§ 3. Новгородские волнения после смерти Великого Князя Мстислава Владимировича. Социально-политические причины изгнания князя Новгородского Всеволода Мстиславича. Борьба Пскова и Ладоги за независимость от Новгорода

Положение Всеволода резко пошатнулось после смерти в 1132 г. его отца князя Мстислава. На киевском столе Мстислава сменил Ярополк Владимирович, приходившийся дядей Всеволоду. Новоиспеченный Киевский Князь решил перевести своего племянника в Переяславль, чтобы приблизить к киевскому княжению. Новгородский летописец сообщает об отъезде Всеволода из Новгорода с явным неодобрением, замечая, что тот целовал «крест к новгородцем, яко хоцю у вас умрети»¹.

Пребывание Всеволода в Переяславле было мимолетным: князь «с заутрыя седе в нем, а до обеда выгна и Гюрги, приехав с полком на нь»². Ему пришлось вернуться в Новгород. Появление Всеволода в городе вызвало возмущение: «И бысть въстань велика в людех; и придоша пльсковици и ладожане Новугороду, и выгониша князя Всеволода из города; и пакы съдумавъше, въспятиша и Устьях; а Мирославу даша посадьницяти в Пльскове, а Рагуилови в городе»³. Из приведенного летописного отрывка следует, что против Всеволода выступили если не все новгородцы, то, во всяком случае, подавляющая их часть. Решение об изгнании князя принимается на вече, о чем недвусмысленно свидетельствует фраза «и пакы съдумавъше». Возвращение Всеволода также осуществляется по инициативе веча⁴. Тихомиров, исходя из формулы «бысть встань велика в людях», полагает, что «летопись определяет движение 1132 г. как восстание». Ученый пишет: «В этой короткой фразе точно указаны как самый характер движения — восстание ("встань"), так и среда, в которой оно началось — "люди". Восстание не ограничилось только Новгородом, в нем приняли участие псковичи и ладожане. Таким образом, имело место широкое движение, направленное против князя и охватившее не только Новгород, но и его пригороды. Результатом восстания было изгнание Всеволода из Новгорода и смена посадников. Посадник Мирослав был отослан посадничать в Псков, возможно, по соглашению с псковичами. Всеволод почти тотчас же после своего изгнания возвратился снова на новгородский стол, но волнения в Новгороде не утихли»⁵. В рассуждения Тихомирова вкралась неточность, которая на первый взгляд может показаться несущественной, тогда как в действительности она придает событиям несколько иной смысл, отличающийся от летописного. Исправляя ее, скажем, что Всеволод после изгнания не сам воротился, а был возвращен новгородцами. Подновление Тихомировым летописного текста понять не трудно: определив выступление против Всеволода как восстание, исследователь, дабы соблюсти логику, должен был не заметить причастность «восставших» к возвращению князя в город; в противном случае мысль о восстании казалась бы сомнительной. По нашему мнению, движение против Всеволода нет оснований именовать восстанием. Слово «встань» понималось и как волнение⁶. Поэтому, на наш взгляд, предпочтительнее говорить не о восстании, а о волнениях в новгородском обществе, вызванных нарушением со стороны Всеволода ряда с новгородцами⁷. Эти волнения охватили псковичей и ладожан. Надо по достоинству оценить данное обстоятельство, ибо оно свидетельствует, как нам думается, о далеко зашедшей интеграции территориальных общин в процессе образования в Новгородской земле города-государства, основными структурными единицами которого являлись главный город и подчиненные ему пригороды. Впрочем, в событиях 1132 г. проглядывает не столько подчиненность Пскова и Ладоги Новгороду, сколько взаимосвязь трех городов Северо-Западной Руси, клонящаяся к паритету. Характерно в этом отношении летописное свидетельство: «и придоша пльсковици и ладожане Новугороду, и выгониша князя Всеволода из города». Псковичи и ладожане здесь выступают наравне с новгородцами. Им, как и свободному населению Новгорода, придается решающая роль в судьбе Всеволода. Такую же роль играют псковичи и ладожане в 1136 г., вместе с новгородцами изгоняя князя из города. Вот почему существовавшую в 30-е гг. XII столетия государственно-политическую систему в Новгородской волости следует рассматривать как федерацию трех городских общин во главе с новгородской общиной, подобную той, какую обнаруживаем в Северо-Восточной Руси второй половины этого столетия⁸. Правда, новгородская федерация оказалась весьма кратковременной и хрупкой. Союз вскоре сменился враждой, в которой столкнулись Новгород и Псков, о чем речь пойдет ниже. Однако в начале 30-х гг. согласие между новгородцами, псковичами и ладожанами было очевидным. Установилось оно отнюдь не просто, а в результате борьбы пригородов с главным городом, обострившейся в конце XI — начале XII в., когда Новгород, заметно продвинувшись вперед в приобретении независимости от Киева и строительстве собственной республиканской государственности, усилил политическое давление на Ладогу и Псков. Отголоски ее слышны в «Сказании о призвании варягов», в частности ладожском варианте легенды о прибытии Рюрика в Ладогу и лишь потом — в Новгород⁹. Противоборство не дало, вероятно, решительного перевеса ни одной из конфликтующих сторон, и от стычек три крупнейшие городские общины Новгородской земли перешли к совместному управлению важнейшими общеволостными делами. На это указывают прежде всего межгородские вечевые собрания, куда сходится масса новгородцев, псковичей и ладожан, включающая различные категории свободного люда трех городов. Мы не ошибемся, если назовем эти вечевые сходы народными собраниями волостного масштаба. Возможно, они проходили не мирно.

Янин замечает, что «решение об изгнании князя послужило предметом ожесточенной борьбы на вече, закончившейся возвращением Всеволода на стол». Борьбу, о которой пишет Янин, исключать нельзя, хотя летописец умалчивает об этом.

Выступая против Всеволода, новгородцы тем самым выражали свое отношение к привычке киевских князей манипулировать новгородскими правителями, пренебрегая интересами Новгорода. Напомним, кстати, что переезд Всеволода в Переяславль произошел согласно договору между Мстиславом и Ярополком, заключенному «по отню повеленью», т.е. по распоряжению Владимира Мономаха¹⁰. Князья, следовательно, строили свои комбинации, не заботясь о том, как это будет принято новгородской общиной, с чем новгородцы мириться, конечно, не хотели.

Возвращение Всеволода на новгородский стол в Киеве постарались использовать в своих целях, потребовав у новгородцев выдачи «печерской дани». За данью из Киева Ярополк отправил «братанича» своего Изяслава Мстиславича. По Татищеву, новгородцы противились требованию Киевского Князя¹¹. Косвенно это подтверждает Лаврентьевская летопись, сообщающая о том, что после выдачи дани состоялось крестоцелование. Если бы новгородцы не сопротивлялись притязаниям Киева, то вряд ли надо было бы приводить их к присяге. Более определенно на сей счет говорится в Никоновской летописи: «И тако умиришася и крест целоваша»¹². Значит, имело место «размирье», коль «умиришася».

Недовольство новгородцев Всеволодом росло. Особенно оно усилилось после того, как Всеволод, движимый родственными чувствами, вздумал посадить в Суздале брата своего Изяслава и втянул новгородцев в эту явную авантюру. Состоялись два похода на Суздаль, и оба закончились неудачей. Единодушия относительно войны с Суздалем у новгородцев не было. Накануне первого похода они перессорились и передрались. «Почаша мълъвити о Сужьдальстеи воине новъгородци, — повествует летописец, — и убиша мужь свои и съвъргоша и с моста в суботу Пянтикостьную»¹³. «Из этих слов, — резонно заключает С.М. Соловьев, — видно, что после предложения, сделанного Всеволодом о суздальском походе, вече было самое бурное: одни хотели защищать Мстиславичей, достать им волость, другие нет; большинство оказалось на стороне первых, положено идти в поход, а несогласное меньшинство отведало Волхова»¹⁴. Однако, начав поход, новгородцы «воротишася на Дубне; и на томь же пути отяша посадницьство у Петрила и даша Иванку Павловицю»¹⁵. Разногласия, стало быть, продолжались и в походе. Противники «суздальской войны» взяли верх и заставили князя повернуть назад¹⁶. Вскоре, «в то же лето, на зиму (в декабре 1134 г.), иде Всеволод на Суждаль ратью, и вься Новгородьская область... и сташа денье зли: мраз, вьялиця, страшно зело. И бишася на Ждани горе, и много ся зла створи: и убиша посадника новгородьского Иванка, мужа храбра зело, месяця генъваря в 26, и Петрила Микулъциця и много добрых муж, а суждальць боле; и створше мир, придоша опять»¹⁷. Провал военной затеи Всеволода в битве при Ждане горе переполнили чашу терпения новгородцев. Весной 1136 г. они выступили против своего князя. Началась новгородская эпопея 1136—1137 гг. Историки придавали ей весьма важное значение в политическом развитии Новгорода. Н.А. Рожков, например, называя XII столетие временем возникновения соперничающих политических партий в волховской столице, именно с волнениями 1136 г. связывал завоевание новгородцами права избирать и изгонять князей¹⁸. Еще более значительными по социально-политическим результатам представлялись эти волнения Грекову, который полагал, что в 1136 г. Новгород пережил настоящую революцию, утвердившую новые формы политического строя — республику¹⁹. Совершившийся переворот, по Грекову, означал полную и решительную ликвидацию княжеского землевладения на территории новгородской волости, установление выборности князя и переход к вечу верховных государственных прав. Новгород из княжества превратился в республику. Греков стремился наметить этапы назревавших революционных событий, обращаясь ко временам правления Владимира Мономаха и его сына Мстислава, отца горемычного князя Всеволода, в чьей судьбе преломились новгородские перемены. И, тем не менее, 1136 г., вторая половина 30-х гг. XII в. — четкий рубеж в построениях Грекова, отделяющий княжество от новгородской, республики²⁰. Об антикняжеском перевороте 1136 г., окончательно ослабившем княжескую власть и положившем начало новому социальному и политическому строю в Новгородской области, писал Д.С. Лихачев²¹.

Идеи Грекова принял и Тихомиров. Следует, впрочем, сказать, что Тихомиров считал невозможным рассматривать восстание 1136 г. «в отрыве от более ранних народных волнений в Новгороде начала XII в.»²². Но при всем том «восстание 1136 г. стало своего рода гранью в истории Великого Новгорода. До этого времени в Новгороде обычно княжил старший сын киевского Великого Князя. После 1136 г. на новгородском столе происходит быстрая смена князей, вследствие чего усиливается значение боярского совета, посадника и тысяцкого. Многие ученые датируют начало республиканского строя в Новгороде 1136 г»²³. В книге, посвященной изучению древнерусских городов, Тихомиров писал: «Новгородское восстание 1136 г. достаточно известно в исторической литературе, чтобы на нем необходимо было долго задерживать наше внимание, в особенности после работ Грекова. В истории Новгорода 1136 г. должен считаться переломным, после которого в нем окончательно утверждается вечевой строй»²⁴.

Сходные соображения замечаем у Мавродина: «Советские историки Б.Д. Греков, М.Н. Тихомиров и другие связывают установление вечевого строя в Новгороде с событиями, происходившими там в 1118—1136 гг. В ходе этих событий, на бурных вечевых сходах устанавливался порядок избрания посадников и епископов самими новгородцами; в ходе этих же событий купеческие и ремесленные объединения, возглавляемые сотскими и старостами, освободились из-под контроля епископа, а князь был ограничен в своих правах». Вместе с другими исследователями Мавродин говорит об утверждении с 1136 г. вечевого строя в Новгороде²⁵.

В том же ключе высказывались Пашуто и Рыбаков. По словам Пашуто, восстание 1136 г. заставило великих киевских князей признать республиканский строй в Новгороде²⁶, а согласно Рыбакову, с момента данного восстания «вольнолюбивый Новгород окончательно становится боярской феодальной республикой»²⁷.

Это истолкование новгородских волнений 1136 г. стало настолько привычным, что вошло в популярную литературу. Так, в «Краткой истории СССР», предназначенной для массового читателя, в соответствующем разделе, написанном И.И. Смирновым, сказано следующее: «Борьба Новгорода за самостоятельность приобрела особую остроту в 30-х годах XII в. и завершилась победоносным восстанием новгородцев в 1136—1137 гг. против князя Всеволода. Итогом борьбы явилась ликвидация зависимости Новгорода от Киева и образование Новгородской республики. Князь потерял свое значение главы Новгородского государства. Верховная власть перешла в руки веча, которое теперь стало избирать и органы правительства — посадника и тысяцкого, и призывать князей, заключать с ними договоры. Права и обязанности князя теперь свелись главным образом к выполнению функций военного порядка».

Таким образом, представление о 1136 г. как переломном моменте политической системы древнего Новгорода широко бытует в историографии²⁸.

Наряду с подобного рода трактовкой существует более осторожная и сдержанная оценка результатов движения 1136 г. И.М. Троцкий, размышляя о возникновении новгородской республики, замечал, что «процесс этот идет медленно: зародыши его даны еще в XI в., на время он приостанавливается, благодаря политике Мономаха и его сына, и наконец, завершается при Всеволоде и в ближайшие десятилетия после него»²⁹. Отсюда и значение восстания 1136 г. было не таким глобальным, как думалось Грекову: «революция» 1136 г. в Новгороде — всего лишь «эпизод, но эпизод яркий и обративший на себя внимание, не столь длительное у современников, сколько у потомков»³⁰. Троцкий еще и еще раз подчеркивал, что «события 1136 г. являются одним из наиболее ярких эпизодов в истории возникновения новгородской республики, но не решающим»³¹.

Весьма аргументированной критике подверг общепринятую точку зрения на события 1136 г. в Новгороде В.Л. Янин, которому принадлежит капитальное исследование о новгородских посадниках. Тщательно рассмотрев имеющиеся у современных ученых факты, он сделал обоснованный вывод о том, что восстание 1136 г. отнюдь не порождает тех норм республиканской жизни, о которых часто пишут наши историки. Сложение республиканских институтов, по мнению Янина, прослеживается в более раннее время: «Посадничество нового типа, этот главный орган республиканской власти, впервые возникает еще в конце XI в. и, по-видимому, с самого начала является выборным. Что касается выборности князей, вопрос о принадлежности новгородского стола решается на вече еще в 1125 и 1132 гг. Наконец, невозможно говорить и о том, что выборность прочих новгородских властей была непосредственным порождением восстания 1136 г. Первые выборы епископа относятся к 1156 г., когда владыкой избрали Аркадия. Первым тысяцким был Миронег — деятель конца XII в.»³². При этом события 1136 г. хотя и не были революционным переворотом, открывшим новую эпоху в истории Новгорода, они все-таки стали итоговым и главным результатом напряженной политической борьбы, наблюдавшейся на протяжении княжений Мстислава и сына его Всеволода. Следовательно, по Янину, «начало формирования органов республиканского управления Новгорода датируется временем княжения Мстислава Владимировича, а окончательное их сложение происходит долгое время спустя после восстания 1136 г.».

Взгляд Янина на события 1136 г. в Новгороде нам представляется более правильным, чем точка зрения Грекова и его последователей. Но нельзя забывать, что, несмотря на расхождение в данном вопросе Янина с Грековым, между ними существует единодушие в определении специфики новгородской государственности как своеобразной и нетипичной для остальной Руси социально-политической организации. Выделяя Новгород второй половины XII в. среди других древнерусских княжеств, Греков видел особенность его в республиканском устройстве³³. Неповторимое своеобразие замечает в новгородской средневековой государственности и Янин³⁴. Это своеобразие заключалось прежде всего в наличии республиканского вечевого строя³⁵.

Восприняв Новгород как нечто феноменальное в древнерусской истории, Янин вполне логично пришел к выводу о том, что политическая борьба в новгородском обществе в период, предшествующий республике, имела прежде всего устойчивую антикняжескую направленность³⁶.

Отмечая научную ценность концепции Янина, мы все-таки полагаем, что она является одним из возможных вариантов прочтения новгородской истории. В исторической литературе Новгород предстает иногда и несколько в ином освещении. Еще в дореволюционной историографии было выработано мнение, согласно которому вече в Новгороде мало чем отличалось от вечевых собраний других волостных центров России XII в.³⁷ Совершенно недвусмысленно высказывался по этому поводу Покровский. «Давно уже прошли те времена, — говорил он, — когда вечевой строй считался специфической особенностью некоторых городских общин, которые так и были прозваны "вечевыми" — Новгорода, Пскова и Вятки. Вечевые общины стали представлять собой исключение из общего правила лишь тогда, когда само это правило уже вымирало: это были последние представительницы того уклада, который до XIII в. был общерусским»³⁸. Изучение вечевых порядков на Руси XI—XII вв. убеждает в правомерности высказываний Покровского³⁹. Но коль это так, то надо признать, что политическая эволюция Новгорода укладывалась в общие рамки исторического процесса Древней Руси. Однако возвратимся, как говаривал некогда древний летописец, «на прежнее». Что же произошло поздней весной 1136 г. в Новгороде?

Новгородцы «призваша пльсковиче и ладожаны и сдумаша, яко изгонити князя своего Всеволода, и въсадиша в епископль двор, с женою и детми и с тыцею, месяця майя в 28; и сгрежаху день и нощь с оружиемь, 30 мужь на день. И седе 2 месяця, и пустиша из города июля в 15, а Володимира, сына его, прияша. А се вины его творяху: 1, не блюдеть смерд; 2, "чему хотел еси сести Переяславли"; 3-е, "ехал еси с пълку переди всех, а на то много; на початый велев ны, рече, к Всеволоду приступите, а пакы отступите велить"; не пустиша его, донележе им князь приде». Князь «ин» явился. То был Святослав Ольгович черниговский⁴⁰.

Итак, Всеволоду были предъявлены следующие обвинения: 1) «неблюдение смердов»; 2) уход из Новгорода ради Переяславля вопреки «ряду» о пожизненном княжении в Новгороде; 3) бегство первым с поля битвы на Ждане горе; 4) непоследовательность по отношению к южным князьям. Если верить Никоновской летописи, новгородцы заявили Всеволоду еще некоторые претензии: «почто въсхоте ити на Суждалци и Ростовци; и почто възлюби играти и утешатися, а людей не управляти; и почто ястребов и собак собра, а людей не судяше и не управляаше... и другие многи вины събраша на ня»⁴¹. Взятые в совокупности, эти обвинения обличали неспособность Всеволода исполнять обязанности князя в Новгороде.

Историки не сомневаются в том, что «вины» Всеволода были высказаны на вече. Мнения исследователей множатся, когда речь заходит о социальном составе веча и о том, во имя чьих интересов оно собиралось. Существует точка зрения, согласно которой на вече, изгнавшее Всеволода, сошлись представители боярской верхушки новгородского общества. Д.А. Введенский, определяя это вече как расширенное и особоуполномоченное, полагал, что оно «по своему составу представляло интересы высших социальных групп населения Великого Новгорода и его крупных пригородов — внутригосударственных подвассальных центров»⁴². Более распространенным является взгляд на вече 1136 г. как на собрание рядового людства. Он выработан с помощью соответствующего толкования обвинительного пункта о «неблюдении смердов». С.М. Соловьев писал: «Можно заметить, что к стороне Всеволодовой преимущественно принадлежали бояре, между которыми искали и находили его приятелей; а к противникам его преимущественно принадлежали простые люди, что видно также из главного обвинения: не блюдет смердов»⁴³. Мысль Соловьева полностью разделял Рожков⁴⁴. Она присутствует и в трудах Грекова, который усматривал в событиях 1136 г. движение городских и сельских низов, выдвинувших программу, где «интересы смердов находили себе защиту»⁴⁵. Греков замечал: «Трудно представить себе, чтобы пункте защиту смердов был внесен без всякого участия смердов»⁴⁶. В аналогичном плане высказывались Тихомиров, Мавродин, Данилова, Пашуто.

Но участников веча нельзя рассматривать как единую в социальном отношении массу, будь то феодальная верхушка или низы новгородского общества. На вече собрались свободные люди—жители Новгорода, Пскова и Ладоги, знатные и простые. Довольно красноречиво присутствие на вечевом сходе псковичей и ладожан, вместе с новгородцами размышлявших, «"яко изгонит" своего князя». Это показатель достаточно далеко зашедшего, как отмечалось выше, процесса складывания новгородского города-государства, представлявшего в данный момент общинную федерацию, или тройственный союз Новгорода, Пскова и Ладоги, в котором Новгород выступал первым среди равных.

Социальный тонус новгородского веча 1136 г. выявляется вполне определенно при рассмотрении существа претензий, предъявленных вечниками Всеволоду. Перед нами конфликтная ситуация, возникшая в сфере социально-политической и затронувшая свободное людство, не разделенное по классовому признаку. Но поскольку новгородское общество было уже неоднородным, состоящим из богатых и бедных, свободных и зависимых, есть основания говорить об элементах общественной борьбы, сопутствовавших социально-политическим коллизиям. Более сложным для понимания является обвинение князя в «неблюдении смердов».

Для многих исследователей, как мы знаем, наличие в обвинительном вечевом приговоре пункта «не блюдет смерд» служило указанием на личное участие смердов в изгнании Всеволода. На наш взгляд, участие смердов в новгородском вече 1136 г. весьма проблематично. Пункт о смердах, попавший в «обвинительный акт», предъявленный князю Всеволоду, не может быть достаточным основанием для выводов о присутствии смердов на вече. Больше того, если смерды являлись зависимыми людьми, как полагал Черепнин и другие историки, то надо признать невозможным их причастность к вечевому приговору, поскольку на вече собирались лишь свободные, полноправные члены новгородской общины-волости. Чем же в таком случае обусловлен упрек в «неблюдении смердов»?

Составляя разряд зависимого от Новгорода сельского люда, смерды обязаны были платить дань и отправлять другие повинности в пользу новгородской общины. Доходы, приносимые смердами, вливались в общественный фонд. Вот почему небрежение князя к смердам наносило материальный ущерб Новгороду, ударяя по его финансам. Новгородцы, разумеется, не могли оставаться равнодушными в подобной ситуации. И князю пришлось отвечать за нерадивость. Следовательно, вечники, формулируя обвинение в «неблюдении смердов», заботились в первую очередь о благополучии новгородского государственного хозяйства, в чем было заинтересовано все свободное население Новгорода. Отсутствие должного попечения о смердах со стороны князя Всеволода сказывалось, несомненно, отрицательно на положении этой категории зависимых в новгородском обществе. Поэтому, обвиняя Всеволода в «неблюдении смердов», вече в конечном счете брало под защиту самих смердов, что, безусловно, отвечало интересам последних. Но главной причиной внимания к смердам на вече была забота о новгородской казне, о бесперебойном ее пополнении, а не о смердах как таковых. И вряд ли следует изображать дело так, будто о смердах вече заговорило под влиянием смердьих волнений, охвативших якобы Новгородскую землю. У нас нет источников, которые позволили бы рассуждать об участии смердов в вечевом собрании 1136 г., а тем более — об их массовых выступлениях. Смерды в бурных событиях той поры играли скорее пассивную роль, будучи объектом вечевых обсуждений и решений. Но это, конечно, не значит, что мы исключаем полностью возможность социального протеста смердов, эксплуатируемых новгородской общиной, хотя в источниках, повторяем, нет никаких его следов. При таком восприятии летописных известий о вече 1136 г. в Новгороде обвинение Всеволода в «неблюдении смердов» должно быть понято как обвинение в плохом управлении новгородской волостью.

Итак, говоря о социальной сути вечевых обвинений, обращенных к Всеволоду Мстиславичу, надо подчеркнуть, что все они вращаются вокруг качества князя как правителя и общественного лидера, призванного обеспечить благоденствие местной общины, но в данном случае оказавшегося в этом отношении несостоятельным. Здесь мы наблюдаем политический конфликт между князем и управляемой им общиной. Это конфликт происходил среди различных групп свободного населения, неоднородных к тому же по социальному составу: бояре и простые люди. Необходимо учитывать и внешнеполитический аспект раздора новгородцев с Всеволодом, который тяготел к Киевскому Князю, поддерживая основательно подорванную, но еще не упраздненную окончательно власть Киева над Новгородом.

Как видим, общественные коллизии 1136 г. — довольно сложное историческое явление, сочетающее внутриполитическую и внешнеполитическую борьбу с элементами борьбы социальной.

Вече Новгородское, лишившее власти князя Всеволода, именовалось в свое время Грековым революцией. Позднее за ним закрепился термин «восстание». По нашему разумению, события 1136 г. в Новгороде следует называть восстанием с большими оговорками. Они развивались не столь внезапно и стремительно, как это бывает при восстании. Новгородцы, по сообщению летописца, «призваша» псковичей и ладожан к себе на вече. Для поездки послов и прибытия приглашенных в Новгород нужен был не один день. Псковичи и ладожане приехали на вече, надо думать, неодновременно. Само вече не являлось тайным и проводилось легально. Приготовление веча не могло укрыться от Всеволода, который, судя по всему, ждал исхода событий, надеясь на благоприятный их поворот. У князя были основания надеяться на лучшее, поскольку часть бояр поддерживала его, да и на вече, похоже, единства не было, о чем говорит последующее бегство к изгнанному князю группы «мужей новгородских», а также благожелательный прием, оказанный вскоре Всеволоду псковичами, приютившими изгнанника в своем городе. Отсюда ясно, что, применяя термин «восстание» к событиям 1136 г., мы несколько преувеличиваем степень остроты произошедшего. Не лучше ли в данном случае употреблять понятия «выступление», «движение»?

Выпроводив князя Всеволода, новгородцы «прияша» малолетнего сына его, Владимира. Греков полагал, что Владимира «приняли едва ли не в качестве заложника, пока "ин князь" не придет»⁴⁷. Если Греков говорил о заложничестве младенца-князя с оттенком предположительности, то Черепнин высказался об этом с уверенностью. Он писал: «Через два месяца (после ареста. — И.Ф.) Всеволод Мстиславич был выпущен из города, а его сын Владимир оставлен в качестве заложника, "донеле же ин князь будеть"»⁴⁸. С мнением Грекова и Черепнина согласиться трудно, ибо оно получено в результате слишком вольного обращения с летописью. Дело в том, что летописная фраза «донележе ин князь приде» относится не к Владимиру, а к Всеволоду: «Не пустиша его (Всеволода), донележе ин князь приде». Иначе, чем Греков и Черепнин, объяснял кратковременное княжение Владимира в Новгороде Янин. Оно, по словам ученого, свидетельствовало об «отсутствии единодушия в среде новгородского боярства, часть которого продолжает поддерживать изгнанного князя уже в лице его наследника»⁴⁹. Это объяснение можно было бы принять, если бы не одно важное обстоятельство: на вече возобладали противники, а не сторонники князя Всеволода. Поэтому вокняжение Владимира, осуществленное по приговору тех же людей, которые выставили Всеволода из Новгорода, вряд ли означало под держку изгнанного князя в лице его наследника. Видимо, причина эфемерного княжения Владимира кроется в другом. И тут вспоминаются языческие представления, по которым вождь-правитель обладал магическими и сверхъестественными способностями, выступая посредником между богами и управляемыми им людьми⁵⁰. Остаться без князя, по верованиям древних, значило подвергнуть риску благополучие общины. Понятно, почему новгородские летописцы старательно фиксировали случаи, когда в Новгороде наступало бескняжье⁵¹. Новгородцы, приняв Владимира вместо изгнанного Всеволода, отдали дань языческим воззрениям на князя как покровителя, оберегающего людей от возможных бедствий. В обстановке неурожаев, войн и потрясений, пережитых новгородцами на протяжении предшествующего десятилетия, языческие настроения, несомненно, усилились, что и определило вечевое решение принять на княжеский стол Владимира, чтобы не оставить волость без князя и сохранить ее от бед. Если смысл вокняжения Владимира понят нами правильно, получаем веское свидетельство того, что новгородцы, сведя Всеволода с княжеского стола, действовали не против князя вообще, а против конкретного князя, нежеланного местному обществу. Следовательно, борьба со Всеволодом была борьбой с отдельным лицом, а не институтом, и называть ее антикняжеской неправомерно.

15 июля 1136 г. Всеволода выпроводили из Новгорода, и он ушел на юг, где Киевский Князь Ярополк дал ему в держание Вышгород. В марте следующего года к нему «бежа» посадник новгородский Константин «и инех добрых мужь неколико»⁵². В том же 1137 г. «приде князь Мьстиславиць Всеволод Пльскову, хотя сести опять на столе своемь Новегороде, позван отаи новгородьскыми и пльсковьскыми мужи, приятели его»⁵³. Известие о появлении Всеволода во Пскове вызвало волнения в Новгороде. Новгородцы, очевидно, снова сошлись на вече. Приверженцы Всеволода и на сей раз оказались в меньшинстве: «Не въсхотеша людье Всеволода». Часть «приятелей» князя «побегоша» к нему во Псков. Тогда новгородцы «възяша на разграбление домы их, Кьснятин, Нежатин и инех много, и еще же ищюще то, кто Всеволоду приятель бояр, тъ имаша на них не с полуторы тасыце гривен, и даша купцам крутитися на воину»⁵⁴. Разграбление домов новгородских бояр, о котором сообщает летописец, было своеобразной конфискацией боярского имущества, осуществленного организованно в пользу новгородцев. Что касается полутора тысяч гривен, взятых в виде штрафа с бояр, приверженных к Всеволоду, то эти огромные средства пошли на общественные нужды — военную экипировку купцов. Следует заметить, что новгородцы, как сообщает летописец, штрафовали и невиновных: «нъ сягоша и невиноватых»⁵⁵. Поступиться богатством пришлось, следовательно, широкому кругу новгородского боярства. Грабеж имущества у одних бояр, изъятие денег у других — пример перераспределения богатств на коллективных началах, что вполне укладывалось в рамки общих закономерностей переходной эпохи, когда развивающаяся частная собственность еще сосуществует и переплетается с отношениями коллективизма в распределении»⁵⁶. С аналогичной практикой мы неоднократно встречаемся как в Новгороде, так и в других городах Древней Руси⁵⁷.

Огромная рать, собранная в Новгороде князем Святославом Ольговичем, «идоша на Пльсков прогонить Всеволода». Псковичи же «не покоришася» новгородцам и не «выгнаша князя от себе, нъ бяхуть ся устерегли, засекли осеки все». Новгородское воинство отступило. И тут «преставися князь Всеволод Мьстиславич Пльскове». Но псковичи и после смерти Всеволода не покорились Новгороду, посадив у себя на княжение брата покойного князя Святополка. Действия псковской общины позволяют сформулировать несколько предположений. Они дают основание заключить, что едва завязавшаяся в Новгородской волости тройственная федерация Новгорода, Пскова и Ладоги распалась. Тяга к самостоятельности оказалась сильнее стремления к объединению. По-видимому, федеративный союз трех северо-западных городов сложился в короткий период относительного равновесия сил новгородской, псковской и ладожской общин. Но этот баланс был весьма не устойчив. Как только он нарушился, — союз прекратил свое существование. Первым заявил желание стать независимым Псков. Момент, казалось, этому благоприятствовал: Новгород раздирали внутренние противоречия, обострились его отношения с Киевом в результате изгнания Всеволода. Притязания на самостоятельность псковская община выразила учреждением в своем городе княжеского стола и приглашением на этот стол новгородского изгнанника. Помимо распада федерации, здесь обнаруживаются симптомы дробления, разложения города-государства, каким являлся Новгород, на новые, более мелкие государственные образования, что наблюдалось во всех древнерусских землях-волостях⁵⁸. Вместе с тем тенденция к выделению Пскова из Новгородской волости говорит о завершении становления самого Новгорода как города-государства.

Изгнание в 1136 г. новгородцами Всеволода ликвидировало в основном остатки власти Киева над Новгородом, вызвав некоторые важные изменения в отношениях князя с новгородской общиной. Перестав быть креатурой киевских правителей, Новгородский князь становится местной властью, зависимой от веча. Отпадает необходимость «вскармливания» и пожизненного правления князей в Новгороде, что привело к более частой их смене в новгородской волости. Но это не означает падения роли княжеской власти в новгородском обществе. Наоборот, статус князя⁵⁹ как одного из представителей высшей власти приобретает еще большую устойчивость, о чем судим, исходя из сфрагистических данных. Речь идет о вислых печатях, бывших на Руси атрибутом власти и выражением государственной юрисдикции. Изучение актовых печатей новгородского происхождения демонстрирует массовое распространение печатей княжеской принадлежности с 30-х гг. XII столетия: «В период с 1136 г. до конца первой четверти XIII в. в Новгороде примерно 400 печатям княжеского круга противостоит 14 епископских булл и около десятка проблематичных посадничьих печатей»⁶⁰. Создается в некотором роде парадоксальная, по мнению Янина, ситуация: «Казалось бы, успешное восстание 1136 г., приведшее к торжеству антикняжеской коалиции, должно было отменить княжескую печать и привести к максимальному развитию буллы республиканской власти. Но в действительности наблюдается как раз противоположное явление. Посадничья булла после 1136 г. становится почти неупотребительной... Напротив, княжеская булла с этого момента получает широчайшее развитие, оттесняя на задний план другие категории печатей». Янин объясняет это несколько странное явление тем, что «печать в Новгороде, бывшая прежде одной из регалий высшей власти, превратилась в средство контроля, в средство ограничения княжеского самовластия республиканскими боярскими органами».

По нашему убеждению, князь в Новгороде до памятных происшествий 1136—1137 гг. противостоял республиканским органам лишь в той мере, в какой сохранял зависимость от Киева, и настолько, насколько являлся ставленником Киевского Князя. Во всем остальном он был составным звеном республиканского административного аппарата. Утратив полностью качества наместника, Новгородский князь стал всецело республиканским органом власти, что и вызвало его известное возвышение, засвидетельствованное данными сфрагистики.

Таким образом, мы приходим к выводу, прямо противоположному тому, который принят в современной исторической литературе: после 1136—1137 гг. положение княжеской власти в Новгороде упрочилось, а роль князя возросла.

Помимо названных перемен в отношениях князя с новгородцами, события 1136—1137 гг. привели к новой расстановке социальных сил в Новгороде, обусловившей изменения в характере социальной борьбы. Если прежде сопротивление Киеву сплачивало новгородское общество, сглаживая внутренние противоречия, порождаемые имущественной и социальной дифференциацией, то теперь со времени ликвидации подчинения Новгорода киевским правителям, эти противоречия получили выход и центр тяжести начал смещаться с внешнеполитической борьбы на внутрисоциальную. Однако данный процесс не был ровным или неизменно возрастающим, ибо вскоре на вольность новгородцев в князьях стали покушаться властители Ростово-Суздальской земли — грозной соперницы Новгорода. Опасность, исходившая от них, заставляла новгородцев нередко забывать о своих раздорах и выступать единой массой, чтобы успешно противостоять воинственным соседям.

Примечания

1. НПЛ. С. 22, 207.

2. ПСРЛ. Т. I. Стб. 301; Т. II. Стб. 295.

3. НПЛ. С. 22—23, 207.

4. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 69.

5. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 189—190.

6. Словарь русского языка XI—XVII вв. М., 1976. С. 151.

7. См.: Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 69. Янин говорит, что Всеволод предпринял попытку нарушить ряд с новгородцами (там же). Вернее было бы сказать, что он нарушил его, покинув Новгород ради Переяславля.

8. См. Главу 14 настоящей книги.

9. См.: Фроянов И.Я. 1) Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов // Вопросы истории. 1991. № 6; 2) Мятежный Новгород... С. 86—87.

10. ПСРЛ. Т. I. Стб. 301.

11. Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1973. Т. II. С. 144.

12. ПСРЛ. Т. IX. С. 158.

13. НПЛ. С. 23, 207—208.

14. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 410.

15. НПЛ. С. 23, 208.

16. См.: Соловьев С.М. Указ. соч. С. 411; Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 69.

17. НПЛ. С. 23, 208.

18. Рожков Н.А. Исторические и социологические очерки. М., 1906. Ч. II. С. 43—44.

19. Греков Б.Д. Революция в Новгороде Великом в XII в. // Учен. зап. ин-та истории РАНИОН. 1929. Т. 4. С. 21.

20. Там же. С. 14, 19—21.

21. Лихачев Д.С. «Софийский временник» и новгородский политический переворот 1136 г. // Исторические записки. 1948. № 25. С. 241, 242.

22. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 168.

23. Там же. С. 197.

24. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 206.

25. Мавродин В.В. Народные восстания в Древней Руси XI—XIII вв. М., 1961. С. 92, 93.

26. Пашуто В.Т. Очерки истории СССР XII—XIII вв. М., 1960. С. 29.

27. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 544.

28. На этом историографическом фоне странно звучат слова Мартышина: «Современные исследователи единодушны в том, что 1136 г. не следует рассматривать как дату возникновения новгородской республики». См.: Мартышин О.В. Вольный Новгород: Общественно-политический строй и право феодальной республики. М., 1992. С. 82—83.

29. Троцкий И.М. Возникновение новгородской республики. С. 372.

30. Там же. С. 374.

31. Там же.

32. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 12.

33. Греков Б.Д. Революция в Новгороде Великом в XII в. С. 14.

34. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 3.

35. См.: Янин В.Л. Не только 28 мая 1136 г. // Знание-сила. 1983. № 5. С. 31.

36. В одной из своих работ Янин пишет: «Вся история возникновения Новгородской республики представляется результатом длительного столкновения княжеской власти с боярством, а вечевые органы противостоят в этой борьбе княжеской администрации». См.: Янин В.Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований // Новгородский исторический сборник. С. 88.

37. См.: Костомаров Н.И. Начало единодержавия в древней Руси // Вестник Европы. 1870. Ноябрь; Сергеевич В.И. Русские юридические древности. СПб., 1900. Т. 2. С. 1, 2; Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. СПб., 1912. С. 118, 119. См. также: Цамутали А.Н. История Великого Новгорода в освещении русской историографии XIX — начала XX в. // Новгородский исторический сборник. Л., 1982. № 1 (11).

38. Покровский М.Н. Избр. произв. 1966. Кн. 1. С. 146—147.

39. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 162—184.

40. НПЛ. С. 24, 209.

41. ПСРЛ. Т. IX. С. 159. См. также: Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 147; Карамзин М.Н. История Государства Российского. М., 1991. Т. II. С. 112.

42. Введенский ДА. К истории образования новгородской республики. С. 20.

43. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 142.

44. Рожков НА. Исторические и социологические очерки. Ч. И. С. 38.

45. Греков Б.Д. 1) Революция в Новгороде Великом в XII в. С. 16.; 2) Киевская Русь. М., 1953. С. 270—271.

46. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 271.

47. Греков Б.Д. Революция в Новгороде Великом в XII в. С. 16.

48. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 249.

49. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 70.

50. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 99—125.

51. НПЛ. С. 26, 212; 32, 220; 43, 236.

52. НПЛ. С. 24, 209.

53. Там же.

54. Там же. С. 24—25, 210.

55. Там же. С. 25, 210.

56. Аверкиева Ю.П. Индейцы Северной Америки: От родового общества к классовому. М., 1974. С. 266.

57. Речь идет о Киеве, Владимире и др.

58. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 235; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси; Дворниченко А.Ю. Городская община и князь в древнем Смоленске // Город и государство в древних обществах. Л., 1962. С. 144.

59. Во избежание недоразумений еще раз подчеркнем, что имеем в виду княжеский институт, а не отдельных лиц из княжеского рода.

60. Там же. С. 33. См. также: Янин В.Л. Актовые печати древней Руси IX—XV вв. М, 1970. Т. 1. Печати X — начала XIII вв. С. 159.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница