К. Цернак. «Александр Невский и "окно в Европу"»
Вряд ли в каком-то другом русском историческом образе явилась такой расплывчатой граница между научно-историческим и художественным, как в образе князя Александра Невского. Надо признаться, что нас больше увлекает любопытнейшая традиция изображения князя Александра Невского, сложившаяся в русской литературе с XIII по XX столетие, нежели утомительный сбор колосьев на ниве преданий современности. Уже сама постановка вопроса типологической соотносимости национальных святых в галерее равноапостольных мужей, князей-мучеников, отшельников и игуменов и других святых заступников за землю Русскую возбуждает работу мысли историка и дает широкий простор фантазии.
Взгляд церкви на эту проблему относительно ясен: для нее верозаступник-благоверный всегда предпочтительнее. Это вполне соотносится с ранним этапом становления традиции почитания святого и благоверного великого князя Александра в монастыре Рождества Пресвятой Богородицы во Владимире, где он был похоронен, и в особенности с неповторимым Житием Александра Невского, созданным в стенах того же монастыря. Как убедительно доказал Вернер Филипп, в Житии Александра Невского развивается «новая точка зрения на соотношение светского и духовного поведения».1 Речь идет о доказательстве того, что «политическая акция может стать святой, а, в свою очередь, религиозные требования могут реализоваться и в области светской». Но тут традиция почитания Невского героя в основе своей вступает в существенное противоречие с принятым в Древней Руси православным культом почитания святых вообще. Вследствие этого «заступник за землю Русскую», политик-святой, на долгое время остается в православной традиции явлением особым, неординарным. Ситуация изменилась только после официальной канонизации Александра Невского в 1547 г. в Москве. Только к этому времени его образ стал образом общерусского святого, стал почитаться наряду с другими святыми по всей стране и тем самым приобрел действительно широкую популярность среди верующих России. Характерно, что в изображениях на иконах и в литературных обработках Жития стала подчеркиваться отныне посмертная чудодейственная сила святого князя-инока, тогда как деяния его земной жизни настойчиво отодвигались на задний план.
Очень любопытно наблюдать, как мгновенно может возобновиться интерес к политической стороне Жития, в данном случае к пространственной сфере политической деятельности князя, а именно к региону Невы, как только она снова становится смыслом и сутью великих поворотов русской истории, например в начале XVIII в. Не явилось ли, таким образом, традиционное почитание Невского героя в числе прочего тем «скрытым потенциалом» Невской земли, т. е. Ингерманландии, который не в последнюю очередь побудил царя Петра I к перестройке России?
Ответу на этот вопрос, вероятно, может помочь краткий обзор предшествующей военно-стратегической истории завоевания Ингерманландии и зарождения Санкт-Петербурга. Это позволит сделать выводы по вопросу о том, как в действительности обстояли дела с представлением русских о ценности ландшафта Невы. Рейнхард Виттрам вносит следующее тонкое наблюдение: «Можно задаться вопросом, не явилось ли основание Санкт-Петербурга следствием поражения под Нарвой... Ответ на этот вопрос ясен не во всех отношениях, поскольку неизвестно, как поступил бы царь, если бы прорыв к морю удался ему уже под Нарвой. Факт состоит в том, что сначала существовал только из традиции исходящий план нарвской кампании и что военные действия в Невской земле были запланированы только после поражения. Правда, Ингерманландия с самого начала рассматривалась как возможная военная добыча и общее представление о скрытом потенциале местности было, вероятно, не только у царя Петра».2
Это очень остроумное наблюдение, хотя и не дающее ответа на вопрос. Притягательность Нарвы была неоспорима для московских владык еще со времен царя Ивана III. Этот царь-завоеватель удовольствовался постройкой Ивангорода: игра на двойном значении имени царя и святого здесь совершенно такая же, как и позже при наименовании Петербурга. Затем царь Иван Грозный «вернул» России Нарву на добрые двадцать лет (1558—1581) в качестве подарка — «нового Новгорода». Шведский противник тоже понимал значение Нарвы, и уже после триумфального успеха мирного договора в Столбове в 1617 г. Аксель Оксеншерна полагал, что именно Нарва является самым подходящим местом для столицы восточной половины Шведской империи.3 Итак, Петр I, вступив летом 1700 г. в Северную войну против Швеции, вероятно, также поначалу имел в виду завоевание Нарвы. Однако внимательное изучение планов военных операций и стратегических решений царя позволяет понять, что горизонт его был иной, значительно более широкий, чем у предшественников. Как известно, организация флота и морская стратегия привлекали к себе особенно его внимание. Да это было в той войне и совершенно неотложно, потому что летом 1700 г. после первого же сражения под Нарвой шведская флотилия появилась даже неподалеку от Архангельска. Морская атака, однако, была отбита. И все же царь готовился в следующее лето немедленно отправиться в поездку с ознакомительными целями на берег Белого моря. Как могли тогда остаться скрытыми от такого взгляда на морскую военную необходимость особенные, так сказать, древненовгородские возможности невского ландшафта? Ясно, что они не остались незамеченными. Уже в первые месяцы после поражения под Нарвой, весной 1701 г., Петр I стянул к Старой Ладоге, к устью Волхова, значительную артиллерию и военные припасы. Тайный указ царя Петра I фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву датирован январем 1702 г. По этому указу в плане завоевания первым стоял Орешек, шведский Нотебург. Австрийский агент Плейер заключил, что подготовка к этой осаде ведется исключительно с целью маскировки нового прорыва к Нарве, что, конечно, целиком отвечало планам русского правительства.4 Ранним летом 1702 г. начались военные действия на берегах Невы. Военным действиям сопутствовали грабежи и разорения, которые царь решительно пресекал. Если уж без разрушений никак нельзя было обойтись, то в этом случае разрешалось разрушать только города. «Потенциал местности» тем самым ни в коем случае не должен был быть нарушен. Между прочим, запрещение разрушений в Невских землях являло собой разительный контраст с поведением войск царя Петра в Лифляндии и Эстляндии. Из уважения к королю Польши Августу Лифляндия в первые годы столкновения еще не была объявлена целью войны. Что же касается Ингерманландии, то она считалась военной добычей с самого начала.
В конце сентября 1702 г. началась осада Орешка. Вечером 11 октября крепость была взята. Остатки шведского войска, вместе с женщинами и детьми, имели по условиям рыцарства право отплыть на кораблях вниз по реке обратно в Ниеншанц. Через три дня после завоевания крепости Петр I торжественно переименовал Орешек в Шлиссельбург («Ключ-город»). Зима ушла на подготовку к завоеванию Нюена / Нюенсканса (Ниеншанца). Все шло согласно плану: 1 мая 1703 г. сдался последний гарнизон шведского господства в Невских землях. Здесь же в Нюене некоторое время располагалась главная резиденция царя, названная Шлотбурх. Немедленно начались размышления о том, создавать ли укрепления здесь или необходимо найти в этих целях другую местность, поскольку устье Охты-реки представлялось недостаточно обширной местностью, слишком удаленной от моря, да и ландшафт здесь недостаточно надежен. Итак, решено было искать другую землю, каковая и нашлась через несколько дней — именно такая, какая требовалась. На этот раз это был остров на Неве, называемый Люст-Эйланд, т. е. «Веселый остров». 16 (27) мая 1703 г. здесь было заложено основание новой крепости, названной Санкт-Питербурх. Здесь же под предводительством князя Репнина оставалась часть войск, участвовавших в осаде Ниеншанца. Так гласят записи в военном дневнике царя — «Журнале, или Поденной записке».5 После изучения исторических обстоятельств завоевания дельты Невы возникает впечатление, что выбор Люст-Эйланда для сооружения крепости Санкт-Питербурх был, по всей видимости, продиктован тщательно исследованным «потенциалом местности» и ее морскими возможностями. Очевидно, что с самого начала замысливалась постройка не только крепости, но и целого города. До этого места удается проследить общее понимание исследования истории Петербурга в изложении Виттрама.6 Остается между тем неустановленным, был ли с самого начала задуман «Великий город и резиденция царя». При подробном исследовании истории первых лет строительства окрестностей крепости Санкт-Питербурх такой план представляется сомнительным. Необходимы были новые серьезные военные столкновения со Швецией, чтобы события стали развиваться в нужном направлении таким образом, что было решено основать здесь столицу. И тут решающее значение имеет традиция почитания святого и благоверного великого князя Александра Невского. Уже завоевание Ниеншанца в 1703 г. разыгралось в непосредственной географической близости от места большого сражения 15 июля 1240 г. в устье Ижоры. Именно о покорителе шведов XIII столетия должен был размышлять победитель в битве под Полтавой в 1709 г., когда он (после решающей победы над главной армией Карла XII и после присоединения к России территорий Лифляндии и Карелии) пристук пил наконец к отделке «северного Парадиза» — своего «райского» Санкт-Питербурха. Только теперь новый город на Неве казался защищенным от ответных ударов шведов. Но все-таки к этому времени царю Петру I было еще не совсем ясно, следует ли считать объектом первостепенной важности остров Котлин с крепостью Кроншлот или сам Петербург.
В этом решении также заметную, скажем прямо — решающую; роль сыграла традиция почитания святого князя Александра Невского. В 1710 г. юго-восточнее города на берегу Невы началось строительство монастыря в честь святой Троицы и святого князя Александра Невского. Это строительство имело большое значение для планировки города. Изрядных размеров Александро-Невский монастырь, очевидно, должен был соединяться с центром Петербурга главной перспективой («Невская першпектива») через довольно большое расстояние, причем, вероятно, таким образом, чтобы из монастыря открывался непосредственно вид на шпиль собора святых апостолов Петра и Павла в крепости. Если это, вероятно, так и было, то еще в наши времена нижний отрезок Невского проспекта проходит до Moсковского вокзала по этой старой оси. Только позднее, при планировке радиальной системы улиц с центром — Адмиралтейским шпилем — средний и последний отрезки проспекта были выровнены в соответствии с этой точкой.
30 августа 1724 г. останки тела Александра Невского были торжественно перенесены в только что отстроенную Благовещенскую церковь Александро-Невского монастыря. Случилось это в третью годовщину заключения Ништадтского мира (1721). Таким образом, снова противоборство со Швецией как бы явилось очередным связующим пунктом, или осью, местной истории. Указом Святейшего Синода предписывалось отныне вставлять в праздничную литургию этого дня особый пункт о борьбе со Швецией (Синаксарь со Службой Гавриила Бужинского). Еще ранее Святейший Синод постановил, что святой Александр Невский не должен более изображаться на иконах в образе монаха, более того, он должен теперь изображаться только в одежде великого князя и с его царственными регалиями. Учреждение ордена святого Александра Невского в 1725 г. явилось естественным звеном в цепи событий: в Российской империи Петра I и его преемников в полном объеме была воплощена традиция почитания святого Александра Невского как патрона правящей династии и «заступника земли Русской». Теперь стало очевидным, что Петр I как будто бы стоял на плечах Александра Невского, а именно: Петр прорубил «окно в Европу» в том занавесе, который шведы на столетие опустили было перед глазами негодующей России. Но у истоков борьбы за свободный выход России к морю стоял именно Александр Невский. Традиция великого национального героя явилась моральной поддержкой и для героического блокадного Ленинграда времен Второй мировой войны, и наш 750-летний юбилей победителя в сражении на Неве, который мы отмечали в 1990 г., еще раз напоминает о непреходящем значении этой традиции и вечности священных реликвий национальной истории.
Здесь мы ясно видим пример особенного развития традиции, необычайно притягательный для профессионального историка. Необходимо отметить, что историография сыграла своеобразную роль в развитии культа национальных святых, как показал это в своих поучительных исследованиях Ганс Генрих Нольте. Попытка познания национальной истории кажется соблазнительной вначале, прежде чем мы пройдем утомительный путь через критику традиции к собственно нашему предмету, а именно к попытке реконструкции прошлого.
Истинное понимание истории княжения Александра Невского невозможно почерпнуть из скудных источников того времени, которые существовали независимо от Жития, сознательно стимулировавшего возникновение особой традиции. И все-таки столь скупые на слово новгородские летописи имеют то преимущество, что они довольно близки к предмету повествования и «стоят на земле». Их «приземленность» становится ясной: этот князь вступил в конфликт с вечевой республикой с бо́льшими претензиями, нежели его предшественники, и, что особенно любопытно, с большими претензиями даже, чем его последователи, московские великие князья XIV—XV вв.
Когда исследуешь противостояние Александра Невского республиканским принципам Новгорода Великого, начинаешь сомневаться в тезисе А.А. Преснякова о том, что княжение Александра отметило конец древнего Киевского княжества, довело его, так сказать, до полного упадка; только благодаря московской концепции государства XIV столетия развитие княжеской власти заметно пошло вверх. Современные исследования продемонстрировали существенное возрастание княжеской власти во времена Александра Невского, при этом обычно в Новгороде отмечалось сильное дробление различных мнений и социальных фракций. Бояре и «житьи люди», церковная иерархия, различные слои торговцев и ремесленников, городские «низы» — «мизинные люди» Софийской и Торговых сторон — все они имели свои представления о сущности народовластия и верховной власти в это смутное время крестовых походов и возрастания претензий монгольских ханов на сюзеренную власть. Александр как великий князь Владимирский и князь Новгородский попытался удовлетворять разным политическим амбициям и мнениям, чтобы провести свой корабль — Русь — через тяжелый период, оставив при этом для Новгорода «окно в Европу» через Неву открытым.
Вот почему наша современная традиция берет свое начало уже в истории XIII столетия.
Примечания
1. Philipp W. Heiligkeit und Herrschaft in der Vita Aleksandr Nevskijs // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Berlin, 1973. Bd 18. S. 70.
2. Wittram R. Peter I, Czar und Kaiser. Göttingen, 1964. T. 2. S. 57.
3. Zernack K. Zu den orts- und regionalgeschichtlichen Voraussetzungen der Anfänge Petersburgs // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Berlin, 1978. Bd 25. S. 389—402.
4. Донесение Отто Плейера от 15(26).IV.1707 года // Устрялов Н. История царствования Петра Великого. СПб., 1858. Т. 4. Ч. 2. С. 577.
5. Журнал, или Поденная записка блаженныя и вечнодостойныя памяти государя императора Петра Великого с 1698 года даже до заключенного Нейштадтского мира. СПб., 1770. Ч. 1. Цит. по нем. изд.: Leipzig, 1773. S. 112.
6. Wittram R. Peter I... T. 2. S. 58.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |