§ 10. Вокняжение Великого Князя Всеволода Юрьевича Большое Гнездо и мятеж во Владимире в 1177 году. Отношения Князя и городской общины

В 1177 г. скончался «благоверный и христолюбивый князь Михалко». Владимирцы послали за Всеволодом в Переяславль, чтобы посадить его у себя на княжеском столе. Местный летописец повествует об этом с явным провладимирским идейным пристрастием. «Володимерци, — говорит он, — помянувше Бога и крестное целованье к Великому Князю Гюргю, вышедши перед Золотыя ворота, целоваша крест ко Всеволоду князю, брату Михалкову, и на детех его, посадиша и на отни и на дедни столе в Володимери»¹. Летописатель допустил тут две сознательные неточности, выдающие его симпатии к городу Владимиру. «На менших детех» целовали крест Юрию прежде всего ростовцы и суздальцы. Они же и нарушили крестоцелование, взяв на княжение Андрея, а младших Юрьевичей выгнали². Что побудило Владимирского летописца подкрасить прошлое? Желание объявить Владимир правопреемником Ростова и Суздаля, придать избранию Всеволода общеволостное значение, истолковать это избрание как торжество божией правды, в конечном счете — возвеличить родной город. С той же целью княжеский стол во Владимире им превращен в «отен и деден», тогда как ни отец, ни дед Всеволода на нем не сидели. Посредством таких сомнительных приемов владимирский летописатель пытался исторически обосновать право Владимира на господствующее положение в волости как искони стольного города. Но здесь он перешел границы разумного.

Смерть Михалки воскресила надежды ростовцев. Они привели «Мстислава Ростиславича из Новагорода, рекше ему: "Поиде, княже, к нам. Михалка Бог поял на Волзе на Городци, а мы хочем тебе, а иного не хочем"... Он же приеха Ростову». Собрав большую рать, Мстислав «поеха к Володимерю». Навстречу ему выступил и Всеволод. Когда Юрьевич миновал Суздаль, ему и «всему полку», шедшему с ним, открылось видение, исполненное божественного предзнаменования: явилась «Матерь Божья Владимирская» и город Владимир, парящий в воздухе. «Вси же зряще таковаго чюда, глаголаху, княже, прав еси, поеди противу ему». Но Всеволод, по-видимому, не очень верил в победу и потому послал к Мстиславу сказать: «Брате, оже тя привели стареишая дружина, а поеди Ростову, а оттоле мир възмеве, тобе Ростовци привели и боляре, а мене был с братом Бог привел и Володимерци, а Суздаль буди нам обче, да кого всхотять, то им буди князь»³. В этой речи много примечательного. В целом, она отличается уступчивостью, свидетельствующей о неуверенности Всеволода и владимирцев в исходе предстоящей битвы. Ростовцев Владимирский князь почтительно именует «старейшей дружиной», признавая, таким образом, ее преимущества в сфере старшинства. Всеволод Юрьевич отказывается от политического наследства покойного брата. Он не претендует на Ростов, хотя какие-то обязательства ростовцев по отношению к нему, судя по намекам летописца, имели место⁴. Всеволод, в сущности, предложил вернуться к тому, что было при Ростиславичах, когда в Ростове и Владимире появились отдельные княжеские столы. Из слов его также явствует, что былое единство Суздаля и Ростова распалось. Некоторая отчужденность суздальцев от политики ростовской общины проявилась уже во время войны Михалки с Ростиславичами. Они тогда говорили ему: «Мы, княже, на полку томь со Мстиславом не были, но были с ним боляре, а на нас лиха сердца не держи, но поеди к нам»⁵. Теперь же суздальцы вовсе, кажется, отстранились от политических и военных акций Ростова. Их не видно среди ростовцев, позвавших к себе Мстислава Ростиславича, когда умер Михалка⁶. Суздаль не принял участие и в вооруженном столкновении Всеволода с Мстиславом. Во всяком случае, в рассказах местного летописца о военных приготовлениях ростовцев и о сражении их с владимирцами и переяславцами нет никаких сведений, относящихся к суздальцам⁷. Нейтралитетом Суздаля нужно, по всей видимости, объяснять предложение Всеволода дать возможность жителям его самим выбирать князя: «да кого всхотять, то им буди князь».

«Мирные инициативы» владимирского князя были отвергнуты: «Мстислав же не послуша речи Всеволода, стрыя своего... но слушашеть Добрыны Долгаго, Матея Шибутовича и иных злых человек»⁸. Ростовцы, руководимые своими боярами, стремились к реставрации старого порядка, при котором Ростов один главенствовал в Северо-Восточной Руси. Но возобновление политических отношений почти столетней давности было вещью совершенно несбыточной. «Высокоумные» же ростовцы, одурманенные воспоминаниями о прошлом величии Ростова, в ответ на мирные предложения Всеволода сказали так, обращаясь к Мстиславу: «Аще ты мир даси ему, но мы ему не даемы». И жестоко поплатились за свою самонадеянность, потерпев полное поражение в битве на Юрьевском поле «у Липець». Князь Всеволод, «победив полк, възвратися Володимерю с честью великою, а Володимерци и дружина поведоша колодникы и скот погнаша и кони». Мстислав Ростиславич бежал в Новгород, но там ему указали «путь чист». При этом новгородцы говорили князю: «Ударил еси пятою Новъгород и шел еси был на стръя своего на Михалка поваблен Ростовци, да оже Михалка Бог поял, а с братом его с Всеволодом Бог росудил тя, чему к нам идеши»⁹. Из Новгорода Мстислав поехал в Рязань и «подмолвил» тамошнего князя Глеба, зятя своего, напасть на Всеволода. Глеб «приеха на Московь и пожже город весь и села». То было осенью 1177 г. А зимой уже «иде князь Всеволод на Глеба к Рязаню с Ростовци и с Суждальци и со всею дружиною». Важно подчеркнуть наличие в войске владимирского князя ростовцев и суздальцев. Победа на Юрьевском поле дала власть Всеволоду над Ростовом и Суздалем, укрепили положение владимирской общины как правящей в волости.

Дойдя до Коломны, Всеволод узнал, что Глеб «шел к Володимерю инем путем и воюеть около Володимеря» вместе с половцами «погаными». Много зла натворили ратные: ограбили церкви и запалили огнем, села боярские разорили и сожгли, женщин и детей пленили. Всеволод от Коломны «приде опять в землю свою и обрете Глеба, стояща на Колахши на реце с Половци и с полономь». Тут и состоялась битва, из которой победителем вышел Всеволод. Воины владимирского князя, преследуя бегущих в панике врагов, «овы секуще, овы вяжюще, и ту самого Глеба яша руками, и сына его Романа и шюрина его Мстислава Ростиславича и дружину его всю изъимаша, и думци его извяза все: и Бориса Жидиславича, и Олъстина и Дедилця и инех множество. А поганые Половци избиша оружьем». Всеволод Юрьевич вернулся во Владимир, славя Бога за дарованную победу.

Мы намеренно задержались несколько на изложении военных событий, чтобы лучше понять суть произошедших во Владимире волнений после победного возвращения сюда князя Всеволода. Летописец именует эти волнения «мятежом великим»¹⁰.

Вникнем в летописные материалы. Согласно Лаврентьевской летописи, на третий день по въезде Всеволода в город начался великий мятеж. «Всташа бояре и купци, рекуще: "Княже, мы тобе добра хочем и за тя головы свое складываем, а ты держишь ворогы свое просты. А се ворози твои и наши Суждальце и Ростовци, любо казни, любо слепи, али даи нам". Князю Всеволоду благоверну и богобоязниву, не хотяше того створити, повеле всадити их в поруб людей деля, абы утишился мятежь». Затем он потребовал от рязанцев выдачи Ярополка Ростиславича, и те «приведоша его в Володимерь», где горемычного князя, как и других пленников, «всадиша в поруб». Но люди не успокоились: «По мале же днии всташа опять людье вси и бояре и придоша на княжь двор многое множьство с оружьем рекуще, чего их додержати, хочем слепити и. Князю же Всеволоду печалну бывшю, не могшю удержати людии множьства их ради клича»¹¹.

Итак, если верить Лаврентьевской летописи, первыми «всташа» владимирские бояре и купцы. Тихомиров следующим образом прокомментировал данное известие: «Владимирские бояре и купцы восстают против Всеволода в 1177 г. Они требуют выдать им пленных рязанских князей, поддерживающих Ростиславичей»¹². Термин «восстание» чересчур сгущает краски. Правильнее было бы говорить о выступлении бояр и купцов с требованием расправы над пленными, предъявленным своему князю в легальной, можно сказать, форме. Почему именно бояре и купцы опередили других владимирцев? Возможно, они больше всех пострадали от прихода рязанской рати (вспомним сообщение летописца о том, как враги грабили «товар», сжигали боярские села под Владимиром)¹³. Их возмущало мягкое обращение Всеволода с пленными: «держишь ворогы свое просты». Среди этих врагов, подлежащих, по мнению бояр и купцов, казни или ослеплению, неожиданно оказались ростовцы и суздальцы. Всеволод, чтобы успокоить страсти, велел всех недругов «всадити в поруб». Под давлением, вероятно, владимирцев князь направил рязанцам ультиматум о выдаче Ярополка Ростиславича. Но и это не умиротворило людей. Масса вооруженного народа явилась «на княжь двор» и настояла на своем. Так подает события Лаврентьевская летопись. Необходимо заметить, что в ее рассказе не все безупречно. Начнем с того, что он оборван и не имеет конца, повествующего об ослеплении Мстислава и Ярополка и о чудесном их исцелении¹⁴. Рассказчиком, помимо этого, допущена ошибка (или обмолвка), оборачивающаяся в повествовании нелепостью: вместо Мстислава Ростиславича, плененного в битве на Колакше, он приводит во Владимир брата его Ярополка, а потом за тем же Ярополком посылает в Рязань. Не к месту помянуты летописцем ростовцы и суздальцы как «ворози» владимирцев, ибо по смыслу происходящего речь должна была идти о рязанских князьях Глебе и Романе, старшем Ростиславиче и о княжеских «злых думцах». На эту несуразность обратил внимание еще Соловьев. «Странно, — писал историк, — что владимирцы не говорят ничего о Глебе рязанском и Мстиславе Ростиславиче, а толкует только о ростовцах и суздальцах, которые уже давно были взяты в плен и давно, следовательно, нужно было рассуждать о их наказании»¹⁵. Соловьев полагал, что у Татищева «речь владимирцев представлена полнее и связнее»¹⁶. Надо отметить, что Татищев в первой редакции своей «Истории Российской» обращение бояр и купцов к Всеволоду передает в соответствии с Лаврентьевской летописью¹⁷. Та же речь, на которую ссылался Соловьев, приведена во второй редакции Татищевской «Истории»: «Мы за твою честь и здравие головы свои складываем и ничего не жалеем. Ты же наших злодеев, резанских князей и их вельмож, плененных нашими руками, держишь на свободе не яко пленников, но яко гостей, и они, ходя ругаются с нами. А с другую сторону злодеи наши ростовцы и суздальцы, междо нами кроются, смотря токмо удобнаго времени, како бы нам какое зло учинить. Того ради просим, чтобы оных резанских пленников на страх другим казнить смертию или ослепить. Ежели же сам того учинить не хочешь, то дай нам»¹⁸. Можно ли довериться Татищеву? Не является ли вложенная знаменитым историком в уста бояр и купцов речь выдуманной, наподобие других «татищевских известий», о которых ведутся жаркие споры в исторической науке? Углубление в источники убеждает нас в необходимости серьезно отнестись к сообщению Татищева.

В Тверской летописи бояре и купцы вообще не упоминают ростовцев и суздальцев: «Княже, мы за тя головы складаем, а ныне держишь ворогы наше про что? либо казны их, либо слепи, или дай нам»¹⁹. Положим, здесь сказалось влияние ростовских записей, использованных составителем Тверского свода²⁰. Однако знакомство с соответствующим текстом «Летописца Переяславля Суздальского» также склоняет к мысли, что чтение Лаврентьевской летописи не может считаться бесспорным. «Княже, — говорят в Летописце бояре и купцы, — мы тобе добра хочем, за тя головы своя съкладываем, ныне дръжиши ворогы своя просты, а се ворози твои у бока Суждалци и Ростовци, любо слепи или даи нам»²¹. Переяславский летописец, как видим, отделяет суздальцев и ростовцев от врагов, плененных в битве на Колакше, хотя тоже числит их среди недругов владимирского князя, находящихся «у бока», т.е. рядом или по соседству. Более определенно на этот счет сказано в Московском летописном своде 1479 г.: «Мы, княже, за тя главы своя съкладываем, а ты ныне держишь врагы свое и наши просты, а лиходеи наши Ростовци и Суздальци близь нас»²². Но самый пространный и ясный пересказ событий содержит Никоновская летопись, где говорится о мятеже «во граде Владимире от болших и до менших людей Володимерцов», пришедших к Всеволоду со словами: «Господине княже! Мы за тебя главы своя съкладываем и кровь свою проливаем, тебе брегуще и добра тебе хотяще; а ты враги своя и наши держиши просто, князя Глеба Рязанского, и сына его Романа и шурина его князя Мстислава Ростиславичя; а се любовници и друзи их, а твои и наши врази, Суздалци и Ростовци, и в граде Владимире и за градом всюду их многое множество, и егда возставше крамолу сотворять, и будеть воследняа лесть горши первыя, да убо слепи их или всади их в поруб»²³.

Таким образом, Соловьев мог бы уверенно сказать, что «речь владимирцев представлена полнее и связнее» не только у Татищева, но и в некоторых летописных сводах XV—XVI вв., составленных с привлечением более ранних, но не дошедших, к сожалению, до нас летописных произведений. И эти полноту и связность не следует расценивать как плод досужих домыслов и сочинительства поздних летописцев. А вот относительно Лаврентьевского варианта подобное говорить рискованно, поскольку он отличается тенденциозностью, внутренней противоречивостью и незавершенностью.

Тенденциозность Владимирского летописца ярко проявилась по отношению к ростовцам и суздальцам. Вопреки логике собственного рассказа, летописатель, движимой враждой и неприязнью к старейшим городам, совсем некстати называет ростовцев и суздальцев вместо приведенных во Владимир пленных рязанских князей, Мстислава Ростиславича и прочих «ворогов» Всеволода. Всячески выгораживает он своего князя, «благоверного и богобоязненного». Всеволод спасает пленников от жестокой расправы, укрывая их в «поруб» и, не сумев предотвратить ослепление Ростиславичей, впадает в печаль. Эти идиллические мотивы диссонируют с реальностью. Из других летописей мы узнаем о том, что Всеволод по возвращении из похода во Владимир учинил суд на врагами: «овых же казни преда, а иныя же, казнив, помилова и отпусти в своа си»²⁴. Фальшивой была и проводимая Владимирским летописцем мысль о невиновности Всеволода в экзекуции над Ростиславичами. Ипатьевская летопись не связывает ослепление Мстислава и Ярополка с «мятежными» действиями владимирцев, но впрямую не говорит и о Всеволоде, выражаясь несколько глухо: «Мстислав и Ярополк в порубе бяста, и потом изведше я и слепивше пустиша»²⁵. И все же по содержанию предшествующих непосредственно этому известию записей можно думать, что за наказанием Ростиславичей стоит Всеволод. Откровеннее высказывается Новгородский летописец: «Ослеплен бысть Мстислав князь с братомь Ярополкомь от стръя своего Всеволода»²⁶. Мы не хотим отвести вину от владимирцев за совершенную над Ростиславичами жестокость. Вместе с тем нам кажутся несостоятельными идущие от Владимирского летописца и воспринятые историками попытки доказать непричастность к ней Всеволода²⁷. Скорее всего, это было общим делом князя и владимирской общины, стремившихся убрать претендентов на княжения в старейших городах Ростово-Суздальской земли и закрепить таким способом только что установившееся господство Владимира над Ростовом и Суздалем²⁸. Выступления владимирцев, требующих расправы с рязанскими князьями, стали удобной ширмой, позволившей Владимирскому летописцу скрыть от потомков факты, бросающие тень на христианскую добродетель своего «господина». Но невозможно было утаить или замолчать другое: мученическую смерть Глеба, уморенного Всеволодом в темнице. Всеволод не внял Глебовой жене, тщетно умолявшей «благоверного и богобоязненного» князя освободить своего мужа. После двухлетнего заточения с трудом удалось вызволить из поруба Романа Глебовича, которого Всеволод, «укрепивше крестным целованием и смиривше зело, отпустиша в Рязань»²⁹.

Сказанного, полагаем, достаточно, чтобы убедиться в необходимости критического отношения к рассказу Владимирского летописца о «мятеже» во Владимире. Совершенно очевидно, что для воспроизведения этого «мятежа» нельзя ограничиваться только Лаврентьевской летописью. Как ни странно, поздние летописи содержат, на наш взгляд, более ясную и правдивую информацию. Какая же картина создается из совокупности данных?

Начало «мятежу», по Владимирскому летописцу, положили бояре и купцы. Эта «авангардная» роль боярства и купечества, казалось бы, находит объяснение³⁰. Но мы все-таки считаем, что движение было шире, охватив «от болших до менших людей Володимерцов», как извещает Никоновская летопись³¹. Да и в Лаврентьевской летописи есть на этот счет достаточно прозрачные намеки. Владимирский летописец говорит, что во Владимире «бысть мятежь велик»³². Выражение «мятеж велик» едва ли равнозначно выступлению бояр и купцов. За ним, скорее всего, стояло более мощное возмущение горожан в целом³³. У местного летописца проскальзывает еще одна характерная деталь: Всеволод велел «всадити в поруб» плененных на Колакше врагов «людии деля»³⁴. Термин «люди» расширяет состав «мятежников», выводя его за рамки двух сословий.

Вряд ли движение «людей» возникло стихийно и неорганизованно³⁵. Оно проходило на фоне «молвы»³⁶, т.е. вечевых собраний, где решалась участь Глеба, Романа и Мстислава³⁷. Вооруженные владимирцы («люди»), как знатные, так и простые, требовали либо ослепить их, либо «всадить в поруб»³⁸. Владимирская община, только что завоевавшая главенство в Ростово-Суздальской земле, опасалась соединения враждебных князей, гуляющих на свободе³⁹, с ростовцами и суздальцами, которые, будучи участниками организованного Всеволодом похода против рязанского князя, оказались во Владимире, причем в большом количестве⁴⁰. Тревоги владимирцев были понятны Всеволоду, а настояния горожан совпадали с его интересами, и он заключил в темницу трех князей, а потом добавил к ним четвертого — Ярополка Ростиславича. Внешне же действия Юрьевича выглядели как вынужденная уступка с целью успокоения возбужденной толпы. На этой иллюзии и построил свою версию Владимирский летописец, создав идеализированный образ милосердного князя.

Заключение князей в темницу вскоре показалось владимирцам недостаточной мерой предосторожности. И тогда люди, снова, по-видимому, собравшись на вече, решили поступить более радикально. «Хотим слепити их», — заявили они Всеволоду. А затем «шедше разметаша поруб, и емше князя Мстислава Ростиславича и брата его князя Ярополка Ростиславича ослепиша, и отпустиша их»⁴¹. Гнев владимирцев, стало быть, обрушился на Ростиславичей, не затронув в этот раз Глеба и Романа. Ожесточенность владимирской общины, направленная в первую очередь против Мстислава и Ярополка, объясняет во многом суть произошедших волнений, теснейшим образом связанных с задачей укрепления недавно достигнутого господства Владимира над Ростовом и Суздалем. Перед нами продолжение конфликта между владимирцами и Ростиславичами, за которым маячили ростовцы и суздальцы, готовые в любой момент «сотворить крамолу». Чтобы предотвратить ее, владимирцы и пошли на расправу с Мстиславом и Ярополком.

Приняв такую трактовку, мы должны отказаться от привычного в историографии представления о том, будто владимирцы восстали против Всеволода или, наоборот, Всеволод действовал наперекор им. Истинная роль Всеволода затушевана летописцем, радеющим о репутации своего патрона. Манера его подачи материала хорошо прослеживается по записи, непосредственно соседствующей с рассказом о владимирских волнениях и повествующей о походе владимирского князя на Торжок: «Новгородци целовавше ко Всеволоду Юргевичю крест и не управиша. Он же иде к Торжьку в волость их и не хотяше взяти города, беша бо обещалися дань дати ему Новоторжьци и не управиша. Дружина же Всеволожа начаша князю жаловатися: "Мы не целовать их приехали. Они, княже, Богови лжють и тобе". И се рекше удариша в коне и взяша город, мужи повязаша, а жены и дети на щит, и товар взяша, а город пожгоша весь...»⁴². Итак, Торжок безжалостно сожжен и разорен, население обращено в «полон». Но повинен в этом не Всеволод, а непослушная дружина. Легко поддаться искушению последовать за летописцем, что демонстрируют даже, казалось бы, умудренные летописеведы, в частности Лимонов, который пишет: «Ровно через год после инцидента с рязанскими князьями владимирцы вновь "поставили на место" своего князя, указав, что он должен их слушаться. В походе на Торжок Всеволод проявил "слабость" и, не желая войны, предложил горожанам откупиться. Торжок был богатейшим городом на Руси, там располагались таможенные заставы, через него проходили пути из Новгорода и в Новгород. Но владимирцы не желали получать выкупа, они требовали разгрома города. Князь был вынужден уступить. Владимирцы настояли на своем. Город был отдан на поток и разграбление»⁴³. Лимонов прошел мимо важного признания летописца, сделанного им в конце назидательно-благочестивого отступления: «Князь же Всеволод взя город Торжек месяця декамбря в 8 день на память Святаго Потапья»⁴⁴. Это признание никак не согласуется со «слабостью» Всеволода, о которой рассуждает Лимонов. Оно свидетельствует об активности князя при взятии города, исправляя предшествующую запись, где инициатором штурма Торжка изображена дружина, будто бы потянувшая за собой упирающегося Всеволода. Заслоняя «Юргевича» дружиной, княжеский летописец всю ответственность за беспощадное разорение Торжка, сравнимое по свирепой жестокости с половецкими опустошениями, перекладывал на воинов князя, дабы не развеять ореол благочестия, создаваемый вокруг его имени владимирскими идеологами, в том числе и прежде всего самим летописцем.

Те же заботы владели им и при описании «мятежа» во Владимире, завершившегося столь драматически для князей Глеба, Романа, Мстислава и Ярополка. Местный летописец так повернул события, что в расправе, осуществленной над пленными князьями, виноватыми стали владимирцы, тогда как Всеволод показал чуть ли не образец братолюбия. Благонамеренно, но фальшиво — так можно сказать об этом приеме Всеволодова летописателя.

Владимирский «мятеж» — заключительный аккорд борьбы владимирцев и князя Всеволода за утверждение верховной власти Владимира на северо-востоке Руси. С этим «мятежом» пресеклась военно-политическая деятельность Ростиславичей в Ростово-Суздальской земле. Владимирская община убрала их со своего пути. Мстислав Ростиславич Безокий приехал в Новгород и сел там на столе зимой 1177/78 гг., а весной 1178 г. скончался⁴⁵. Младший брат его Ярополк скитался между Новгородской и Русской землей, не представляя теперь никакой угрозы владимирской общине и ее князю⁴⁶. Сторонник Ростиславичей Рязанский князь Глеб умер в темнице, а Роман Глебович вернулся в Рязань, устрашенный Всеволодом. Ростовцам и суздальцам не на кого и не на что было надеяться. Оставалось одно: подчиниться Владимиру. Так пригород Владимир отстоял завоеванное в правление Михалки положение главного города земли, средоточия княжеской власти. Ростов же и Суздаль, хотя и продолжали называться старейшими, фактически оказались в разряде пригородов. Всеволод, подобно Михалке, получил титул «князя всея Ростовскыя земля»⁴⁷. В некрологе он именуется как «миродръжець всея Суждальскыя земля».

Примечания

1. ПСРЛ. Т. I. Стб. 379—380; ЛПС. С. 88.

2. См. С. 548 настоящей книги.

3. ПСРЛ. Т. I. Стб. 379—381.

4. Говоря о том, что «величавые» ростовцы отвергли предложение Всеволода, летописец замечает: «и хрьснаго целованья забыв» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 381). Что это — воспоминания о давнем нарушении крестного целования Юрию Долгорукому или обвинение в несоблюдении клятвы, данной ростовцам Михалке во время пребывания его в Ростове, клятвы, касающейся, помимо прочего, и князя Всеволода. Последнее предположение исключать нельзя.

5. ПСРЛ. Т. I. Стб. 378—379; ЛПС. С. 88.

6. См.: ПСРЛ. Т. I. Стб. 380; ЛПС. С. 88; ПСРЛ. Т. XV. Стб. 259—260; Т. XXV. С. 87; Т. XXX. С. 73; НПЛ. С. 35, 224. По Никоновской летописи, князя Мстислава позвали ростовцы и суздальцы (ПСРЛ. Т. X. С. 1). Но это противоречит тексту той же Никоновской летописи в части, где передается речь Всеволода, обращенная к Мстиславу: «Тебе привели Ростовци к себе княжити, княжи убо у них в Ростове» (Там же. С. 2).

7. О суздальцах в этой связи говорит новгородский летописец, согласно которому Мстислав «поиде с ростовьци и с суждальци к Володимерю» (НПЛ. С. 53, 224). Однако к известиям Новгородской Первой летописи о событиях в Ростово-Суздальской земле 1175—1177 гг. следует относиться осторожно, поскольку они не всегда доброкачественны (См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 93—94). Заметим, кстати, что в более поздних новгородских сводах, в частности, в Новгородской IV летописи, ростовцы фигурируют одни: «Ростовци приведоша Мьстислава Ростиславича из Новагорода, он же прииде Ростову и съвокупи вои, слушая Ростовець, поиде на Всеволода к Володимерю». См.: ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 167.

8. ПСРЛ. Т. I. Стб. 381; ЛПС. С. 89.

9. ПСРЛ. Т. I. Стб. 381—382. «Летописец Переяславля Суздальского» сообщает, что Мстислав сперва «бежа» к Ростову, а из Ростова в Новгород (ЛПС. С. 89). Никоновская летопись добавляет подробность: «бежа к Ростову, и тамо мало пребыв, и из Ростова бежа к Новугороду» (ПСРЛ. Т. X. С. 3). О бегстве Мстислава в Новгород через Ростов говорят и другие летописи (См.: ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 168; Т. XXV. С. 87; Т. XXX. С. 73). Похоже, ростовцы отказали в дальнейшей поддержке Мстиславу, напуганные поражением на Юрьевском поле.

10. ПСРЛ. Т. I. Стб. 385; Т. XXV. С. 88.

11. ПСРЛ. Т. I. Стб. 385—386.

12. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 235.

13. См.: Татищев В.Н. История Российская Т. III. С. 218; Т. IV. С. 292; Насонов А.Н. История... С. 166.

14. См.: ПСРЛ. Т. II. Стб. 606; Т. IV. Ч. 1 Вып. 1. С. 169; Т. VII. С. 95; Т. X. С. 5; Т. XXV. С. 89: Т. XXX. С. 73.

15. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 701. Прим. 342.

16. Там же.

17. Татищев В.Н История Российская. Т. IV. С. 292.

18. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 118.

19. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 263. См. также: ПСРЛ. Т. XXVIII. С. 39, 136; Т. XXX. С. 73.

20. Лихачев Д.С. Русские летописи... С. 460.

21. ЛПС. С. 91.

22. ПСРЛ. Т. XXV. С. 88. См. также: ПСРЛ. Т. VII. С. 94.

23. ПСРЛ. Т. X. С. 5.

24. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 169.

25. ПСРЛ. Т. II. Стб. 606.

26. НПЛ. С. 35, 224.

27. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 118—119; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 538; Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 235—236; Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 103.

28. Сообщение летописцев о чудесном прозрении Ростиславичей в церкви Бориса и Глеба на Смядыни под Смоленском породило поздние догадки об имитации ослепления, проделанной по повелению Всеволода (см.: Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 119, 250. Прим. 552). Если инсценировка и была, то не обязательно благодаря заботам Всеволода. Не исключены здесь и другие доброхотствующие Мстиславу и Ярополку лица. Характер имеющихся в нашем распоряжении сведений позволяет предположить и одно, и другое.

29. См.: ПСРЛ. Т. II. Стб. 606; Т. X. С. 5.

30. См. С. 592 настоящей книги.

31. ПСРЛ. Т. X. С. 5.0 том же читаем в Московском своде 1479 г.: «На третии же день бысть мятежь велик в граде Володимири, въста бо весь град, и приидоша на княжь двор вопиюще». См.: ПСРЛ. Т. XXV. С. 88. См. также: Воронин Н.Н. К характеристике владимирского летописания... С. 30—31. Прим. 16.

32. ПСРЛ. Т. I. Стб. 385.

33. «Воста бо весь град», — читаем в Воскресенской летописи. См.: ПСРЛ. Т. VII. С. 94.

34. ПРСЛ. Т. 1. Стб. 385.

35. Ср.: Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 103.

36. ПСРЛ. Т. X. С. 5.

37. Причастность веча к этому допускает и Ю.А. Лимонов. См.: Лимонов ЮЛ. Владимиро-Суздальская Русь... С. 103.

38. В «Истории» В.Н. Татищева требование владимирцев усилено: «казнить смертию или ослепить». См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 118.

39. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 118.

40. ПСРЛ. Т. X. С. 5.

41. Там же.

42. ПСРЛ. Т. I. Стб. 386.

43. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 103.

44. ПСРЛ. Т. I. Стб. 386.

45. НПЛ. С. 35, 225; Рапов О.М. Княжеские владения на Руси X — первой половине XIII в. М., 1977. С. 165.

46. Рапов О.М. Княжеские владения С. 166.

47. ЛПС. С. 87.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница