Невская битва

1

Первый ратный подвиг, приписываемый князю Александру Ярославичу его биографами, — победа в Невской битве. Именно за нее спустя столетия князю заочно присвоили звучное прозвище Невский, под которым он и вошел в современные школьные учебники по истории.

Что нам известно про это сражение? Начнем с того, что выясним, что же привело шведов на берега Невы. По учебникам истории выходит, что шведы решили напасть на Русь без видимой причины, полные уверенности, что ослабленная татаро-монгольским нашествием, она будет легкой добычей. Ряд историков утверждает, что вторжение шведов вдохновил Римский Папа, который собирался навязать русским католичество. Например, Хитров, автор книги об Александре Невском, вышедшей еще в 1893 году, утверждал, что «конечной целью» похода шведов было «покорение Новгородской земли и обращение русских в латинство». Это не подтвержденное никакими фактами предположение принимается большинством отечественных историков как аксиома. Не случайно, рассказ о событиях 1240 года они начинают сразу с того момента, как шведы разбивают лагерь на берегах Невы. По такой логике историю войны 1812 года надо начинать с Бородинской битвы. Тогда ничто не помешает утверждать, что нашествие Наполеона тоже было вызвано буллами Римского Папы, а его целью было обращение православных в католичество. По счастью, такая грубая фальсификация невозможна, поскольку предыстория наполеоновских войн достаточно хорошо известна, чего не скажешь о событиях, предшествующих Невской битве.

Обходят стороной отечественные историки и вопрос о том, каким военным потенциалом обладала Швеция и, соответственно, какую угрозу она представляла для Новгородской земли. При этом для объяснения причин поражения Руси, к примеру, от орд Батыя подробно описывается численность, вооружение, методы ведения войны, организация монгольского войска. Почему же в описании случившейся всего через два года Невской битвы все эти подробности опущены? Неужели жизнь диких степных кочевников лучше освещена в исторических документах, чем состояние тогдашней Швеции? Разумеется, это не так. Тогда что же пытаются скрыть историки? Чтобы ответить на этот вопрос, давайте разберемся в том, что собой представляла Швеция в середине XIII века, какие отношения были у нее с Русью.

Отношения Швеции и Руси к этому времени имели многовековую историю. Строки пушкинской поэмы «отсель грозить мы будем шведу» весьма точно отражают суть отношений наших предков с северным соседом в Петровскую эпоху. Но не всегда Русь была угрозой для Швеции. Были времена, когда наши далекие предки были так близки, что их называли варяги-русь, подобно тому, как спустя столетия многонациональную Орду стали называть татаро-монгольской. По так и не опровергнутой версии основателями Киевской Руси были варяги. А варягами называли на Руси предков шведов и норвежцев. Какие отношения могли быть у севших в Киеве варяжских вождей с их исторической Родиной? Разумеется, самые хорошие. Вот что по этому поводу пишет Соловьев: у Киевской Руси со Скандинавией была «тесная связь» и «враждебных отношений не могло быть» (СС, т. 1, с. 206). Эта тесная связь проявлялась в том, что первые русские князья имели скандинавские фамилии, варяги составляли костяк их дружин и бок о бок сражались вместе с руссами в походах на Византию.

Однако спустя годы былой симбиоз руссов — викингов сменился враждой. Первое летописное упоминание о нападении шведов на русские владения со времен Рюрика относится к 1164 году, когда шведы попытались захватить Ладогу. Ладожане сожгли посад и затворились в Кремле, послав в Новгород за помощью. С ходу взять одну из первых на Руси каменных крепостей шведы не смогли. Убедившись, что стены Ладоги им не по зубам, шведы отступили, надеясь выманить русских на бой в чистом поле. Ладожане на уловку не поддались, а через пять дней подошла подмога из Новгорода. Новгородское ополчение и княжеская дружина ударили по шведам и нанесли им сокрушительное поражение. Из 55 судов шведы потеряли 43. Согласно сообщению новгородской летописи, из тех немногих, кому удалось спастись бегством, все были раненые. Причины появления шведов на Ладоге летопись не объясняет. Красноречивое молчание летописца на сей счет говорит о том, что для современников это событие не было неожиданностью. Из-за чего же бывшие союзники стали врагами? Во времена викингов будущие датчане, норвежцы и шведы безраздельно господствовали на побережье Балтики. В частности, территория современной Эстонии была зоной влияния шведских викингов, которые обложили данью местных жителей. В отличие от скандинавов, славянские племена Киевской Руси на побережье Балтийского моря не селились. Они осваивали берега рек. Заболоченные прибалтийские леса стали естественной границей расселения восточных славян.

К началу XI века шведы утратили контроль над Прибалтикой. Произошло это из-за того, что в Швеции разразилась гражданская война между христианами и язычниками, которая продлилась целое столетие. Воспользовавшись тем, что шведы были заняты решением религиозных споров, прибалтийские народы перестали платить им дань. Живущие на побережье и островах Балтийского моря племена аборигенов стали промышлять морским разбоем, осмелев настолько, что стали нападать на прибрежные поселения Дании и Швеции. Активным участником набегов на ослабленную гражданской войной Швецию становятся данники Новгорода карелы. В середине XII века карелы предприняли несколько крупных набегов на шведские владения в Финляндии и на остров Готланд. Эти походы карелы совершали из Ладожского озера, выходя в Балтийское море по рекам Нева и Вуокса.

Потерю шведами восточного побережья Балтики относят ко времени царствования короля Олафа Скетконунга (995—1022), дочь которого Ингигерда была женой Ярослава Мудрого. Вместе с ней на Русь приехал ярл Рагивальд, который стал княжеским наместником в одном из городов (возможно, в Ладоге, которую Ярослав подарил своей невесте в качестве свадебного подарка). При дворе Ярослава Мудрого нашел прибежище и норвежский король Олаф Святой, который, потерпев неудачу в обращении своих подданных в христианство, потерял трон и бежал в Киев. Сын Олафа Магнус Добрый был воспитан при дворе великого князя Киевского. Сам Олаф стал у Ярослава «начальником войска, посылаемого для защиты границ» (Соловьев, СС. т. 1, с. 224). Аналогичные функции были возложены и на ярла Рагивальда. У него было три сына, двое унаследовали отцовскую должность, а третий — Стенкиль стал шведским королем (1060—1066). Шведским королем стал и сын Стенкиля — Инге (правил с 1083 по 1110 г.), который тоже получил воспитание при дворе Киевского князя.

Именно под командованием Олафа и Рагивальда русские дружины вторглись в Прибалтику с целью обложить данью аборигенов. Вот ведь исторический парадокс: Ярослав Мудрый принимает на службу шведов, потерпевших неудачу в крещении соотечественников. А обращали они их не в православную веру, а в католическую. Католическое вероисповедание шведских изгнанников не помешало им повести своих православных хозяев на покорение язычников-прибалтов. И православные русские, и католики-шведы пришли к ним совсем не для того, чтобы распространять христианскую веру.

В 1156 году шведский престол занял Эрик Святой, что ознаменовало окончательную победу христианства над язычеством. Хотя Эрику удалось нанести поражение язычникам и утвердить в Швеции христианство, мир в стране так и не наступил. На смену войне религиозной пришла война междоусобная. Эрик был убит датским принцем в 1160 году и посмертно причислен к лику святых. Его считают небесным покровителем шведских королей. После убийства Эрика в Швеции начались войны между претендентами на королевский трон, которые продолжились с перерывами еще много лет. В ходе этих войн шведская знать была практически уничтожена. За столетие в стране сменилось девять королей (один из них, Эрик XI, занимал трон два раза). Никому из них не удалось передать королевскую власть по наследству. Только в 1250 году в Швеции воцарилась первая в истории страны королевская династия Фолькунгов. Ее основателем был сын ярла Биргера Вальдемар (того самого ярла Биргера, которого отечественные историки сделали предводителем шведских войск в Невской битве).

В ходе столетнего междуцарствования в истории Швеции случались времена, когда в результате победы одного из претендентов в стране наступал недолгий мир. Эти передышки шведы использовали для восстановления утраченных владений на восточном побережье Балтики. Первый такой случай представился с приходом к власти первого «короля готов и шведов» Карла Сверкерсона (1161—1167). По словам Соловьева, «при нем не было усобиц, впоследствии чего шведы получили возможность к наступательному движению на соседей» (СС, т. 1, с. 506).

Почему главной целью шведов стала Ладога? Дело в том, что этот новгородский форпост имел ключевое значение. Ладога, расположенная на месте впадения Волхова в Ладожское озеро после постройки на Неве крепости Орешек была единственной преградой на пути из Балтийского моря в Новгород. Именно поэтому Ладога обзавелась каменными стенами на два столетия раньше, чем сам Господин Великий Новгород. Но шведам Ладога была нужна не для того, чтобы использовать ее как плацдарм для захвата новгородских земель. У истерзанной вековой войной страны не было ни сил, ни ресурсов. Шведам нужна была Ладога, для того чтобы положить конец опустошительным набегам карелов на побережье Швеции. Карелы не осмелились бы уйти за море, оставив без защиты свои дома, если бы у них в тылу располагался шведский форпост. Обладая Ладогой, шведы могли бы задержать и разбойничьи шайки новгородских ушкуйников, которые вместе с карелами участвовали в набегах на Швецию.

Потерпев неудачу под стенами Ладоги, шведы попытались восстановить свою власть среди эстонских племен, но с помощью русских эсты отбили нападение (1166 г.). С этого времени до 1240 года нападений шведов на русские владения не отмечалось. Зато Швеция, ослабленная непрекращающимися войнами, продолжает привлекать к себе искателей легкой наживы.

В 1188 году, воспользовавшись тем, что в Швеции вновь разгорелась междоусобная война (за королевский трон боролись сразу три претендента) враги, пришедшие из-за моря, напали на шведскую столицу Сигтуну. По Карамзину, в этом набеге участвовали русские вместе с карелами и эстонцами. Они пришли на судах, убили архиепископа Упсальского, взяли город Сигтуну, «опустошили его, так что он навеки утратил свое прежнее цветущее состояние, и вместе со многими драгоценностями похитили серебряные церковные врата, которыми украсилась Соборная церковь Новгородская» (СС, т. 2—3, с. 401).

Швеции был нанесен страшный удар в самое сердце. Погибла не просто столица страны, но и важнейший торговый центр. Об огромном значении Сигтуны говорит тот факт, что в ней была каменная православная церковь и русский торговый двор, где постоянно проживали купцы из Руси, а немцы называли Сигтуну «великий город». Этот город был известен даже арабам: Сигтуну упоминает арабский географ Идриси (1140-е гг.).

В русских летописях нет никаких сведений о походе на Сиг-туну. В связи с этим Карамзин отмечает то, что наши летописцы, современники этих событий, о них не упоминают, хотя обычно обстоятельно описывают малейшие военные действия. По его мнению, это означает, что участие русских в этом походе было незначительным. Шведские источники пишут о сожжении города язычниками, не конкретизируя их национальной или племенной принадлежности. Но даже если новгородцы не принимали участия в этом и других приписываемых карелам нападениях на Швецию, то они были кровно заинтересованы в том, чтобы карелы такие набеги совершали. Ведь карелы платили новгородцам дань, и захваченные ими у шведов трофеи в качестве дани оказывались в Новгороде. Возможно, именно так в Новгород попали и серебряные ворота из Сигтуны. Впрочем, история появления в Новгороде этих ворот весьма темная. Оказывается, что эти главные (западные) ворота новгородского Софийского собора вовсе не серебряные, а бронзовые. Более того, на воротах, которые в литературе называют «единственным в России произведением романской монументальной пластики», есть портреты его создателей. Из надписи под ними следует, что они были собраны в XV веке русским мастером Авраамом, который поместил свое изображение рядом с портретами немецких литейщиков Риквина и Вайсмута. Так собраны злосчастные ворота русским мастером Авраамом в XV веке из полученных из Германии деталей или это все же военный трофей, захваченный тремя столетиями раньше во время похода на шведскую столицу? Скорее всего то что ворота военный трофей из Сигтуны — легенда. Было бы это так на самом деле, шведы не преминули бы вернуть их на историческую родину, когда в 1611 году они захватили Новгород.

Дальнейшая судьба Сигтуны была намного печальнее, чем судьба похищенных из разграбленной шведской столицы серебряных ворот. После гибели Сигтуны шведы были вынуждены перенести свою столицу на новое место. Сигтуна находилась на берегу озера Меларен. Побережье этого озера Меларен — исторический центр Швеции, ее наиболее развитый и густо населенный район. На одном из островов озера было расположено главное поселение Швеции эпохи викингов — Бирка, а на одной из рек, впадающих в озеро Меларен, расположен другой религиозный и политический центр Швеции — Упсала (именно она выполняла функции столицы после гибели Сигтуны). Именно поэтому берег озера Меларен был главной целью разбойничьих набегов: здесь можно было поживиться богатой добычей. Враги проникали в озеро Меларен по проливу, соединяющему его с Балтийским морем. Чтобы защитить сердце Швеции от нападений из-за моря, шведы построили на острове в проливе, соединяющем озеро Меларен с Балтийским морем, крепость Стокгольм, которая затем стала столицей этого государства. По преданию, Стокгольм основали уцелевшие жители погибшей Сигтуны: по обычаю предков, они бросили в воду бревно и там, где волны прибили его к берегу, основали новое поселение (по-шведски «сток» — бревно, «хольм» — остров). Но основание Стокгольма не решало проблему безопасности Швеции, главную угрозу для которой представляли набеги карелов и новгородцев. Шведская хроника Эрика Олая так описывает те времена: «Карелы и русские тревожили тайными и беспрерывными нападениями королевство Швецию, днем и ночью скрываясь в засаде на пиратских судах между приморских скал и принося нестерпимый вред подданным короля».

Для того чтобы обезопасить Швецию от этих нападений, было два пути. Первый — крестить язычников и тем самым вовлечь их в культурно-экономическую орбиту Западноевропейской цивилизации. Именно поэтому шведы активно и жестко распространяли католичество среди финских племен. Второй — отгородиться от врага «санитарным барьером», перекрыв выходы из Ладоги в Балтийское море. Приступить к решению этой задачи шведы смогли только после того, как в стране решился вопрос престолонаследия и прекратилась междоусобная война, т. е. после 1250 года. Последний крупный поход карелов против шведов отмечен в 1256 году. А к концу XIII века шведы обезопасили себя со стороны карелов. В 1293 году они основали в устье реки Вуоксы крепость Выборг. Но оставалась еще одна водная артерия, по которой карелы и ватаги новгородских ушкуйников могли пройти в Балтийское море, — река Нева. Поэтому следующим шагом стало основание крепости в устье Невы. В 1300 году шведское войско входит в Неву и у ее истоков (по Новгородской первой летописи в устье реки Охта) закладывают крепость Ландскрону — «Венец земли». Постройкой крепости лично руководил регент малолетнего шведского короля маршал Торкель Кнутсон, а в ее возведении участвовали итальянские инженеры. Оставив в крепости сильный гарнизон, маршал отбыл в Стокгольм. Но эта крепость простояла недолго. Уже на следующий год Ландскрона была уничтожена русским войском, которым командовал сын Александра Ярославича Великий князь Андрей Александрович. По некоторым источникам, за эту победу он удостоился прозвища «Невский». Об этом, к примеру, пишет современный биограф Александра Ярославича профессор Юрий Бегунов («Александр Невский», с. 171). Но носил это прозвище князь Андрей недолго. Он скончался в 1304 году. Возможно, это одна из причин того, что спустя столетия прозвище забытого потомками князя незаслуженно приписали его отцу.. Таким образом, до 1250 года серьезных военных экспедиций шведы проводить не могли, и то, что до конца XIII века они не могли справиться с карелами, свидетельствует о том, что Швеция тогда не представляла серьезной угрозы для Новгородской Земли. Но даже когда Швеция набрала сил для того чтобы закрепиться на берегах Невы и Вуоксы, она не пыталась захватить русские города или земли.

Советские историки, поднаторевшие в разоблачении коварных замыслов капиталистического Запада, нашли другое объяснение попыткам шведов обезопасить себя от набегов из-за моря. «Шведские захватчики стремились овладеть берегами Невы и Финского залива, чтобы отрезать Новгород от морского побережья и отнять у русского народа единственный морской путь к странам Западной Европы», — утверждает один из титулованных советских историков, член-корреспондент Академии Наук СССР М.Н. Тихомиров. После прочтения этих строк становится так жалко «русский народ», у которого «захватчики» хотят отнять последнее — «единственный морской путь к странам Западной Европы», так, что хочется плакать. С точки зрения идеологии, заказ партии и правительства академик выполнил успешно. С точки зрения истории и здравого смысла его утверждения абсурдны. Зачем русскому народу морской путь к странам Западной Европы? Во-первых, это Западной Европе нужны русские товары и, следовательно, прежде всего ей необходим морской путь на Русь.

Во-вторых, Западная Европа не позволила бы «шведским захватчикам» «отрезать» дорогу на Новгород. Зачем европейским купцам посредник в лице шведов? Интересы ганзейских купцов требовали безопасного и свободного пути по Неве из Балтийского моря в Новгород. Торговля с Русью — главная причина враждебных столкновений Ганзы с ливонскими городами и Швецией. Торговая контора Ганзы в Новгороде была фундаментом всех остальных контор этого союза купеческих городов Европы. Прекращение торговли с Новгородом означало конец Ганзы. В-третьих, на берегах Невы и Финского залива русские не жили и даже не пытались там закрепиться. Первая попытка Новгорода обозначить свое присутствие на берегах Невы относится к 1323 году, когда новгородцы поставили город «на устье Невы на Ореховом острове» — крепость Орешек. Отечественные историки никак не могут объяснить, почему новгородцы не строили крепостей ни в устье Невы, ни на побережье Финского залива. Нашли даже оправдание такой преступной беспечности — мол, они опасались, что эти крепости может захватить неприятель, и потом трудно будет выбить его оттуда. На самом деле причина совершенно в другом. Само по себе строительство каменной крепости по тем временам — предприятие чрезвычайно дорогостоящее. Даже богатейший город Руси — Новгород до XIV века не имел каменных оборонительных сооружений. Кроме того, построить крепость мало, необходимо содержать ее гарнизон. Поэтому Новгород вел строительство укреплений в первую очередь там, где ему угрожала наибольшая опасность — со стороны Литвы. Со стороны Балтийского моря Новгороду ничего не угрожало, так как крепость на Ладоге надежно защищала от попыток нападения. Строить крепость в устье Невы, для того чтобы контролировать весь водный путь из Балтики в Новгород, не было никакой необходимости. В сохранении режима свободной торговли была кровно заинтересована Ганза, и именно ее флот и финансовые возможности были лучшим гарантом того, что «окно» в Европу всегда будет открытым. Подтверждением этому стало то, что после того как шведы попытались закрыть выход из Невы, построив в ее устье крепость Ландскрону, германский император Альбрехт категорически потребовал от шведского короля обеспечить беспрепятственную торговлю с Новгородом. Шведы вынуждены были подчиниться. Даже несмотря на то, что эта торговля усиливала их противников-новгородцев, которые покупали у немцев оружие и необходимое для его производства сырье, шведский король Биргер Магнусон (1290—1318) заверил и Любек, и германского императора в том, что немецкие купцы могут беспрепятственно плавать в Новгород.

Еще больше оснований для вражды с русскими было у финских племен, которые гораздо чаще, чем шведы, становились жертвами нападений новгородцев и их союзников карелов.

Первое столкновение новгородцев с финскими племенами относится к 1032 году, когда из Новгорода был совершен поход под предводительством некоего Улеба (возможно, так летописец называет сына ярла Рагивальда — Ульфа). Поход был неудачным: по свидетельству летописца, из него мало кто вернулся.

Через десять лет новгородский князь Владимир нанес поражение финскому племени ямь.

В XIII веке в летописях зафиксировано пять крупных походов в Финляндию. В 1122 году новгородский князь Всеволод Мстиславич ходил на ямь. В 1143 году на финнов напали карелы. В 1178 г. карелы напали на ямь, захватили шведского епископа Родульфа, которого увезли к себе и убили.

В 1188 г. ходили на ямь новгородские «молодцы» Вышаты Васильевича и «пришли домой поздорову, добывши полона» (Соловьев, СС, т. 1, с. 622).

В 1191 году состоялся совместный поход карелов и новгородцев на ямь. По сообщению новгородского летописца, «воевали землю их, и пожгли, и скот побили».

В 1227 году отец Александра Невского, князь Ярослав Всеволодович, пошел с новгородцами на ямь. Поскольку в тех местах, где обычно грабили новгородцы, брать у аборигенов было уже нечего, он повел свое войско в ту часть Финляндии, «где никогда еще не бывали россияне; не обогатился в сей бедной стране ни серебром, ни золотом, но отнял у многих жителей самое драгоценнейшее благо: отчество и вольность. Новгородцы взяли столько пленников, что не могли всех увести с собой: некоторых бесчеловечно умертвили, других отпустили домой» (Карамзин, СС, т. 2—3, с. 490).

В 1228 году финны попытались отомстить за это нападение. Придя на лодках в Ладожское озеро, они напали на русские поселения на его берегах. Карамзин пишет по этому поводу: «Россияне думали, что, грозно опустошив Финляндию, они уже на долгое время будут с сей стороны покой иметь, но месть дает силы. Лишенные отцов, братьев и детей и пылая справедливой злобой, финляндцы разорили селения вокруг Олонца и сразились с Посадником Ладожским. Их было около двух тысяч» (СС., т. 1,с. 491).

Ладожане, не дождавшись прихода подмоги из Новгорода, погнались на лодках за ямью, настигли ее, и сражались до наступления ночи. Финны прислали просить мира, но ладожане не согласились. Тогда они перебили пленных и, бросив лодки, попытались уйти лесами, где были истреблены карелами.

Кто мог помочь финнам, «пылающим справедливой злобой», отразить агрессию русских и карелов? Только враги их врагов — шведы.

2

Таким образом, утверждения российских историков, которые обвиняют шведов в том, что во времена Александра Невского они совершили нападение на Русь, некорректны. Если шведы и финны и вторглись в русские земли, что само по себе весьма спорное утверждение, то это был не акт агрессии, а один из эпизодов длительного противостояния, в котором Швецию и финские племена правильнее назвать не агрессорами, а жертвами агрессии со стороны Руси. А попытку шведов закрепиться на берегах Невы следует рассматривать как акт необходимой самообороны, цель которого — защитить свою страну от нападений русских и карелов. Впрочем, как я уже писал, попытки перекрыть выходы в Балтийское море из Ладожского озера Швеция смогла предпринять только в конце XIII века. Во времена Александра Ярославича Швеция, в которой еще не закончилась междоусобная война и не был решен вопрос престолонаследия, была не способна вести завоевательные войны. Она их и не вела. Шведские хроники ничего не сообщают о «Невской битве». Откуда же тогда мы знаем об этом сражении? О Невской битве сообщает только один документальный источник — Новгородская Первая летопись (НПЛ).

Вот что она сообщает: «Пришли свеи в силе великой и муро-мане и емь на множестве кораблей. Свеи с князем и епископами своими, и стали в Неве в устье Ижоры хотя занять Ладогу просто же реку и Новгород и всю область Новгородскую. Пришла весть в Новгород о том, что свеи идут к Ладоге. Князь же Александр не медля, с новгородцами и с ладожанами напал на них, и победил. Была великая сеча свеям. Был убит их воевода Спиридон, а некоторые говорят, что и епископ был убит тоже. Множество врагов погибло. Наполнив два корабля погибшими, они пустили их в море, множество других закопали в яме. Многие были ранены. В ту же ночь, не дожидаясь рассвета, посрамленные ушли. Новгородцев погибло: Костянтин Луготиниц, Гюрята Пинещинич, Намест, Дрочило Нездылов сын кожевника, а всего 20 мужей с ладожанами, или меньше. Князь же Александр с новгородцами и с ладожанами вернулись все здоровы». (Пер. авт.).

Таким образом, летописец сообщает о том, что в составе войска кроме шведов были норвежцы и финские племена. Финнов скорее всего было большинство. Но, по сложившейся в отечественной литературе традиции, будем называть это войско шведским. Командует этим войском князь — военный предводитель, который у шведов носил титул ярл, а не король.

Две другие дошедшие до нас русские летописи этого периода — Лаврентьевская и Ипатьевская о победе князя Александра Ярославича над шведами не сообщают. Больше всего удивляет молчание летописи суздальской земли (Лаврентьевской) о Невской битве. Точнее, в Лаврентьевской летописи рассказ о Невской битве есть, но помещен он под 1263 годом, когда летописец, сообщив о смерти Александра Ярославича, вставляет в летописный текст церковного жития князя. Надо пояснить, что Лаврентьевская летопись написана не ранее 1377 года в Рождественском монастыре города Владимира, где в это же время было создано и «Житие» Александра Ярославича, так что подобное заимствование закономерно. Переписчики даже не потрудились разбить текст «Жития» и вставить эпизод о Невской битве на положенное ему место под 1240 годом. Под этим годом в этой летописи сообщается только о двух событиях: о рождении у князя Ярослава дочери Марии и о взятии Киева татарами. Получается, что для владимирского летописца рождение дочери Ярослава важнее, чем победа его сына над шведами. Но этого не может быть.

То, что составители Лаврентьевской летописи узнают о Невской битве из написанного в соседней келье «Жития», говорит о том, что летописи Владимирской земли, которые легли в ее основу, ничего об этом «подвиге» Александра Ярославича не сообщают. Почему? Ведь это сын Великого князя Владимирского бьет вражеское войско! Или Ярослав Всеволодович так приревновал к ратному подвигу родного сына, что он приказал летописцам не писать о том, что это его наследник с витязями Владимирской земли спасли Русь от нашествия шведов? Что же, история знает и более абсурдные примеры. Но эту ошибку можно было бы легко исправить, когда Александр Ярославич сам стал Великим князем Владимирским. Почему-то он этого не сделал.

Молчание шведских хроник выглядит еще более странно. Ведь если верить российским историкам, то к этому походу на Русь шведы готовилась целых два года, мобилизовав все людские и материальные ресурсы страны. Гибель шведской знати и множества прославленных витязей, бесславное возращение остатков войска на родину не могло остаться незамеченным, если нет официальных документов того времени, то хотя бы в народном фольклоре. Но где он — плач скандинавской Ярославны по погибшим в бесславном походе на Русь воинам? Как это ни странно, но шведы ничего не знают и соответственно ничего не пишут о гибели своего войска в сражении с русскими. Легенды о героях, сложивших головы на берегах Невы, не слагают. Может быть, гордые шведы решили замолчать свое поражение, чтобы скрыть этот позор от потомков?

Именно так обычно и объясняют наши историки отсутствие в шведских хрониках сведений о походе на Русь в 1240 году. Но если бы летописцы писали только о победах, потомки ничего не знали бы, например, о разгроме русских войск в битве на Калке. Ведь победители в этом сражении летописей не вели. Но и НПЛ, и Лаврентьевская, и Ипатьевская летописи описывают это сражение. Потерю стольких князей и простых воинов, столкновение с новым страшным врагом никто и не пытается скрыть. При всем желании сделать это невозможно. Как тогда прикажете объяснить внезапные перемены на княжеских постах? То же самое с авторами шведских хроник. Только им скрыть поражение в Невской битве было бы еще труднее, чем русским летописцам разгром на Калке. Рассмотрим один пример, подтверждающий это. Как утверждали многие российские историки, шведское войско возглавлял национальный герой Швеции ярл Биргер. Он не просто участвовал в сражении, а сражался с самим Александром, который в поединке сразил ярла, «оставил след» («возложил печать») на его лице (легенда о поединке князя с предводителем вражеского войска появилась в «Житии»). Выходит, что прославленный в шведских хрониках полководец, выдающийся государственный деятель всю свою оставшуюся жизнь прожил со страшным шрамом во все лицо? И как же он объяснял происхождение этой раны?

Но ни о какой ране на лице ярла Биргера шведам ничего неизвестно. Может быть, рана и была, но о ее происхождении было запрещено упоминать? Понятно, что Биргеру стыдно было признаться в том, что он потерпел позорное поражение от рук никому не известного юнца и горстки его воинов. Московскому князю Василию, которого ослепил Шемяка, тоже, наверное, не сладко было вспоминать о своем позоре. Однако происхождение своей слепоты он не скрывал, а современники так и прозвали князя — Темный. Так почему же Биргера за рану на лице не прозвали «резаный», «колотьгй», «меченый» и т. д.? Да потому, что с его лицом, а ровно как и с другими частями его тела, все было в полном порядке. Не говоря уже о таком пустяке, как после ранения в голову, нанесенном богатырской рукой могучего Александра, силу которого «Житие» сравнивает с силой библейского Самсона, Биргеру удалось выжить? А он не только не стал инвалидом, а продолжал активную деятельность и даже становится правителем Швеции и долгие годы единолично руководит страной в качестве регента. Более того, под его руководством шведы покарают финские племена.

Биография ярла Биргера, которая написана после его смерти, хорошо известна. И в этом историческом документе ничего нет ни про рану на лице Биргера, ни про то, что он руководил шведами в походе на Русь, ни о том, что такой поход был.

Таким образом, единственный документальный источник информации о Невской битве — запись в НПЛ. Однако новгородский летописец ничего не сообщает ни о причинах вторжения шведов, ни о численности войск противника, ни о ходе битвы. Даже о поединке Александра со шведским полководцем в летописи нет ни слова. Откуда же отечественные историки черпают информацию о деталях этого сражения (и, забегая вперед, отметим, что и о других подвигах Александра)? Из церковного «Жития» Александра Ярославича. Однако любому специалисту в области истории должно быть хорошо известно, что это, мягко говоря, некорректно. С точки зрения академической исторической науки жития святых не являются документом, по которому можно реконструировать исторические события. Еще Ключевский писал что: «Житие не биография, а назидательный панегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии не портрет, а икона» (СС, т. 2, с. 240). «Не все биографические черты в житии суть исторические факты. Жития… сообщают очень мало конкретных данных» (СС., т. 7, с. 75).

В случае с жизнеописанием Александра Ярославича предостережение Ключевского было проигнорировано, и фантастическое произведение о чудесах, якобы совершенных святым князем, стало, по сути, единственным источником, на основе которого и создавали свои «научные» труды биографы Александра Ярославича даже в советское время. При этом нет никаких оснований принимать изложенные в «Житии» Александра Ярославича события за реальные факты. Так, если верить автору его «Жития», то «воинство Божье» пришло на помощь князю в сражении на Чудском озере, и о том, как после сражения на Неве «нашли многое множество врагов, перебитых ангелом Божьим на другом берегу реки Ижоры, где полки Александра не могли пройти».

Такое доверие к «Житию» как историческому источнику может привести к признанию достоверности чудес. Тогда надо признать не только достоверность Невской битвы и Ледового побоища, но и существование ангелов и небесного воинства. Только какое отношение это будет иметь к науке? Однако подавляющее большинство отечественных историков не ставят под сомнения изложенные в «Житии» события.

Они даже игнорируют предупреждение, которое оставил потомкам автор этого «Жития», совсем неслучайно начавшего свое повествование словами: «Я, жалкий и многогрешный, недалекий умом, осмеливаюсь описать житие святого князя Александра…» Так что же получается? На основе фантастической сказки, написанной недалекого ума автором, в России возник государственный культ Александра Невского. Может быть, житие Александра Ярославича исключение из правила и является надежным источником достоверной информации? Нет. Как раз наоборот. Оно грубо искажает даже хорошо известные исторические факты. К примеру, автор «Жития» в начале своего повествования о «подвигах и чудесах князя Александра Ярославича» сообщает, что «этот князь родился от отца благочестивого, нищелюбца и кроткого от великого князя Ярослава…» (или в другой редакции: — «отец милосердный и человеколюбивой, и более всего — кроткий»). Ярослав Всеволодович благочестив, человеколюбив, да еще и нищелюбец?! С таким же успехом можно наградить такими же эпитетами Ивана Грозного или валашского князя Влада Тепеша (того, что стал прообразом графа Дракулы) — тоже, кстати, национального героя и святого.

С биографией отца Александра Невского каждый любознательный читатель может познакомиться, полистав, например, «Историю России с древнейших времен» Соловьева. Первый опыт восхождения во власть был для Ярослава недолгим и плохо закончился. Юного Ярослава отец посадил князем в Южном Переяславле (нынешний Переяслав-Хмельницкий под Киевом). Черниговский князь Всеволод Чермный выгнал Ярослава, а на его место посадил своего сына. Всеволод Большое Гнездо не смог заступиться за сына. Карьеру Ярослав продолжил, помогая отцу в войне Владимиро-Суздальской земли против Рязанского княжества. После победы над рязанцами (1208 г.) Всеволод оставил в Старой Рязани Ярослава в качестве наместника. Неопытному Ярославу не удалось совладать с рязанцами. Город восстал. В ходе последовавшей карательной экспедиции, которую возглавил сам Всеволод, в наказание за неповиновение Старая Рязань была сожжена, а ее жители сосланы по городам Суздальской земли. Как гласит летопись: «И повелел великий князь (Всеволод Большое Гнездо) всем людям выйти из града с имуществом, и когда все вышли, приказал поджечь град». Возможно, именно после этого погрома столица Рязанского княжества больше никогда уже не возродится. Об уничтоженном Всеволодом городе сегодня напоминает лишь кольцо величественных валов высотой до 10 метров и протяженностью 3,5 км, которое указывает на место, где когда-то находился один из древнейших городов Древней Руси. После гибели Старой Рязани столицу княжества перенесли на новое место — в Переяславль Рязанский — туда, где сейчас находится современный город Рязань.

В 1992 году во время раскопок на Старорязанском городище был найден клад: полностью сохранившийся золотой праздничный женский головной убор и множество золотых украшений. Эти украшения в XIII веке стоили целое состояние. Почему эти сокровища были спрятаны? Какая трагедия помешала хозяйке вернуться за своими сокровищами? Этого мы уже никогда не узнаем. Но скорее всего произошло это так: покидая город по приказу Всеволода, одна из самых знатных горожанок спрятала свои украшения. Если клад не дождался своей хозяйки, значит, переодевание в простую одежду не спасло ни ее саму, ни ее родственников от карателей. А если ей повезло, и она осталась жива? На пепелище родного города безымянная княгиня или боярыня смогла вернуться только через четыре года — после того, как в 1212 году новый великий князь владимирский Юрий даровал прощение оставшимся в живых жителям Рязани. Но найти место, где был спрятан клад, было уже невозможно: на месте, где стоял цветущий город с тремя каменными храмами, образовалось поросшее густым бурьяном пепелище, окруженное земляными валами. Точно такое же зрелище представляет собой Старая Рязань и сегодня.

Принято считать, что Старую Рязань уничтожили орды Батыя, которые якобы сожгли ее в 1237 году. Действительно, почему бы не списать на Батыя собственные грехи? Не дед же святого Александра Невского Старую Рязань разрушил, в самом деле?! В Рязани юный Ярослав получил от отца хороший урок того, как надо обращаться с теми, кто противится его воле. И, как свидетельствует его биография, этот урок он усвоил на всю оставшуюся жизнь.

Следующее появление Ярослава на исторической арене связано с Новгородом. В 1212 году умер великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо, тридцать три года правивший северо-восточной Русью. Согласно сложившейся системе передачи наследства, престол наследовался старшим братом, затем его сыновьями. Затем власть переходила ко второму по старшинству брату. При таком раскладе третий сын Всеволода — Ярослав, не имел никаких шансов стать Великим князем. В то время, как его старшие братья Константин и Юрий поделили лучшие уделы — Владимир и Ростов — Ярослав должен был довольствоваться провинциальным Переславлем-Залесским.

В отличие от древних богатых боярских городов Суздальской Земли Ростова, Суздаля, Ярославля и Владимира Переславль был городом молодым и не приносил больших доходов. О скромных финансовых возможностях Переславля свидетельствует тот факт, что в то время в этом городе был всего лишь один каменный храм, да и тот довольно скромных размеров — одноглавый. Таким образом, Ярослава ждала незавидная перспектива: до самой смерти прозябать в Переславле (если, конечно, старшие братья не прогонят). В общем, Ярослав был как третий сын из известной сказки Шарля Перро, которому из отцовского наследства достался только кот.

Так бы и просидел Ярослав всю свою жизнь в Переславле, если бы не случай. Неожиданно освободилось место новгородского князя. В 1214 году княживший в городе с 1208 года любимец новгородцев Мстислав Удалой оставил Новгород и уехал в Галич, сказав на прощание вече: «Суть мы орудия в Руси, а вы вольны в князях» (в переводе Соловьева: «У меня есть дела в Руси, а вы вольны в князях»). О том, насколько велик был авторитет Мстислава в Новгороде, свидетельствует то, что когда он собрал вече и попросил новгородцев пойти с ним в поход, совершенно не затрагивающий их интересы, то они ответили ему: «Куда княже посмотришь, там и мы сложим наши головы».

Вместо покинувшего Новгород «по собственному желанию» Мстислава, новгородское вече приняло решение позвать на княжение Ярослава Всеволодовича. Возможно, новгородцы остановили свой выбор на Ярославе потому, что он был женат на дочери их любимца Мстислава Удалого.

Уже через несколько месяцев новгородцы убедились, что жестоко ошиблись с выбором князя. Прибыв в Новгород, Ярослав, помня свое неудачное княжение в Рязани, занялся укреплением своей власти. Для этого он попытался уничтожить оппозицию в лице сторонников своего тестя — наиболее авторитетных граждан Новгорода. Жестокость Ярослава и попрание им исконных новгородских свобод вызвало в городе массовое недовольство. Не выдержав «испытательного срока», Ярослав был вынужден покинуть Новгород.

События, разыгравшиеся в Новгороде с появлением в городе Ярослава, очень туманно описаны в НПЛ. Крайняя осторожность летописца связана с тем, что уже в то время писать про Ярослава Всеволодовича плохо было смертельно опасно. Запись НПЛ позволяет только догадываться о том, что же в действительности произошло в Новгороде и почему Ярослав после недолгого княжения был вынужден его покинуть.

Соловьев реконструирует эти события так: Ярослав, приехавши в Новгород, схватил двоих бояр и, сковавши, заточил в свой ближний город Тверь; оклеветан был и тысяцкий Якун Намнежич (выборный предводитель городского ополчения — второе после посадника по значимости лицо в городе, человек, в чьих руках было сосредоточено руководство «силовыми структурами»). Князь Ярослав созвал вече, народ бросился ко двору Якуна, дом его разграбили, жену схватили (взяв в заложницы жену тысяцкого, Ярослав обезглавил новгородские «вооруженные силы». — Авт.); сам Якун с посадником пошел к князю, и тот велел схватить его сына Христофора. Но волнение, возбужденное враждой сторон, этим не закончилось: жители Прусской улицы убили боярина Овстрата с сыном и бросили их тела в ров. Такое своеволие не понравилось Ярославу, он не захотел оставаться долее в Новгороде, выехал в Торжок, сел здесь княжить, а в Новгород послал наместника (Соловьев, СС., т. 1,с. 589).

Вряд ли Ярослав покинул Новгород добровольно, недовольный «своеволием новгородцев». Учитывая, что летопись красноречиво молчит о причинах бегства Ярослава, а убитые по его приказу новгородские бояре были вождями просуздальской партии, репрессии привели к тому, что ситуация вышла из-под контроля, и князь вынужден был бежать из Новгорода, опасаясь за свою жизнь. Но это всего лишь версия. Достоверно можно утверждать одно: новгородцы не стали терпеть произвола и изгнали Ярослава, как сейчас бы сказали, за «превышение власти». Для третьего сына Всеволода III это был тяжелейший удар, означавший конец так толком и не начавшейся карьеры. Княжение в богатейшем городе Руси того времени было для Ярослава единственным шансом обойти своих старших братьев — Константина и Юрия. И конечно, возможность свести старые счеты с черниговскими князьями (теми самыми, что изгнали его из Южного Переяславля).

Бегство или позорное изгнание из Новгорода поставило Ярослава перед выбором: или до конца дней прозябать в Переславле, или любыми средствами подчинить Новгородскую Землю своей власти. «Нищелюбец» Ярослав, разумеется, выбрал второе. Не располагая ресурсами для того чтобы подчинить Новгород силой, «кроткий» и «благочестивый» Ярослав задумал уморить новгородцев голодом. «Скоро представился ему благоприятный случай стеснить Новгород и привести его окончательно в свою волю: мороз побил осенью весь хлеб в Новгородской волости; Ярослав не велел пропускать в Новгород ни одного воза с хлебом из Низовой земли…» (Соловьев, СС., т. 1, с. 589).

Новгород всегда зависел от подвоза продовольствия с «низовой земли» (Владимиро-Суздальского княжества). Этим и решил воспользоваться Ярослав, поставив новгородцев перед выбором: он или голодная смерть. На мысль вызвать в Новгороде голод Ярослава натолкнула сама природа. После неурожая осени 1214 года, для того чтобы в Новгородской Земле начался голод, Ярославу достаточно было дать указание остановить подвоз зерна в Новгород. Надо отдать должное изобретательности, не отмеченной среди достоинств Ярослава Всеволодовича автором «Жития», — до него никто из русских князей не додумался оказать давление на волеизъявление жителей Господина Великого Новгорода путем доведения их до голодной смерти.

Запретив подвоз продовольствия в Новгород, Ярослав добился того, что в городе начался жестокий голод. Вот как его описывает Карамзин: «Бедные ели сосновую кору, липовый лист и мох, отдавали детей всякому кто хотел их взять, — томились, умирали. Трупы лежали на улицах, оставленные на съедение псам, и люди толпами бежали в соседние земли, чтобы избавиться от ужасной смерти» (СС, т. 2—3, с. 438).

Голод в Новгороде распространился и на чухонский народ вожан, обитавший в окрестностях Новгорода. Большинство вожан вымерло, другие, спасаясь от голодной смерти, бежали за Нарву, где нашли убежище у своих соплеменников эстов.

Эстонские племена в это время как раз стояли перед судьбоносным выбором, чью сторону принять: немцев (ливонцев) или русских. Трагедия вожан произвела на эстов неизгладимое впечатление. Возможно, именно поэтому в 1214 году эстонцы, принявшие православие, перешли в католичество, а спустя несколько лет католичество восторжествовало на всей территории современной Эстонии. Эсты, населяющие приграничные районы с Новгородом и Псковом, окончательно признали власть Риги, а их земли вошли в состав Ливонии, а не Новгорода, как это могло бы произойти, если бы не голод, организованный «благочестивым» Ярославом. Четверть века спустя, узнав о том, что Ярослав стал Великим князем Владимирским, оставшиеся в живых вожане попросили ливонцев взять их под свою защиту.

В отечественной исторической литературе нет никаких объяснений по поводу того, почему вдруг вожане стали «переветниками» и обратились за помощью к Ливонии. Оно и понятно: ведь тогда выяснится, что господство немецких феодалов и католической церкви, об ужасах которого так много написано, для вожан гораздо меньшее зло, чем власть Ярослава Всеволодовича и его сына Александра.

Говоря о голоде 1214 года, организованном Ярославом Всеволодовичем в Новгороде, нельзя не упомянуть о событиях, которые произошли семнадцать лет спустя. В 1231 году в Новгороде случился страшный пожар. Спасаясь от огня, новгородцы искали спасения в Волхове, где многие из них утонули. Размер трагедии ужаснул современников, для которых городские пожары были, в общем-то, заурядным событием. Очевидцам казалось, что город уже никогда не восстановить. Летописец пишет: «Новгород уже кончился». Этот пожар уничтожил не только строения и имущество, но и запасы продовольствия. На город вновь обрушился голод. Узнав о бедственном положении Новгорода, немецкие купцы доставили в город хлеб, «думая больше о человеколюбии, нежели о корысти, остановили голод; скоро исчезли ужасные следы его, и народ изъявил живейшую благодарность за такую услугу» (Карамзин, СС, т. 2—3, с. 499).

Вот о чем надо писать в учебниках истории, а не о мифических подвигах дутых героев вроде Александра Невского. Посмотрите, что отмечают американцы как важнейший государственный праздник. День одной из побед американской армии над аборигенами? Нет, День благодарения, когда индейцы накормили голодающих колонистов.

Стремление немцев жить в мире со своими русскими соседями никак не укладывается в умозрительные схемы историков западной агрессии. Но это не мешает им доказывать обратное. Даже Льва Гумилева с его непримиримыми оппонентами, авторами книги «Память», объединяет негативная оценка католической экспансии в Прибалтике. Гумилев даже переплюнул их, написав, что «к русским немцы и шведы относились еще более жестоко, нежели к прибалтам. Если, к примеру, захваченных эстов обращали в крепостное состояние, то русских просто убивали, не делая исключения даже для грудных младенцев» («От Руси к России», с. 124). Очевидно, свои познания по этому вопросу Лев Гумилев почерпнул даже не из «Жития», а из еще более далекого от исторической действительности фильма Эйзенштейна «Александр Невский».

Подтверждений того, что «немцы и шведы» относились к русским так, как описывают некоторые отечественные историки, в летописях нет. Зато в них есть записи о том, как русские сжигали деревни эстов и финнов и убивали все живое — не только людей, но и домашних животных. Уничтожали посевы и запасы зерна, обрекая грудных младенцев на голодную смерть. По счастью для Гумилева, прибалтийские народы не вели летописей, а то бы вместо страшилок про зверства немцев и шведов ему пришлось бы выдумывать оправдания зверствам русских. Более того, в отличие от немцев и шведов, которым Гумилев и его единомышленники приписывают убийство русских младенцев, наши предки убивали не только чужих младенцев, но и своих. Свидетельство этого есть, например, у Соловьева: «В 1386 году смоленский князь Святослав Иванович с сыновьями Глебом и Юрием и племянником Иваном Васильевичем собрал большое войско и пошел к Мстиславлю, который прежде принадлежал смоленским князьям и потом был у них отнят литовцами. Идучи Литовской землей, смоляне воевали ее, захватывая жителей, мучили их нещадно различными казнями, мужчин, женщин и детей: иных, заперши в избах, сжигали, младенцев на кол сажали» (Соловьев, СС, т. 2, с. 296). Это далеко не единственный случай убийства русскими детей. Про Ивана Грозного, во время правления которого массовые казни и убийства стали нормой русской жизни, можно было бы и не говорить. Но все же напомню, как, например, во время расправы над Новгородом в январе 1570 года женщин топили в Волхове, привязывая к ним младенцев (Костомаров. Русская история, с. 307). Если русские так обращались с русскими же детьми, то с детьми других народов они и подавно не церемонились. Но подобные факты отечественные историки предпочитают не замечать.

3

Но даже жестокий голод не сломил новгородцев и не заставил их склонить головы перед Ярославом. Вместо того, чтобы идти на поклон к Ярославу, они послали в Галич за своим любимцем Мстиславом. Этот князь принял приглашение и согласился вернуться в Новгород. А «кроткий» Ярослав, так и не добившись от новгородцев любви и покорности путем умерщвления их голодом, начал против них войну, призвав на помощь брата Юрия. В отличие от Ярослава, опытный полководец Мстислав войны не желал и предложил своему зятю решить дело миром. Единственным условием Мстислава было освобождение захваченного Ярославом новгородского пограничного Торжка и освобождение захваченных новгородских купцов. Но Ярослав высокомерно отклонил мирные предложения тестя. На что рассчитывал не имеющий военного опыта Ярослав, начиная войну против Мстислава — лучшего полководца Руси того времени, которого прозвали за победы Удалым? Видимо, Ярослав полагал, что вместе с дружинами Великого князя Владимирского Юрия он легко одолеет Мстислава и его ослабевших от голода новгородцев. Но надежды Ярослава на легкую победу не сбылись: значительная часть Владимирской земли выступила в войне на стороне Новгорода. Дело в том, что война против Новгорода совпала с междоусобной войной между сыновьями Всеволода Большое Гнездо. Причиной этой междоусобицы между братьями стало недовольство Константина (умер в 1218 году) — старшего сына Всеволода тем, как отец распределил наследство. Предыстория конфликта между сыновьями Всеволода такова: при жизни Всеволода только его старший сын Константин получил свой удел, в который вошли Ростов и еще пять городов. По традиции Всеволод должен был передать Константину Великокняжеский трон, а Ростовский удел Константина должен был, в свою очередь, перейти второму по старшинству сыну Всеволода — Юрию. Но Константин не захотел отдавать Ростов младшему брату. Разгневанный неповиновением своего старшего сына, Всеволод нарушил сложившуюся систему наследования и завещал столицу своего княжества Владимир и старшинство в роду своему второму сыну — Юрию (тому самому, что погибнет при неясных обстоятельствах в 1237 году в битве с ордынцами на реке Сить). Узнав об этом решении отца, Константин пришел в ярость. Он решил восстановить свои права на Владимирский трон силой. В войне старших братьев за отцовское наследство Ярослав выступил на стороне Юрия. Новгородцы вместе с Мстиславом Удалым, естественно, выступили на стороне Константина.

В 1216 году противники сошлись на реке Липица в окрестностях Юрьева-Польского. Мстислав в последний раз попытался уладить конфликт миром. «Благоразумный Мстислав еще надеялся отвратить кровопролитие. Послы Новогородские говорили Георгию (Юрию), что они не признают его врагом своим, будучи готовы заключить мир и с Ярославом, если он добровольно отпустит к ним всех их сограждан и возвратит Торжок с Волоком Ламским. Но Георгий ответствовал, что враги его брата суть его собственные; а Ярослав, надменный и мстительный, не хотел слушать никаких предложений» (Карамзин. СС, т. 3, с. 440). Ярослав расценил попытку мирных переговоров, предпринятую его тестем, как признак слабости и заносчиво ответил послам, что новгородцы уподобились рыбе, которая не заметила, как оказалась на суше и испугалась: «мира не хочем, мужи у мене; а далече шли, и вышли аки рыбы на сухо» (НПЛ). Карамзин описывает, как перед битвой суздальские бояре, льстя самолюбию своих князей, похвалялись, что «никогда еще враги не выходили целы из сильной земли Суздальской; что жители ее могли бы с успехом противоборствовать соединенному войску всех Россиян, и седлами закидают Новогородцев» (Карамзин, СС, т. 3, с. 441).

Перед битвой князья Ярослав и Юрий договорились о будущем разделе Руси. Ярослав должен был получить Новгород, а Галицкую землю Мстислава они собирались поделить между собой. Собрав бояр, братья отдают им неслыханный по тем временам приказ: под страхом смерти не брать пленных, а убивать даже тех, на ком будет шитая золотом одежда.

В средние века войны велись прежде всего с целью захвата пленных для продажи их в рабство или получения выкупа. Простой суздальский крестьянин, взяв в плен одетого в шитое золотом платье знатного новгородца, мог получить за него такой большой выкуп, что обеспечил бы себя на всю оставшуюся жизнь. Так что приказ убивать пленных для наших предков такая же нелепость, как для современника прикуривание от стодолларовой купюры, не говоря уже о морально-нравственной стороне этого распоряжения «милосердного и человеколюбивого» Ярослава. По современным нормам международного гуманитарного права этот приказ Ярослава был бы однозначно расценен как военное преступление. По счастью, кровожадным планам Ярослава по отношению к пленным новгородцам было не суждено сбыться. В Липицкой битве войска Юрия и Ярослава понесли сокрушительное поражение.

Ярославу — главному виновнику этой войны совсем не хотелось испытать на своей шкуре участь, которая ожидала бы его противника, в случае если бы он одержал победу. Бросив на произвол судьбы свое войско, Ярослав в панике бежал с поля боя. И бежал так быстро, что загнал четырех коней и лишь на пятом добрался до спасительных стен родного Переславля. В город он приехал в одном исподнем («одной первой сорочке»), бросив по дороге оружие, дорогие доспехи и верхнюю одежду. Брошенные Ярославом доспехи — шлем и кольчугу нашла шестьсот лет спустя (в 1808 году) в кустах недалеко от Юрьева-Польского крестьянка, собиравшая орехи. В действительности жизни Ярослава ничего не угрожало: новгородцы, по словам летописца, «по обычаю дедов» пошли в бой пешие и босиком, а поэтому при всем желании не смогли бы угнаться за удирающим в одной рубахе верхом на коне Ярославом. Прискакав в Переславль, «милостивый человеколюбец» Ярослав, не успев перевести дух, приказал схватить ни в чем не повинных новгородских и смоленских купцов, имевших неосторожность оказаться в Суздальской земле. Сто пятьдесят схваченных по приказу Ярослава новгородцев заперли в тесной избе, где они в страшных муках скончались. Смолян, коих изловили пятнадцать человек, держали в другом месте, и им удалось выжить. Когда войска победителей подошли к Переславлю, Ярослав послал гонцов к Константину, умоляя не выдавать его тестю. Затем и сам приехал к брату, «ударил ему чалом и сказал: Господин, Я в твоей воле: не выдавай меня тестю моему Мстиславу, а сам накорми меня хлебом» (Соловьев, СС, т. 1, с. 596). Осыпав богатыми дарами князей-победителей и их воевод, Ярослав вымолил себе прощение. Он вернул оставшихся в живых купцов и вынужден был возвратить Мстиславу его дочь — свою жену. После этого ему милостиво позволили остаться княжить в Переславле. Позднее Ярослав не раз обращался к Мстиславу с просьбой вернуть ему жену, но все напрасно.

В отличие от хвалебного текста «Жития» классики отечественной исторической науки дают отцу Александра Невского нелестную характеристику. Вот, к примеру, что пишет про Ярослава Карамзин: «Вообще Ярослав не пользовался любовью народною» (СС, т. 2—3, с. 491).

Жадный, трусливый, коварный, мстительный властолюбец и безжалостный убийца, на чьей совести смерти тысяч невинных людей. Человек, для которого хороши все средства для достижения цели — вот объективная характеристика, которую в действительности заслуживает Ярослав Всеволодович. Может быть, «Житие» Александра Ярославича, в отличие от житий других святых достоверно описывает хотя бы внешность князя, изображая его не как икону, а с портретным сходством? Этого можно было бы ожидать: ведь автор «Жития» ссылается на слова очевидцев и сам называет себя участником ряда описываемых событий. Но эти ожидания тоже не оправдываются. Вот как, по авторитетному свидетельству лично знакомого с князем автора «Жития», выглядел Александр Невский: «Ростом он был выше других людей; его голос (гремел), как труба. Лицом он был как Иосиф Прекрасный, которого египетский царь поставил вторым (после себя) царем над Египтом. Сила у него — половина силы Самсоновой. Бог наделил его храбростью римского царя Веспасиана, покорившего землю Иудейскую. Когда Веспасиан хотел напасть на город Иотапату, граждане, ополчившись, вышли, победили его полки, так что он остался один (пред врагами). Прогнав врагов до ворот и взяв город, он с укоризною посмеялся над своей дружиной. «Оставили вы меня одного!» Так и князь Александр Ярославич, побеждая других, сам оставался непобедим».

Некто из западных стран, из числа тех, которые называют себя «слуга Божий», именно Андреяш, пошел, чтобы видеть Александра, подобно тому, как некогда царица приходила к царю Соломону, желая слышать его премудрость. Так и этот Андреяш, увидав Александра Ярославича, и возвратившись к своим, говорил: «Прошел я много стран и народов, но такого не встречал ни между царями, ни между князьями».

У меня, например, сразу возникает вопрос: если таким выдающимся по своим физическим параметрам человеком был Александр, то каковы же были его остальные семь братьев? Да и как же выглядел его отец, внук Юрия Долгорукого — Ярослав Всеволодович, породивший силача «в полсилы Самсоновой»? Был ли он тоже таким силачом, как Самсон, или чуть слабее? Так почему же больше никто из этого богатырского семейства не вошел в мировую историю? Может быть, не уродились такими силачами, как их братец? Кстати, чтобы было понятнее, какой силой был наделен, по версии «Жития», Александр, напомню, что библейский силач Соломон, с которым его сравнивает автор «Жития», однажды убил тысячу вражеских воинов ослиной челюстью. Может быть, Александр, подобно библейскому богатырю, тоже крушил своих врагов ослиной челюстью (точнее, за отсутствием на Руси ослов лошадиной или коровьей)? Не менее любопытно сравнение Александра Ярославича с римским императором Веспасианом. Чем же прославился этот «великий» полководец древности? Если бы не дошедшая до нас книга о том, как римские войска под его командованием жестоко подавили восстание в Иудее, вряд ли вообще что-либо знали об этом человеке, кроме того, что он случайно стал римским императором, положив начало династии Флавиев. Ни в одном военном учебном заведении мира будущих полководцев не знакомят с творческим наследием полководца Веспасиана. Его имя блекнет в лучах славы Александра Македонского или Ганнибала. Почему «Житие» не сравнивает Александра с этими действительно выдающимися полководцами древности?

Книга Иосифа Флавия «Иудейская война», которая увековечила избиение евреев, учиненное римскими легионами под командованием Веспасиана, была широко известна читающей древнерусской публике. Считается, что она способствовала формированию стойких антисемитских настроений на Руси. Дело в том, что ее автор, один из вождей антиримского восстания, предал своих товарищей, которые предпочли смерть римскому плену, поочередно заколов себя мечами. Иосифу, согласно жребию, выпало умереть последним. Но вместо того, чтобы исполнить свой долг чести перед павшими на его глазах боевыми товарищами, он не просто сдался римлянам, но и стал их активным помощником в войне против собственного народа. Евреи прокляли предателя. Зато в Риме так высоко оценили вклад Иосифа в разгром его соплеменников, что за оказанные услуги даже воздвигли ему памятник. В своей книге Иосиф прославил римский род Флавиев, который уничтожил его народ. И в награду сам получил право носить эту фамилию.

Сравнивая Александра с Веспесианом, автор «Жития» невольно заставляет читателя задуматься, не прозрачный ли это намек, что доверять его словам можно в той же мере, что и словам клятвоотступника Иосифа? Впрочем, есть еще одна причина. Автор «Жития» объясняет: Веспасиан «пленил всю землю Иудейскую». Вот оно в чем дело. Римский император подавил восстание в Иудее, и это принесло ему славу в Риме, чем он и воспользовался для того, чтобы стать императором. А Александр Ярославич в 1242 году подавил восстание в Новгородской земле, чем завоевал авторитет в Орде и воспользовался этим для того, чтобы стать Великим князем (потом он совершил еще один подобный подвиг — подавил новгородское восстание 1259 г.). Но в этом случае Александр Ярославич не прославленный полководец, а каратель и интриган. Откровенные преувеличения физических качеств главного героя «Жития» тоже должны были заставить читателя задуматься о достоверности описанных в нем событий. Совершенно очевидно, что портрет, созданный автором «Жития», не имеет ничего общего с тем, как в реальности выглядел Александр Ярославич. Описание Александра как былинного богатыря явно из области фантастики и, следовательно, все остальное, что пишет о нем «Житие», так же «правдиво». Никто из ученых мужей не берет на себя смелость утверждать, что подвиги Самсона, описанные в Библии, — это реальные исторические события, имевшие место в действительности. Почему же тогда описанные в «Житии» чудесные подвиги Александра Ярославича оцениваются не как плод буйной фантазии автора, а как историческая правда?

4

Если Александр Ярославич действительно был такой грозный противник, как описывает его автор «Жития», то как шведы осмелились напасть на него? «Житие» при чину нападения шведов объясняет так: «Услыхал о таком мужестве князя Александра Ярославича король римской области, из полунощной страны, и сказал: «Пойду и пленю землю Александрову». И собрал великую силу и наполнил много кораблей своими полками. С большими силами явился он, пылая духом ратным!» Более абсурдный повод для начала войны и придумать-то сложно — раз противник мужественный, значит, надо пленить его землю! Логичнее было бы предположить, что враги решились идти на новгородские земли, зная, что в городе сидит не опытный и прославленный полководец, а молодой «необстрелянный» князь, с которым им будет нетрудно справиться. Невская битва была полководческим дебютом Александра Ярославича. До нее он не совершал воинских подвигов. Этого факта не оспаривает ни один биограф князя. Поэтому заявление автора «Жития» о широкой всемирной известности Александра, слава о котором дошла даже до «полунощной страны», — заведомая ложь. Спрашивается, что мог узнать король этой самой «римской области» о молодом русском князе, который даже в родном отечестве был в то время мало кому известен?

В русских летописях шведов называют свеями, свеонами, но никак не жителями «полунощной римской области». Почему же историки не сомневаются в том, что автор «Жития» называет так шведов? Логичнее было бы сделать вывод о том, что он указывает на явно мифологическое происхождение вражеского войска (и соответственно сказочный характер сражения).

Но скорее всего автор «Жития» преследует другую цель: переименовывая летописных свеонов (шведов) в «римлян», он добивается того, что событие, по своим масштабам не выходящее за рамки локального приграничного столкновения, приобретает характер глобального мирового конфликта двух миров — православного и католического.

Итак, «Житие» не дает вразумительного ответа на вопрос: почему и с какой целью шведы предприняли военный поход на противоположный берег Балтийского моря. Не для того же, чтобы на самом деле помериться мужеством с Александром?

Не находя объяснений ни в летописи, ни в «Житии», отечественные историки демонстрируют чудеса смекалки, пытаясь объяснить мотивы шведского вторжения. Вот, к примеру, оригинальная по своей глупости версия из советской детской книжки под названием «Книга будущих адмиралов»: «Шведы не могли примириться с тем, что, кроме них, есть народ, который знает мореплавание, умеет строить корабли, сам ведет торговлю с близкими и далекими странами» (А. Митяев. «Книга будущих адмиралов», с. 31). Естественно, что под этим народом автор подразумевает не немцев, господствующих в это время на Балтике, и не итальянцев, чьи корабли заполнили бассейн Средиземного моря, а русских. Интересно, за какие такие заслуги в области мореплавания? Кажется, я знаю. Немцы и итальянцы только по морям плавали. Так каждый может. А ты попробуй протащить лодку волоком по земле между речками, как это навострились делать наши умельцы!

Для советских детей, воспитанных партией и правительством на сказках Аркадия Гайдара, мотивация вторжения в другую страну, основанная на логике «а я вам все куличики поломаю», вполне подходит. А для взрослых? Взрослых уверяют, что шведов подвинула к походу на Новгород «папская булла» (Костомаров), «папские послания» (Соловьев). Правда, текстов этих посланий ни один человек в глаза не видел, из чего можно сделать вывод, что их попросту и не было.

Совершенно непонятно, из чего новгородский летописец сделал вывод о том, что шведы собираются занять Ладогу, Новгород и всю Новгородскую землю. Ведь шведы не совершили никаких враждебных действий: их корабли входят в Неву, подплывают туда, где в нее впадает речушка Ижора, и там останавливаются, вместо того чтобы продолжить путь к цели своего похода. Место, где они остановились, Новгороду не принадлежало. По крайней мере, русские тут тогда еще не жили. В этих краях проживали новгородские данники Ижоры, участники набегов карелов на Швецию. По некоторым предположениям, здесь в те годы существовало ижорское селение, в котором иностранные купцы останавливались для торговли с аборигенами. Русские селиться в этих местах, непригодных для жизни, стали только при Петре I. А ближайшее русское поселение, крепость Орешек, будет основана новгородцами только через восемьдесят три года — в 1323 году.

Может быть, о планах этого похода рассказал кто-то из захваченных в битве пленных? Но летопись не сообщает о том, что новгородцы взяли в плен кого-то из шведов. Похоже, что эти обвинения в адрес шведов летописец выдумал, чтобы оправдать неожиданное нападение на мирно стоящий на берегу Невы шведский лагерь.

О том, для чего потенциальные «захватчики» остановились на берегах Невы и почему они простояли на этом месте целую неделю, ни НПЛ и «Житие» ничего не сообщают. «Вероятно, это был роздых: они намеревались плыть через озеро и достигнуть Ладоги врасплох; прежде всего, следовало взять этот новгородский пригород, а потом вступить в Волхов и идти на Великий Новгород. В Новгороде уже знали о них», — попытался объяснить бездействие шведов Костомаров (Русская история, с. 80). Но как в Новгороде узнали о нападении шведов, которые только собирались появиться «врасплох»? Агентуры при шведском дворе, которая сообщила бы о том, что скандинавы задумали напасть на новгородские земли, в те времена, естественно, не было. Шведы ни на кого не напали, не грабили. Просто стояли лагерем. Может быть, на берегу Невы и Ижоры расположился обыкновенный купеческий караван поторговать с туземцами (особенно, если предположить, что в этом месте действительно было ижорское поселение)? Это объяснило бы и то, почему шведы, вместо того, чтобы продолжать свой поход, так долго простояли на одном месте. И если бы не внезапное нападение дружины Александра, простояли бы там еще. В пользу этой версии говорит то, что шведы установили в своем лагере шатры. Если бы им угрожала опасность или они куда-нибудь торопились, то они не высаживались бы на берег и не обустраивали лагерь, а оставались на своих ладьях. К таким бытовым условиями потомкам викингов было не привыкать. К чему тогда эта ненужная суета и потеря времени и сил для установки шатров? Да потому, что торговать в шатрах гораздо удобнее, чем с борта ладьи. А что еще важнее, для того, чтобы не спугнуть потенциальных клиентов. Времена-то были суровые. Работорговля процветала. Может быть, чужаки пришли не торговать, а грабить и захватывать рабов? Лучше не испытывать судьбу и не подходить близко к их ладьям. А то заманят поближе, а потом набросятся, скрутят, затащат на ладью и увезут на продажу. Тем более, что отличить купцов от воинов в те времена было не просто, ведь они должны были сами постоять за себя и за свои товары на дорогах, где господствовали пираты и разбойники.

Именно маскируясь под мирные купеческие караваны, викингам удавалось врасплох захватить не один город, в том числе и Киев. Согласно легенде, в Киев, где правили Аскольд и Дир, варяги Олега подплыли под видом купеческого каравана. Воины были спрятаны в ладьях. Аскольда и Дира позвали пообщаться с прибывшими в город гостями. Они пришли и были вероломно убиты выскочившими из засады воинами. Что же теперь заставило потомков викингов изменить веками проверенной тактике?

Итак, разбив лагерь и установив шатры, шведы демонстрировали всем, что они пришли с миром. Торговать, а не воевать. Почему же тогда Александр напал на шведов? Летопись не дает ответа на этот принципиальный вопрос. Она только бездоказательно обвиняет шведов во враждебных намереньях. Подозревать можно кого угодно и в чем угодно. Но это вовсе не повод для внезапного нападения.

Если оставить без ответа вопрос о причинах нападения на шведский лагерь, то придется признать, что мирные шведы стали жертвой разбойного нападения со стороны русских. Исправляя оплошность летописца, сочинитель «Жития», не мудрствуя лукаво, предложил сразу два варианта ответа на этот вопрос: пусть читатель сам выбирает, какой ему больше понравится.

Вариант первый — о появлении шведов, собирающихся напасть на Новгород, Александру сообщил крещеный ижорский старейшина. «Был один муж именем Пелгусий, старейшина земли Ижорской. Ему поручено было наблюдать стражу на море. Он принял святое крещение с именем Филиппа и жил среди своих соплеменников, остававшихся в язычестве, богоугодно, воздерживаясь от пищи по средам и пятницам. Поэтому Бог сподобил его страшного видения, о котором мы и скажем вкратце. Пелгусий имел великую веру и надежду на святых мучеников Бориса и Глеба. Увидав неприятеля, он пошел к великому князю Александру Ярославичу, чтобы рассказать ему о силе варяжской и о расположении их стана. Случилось ему стоять на краю моря и наблюдать оба пути. Всю ночь провел он без сна. На восходе солнца ему послышался страшный шум на море — и вот он видит приближающийся насад. Посреди насада стояли святые мученики Борис и Глеб в одеждах багряных; руки их лежали на раменах друг у друга; гребцы в насаде были одеты как бы мглою. И сказал Борис: "Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему великому князю Александру Ярославичу".

Пелгусий, увидав видение и услыхав такие речи святых мучеников Бориса и Глеба, в ужасе затрепетал и стоял неподвижно До тех пор, пока насад не скрылся от очей его. Потом он поспешил к своим, и вот встретил его великий князь Александр Ярославич. С радостью во взоре увидал он князя и рассказал ему одному о том, что он видел и слышал. Великий князь отвечал ему: "Не говори, друже, об этом никому"».

В общем, произошло чудо. Симптоматично, что весть о врагах Александру принес не просто обращенный в христианство абориген, а отличающийся особым религиозным рвением (постится два раза в неделю). Не может не удивлять неадекватная реакция Александра на сообщение Пелгусия. Вместо того, чтобы использовать этот рассказ для того чтобы воодушевить им русское войско, подобно тому, как, например, Жанна д'Арк, рассказами о своих видениях подняла Францию на войну с англичанами, Александр почему-то потребовал, чтобы Пелгусий держал язык за зубами.

Вообще рассказ о видении Пелгусия при всей его патетичности абсолютно бессодержателен. Совершенно непонятно, с чего вдруг Пелгусий решил, что это прибыли враги, а не мирные купцы по своим торговым делам?

Но даже если бы вдруг Пелгусий рассказал князю о шведах, которых он издали в темноте сразу распознал как агрессоров, и о расположении вражеского стана, то толку от этой информации было не много. Пока весть дошла до Новгорода, шведы уже давно могли быть совсем в другом месте. Например, врасплох овладеть Ладогой. Рассказ «Жития» о Пелгусии и его чудесном видении как не соответствующий господствующей атеистической идеологии в советское время был творчески переработан и стал от этого еще глупее. «Александр Ярославич заблаговременно приказал ижорскому старейшине Пелгусию выставить на морском побережье стражу и следить за появлением врага. Стража обнаружила шведов, когда они входили в Неву. Тут же конный гонец был отправлен в Новгород» («Книга будущих адмиралов», с. 33). Никакой стражи, тем более «заблаговременно» выставленной предусмотрительным Александром на морском побережье, не было. Во-первых, по Неве корабли европейских купцов (в том числе и шведских, имеющих в Новгороде постоянный торговый двор с оборонительной каменной башней-донжоном и костелом) шли один за одним. Внешне они никак не отличались друг от друга. Тем более нельзя было сказать, не остановив суда для досмотра, с какой целью они движутся и куда (шведы могли идти на своих старых недругов карелов). Во-вторых, никакой гонец, особенно конный, не опередил бы вражеские суда: он прибыл бы в Новгород едва ли быстрее, чем ладьи шведов.

В отличие от некоторых историков, автору «Жития» понятно, что на основании сообщения Пелгусия о том, что шведы разбили лагерь на берегу Невы, еще нельзя сделать вывод о том, что они замыслили захватить Ладогу или Новгород.

Поэтому он сообщает о том, что в Новгороде узнали о злодейских планах супостатов не только от бдительного Пелгусия, но и от самих шведов. Встав лагерем, «король страны римской», «надмеваясь гордостью, послал послов в Новгород к великому князю Александру Ярославичу с такими речами: «Если только ты можешь сопротивляться, так вот я уже здесь и пленю твою землю».

Собственно говоря, сначала «Житие» сообщает об этом посольстве, а уж потом рассказывает историю про Пелгусия. Получается, что шведские послы прибыли в Новгород раньше Пелгусия. Значит, «ночная стража», «морской дозор» (в зависимости от редакции «Жития») проспала скандинавов. Вообще по «Житию» не ясно, прибыл ли Пелгусий в Новгород или встретил Александра, когда тот уже шел к шведскому лагерю.

Казалось бы, малозначительная деталь. Но если вдуматься, то она говорит о многом. Ведь если Пелгусий спокойно прибыл навстречу Александру вслед за шведским послом, то «захватчики», встав лагерем на берегу Невы, позволяют ижорам беспрепятственно вести разведку их лагеря, вместо того чтобы уничтожить отряды аборигенов до того как они объединятся с русскими.

Версия «Жития» о посольстве заставляет задуматься и над тем, почему шведы проявили такое нерациональное с военной точки зрения благородство и предупредили врага о готовящемся нападении. Варианта два. Первый — это военная хитрость. Шведы заманивают противника в ловушку. Они специально не нападают на ижорский дозор — пусть он доложит, что противник не ожидает нападения. Выставив напоказ свои слабые места, шведы рассчитывают выманить русских из-за неприступных крепостных стен Ладоги в надежде, что они, уверенные в легкой победе, решат первыми напасть на шведский лагерь. Подобный тактический прием успешно применялся во многих войнах. Например, во времена войны 1812 года донские казаки использовали для заманивания противника так называемый «вентерь». В бою под белорусским местечком Мир сотне казаков была поставлена задача: увидев противника, имитировать поспешное отступление, увлекая его за собой. Авангард французов в составе трех уланских полков кинулся преследовать донцов, попал в засаду и был почти полностью разбит. Только немногим удалось спастись бегством.

Да что там донские казаки! Тактика заманивания противника была известна даже первобытным людям. К примеру, ее использовали индейцы сиу и шайены во время сражений с армией США. Так в 1868 году десяти индейцам удалось выманить из-за стен форта Фил Керни отряд под командованием полковника Феттермана. Бросившись преследовать горстку индейцев, солдаты попали в засаду. В последовавшей схватке вооруженные только луками и стрелами аборигены уничтожили кавалерийский эскадрон и роту пехоты регулярной армии США. Это событие вошло в историю США под названием «резня Феттермана». Без всякого сомнения, потомки викингов, которые своими набегами держали в страхе всю Европу, были более искушенными в военной тактике, чем американские аборигены, основным занятием которых была охота на бизонов. Однако дальнейшие события показали, что шведы не только не заманивали русских в ловушку, а сами стали жертвой неожиданного нападения. Ну а если это не военная хитрость, то почему шведы не напали на ижору? Ответ напрашивается сам собой: потому что они пришли не для того, чтобы воевать.

Второй вариант: шведы предупредили своего противника о том, что они собираются на него напасть из рыцарского благородства. Достоинство рыцаря не позволяло напасть на противника внезапно, со спины, не бросив ему предварительно вызов. Как свидетельствуют факты, рыцарская этика часто вступала в противоречие с прагматической необходимостью. Голландский историк Хейзинга обратил внимание на «противоречие между духом рыцарства и реальностью», которое «выступает наиболее явно, когда рыцарский идеал воспринимается как действенный фактор в условиях настоящих войн». «Рыцарские идеалы более препятствовали, нежели способствовали, ведению боевых действий — из-за того, что требования стратегии приносились в жертву стремлению к прекрасному» («Осень Средневековья», с. 109). «Военные соображения и требования тактики большей частью отодвигают на задний план рыцарские представления» (Там же, с. 110). В качестве одного из примеров того, как «рыцарские идеалы постоянно вступают в противоречие с военными нуждами», Хейзинга приводит отказ предводителя французского рыцарского войска, вторгшегося во Фландрию в 1382 году, следовать неожиданным для противника маршрутом: «Если мы не пойдем прямой дорогой, то не выскажем себя воинами, сражающимися за правое дело».

Возможно, шведский вызов русским был проявлением рыцарского благородства из той же серии. Но только эта рыцарская этика стоила шведам многих жизней, потому что их противник был далек от высоких рыцарских идеалов и даже не подумал предупредить о том, что его вызов принят. И вместо того, чтобы так же по-театральному бросить в лицо соперника перчатку, Александр нападает внезапно.

В любом случае посольство в Новгород было безумием. Возможно, именно этот поступок «короля» заставил автора «Жития» высказать предположение о том, что у него не все в порядке с головой: «Войдя в Неву-реку и став у устья Ижоры, он, шатаясь, как безумный, хотел сперва взять Ладогу, а затем-де «заберу и Новгород, и всю Новгородскую область». Но если шведы планировали захватить Ладогу, то им незачем было останавливаться у устья реки Ижоры. Наоборот, они должны были без промедления следовать к своей цели и, используя фактор внезапности, напасть на ладожан. Это был их единственный шанс не повторить неудачи 1164 года, когда ладожане успели запереться в Кремле. Взять штурмом каменные стены Ладоги можно было, только используя огнестрельное оружие, которого в то время еще не изобрели. Поэтому шведы могли захватить Ладогу или в ходе внезапного нападения или, если бы это у них не получилось, путем длительной осады, которая заставила бы гарнизон крепости капитулировать перед лицом голодной смерти. Но осада Ладоги могла затянуться на много месяцев, а полки из Новгорода и союзники-карелы подошли бы на помощь осажденной крепости уже через несколько дней. Кроме того, длительная осада была невозможна и потому, что Швеция находилась слишком далеко, чтобы организовать надежное снабжение своей армии.

Впрочем, биографы Александра Ярославича упускают из вида еще одно обстоятельство: почему шведы не пошли, минуя Ладогу, прямо в Новгород под видом обычного купеческого каравана. Собственно говоря, они так и должны были поступить, если бы целью их похода действительно был захват Новгорода. Зачем надо было тратить силы и время на один из его форпостов? Очевидно, что после падения Новгорода судьба Ладоги и так была бы предрешена.

Однако вместо того, чтобы подойти к Новгороду незаметно и неожиданно напасть, шведы разбивают за две сотни километров от цели своего похода лагерь. И не на скорую руку, а основательно — с шатрами. А по версии «Жития», даже предупреждают русских о своем намереньи завоевать их земли. Комфортно расположившись на стоянке, «захватчики» чего-то беспечно ждут. День, два, три. Костомаров пишет — отдыхают.

Только раз шведы все равно стоят без дела, что ж они не укрепляют свой лагерь? Не роют рвы, не возводят вокруг него стены? Да они вообще не думают о своей безопасности. Находясь на вражеской территории, шведы даже не позаботились об охране своего лагеря. Не выставили караулы. Вообще не смотрели по сторонам. Да и место для стоянки они выбрали самое неудачное — вплотную к густому лесу. Это позволяло русским подкрасться незамеченными и обрушиться так неожиданно, что шведы (если верить Костомарову) даже не успели схватиться за оружие. Слишком уж странно ведут себя шведы. Особенно если учесть то, что они сами же послали в Новгород предупредить о своем нападении, и в любую минуту можно было ожидать появления русского войска! Предположим, что потомки викингов действительно настолько разучились воевать, что не выставили охранения и не укрепили свой лагерь. Но не были же они все, как один слепоглухонемые, чтобы не заметить продирающихся сквозь лесную чащу новгородцев. Да и не могли они раскидать свои мечи и топоры так далеко по кустам, что не успели до них дотянуться, когда это понадобилось. Разве может даже безумный храбрец беспечно спать на краю густого темного леса, из которого в любой момент могут выскочить толпы врагов, не положив возле себя на всякий случай оружие? Куда же девался элементарный инстинкт самосохранения? Да и мечи в те времена стоили так дорого, что по кустам их не разбрасывали.

Непонятно, зачем подвергать себя такому неоправданному риску — высаживаться для стоянки на берег? Что мешало шведам, если они так устали, отдыхать на борту своих кораблей? Наверное, это было куда комфортнее, чем кормить комаров в сыром лесу на болотистом берегу Ижоры. А главное, намного безопаснее в случае внезапного нападения противника. Или шведов так укачало, пока они пересекали Балтику, что они позабыли обо всем на свете, кроме как желания оказаться на твердой суше?

И этому нашли объяснение наши историки: «Высокомерный и самонадеянный предводитель шведов не допускал и мысли, что новгородцы рискнут напасть на него» (А. Митяев, указ. соч.). Но если предводитель не ждал нападения новгородцев, то почему он не пошел в Новгород, а бездействовал среди невских болот? Ждал, пока новгородцы соберутся с силами для нападения? Еще одна важная деталь. Длительная стоянка в одном месте большой массы людей — это не выезд на пикник в небольшой компании. Несколько тысяч человек необходимо было кормить. А чем несколько дней питалось «огромное» вражеское войско, пока им питались голодные местные комары? Вряд ли шведы тащили с собой большие запасы продовольствия. Промышляли охотой и рыбалкой? Таким способом несколько тысяч человек не прокормить. Да и какая охота? Такая масса народа распугала бы всю дичь в округе. Прокормиться шведы могли только за счет местного населения. Поэтому от шведской стоянки в разные стороны должны были немедленно двинуться отряды для грабежа окрестностей. Так поступали военные отряды во все времена. Но шведы, вместо того, чтобы добывать себе пропитание, видимо, упорно постятся, ибо кроме медведей, грабить в этих безлюдных местах было некого. Удивляет и то, что шведы выбрали для своей стоянки такое неудачное с точки зрения обороны место. На схемах отечественных историков шведский лагерь расположен так, что река Ижора находится у скандинавов за спиной (лично я видел только один план, где изображение с точностью до наоборот). Зачем оставлять реку у себя за спиной? Чтобы во время битвы некуда было отступать. Именно из этих соображений князь Дмитрий Донской перешел реку перед Куликовской битвой. Но шведы ведь ни с кем тут сражаться не собирались. Зачем им было ставить лагерь так, чтобы у них в тылу была река? Было бы разумнее и логичнее оставить водную преграду не за собой, а перед. Тогда Александр при всем желании не смог бы неожиданно напасть на шведский лагерь: ведь его дружинникам пришлось бы форсировать реку. А в этот момент шведы легко могли бы перебить горстку новгородцев. А тем, кому посчастливилось живьем добраться до противоположного берега, вряд ли хватило бы физических сил для схватки с поджидающими их шведами. Если бы шведский лагерь был расположен именно так, то для того, чтобы внезапно напасть на него, Александру пришлось бы высадить свое войско, задолго до впадения Ижоры в Неву. Потом его дружина должна была по непроходимым лесам и болотам пройти к Ижоре выше по течению и там, вдалеке от шведского лагеря, форсировать ее. Потом идти вдоль ее берега обратно, пробираясь по болотам и зарослям, к шведскому лагерю. Вряд ли эти маневры могли остаться незамеченными. Кроме того, это отняло бы много времени, а самое главное, сил. Смогли бы русские витязи, даже если все они были богатыри в полсилы Самсона, после такого изнурительного ночного марша целый день сражаться с хорошо отдохнувшими шведами? А что было бы, если в то время, как Александр блуждал по дремучим лесам, шведы тихо снялись со своей стоянки и двинулись бы на Ладогу и Новгород? Могло бы получиться так: Александр нападает на пустые шатры покинутого лагеря, а шведы внезапным ударом легко захватывают оставшийся без защиты Новгород. Но ничего подобного не происходит. Наоборот, вместо того, чтобы успешно завершить начатое дело, шведы как будто специально делают все, чтобы их разбили. Вместо того, чтобы не мешкая идти на врага, пока он не приготовился к отражению нападения, они беспечно стоят на одном месте. Задержались шведы для «отдыха» дней на пять, а то и больше. Давайте посчитаем. До Новгорода по воде почти 400 км. При скорости на веслах около 10 км в час это двое суток пути, если двигаться день и ночь без остановок. Сначала шведский посланец или ижорский гонец должен добраться до Новгорода. Александр собирает свое войско, проводит молебен в Софийском соборе и выступает в поход. Это еще один день. Потом путь к шведскому лагерю. Войско Невского, по мнению, например, Льва Гумилева, состояло из конной и пешей дружины. Если пешие воины прошли весь путь до места сражения на ладьях, то конные вынуждены были двигаться вдоль берега. А берега Волхова и Невы — это не степные просторы вдоль Волги и Дона, а болотистые, покрытые лесом труднопроходимые места, пройти по которым более четырехсот километров быстро не получится. Так что прав автор «Жития»: иначе как безумием действия шведов не назовешь. Почему же шведы расположились именно в этом месте и так и не попытались напасть на Ладогу и Новгород? Чем объяснить их столь странное и иррациональное поведение? Ответ на этот вопрос только один: шведы пришли сюда с той же целью, что и через шестьдесят лет. Не захватывать русские земли, а чтобы помешать карелам и их ближайшим сородичам ижорам по Неве выходить в Балтийское море, чтобы грабить торговые суда и прибрежные районы Швеции. Зачем тратить силы на штурм неприступной Ладоги, если, установив контроль над выходом из Невы, шведы решают проблемы своей государственной безопасности?

Однако такая очевидная причина появления шведов на Неве отечественными историками не рассматривается. Ведь это означает, что агрессорами были не шведы и финны, а новгородцы и их союзники карелы. Даже такой оригинальный мыслитель как Лев Гумилев не смог преодолеть антизападной фобии. Вот что он пишет о «Невской битве»: «Угроза немецко-шведской агрессии стала для Руси очевидной, ее опасность нарастала день ото дня.

В 1240 году шведский флот _ вошел в устье Невы, подошел к месту впадения в нее речки Ижоры и высадил десант, готовый начать наступление на Новгород…

Больших сил Александру собрать не удалось. Со своим маленьким суздальским отрядом и немногими новгородскими добровольцами Александр форсированным маршем достиг Невы и атаковал шведский лагерь» («От Руси к России», с. 124).

Бросаются в глаза нелепости в рассуждениях Гумилева: «десант» и «форсированный марш». Вообще-то десант выбрасывают (высаживают) в зависимости от поставленных перед ним задач, или прямо на вражеские позиции или в тыл противника — за линию фронта, а не за пару сотен километров до него. Допустим, вы планируете захватить, например, Москву. Будете ли вы для этого высаживать десант в районе, скажем, Твери или Нижнего Новгорода? Не лучше ли десантироваться прямо на Красную площадь? Плыли бы шведы сразу в Новгород, там и высаживали бы свой «десант, готовый начать наступление». Нет, «десант» они высаживают в какой-то глухомани. На кого же они там хотели начать наступление, если поблизости никто не живет? Потом, что это за десантники, которые вместо того, чтобы используя фактор внезапности, стремительно обрушиться на врага, не давая ему опомниться, замерли в ожидании, пока русские «форсированным маршем» преодолеют путь от Новгорода и сами неожиданно нападут на «готовых начать наступление» шведов? Ведь, по идее, именно шведы, а не Александр, должны были «форсированным маршем» достичь Новгорода и атаковать его. А почему Александру «не удалось собрать больших сил»? Ведь летопись не сообщает о том, что у Александра было мало воинов. Кроме княжеской дружины, с ним были новгородцы и ладожане. Более того, ничего не мешало Александру собрать большие силы. Чтобы задержать врага на дальних подступах к Новгороду, Александру достаточно было укрепить гарнизон Ладоги. Пока шведы в очередной раз будут топтаться под ее стенами, подвергаясь постоянным атакам с тыла со стороны карелов, он мог спокойно собрать новгородское ополчение и дождаться помощи от родителя. Причем, в этом случае удалось бы избежать кровопролития. Шведы, узнав о приближении новгородско-суздальского войска, попросту покинули бы свою стоянку. Именно так произошло в 1256 году, когда шведы, норвежцы и финны попытались построить город на реке Нарве. Узнав, что новгородцы послали в Суздальскую землю за полками и разослали и по своей земле собирать войско, «неприятель испугался этих приготовлений и ушел за море» (Соловьев, СС, т. 2, с. 156). Вернемся к «маленькому суздальскому отряду и с немногими новгородскими добровольцами» Александра, которые, по версии Гумелева, совершили «форсированный марш» к шведскому лагерю. Трудно представить себе, что после стремительного четырехсоткилометрового марша русские рискнули бы с ходу напасть на полного сил врага, который к тому же значительно превосходил их по численности. Хорошо отдохнувшие шведы легко бы разделались с горсткой воинов Александра, еле волочивших ноги после такого «форсированного марша».

5

Притом что автор «Жития» точно указывает время начала Невской битвы — «в шестом часу дня» (шесть утра), у отечественных историков встречаются совершенно противоречивые данные о том, во сколько начался этот бой. Может быть это несущественная деталь? Не все ли равно, в какое время началось сражение, от которого нас отделяют (страшно представить!) почти восемьсот лет! Нет. Такая путаница в показаниях возникла неспроста. Дело в том, что русские одержали победу в сражении только потому, что им удалось напасть на шведский лагерь внезапно. Именно благодаря фактору внезапности, по мнению историков, горстке воинов Александра удалось разбить «огромное войско» «короля страны Римской». А внезапность нападения во многом зависит от времени начала атаки. Очевидно, чтобы застать врасплох врага, надо атаковать его на рассвете, когда он сладко спит. «Житие» и вслед ему Соловьев называют время атаки — шесть часов. Но если вдуматься, то версия о том, что Александр напал на шведов на рассвете, выглядит весьма сомнительно. Предположим, что русские действительно обрушились на врага в шесть утра. Что это значит? А то, что в кромешной темноте им надо было проделать марш по лесам и болотам, не выдав при этом противнику своего присутствия и не заблудиться, а точно выйти к его лагерю. Любой, кому доводилось оказаться в незнакомом лесу ночью, поймет, как это непросто. А ломаемые сухие ветки, а громыхающие доспехи? А спотыкающиеся в кромешной темноте и падающие увешанные железом воины? Ну а птицы, которые должны были при этом устроить настоящий гвалт и разбудить даже спящего мертвым сном? Возможно, учитывая именно эти обстоятельства, некоторые историки сочли версию «Жития» об утреннем нападении мало реальной и перенесли начало сражения на более позднее время. У Костомарова сражение началось «часов в одиннадцать утра», когда «новгородцы неожиданно появились перед шведским лагерем». Определенная логика в таком сдвиге по времени есть. Костомаров, видимо, рассуждал так: разгар дня, в лагере кипит жизнь, шум, гам, дрова рубят, медовуху квасят, песни поют. В таком гвалте на шум в лесу шведы действительно могли не обратить внимания. Правда, и здесь любая случайность могла выдать новгородцев прежде времени. Например, какой-нибудь викинг, затаившийся в кустах по большой нужде, мог заметить изготовившихся к броску врагов, преждевременно облегчиться и поднять тревогу.

А в уже упоминавшейся «Книге будущих адмиралов» бой вообще отнесли ближе к вечеру, «три или четыре часа дня». Наверное, несостоявшийся адмирал решил, что у шведов в это время был послеобеденный «тихий час», и поэтому именно это время наиболее подходит для внезапного нападения.

Только как ни манипулируй цифрами, все равно получается, что внезапно напасть на шведский лагерь было невозможно. Даже если вслед за историками предположить, что шведы не выставляли караулы, не укрепили свой лагерь и не воспользовались для его защиты от нападения очевидными преимуществами местности.

Но самая главная слабость версии «Жития» о том, что сражение началось на рассвете, — это то, что, по его утверждению, «Невская битва» длилась весь день, так как летопись однозначно указывает, что шведы покинули поле боя только ночью («в ту же ночь, не дожидаясь рассвета, посрамленные ушли»). А если противники сражались с раннего утра до позднего вечера, то это означает следующее: Александру не удалось реализовать фактор внезапности, и силы сторон были равны, то есть шведов было не намного больше, чем новгородцев. Действительно, реализовать преимущества внезапного нападения и нанести поражение во много раз превосходящим силам шведов воины Александра могли при одном условии — шведы в панике бежали после начала атаки русских на их лагерь. Тогда сражение могло проходить по той же схеме, как во время Липицкой битвы, в которой был разбит отец Александра Ярослав Всеволодович. Только при таком развитии событий небольшой отряд Александра с минимальными потерями мог разгромить значительно превосходящее по численности вражеское войско. На том, что шведское войско превосходило по численности дружину Александра, настаивает и НПЛ («в силе великой»), и «Житие» («наполнил многие корабли полками своими»). Не ставят под сомнение это и отечественные историки.

В отличие от шведов, которые даже не позаботились об обороне своего лагеря, суздальцы в битве при Липице занимали очень удобную для обороны позицию — они основательно укрепились на вершине холма. Внезапно на их лагерь напасть было невозможно. Новгородцы и смоляне и не пытались это сделать. Они просто смело пошли в бой, «посметавши с себя порты и сапоги, ударились бежать босые на врагов». Придя в ужас от этой психической атаки противника, суздальцы, бросив свои позиции, на которых они легко могли бы обороняться, в панике бежали. Тут-то их, говоря словами летописца, «пожали как колосья». В результате войско Ярослава Всеволодовича было разгромлено. Потери новгородцев в этом бою по сравнению с потерями суздальцев были ничтожны — 1500 к 1 (если верить Новгородской летописи). Но между Липицкой и Невской битвой есть принципиальная разница: в битве при Липице силы сторон были примерно равны. При подавляющем численном превосходстве войск Ярослава над новгородцами такой исход битвы был невозможен — вряд ли суздальцы побежали, увидев, что их атакует горстка босых новгородцев. Да и новгородцы в этом случае не решились бы на такую авантюру, как атака на укрепленный лагерь численно превосходящего врага.

Можно предположить, что Александру удалось задуманное: от неожиданности врагом овладела паника, и шведы, думая, что атакованы большим войском, в панике бежали. Но куда надо было бежать, если за спиной у них была река? Только на свои корабли, где пешие и конные русские воины достать их никак не могли. То есть, никакого избиения бегущего врага как при Липице не получилось бы. Укрывшись на своих судах, противник быстро пришел в себя, трезво оценил ситуацию и, придя к выводу, что на его стороне численное превосходство, перешел в контратаку. Вот если бы Александр нападение на суше подкрепил атакой русских кораблей, то шведам действительно пришлось бы туго. Спастись на ладьях им бы уже не удалось. Скажем, пешая и конная дружины отсекают шведов от их кораблей, а в это время русские ладьи атакуют скандинавские дракары (корабли-драконы) и берут их на абордаж. Но ни в летописи, ни в «Житии», ни в позднейших реконструкциях Невской битвы нет ни слова о том, что в этом бою русские использовали свои корабли. Странно, как на это явное противоречие не обратил внимания ни один исследователь. Шведы были на кораблях. Русские тоже пришли к месту битвы не пешком. Почему же тогда ладьи русских не использовались для удара по шведским судам? Почему они не вступили в бой, для того чтобы помешать шведам укрыться на судах, а шведам, которые были в ладьях, придти на помощь атакованным на суше товарищам? Но «великий полководец» Александр, имея в своем распоряжении лишь горстку бойцов, позволяет себе непозволительную в этой ситуации роскошь — не использовать в бою такую силу, как боевые ладьи. Нет, господа, человек, придумавший историю про Невскую битву, явно чего-то не додумал. Видимо, слишком далек был от военного дела.

Но поскольку сражение длилось весь день (с шести утра до ночи, когда шведы, похоронив погибших, погрузились на суда и ушли), противник после внезапного удара дружины Александра не побежал, а наоборот, стал упорно сопротивляться. Это подтверждают и данные о потерях новгородцев — 20 человек, в два раза больше, чем в Липицкой битве. Что же из этого следует? А вот что: если шведов было намного больше, чем воинов Александра, то каждому русскому приходилось вести бой одновременно с несколькими противниками. Рукопашная схватка скоротечна. Она длится не больше нескольких минут. Чтобы убедится в этом, достаточно посмотреть боксерский поединок: три минуты боя — и у любого богатыря силы на исходе. Бой мог Длиться долго, только если войска противников вступали в бой постепенно, отряд за отрядом. Скрестившие оружие или погибают на месте, или, понеся огромные потери и окончательно обессилев, покидают поле сражения. Их место занимают свежие бойцы. Именно так, к примеру, было в Бородинской битве. Это грандиозное сражение тоже продолжалось с шести утра до позднего вечера, и при этом многие подразделения в бой так и не вступили. Так же могла проходить и Невская битва, но, при одном условии: если бы вслед за первым ударом Александр ввел полки правой и левой руки по флангу, а потом нанес удар засадным полком. Но, по «Житию», у Александра не было никаких полков — только одна «малая дружина». Единственно возможное решение в такой ситуации — нанести удар всеми имеющимися у него силами. В этом случаи сражение должно быть скоротечным. До вечера бой мог продолжаться только при одном условии: шведы бежали, и новгородцы преследовали их до тех пор, пока не стало темно.

Но поскольку шведы, согласно летописи, покинули поле боя только вечером, предварительно похоронив павших, то, следовательно, они не побежали. Тогда картина боя должна быть такая: после некоторого замешательства, вызванного неожиданным нападением, шведы должны были реализовать преимущества их подавляющего численного превосходства над русской дружиной. В этом случае есть только два варианта дальнейшего развития событий: или русские обращаются в бегство, или гибнут на поле боя. Это не гипотетическое предположение, а подтвержденный многочисленными примерами из истории войн факт. Например, точно такой же подвиг, какой приписывают Александру Ярославичу, попытался совершить в Ливонскую войну «лучший воевода ливонский» (Соловьев, СС, т. 3, с. 549) ландмаршал Филипп Белль. Он решился напасть врасплох со своими воинами на двенадцатитысячное русское войско под начальством князя Барбашина «в надежде, что нечаянность уравняет силы, но обманулся: весь отряд его был истреблен, сам Белль с одиннадцатью командорами и ста двадцатью рыцарями попался в плен» (там же). Точно такая же судьба должна была постигнуть переоценившего свои силы Александра.

Таким образом, если шведов было намного больше и они не побежали, а наоборот, оказали упорное сопротивление, то бой должен был закончиться уже через несколько минут отступлением новгородцев или их уничтожением. Если же схватка продолжалась несколько часов на одном месте, то это означает только одно: силы сторон были равны. Из этого вывод: если отряд Александра был небольшим, то и шведов было так же мало. Какую угрозу мог представлять для Ладоги, а тем более для Новгорода, небольшой шведский отрядик?

Но если оба отряда были небольшими, бой тоже должен быть скоротечным. Длиться несколько часов, тем более целый день, он мог, только если в схватку вступили не все сразу, а частями. То есть несколько русских «неожиданно» выбегали из леса и нападали на нескольких шведов. Потом, когда поединок заканчивался, все повторялось, и так много раз в течение всего дня. Такого удивительного сражения в истории человечества ни разу не было. Не думаю, что «Невская битва» была исключением.

Таким образом, сообщение Новгородской летописи о «Невской битве» содержит внутренние противоречия, вызывающие глубокие сомнения в достоверности описанного события.

6

Если не ставить под сомнение каноническую версию о значительном численном превосходстве шведов, то возникает вопрос: кто же так «умело» руководил их войском, что их разгромила горстка русских во главе с неопытным полководцем? Ни летописец, ни «Житие» не называют ни одного имени. Только должности. Летопись: «князь», «воевода», «епископ». «Житие» (первая редакция): «король», «королевич», «воевода».

Если летописец утверждал, что шведами руководил «князь», то непонятно, почему он не называет его имя, хотя не забывает сообщить имя погибшего шведского воеводы. «Житие» называет предводителя вражеского войска уже не «князем», а «королем». Участие в сражении «короля» повышает значение победы Александра в «Невской битве». Вот только теперь ученые мужи ломают головы, кто же был этот незадачливый шведский «король». Реальной королевской власти в те годы в Швеции еще не было. Номинально королем Швеции в то время числился Эрик XI. Многие наши историки приписывают авторство этого похода ярлу Биргеру, который шведским королем никогда не был. Вот его сын — тот стал королем (Вальдемар I), и Биргер был регентом во время его малолетства. Но случилось это только в 1250 году, то есть через десять лет после «Невской битвы». Кроме того, Биргер стал ярлом только в 1248 году, и, согласно жизнеописанию Биргера, он никогда не воевал с русскими, а весь 1240-й год провел в Швеции. Предположим, что шведские летописцы, чтобы не портить биографию национального героя, не стали упоминать столь неприятный инцидент из его биографии. Но почему автор «Жития» не знает, как звали шведского короля, возглавившего поход на Новгород? Как он, человек, записавший этот сюжет со слов самого Александра Ярославича и его дружинников («это все слышал от господина своего князя Александра Ярославича и от иных, участников той сечи»), мог не знать того, что должен был знать по определению: имя короля Швеции, организовавшего поход на Русь? Не говоря уже о том, что, по «Житию», этот шведский король отправил послов к Александру со словами: «Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою»! Может быть, шведские послы, увидев Александра, потеряли дар речи и напрочь забыли имя своего короля? Пусть будет так. Но есть еще родной брат Александра, Андрей, который несколько лет (в 1251—1255 годах) скрывался в Швеции от татар и своего старшего брата. За время своего изгнания он наверняка должен был встретиться с ярлом Биргером, другими ветеранами «Невской битвы» или услышать шведскую версию этих событий. По возвращении Андрея на Русь, имя предводителей шведского войска должен был узнать столь информированный и приближенный к княжеской семье человек, как автор «Жития».

Еще более странно то, что сам Александр Ярославич запамятовал имя короля шведов, с которым он, по версии «Жития», лично сразился в «Невской битве». Это уже противоречит всем законам жанра. Русские летописцы никогда не забывали увековечить имена поединщиков. Взять хотя бы хрестоматийный пример Пересвета и Челубея. Чем сильнее и известнее поверженный противник, тем больше честь победить его в честном рыцарском поединке. Такая победа могла бы стать одним из главных эпизодов биографии Александра. Почему же автор «Жития» упускает такой подходящий случай прославить в веках Александра Ярославича? Не допусти он такой оплошности, сейчас бы в школах дети учили про то, как Александр Невский победил в поединке самого шведского короля. Почему же он не назвал имя «короля», которому Александр «возложил печать на лицо острым копьем»? Потому что текст «Жития» писался спустя столетия, когда имена шведских королей XIII века на Руси были забыты. Потому что ни с каким королем Александр не дрался, а сам этот эпизод был заимствован из «Жития» псковского князя Довмонта.

Надо сказать, что историкам так и не удалось выяснить ни одного имени предводителей шведского войска в битве на Неве. Никто не сомневается в том, что шведский король в походе на Русь не участвовал. Первоначально господствовала версия, что шведами командовал ярл Биргер. Но от нее пришлось отказаться в силу ее полной несостоятельности. Теперь командиром шведского отряда называют «королевского военачальника ярла Ульфа Фаси» (Скрыльников). Ульф Фаси, действительно, в отличие от Биргера, был ярлом в 1240 году. Но ярл — это не король, а скорее, тот, кого летопись называет «воевода». Потом кроме «короля» в ранней редакции «Жития» упоминается некий «королевич» (сын шведского короля?), которого почему-то несут на руках на борт судна. Причем из текста «Жития» непонятно, почему «королевич» утратил способность самостоятельно передвигаться. То ли это результат его поединка с Александром, то ли он изначально не мог передвигаться самостоятельно в силу неизвестных автору «Жития» причин.

В отличие от «Жития» новгородский летописец называет имя шведского воеводы, погибшего в этом бою. У воеводы было простое скандинавское имя — Спиридон. По «Житию», имя Спиридон носил Новгородский владыка, благословивший Александра на битву. Какая-то каша получается. И недолго прийти к выводу, что новгородский владыка оказался врагом народа и агентом шведской разведки в звании воеводы. Не менее запутанная картина вырисовывается с составом русского воинства. Согласно НПЛ, Александр идет на шведов с жителями Новгорода и Ладоги. В «Житии» же с точностью до наоборот: из-за того, что князь спешил выступить в поход, многие новгородцы не успели присоединиться к нему. Так с кем же разбил шведов Александр?

О численности русского войска в первоисточниках тоже нет ни слова. Заметим, в отличие от «Жития» летопись не пишет о том, что у Александра было мало воинов и что он выступил против шведов с одной своей «небольшой дружиной». Что тоже очень странно. Какой бы блестящий был полководческий гений Александра, если бы было известно, что он всего лишь с сотней воинов разбил огромное войско. Да и новгородцы или суздальцы вряд ли бы оставили без внимания такой исключительный подвиг своих земляков. Наверняка передавали бы из поколения в поколение легенду о том, как горстка их предков победила огромные полчища врагов. Но люди называющие себя очевидцами и участниками событий, со слов которых пишется «Житие», почему-то ничего не знают о том, сколько русских было в «небольшой дружине» Александра. Так много, что не получилось сосчитать? Или тот, кто писал о «Невской битве», не знал, сколько воинов в дружине новгородского князя? Что, нельзя было спросить об этом у самого Александра? Ведь не забыл же он имена героев и число погибших (пусть приблизительно) в Невской битве. Разрешить этот парадокс, можно только признав, что «Житие» писалось не менее чем через полтора века после этих событий, а не сразу после смерти Александра Ярославича, как это утверждают историки. В таком случае, неосведомленность автора «Жития» вполне объяснима. Откуда ему знать подробности событий, которые были от него так же далеки, как от наших современников, к примеру, Крымская война?

Примечательно, что Александр, по версии «Жития», ничего не сообщает своему отцу о грозящей опасности и действует на свой страх и риск. «Скорбно же было слышать, что отец его, князь великий Ярослав, не знал о нашествии на сына своего, милого Александра, и ему некогда было послать весть отцу своему, ибо уже приближались враги», — сообщает «Житие».

Конечно, была своя логика в том, чтобы воспользовавшись медлительностью шведов, неожиданно напасть на них. Но почему при этом не послать одновременно гонца во Владимир к Ярославу, чтобы он собирал русские полки? Почему, пока Александр движется навстречу врагу, не начать мобилизацию новгородского ополчения? Ну а если бы шведы разбили наскоро собранный отряд Александра? Тогда в случае неудачи предприятия Александра они действительно могли неожиданно появиться прямо в Новгороде, жители которого не только ничего не знали о приближении врага, но и остались без военного командования и княжеской дружины.

Для чего новгородцы приглашали князя? Чтобы он защищал их город. Князь свой пост самовольно оставил. Что полагается в военное время за самовольное оставление своего поста? Смерть. По сути, этот эпизод характеризует Александра как человека, думающего не об интересах Отечества, а о своей личной славе. Он поступил так же, как за двадцать лет до этого князь Мстислав Удалой во время битвы при Калке. Безрассудные действия Мстислава, который в надежде, что вся слава победителя достанется только ему, бросил свою дружину в атаку на татар, не предупредив других русских князей, стали тогда одной из главных причин поражения русского войска. Но только в отличие от никому не известного Александра Мстислав был прославленный воин, за плечами которого были десятки выигранных битв. А на что рассчитывал Александр, ставя на карту жизнь своих воинов и судьбу нанявших его на службу новгородцев? На силу «Святой Троицы», как об этом пишет «Житие»?

Зато, если предположить, что Александр нападал не на стоянку шведского войска, а на лагерь мирных шведских купцов, то понятно, почему он поступил именно так: чем меньше участников, тем большая доля каждого в захваченной добыче. Если предположить, что русские напали на стоянку купцов, то это объясняет и то, почему шведы так долго стояли на одном месте, почему не укрепили лагерь, не успели схватиться за оружие. Они пришли не воевать, а торговать. Возможно, далее события развивались так: ижоры захотели шведских купцов ограбить. Но побоялись, что сами не справятся и попросили помощи у Александра.

7

Выдать заурядный грабеж за событие исторического масштаба — задача не простая даже для очень талантливого писателя. Автор «Жития», по его собственным словам, таковым себя не считал. И все же он берется описать картину сражения, о котором ему ничего не известно. Все, чем мог воспользоваться автор «Жития» в качестве исходных данных, — сообщение новгородского летописца, в котором нет деталей, позволяющих реконструировать ход сражения. Поэтому, дополнив описание битвы подробностями, автор «Жития» уточняет, что они стали известны ему непосредственно от участников сражения. На основе этого отечественные историки делают вывод, что «Житие» написано сразу после смерти князя Александра Ярославича, когда еще были живы участники «Невской битвы». Как показывает дальнейший анализ, в трезвом уме и здравой памяти реальные участники сражения такого рассказать не могли, из чего следует, что никакими дополнительными документальными источниками, не дошедшими до наших дней, автор «Жития» не располагал. Также, разумеется, ни с кем из участников событий лично он не беседовал: все очевидцы давно уже умерли. Поэтому все подробности, дополняющие первоначальный летописный текст, — это плод фантазии автора «Жития», цель которых изобразить «Невскую битву» как одно из чудес, подтверждающих святость князя Александра Ярославича. Описание «Невской битвы» в «Житии» начинается с рассказа о подвигах самого князя Александра Ярославича. Какие подвиги может совершить такой богатырь, как князь Александр, на поле брани? Сразить бесчисленное множество врагов и победить их предводителя. Автор «Жития» буквально это и пишет: «и была сеча великая с римлянами, и перебил их князь бесчисленное множество, а на лице самого короля оставил след острого копья своего». Шведский король, как известно, в этом походе не участвовал. Кого же пометил Александр? С легкой руки Костомарова, место шведского короля занял ярл Биргер: «Сам Александр нагнал Биргера и хватил его острым копьем по лицу» (Русская история, с. 80). Вообще-то, «хватить» убегающего Биргера проще было не по лицу, а пониже спины. Другое дело, если шведский предводитель не бежал с поля боя как отец Александра в битве при Липеце, а смело рванулся вперед навстречу Александру, чтобы сразить его, и обезглавив русскую дружину, переломить ход сражения. Тогда он действительно мог получить копьем по лицу. Интереснее другое. В некоторых редакциях «Жития» удар предводителю шведского войска Александр наносит мечом. Невнимательность авторов различных редакций «Жития» выдает в них людей, страшно далеких от воинского ремесла: им что меч, что копье. Казалось бы, не велика ли разница, чем нанес удар Александр, копьем или мечом? На самом деле момент принципиально важный. По «Житию», Александр обладает богатырской силой. Следовательно, если бы он нанес удар мечом по голове, то «шведский король» шрамом бы не отделался: его голова должна была слететь с плеч или расколоться как пустой орех. То есть после такого удара он живым уйти с поля боя не мог. Другое дело, если поединок был на копьях. Можно допустить, что удар копьем прошел вскользь, и швед действительно отделался только шрамом. Поединок на копьях, с точки зрения читателя, выглядел очень по-рыцарски: Александр сразился с противником прямо как на модных в то время в Европе рыцарских турнирах. Очень выигрышный момент с точки зрения образа Александра как благородного рыцаря. Даже Рерих, вдохновленный этим сюжетом, нарисовал картину, на которой изображен поединок Александра со шведским витязем. На ней Александр на белом коне, в сияющей броне и пурпурном плаще сошелся на копьях с противником в полном рыцарском облачении, в шлеме со страусиными перьями. В действительности, если сражение происходило именно так, как его описывают наши историки, ничего похожего на такой рыцарский поединок произойти не могло. Если русские напали внезапно, ранним утром, то «шведский король» не успел бы облачиться в доспехи. Он должен был выбежать из своего шатра босой и в одном исподнем. Его лошадь испуганно мечется по лагерю. Никто ее не ловит, так как вокруг идет беспощадная резня, а спасение можно найти не в седле, а только на борту корабля. Так что в реальности должен был произойти не поединок, а сцена, напоминающая эпизод из фильма Хичкока: раздетый «шведский король» бежит что есть мочи по направлению к кораблю, сверкая голым задом, а его настигает Александр на лихом коне, в сияющих доспехах, в развевающемся пурпурном плаще с копьем наперевес.

В ряде редакций «Жития» Александр разит «шведского короля» мечом. Эпизод не менее фантастический, чем версия с поединком на копьях, но очень важный для понимания того, что он является цитатой из «Жития» другого святого — псковского князя Довмонта. «Житие» почитаемого в Пскове, до его присоединения к Московской Руси, князя Довмонта (псковский князь с 1266 г. Умер в 1299 г.) содержит эпизод, практически полностью совпадающий с тем, как в «Житии» Александра Ярославича описывается «Невская битва». «Услышал магистр рижский о мужестве и храбрости благочестивого князя Тимофея, собрав множество воинов и ополчившись с силою тяжелой, тоже решился на войну: воду покрыл множеством кораблей и сушу — конями с вооруженными всадниками и таранами… Блаженный же князь еще раньше распустил множество воинов своих и теперь, не дождавшись большого полка новгородских воинов, кого нашел, тех и взял с собою… Затем же вынул меч свой и решительно напал с малой дружиной на язычников… и самого магистра в лицо сильно ранил сам. Оставшиеся же немцы подобрали убитых своих и корабли наполнили свои; страхом великим объяты, бежать устремились восвояси».

Таким образом, этот отрывок из «Жития» Довмонта практически слово в слово повторяет описание битвы на Неве в «Житии» Александра. Довмонт так же выступил с малой дружиной, так же сразился с предводителем врагов и ранил его в лицо; противник бежал, погрузив убитых на корабли. Объяснить такое количество совпадений никак, кроме прямого цитирования в одном из житий текста другого, невозможно. Наши историки нашли объяснение и этому парадоксу. Так, признанный авторитет в области исследования древнерусской литературы академик Дмитрий Лихачев пишет о том, что это «особенности поведения святого Александра Невского механически переносятся» из его «Жития» в «Житие» псковского князя Довмонта («Повести Древней Руси», с. 13).

Если спустя столетия доказать, кто у кого украл сюжет сложно, то для современников это было очевидно. Автор «Жития» Александра не мог допустить того, чтобы его труд был точной копией жития другого святого. Чтобы избежать обвинений в плагиате, он дополняет украденный эпизод поединка описанием подвигов в «Невской битве» «шести храбрых мужей». Подвиги получились настолько надуманные, что с головой выдают сочинителя как человека сугубо штатского, никогда не державшего в руках оружия тяжелее гусиного пера. Если бы «Житие» Довмонта писалось на основе «Жития» Александра, то в нем тоже был бы рассказ об этих подвигах.

Так что же совершили герои не названные в летописи, но появившиеся на свет по воле автора «Жития»? Первый из них, Гаврила Олексич, «наехал на шнеку и, видя, что несут королевича на руки, взъехал до самого корабля по той же доске, по которой сходили. И вбежали враги в корабль пред ним и, обернувшись, сбросили его с доски вместе с конем, но он по воле Божией вышел невредим. И снова бросился он к кораблю и вступил в бой, окруженный врагами, с самим воеводою. И были убиты им тогда воевода и епископ их».

Что собирался делать верхом на коне Гаврила на борту вражеского судна, где его конь поломал бы себе ноги о скамьи гребцов и рухнул, увлекая за собой своего героического седока? Так что шведам незачем было напрягаться, поднимая такую тяжесть. Да и зачем сбрасывать, если достаточно выставить вперед копья, и конь вместе с Гаврилой сам бы сорвался в воду. Допустим, Гаврилу все же сбросили с корабля в воду вместе с конем. На корабль врага Гаврила въезжал с оружием в руках. В одной руке щит, в другой меч или копье. При падении в воду он, скорее всего, его бы выронил. А тяжелые доспехи потянули бы его ко дну. Не говоря уже о том, что при падении лошадь могла придавить седока. Но Гаврила не из таких. Его не придавило упавшим на него конем. Он не утонул под тяжестью своей амуниции, не потерял оружия, а как ни в чем не бывало вышел сухим из воды и, не переведя духа, тут же напал на корабль! Интересно, как выбравшийся из воды на берег Гаврила напал на стоящий в воде корабль? Опять полез в воду и стал рубить его борта, а потом, видимо через прорубленное отверстие, умудрился взобраться внутрь? Не шведы же попрыгали за борт, чтобы с ним сразиться? Окруженный со всех сторон врагами, он спокойно убивает их предводителей. При этом никто из шведов, обступивших со всех сторон непотопляемого Гаврилу, не осмеливается напасть на него с тыла. Впрочем, так описывает подвиги Гаврилы Олексича поздняя версия «Жития». В ранней редакции деяния Гаврилы выглядят скромнее. Выбравшись из воды, он «снова напал на них, и бился с самим воеводою посреди их войска». То есть бился с воеводой, а не убил его, и не в окружении, а «посреди их войска» то есть в центре схватки. А уж ни слова о том, что Гаврила убил еще и епископа и что, выйдя из воды, он опять напал на корабль. Таким образом, роль Гаврилы Олексича в «Невской битве» сводится к тому, что он попытался ворваться на коне на шведскую ладью, но у него, конечно, из этого ничего не вышло. После купания он сразился со шведским воеводой. Поскольку о гибели Гаврилы или его противника воеводы ничего не сообщается, то этот поединок, видимо, закончился вничью. Кто был королевичем, которого несли на руках, и воеводой, с которым, после неудачной кавалерийской атаки на вражеский флот, бился Гаврила? Соловьев, который не упоминает о поединке Александра, пишет, что сначала Гаврила «прорвался вслед за бегущим Биргером до самого корабля его, был низвергнут с конем в воду, но вышел невредимым и опять поехал биться с воеводою шведским, который называется Спиридоном» (СС, т. 2, с. 148). Таким образом, историк сводит тексты «Жития», не упоминающего имен, и летописи, которая называет имя погибшего в бою вражеского воеводы, но не сообщающей кто его убил.

Подвиги Гаврилы, как самого выдающегося участника битвы, автор «Жития» описывает первыми. Затем следует описание «подвигов» еще двух новгородских воинов: «другой новгородец, Збыслав Якунович, не имея страха в сердце, много раз бросался на врагов и бился одним топором. Много врагов пало под ударами его топора, так что все дивились его силе и храбрости. Третий — Яков Полочанин, ловчий князя, ударил на полк неприятельский с мечом в руке и таким мужеством поражал врагов, что сам князь его похвалил».

Что, только у этих двух бойцов во всей русской дружине не было страха и хватило мужества броситься на врагов? А остальные проявили себя трусами и прятались от шведов в кустах? И «бросившись» один-два раза на врага, отошли в сторонку передохнуть, с сознанием исполненного долга? Создается впечатление, что автор «Жития» добавил этих двух героев исключительно для того, что писать ему было явно не о чем. Вот он и высасывает из пальца персонажей, чтобы придать своему описанию хоть видимость достоверности и документальности. С таким же успехом к воинам, сражающимся топором и мечом, можно было бы добавить и еще одного героя — с копьем, четвертого — с булавой, пятого — с луком, шестого — с дубиной… Глядишь, описание сражения было бы еще более красочным и достоверным.

«Четвертый новгородец, именем Миша, с дружиной соратников, пеший бросился в воду и потопил три корабля римлян». Так Миша или дружина его соратников потопила три корабля? И как они топили в воде корабли? Рубили на плаву днище топорами? Так шведы с этих самых кораблей, вряд ли стерпели бы такое надругательство над их кораблями и легко отвадили бы соратников Миши ударами весел и расстреляли из луков. «Пятый был некто из младших воинов, по имени Савва. Он наехал на большой златоверхий шатер и подсек у него столб. Шатер упал, и полки великого князя Александра Ярославича, увидя падение шатра, возликовали».

Если задуматься, то абсолютно непонятно, в чем же здесь подвиг? В то время, как все сражаются с врагами, и на счету каждый воин, Савва забирается внутрь пустого шатра и рубит столб, который этот шатер держит. Шатер, естественно, падает и накрывает собой героического Савву. Может быть, завалив шатер, он так и пролежал под ним до конца сражения?

Шестому герою, в отличие от остальных, не повезло: «шестой был слуга Александров Ратмир. Он бился пеший, и окружило его множество римлян. Он погиб, весь покрытый ранами».

Рассказ о подвигах завершается сакраментальными словами: «Все это я слышал от своего господина князя Александра Яро-славича и от других, участвовавших в той сече». Могли ли участники битвы рассказать такую фантастическую историю? Вряд ли. Сочинить такую оторванную от действительности историю мог только человек, никогда не принимавший участия ни в одном сражении.

8

Чем же закончилась «Невская битва» и кто одержал в ней победу? По летописи, союзники «в ту же ночь, не дожидаясь рассвета, посрамленные ушли». «Житие» утверждает, что бой закончился тем, что шведы «обратились в бегство». Непонятно, почему шведы просто ушли, а не попытались, перегруппировавшись, нанести контрудар. Например, в 1164 году после неудачной попытки взять Ладогу, шведское войско только отошло от города, а не бежало домой.

Так же непонятно и то, почему и русские не только не стали преследовать отступающих шведов, но и, оставив за ними поле боя отошли, вернувшись, по «Житию», на место сражения только следующим утром. Незначительные потери (двадцать человек), о которых сообщает летопись, вряд ли могли послужить причиной этого отхода. Другое дело, если русские воспользовались темнотой, чтобы оторваться от преследования и скрыться в непроходимых окрестных лесах, спасаясь от окончательного разгрома. Неудивительно, что шведы в темноте в лес за ними не полезли, а похоронив погибших, погрузились на корабли и ушли. Вернувшиеся поутру на поле боя, русские наблюдают чудо: «И было тогда дивное чудо, подобно тому, как в древние дни при царе Езекии. Когда Сеннахирим, царь ассирийский, подступил к Иерусалиму с намерением взять святый город, внезапно явился ангел Господень и избил 185000 войска ассирийского. Наутро нашли множество трупов погибших неприятелей. Так случилось в победе над королем великого князя Александра Ярославича. По ту сторону реки Ижоры, где и не могли быть полки Александра Ярославича, нашли великое множество избиенных ангелами Божиими — множество трупов лежало. — Кто ж избил их там? — с недоумением спрашивали новгородцы. — Нас там не было».

Оставим чудеса церкви. Историков должно интересовать Другое: это место «Жития» свидетельствует о том, что лагерь шведов располагался на двух берегах, а русские атаковали только одну часть шведов. С одной стороны, непонятно, почему Шведы поступили так непрактично: разбили свой лагерь на две разделенные рекой части. Предположим, на одном берегу реки места для всех не хватило. Интереснее другое: почему шведы из того лагеря, что не подвергся нападению Александра, не пришли на помощь своим товарищам, попавшим в беду?

Не было у шведов и ничего подобного японскому обряду ритуального самоубийства. Поэтому они не могли сами себе вспороть животы. Так кто же их тогда убил? Наши историки, разумеется, нашли ответ и на этот фантастический вымысел «Жития». Мол, шведы переплыли на другой берег, чтобы перегруппироваться, но были атакованы и уничтожены ижорами (наверное, теми самыми, что несли морскую стражу). Только если на другом берегу Ижоры шведов подстерегали враги, ничего не мешало им переправиться не туда, а на другой берег Невы или просто остаться на кораблях, где им точно ничего не угрожало. К тому же плохо вооруженные ижоры, в отличие от дружинников Александра, случись такое нападение в реальности, вряд ли были бы серьезными противниками для скандинавских воинов. Так что, скорее всего, лежали бы на берегу Ижоры трупы не шведских витязей, а коварных аборигенов.

Один только этот абзац в тексте «Жития» заставляет задуматься как о достоверности этого источника, так и о том, была ли вообще «Невская битва». Может быть, таинственное войско загадочных римлян из полуночной страны было разбито без участия смертных, а только ангелами небесными?

Вот, собственно, все, что известно о «Невской битве» из «Жития». Казалось бы, неточности, противоречия, фантастические подробности, которыми наполнен рассказ «Жития» о «Невской битве», должны были сталь веским основанием для того, чтобы не рассматривать ее как реальное историческое событие. Однако историки пытаются представить «Невскую битву» как сражение, имеющее большое историческое значение, и как значительную военную победу, свидетельствующую о незаурядном полководческом таланте Александра Ярославича. В качестве типичного примера того, как сказочная история «Жития» превращается в историческое событие, возьмем уже упоминавшуюся «Книгу будущих командиров». Это иллюстрированное издание для детей и юношества призвано было воспитать подрастающее поколение строителей коммунизма в духе милитаристического патриотизма. Ее автор А. Митяев так описывает «Невскую битву»: «Скрытые лесом новгородцы приготовились к атаке. Протрубил рог. Конный отряд Гаврилы Алексича выскочил из леса и ринулся вдоль реки, сбивая сходни, спущенные с кораблей на берег». Такое впечатление, что, работая над описанием «Невской битвы», товарищ Митяев для большей наглядности расставил на столе популярный в то время набор воинов из пластмассы: «наши» — красного цвета, рыцари в рогатых шлемах — зеленые. Только игра в солдатики и реальный бой совсем не одно и то же. Обрек Митяев Гаврилу Алексича на верную смерть. При таком маневре его отряд был обречен, потому что оказывался между молотом и наковальней: с одной стороны, его атаковали шведы, прорывающиеся к своим кораблям, с другой — спешащие на помощь своим товарищам воины с кораблей. Отступить под натиском рвущихся к кораблям шведов бойцы Гаврилы могли только в воду, где под тяжестью доспехов пошли бы ко дну, подгоняемые ударами весел и выстрелами из луков со шведских судов. Непонятно, зачем отряд Гаврилы подвергался такому риску ради такого бессмысленного занятия, как сбивание сходней шведских кораблей. А зачем их было сбивать-то? Да и были ли вообще эти сходни? Ведь для того, чтобы забраться на борт корабля, сходни, в общем-то, и не нужны. Нетрудно просто перемахнуть через борт. А вот учитель будущих советских командиров твердо уверен в обратном. Он считает, что «это был простой и очень эффективный маневр. Находящиеся на кораблях шведы не могли прийти на помощь тем, кто был на берегу. А с берега не так просто было убежать на корабль. Неприятель оказался разъединенным на две части». Спрашивается, что мешало шведам на кораблях подойти поближе к берегу и через борта попрыгать на берег? А еще лучше, никуда не прыгать, а, оставаясь на кораблях, недоступных русским всадникам, прицельно расстреливать их из луков. К тому же откуда такая уверенность в том, что при атаке горстки воинов Александра шведы должны были в панике броситься к своим кораблям, а не контратаковать нападавших? Какой тогда смысл в атаке отряда Гаврилы на корабельные сходни? Никакого. Зато в результате такого «простого и очень эффективного маневра» и без того маленькая дружина Александра с самого начала боя оказалась разделенной на две части. Причем одна из них сразу оказалась в окружении. Автору книги, адресованной будущим военачальникам, стыдно не знать азбучной истины военной науки — для достижения победы надо сосредоточить в месте удара превосходящие силы, а не распылять их. Александр разделяет свой маленький отряд как минимум на два. Представьте, что вы идете вдвоем и в темном переулке встречаете компанию человек так в шесть. Вы отправляете своего спутника зайти противнику со спины, чтобы закрыть ему путь к отступлению и чтобы никто не пришел ему на помощь? По «Книге будущих командиров» Александр поступил именно так, хотя из «Жития» следует, что отряд Гаврилы пробился к вражеским судам через весь лагерь. Дальше — больше: «Гаврила Алексич сражался у самой воды, не пуская неприятелей с берега на корабли и с кораблей на берег. Когда он увидел, что шведы уводят на корабль королевича, то на коне ринулся за ним на палубу. Шведы столкнули воина с конем в воду». Так как же так? Ведь сходни-то отряд Гаврилы сбил в первый момент боя? По каким же сходням Гаврила мог ринуться за королевичем на корабль? И вообще, как шведы могли уводить королевича на корабль, если Гаврила не пускал «неприятеля с берега на корабли и с кораблей на берег»? Только если отряд Гаврилы не выполнил возложенную на него задачу — разъединить силы шведов, отрезав их от кораблей. Если вспомнить, что по окончании битвы шведы не только погрузились на свои корабли, но и перенесли на них погибших и потом благополучно отплыли на них в неизвестном направлении, то возникает вопрос: а что же случилось с отрядом Гаврилы? Куда он испарился? Еще одна важная деталь. Автор первой редакции «Жития» ничего не сообщает о том, сколько врагов пало в этом бою, и какие потери понесли русские. Он только сообщает о чуде с гибелью врагов на другом берегу реки и добавляет, что «оставшиеся бежали, а трупы погибших своих набросали в корабли и потопили в море». Из этого можно сделать вывод о том, что автор «Жития» не знаком с Новгородской летописью. НПЛ более информативна. Она сообщает и о потерях шведов, и о том, что новгородцы потеряли около двадцати человек. О потерях противника летопись говорит общими словами. Согласно сообщению летописца, шведы наполнили павшими два корабля, «множество других» погребли на берегу. В более поздних редакциях несоответствие «Жития» с летописью было исправлено, а число кораблей, наполненных павшими врагами, для верности увеличили до трех. Но главное не это. Главное то, что и по летописи, и по «Житию» шведы сами хоронили своих павших. Именно поэтому летописцу даже приблизительно неизвестно число павших в бою врагов.

Итак, шведы сначала вырыли ямы, в которые «набросали» трупы павших воинов, а потом, погрузив других погибших на корабли, уплыли. Костомаров, пересказывая сообщение летописи, пишет: «У шведов было много убитых и раненых. Схоронили они наскоро часть убитых на месте, свалили остальных на свои шнеки, чтобы похоронить в отечестве, и в ночь до света все уплыли вниз по Неве в море» (указ. соч., с. 80).

Не во время же боя с новгородцами приступили шведы к преданию земле погибших? Значит, шведы приступили к захоронению погибших, когда бой уже кончился. Закончиться он мог только по трем причинам: — победа Александра и разгром шведов; — победа шведов и разгром Александра; — боевая ничья.

В последнем случае каждая из сторон утверждает, что победителем вышла именно она. Например, французы считают, что в Бородинской битве победил Наполеон, в том числе, именно на том основании, что поле боя осталось за ним. То, что шведы сами схоронили своих павших, означает, что и после сражения с русскими поле битвы осталось за ними. Хороши же победители, которые отошли с поля боя, оставив на нем своего врага. И это называется победой?

И летопись, и «Житие» утверждают, что бой закончился под вечер: шведы уплыли, «не дожидаясь рассвета», предварительно собрав и похоронив погибших в бою воинов. То, что шведам быстро удалось управиться с погребальным обрядом, означает, что в живых после боя осталось гораздо больше воинов, чем погибло.

Итак. Бой закончился. Шведы предают земле и относят на корабли павших. А чем в это время заняты победители? Смело прячутся в лесу и наблюдают, как недобитые шведы копают могилы? Удобнейший момент для нового внезапного нападения. Но русские, почему-то им не воспользовались. Этот момент в «Житии» заставил задуматься не только меня. Один автор нашел «оригинальный» ответ: Александр проявил благородство и, прекратив бой, разрешил шведам захоронить убитых. Ну, тогда логичнее было бы предложить разбитым врагам безоговорочную капитуляцию и потом заставить их уже в качестве пленных осуществить захоронение. А то благородство Александра и не благородство вовсе, а признание собственного бессилия: помешать шведам похоронить погибших он не может.

Зато поутру наши герои возвращаются, чтобы увидеть чудо — не преданные земле тела врага на другом берегу реки. Еще вопрос: почему шведы, похоронив погибших на одном берегу, бросили их не погребенными на другом, где их безопасности никто, кроме ангелов Божьих, не угрожал? Не стали же они препятствовать шведам в таком богоугодном деле, как предание земле покойников?

Рассказывая о том, как и где были похоронены павшие шведы, и летопись, и «Житие» скромно умалчивают о судьбе павших русских. Может быть, их похоронили шведы? Или они оставили их не погребенными, и своих товарищей захоронили вернувшиеся наутро дружинники Александра? Еще одна деталь, которая бросается в глаза. При внезапном нападении пленных бывает гораздо больше, чем убитых. И где же они, эти шведы, взятые в плен в «Невской битве»? Ведь их должно быть много, если в первые минуты боя шведов отсекли от кораблей, и бежать им было некуда. Тем более, что в те времена противников, особенно знатных, старались не убивать, а брать в плен, чтобы получить за них выкуп или продать на невольничьих рынках. Так где же он, цвет шведской знати, который потом Александр Ярославич по своему обычаю (если верить фильму Эйзенштейна) будет менять на мыло и другие колониальные товары? Или шведы сражались так мужественно, что живыми в руки врага не сдавались, или дружинники Александра пленных не брали? И то и другое мало вероятно. Я не обвиняю шведов в трусости, но по европейскому средневековому кодексу чести ничего позорного в том, чтобы сдаться в плен, не было. Тем более, что шведы якобы даже не успели схватиться за оружие. Что же им, бедненьким, оставалось делать? Не с кулаками же бросаться на своих врагов? Да и у Александра не было резона запрещать брать пленных. Зачем отказывать себе в удовольствии с триумфом провести их по Новгороду? Если он и желал их смерти, то потом их можно было публично повесить, подобно тому, как он через год казнит чудских и новгородских «переветников».

9

Итак, подведем итоги. Из непредвзятого анализа первоисточников (отнесем к ним и «Житие») можно сделать следующие выводы:

— Дружина князя Александра неожиданно напала на лагерь шведских купцов или финский военный отряд, в котором было несколько шведов и норвежцев. — Цель этого нападения не защита Новгородской земли, а захват добычи.

— В результате боя русские понесли большие потери и, не сумев нанести поражение врагу, покинули поле боя.

Потери шведов были незначительны. Напомню, что при нападении на Ладогу в 1164 году шведы потеряли 43 судна из 55, а в этом бою только два (в двадцать раз меньше!!!). Для справки: Пашуто, один из наиболее авторитетных советских биографов Александра, предположил, что в 1240 году у шведов было 50 судов (5000 воинов). При этом имя победителя шведов под Ладогой неизвестно, а Александру Ярославичу ставят памятники. Такая вот историческая несправедливость. А ведь современники (возможно, за исключением новгородцев) ни о какой победе Александра не слышали и ничего не знали. Через триста лет в очередной редакции «Жития» Александру присваивается прозвище Невский. Почему не Чудской? Ведь Ледовое побоище в сравнении с «Невской битвой» событие более значимое и масштабное. Это современный обыватель думает, что Александра прозвали Невским в честь его первой победы и в Ледовом побоище он уже выступал под этим прозвищем. Книжник XVI века, который выдумал, что Александра Ярославича прозвали Невским, считал точно так же: после сражения на Неве он должен был получить такое прозвище, подобно тому, как московского князя Дмитрия назвали Донским после Куликовской битвы. А вот почему современники не дали Александру прозвища в честь одной из его побед? Если они не заметили его подвиг во имя Руси на берегах Невы, то почему не дали князю прозвища после Ледового побоища? Или об этом подвиге Александра Ярославича они тоже ничего не знали?

Несмотря на очевидные факты, отечественные историки удивительно единодушны в том, что «Невская битва» имела «судьбоносное историческое значение» (Ю. Бегунов. Александр Невский, с. 73). Благодаря этой победе Александр спас Новгород, а то и всю Русь. Например, Гумилев пишет: «Жертвенностью и доблестью соратников Александра был спасен Новгород» (указ. соч., с. 124). Как же тогда объяснить неблагодарность спасенных? Новгородцы через несколько месяцев после «Невской битвы», выгоняют своего спасителя. Не иначе как в знак благодарности за избавление от вражеского нашествия. Похоже, что о жертвенности и доблести Александра и его соратников они или ничего не знали или сразу же о ней забыли. К лику святых Александра Ярославича после его смерти новгородцы не причисляли. Это сделали полтора века спустя во Владимире, который Александр ни от каких врагов не спасал. В Новгороде же почитали святого князя Мстислава Ростиславича Храброго (ум. в 1179 г.), который оборонял Новгород не от мнимых, а от реальных его врагов: князя Андрея Боголюбского и суздальцев. В Пскове были свои святые князья Довмонт и Всеволод (ум. в 1138 г.) А вот якобы разбитые Александром в пух и прах шведы через несколько лет после «Невской битвы» присоединяют финское племя емь, которое ранее платило дань Новгороду. В результате этой победы шведы обосновались вдоль всего северного побережья Финского залива. Победоносным походом на емь руководил ярл Биргер. Поход Александра на емь в 1256 году, вопреки утверждениям некоторых титулованных историков, окончился ничем. НПЛ об этом походе сообщает лаконично: «придя на землю емьскую, одних убив, а других взяв в плен; и вернулись новгородцы с князем Александром все здоровы». Наступление шведов на восток продолжалось, и к концу века они утвердились в Финляндии, дойдя до границ расселения новгородских союзников карелов. Вроде врага разбили, а на самом-то деле потерпели полное поражение. Так что «Невская битва» никакой пользы ни Новгороду, ни будущему Российскому государству не принесла. Так в чем же тогда историческая заслуга Александра, и какой смысл в его прозвище Невский? За какие такие заслуги назначили его национальным героем? Может быть, за победу в другой эпической битве — «Ледовом побоище»? Когда речь идет о «Невской битве», забывают о том, что Швеция — маленькая по территории и населению страна. Кто сейчас может себе представить, что Швеция (пусть даже в союзе с Норвегией и Финляндией) попытается напасть на Россию да еще с целью захвата ее территории? И тысячу лет назад соотношение сил, людских и материальных ресурсов Руси и Швеции было не в пользу этого скандинавского государства. Державой европейского масштаба Швеция стала только в XVII веке. До этого времени ни процветающими городами, ни развитой торговлей, ни территориальными захватами, ни сильной армией или флотом Швеция похвастаться не могла. Слабость Швеции привела к тому, что в XIV веке она попадает под власть Дании. Если маленькой Дании удалось покорить шведов, то Господину Великому Новгороду да еще в союзе с другими русскими княжествами это было бы сделать гораздо легче. А в XIII веке для разоренной столетней гражданской войной Швеции соседние языческие племена и Новгород представляли самую большую опасность. Главная внешнеполитическая задача Швеции с тех времен и до поражения в войне с Петровской Россией — обеспечить надежную защиту своей территории от нападений со стороны Руси.

Давайте представим, что случилось чудо: шведы достигли своей цели и захватили Новгород. К каким последствиям могло бы это привести? Хотя история не терпит сослагательного наклонения данная ситуация совсем не гипотетическая. Шведы действительно овладели Новгородом. Только гораздо позже — в 1611 году. Шведскому войску под командованием генерала Де-лагарди не удалось взять город приступом. Защитники города сожгли городские посады и укрылись за городскими укреплениями и успешно отбили нападение. Семь дней после неудачного штурма шведы стояли в бездействии. Очевидно, они даже не вели артиллерийского обстрела города, а новгородцы все это время беспечно пьянствовали, а напившись, поднимались на стены и «бесстыдно ругались над шведами» (Соловьев, СС, т. 4, с. 630). В ночь на восьмой день один из пленных незаметно провел шведов в город. Доблестные защитники города так расслабились, что не заметили, как шведы проходят в город через открытые ворота. Когда же враги стали бить стражей по стенам и дворам, казаки и стрельцы предпочли покинуть город, успев ограбить лавки и дома под предлогом, что это, захватив город, сделают шведы. Только в двух местах несколько храбрецов решили биться насмерть, оказав захватчикам «сильное, но бесполезное сопротивление» (там же). Видя, что город защищать некому, митрополит новгородский Исидор и воевода князь Одоевский решили договориться с Делагарди. Какие же условия капитуляции предложили шведы? Присяга шведскому королевичу. Шведы обязались не разорять город. Между Новгородом и Швецией будет дружба и вечный мир на основании предыдущих договоров. Новгородцы обязались без ведома Швеции не заключать мира или союза. Ни один из городов и уездов новгородских не присоединяется к Швеции. Запрещается вывозить из России в Швецию деньги, колокола, военные припасы без ведома и согласия русских; русских людей не вывозить в Швецию, а шведов не задерживать в России. Всяких чинов люди сохраняют старые права; имения их остаются неприкосновенными; суд совершается по-прежнему. За обиды, нанесенные русскими шведам и наоборот, должно наказывать без всякого притворства. Между обоими государствами будет свободная торговля с указанными пошлинами. Пленники будут возвращены без выкупа. Все эти условия будут сохраняемы ненарушимо не только в отношении к Новгородскому, но и Владимирскому и Московскому государству, если жители их вместе с новгородцами признают короля покровителем, а королевича — государем (Соловьев, СС, т. 4, с. 631—632). Напоминаю, такие условия капитуляции шведы предложили городу, который они захватили силой, и, следовательно, могли диктовать на правах победителя свою волю. Готов поспорить, что предложи шведы сегодня на таких условиях признать Новгороду или любому другому городу России власть шведского короля, — это предложение с радостью было бы принято. Может быть, поэтому российские и советские историки столетиями выдают шведов за коварных агрессоров?

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница