Священные основы великорусской монархической государственности. Симфония властей
Для понимания некоторых действий Александра Невского, которые наши современники склонны оценивать как проявление ничем не мотивированной жесткости, даже жестокости, необходимо правильно уяснить себе воззрения самого Александра на природу собственной власти. Этого вопроса мы уже касались, упоминая текст «Получения Владимира Мономаха». Необходимо признать, что эта тема понимания природы верховной власти на Руси должна быть раскрыта под тем углом зрения, что влияние византийской мысли оказывало существенное воздействие на взгляды русских князей на этот вопрос, которые сильно эволюционировали со времен Владимира Мономаха в сторону принятия «классической монархической доктрины», выработанной в Византии усилиями правоведов и канонистов к XII—XIII столетиям. Воззрения эти начинают адаптироваться русской политической мыслью и практикой со времен по крайней мере Андрея Боголюбского и становятся частью общего мировоззрения на княжескую власть самих князей и Церкви.
Одним из основополагающих принципов государственной идеологии Византии была доктрина божественного происхождения царской власти, получившая свое завершенное выражение в «Василиках» — законодательном сборнике конца IX века. Именно представления о божественной природе царской власти породили осознание боярских заговоров, мятежей или измены князю как духовные преступления, стоящие в одном ряду с такими тяжкими грехами, как еретичество и богохульство. Именно в этом мировоззрении нужно искать объяснения расправы Александра с мятежниками в Новгороде. Иными словами, за три столетия до восхождения на трон первого русского царя Иоанна Грозного, оценка измены царю или великому князю в качестве богопротивного злодеяния зафиксирована в Галицко-Волынском летописании. «В ее рассказах о "многих крамолах" и "мятежах" против сыновей Романа Мстиславича, "царя в Руския земли" и "самодержца всея Руси", враги Даниила и Василька последовательно именуются "безбожными" галичанами и "безбожными" боярами, поскольку они умышляли "искоренить племя Романово". Оценка измены князю в категориях духовного преступления ("безбожного" злодеяния), сделанная придворным летописцем, на наш взгляд, могла быть обусловлена прямым кровным родством сыновей Романа Мстиславича с византийским императором, чье царское достоинство они тем самым унаследовали. Нет сомнений, что приведенные выше воззрения басилевса Исаака II на божественную природу царской власти были известны Даниилу и его окружению, ведь мать Даниила происходила старшей дочерью Исааку».
Не может быть сомнения и в том, что в Северо-Восточной Руси во времена отца и деда Александра Невского воззрения на царскую власть воспринимались как законное и легитимное наследование, связанные с легендарными дарами Мономаха и с первыми претензиями на самовластие Андрея Боголюбского.
Необходимо указать на еще одну важную черту, которая роднит древнерусских князей с византийскими императорами. В первую очередь это касается Романа Мстиславича, который заботился об укреплении сакрального статуса своей власти. Князь Роман собирал священные реликвии, как то делали византийские императоры на протяжении веков. «Центральную роль в развитии и определении византийской имперской идентичности играли реликвии Страстей Христовых, и прежде всего Честной Животворящий Крест. Обретение креста Еленой, матерью Константина Великого, под храмом Афродиты в Иерусалиме ок. 326 г. увязало с властью и культом императорской фамилии как символическое, так и физическое измерение креста. Реликвии Страстей Христовых сразу же приобрели в империи политическое значение: гвозди от креста были встроены в диадему Константина и уздечку его коня, а посланная Еленой сыну частица Честного Креста была встроена им в собственную бронзовую статую, помещенную на огромной порфировой колонне посреди форума Константина, — в силу представлений того времени об идентичности императора и его изображений, различие между ним и реликвией практически исчезало».
Падение Царьграда разрушило традиционную тесную связь между басилевсами и реликвией Честного Креста. Потеряв Царьград и лишившись большей части своих святынь, басилевсы утратили в глазах православной ойкумены важное политическое качество представителей Спасителя на земле. Зато претензии эти стали обретаться в разных местах Европы, где оказывались частички священных реликвий Страстей. Рассеяние этих реликвий позволило значительному числу правителей объявить свои претензии на царский титул. В начале XIII века основные претенденты на имперский титул «самодержца» обзавелись реликвиями Честного Креста. «Распыление реликвий Честного Креста и расторжение символической связи между греческим императором и реликвией открывало возможность и для других политических сил использовать крест в своих целях, чтобы заявлять о своих претензиях на часть византийского наследия, и в особенности на титул басилевса. В первую очередь это касалось правителей возрожденного самостоятельного Сербского государства. Стефану Первовенчанному и его брату архиепископу Савве удалось собрать значительное количество христианских реликвий, и прежде всего реликвий Страстей Христовых, которые были затем сосредоточены в кафедральном соборе в Жиче — месте коронации наследников сербского престола. И хотя правителям Сербии удалось добиться права на монархический титул только в 1217 г., они гораздо ранее обнаружили стремление воспользоваться Честным Крестом для обоснования царского достоинства и власти правящего дома Неманичей. Из письменных источников известно о нагрудном украшении ("пекторали") Немани, в которое была вложена частичка Честного Креста. Этот реликварий стал впоследствии священным символом династии, удостоверяющим законнорожденность и права на престол ее членов. Реликвия хранилась в Студенице — усыпальнице двух первых поколений династии Неманичей».
Родством с Неманичами очень дорожили русские цари. Святые Неманичи изображены на столпе Архангельского собора Московского Кремля, символизируя собой кровную и духовную преемственность московских царей от всех легитимных царских династий, «сошедшихся» в роде потомков Мономаха — царей из династии Рюрика и их преемниках — Романовых. «Почитание попавших в Юго-Восточную Европу из Византии христианских реликвий отнюдь не сводилось к так называемому народному христианству. Оно неотделимо от понятий "Византийская империя" и "православное царство" и, таким образом, носит ярко выраженный политический характер. Появление идеологически обоснованных программ собирания мощей в средневековой Сербии совпадает с борьбой за государственную независимость в период правления Неманичей, начавшейся на рубеже XII—XIII вв. Усилиями св. Саввы, первого главы независимой сербской церкви, были приобретены наиболее ценные среди вывезенных из Византии крестоносцам святыни — частицы одеяния и пояса Богородицы, Десница и частица Главы Иоанна Крестителя, а также мощи апостолов, пророков и великомучеников. Описание этого собрания реликвий воспроизводят описания знаменитого собрания императорской церкви Богоматери Фаросской в Константинополе... Новейшие исследования показывают, что в Средние века высокочтимые христианские реликвии, собранные в одном месте, приобретали статус locus regalis и тем самым воплощали идею перенесения Иерусалима и Святой Земли. В свою очередь, идея перенесения Иерусалима (translation Hierosolimi) была напрямую связана с идеей перенесения империи (translation imperii), популярной у многих восточнохристианских правителей в начале XIII в. в связи с падением Константинополя и безвозвратной, как тогда казалось, гибелью Византийской империи».
Русь начала собирать священные реликвии задолго до падения Царьграда. Под 1212 г. Лаврентьевская летопись в посмертном слове о Всеволоде Большое Гнездо отметила созданный им дворцовый Дмитровский храм во Владимире и факт, что в этот храм из города Селуны князь Всеволод принес на Русь «доску гробную святаго мученика Дмитрия, мюро непрестанно тачащю на здравье немощным, в тои церкви постави, и сорочку того ж мученик ту же положи».
В Новгородской I летописи сохранился текст «Повести о взятии Царьграда Фрягами». Это оригинальное литературное произведение явилось непосредственным откликом русского культурного сообщества того периода на падение Царьграда в 1204 г. Вопрос об авторстве повести остается открытым. Однако большинство исследователей считает причастным к его созданию новгородского паломника в Царьград Добрыню Ядрейковича, будущего новгородского архиепископа Антония, который совершил свое путешествие в мировую столицу в 1200 г., описав его в «Книге Паломник». Влияние этого произведения и вообще общей оценки падения Царьграда в Новгороде не могло пройти и мимо молодого Александра Ярославича. В Новгороде со времен архиепископа Антония началась целенаправленная политика собирания христианских реликвий, которая, как мы видели выше, была сопряжена с новым пониманием «перераспределения» сакральной власти вселенского императора ромеев между европейскими государями.
В этой связи нельзя не упомянуть один удивительный и важный для понимания мировоззрения Александра Невского факт. Маленький Александр застал в Новгороде на покое в Хутынском монастыре Добрыню Ядрейковича, бывшего владыкой Новгородским Антонием, но смещенного с кафедры отцом Александра Ярославом в связи со слепотой и невозможностью по здоровью выполнять обязанности новгородского владыки. Антонию наследовал лояльный к потомкам Всеволода Большое Гнездо владыка Арсений. О паломничестве в Царьград Антония мы упоминали выше.
Мы обязательно должны остановиться на личности Антония, которая, на наш взгляд, прямо или косвенно повлияла на становление духовного облика и мировоззрения княжича Александра и вообще образованных русских людей того времени. Остановимся и на деяниях владыки Антония, которые заставляют нас совершенно в ином свете взглянуть на проблему становления идеологической концепции «Москва — Третий Рим».
Еще будучи боярином новгородским, Добрыней Ядрейковичем, владыка Антоний стал свидетелем взятия крестоносцами Царьграда в 1204 г. и разорения святынь столицы Вселенского православия. Падение Царьграда повергло в шок православный мир. Горечь и ужас от этой трагедии были несравненно больше для православных всего христианского мира, чем при взятии Константинополя турками в 1453 г.
«Новгородский летописец записал под 1204 годом назидательную повесть о том, как "в сваде цесарей" — усобице в императорской семье — "погыбе царство богохранимого Костянтиняграда"».
Для русского человека священный город пал именно в 1204 г. и его временное возвышение при Палеологах с 1261 г. по 1453 г., в который город пал вследствие турецкого нашествия султана Мехмета II, рассматривалось как милость Божия к грекам, но не воспринималось как восстановление в былой славе Царьграда. Ученые давно отмечают, что ключевыми датами, которые стали предшествующими звеньями идеи «Третьего Рима», важнейшими историческими обстоятельствами, определившими семантику и «догматику» идеи, стали годы 1204-й — второе, разбойное взятие Царьграда латинянами (первое взятие состоялось за год до этого и имело характер вмешательства во внутривизантийскую борьбу за трон), 1270 год — заключение Лионской унии, 1439-й — заключение Флорентийской унии. Для XIII века самыми главными событиями стали именно взятие Царьграда крестоносцами и утрата в глазах русских людей того времени определенной преемственности по отношению к древней Римской империи, восстановленной в Никее византийской государственности.
В 1270 г. последовала Лионская уния, которая лишь подтвердила для русских православных людей того времени духовный надлом греков.
Владыка Антоний стал одним из первых людей на Руси, который осознал, что отныне последним оплотом православия может быть только Русь, сиявшая в зените славы перед нашествием монголов и не чаявшая скорых суровых испытаний, поставивших наш народ на грань исторической гибели.
Добрыня Ядрейкович привез из Царьграда «кусок Гроба Господня». Историки до сих пор спорят, что в действительности привез Добрыня, то ли «меру Гроба Господня», то ли действительно ему удалось добыть камень или часть камня с Гроба Господня. Источники недвусмысленно говорят именно о камне. В подтверждение именно этой, традиционной точки зрения мы можем привести интересный факт, до настоящего времени не рассматриваемый в контексте проблемы. В 1211 г. при владыке Антонии перестраивается престол Святой Софии Новгородской и кладется новая престольная плита. С большой долей вероятности мы можем утверждать, что на престол новгородской Софии Добрыня возложил главную реликвию православных христиан — камень Гроба Господня из Царьграда.
В западноевропейской традиции было выработано понятие, описывающее переход, связанный с утратой определенных благодатных даров или исчерпыванием исторической миссии, политического и духовного мирового центра из одного историко-культурного топографического локуса в другой: «Перенос Империи». В этом translation imperii западнохристианская историософия соединяла в единую канву мировую историю. «Русская историческая мысль первой трети XVI века разработала три типа соединения русской истории с мировой — хронографический (Русский хронограф, или Хронограф 1512 г.), генеалогический (Сказание о князьях владимирских, особенно новый вид Медоварцевской редакции, соединяющей хронографический и генеалогический тип, ок. 1527 г.), пророческо-эсхатологический (цикл сочинений о "Третьем Риме")».
Эволюция и истоки пророческо-эсхатологической концепции уводят нас во времена святого Александра Невского и деятельности владыки Антония. Цикл «Сказания о князьях владимирских» соединял легендарное римское звено генеалогии русских князей, возводимых к мифическому брату императора Августа Прусу, константинопольское звено (рассказ о дарах Мономаха — царских инсигниях) с русским звеном. Необходимо сказать, что герменевтический анализ сказания о передаче на Русь царских регалий Константином Мономахом, дошедшего до нас в поздней обработке и переосмыслении, в действительности мог иметь реальную историческую основу. У нас нет прямых доказательств о том, что во времена домонгольской Руси князья ссылались бы на «дар Мономаха» в качестве весомого аргумента в претензии на равенство с императорами ромеев, но косвенные данные такого воззрения в древнерусское время есть.
«Послание константинопольского патриарха Антония IV московскому великому князю Василию I Дмитриевичу (1393) подвергает критике "слова о высочайшем и святом самодержце-царе" своего адресата, его запрет московскому митрополиту "поминать божественное имя царя в диптиках", т.к. "мы-де имеем Церковь, а царя не имеем и знать не хотим". Эти слова Василия I, которые стали известны патриарху в устном изложении ("говорят, что..."), в Послании повторены дважды. "Ты... хочешь дела совершенно невозможного", — увещевает патриарх, излагая на греческом языке формулу римского универсализма, которая определяла византийского императора басилевсом ромеев... т. е. "всех христиан", и предполагала, что "один только царь во вселенной"».
Для нашего исследования необходимо подчеркнуть два принципиальных факта. Во-первых, патриарх Цареградский напоминает московскому князю о том, о чем византийская дипломатия не уставала доносить всеми возможными средствами, начиная определенно с IX века, по крайней мере, до новообращенных в христианство народов. Но и Василий I выражал точку зрения русских князей на свое отношение к «единому царю» для всех христиан, которая, конечно, зародилась задолго до переписки в византийским патриархом. Можно утверждать, что в русском религиозном сознании уживались две точки зрения. За басилевсом ромеев признавалось первенство чести, но не признавалось виртуальное единодержавие над христианскими этносами.
Для этого были особые причины, донесенные до нас поздним преданием о «дарах Мономаха», но преданием, по нашему глубокому убеждению, имевшим под собой серьезную историческую основу, которая, конечно, была известна на Руси и во времена Александра Невского, и после него. Прапрадед Александра Владимир Мономах, внук Ярослава Мудрого, получил в Киеве прекрасное по тем временам образование благодаря отцу, князю Всеволоду, который сам был хорошо образованным человеком, одним из первых на Руси полиглотом, владевшим пятью языками: греческим, латинским, половецким и, возможно, английским. Последний пригодился Всеволоду, чтобы сосватать дочь английского короля Гаральда Гиту за своего сына Владимира Мономаха. Второе имя (Мономах) было дано княжичу дальновидным Ярославом Мудрым, который не исключал возможности, что его внук со временем сядет на престол в Константинополе. С началом XVI века персона Владимира Мономаха приобретает особое значение для русского самодержавия. Московские государи начинают смотреть на него как на своего родоначальника. Как уже неоднократно отмечалось, в официальной политической идеологии утверждается концепция, согласно которой Московское государство является наследником Византийской империи («Москва — Третий Рим»), Владимир Мономах рассматривается в рамках данной концепции в качестве лица, через которого московские государи получили от византийских императоров царский венец.
По линии своей матери Владимир мог считаться прямым наследником престола Византии. Эта мысль дала право автору «Слова о погибели Русской земли», воспевающему великого князя Владимира Мономаха, написать, как византийский император его побаивался: «Великие дары посылаша к нему, абы под ним великий князь Володимер Цесаря-города (Царьграда) не взял». Таким образом на Руси уже существовала идея, согласно которой династия Мономашичей становилась равночестной императорам Второго Рима. Эта идея предопределила и дальнейший генезис идеи о прямой преемственности русских государей к византийским царям, которая воспринималась в рамках той идеологии, которая была изложена письменно патриархом Антонием IV московскому великому князю Василию Дмитриевичу. Данное послание является наиболее отчетливым, по словам исследователя данной проблемы К. Пицакиса, манифестом византийской политической идеологии, которая широко используется с целью охарактеризовать модель «симфонии», основной идеологический принцип, политический, философский, нравственный идеал Византии, а именно органическое единство империи и Церкви в едином политическом и юридическом порядке, при котором вопрос об отношениях между двумя «властями» был просто лишен смысла.
Это был неделимый понятийный аспект христианской империи. Принцип единства империи и Церкви имел один принципиальный момент. Исходя из него византийская политическая идеология отрицала за иными православными этносами возможность иметь собственных царей. Русь, не имея с Византией общих границ, вырвавшая крещение у империи силой, с самого начала оформляла свои отношения как равноправный политический партнер. Русские князья признавали императора Царьграда главой «православного содружества», сознавая и принимая византийскую идеологическую установку, которая была актуализирована к политической ситуации, создавшейся в тот момент, когда центр этого содружества рухнул. И не будет большой натяжкой сказать, что актуализация и прямое заимствование идеологии «имперского центра» для Руси могло иметь место после 1204 г. После восстановления имперского центра в Царьграде в 1261 г., незадолго до кончины А. Невского, ситуация не вернулась в прежнее русло. На Руси, в православных странах Балкан литературные памятники позволяют сделать заключение, что атрибуция царского титула другой персоне, кроме византийского императора, вопреки политической теории «Второго Рима», стала общим местом. В своей духовной грамоте митрополит всея Руси Киприан отпускал грехи «святым и правоверным царем христианским, и елицы отъидоша сего жития по моем поставлений и елицы живут».
Не будет преувеличением сказать, что осознание Русью себя последней хранительницей православия в ситуации, когда под ударами латинян пал Второй Рим, осознание русскими князьями себя равночестными византийским императорам, кровная связь с царским родом Мономаха — все это заложило основы той концепции русской государственности, которая к XVI веку конституируется в историософской формуле Третьего Рима.
«При всех различиях в толковании идеи "Третьего Рима" бесспорно, что у истоков ее — осмысление судеб не двух, а трех столиц христианского мира — Рима, Константинополя и Москвы в их соотнесенности, судеб Церкви каждой из них — римской, константинопольской, московской, наконец, судеб вышеуказанных царств».
Анализ генезиса этой идеи показывает, что наряду с новаторскими чертами в этой идеологии прослеживается и достаточно традиционный идеологический субстрат, возникший на Руси задолго до времени старца Филофея и XVI века. Речь идет о религиозном и культурно-историческом образе мира в русском национальном сознании, предшествующем официальной идее «Третьего Рима», об этапах эволюции исторической перспективы, в которой видел себя русский народ.
Разговор должен идти о том, как Церковь, государство и народ определял эти перспективы не только пространственными характеристиками (например, Запад—Восток), но и временными, как уход в глубь времен, к первым векам не только христианской, но и Священной истории, в рамках которой мыслилась собственная национальная историческая жизнь. Аспектами, вовлеченными в освоение национальным сознанием эпохи Александра Невского, могли быть не только метафизические, исторические, географические, хронологические и культурные парадигмы преемственности Руси по отношению к Священной и мировой истории, но и идея translation imperii. Ведь и идея «Третьего Рима» включает в себя осмысление судеб Рима Ветхого. Иначе бы идея преемственности на Руси могла бы свестись к идее «Второго Константинополя». Но сам факт многократного падения этого священного центра вызывал законные опасения древнерусских книжников, как бы мистическая преемственность по отношению только к Царьграду не привела к трагическому повтору его судьбы уже в истории Русского царства.
Вообще «триада Филофея Псковского "Ромейское царство" — "Третий Рим" — "царство нашего государя" призвана была утвердить его древние корни; триада продолжателя Филофея "пучтыня" — "Третий Рим" — "новая великая Русия" обозначала молодость "Третьего Рима". Использование идеи "Третьего Рима" в XVI веке происходило в основном по первой модели, с утверждением его положительных и удревняющих признаков. Во второй редакции (не позднее 80-х гг. XVI в.) Послания великому князю появляется определение "Святая Русь", дополняющее и завершающее развитие значения "Третьего Рима"; царь и великий князь объявляется "браздодержателем Святой Руси"».
Известная и замечательная по своей символике «Повесть о белом клобуке» новгородских архиепископов прославляет «Светлую Русию» — «Третий Рим» и говорит о предсказании римского папы Сильвестра об учреждении на Руси патриаршества. Так или иначе, эти поздние сочинения московских книжников полномасштабно привлекают для новых идеологических конструкций архаические пласты древнерусской идеологии. Идея «Святой Руси», появляясь поздно в официальной книжной литературе, тем не менее принадлежит к древнейшему пласту древнерусского сознания, что зафиксировано былинными циклами. Окончательное оформление идеи о святости Руси и сопутствующие ей концептуальные конструкции предшествовали времени татарского нашествия и не могли не наложить особый отпечаток на сознание людей того периода.
Идея «переноса» священного центра христианского мира и его дальнейшее осознание русским народом символически начался с камня на престоле Святой Софии. Так начался отсчет исторического бытия концепции особой исторической миссии Русского государства, осознавшего себя Третьим Римом задолго до того момента, когда эта мировоззренческая установка приобрела законченный вид в посланиях старца псковского Елиазарова монастыря Филофея. «Идея "translation imperii" развита была в XVII веке Арсением Сухановым и Игнатием (Римским-Корсаковым)».
Архимандрит Игнатий вообще вел разговор о переходе «Греческого царства» в русле древнерусской традиции. Важное место здесь было отведено крещению Руси, дарам Мономаха и хождению на Русь апостола Андрея, известного по Начальной русской летописи.
В связи с византийским наследием мы не можем обойти вниманием и вопроса об отношении к сакральной природе царской власти в самой Византии и вопроса о том, что этот взгляд на сакральную природу императорской власти не мог не быть неизвестным на Руси, где проблема взаимоотношения Церкви и государства стояла так же остро, как и в империи ромеев.
И там и тут институты государственности предшествовали Церкви, и, более того, именно государство стало инициатором государственной программы воцерковления подданных Рима и Руси. Наиболее полно сакральный аспект царской власти в христианской империи выразил знаменитый византийский канонист Вальсамон. В частности, он писал: «Что касается императоров, некоторые (тожователи) понимают канон буквально, что им позволено входить во святой алтарь, лишь когда они идут приносить дары Богу, но не тогда, когда они желают войти из простого благочестия. Мое же мнение иное. Поскольку православные императоры поставляют патриархов, призывающих Святую Троицу, и помазаны от Господа, они могут входить безо всякого препятствия, когда пожелают, в святой алтарь... И они (императоры) совершают каждение, благословляют трикирием, как епископы, они учительствуют в чине оглашения, что дозволено лишь епископам града... Поскольку последующие императоры через помазание царства есть помазанники Божии и Христос (что значит Помазанник), Господь наш, кроме всех прочих, воспринял и титул архиерея, то мы по праву можем усвоить императору дары епископства».
Принцип симфонии власти духовной и светской нашел свое самобытное воплощение во властных институтах Новгородской республики.
«В основу широко распространенной в исторической науке характеристики государственного устройства Великого Новгорода как феодальной, боярской республики до сих пор лежит устаревшая идея классового подхода к изучению общества. Необходим пересмотр проблемы с иных методологических позиций — представления самих новгородцев о характере и природе власти, ее связи с христианской идеологией. Древняя Русь не была "светским" государством. Власть в Средневековье могла быть исключительно теократической, сакральной, освященной свыше, а следовательно, само христианское государство могло быть только теократическим».
Для уяснения отношения широких слоев древнерусского народа к фигуре Александра Невского мы должны себе представлять сложившийся в то время особый комплекс идей и представлений, который имел своим истоком языческие воззрения на природу власти на Руси. Эти представления претерпели определенные изменения, будучи преображенными в эпоху христианизации. Во время Александра Ярославича они стали принимать законченную форму.
«Таким образом, с упразднением язычества и принятием христианства у восточных славян была утверждена кардинально новая система государственного устройства: вместо сакрализованного князя-жреца, совмещавшего свою власть с отправлением культовых функций, появились два начала власти от Бога. Свои культовые функции князь передал Церкви, оставшись при этом сакральной фигурой». В Новгороде распределение сакральных функций носило наиболее репрезентативный характер.
«Бог, как истинный правитель Новгорода, рассматривался как гарант границ Новгородского государства. Вся земля Новгородского государства принадлежала Богу, Святой Софии Премудрости Божией, являясь "Землей Всемогущего Бога и Святой Софии"». Такое воззрение на священные, корневые особенности своей государственности были свойственны новгородцам и в более поздний период. Для нас важно понять, как строились взаимоотношения «земли и верховной власти» в Новгороде в тот период, когда Александр Невский своими действиями недвусмысленно заявлял о своей приверженности новаторской для ранней Руси идеи самодержавной власти государя по примеру византийских императоров.
«...Новгородское общество, а следовательно, и Новгородское государство рассматривалось самими новгородцами как Братство во Христе — Христианское Братство. Великий Новгород — это христианское братство, особый тип государственности на Северо-Западе Руси XII—XV вв. Высшим органом земной законодательной власти в Новгороде было вече — народное собрание всей христианской общины, всего христианского братства... На вече и при вече под контролем христианской общины проходили выборы земных правителей Новгорода от Бога: с 1136 г., а с 1156 г. — владыки. В христианском Новгороде была лишь одна вертикаль власти — высшая власть Бога и Святой Софии Премудрости Божией. Владыка и князь возглавляли две земные ветви теократической власти, обеспечивая на земле дуальный принцип правления Бога, Святой Софии. Князь был необходимым и обязательным высшим должностным лицом Новгорода. О его полном изгнании не могло быть и речи. В представлении новгородцев князь избирался на вече по воле Бога и Святой Софии. Люди лишь выполняли божественную волю. С 1136 г., с изгнанием Всеволода, вече Новгорода положило начало вольности в князях».
В принципе, такие воззрения на верховную власть были характерны не только для Новгорода, но и для Руси в целом. Вечевой уклад тоже не был «монополией» исключительно новгородцев. В целом можно заключить, что восприятие верховной власти как делегированной теократии было на Руси глубинным древним воззрением на природу власти государей.
Александр Невский если и не в самом Новгороде непосредственно, то, вне всякого сомнения, в Суздальской земле воспринимался и как светский владыка, и как духовный лидер, на новом христианском этапе русской истории обретший, волею исторических судеб, древние функции сакрального владыки древних индоевропейцев, князя и жреца в одном лице. В Новгороде священная власть князя не была безусловной. Здесь теократический принцип имел иную структуру проявления себя во властных институтах.
«Богоизбранность новгородского князя нашла отражение в сфрагистике начала XIII — начала XIV в. На лицевой стороне княжеских печатей присутствует изображение Христа Вседержителя. Появление этой эмблемы совпадает по времени с началом оформления в Новгороде при Ярославе Всеволодовиче договорных грамот с приглашаемыми князьями. Одновременно летопись сообщает о церемонии клятвы-крестоцелования "на всеи воли новгородской" и "на всех грамотах Ярославлих". Целование креста — присяга Богу и Святой Софии. Христианская община Новгорода стала рассматривать новгородских князей как служилых у Бога и Софии, их действия и права были четко оговорены. О функциях князя в Новгороде хорошо известно. Князь был прежде всего предводителем войска, организатором обороны государства. Его призывали собирать дань, но не самостоятельно, а с помощью "мужей новгородских". Князь осуществлял суд, но не один, а совместно с посадником. Доходы князя составляли судебные и торговые пошлины, дар со всей Новгородской земли. Владыка в Новгороде — это прежде всего глава Церкви, духовный отец новгородцев, "пастух" "паствы словесного стада Христова" — христианской общины. Им становился тот, чей жребий по воле Бога оставался на алтаре».
В Новгороде мы видим преобладание того типа делегированной теократии, который позднее в научной и богословской литературе будет назван «папоцезаристским».
«В отличие от князя владыки считались избранными не людьми, а Богом напрямую. Безусловно, архиепископ был высшим должностным лицом Новгородского государства. "В случае разных бед, напастей у новгородцев могли возникнуть сомнения в самом божественном акте избрания или угодности владыки или князя Богу. Когда в 1228 г. долго стояла теплая погода с проливными дождями, то "простая чадь" обвинила в том владыку Арсения, сменившего Антония, ушедшего в Хутынский монастырь. Арсению не удалось "нощным стоянием и пением и молитвами" прекратить ненастье. Чадь прогнала его с владычества со словами: "Того ради стоить тепло долго, выпроводил Антониа владыку на Хутино, а сам сел, дав князю мьзду"». Сакральное двоевластие в Новгороде находило отражение и на символическом уровне.
«Двум высшим должностным лицам Новгорода — князю и владыке — соответствовали два сакральных стола в Софийском соборе. В 1200 г. "прииде князь Святославъ в Новгород, сын Всеволожь, внукъ Юрьевъ, генваря въ 30, и посадиша и на столе въ святеи Софеи, и обрадовался всь Новъгород". Видимо, царское место Ивана IV Грозного пред алтарной преградой, сохранившееся в новгородском Софийском соборе, является преемником прежнего княжеского стола. В 1352 г. новгородцы "с молбою введоша Моисея архиепископа на свои ему столъ къ святеи Софеи". Стол владыки — это престол поздних источников — трон, возвышенное место в алтаре в середине апсиды с креслом на нем. Всего же в Софийском соборе было три стола правителей Новгородской земли, включая престол Юга, Софии Премудрости Божией в алтаре (Святая трапеза). Исходя из топографии владычного стола, его приближенности к святому Престолу в алтаре, назначения владыки как "служебника" престолу Бога и Софии, нетрудно прийти к выводу, что главенствующее положение в Новгородском государстве Бога и Святой Софии должен занимать новгородский владыка, а только затем князь. При такой регламентации власти прочие государственные должности в Новгороде (посадника, тысяцкого, тиунов, купеческих старост, подвойских, бирючей, софьян и проч.) автоматически оказываются в прямом смысле третьестепенными и находятся либо при князе, либо при владыке. Двум столам в Новгороде соответствовали два двора: владычный и княжеский, — два центра сосредоточения земной власти от Бога. Первый располагался в Детинце рядом с Софией, второй — сначала напротив, на Ярославовом дворище, а с XII в. — у истока Волхова на Городище. Последнее, согласно летописям, считалось расположенным именно в Новгороде. При двух дворах действовали два городских веча: у Софии и на Ярославовом дворище. При двух дворах были свои "дворяне" — княжьи и "божьи дворяне", свой круг должностных лиц, участвовавших в управлении дворов князя и владыки. Двум дворам соответствовали две, дополнявшие друг друга системы административно-территориального управления Новгородом, и две системы судопроизводства. Именно между владыкой и князем (а не между посадником и князем, как принято считать) на протяжении XII—XV вв. и должно было происходить перераспределение сфер управления государством».
Александр Ярославич не стал, да и не мог сломать эту древнюю систему власти, в типической чистоте сохраненную в Новгороде. Князь и его потомки нашли свое место в этой системе, которую мы по праву можем назвать «теократической республикой». Данный образец, матрица взаимоотношений ветвей власти, не исчерпала свой политический ресурс для России и в наши дни. Но эта система не могла и не может функционировать без совершенно определенного монархического начала, выраженного в то время властью великого князя.
«Новгородская государственность XII—XV вв. — уникальный исторический опыт русского народа в построении государства типа христианского братства... Упразднение на деле княжеской ветви земного правления ослабило Новгород в военном отношении. Новгород лишился профессиональной княжеской дружины. Несомненно, одним из важнейших аспектов борьбы Новгорода и Москвы было соперничество двух моделей христианской государственности: князь или владыка — кто из них должен стоять во главе земли и править ею от Бога?»
История взаимоотношения новгородских владык и князей Ярослава Всеволодовича и Александра Ярославича еще ждет своих исследователей. Для данной работы важно еще раз подчеркнуть мысль о том, что воззрения новгородских архиепископов от Добрыни Ядрейковича и до Василия Калики, который жил в 30-х гг. XIV века, на Новгород как на священный град, наследник величия Рима Второго и Царьграда, как эсхатологический оплот истинного христианства в век падения христианских стран повсюду под натиском врагов заложили принципиальную основу и теоретическую базу под идеологию, нашедшую свое выражение в священном девизе «Москва — Третий Рим». Для этого у новгородских владык были более чем веские основания. Новгород действительно оказался в определенный исторический момент, с определенной долей условности, единственной свободной в политическом плане и не завоеванной врагами православной государственности. Нет необходимости доказывать, что данные воззрения не могли не наложить свой отпечаток на душу молодого князя Александра еще в период его юношеского пребывания в Новгороде.
Совершенно невероятно предположить, что эти идеи не доносились и до остальной, подневольной Руси и не являлись определенным «фоном» восприятия русским православным народом особой харизмы княжеской власти Рюриковичей, которые не только сумели устоять и выжить в урагане небывалого нашествия с Востока, но и стали инициаторами возрождения Руси в качестве последнего оплота истинной веры.
Возвращаясь к символико-промыслительным деяниям в Новгороде Добрыни Ядрейковича, владыки Антония, мы понимаем, что эти деяния не могли не оказать особого идеологического воздействия и на княжескую власть в городе. Так как ремонт главной святыни Новгорода делался, конечно, в лучших новгородских традициях гласно и с одобрения новгородцев на вече сравнительно незадолго до рождения князя Александра, мы не можем сомневаться, что понимания сакральной важности этого священнодействия не могли не дойти до Александра чуть позднее, когда он уже княжил на берегах Волхова.
Добрыня Ядрейкович оставил потомкам письменное свидетельство о хождении в Царьград, которое до сей поры является лучшим историческим источником по святыням Софии Цареградской и всего града Константина! Ни один западный путешественник не оставил ничего подобного по глубине и обстоятельности ни до, ни после владыки Антония. Трудно представить, чтобы Александр был не знаком с этим выдающимся древнерусским книжным произведением.
Без натяжек и фактологической эквилибристики мы можем достоверно предположить, что Александр Невский с детства впитал в себя, от новгородского духовенства, мысль, что с падением Царьграда именно Русь становится святой землей и святым народом — «Новым Израилем», несущим мировую миссию защиты Истинного Христианства — нашей Православной веры! Традиция переноса святынь из Царьграда в Новгород, начатая еще владыкой Антонием, продолжалась новгородцами и в следующем столетии и приобрела особый размах во времена уже упомянутого нами выше архиепископа Василия Калики. Как и во времена Рюрика и Олега, Русь таинственным образом после татарской катастрофы вызревала на Севере, в священном граде русской истории и государственности — Новгороде Великом.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |