§ 4. Убийство Князя Игоря древлянами. Наказание древлян Княгиней Ольгой

Послушаем сначала летописца: «Игорь же нача княжити в Кыеве, мир имея ко всем странам. И приспе осень и нача мыслити на древляны, хотя примыслити болынюю дань... рекоша дружина Игореви: "Отроци Свеньлъжи изоделися суть оружьем и порты, а мы нази. Поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы". И послуша их Игорь, иде в Дерева в дань, и примышляше к первой дани, и насиляше им и мужи его. Возьемав дань, поиде в град свой. Идущу же ему въспять, размыслив рече дружине своей: "Идете с данью домови, а я возъвращаюся, похожю и еще". Пусти дружину свою домови, съ малом же дружины возъвратися, желая болша именья. Слышавше же деревляне, яко опять идеть, сдумавше со князем своим Малом: "Аще ся въвадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убьють его; тако и се, аще не убьем его, то вся ны погубить". И послаша к нему, глаголюще: "Почто идеши опять? Поймал еси всю дань". И не послуша их Игорь, и вышедше из града Изъкоръстеня деревляне убиша Игоря и дружину его; бе бо их мало»¹.

Что же было в действительности?

В 945 г. киевские властители столкнулись с древлянами не впервые. Некогда поляне «быша обидимы древлями и инеми околними»². Не исключено, что поляне платили дань «обидчикам». Но удача изменила древлянам, и они оказались под властью полян. При Олеге, как уже отмечалось, древляне давали дань Киеву «по черне куне». Однако «по Олгове смерти» они «затворишася от Игоря». Киевский Князь заставил снова их повиноваться себе и Полянской общине. И вот в 945 г. они опять «заратились». Драматические события, развернувшиеся в 945—946 гг., ничем в принципе не отличаются от предшествующей ожесточенной борьбы полян во главе со своими князьями и древлян, предводительствуемых местными вождями. Это борьба межплеменная, в которой одна сторона стремилась к завоеванию и установлению данничества, а другая отстаивала свою свободу и независимость. Убийство данниками Киевского Князя — случай редкий. Возможно, поэтому записи 945—946 гг. так подробны в сравнении с более ранними заметками о вражде полян с древлянами.

Непосредственной причиной выступления древлян против Игоря были его неумеренные поборы. Это подчеркнуто словами летописца о том, что князь, отправляясь в Древлянскую землю, хотел «примыслити большюю дань». И он «примышляше к первой дани», разумеется, с помощью насилия. Следует заметить, что здесь летописный текст составлен несколько неопределенно, открывая простор для догадок. В Новгородской Первой летописи говорится о передаче Свенельду князем Игорем дани с древлян и уличей. При этом нет оснований также считать киевских князей феодальными монархами или верховными земельными собственниками: они наделяли приближенных мужей не территориальными владениями, а правом сбора дани, никак не связанным с поземельной собственностью; власть же, которой пользовались киевские правители, еще не стала монархической³.

Когда летописец сообщает, как Игорь вернулся с пути домой вместе «с малом дружины» за дополнительной данью, то тем подчеркивает малое количество дружинников, находившихся при Киевском Князе, но не их особый дружинный статус как лиц из ближайшего княжеского окружения. Это со всей очевидностью вытекает из летописных слов: «И вышедше из града Исъкоръстеня деревляне убиша Игоря и дружину его, бе бо их мало»⁴.

Итак, древляне восстали против произвольного взимания дани. «Почто идеши опять? Поимал еси всю дань», — говорили они ненасытному Игорю. Отсюда ясно, что дань, взимаемая с древлян, была нормированной⁵. Отступление от нормы вызвало протест древлянского населения, перешедший в вооруженное сопротивление.

Ромейский писатель Лев Диакон сообщает некоторые подробности убийства Игоря. Оказывается, он был взят сначала в плен, а потом умерщвлен, будучи «привязан к стволам деревьев и разорван надвое»⁶. Похоже, перед нами не простая казнь, а ритуальное убийство или жертвоприношение, осуществленное с использованием священных деревьев⁷. Косвенным аргументом здесь может служить последовательность действий древлян, восстанавливаемая, разумеется, гипотетически. Древляне, пленив Игоря, решали участь его, как явствует из летописи, на вече — народном собрании. До сих пор в народе бытует предание о пленении Игоря древлянами. Хуторянин Игоревки, расположенной в 7—8 километрах от Коростеня, рассказывал, что Игоря с дружиной «гнали ночью. Те в Киев ускакать хотели, да их в болото загнали. Кони в трясине увязли. Тут их в плен и взяли. Вон оно, то самое место — его из рода в род все знают»⁸. У древних народов местом народных сходок и собраний нередко являлись священные леса и рощи⁹. Нет ничего невероятного в том, что расправа с Игорем состоялась в священном лесу и означала жертвоприношение древлянским божествам, возможно, деревьям, в одухотворенность и божественную суть которых славяне свято верили¹⁰.

С позиций язычества само убийство князя, выполнявшего сакральные функции посредника между богами и людьми, исполнено особого значения. Полянская община, потерявшая своего властителя, становилась, сообразно понятиям язычников, беззащитной и беспомощной перед внешним миром. Отсюда самонадеянность древлян. «Се князя убихом рускаго, — говорили они, — поимем жену его Вольгу за князь свой Мал и Святослава, и створим ему, яко же хощем»¹¹. Незавидность своего положения сознают и поляне: «Нам неволя; князь нашь убьен, и княгини наша хочет за вашь князь»¹².

В поведении древлян прослеживается еще одна архаическая традиция, завуалированная сватовством. Речь идет об особенностях перехода в древних обществах власти от одного правителя к другому, часто приобретаемой посредством убийства властителя соперником, претендующим на его должность¹³. Этот способ практиковался и на Руси IX—X вв.¹⁴ Убив правителя, соперник получал не только власть, но также имущество, жену и детей побежденного. Приведем лишь два соответствующих примера из жизни Руси X — начала XI в. Князь Владимир, умертвив Ярополка, «залеже» его жену, «от нея же родися Святополк». Точно сказать, от кого дитя «родися» (Владимира или Ярополка), летописец не мог, а быть может, не хотел, почему и ограничился двусмысленностью: «бе бо от двою отцю, от Ярополка и от Владимира»¹⁵. Правомерно предположить, что вместе с княжеским столом Владимир взял жену и сына убитого Ярополка. Ярко и колоритно изображен порядок перехода власти в летописном рассказе о поединке Мстислава с Редедей: «В си же времена (1022) Мьстиславу сущю Тмуторокани поиде на касогы. Слышав же се, князь касожьскый Редедя изиде противу тому. И ставшема обема полкома против собе, и рече Редедя Мьстиславу: "Чего ради губиве дружину межи собою? Но снидеве ся сама бороть. Да аще одолееши ты, то возмеши именье мое, и жену мою, и дети мое, и землю мою. Аще ли аз одолею то възму твое все". И рече Мьстислав: "Тако буди". И рече Редедя ко Мьстиславу: "Не оружьем ся бьеве, но борьбою". И яста ся бороти крепко, и надолзе борющемася има, нача изнемогати Мьстислав: "О пречистая богородице помози ми. Аще бо одолею сему, съзижю церковь во имя твое". И се рек удари им о землю. И вынзе ножь, и зареза Редедю. И шед в землю его, взя все именье его, и жену и дети его...»¹⁶.

Таким образом, намерение древлян взять в жены Малу овдовевшую Ольгу и распорядиться по своему усмотрению Святославом есть проявление языческих нравов, процветавших у восточных славян X в.¹⁷

Тема сватовства, введенная в летописное предание, затемнила первоначальный смысл действий Мала и древлян, обусловленных языческими представлениями о порядке насильственного перехода власти. Подмена языческого обычая, неприглядного с христианских позиций, картиной сватовства произошла, конечно, значительно позднее упоминаемых в предании событий. «И есть могила его у Искоръстеня града в Деревех и до сего дне», — роняет реплику летописец, завершая свой рассказ о гибели Игоря.

Наконец, есть еще одно соображение, которое может оказаться не бесполезным в поисках времени включения в летопись записи о событиях 945 года. Игорь идет за данью к древлянам, понуждаемый собственным корыстолюбием и жадностью, «несытовством» дружинников¹⁸. «"Отроци Свеньльжи изоделися суть оружьем и порты, а мы нази", — роптали они. Их жгла зависть к Свенельду: "Се дал еси единому мужеве много"»¹⁹. Эта тема алчности, жажды дружины к богатству перекликается с идейным настроем введения к Начальному летописному своду 1093—1095 гг.: «Вас молю, стадо Христово, с любовию приклоните уши ваши разумно: како была древнии князи и мужие их, и како отбараху Руския земле, и ины страны придаху под ся; теи бо князи не збираху многа имения, ни вторимых вир, ни продаж въскладаху люди; но еже будяше правая вира, а ту возмя, дааше дружине на оружье. А дружина его кормяхуся, воююще ины страны и бьющеся и ркуще: "братие, потягнем по своем князе и по Рускои земле"; глаголюще: "мало есть нам, княже, двусот гривен..."»²⁰. Нетрудно заметить, что рассказ о походе Игоря за данью и введение к Начальному своду созвучны по идейной направленности, что позволяет говорить о близости во времени их появления в летописи.

Из сказанного следует, что летописная запись о событиях 945 г. в Древлянской земле и Киеве была произведена не ранее конца XI или начала XII в., т.е. сто пятьдесят лет спустя. Тогда же, наверное, языческий обычай приобретения власти посредством убийства правителя превращен в сватовство.

Напомним еще раз, что приезд древлян в Киев обусловлен обычаем передачи власти победителю. В летописи этот обычай подается как сватовство, что является поздним переосмыслением предания. Те же выводы возникают и насчет Ольгиной «мести». Но сперва обратимся к ее описанию в Повести временных лет.

Древлянские «сваты», став перед Ольгой, начали речь свою так: «Посла ны Деревьска земля, рекущи сице: мужа твоего убихом, бяше бо мужь твой аки волк восхищая и грабя, а наши князи добри суть, иже распасли Деревьску землю, да поиди за князь нашь Мал». Ольга притворно отвечала: «Люба ми есть речь ваша, уже мне мужа своего не кресити; но хочю вы почтити наутрия пред людьми своими, а ныне идете в лодью свою, и лязиги в лодьи величающеся, и аз утро послю по вы, вы же рьцете: не едем на конех, не пеши идем, но понесете ны в лодье и възнесуть вы в лодьи». Древляне простодушно поверили. А княгиня меж тем «повеле ископати яму велику и глубоку на дворе теремстемь вне града». Когда киевляне несли древлян в лодье, они, не подозревая близкой казни, «седеху в перегъбех в великих сустугах гордящеся». И вот «приносишая на двор к Ользе, и, несъше, вринуша е в яму и с лодьею». Ольга «повеле засыпати я живы, и посыпаша я»²¹. Первая «месть» Ольги состоялась. Затем княгиня отправила к древлянам послов со словами: «Да аще мя просите право, то пришлити мужа нарочиты, да в велице чти приду за вашь князь, еда не пустять мене людье киевьстии». Древляне, поверив и на этот раз, «избраша лучьшие мужи, иже дерьжаху Деревьску землю, и послаша по ню». Прежде чем явиться перед Ольгой, «лучшим мужам» велено было «мовь створити». Древляне «влезоша» в баню и «начата ся мыти; и запроша о них истобъку, и повеле (Ольга) зажечи я от дверий, ту изгореша вси»²². Свершилась вторая «месть» Ольги. После сожжения «лучших мужей» княгиня «посла к деревлянам, рькуще сице: «Се уже иду к вам, да пристройте меды многи в граде, иде же убисте мужа моего, да поплачюся над гробом его, и створю трызну мужю своему». Они же, то слышавше, съвезоша меды многи зело, и възвариша. Ольга же, поимаша мало дружины, легько идущи приде к гробу его, и плакася по мужи своем. И повеле людем своим съсути могилу великую, и яко соспоша, и повеле трызну творити. Посемь седоша деревляне пити, и повеле Ольга отроком своим служити пред ними... И яко упишася деревляне, повеле отроком своим пити за ня, а сама отъиде кроме, и повеле дружине своей сечи деревляны, и исекоша их 5000»²³. Такова третья «месть» Ольги.

Закономерен вопрос, какие исторические реалии скрываются в сказании о «мщениях» Ольги. В основе трех рассказов о «мести» Ольги лежит загадка. «Ольга задает сватам загадки, имитируя обычную свадебную обрядность, но сама свадьба оказывается метафорой мести. Метафоричность свадебной обрядности оказалась надстроенной еще одной метафоричностью — похорон»²⁴. Похоронный обряд, обнаруживаемый автором в действиях княгини, свершается последовательно, стадиально: «Несение в лодьях — первая загадка Ольги, она же и первый обрядовый момент похорон, баня для покойника — вторая загадка Ольги — второй момент похорон, тризна по покойнику — последний момент похорон»²⁵.

Внимательный анализ рассказа летописи о троекратной «мести» Ольги порождает большие сомнения относительно безупречности подхода к нему с точки зрения свадебной и погребальной обрядности. Истолкование этого рассказа в свадебно-похоронном ключе базируется на сугубо формальных соображениях и сравнениях, являя собой схему, под которую подгоняется летописный материал. В самом деле, если первые два акта «мести» можно еще как-то связать воедино, то последняя сцена, разыгравшаяся у могилы Игоря, выпадает из стадиального ряда похоронной обрядности, связанного с древлянами, ибо сооружение могильного кургана, тризна и пир имеют отношение к Киевскому Князю, а отнюдь не к людям из «Дерев». Похоронный обряд, совершенный над Игорем и древлянами, — это разные по конечному смыслу и цели религиозные действа, объединение которых под одним обрядовым знаком весьма условно и достижимо лишь на уровне абстракций, а не реальных исторических событий. Оставаясь на почве последних, невозможно представить отправление Полянского погребального обряда над древлянами — врагами племени полян. Точно так же невозможно вообразить захоронение по древлянскому обряду Игоря — недруга древлян. Поэтому настоящее погребение князя состоялось с приездом Ольги, насыпавшей курган над могилой убитого мужа, «сотворившей» тризну и пир в его честь. До этого по существу он был непогребенным. Оно и понятно: похоронный обряд тесно связан с религиозными верованиями, с поклонением языческим богам, будучи своеобразной формой молений, приобщение к которым представителей чужого, а тем более враждебного племени исключалось.

Не должна быть однозначной трактовка ладьи как только принадлежности похоронного обряда. В сознании язычников ладья ассоциировалась и с другими понятиями. Например, у индейцев Северной Америки приглашение на потлач (ритуал взаимного одаривания) обставлялось сложными церемониями. «Передача и принятие приглашения сопровождались плясками и песнями обеих сторон. Приехавших приглашать иногда в лодке вносили в дом вождя, их угощали и одаривали»²⁶. Гостям тем оказывалась честь. Несение в ладье древнерусский летописец также отождествляет с честью, почему древляне и сидели в ней «гордящеся»²⁷.

Следовательно, мысль о похоронном обряде, якобы воспроизводимом в трех «мщениях» Ольги, выглядит искусственной, по крайней мере, спорной. Не лучше обстоит дело со свадебной обрядностью, совершенно зря притянутой к сказанию о «мести» киевской княгини. Лихачев, усматривающий в Ольгиной «мести» проявление свадебной обрядности, больше декларирует свою концепцию, нежели обосновывает ее. Его «доказательства» строятся по формальному принципу. Он отмечает, что «в обряде русской народной свадьбы сватам часто предлагается «пойти ни конем, ни пешком», сваты говорят: «Ночевали мы ни на земле, ни на телеге, по утру вставали, умывались ни водой, ни божьей росой, а утирались ни тканым, ни пряденым»... С целью обмана духов в свадьбах сказок жениху или невесте предлагается явиться «ни нагой, ни одетой» — и испытуемый выполняет эту задачу, являясь завернутым в рыболовную сеть; «ни пешком, ни на лошади» — и испытуемый является верхом на козе или козле, «ни по дороге, ни без дороги» — и испытуемый едет на колее вдоль дороги или по канаве, «ни днем, ни ночью» — испытуемый является в сумерки или в полночь, в полнолуние или в новолуние и т.д.»²⁸. Мотив сватовства в сказании об Ольге, как мы старались выше показать, не изначальный, возникший при обработке предания в момент включения его в летопись. Древний обычай передачи власти был превращен в сватовство. Поэтому сравнения, к которым прибегает Лихачев, носят поверхностный характер. А главный его вывод насчет того, что «несение сватов в ладьях — это свадебный обряд», вообще не подкреплен автором какими-либо сравнительными данными. Вторую и третью «месть» Ольги Лихачев связывает лишь с похоронными обрядами. В результате теория свадебной обрядности повисает в воздухе²⁹. В чем же тогда заключался подлинный смысл деяний Ольги?

«Не едем на коних, ни на возех, ни пеши идем, понесете ны в лодьи», — говорили древляне «киянам», сидя в своей ладье, приставшей «под Боричивым». Надо заметить, что их речь не вполне соответствует наставлениям Ольги, согласно которым древляне должны были сказать: «Не едем на конех, ни пеши идем, но понесете ны в лодье»³⁰. Упоминание о «возех» есть, вероятно, добавление, произведенное каким-то книжником. Во всяком случае, в ряде летописных сводов, правда, позднего происхождения «возы» не фигурируют³¹. Однако при любом варианте суть требований древлян не менялась. Попытаемся добраться до нее. И здесь нам на помощь приходит историческая этнография.

Как показывают наблюдения этнографов, древние люди, вступая в незнакомую страну, испытывали чувство, что идут по заколдованной земле, и потому принимали меры, «чтобы охранить себя как от демонов, которые на ней обитают, так и от магических способностей ее жителей»³². В свою очередь пришельцы внушали серьезное опасение местному населению. Вот почему, прежде чем допустить иноплеменников в страну, тамошние жители выполняли определенные обряды, цель которых — лишить иноплеменников «магических способностей, нейтрализовать пагубное влияние, которое якобы от них исходит, так сказать, дезинфицировать зараженную атмосферу, которая их окружает»³³. Меры предосторожности были различные. Приезжающих послов, к примеру, подвергали очищению, проводя их сквозь пламя костров³⁴. В Полинезии иноземцев первыми принимали колдуны-аборигены, опрыскивая их водой, смазывая маслом и опоясывая сушеными листьями пандануса. При этом во все стороны рассыпали песок и разливали воду. Сами же новоприбывшие и лодка, на которой они приплыли, протирались зелеными листьями. После этой церемонии колдуны представляли иностранцев вождю³⁵. «На афганской границе миссию часто встречали огнем и курениями. Иногда со словами "Добро пожаловать!" под копыта лошади путешественника бросают поднос с тлеющими головнями»³⁶. Подобные факты можно перечислять долго³⁷, но и приведенных вполне достаточно, чтобы понять поведение древлян, прибывших в Киев.

Древлянские послы появились в столице полян не просто как иноплеменники, а как представители враждебного племени, совершившего ужасное злодеяние — убийство Полянского князя. С прибытием сюда они вступали в мир, полный опасностей. Нежелание древлян идти по земле пешком или ехать на чужих конях³⁸ — мера предосторожности, оберегающая их от злых духов. Находясь в своей ладье³⁹, древлянские послы чувствовали себя защищенными⁴⁰, откуда, по-видимому, самоуверенная гордость пришельцев и та брань, которой они наградили киевлян⁴¹. С другой стороны, своеобразная изоляция древлян в ладье ограждала полян от их вредного воздействия. Озабоченность о собственной безопасности сквозит в вопросе Ольги: «Добри гости придоша?» Она проглядывает и в том, что «кияне» бросают в яму ладью с древлянами прямо с рук, не ставя ее на землю.

Стремление Ольги и ее людей уберечься от пагубного воздействия приехавших в Киев древлян побудило сказителей сочинить сцену с наставлениями Ольги древлянскому посольству. Уже Татищеву эта сцена казалась в некотором роде странной, почему он и толковал советы княгини как тайные: «И повеле им (древлянам. — И.Ф.) тайно сказать, когда их звать будут, чтобы они сказали, еже пеши не пойдут, ни на конях чужих ехать не хотят, но чтоб на гору в их лодье киевляне взнесли»⁴². Но как бы там ни было, взаимная осторожность полян и древлян по отношению друг к другу не вызывает сомнений. И все же древлян она не уберегла от гибели.

Расправу Ольги над древлянами нельзя, по нашему мнению, расценивать как обычную месть. Предание смерти на княжеском дворе весьма знаменательно. Княжеский двор в ту пору служил сакральным местом, поскольку сам князь, являясь носителем божественного начала, был наделен жреческими функциями⁴³. Подробности казни древлян также любопытны. В Устюжском летописном своде, содержащем более древнюю и полную редакцию Начального свода⁴⁴ и потому восполняющем сведения, отсутствующие в Повести временных лет, читаем: «Тоя же нощи Ольга повелела ископати яму велику и глубоку на дворе теремном вне града и нажгоша углия дубовых... И принесоша их (древлян. — И.Ф.) ко Ольге на двор и, несше, кинуша их в яму горящую с лодьею. И выник Ольга ис терема, и рече им: "Добра ли честь?". Они же, воскричавше, реша: "Пуще ны есть Игоревы смерти". И повеле их засыпать живых»⁴⁵. В яму, стало быть, Ольга велела насыпать горящих углей, причем дубовых⁴⁶. И это не случайно. Дуб — дерево Перуна⁴⁷, т.е. верховного бога полян⁴⁸. В использовании дубовых углей заключен особый смысл, связанный с очищением, обезвреживанием душ злых покойников, каковыми для Ольги и «киян» были погребенные заживо древляне. По всей видимости, убийство древлян носило ритуальный, жертвенный характер. Первое древлянское посольство, таким образом, Ольга принесла в жертву Полянским богам и отправила его в подземный мир — нижнюю зону Вселенной. Схожей участи подверглось и второе посольство, составленное из «нарочитых мужей», что «держаху Деревьску землю». На сей раз древлян сожгли в бане.

Как и княжеский двор, баня — сакральное место, представляющее собой замкнутое пространство, изолированное от внешнего мира. Вхождению древлян в баню предшествовали, вероятно, какие-то ритуальные действа. Согласно летописцу Переяславля Суздальского, Ольга «повеле их поити»⁴⁹. Возможно, здесь подразумевается ритуальное испитие хмельного напитка. С большей уверенностью можно догадываться о цели помещения «нарочитых мужей» в баню. Желание изолировать, прервать их связь и общение с духами, в конечном счете, обезвредить — вот в чем она заключалась. И надо сказать, что у киевских язычников к тому были важные побуждения. Ведь нарочитые мужи, держащие Древлянскую землю, — это правители. Вспомним, что «нарочитые мужи» держат Древлянскую землю. Термин «держать» означал иметь в своей власти, владеть, обладать⁵⁰. В древних же обществах такие люди пользовались репутацией магов и волшебников, обладающих колдовскими способностями⁵¹. Поэтому древлянские «нарочитые мужи» внушали в Киеве чувство повышенной опасности, требующей в обращении с ними мер чрезвычайной осторожности, что и стало причиной их изоляции в бане. Подтверждение данному предположению находим в одной интересной подробности, обычно не замечаемой исследователями: «истобъку» Ольга повелела «зажечи от дверей»⁵². Факт весьма примечательный, обращающий нас к архаическим представлениям восточных славян о доме.

«В традиционном обществе жилище — один из ключевых символов культуры. С понятием "дом" в той или иной мере были соотнесены все важнейшие категории картины мира у человека. Стратегия поведения строилась принципиально различно, в зависимости от того, находился ли человек дома или вне его пределов. Жилище имело особое, структурообразующее значение для выработки традиционных схем пространства. Наконец, жилище — квинтэссенция освоенного человеком мира»⁵³. Этот освоенный мир был своим, противостоящим внешнему миру, т.е. чужому миру, всегда потенциально опасному.

Не подлежит никакому сомнению сакральность жилища⁵⁴. Границы дома (стены, пол, крыша) изолировали обитавших в нем людей от пагубного вторжения враждебных сил, служили им надежной защитой. Особая роль принадлежала входу и окнам, чье семиотическое значение было очень велико. Они обеспечивали проницаемость границ дома, что придавало им «статус особо опасных точек связи с внешним миром» и соответственно «особую семантическую напряженность»⁵⁵. Двери и окна выполняли функции «своеобразного фильтра, задерживающего нежелательные интенции внешнего мира и, таким образом, регламентирующего связь дома с остальным пространством»⁵⁶. Вот почему всем действиям у входа/выхода или у дверей приписывалась «высокая степень семиотичности»⁵⁷. На фоне этих представлений становится понятным поджог бани с находящимися в ней нарочитыми мужами «от дверий». Посредством такой операции блокировалась магическая активность древлян, полностью прерывалась их связь с внешними силами, враждебными Полянской общине.

Сожжение древлянских правителей в бане (домовине) следует рассматривать как очередное жертвоприношение. В отличие от «лучших мужей», спущенных Ольгой в подземный мир, «нарочитые мужи», сгоревшие в пламени костра, направлены в верхнюю зону Вселенной — на небо⁵⁸.

Третья казнь древлян, совершенная Ольгой, насыщена ритуальным содержанием. Осуществляется она у могилы Игоря во время тризны и пира — важнейших ритуалов, относящихся к похоронному обряду. Ритуальным также было испитие отроками в «честь» древлян, исполненное по приказу Ольги: «Повеле отроком своим пити на ня»⁵⁹. Достойно внимания и то, что убивать хмельных древлян Ольга повелевает не отрокам, а дружине. По-видимому, здесь тоже не обошлось без ритуала. Все это склоняет к выводу, что и в данном случае перед нами жертвоприношение, но уже не богам Земли и Неба, как то было в Киеве, а князю Игорю. Свершение над могилой Игоря полноценного погребального обряда (плач, сооружение кургана, тризна, пир, человеческие жертвы в лице врагов) возвращало божественную силу киевскому правителю, отнятую древлянами, чем восстанавливалось подорванное ими могущество полян, получивших теперь мощную поддержку своего властителя, присоединившего к сообществу усопших великих предков-сородичей.

Итак, троекратное умерщвление древлян Ольгой нельзя отождествлять с обычной местью. Погребение заживо в яме, сожжение в домовине (бане), избиение у могилы — это человеческие жертвы, принесенные Ольгой Полянским богам и князю Игорю. Разумеется, жертвоприношения являлись не личным ее предприятием, а делом всей киево-полянской общины. Прав Рыбаков в том, что действия Ольги носили «государственно-ритуальный характер»⁶⁰. Но конкретное содержание этих действий заключалось не столько в мести, как полагает ученый⁶¹, сколько в организации жертвоприношений накануне военного похода против древлян. Заметим, кстати, что в некоторых поздних летописях упоминания о мести в связи с Ольгой вообще отсутствуют. Рассказ о ее расправах там краток и скорее подводит к выводу о ритуальных убийствах, чем об актах кровной мести, предписываемой обычаем. В летописных сводах 1497 и 1518 гг. читаем: «И прислаша к ней (Ольге. — И.Ф.) Древляне лучших людей 20 человек, хотящи понята ю за князь свои Мал. Она же живых в лодьи веле, в ров кинув, засыпати, и посла в Древляны, глаголя: "Да аще хощете мя право за князь ваш, то пришлите по мя нарочитых людей". Они же избраша 50 человек и послаша. Она же тех в бани зазже и потом посла к Древляном, глаголя: "Се уже иду к вам, да пристроите у града меды многи, да сотворю тризну мужу своему". И прииде не во мнозе, и сотвори плачь над мужем своим, и ту упои Древляны, и уби их 5000»⁶². Показательна и запись Никоновской летописи: «Убиша Игоря Древляне у Коростеня града, и остася у него сын Цветослав, мал зело, а воевода у него Свентелд. Олга же вмета в яму живых Древлян 20, иже пришли к ней, хотяще ю пояти князю своему в жену; потом послаша по неа пятьдесят мужей, Олга же повеле всажати их в баню, и ту со-жже их; и тако сама поиде к ним, хотяще творити трызну над мужем своим, и ту уби их пять тысящь»⁶³. Ритуальная суть убийств вырисовывается в приведенных текстах достаточно зримо.

Человеческие жертвы, трижды принесенные Ольгой, в Повести временных лет были перетолкованы в месть. Слова о мести автор Повести вложил в уста самой Ольги, которая якобы говорила напуганным древлянам: «Аз мьстила уже обиду мужа своего, когда придоша Киеву, второе, и третьее, когда творих трызну мужеви своему. А уже не хощю мъщати, но хощю дань имати помалу, и смирившися с вами поиду опять»⁶⁴. Это признание княгини наилучшим образом доказывает производный характер мотива о мести, поскольку оно помещено в той части сказания об Ольге, где особенно видны следы редакторской работы составителя Повести временных лет⁶⁵. В Начальной летописи его, судя по всему, не было. Поэтому, надо полагать, близкая к Начальному своду Новгородская Первая летопись хранит на сей счет полное молчание⁶⁶. Однако, по верному замечанию А.Г. Кузьмина, обе летописи (Повесть временных лет и Новгородская Первая летопись) донесли до нас «только обрывки каких-то предшествующих повестей, причем противоречия возникли в результате соединения и переосмысления уже записанных их вариантов»⁶⁷.

По словам С.М. Соловьева, предание об Ольгиной мести «драгоценно для историка, потому что отражает в себе господствующие понятия времени, поставлявшие месть за убийство близкого человека священной обязанностью; видно, что и во времена составления летописи эти понятия не потеряли своей силы. При тогдашней неразвитости общественных отношений месть за родича была подвигом по преимуществу; вот почему рассказ о таком подвиге возбуждал всеобщее живое внимание и потому так свежо и украшенно сохранился в памяти народной»⁶⁸.

Три расправы Ольги представляют собой некий цикл ритуальных действий, о чем свидетельствует возвращение Ольги в Киев по иссечении древлян на могиле Игоря, чтобы «пристроить» воинов «на прок их»⁶⁹. Это возвращение как бы отделяет последующий поход от предшествующих ему акций киевской княгини. Однако немедленные военные сборы свидетельствуют, что сам поход есть логическое завершение поляно-древлянского конфликта. Намечаемая нами событийная связь подтверждается единством и целостностью летописного повествования, о чем еще в прошлом столетии говорил И.П. Хрущов: «Эпопея о покорении Древлянской земли состоит из трех частей, непосредственно связанных между собой последовательным содержанием и составляющих поэтому одно стройное целое»⁷⁰. Отсюда ясно, что трехкратная расправа Ольги с древлянами должна рассматриваться как подготовительная часть военного похода, с целью организации которого княгиня и возвращается в Киев. Приготовления к походу, следовательно, вылились в серию человеческих жертвоприношений, призванных обеспечить Полянской общине благорасположение богов и дать ей победу над врагом. Жертвоприношения перед началом войны — привычный языческий способ вымаливания у богов удачи. Поражает размах закланий Ольги. Впрочем, он находит объяснение в специфике момента, переживаемого полянами. Убийство их князя, по общепринятым понятиям языческой эпохи, — знак очень скверный, указывающий на прекращение поддержки и помощи со стороны богов. Для восстановления этого попечения и потребовались обильные человеческие жертвы. Успешное осуществление жертвоприношений и особенно принесение в жертву врагов, недавно, казалось бы, праздновавших победу, — все это убеждало полян в возобновлении к себе благоволения богов. Теперь можно было, не страшась судьбы, начинать поход, и «Ольга с сыном своим Святославом собра вои много и храбры, и иде на Деревьску землю»⁷¹.

Этот поход следует рассматривать как карательный и проводимый под флагом мщения. Если говорить о мести, то надо признать: она являлась не «четвертой» по счету, как полагают исследователи⁷², а первой и, можно сказать, последней. В литературе существует мнение, что рассказ о ней, читаемый в Повести временных лет и якобы отсутствующий в Новгородской Первой летописи, есть вставка автора Повести. Это не совсем точно, поскольку в Новгородской Первой летописи упоминание о походе имеется: «Олга с сыном своим Святославом събра вои многы и храбры, иде на Деревьскую землю. Изидоша Древляне противу; и снемшимася обеима пол кома на совокуп... И победиша Древляны»⁷³. Сам же поход, сопровождавшийся, несомненно, избиением древлян, разорением их городов и сел, необходимо расценивать как месть за убийство Игоря. Поэтому точнее было бы сказать, что в Повести временных лет, в отличие от Новгородской Первой летописи, содержатся подробности мщения, связанные со взятием Искоростеня — политического центра Древлянской земли.

Бой с древлянским войском начинает малолетний Святослав: «Суну копьем Святослав на деревляны, и копье лете сквозе уши коневи, и удари в ноги коневи, бе бо детеск. И рече Свенелд и Асмолд: «Князь уже почал; потягнете, дружина, по князе». И победиша деревляны. Деревляны же побегоша в градех своих»⁷⁴. Причастность к битве ребенка, каковым был Святослав, толкуется в науке по-разному. Д.С. Лихачев фразу «суну копьем Святослав на деревляны» сопровождает следующим комментарием: «Хорошо известен древний обычай, по которому князь или полководец первый начинает бой, кидая копье или стреляя из лука. Вместе с тем выстрел или бросок копья в сторону противника был знаком объявления войны»⁷⁵. Важной смысловой нагрузкой, заключенной в рассказе о воинских делах княжича, обладает указание на предводительство древнерусских князей в сражениях⁷⁶. Гвоздь данного эпизода — начало битвы, положенное Святославом. Недаром Свенельд и Асмуд говорят: «Князь уже почал; потягнете, дружина, по князе». Впрочем, одной регистрации факта здесь недостаточно. Нужно объяснить, почему первым бросает копье Святослав, совершая чисто символический жест, ничем не угрожающий сам по себе древлянам. Отгадку находим в религиозных верованиях древних людей, видевших в особе правителя существо, наделенное сверхъестественными способностями и божественной силой⁷⁷. Нас не должно смущать малолетство Святослава, ибо «ни в ком божественность не находит лучшего воплощения, чем в его сыне, унаследовавшем от отца его священное наитие»⁷⁸. Что касается Игоря, то его «священное наитие» было утверждено рядом массовых жертвоприношений, совершенных успешно и, следовательно, принятых богами. И оно перешло к Святославу. Бросание им копья означало не только начало сражения, но и магическое действо, нацеленное на победу. Древляне проиграли битву.

После длительной осады пал Искоростень, жители которого, возглавляемые Малом, убили Игоря. Ольга сурово отомстила виновникам смерти мужа: «И побегоша людье из града, и повеле Ольга воем своим имати я, яко взя град и пожьже и; стареишины же града изънима, и прочая люди овых изби, а другия работе предасть мужем своим, а прок их остави платити дань. И възложиша на ня дань тяжьку...»⁷⁹. Искоростенцы заплатили кровью, пленом и рабством за убийство Киевского Князя.

Взятие Искоростеня — столицы Древлянской земли⁸⁰ — парализовало сопротивление древлян. Власть Киева над ними утвердилась снова. «И взем все грады их и, прия землю ту, иде к Кыеву», — сообщает поздний летописец⁸¹. Эта власть выражалась прежде всего в уплате дани. Ольга, как только что мы видели, наложила на древлян «дань тяжьку». О тяжести ее можно судить по соседней записи относительно данничества северян: «Иде Олег на северяне, и победи северяны, и възложи на ня дань легъку»⁸². Известие о «легкой дани» выглядит контрастно при сопоставлении его с указанием летописца на «примучивание» Олегом древлян. Игорева дань, определяемая описательно («болши Олговы»), возможно, проецируется в Летописце Переяславля Суздальского, где читаем: «И платить повеле (Ольга. — И.Ф.) по две куне чръных, по две веверицы и скоры и мед и давати...»⁸³.

Привлекает внимание распределение древлянской дани, установленной после разорения Искоростеня: «2 части дани идета Киеву, а третьяя Вышегороду к Ользе; бе бо Вышегород град Вользин»⁸⁴. Иными словами, дань получали общины Киева и Вышгорода, принимавшие деятельное участие в походе «на Деревьску землю». И это закономерно, так как киевские князья, покоряя восточнославянские племена, опирались не столько на дружину, сколько на воев — народное ополчение⁸⁵. Поход против древлян не составил тут исключения. «Ольга с сыном своим Святославом собра вои много и храбры», — сообщает Повесть временных лет⁸⁶. «Воиньством многым» называет участников похода летописец Переяславля Суздальского. Не княжеской дружине принадлежала, по летописцу, победа, а войску киевлян: «И победиша Деревлян Кияне»⁸⁷. Понятно, что дань взял тот, кто победил.

Приведя в покорность древлян, Ольга, согласно Повести временных лет, «иде по Деревьстей земле с сыном своим и с дружиною, уставляюще уставы и уроки; и суть становища ея и ловища». Через год она пошла к «Новугороду, и устави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани; и ловища ея суть по всей земли, знаменья и места и повосты»⁸⁸. В Летописце Переяславля Суздальского текст читается несколько иначе: «И иде Олга по Деревьстей земли с сыном, урокы уставляющи и суть становища ея и ловища и до сего дня. И прииде в Киев и пребысть лето едино и устави погосты, поиде к Новугороду и по Мьсте устави погосты и дань и оброкы и ловища ея и сии час и по Лузе и по земли и пересыти и знамения и места и погосты»⁸⁹.

Еще Карамзин поездку Ольги по Древлянской и Новгородской землям оценивал как важный шаг на пути утверждения «внутреннего порядка Государства», как «дело великой законодательной мудрости»⁹⁰. С точки зрения «хозяйственной распорядительности» смотрел на предприятия княгини С.М. Соловьев⁹¹. При этом он замечал: «Хотя летописец упоминает о распоряжении Ольги только в земле Древлянской и в отдаленных пределах Новгородской области, однако, как видно, путешествие ее с хозяйственной, распорядительной целью обнимало все тогдашние русские владения; по всей Земле оставила она следы свои, повсюду виднелись учрежденные ею погосты»⁹².

Следует отметить, что Ольга начинала не новое дело, а возвращалась к прежней системе фиксированной дани, нарушенной «несытовством» Игоря. Древляне, восставшие против неумеренных поборов, в «уставах» и «уроках» получали гарантию того, что дань будет браться снова по норме, а не произвольно. Что касается административной поездки Ольги в Новгородскую землю, сам факт ее вызывает сомнение у отдельных исследователей. Но даже признав его, трудно согласиться с мыслью о реформаторской деятельности княгини. Если учесть, что по Луге тогда жила водь, а по Мете сидела весь, то станет ясной цель, преследуемая Ольгой. Она состояла в получении дани с названных иноязычных племен. И вряд ли тут дань вводилась впервые⁹³.

Таким образом, это восстание побудило киевских правителей подтвердить незыблемость привычных даннических отношений⁹⁴. Это не значит, что мы отрицаем какие бы то ни было новшества в политике Киева. К их числу необходимо отнести учреждение «становищ» и погостов — княжеских станов, пунктов приезда за данью, свозимой сюда из ближайших поселений. Создание этих пунктов было связано с нормированием дани. Киевские данщики теперь приезжали за данью в строго установленные места, а не ходили, как прежде, по Древлянской земле, чем устранялась возможность насилий и произвольных поборов. В «становища» и погосты поступало столько дани, сколько определено было «уставами» и «уроками», но не больше. Следовательно, новая система «становищ» и погостов укрепляла старую практику взимания фиксированной дани.

Как видно, в области данничества Ольга не произвела каких-либо радикальных перемен. Другое дело — политические отношения Киева с Древлянской землей. Тут заметны существенные изменения, попавшие, кстати, в поле зрения исследователей. В первую очередь лишились власти местные князья. Неслучайно летописец сообщает, что Святослав посадил сына своего Олега «в деревех»⁹⁵. Значит, к моменту посажения Олега в Древлянской земле князя своего не было. Способы устранения древлянской знати незамысловаты — плен, равнозначный рабству, и физическое истребление. Именно так поступила Ольга со старейшинами града Искоростеня, выступавшими в качестве правителей, занимавшихся гражданскими делами, в отличие от князей, профилирующихся в отрасли военной⁹⁶. Согласно Лаврентьевскому списку Повести временных лет, Ольга старейшин «изънима», т.е. забрала в плен⁹⁷. В Ипатьевском же списке Повести княгиня обходится с древлянскими старейшинами более сурово: «Стареишины же города ижъже»⁹⁸. Это сожжение древлянских старейшин нужно, по-видимому, рассматривать в ритуальной плоскости.

Вооруженное торжество Ольги над древлянами создало ей ореол божественности, внушающий язычникам чувство трепета и поклонения. Весьма любопытны в данном отношении указания летописцев на становища, ловища, знамения и места, связанные с личностью княгини. Заметим здесь, что летопись отразила не только «владельческий характер» ее установлений. Быть может, в большей мере она запечатлела памятные места, связанные с Ольгой. Именно этот смысловой оттенок улавливается в летописных словах: «И суть становища ея и ловища и до сего дне»⁹⁹. Или: «И сани ее стоять в Плескове и до сего дне»¹⁰⁰. В одном источнике встречаем и такую подробность, относящуюся к памяти об Ольге: «По Днепру же перевоз ея и до ныне словеть»¹⁰¹. На берегу Волги, в версте от устья Мологи, еще в XVII в. лежал большой камень, который слыл Ольгиным¹⁰². А двумя столетиями раньше именем Ольги называлась гора близ Пскова¹⁰³. Эти и другие данные привели Н.М. Карамзина к интересным наблюдениям и выводам. «Историки наши, — писал знаменитый историограф, — несправедливо думали, что Ольга распорядила в государстве звериную, птичью и рыбную ловлю: здесь говорится о местах, где княгиня сама забавлялась ловлею, местах известных и в Несторово время под именем Ольгиных». И к тому же: «Ольга, кажется, утешила древлян благодеяниями мудрого правления; по крайней мере, все ее памятники — ночлеги в местах, где она, следуя обыкновению тогдашних героев, забавлялась ловлею зверей — долгое время были для сего народа предметом какого-то особенного уважения и любопытства»¹⁰⁴.

Причину подобных переживаний нельзя понять, абстрагируясь от языческих представлений. Киевская княгиня, повергшая древлян, а стало быть, и древлянских богов, принималась язычниками за сверхъестественное существо, осененное божественной благодатью. Отсюда хранимые народной памятью «знаменья», «становища», «ловища», т.е. места, отмеченные и как бы освященные присутствием Ольги, или, по выражению Карамзина, памятники, а по нынешнему — достопримечательности. Наглядным подтверждением правомерности данного толкования летописных известий являются сберегаемые еще во время летописца во Пскове сани, принадлежавшие некогда Ольге. Напомним, что сани в языческой обрядности — весьма значительный атрибут ритуала¹⁰⁵.

Итак, рассмотренный нами материал, относящийся к событиям 945—946 гг. в Древлянской земле и Киеве, рисует межплеменную борьбу¹⁰⁶. То была борьба не внутри так называемой Киевской державы и не между княжеско-дружинной верхушкой днепровской столицы и зависимым населением, а внутри племенного союза, сколачиваемого Киевом, и между племенами, соперничавшими друг с другом в ходе формирования данного союза. Межплеменные столкновения носили острый характер и сопровождались кровопролитными войнами. Полянская община, чтобы удержать свое господство над «примученными» восточнославянскими племенами, прибегала не только к военной силе, но и к религиозно-идеологическим средствам. Предпринимается, в частности, попытка превратить Киев в религиозное средоточие восточного славянства, для чего языческое капище с изваянием Перуна, располагавшееся первоначально в черте древнейших городских укреплений, выносится на новое место, доступное всем пребывающим в центр Русской земли¹⁰⁷. По отрывочным летописным сведениям можно думать, что культ Перуна вводился в подчиненных Киеву землях принудительно. «И пришед Добрыня к Новугороду, — сообщает новгородский летописец, — поставил Перуна кумир над рекою Волховом, и жряху ему людие новгородстеи акы Богу»¹⁰⁸. С целью сохранения господствующего положения Киева в общевосточнославянском племенном союзе предпринимается «реформа» Владимира¹⁰⁹.

Примечания

1. ПВЛ. Ч. 1. С. 39—40.

2. ПВЛ. Ч. 1. С. 16.

3. См.: Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 9—12: 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 31—32; 50—52, 87.

4. ПВЛ. Ч. 1. С. 40. Полная ясность на сей счет была еще у Татищева (Татищев В.Н. История Российская в 7 т. М.; Л., 1963. Т. II. С. 44); См. также: Рыбаков Б.А. Смерды // История СССР. 1979. № 2. С. 47.

5. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. С. 115—116; Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 324, 327.

6. Лев Диакон. История. М., 1988. С. 57.

7. Не только посредством священных деревьев свершались у древних народов ритуальные убийства. Иордан рассказывает об умерщвлении Германарихом некой Сунильды из племени росоманов. Сунильду король «приказал разорвать на части, привязав ее к диким (необъезженным?) коням и пустить их вскачь» (Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. С. 91). Такое обращение с обреченной на смерть имеет, по всей видимости, ритуальный характер, особенно если учесть, что конь у германцев — священное животное (см.: Корнелий Тацит. Соч.: в 2 т. 1969. Т. 1. С. 357—358). Заслуживает внимания и тот факт, что жертвенное животное, согласно религиозным обычаям народов Средней Азии, раздиралось на части. Любопытно также отметить киргизские предания, согласно которым ритуальное убийство врагов, захваченных в плен, производилось именно таким способом. См.: Симаков Г.Н. Общественные функции киргизских народных развлечений в конце XIX — начале XX в. Л., 1984. С. 147—148.

8. Членов А. По следам Добрыни. М., 1986. С. 75.

9. Токарев С.А. Религия в истории народов мира. М., 1965. С. 242. О жертвоприношениях людей священным деревьям в священных рощах см.: Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 394.

10. Догадкой о принесении Игоря в жертву священным деревьям поделился с нами в устной беседе А.В. Гадло.

11. ПВЛ. Ч. 1. С. 40.

12. Там же. С. 41.

13. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. С. 184, 313, 329.

14. См.: Фроянов И.Я. Мятежный Новгород... С. 100—105.

15. ПВЛ. Ч. 1. С. 56.

16. Там же. С. 99. См. также: Гадло А.В. Поединок Мстислава с Редедей, его политический фон и исторические последствия // Проблемы археологии и этнографии Северного Кавказа. Краснодар, 1988.

17. По мнению Рыбакова, женитьба Мала на вдове Игоря понадобилась «древлянской знати», чтобы «избежать кровной мести» (Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 374). Это рациональное и потому упрощенное объяснение, не учитывающее языческую подоплеку событий.

18. См.: Соловьев С.М. Сочинения в 18 кн. М., 1988. Кн. 1. С. 143.

19. НПЛ. С. 109.

20. Там же. С. 103—104.

21. ПВЛ. Ч. 1. С. 40—41.

22. Там же. С. 41.

23. Там же. С. 41—42.

24. Лихачев Д.С. Русские летописи... С. 137.

25. Там же. См. также: ПВЛ. Ч. 2. С. 297—301.

26. Аверкиева Ю.П. Разложение родовой общины и формирование раннеклассовых отношений в обществе индейцев северо-западного побережья Северной Америки. М., 1961. С. 180.

27. В словах летописца «они же седяху в перегъбсх в великих сустугах гордящеся» Лихачев видит что-то вроде художественного приема, используемого, «чтобы увеличить комический эффект действия и подчеркнуть ошибку древлян» (Лихачев Д.С. Народное поэтическое творчество... С. 164). На поверку, как видим, оказывается, что это не так, хотя след позднего редактора здесь, конечно же, оставлен.

28. ПВЛ. Ч. 2. С. 297—298; Лихачев Д.С. Народное поэтическое творчество... С. 164—165. Все это позволяет ученому сделать сравнение с летописью, где «сватам предлагается явиться ни пешком, ни на конях, ни на возах, и они являются несомые в ладьях, что по существу является разновидностью вышеописанного диссимуляционного обряда — отправление свадебного поезда в объезд» (ПВЛ. Ч. 2. С. 289).

29. См.: Лихачев Д.С. Народное поэтическое творчество... С. 166.

30. ПВЛ. Ч. 1. С. 41.

31. См.: ПСРЛ. Т. IV. С. 38; Т. VII. С. 284; Т. XV. Стб. 58; Т. XXV. С. 351; Т. XXVII. С. 185; Т. XXX. С. 20; Т. XXXIII. С. 19; Т. XXXVII. С. 58.

32. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. С. 225.

33. Там же. С. 222.

34. Там же. С. 223.

35. Там же. С. 224.

36. Там же.

37. Там же. С. 222—226.

38. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 45. Сесть на круп чужого коня у древних народов считалось делом позорным (см.: Липец Р.С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе. М., 1984. С. 246). Это было также опасно, поскольку коня восточные славяне считали священным животным, что еще более усугубляло опасность езды на чужом коне. Отказ древлян (если таковой был) ехать «на возех» надо объяснять древними обычаями, согласно которым передвижение мужчины, в особенности воина, в повозке невозможно. См.: Липец Р.С. Образы батыра... С. 246.

39. В летописи это обстоятельство также подчеркивается. См.: ПВЛ. Ч. 1. С. 41.

40. Аналогичным образом, по всей видимости, следует понимать и Святослава, который вел разговор с ромейским Императором Иоанном Цимисхием, не выходя на берег Дуная, из своей ладьи. См.: Лев Диакон. История. С. 82.

41. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 45.

42. Там же.

43. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 17, 27.

44. См.: Сербина К.Н. Устюжский летописный свод // Исторические записки. 1946. Т. 20. С. 260—263; Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец). М.; Л., 1951. С. 5.

45. ПСРЛ. Т. XXXVII. С. 19—20, 58.

46. См. также: Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. С. 374, 375.

47. Там же. С. 210.

48. См.: Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси // Курбатов Г.Л., Фролов Э.Д., Фроянов И.Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., 1988. С. 227—228.

49. ЛПС. М., 1851. С. 11.

50. См.: Словарь русского языка XI—XVII вв. Вып. 4. С. 224; Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.). М., 1990. Т. III. С. 140.

51. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. С. 99—108.

52. ПВЛ. Ч. 1. С. 41.

53. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983. С. 3.

54. Там же. С. 63.

55. Там же. С. 135.

56. Там же. С. 81.

57. Там же. С. 136.

58. См.: Рыбаков Б.А. 1) Язычество древних славян. С. 462—463; 2) Язычество Древней Руси. С. 240—241.

59. ПВЛ. Ч. 1. С. 42.

60. Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 360.

61. О мести Ольги рассуждали и дореволюционные историки. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 44—45; Карамзин Н.М. История Государства Российского: в 12 т. М., 1989. Т. 1. С. 120—121; Соловьев С.М. Сочинения: в 18 кн. М., 1988. Кн. I. С. 147—148.

62. ПСРЛ. Т. XXVIII. М.; Л., 1963. С. 15, 169.

63. ПСРЛ. Т. IX. С. 28.

64. ПВЛ. Ч. 1. С. 42.

65. См.: Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 3—4, 97—133; Лихачев Д.С. Русские летописи... С. 35—37; Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 334—335.

66. См.: НПЛ. С. 112—113.

67. Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 336.

68. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 147.

69. ПВЛ. Ч. 1. С. 42.

70. Хрущов И.П. О древнерусских исторических повестях... С. 111. Это «стройное целое» сохранялось, несмотря на то что «третья часть повествования об Ольге и Древлянах» отделена в летописи «от истории троекратного мщения новым годовым числом». Там же. С. 112.

71. ПВЛ. Ч. 1. С. 42.

72. См.: Лихачев Д.С. Русские летописи... С. 37; Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 335.

73. НПЛ. С. 112—113.

74. ПВЛ. Ч. 1. С. 42.

75. ПВЛ. Ч. 2. С. 301.

76. См.: ФрояновИ.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 26—27.

77. См.: Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. С. 19, 106, 188, 193; Шкунаев С.В. Община и общество западных кельтов. М., 1989. С. 15—21.

78. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. С. 325.

79. ПВЛ. Ч. 1. С. 43.

80. Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 322.

81. Данное известие взято из летописных сводов 1497 и 1518 гг. Оно, по нашему мнению, более правильно излагает последовательность событий, чем другие летописи, даже ранние. Повесть временных лет, например, вносит путаницу в ход этих событий. Сначала в ней говорится, что побежденные в бою древляне «побегоша и затворишася в градех своих», а затем она устами Ольги заявляет: «А вси гради ваши предашася мне, и ялися по дань, и делають нивы своя и земле своя» (ПВЛ. Ч. 1. С. 42). В поздних летописных сводах, таких, как Никоновская летопись, сперва сообщается о «приятии» древлянских градов, а потом — о взятии Искоростеня (ПСРЛ. Т. IX. С. 28).

82. Там же.

83. ЛПС. С. 12.

84. ПВЛ. Ч. 1. С. 43. В Летописце Переяславля Суздальского сказано о выплате дани «Киеву и Вышеграду». См.: ЛПС. С. 12.

85. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 190—191.

86. ПВЛ. Ч. 1. С. 42.

87. ЛПС. С. 12.

88. ПВЛ. Ч. 1. С. 43.

89. ЛПС. С. 12.

90. Карамзин Н.М. История Государства Российского Т. 1. С. 123, 270.

91. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 149.

92. Там же.

93. См.: Фроянов И.Я. Мятежный Новгород... С. 128.

94. Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. С. 113—118; 2) Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. С. 173—176.

95. ПВЛ. Ч. 1. С. 49.

96. См.: Мавродин В.В., Фроянов И.Я. «Старцы градские» на Руси X в. // Культура средневековой Руси. Л., 1974. С. 29—33.

97. ПВЛ. Ч. 1. С. 43.

98. ПСРЛ. М. 1962. Т. II. Стб. 48.

99. ЛПС.С. 12.

100. ПВЛ. Ч. 1. С. 43.

101. Гиляров Ф. Предания русской начальной летописи. М., 1978. С. 242.

102. Карамзин Н.М. История Государства Российского Т. 1. С. 270. Прим. 377.

103. Там же.

104. Там же. С. 123.

105. См.: Анучин Д.Н. Сани, ладья и кони как принадлежность похоронного обряда. М., 1890.

106. Это было ясно еще Костомарову, который писал: «За смертью Игоря следует всем известная месть Ольги. В ее изображении слышится та племенная вражда, которая (как очевидно из тона повествования в разных ее местах) существовала между полянами — Русью и древлянами». См.: Костомаров Н.И. Исторические монографии... Т. XIII. С. 105.

107. Толочко П.П. Древний Киев. С. 39—41.

108. НПЛ. С. 128; ПВЛ. Ч. 1. С. 56.

109. Подробнее о «реформе» см.: Фроянов И.Я. Об историческом значении «крещения» Руси // Генезис и развитие феодализма в России. Проблемы идеологии и культуры. Л., 1987. С. 50—53.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница