§ 1. Попытка реставрации язычества в Новгороде в первой половине XIII века. Начало «народной голки» в Новгородской земле. Отношения новгородцев с духовной властью

В истории древнего Новгорода 1227—1230 гг. прошли под знаком народных волнений, всколыхнувших городскую общину снизу доверху. То было время, когда, по выражению Карамзина, Новгород стал «жертвою естественных и гражданских бедствий».¹ С точки зрения историка В.Н. Вернадского, события тех лет «являются, пожалуй, самым глубоким и длительным из всех кризисов, которые потрясали в XIII в. новгородское общество»².

Начало народной «голки» отмечено появлением волхвов, сожженных на костре, о чем Новгородская Первая летопись известила потомков под 1227 г.: «Изгоша вълхвы 4, творяхуть е потворы деюще, а Бог весть; и сожгоша их на Ярославли дворе»³. Карамзин, комментируя данную запись, говорил, что «ослепленные Новгородцы сожгли четырех мнимых волшебников на Дворе Ярослава. К чести духовенства и тогдашнего Новгородского архиепископа Антония заметим, что в сем жалостном безумии действовал один народ, без всякого внушения со стороны Церковных Пастырей»⁴. Сомнения в волшебстве сожженных заживо волхвов высказывали и другие историки. «На дворе Ярославом сожгли четырех колдунов, на которых донесено было, справедливо или нет, будто они делали разные очарования», — писал Арцыбашев⁵. Эти сомнения заронил в исследователей летописец своей фразой «творяхуть е потворы деюще, а Бог весть», о чем некоторые из них заявляли откровенно. Так, Костомаров замечал, что «летописец, сообщив известие о сожжении четырех волхвов, прибавил сомнение в их виновности и неодобрение этого поступка»⁶. Сходным образом рассуждает Рыбаков, по которому, летописец «как будто в своем окончательном суждении склонялся к тому, чтобы взять языческих жрецов под защиту». Рыбаков предлагает такой перевод летописной записи: «В то же лето (1227) были на Ярославовом дворище сожжены четыре волхва (языческих жреца), говорят, что занимались волшбою, но то ведомо лишь единому Богу!». Ученый, впрочем, не отрицает возможность колдовства, рисуя картину возрождения «языческих реликтов» в рассматриваемые годы новгородской истории. Иной взгляд у Петрова, подчеркивающего, что «летописец, сообщив о колдовстве волхвов и расправе над ними, не настаивает на их грехах. Адекватный смыслу интересующей нас фразы перевод должен быть такой: «Сожгли 4 волхвов, ибо указывали на них (говорили про них) как на (о) занимающихся колдовством (чародейством), а Бог знает (так ли это)». Иными словами, это так говорят, что они колдуны, а, может, и неправда это — Бог один ведает. Христианский летописец написал бы определеннее, если бы деятельность сожженных характеризовалась антихристианскими и антицерковными выпадами. А он не только умолчал о последних, но, выходит, немного сомневался и в справедливости обвинений в чародействе»⁷. При этом Петров делает оговорку: «Хотя, с другой стороны, подобные сомнения вполне могли носить условный характер и быть данью литературному стилю эпохи и средневековому мироощущению». Однако данная оговорка имеет декоративный характер и не влияет на основные выводы автора. Полагаем, что летописный текст нуждается в дополнительном и более вдумчивом проникновении.

В изучаемую эпоху умерщвления такого рода в Новгороде являлись редкостью⁸. Казалось, летописец должен был подробнее сообщить о таком необычном происшествии. Но он настолько скуп на слова, что заставляет исследователей теряться в догадках относительно рассказанного. И все же в летописной записи есть деталь, незамеченная почему-то учеными, которая позволяет понять внутренний смысл этой записи. В ней сожженные именуются волхвами, т.е. волшебниками, колдунами, чародеями⁹. Значит, летописец наделял их сверхъестественными способностями и потому вряд ли мог сомневаться в содеянных ими «потворах». Будь по-другому, он, наверное, сообщил бы о том, что новгородцы «изгоша» четырех мужей, принятых за волхвов и обвиненных на основании слухов в волшебстве. Однако у него речь идет именно о волхвах, а не о тех, кого по недоразумению отнесли к ним. При данном взгляде летописная фраза «а Бог весть» теряет гадательность, приобретая утвердительный характер. Летописец не отрицает «потворных» деяний, «вринутых» в костер волхвов, но подлинное знание о сути этих деяний отдает Богу, что вполне понятно, ибо чародейство и магия относятся к сфере сверхчувственного, недоступного постижению со стороны простых смертных. Вспомним, кстати, о «старой чади» и «лучших женах», которые чарами своими «держали гобино, обилье», т.е. задерживали урожай, о чем совершенно не догадывались обычные люди, и только волхвы, наделенные даром «божественного ясновидения», указали на виновников «скудости»¹⁰.

Итак, известие Новгородской Первой летописи об «аутодафе» 1227 г. на Ярославле дворе должно быть истолковано следующим образом: новгородцы сожгли четверых волхвов, о которых говорили как о занимающихся колдовством, что известно лишь Богу. Следовательно, летописец сомневался не в самих «потворах», а в доступности для себя и окружающих истинного знания о волшебстве.

О том, что чародейство волхвов не порождало у летописцев сомнений, свидетельствует текст, сохраненный Никоновским сводом: «Явишася в Новеграде волхвы, ведуны, потворницы, и многая волхования, и потворы и ложныя знамения творяху, и много зла содеваху, многих прелщающе. И собравшеся Новгородцы изымаша их, и ведоша их на архиепископ двор, и се мужи княже Ярославли въступишася за них; Новгородцы же ведоша волхвов на Ярославль двор, и съкладше огонь велий на дворе Ярославли, и связавше волхвов всех, и вринуша во огнь, и ту згореша вси»¹¹. В этом тексте, бесспорно, новгородского происхождения¹², нет ни малейшей неуверенности в способности «ведунов» творить «потворы», «знамения» и «волхования». Показательно и соответствующее известие, содержащееся в «Истории Российской» Татищева: «Явишася в Новеграде вохвы ведуны 4, многи потворы и ложыи знамения деюще. Новгородцы же, собравшеся, яша я и ведше на Ярославль двор, и вринувше во огонь, сожгоша»¹³. И Никоновская летопись, и Татищевская «История» сообщают о появлении волхвов, сопровождаемом «потворными» деяниями, как о факте непреложном.

Свою задачу мы видим в том, чтобы соединить ее звенья исторической цепи событий. И первое, что предстоит нам сделать, — это определить главную причину появления волхвов. Она, по нашему убеждению, заключалась не в политической борьбе и колебаниях в политической ориентации церкви, как полагает Хорощев, а в угрозе голода, обусловленной недородом. Новгородские волхвы объявились в условиях «скудости», поразившей Новгородчину¹⁴. Симптоматичны в этом отношении летописные известия. Под 1223 г. владимирский летописец сообщает: «Бе ведро велми, и мнози борове и болота загарахуся и дымове сил ни бяху, яко далече не видети человеком, бе бо яко мгла к земли прилегла, яко птицам по аеру не бе лзе летати, на падаху на землю и умираху»¹⁵. Засуха во Владимиро-Суздальской земле била и по Новгороду, поскольку он зависел от привозного, низовского хлеба. Кроме того, логично предполагать, что пагубные атмосферные явления распространились и на соседнюю Новгородскую землю¹⁶. Не случайно Псковская летопись под 1224 г. рассказывает о «великом гладе», имея в виду, надо думать, прежде всего Новгородскую волость¹⁷. В 1228 г. князь Ярослав Всеволодович «приведе пълки ис Переяславля, а рекя: «хочю ити на Ригу»; и сташа около Городища шатры, а инии в Славне по двором. И въздорожиша все по търгу: и хлеб, и мяса, и рыбы; и оттоле ста дороговъ: купляху хлеб по 2 куне, а кадъ ржи по 3 гривне, а пшеницю по 5 гривен, а пшена по 7 гривен; и тако ста по 3 лета»¹⁸. При поверхностном знакомстве с этим рассказом может создаться впечатление, что дороговизна на съестное в Новгороде произошла в результате одного лишь размещения там низовского войска, приведенного Ярославом. Однако недостаток в продуктах питания ощущался, несомненно, уже до прихода Ярославовых воинов; чье прибытие в Новгород лишь обострило положение с продовольствием. Тихомиров был прав, когда писал: «Рассказывая о наступившей "на торгу" дороговизне, летописец связывает ее с приходом к Ярославу Всеволодовичу полков из Переяславля. Но эта связь чисто внешняя, так как сам же летописец замечает, что дороговизна продолжалась в течение трех лет ("и тако ста по 3 лета"). Следовательно, недостаток съестных припасов в Новгороде был вызван не случайными причинами, а длительными неурожаями». Вот в этой обстановке «скудости», живо напоминающей катаклизмы голодных лет XI в., и состоялось выступление волхвов в Новгороде. Рыбаков с полным основанием говорил о том, что появление волхвов в 1227 г. было вызвано «рядом неурожаев и голодом». Им же верно определена и «общая закономерность», согласно которой годы неурожая и голода неизбежно вызывали активность «языческих жрецов»¹⁹.

Объявившись в Новгороде, волхвы занялись «потворами» и «знамениями», произведя на новгородцев сильный эффект: «ведуны» многих «прельстили». Не исключено, что они, подобно своему собрату, взбудоражившему город в 1071 г., хулили христианскую веру и призывали покарать архиепископа как виновника постигшей Новгород «скудости». Но даже при отсутствии прямой языческой пропаганды и призывов расправиться с владыкой, действия «кудесников» имели ярко выраженную антихристианстую и антицерковную направленность, влекущую к низвержению святителя. Деятельность волхвов продолжалась, по всей видимости, ни день, ни два, а сравнительно длительное время, поскольку им удалось сперва привлечь на свою сторону немало горожан, а потом потерять их расположение к себе. В конце концов, новгородцы «потворников» схватили и «вринули во огнь». В чем смысл волхования «ведунов» и что означала свершенная над ними казнь?

Новгородские волхвы, наподобие своих предшественников, живших в XI в., пытались с помощью стародавних языческих средств вернуть благополучие местной общине, страдавшей от «скудости», вызванной недородами. Именно с этой целью ими в ход были пущены «волхования, протворы и знамения». Волхвы, как уже говорилось, многих «прельстили», т.е. увлекли за собой²⁰, приобщив, возможно, к ритуальным действам, в результате чего содеялось, по выражению летописца, «много зла». Но положение в Новгороде не улучшалось. Тогда новгородцы, убедившись в несостоятельности «ведунов», возложили на них вину за свои беды. И это понятно, ибо у древних народов ремесло знахарей и магов таило смертельную опасность, если их колдовство не приносило того, что люди ждали²¹. Так и новгородские волхвы не оправдали надежд тех, кто им поверил. Оказалось, что они творили «ложные знамения»²². Отсюда гнев новгородцев, схвативших волхвов как преступников, представляющих большую опасность для общества²³. Поскольку действия «ведунов» вторгались в религиозную сферу, они были приведены «на архиепископ двор», где состоялось разбирательство и решилась судьба «потворников». К сожалению, мы не располагаем подробностями на сей счет. Известно только, что «мужи княже Ярославли въступишася за них»²⁴. Значит, были какие-то обсуждения и споры. Рыбаков следующим образом объясняет заступничество «мужей» Ярослава: «Княжеские мужи вступились за язычников, вероятно, потому, что самого Ярослава в городе не было (он совершал морской поход) и ответственность за порядок лежала на них»²⁵. По-видимому, тут сказалась не столько забота княжих мужей о порядке, сколько желание дождаться возвращения Ярослава, чтобы передать волхвов в руки княжеского правосудия или, во всяком уж случае, не чинить расправу над ними до приезда князя. Не ясна роль архиепископа в этой истории. Похоже, он подыгрывал новгородцам, отводя угрозу от себя. Решение о сожжении волхвов было принято, по всему вероятию, на владычном дворе, но «огнь велий» новгородцы развели «на дворе Ярославли». Почему же «кудесников» сожгли на Ярославовом дворище? Некоторые исследователи полагают, что волхвов привели сюда, чтобы узаконить суд над ними постановлением веча²⁶. Но вече можно было устроить и на дворе архиепископа, как это, к примеру, имело место в 1228 г., когда князь Ярослав «створи вече на владычьни дворе»²⁷. Ярославль двор, вероятно, являлся наиболее подходящим местом сожжения волхвов в силу особых причин и обстоятельств.

Впервые Ярославль двор упоминается в 1113 г. под именем Княжеского двора по случаю закладки храма Николы: «Победи Мьстислав на Бору Чюдь и заложи церковь Святого Николы на княжи дворе»²⁸. То был, по нашему мнению, не княжеский храм, как полагал Каргер²⁹, а общегородской, что явствует из записи Новгородской Первой летописи, где вместо Княжого двора фигурирует сам Новгород: «Заложена бысть церкы Навегороде Святого Николы»³⁰. Такое назначение Никольского храма свидетельствует о публичном статусе Княжого двора, бывшего отнюдь не частным строением или княжеской резиденцией, но городским центром, лишь отчасти связанным с князем. Название «Ярославль двор» сравнительно позднее. Оно появляется в новгородских летописях под 1208 г.: «Приде Лазорь, Всеволодъ муж, из Володимиря, и Борисе Мирошкиницъ повеле убити Ольксу Събыславица на Ярославли дворе»³¹. Здесь Ярославль двор, помимо всего прочего, выступает как признанное место казни. Позднее происхождение наименования «Ярославль двор» позволяет усомниться в том, что возникновение княжеского двора связано с Ярославом и датируется началом или серединой XI в.³² Впрочем, не только это. По наблюдениям Янина, еще в начальный период существования Новгорода князь размещался на Ярославле дворе — исконной княжеской резиденции³³. Любопытные материалы были получены в результате археологических раскопок Ярославова дворища. Установлено, что нижний (третий) культурный слой Дворища «имел несколько стратиграфических горизонтов с абсолютными датами и лежал на материке, датированном X века»³⁴. В предматериковых слоях археологи обнаружили небольшой настил, сделанный из тонких плит, который, по всей видимости, имел культовое назначение³⁵. Неподалеку от настила ученые вскрыли «пять зольных пятен вытянутой формы со следами погребального кострища. Среди угля и камней было много обожженных человеческих костей. В большом количестве собраны фрагменты керамики, сделанной на гончарном круге». Находки датируются X в.³⁶ Было высказано предположение, что следы костров и обгорелые человеческие кости — остатки могильника, связанного с близлежащим настилом³⁷. Отсюда Янин, вопреки своей мысли об изначальности Ярославова Дворища как княжеской резиденции, заключил, что Ярослав основал собственный двор «на неукрепленном месте, вне старой территории городской застройки, на участке, прежде занятом кладбищем³⁸. Сомнительно, чтобы князь поставил двор на месте кладбища, ибо это было бы святотатством перед памятью предков, которым новгородцы истово поклонялись. Продолжим, однако, знакомство с привлекшими наше внимание археологическими находками на территории Ярославля двора. В одном из его раскопов собрано 16 тысяч бараньих рогов. Колчин и Янин не сумели тут распознать ничего, кроме остатков «какого-то складского помещения». На площади другого раскопа исследователи подобрали 5 тонн коровьих челюстей. «Происхождение этого слоя костей, — пишут Колчин и Янин, — до сих пор окончательно не выяснено. Вероятно, здесь была предпринята попытка замостить и обезводить верхние пласты почвы Ярославова дворища». К предположению о костяной мостовой склонялся и Засурцев, который, отметив необычность для Новгорода такого материала мощения, высказал несколько неопределенную догадку: «Вероятнее всего — это была какая-то очень устойчивая местная традиция, исчезнувшая и забытая с ликвидацией вечевого строя»³⁹. Вопрос о местной традиции поставлен Засурцевым, на наш взгляд, правильно. Необходимо только отказаться от наивно-рационалистических толкований археологических данных типа складское помещение, мостовая и пр. Перед нами, судя по всему, остатки языческого святилища с отчетливыми следами жертвоприношений, в том числе человеческих. Настил из тонких плит — жертвенник, рядом с которым происходило сожжение принесенных в жертву людей. Княжеское пребывание здесь вполне естественно, поскольку князь у восточных славян исполнял жреческие функции и нередко руководил жертвоприношениями⁴⁰. Местом жертвоприношений мог быть княжий двор, как это наблюдалось в Киеве во времена Ольги⁴¹. Христианский храм св. Николы на Ярославлем дворе появляется лишь в начале XI в. Скорее всего, на месте, получившем позднее наименование Ярославля двора, новгородские словене в дохристианскую пору поклонялись Волосу, чем и объясняется огромное скопление костей домашних животных, открытое археологами. Таким образом, Ярославль двор воспринимался новгородцами как освященный верованиями отцов и дедов сакральный центр, предназначенный для жертвоприношений, для отправления языческого культа. Вот почему волхвов они привели именно сюда.

В свете наших соображений расправа с волхвами на Ярославле дворе приобретает особый смысл. Она — не обычная казнь опасных нарушителей общественного порядка или еретиков, а принесение в жертву волшебников и магов, не сумевших своими «потворами» покончить со «скудостью» в Новгородской земле и восстановить благоденствие местной общины. По существу то была жертва «за урожай», практиковавшаяся у многих древних народов. Следовательно, мы имеем дело с публичной акцией, чисто языческой и по цели, и по средствам. Разумеется, ее нельзя было осуществить на владычном дворе. Новгородцы отправились на Ярославль двор, где и совершили задуманное. Происходящее доставило архиепископа в сложное и щекотливое положение. По сану своему он должен был выступить против намечавшегося «поганского» действа. Но протеста и запрета с его стороны, как видно, не последовало. Только «мужи Ярославли» попытались помешать новгородцам привести в исполнение их мрачный замысел, но тщетно. Попустительство владыки понять не трудно: возбуждение народа, измученного «скудостью», достигло такой силы, что любой неосторожный поступок мог стать для него роковым. И все-таки сожжение волхвов лишь отдалило падение архиепископа, ибо эта жертва положительного эффекта не дала. Над святителем сгущались тучи. Им недовольны были и новгородцы и князь со своим окружением. Тогда архиепископ Антоний покинул кафедру, причем, как свидетельствовал летописец, «по своей воли». Однако чуть ниже летописатель устами ногородцев высказывает версию вынужденного ухода Антония в Хутынский монастырь. Люди новгородские, озлобясь на владыку Арсения, сменившего Антония, говорили: «Выпроводил Антония владыку на Хутино, а сам сел, дав мъзду князю»⁴². Но и это еще не все. В другой записи книжник дает понять, что оставить кафедру Антония заставила тяжкая болезнь: «Сии же блаженыи архиепископ Антоний преже изгнания седе въ епископии лет 8 по Митрофане, а в изгнании лет 6; а по сем приде ис Перемышля в Новъгород, и седе лета 2, и онеме на Святого Ольксия; бысть лет 6 в болезни той и 7 месяцъ, и 9 днии, и тако умре»⁴³. Три летописных варианта дополняет Татищевский, где ничего не говорится о том, по собственной воле или по болезни ушел в монастырь Антоний, а только сказано, что он, «соиде со стола, иде в Хутыню»⁴⁴. Эта разноголосица отражает, как нам думается, стремление летописцев утаить основную причину ухода святителя. В исторической литературе данное обстоятельство не привлекло должного внимания. Историки объясняли поведение Антония, опираясь либо на летописные известия, либо на свои наблюдения и выводы, полученные при исследовании борьбы политических партий в Новгороде.

По словам Карамзина, «Антоний, слабый здоровьем, лишился языка и добровольно заключился в монастыре»⁴⁵. Точно так же рассуждал Арцыбашев. «Онемевший Архиепископ Новагорода Антоний удалился добровольно в Хутынский монастырь», — писал он⁴⁶. Легко заметить, что Карамзин и Арцыбашев прекращение архиепископской деятельности владыки Антония мотивируют способом соединения двух летописных версий.

Беляев старался вскрыть политические причины, толкнувшие Антония на столь решительный шаг. Усиление «суздальщинской партии», противником которой был Антоний, сделало весьма сомнительным его пребывание на епископском столе, и он, «не дожидаясь изгнания, сам оставил владычен двор и удалился в Хутынь монастырь, а Суздальщинцы опять возвели на владычен двор Ярославова избранника инока Арсения»⁴⁷. С борьбой партий и сменой князей в Новгороде связывал Костомаров удаление Антония. «По смерти Митрофана, — читаем у него, — суздальская партия, не желая признавать Антония, избранного своими соперниками, выбрала Арсения, монаха хутынского; но когда в 1225 г. выбрали князем черниговского князя Михаила Всеволодовича из Ольговичей, Антоний за ним вслед явился в Новгород... Но как только Мстислав (?) удалился, а вместо него явился Ярослав, подручник суздальского Великого Князя в Новгороде, Антоний должен был оставить владычество; он удалился в Хутынь. Арсений снова вступил в управление»⁴⁸.

Каждая из приведенных точек зрения нашла своих приверженцев в советской историографии. По стопам Карамзина и Арцыбашева шел Тихомиров, который замечал, что Антоний «добровольно ушел в Хутынский монастырь, так как он был тяжело болен, "онемел", и в таком параличном состоянии прожил еще 6 лет».⁴⁹ Ученого нимало не смутила способность архипастыря ходить, будучи в «параличном состоянии». Не занимал его и вопрос, почему летописец, рассказывая об уходе владыки в монастырь, ничего не говорит о его тяжелой болезни, почему новгородцы связывали этот уход с интригой Арсения, подкупившего князя Ярослава, а отнюдь не с «параличным состоянием» его предшественника. Несмотря на наличие указанных пробелов в исследовании Тихомирова, к нему примкнули Подвигина и Петров⁵⁰. Точку зрения Беляева — Костомарова развивал Хорошев. Он писал: «Возвращение Ярослава Всеволодовича в Новгород первоначально не повлияло на положение Антония. Политическая расстановка сил в Новгороде в эти годы была настолько сложной и чреватой опасностями, что, учитывая это, Ярослав даже "не положи во гнев" отказ новгородцев от поддержки его в борьбе с Литвой. Причины этому следует искать в том, что в 20-е г. XIII в. в Новгороде возникла форма ограничения княжеской власти, базировавшаяся на резком падении авторитета новгородского князя и сыгравшая свою роль в развитии позднейшего республиканского строя. Ярослав пытается восстановить княжеский престиж удачными походами на Литву и Емъ. Некоторых успехов он, несомненно, добился, и Антоний, не ожидая нового изгнания, "поиде... на Хутино к Святому Спасу по своей воли". Его место вновь занял Арсений — несомненный сторонник суздальской партии»⁵¹.

Трудно согласиться с теми, кто причину оставления Антонием новгородской кафедры видит в болезни архиепископа. Ведь согласился же он вернуться «на владычен двор» после свержения Арсения. Значит, не болезнь, а нечто другое вынудило его оставить стол. Не считаем достаточной и политическую подоплеку смены архипастырей, конструируемую некоторыми историками, хотя здесь отношения Антония с князем Ярославом и княжими мужами имели определенное значение. Но эти отношения мы связываем не столько с борьбой суздальской и антисуздальской партий, сколько с недовольством князя и его приближенных поведением владыки в истории с волхвами. И все же главное заключалось не в этом, а в обостряющейся «скудости». Положение было критическим: стоило в Новгороде появиться лишним ртам в лице воинов, пришедших из Переяславля, и началась катастрофа. В обстановке «скудости», вызвавшей возбуждение и ропот народа, а также всплеск языческих переживаний, подогретых волхвами, Антоний решил покинуть кафедру «по своей воли». Вместо Антония архиепископом стал Арсений, на которого и обрушилось народное возмущение.

В злосчастную для Арсения осень 1228 г. «наиде дъжгъ велик и день и ночь, на Госпожъкин день, оли и до Никулины дни не видехом светла дни, ни сена людьм бяше лзе добыта, ни нив делати»⁵². Перспектива вырисовывалась очень мрачная, голодная. Владыка надеялся остановить беду «нощным стоянием, пением и молитвами». Однако дожди не прекращались. Тогда зашумела «простая чадь», собравшись на вече «на Ярославли дворе, и поидоша на владыцьнь двор, рекуче: "того деля стоит тепло дълго, выпровадил Антония владыку на Хутино, а сам сел, дав мьзду князю"; и акы злодея пьхающе за ворот, выгнаша; мале убледе Бог от смерти: затворися в церкви Святей Софии, иде на Хутино. А заутра въведоша опять Антония архиепископа и посадиша с ним 2 мужа: Якуна Моисеевиця, Микифора щитник»⁵³.

«Простая чадь», как видим, вину за нескончаемые дожди, препятствующие севу озимых и уборке сена, возложила на архиепископа⁵⁴. Жизнь святителя повисла на волоске. Но ему повезло: он сумел укрыться в новгородской церкви Святой Софии и тем самым отвратить от себя, казалось, уже неизбежную смерть. Во всем этом проглядывают языческие нравы. У древних народов на руководителях общества лежала обязанность не только вызывать дождь, живительный для посевов, но и прекращать его, когда избыток влаги губил урожай⁵⁵. Мы не хотим сказать, что архиепископ, в частности Арсений, пользовался среди новгородцев репутацией мага, управляющего погодой. Говорить так — значит чересчур архаизировать идеологию и быт новгородской общины. В эпизоде изгнания Арсения языческие обычаи хотя и отразились, но в модифицированной, смягченной форме. В глазах народа владыка Арсений, конечно, не колдун, разверзший хляби небесные, а плохой человек, неправдой получивший высшую духовную и правительственную должность, отчего в Новгородской земле установилась скверная погода, чреватая голодом. В этом и состояла главная вина архиепископа Арсения, как ее понимала «простая чадь», в сознании которой язычество продолжало жить, несмотря на длительное воздействие христианства. Подъему языческих настроений способствовали народные бедствия (голод прежде всего) и деятельность волхвов — возбудителей старых верований.

В современной исторической литературе языческая подкладка событий, связанных с изгнанием архиепископа Арсения, до недавнего времени оставалась незамеченной. В 1984 г. вышла в свет наша работа, где выявлена языческая суть этих событий⁵⁶. Затем появилась статья Рыбакова, в которой автор говорит об изгнании «епископа по совершенно языческим мотивам: по вине его произошел неурожай»⁵⁷. К аналогичным выводам о языческих побуждениях новгородцев, лишивших Арсения епископства, приходит Петров⁵⁸. Однако отдельные историки сдвигают акценты летописного рассказа. Так, Янин полагает, что Арсений был смещен с кафедры по обвинению в незаконном избрании и сговоре с князем⁵⁹. По мнению Подвигиной, новгородцы, свергая Арсения, обвинили владыку в том, будто он «выпроводил Антония, а сам сел на его место, подкупив князя⁶⁰. Согласно Хорошеву, «изгнанию Арсения способствовала не только (а вероятно, не столько) дождливая погода, сколько то, что он сел на владычный стол, дав взятку Ярославу»⁶¹. Вряд ли кто станет возражать против того, что занятие архиепископского стола Арсением посредством «мзды» князю Ярославу, осуждалось новгородцами. Но решающим обстоятельством для «простой чади», согнавшей Арсения с кафедры, явились не сговор с князем и мздоимство, а дурная погода, предвещающая неурожай и голод. Люди искали объяснение напасти и не без содействия волхвов извлекли его из арсенала языческих представлений, еще далеко не изжитых в сознании народа. Стало быть, не «мзда» подвела Арсения (при занятии духовных должностей она применялась на Руси сплошь и рядом), а дождливая погода, разбившая надежды «простой чади» на урожай. Мотив о «мзде», таким образом, являлся сопутствующим, но никак не основным.

Вместо изгнанного Арсения архиепископом, как мы знаем, снова стал Антоний, к которому были приставлены два человека — Якун Моисеевич и Микифор Щитник. По этому поводу Данилова замечает: «После возвращения Антония на кафедру произошел беспрецедентный в новгородской истории случай — власть архиепископа была ограничена представителями посада. Поставленнные при архиепископе Якун Моисеевич и Микифор Щитник, без сомнения, принадлежали к верхушке посада». Полагаем, что сомнений все-таки не избежать. Правда, о Микифоре можно судить более или менее определенно: прозвище «Щитник» как будто указывает на принадлежность к ремесленным кругам новгородского общества. О социальном же положении Якуна Моисеевича приходится только догадываться. Данилова относит Якуна к верхушке посада. Несколько иначе думает Тихомиров. «Имя Якуна Моисеевича, — размышляет он, — не дает никаких указаний на его социальное происхождение, разве только указание на его отчество в какой-то мере может свидетельствовать о его относительно выдающемся общественном положении, хотя и этот признак является мало существенным». Подвигина усматривает в Якуне боярина. Как бы там ни было, ясно одно: Якун и Микифор — ставленники «простой чади».

Возвращая на архиепископский стол Антония, новгородцы уповали на перемены к лучшему. Взгляд на Антония как способного принести благо новгородской общине нашел своеобразное отражение в «Пророчестве Варлаама Хутынского». Однажды игумен Варлаам отправился «в великий Новъгород ко архиепископу Антонию», чтобы получить благословение у владыки. «Архиепископ же заповеда преподобному Варлааму паки с неделю помедлив приехать к себе не о каких духовных делех побеседовати». Тот отвечал Антонию: «Буду у твоей святыни благословитися на первой неделе петрова посту в пяток на санех». Антоний не поверил («в сумлении бысть») тому, что сказал ему Варлаам. Но вот настал день свиданья, и накануне в ночь «паде снег велик в пояс человека или болши и мраз велик». Варлаам, как и обещал, приехал к архиепископу «на санех». Антоний впал в уныние: «нача тужити о хлебе». Святой старец утешил владыку и предсказал благодатное тепло. По его пророчеству «теплота велика бысть, и растая снег, и упои землю, и увлажи яко же дождевную тучу...». В ту пору рожь цвела, но «цвету не прибило мразом», тогда как «в корени ржаном множество червей» померзло. В результате созрел обильный урожай плодов земных⁶². Благодарные новгородцы установили праздник в честь Варлаама, приурочив его к пятнице первой недели Петрова поста. И если природа вновь грозила неурожаем, новгородцы взывали о помощи к Варлааму⁶³. Пашуто так (и по нашему мнению, правильно) формулирует одну из главных идей памятника: «Следовательно, если просуздальский Арсений "нес" новгородцам неурожай, то "благодаря" другу Антония Варлааму "угобзение велико бысть всем плодом земным"»⁶⁴. А это, в конечном счете, означает, что и сам Антоний являлся источником всяческой благодати: ведь именно при нем земля плодоносила щедро.

Посажение вместе с Антонием двух «мужей» новгородских — факт красноречивый. Он свидетельствует о том, что люди тех времен видели в должности архиепископа не только должность чисто духовную, но и мирскую, общественную. На Якуна Моисеевича и Микифора Щитника возлагалась, судя по всему, обязанность изыскания средств для снабжения нуждающихся продовольствием. Само назначение этих «мужей» в качестве «приставников» к архиепископу указывает на то, что они должны были обратить свои взоры в первую очередь на житницы дома Святой Софии⁶⁵, богатства которого представляли собой отчасти общественное достояние, страховой фонд новгородской общины, подобно храмовым богатствам древних обществ. Возможно, меры, предпринимаемые Якуном и Микифором, натолкнулись на саботаж некоторых хозяйственных агентов владычного дома. Массы опять всколыхнулись, и теперь уже весь Новгород пришел в движение. Новгородцы «поидша с веца в оружии на тысячского Вячеслава, и розграбиша двор его и брата его Богуслава и Андреичев, владыцня стольника, и Давыдков Софийскаго, и Судимиров; а на Душильця, на Липьньскаго старосту, тамо послаша грабить, а самого хотеша повесить, но ускоци к Ярославу; а жену его яша, рекуче, яко "ти на зло князя водять"; и бысть мятеж в городе велик». Вскоре Вячеслав был смещен с должности тысяцкого. Произошла замена князя и посадника⁶⁶. Итак, все высшие должностные лица Новгорода (архиепископ, князь, посадник, тысяцкий) получили, выражаясь современным языком, отставку. Это и понятно, ибо народ, отягощенный грузом языческих верований и представлений, причину бед людских искал в правителях. Разумеется, мы не хотим свести все к языческим обычаям и нравам. Определенную роль в рассмотренных нами событиях играла политическая борьба правящих группировок за власть и материальные выгоды, сопряженные с этой властью. Однако политические страсти, раздиравшие Новгород, не должны заглушать нашего восприятия языческих побуждений в поведении новгородцев. И, конечно же, наивно изображать дело так, будто народные лишь массы коснели в языческих «предрассудках», а враждующие партии князей и бояр эксплуатировали «темноту» масс, ловко используя ее в своих эгоистических целях⁶⁷. Язычество не было чуждо знатным новгородцам. Дух язычества еще не выветрился из их сознания⁶⁸.

В Новгородских событиях 1227—1229 гг. участвовали, очевидно, и волощане, жившие в селах. Город в Древней Руси был органически связан с деревней⁶⁹. Поэтому сельские проблемы живо интересовали горожан, а городские — селян. Это и предполагает причастность новгородцев-селян к происшествиям указанных лет. Но, говоря так, мы не хотим сказать, что «мятеж» распространился на сельские местности, охватив, как считают Тихомиров, Данилова и Подвигина, феодально зависимых крестьян — смердов⁷⁰. Какие данные привлекают названные авторы для подтверждения своих предположений? Они ссылаются на требования новгородцев, предъявленные князю Ярославу Всеволодовичу во время волнений, а также на административные меры в отношении смердов прибывшего в Новгород Михаила Черниговского. Начнем с требований, выдвинутых новгородцами. Князю Ярославу было ультимативно заявлено: «забожницье отложи, судье по волости не слати; на всеи воли нашеи и на вьсех грамотах Ярославлих ты нашъ князь; или ты собе, а мы собе»⁷¹. Тихомиров, приступая к анализу этого текста, отмечает трудности в толковании слова «забожничье»: «Не вполне ясно, что значит "забожничье", отмены которого добивались новгородцы»⁷². Вспомнив, что, по В.И. Далю, «забожить — присвоить неправою божбою, где нет улик», а «забожиться — начать божиться, стать клясться»⁷³, историк задается вопросом: «Не идет ли речь о землях и людях, захваченных князем и его людьми путем односторонней "клятвы" перед судом, что допускалось в ряде случаев судебными обычаями того времени»⁷⁴. Однако в летописном тексте «забожничье» выступает в качестве существительного, а не сказуемого. Уже поэтому его сближение со словами «забожить», «забо-житься» — прием весьма условный. Еще более проблематичным является истолкование «забожничьего» в смысле людей и земель, присвоенных путем односторонней клятвы перед судом. Можно присвоить «божбою» (когда нет улик) какую-нибудь вещь. Но захватить таким способом землю и тем более людей — дело заведомо не реальное.

Интересные соображения о «забожничьем» высказал Рыбаков. По мнению исследователя, «забожничье», связанное со словом «бог» — какой-то небывалый налог, установленный Ярославом для тех смердов, «которые открыто выполняли языческие обряды»⁷⁵. В другой работе Рыбаков рассматривает «забожничье» как «репрессии за бесчинства против церкви»⁷⁶. Наконец, в книге о язычестве в Древней Руси он говорит о людях в Новгородской земле, что вернулись к языческой обрядности и откупились от князя специальным налогом, носившем название «забожничье»⁷⁷. Последняя догадка представляется наиболее вероятной. Принимая ее, внесем лишь одно уточнение: по всей видимости, «забожничье» касалось не только людей, вернувшихся к языческим обрядам, но и тех жителей Новгородской волости, которые не порывали с язычеством. В таком случае «забожничье» можно отождествить с пошлиной, выплачиваемой за отправление языческого культа. Наше предположение не покажется вольным, если учесть широкое распространение языческих верований на Руси XII—XIII вв., а также наличие в древнерусском обществе язычников, не принявших крещения⁷⁸. В самом же Новгороде конца XII — начала XIII столетий происходит оживление языческих верований и обрядов. Наблюдается усиление языческого жреческого сословия и русалий⁷⁹. Не исключена даже возможность проведения празднеств в честь языческого бога Велеса.

Независимо от того, какие платежи скрывались за термином «забожничье», нужно признать, что они в условиях «скудости» усугубляли и без того тяжелое положение местной общины, страдавшей от недостатка продовольствия. Отмена этих платежей отвечала интересам народа, как и прекращение посылки княжеских судей по волости, поскольку их пребывание там оборачивалось для населения расходами, особенно обременительными при недороде.

Примечания

1. Карамзин Н.М. История Государства Российского. М., 1991. Т. II—III. С. 492.

2. Вернадский В.Н. Новгородский посадник Степан Твердиславич, Опыт характеристики политической деятельности // Учен. зап. ЛГУ. Л., 1948. № 95. Сер. истор. наук. Вып. 15. С. 28.

3. НПЛ. С. 65, 270.

4. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 490—491.

5. Арцыбашев Н.С. Повествование о России. М., 1838. Т. 1. Кн. 2. С. 324.

6. Костомаров Н.И. Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. СПб., 1863. Т. II. С. 99.

7. Петров А.В. О некоторых спорных вопросах изучения социально-политической истории Новгорода начала XIII в. // Актуальные проблемы историографии дореволюционной России. Ижевск, 1992. С. 66.

8. Костомаров Н.И. Севернорусские народоправства... Т. II. С. 99.

9. См.: Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1893. Т. 1. Стб. 381, 383; Словарь русского языка XI—XVII вв. М., 1976. Вып. 1. С. 13.

10. См. с. 84—99 настоящей книги.

11. ПСРЛ. СПб., 1885. Т. X. С. 94.

12. Об использовании составителем Никоновского свода новгородских летописей см.: Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII веков. М., 1980. С. 148.

13. Татищев В.Н. История Российская: в 7 т. М.; Л., 1984. Т. IV. С. 366.

14. См.: Пашуто В.Т. Голодные годы в Древней Руси // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1962 г. Минск, 1964. С. 81; Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 886.

15. ПСРЛ. М., 1962. Т. 1. Стб. 447.

16. О связи стихийных бедствий в Новгородской и Владимиро-Суздальской землях см.: Пашуто В.Т. Голодные годы... С. 64.

17. НПЛ. М., 1941. Вып. I. С. 11.

18. НПЛ. С. 66, 271.

19. Рыбаков Б.А. Языческое мировоззрение... С. 24.

20. См.: Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т. 2. Стб. 1662.

21. См.: Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 99—108.

22. ПСРЛ. Т. X. С. 94; Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 366.

23. Рыбаков не знает, «какая часть населения Новгорода организовалась для ареста волхвов и потворников» (Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. С. 686). Полагаем, что летописец, говоря о новгородцах, разумел широкие круги населения города.

24. ПСРЛ. Т. X. С. 94.

25. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. С. 686.

26. См.: Костомаров Н.И. Севернорусские народоправства... Т. 2. С. 99; Петров А.В. О некоторых спорных вопросах... С. 66.

27. НПЛ. С. 66, 271.

28. ПСРЛ. Пг., 1915. Т. IV. Ч. 1. С. 142.

29. Каргер М.К. Новгород Великий. Л., 1966. С. 172.

30. НПЛ. С. 20, 204.

31. Там же. С. 50, 247.

32. Ср.: Каргер М.К Новгород Великий. С. 172; Янин В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики // История СССР. 1970. № 1. С. 47.

33. Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения. М., 1977. С. 221, 222.

34. Колчин Б.А., Янин В.Л. Археологии Новгорода 50 лет // Новгородский сборник: 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982. С. 14.

35. Там же. С. 15.

36. Там же. С. 19.

37. Там же. С. 15, 19.

38. Янин В.Л. Проблемы социальной организации... С. 47.

39. Засурцев Н.И. Новгород, открытый археологами. М., 1967. С. 28.

40. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 17, 27.

41. См. с. 39—40 настоящей книги.

42. Там же. С. 67, 272.

43. Там же. С. 72, 281—282.

44. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 366.

45. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 493.

46. Арцыбашев Н.С. Повествование о России Т. 1. Кн. 2. С. 325.

47. Беляев И.Д. История Новгорода Великого... С. 327.

48. Костомаров Н.И. Севернорусские народоправства... Т. 2. С. 282.

49. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 257.

50. Подвигина Н.Л. Очерки... С. 145; Петров А.В. О некоторых спорных вопросах... С. 68.

51. НПЛ. С. 66—67, 272.

52. Там же.

53. В Новгородской IV летописи это обвинение высказано в четкой формулировке: «Тебе ради бысть зло се». См.: ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 206.

54. См.: Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. С. 99—108.

55. См.: Фроянов И.Я. О событиях 1227—1230 гг. в Новгороде // Новгородский исторический сборник. Л., 1984. Вып. 2. С. 97—113.

56. Рыбаков Б.А. Культура средневекового Новгорода. С. 305.

57. Петров А.В. О некоторых спорных вопросах... С. 67, 73.

58. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 137.

59. Подвигина Н.Л. Очерки... С. 145.

60. Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе.. С. 46. Несколько ниже Хорошев, правда, замечает: «Языческая пропаганда, вероятно, сыграла свою роль и при изгнании Арсения из Софии» (Там же. С. 48). Автор не приводит конкретные факты относительно содержания «языческой пропаганды», способствовавшей устранению Арсения с архиепископской кафедры.

61. Там же. С. 277—278.

62. Там же. С. 278—279.

63. Пашуто В.Т. Голодные годы... С. 81.

64. См.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 257.

65. Там же. С. 67—68, 273—274. См., напр.: Пашуто В.Т. Голодные годы... С. 81, 82.

66. См., напр.: Пашуто В.Т. Голодные годы... С. 81, 82.

67. О язычестве в сознании древнерусской знати см.: Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси. С. 288—329.

68. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 227—229, 233, 243.

69. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 259—260, 262—263; Данилова Л.В. Очерки... С. 88; Подвигина Н.Л. 1) Классовая борьба в Новгороде... С. 60; 2) Очерки... С. 146.

70. НПЛ. С. 67, 273.

71. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 260.

72. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1956. Т. I. С. 553.

73. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 260.

74. Рыбаков Б.А. Языческое мировоззрение... С. 24.

75. Рыбаков Б.А. Культура средневекового Новгорода. С. 305.

76. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 686.

77. Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси. С. 245—246, 288—329.

78. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 686.

79. «Новгород по Велице дни на Фомине седмицы в суботу (апреля 21-го). И ради быша новогордцы хотению своему и целоваша ему новгородцы крест, а он има на всех прежних грамотах Ярославлих и даде свободу смердом на пять лет не платити дани, кто сбежал на чужу землю, и жити повеле, где кто живет, како уставили прежний князи, без лихвы полетния». См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 368.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница