Мы должны вполне доверять сообщению Ибн-Хордадбеха, так как сам он находился в Рее, а путь русских купцов от Рея до Багдада (около 700 км) проходил по области Джебел, над которой Ибн-Хордадбех начальствовал в качестве управителя почт. Русские караваны ежегодно проходили на глазах у автора «Книги путей и государств». Он знал, что писал.

Кроме этих дальних дорог, связанных с заморскими поездками, существовал еще один сухопутный трансевропейский маршрут, одним из важнейших звеньев которого был Киев. Он начинался на восточном краю Европы, на Волге, в столице Волжской Болгарии в городе Булгаре. Из Мавераннахра и Хорасана через «ворота гузов» на север вели караванные пути к Булгару. Сюда приводил северных купцов волжский речной путь. От Булгара в Итиль и далее к Каспию текла Волга. Информаторы восточных географов очень часто точкой отсчета брали Булгар. Нумизматы считают, что одним из важнейших пунктов распространения восточных монет IX—X вв. был Булгар.

Мы уже видели, какую важную магистраль представлял собой хорошо наезженный, тщательно измеренный и снабженный манзилями («станами гонцов») путь из Булгара в Киев по данным Джейхани. Но этот путь не обрывался в Киеве; Киев был лишь пределом знаний восточных географов X в. Вероятно, здесь, в столице Руси, активная роль переходила к русским купцам, которых в Западной Европе называли «рузариями». Путь из Киева на запад едва ли был только путем сбыта дани, собранной с Русских земель; по всей вероятности, к русским мехам, вывозимым на запад (немецкое «zibel» — соболь взято из русского языка), добавлялась и доля восточных товаров, привозимых мусульманскими купцами из Булгара в Киев или закупленных русами во время их заморских путешествий. Французский поэт того времени, воспевая красавицу, говорил, что она одета в одежды из «русского шелка». Это, конечно, русский транзит, привоз из Византии или Хорасана (куда в свою очередь шелк поступал из Китая), но важно отметить, что последними поставщиками были «рузарии», иначе шелк не называли бы «русским».

Путь из Киева на запад шел или через Дрогичин на Западном Буге (где найдено множество торговых свинцовых пломб) в Польшу или несколько южнее, в направлении на Краков, бывший тогда важным политическим и торговым центром. Дальнейший путь киевских «рузариев» шел на Средний Дунай, к такому крупному экономическому центру Европы, как Регенсбург. С Северной Европой Киев был связан тем путем, который описан летописцем Сильвестром как «путь из Грек в Варяги», а историками был перевернут и обозначен как «путь из Варяг в Греки», хотя летописец ясно написал, что последний вариант подразумевает морской объезд континента Европы, когда мореплаватели сначала попадали в Рим, а потом уже «в Грекы».

Путь, связанный с Киевом, Сильвестр обозначил так:

«Бе путь... по Дънепру и вьрх Дънепра волок до Ловоти и по Ловоти вънити в Илмерь езеро великое, из негоже езера потечеть Вълхов и вътечеть в езеро великое Нево и того езера вънидеть устие [река Нева] в море Варяжьское. И по тому морю ити доже и до Рима...»⁶²

Из пяти направлений «гостинцев» (магистральных торговых путей), шедших из Киева — цареградского, закаспийско-багдадского, булгарского, регенсбургского и новгородско-скандинавского, — наиболее важными, государственно значимыми, были два первых.

Мы рассмотрели одно из направлений внешней торговли Киевской Руси, — юго-восточное, уводившее русские караваны на «вельблудах» далеко в жребий Симов до Багдада и Балха. Русские воины-купцы являлись далекими предшественниками Афанасия Никитина, так как добирались почти до самых ворот в Индию, находившихся в 10 днях пути от Балха, а в Рее пересекали будущий путь тверского купца.

Теперь нам надлежит ознакомиться с другим важным направлением торговли и военных походов — юго-западным, «в Грекы». Это направление было известно славянам еще на заре их исторической жизни: Тацит пишет о походах венедов к устьям Дуная к певкинам; морские походы середины III в. шли к западному побережью Черного моря. Колонизация славянами Балкан тоже шла этими путями. Для только что оформившейся как государство Руси торговля с Византией представляла очень важный раздел государственной деятельности. Военные походы (начиная с 860 г.) были продиктованы не стремлением к завоеванию византийской земли, а необходимостью проложить свободный путь (закрытый в устье Днепра и в гаванях Черного моря греками), что сочеталось с желанием получить контрибуцию золотом и парчою, компенсацию за протори в торговле.

Константин Багрянородный, описавший организацию полюдья киевских князей, с такой же добросовестностью описал и путь русской флотилии, нагруженной «медом, воском, скорой (пушниной) и челядью». Ладьи-моноксилы со всех концов славянских земель сходились к Киеву, Витачеву и, по всей вероятности, к Родню на устье Роси. Затем они с трудом и опасностью проходили Пороги, непрерывно осаждаемые печенегами. Миновав Пороги, русы на острове Хортице приносили жертвы своим языческим богам. Выплыв из Днепра на морской простор, русские корабли прибывали к острову Березани (от Борисфена — Днепра), имя которого сохранилось в сказках: остров Буян.

«Пристав к этому острову, они отдыхают там два-три дня и опять снабжают свои однодревки недостающими принадлежностями: парусами, мачтами и реями, которые привозят с собой».

«Оттуда они уходят к р. Днестру, и, благополучно достигнув его, снова отдыхают... (затем они) приходят к Селине, так называемому рукаву реки Дуная.

Пока они не минуют реки Селины, по берегу за ними скачут печенеги. И если море, что часто бывает, выбросит ладьи на сушу, то они все их вытаскивают на берег, чтобы вместе противостать печенегам.

От Селины они никого уже не боятся и вступив на Болгарскую землю, входят в устье Дуная, от Дуная они доходят до Конопа. От Конопа — в Константин) на реке Варне (?). От Варны к реке Дичине — все эти места находятся в Болгарии — от Дичины достигают области Месемврин. Здесь оканчивается их многострадальное, страшное, трудное и тяжелое плавание»⁶³.

Весь путь от русской границы у Суды, где находилась гавань-крепость Воинь, и до Дуная представлял собою военно-оборонительную экспедицию, которая должна была противостоять ордам сорока печенежских племен, владевших всей степью «на месяц конного пути». Только разветвленные гирла Дуная удерживали степняков. «Река Селина» в настоящее время средний, а в древности — первый с севера, самый ближний к степям проток Дуная (см. карту 1684 г. Дж. Каителли, где село Селина помещено у северного протока), что делает понятной порубежную защитную роль этого гирла.

Представляет интерес и дальнейший путь вдоль болгарского побережья, указанный Константином. Этот ежегодный каботажный путь надолго остался в памяти русских людей, и книжник конца XIV в. в перечне «градов русских ближних и дальних» совершенно неожиданно для ситуации 1390-х годов перечисляет в своем списке приморские гавани древнего болгарского побережья, как бы дополняя и поправляя Константина, сочинение которого известно ему не было⁶⁴.

Перечень русских градов на море доведен почти до того же места, что и у Константина, — до Дичины, под которой следует понимать не город на Дунае, а реку между Варной и Месемврией (как у Константина), где ханом Омортагом в 821 г. был построен дворец⁶⁵. В результате мы получаем крайне интересный исторический перечень тех черноморских пристаней, куда регулярно заходил русский торговый (а может быть, и военный) флот:

В устье Дуная (на южном берегу древней Селины) — Килия.
На Черном море — Констанция (древние Томы);
    " — мыс Калиакра («Аколякра»);
    " — Каварна;
    " — Карна;
    " — Варна;
    " — Дичина;
    " — Месемврия.

При перенесении этого перечня пристаней на карту бросается в глаза неравномерность их распределения: такие гавани, как Килия, Констанция, Варна, Месемврия, отстоящие друг от друга на большие расстояния, связаны с каботажным характером русского мореходства, но на участке между мысом Калиакра и Дичиной мы видим пять пристаней на 60 км побережья. Почти несомненно, что это связано с русско-болгарским торгом, так как означенные приморские города ближе всего расположены к жизненным центрам первого Болгарского царства — Плиске, Преславу и Шумену, где была какая-то «русская контора» (см. выше раздел «Восточные источники»). От Варны до Преслава всего около трех дней конного пути, а до Плиски — только два дня. Сгусток пристаней вокруг Варны, постоянно использовавшихся русскими торговыми экспедициями, свидетельствует о том, что русское полюдье еще до того, как оно достигало Византии, частично распродавалось в Болгарии. Русские торговые базы в болгарских гаванях были, очевидно, настолько обжиты и освоены флотом киевских князей, что это позволило русскому писателю XIV в. причислить их к общему списку русских городов.

«Тяжкий и многострадальный» путь русских купцов отмечен несколькими пунктами языческих жертвоприношений. Об одном из них (на острове Хортице) упомянул Константин, два других определяются топонимически: тотчас за древней Селиной, преграждавшей путь печенежским разбойникам, скакавшим вдоль берега вровень с русским флотом, в безопасном уже месте близ Старой Килии есть село Стравница, название которого говорит о «страве», поминальном пире в честь умерших, о поминках. В конце болгарского отрезка морского пути между Дичиной и Месемврией есть село Волос (Влас), имя которого связано со славянским богом богатства — Волосом. Кто бы ни основал святилище этого бога — местные славяне или приезжие славяне-мореплаватели, но те участники морских экспедиций, о которых писал Константин, отмечавший, что именно у Месемврии заканчивалось страшное и трудное плавание, могли здесь принести благодарственные жертвы своему «скотьему богу», именем которого они клялись при заключении договоров с тем же Константином.

Часть русской торговой флотилии, покинув болгарские гавани, отправлялась в Константинополь — столицу Византийской империи. Император не описал жизни русов во «втором Риме», но здесь нам на помощь приходит русский летописец, включивший в свою хронику драгоценнейший текст договоров двух государств — Руси и Византии.

Русь была жизненно заинтересована в постоянной мирной торговле с Византией, которая, однако, стремилась играть в своей внешней торговле активную роль и не впускать иноземцев в свою страну, не открывать им рынки своих городов. У греков было много средств воспрепятствовать проезду русских внутрь империи: застава у устья Днепра, контролировавшаяся из Херсонеса (современный Севастополь), закрытие черноморских гаваней, необходимых русам при каботаже, подговор печенегов и, наконец, закрытие входа в Босфор. Все эти препятствия преодолевались Киевской Русью вооруженной рукой и закреплялись дипломатическими документами. Осада столицы Византии русским войском в 860 г. была показателем противостояния двух могучих противников, оставившего долгий след в памяти народов Европы. С этого небывалого события русский летописец начинал свою хронику исторической жизни Руси.

Договоры Руси с империей (907, 911, 944 гг.) должны были закреплять успех русского оружия (или успех угрозы) и обеспечивать возможность мирного торга — главной цели русских, так как никаких территориальных претензий Русь даже после победы не предъявляла. Анализ текста договоров производился Б.Д. Грековым, С.В. Юшковым и А.А. Зиминым⁶⁶.

При заключении договоров исполнителями и выразителями воли киевского князя были как варяги, так и славяне, но самый договор заключался в двух экземплярах на двух государственных языках — греческом и славянском (русском). Договоры заключались Византией от лица цесаря (императора), а с русской стороны от имени великого князя киевского (который с начала IX в. носил титул кагана, почти равный императорскому) и от имени его вассалов, различных «светлых князей», стоявших во главе племенных союзов, и «всякого княжья» — многочисленных князей племен. В договорах часты ссылки на «Закон Русский», текст которого до нас не дошел, но был, очевидно, хорошо известен грекам (там и тарификация штрафов выражена в греческих деньгах), так как иначе не было смысла на него ссылаться.

Договор 907 г. вводит нас в бытовую обстановку жизни русских «гостей» в Константинополе в тех политических условиях, когда Киевская Русь диктовала свои пожелания, а Византия в меру возможностей ограждала свои права. Русские послы получали от греков посольское содержание, «елико хотящи». Купцы-гости получали содержание помесячно на протяжении полугода. Это — та летняя половина года, когда русские гости распродавали все то, что было собрано в зимнюю половину во время полюдья. Из этого явствует, что реализация полюдья не была каким-то оптовым, одноразовым актом, а производилась неспешно на протяжении целых шести месяцев, когда гости из Киева, Чернигова, Переяславля, Полоцка, Ростова и Любеча проживали в предместье Константинополя и получали от греческого правительства «хлеб и вино и мясо и рыбы и овощь (фрукты)». Оговорено было даже право пользования цареградскими банями-термами: «и да творять им мовь, елико хотять».

Единственное ограничение, которое вставили в договор византийцы, боявшиеся вооруженных русов, касалось безопасности столицы. Императорский чиновник составлял список русских гостей (для выдачи содержания) и сопровождал их при входе в город. Русские должны были входить внутрь города только через одни ворота группами не более 50 человек и без оружия, но зато им разрешалось: «да творять куплю якоже им надобе, не платяще мыта ни в чемь же»⁶⁷. Когда русские гости собирались к концу лета возвращаться к себе домой, то император обязан был обеспечить отъезжающим «на путь брашьно (продовольствие) и якоря и ужа (канаты) и пъре (паруса), елико надобе». Такая сверхблагоприятная ситуация была, разумеется, результатом определенного соотношения сил в пользу Киевской Руси и поддерживалась угрозой войны.

Под 907 г. в летописи приведена та часть договоренности Руси с Византией, которая касалась нормального повседневного быта русских воинов-купцов в столице империи на протяжении шести летних месяцев. Договор 944 г., заключенный после угрозы нового похода на Византию (Игорь дошел в 943 г. только до Дуная), тоже содержал эту бытовую регламентацию с незначительными уточнениями. При входе в Цареградскую крепость греческий полицейский «мужь цесарьства нашего да хранить я» и следит за законностью действий как русских, так и греков.

Покупка шелковых тканей (монополия производства в императорских эргастериях) была лимитирована (50 кусков); каждая покупка пломбировалась цесаревым мужем.

Помимо этой регламентации обычной жизни русских в Царьграде, договоры 911 и 944 г. содержат значительное количество юридических казусов, связанных с имущественным и уголовным правом. Предусматриваются действия сторон при кораблекрушении купеческого судна; много статей посвящено пленным и рабам (выкуп, возврат беглых, стоимость и т. п.); с русской стороны предусматриваются бедные и богатые (неимовитые и имовитые), учитывается возможность ухода от кредиторов; имовитый русский на случай смерти может составить письменное завещание. Не забыты и возможные случаи краж, драк и убийства. В отдельных случаях есть ссылки на «устав и закон русьский», и преступник, кто бы он ни был, «да будеть повинен закону руску и гречьску».

Как видим, внешняя торговля Руси, являвшаяся прямым продолжением сбора княжеского полюдья во всех подвластных Киеву землях (как славянских, так и неславянских), по своей масштабности, по необычайной организационной сложности, по неизбежной мощной поддержке военными силами молодого государства IX — середины X в. была как проявлением государственного начала Киевской Руси, так и убедительным доказательством существования и силы этого начала. В этой связи необходимо затронуть еще одну тему, которая обычно рассматривалась как третьестепенная, локальная, связанная с каким-то неведомым «островом русов», но которая оказывается прямо сопряженной с государственной внешней политикой IX—X вв. и в еще большей степени убеждает нас в могуществе государственного начала.

Примечания

1. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 10.

2. Новосельцев А.П. Древнерусское государство..., с. 384.

3. Новосельцев А.П. Древнерусское государство..., с. 385. В скобках помещен текст Ибн ал-Факиха.

4. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. М., 1958, т. I, стлб. 116, 238.

5. Не исключена возможность того, что славянское «вельблуд» является лишь осмыслением арабского названия верблюдов «ибилун». Если бы это оказалось верным, то послужило бы еще одним подкреплением свидетельств о знакомстве русов с караванными дорогами Востока.

6. Сахаров А.Н. Дипломатия древней Руси: IX — первая половина X в. М., 1980, с. 25—30.

7. Сахаров А.Н. Дипломатия древней Руси..., с. 50.

8. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 6.

9. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 19.

10. Гедеонов С. Варяги и Русь. СПб., 1876; Шаскольский И.П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М.; Л., 1965.

11. Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908, с. 611—629; Рыбаков Б.А. Остромирова летопись. — Вопросы истории, 1956, № 10, с. 46—59.

12. Шахматов А.А. «Разыскания...», с. 611, 612.

13. Тиандер К. Датско-русские исследования. Пг., 1915, вып. III, с. 22—25.

14. Шахматов А.А. Разыскания..., с. 612, № 8.

15. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 321, 322; 1102 г.

16. Радзивилловская летопись, л. 155—164.

17. Шахматов А.А. Разыскания..., с. 612.

18. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 20, левый столбец.

19. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 20.

20. Срезневский И.И. Материалы..., т. III, с. 137.

21. ПСРЛ, т. IX, с. 8, 9; т. XIII, 1-я пол., с. 28, 36, 70.

22. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, раздел «Начало Киевского летописания», с. 159—173.

23. ПСРЛ, т. IX, с. 9; Рыбаков Б.А. Древняя Русь..., с. 170, 171.

24. См. об этом ниже («остров русов»).

25. Шахматов А.А. Разыскания..., с. 322, 323.

26. Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979, с. 55.

27. Minorsky V. Hudud al-Alem.

28. Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX—XIII вв. М., 1980, с. 135—146.

29. Сахаров А.Н. Дипломатия древней Руси...

30. Новг. I лет., с. 109.

31. Шахматов А.А. Разыскания..., с. 333.

32. Тиандер К. Датско-русские исследования, с. 48, 49.

33. Известия византийских писателей о Северном Причерноморье. М.; Л., 1934, с. 10.

34. Васильевский В.Г. Записка греческого топарха. — Труды... СПб., 1909, т. II, с. 145.

35. Рыбаков Б.А. Смерды. — История СССР, 1972, № 1, 2. Карта полюдья на с. 38.

36. Третьяков П.Н. Древлянские грады. — В кн.: Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М.; Л., 1952, с. 64—68.

37. Рыбаков Б.А. Радимичи. — Труды Археологической комиссии АН БССР. Минск, т. III, 1932 (на белорус. яз.).

38. Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья, с. 80, рис. 18.

39. Рыбаков Б.А. История культуры древней Руси. М.; Л., 1951, ч. I. Схематическая карта населенных пунктов домонгольской Руси, с. 30.

40. ПРП, вып. 2, с. 40; Алексеев Л.В. Устав Ростислава Смоленского 1136 г. и процесс феодализации Смоленской земли. — In: Slowianie w dziejach Europy. Poznan, 1974. Второй пункт — Лучин — расположен севернее Смоленска.

41. Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу / Пер. А.П. Ковалевского. М.; Л., 1938, с. 83. Цитата не закончена; к ней мы обратимся еще раз.

42. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951, с. 163.

43. Новг. I лет., с. 109.

44. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 61.

45. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 62.

46. Дьякон Лев. История в десяти книгах / Пер. М.М. Копыленко, кн. 6, § 10.

47. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 60.

48. Новосельцев А.П. Древнерусское государство..., с. 397, 400.

49. Minorsky V. Hudud al-Alem, p. 75.

50. Рыбаков Б.А. Русские земли по карте Идриси. — КСИИМК, 1952, вып. 43, с. 32.

51. Minorsky V. Hudud-al-Alem, p. 159.

52. Новосельцев А.П. Древнерусские государства..., с. 413.

53. Новосельцев А.П. Древнерусские государства..., с. 412.

54. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян.

55. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 99; Рыбаков Б.А. Календарь IV в....

56. Шахматов А.А. «Повесть временных лот», с. 16, 17.

57. Заходер Б.Н. Каспийский свод..., т. II, с. 84, 85.

58. Новосельцев А.П. Древнерусское государство.., с. 385.

59. Рыбаков Б.А. Русские земли на карте Идриси..., с. 16—19.

60. См., например: Соболевский А.И. Славяно-скифские этюды. — ИОРЯС, т. I, кп. 2, с. 159—161.

61. Заходер Б.Н. Каспийский свод..., т. II, с. 84, 85.

62. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 6.

63. Багрянородный Константин. Известия византийских писателей о Северном Причерноморье. — Изв. ГАИМК. Л., 1931, № 91, с. 10.

64. Новг. I лет. См.: Тихомиров М. II. Список русских городов. Переиздано: Русское летописание. М., 1979, с. 94.

65. Златовратский Басил. История на Българската държава през средните векове. София, 1970, т. I, ч. 1, с. 411.

66. См.: Памятники права Киевского государства X—XII вв. / Под ред. С.В. Юшкова. М., 1952, вып. 1. Дипломатическая обстановка заключения договоров рассмотрена в книге А.Н. Сахарова «Дипломатия древней Руси: IX— первая половина X в. в. М., 1980.

67. Шахматов А.А. «Повесть временных лет», с. 31, 32.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница