Александр Невский
 

Пути и способы распространения традиций

Чтобы учреждения, существовавшие в предшествующие времена, обрели новую жизнь в настоящем, нужно было хорошо знать их назначение и структуру. По каким же каналам перемещались сведения о них? В отношении кочевой государственности таких путей было по крайней мере четыре: письменная история, историческая память (фольклор), традиционные правовые нормы и государственная практика.

Информация письменных сочинений

Многовековая письменная историография имелась на соседних с Монголией территориях, прежде всего в Китае. В династийных хрониках содержится множество сведений по домонгольской истории северной степи. Значит ли это, что монголам было известно их содержание?

Прежде всего отметим, что правящие круги Китая учитывали богатый дипломатический и военный опыт прежних китайских династий, использовали его в своих отношениях с кочевниками. Для одних кочевых правителей устраивались нравоучительные экскурсы в историю хунно-ханьских отношений1, другим, побежденным, навязывалось хуннское военно-административное устройство2, владения третьих сопоставлялись с державой хунну3. Есть сведения, что о державе хунну знали и кидани4, но так как название их города Шаньюйчэн, включавшее высший хуннский титул (шаньюй), — китайское, то, вероятно, и к монархам Ляо информация пришла от китайцев. Первое кочевое государство Центральной Азии — хуннское — в свое время оказало столь значительное влияние на внешнюю политику Поднебесной и имело столь четкую и стройную организацию, что и после своего распада и исчезновения продолжало считаться в глазах конфуцианских историков неким эталоном кочевой империи.

В 1219 г. канцелярия Чингис-хана направила китайскому монаху, даосу Чан-чуню приглашение посетить походную резиденцию кагана. В послании, в частности, говорилось о Монгольской империи: «Такого [огромного] царства еще не было со времен наших шаньюев». Спутники Чан-чуня в «Описании путешествия на запад» («Си ю цзи», 20-е гг. XIII в.) великолепие ханских повозок и шатров сравнивали с тем, что было при дворе шаньюя5. Южносунские послы прямо называли Монгольскую империю «государством северного шаньюя»6. «Шаньюй» — китайская передача доселе точно не идентифицированного титула правителя хунну. Поскольку в «Си ю цзи» говорится о «наших шаньюях», то здесь явно проступает стремление верховных властей Еке Монгол улуса представить себя наследниками прежних держав номадов и не обязательно хуннской, ведь китайцы называли шаньюями и тюркских каганов7. Да и сам титул «шаньюй» иногда расценивается как прототип таинственного слова «Чингис»8.

Разумеется, для ознакомления со столь давней историей требовалось иметь хроники. Мы не знаем, как обстояло дело со сбором исторической информации в эпоху Чингис-хана, но при его преемниках эта работа приобрела целенаправленный характер. В 1236 г. по инициативе киданина чжун-шу-лина Елюй Чуцая было «учреждено Историческое общество; в пособие взяты исторические книги из городов Янь-цзин и Пхинян»; историографами назначили трех китайцев (судя по именам)9. Позже Мункэ и Хубилай поручали китайским же ученым, проживавшим в Монгольской империи, переводить на монгольский язык исторические сочинения10. В XVII в. сложилась аналогичная ситуация: маньчжуры готовились напасть на Китай и интересовались успехами предыдущих «варварских» династий на этом поприще. Истории Ляо, Цзинь и Юань были переведены на маньчжурский язык11.

Значит, одним из источников сведений о кочевых государствах служили династийные хроники и, возможно, другие исторические произведения.

Еще одним источником стали эпиграфические памятники. Например, рассказ о падении Уйгурского каганата и о последующей истории уйгуров был нанесен на стелу, воздвигнутую в честь гаочанских князей, а позже почти без изменений списан оттуда в «Юань ши» — официальную хронику монгольской династии12. Об интересе к подобным текстам в рассматриваемую эпоху (первая половина XIII в.) свидетельствует то, что после смерти Елюй Чуцая в его доме нашли «несколько тысяч древних и новейших книг, картин и древних письмен на металле и камнях»13.

Можно предположить, что китайским и киданьским советникам, их монгольским патронам стала известна история всех крупных держав номадов, содержавшаяся в указанных сочинениях. Однако источники не дают основания для такого вывода. А из имеющихся данных пока можно заключить, что до руководителей империи доходили только названия городов, титулы и имена каганов14 (естественно, в китайской транскрипции) и, возможно, представления об общих пределах их владений15.

Кроме иероглифических камнеписных текстов в степях Центральной Азии имеется множество стел, скал и валунов, испещренных руникой древних тюрок и уйгуров. Этот вид письма продолжал бытовать на территории Монголии и в казахских степях по крайней мере до X в.16, а у енисейских кыргызов, может быть, и до монгольского завоевания в начале XIII в.17 Монголы, конечно, встречали такие памятники. Джувейни пишет, что во время правления Мункэ (1251—1259) в развалинах столицы Уйгурского каганата VIII—IX вв., города Орду-Балыка, были обнаружены камни с надписью. «Эти камни были извлечены. Под ними оказалась большая каменная плита с надписями... Приказано было найти кого-нибудь для прочтения их, по никто не мог их прочесть. Из Хитая доставили людей, именуемых камами (т.е. прорицателями — В.Т.). Известными этим людям знаками на плите той было начертано...»18 — и следует изложение версии происхождения уйгурского царства, не поддающейся идентификации ни с одной из ныне известных надписей. Монголы, несомненно, не сумели прочесть письмена, поэтому обратились к иноплеменникам. Это не обязательно могли быть китайцы. Хитай [Хатай] в XIII в. у мусульманских авторов означал еще и Семиречье с Кашгаром — район расселения кара-киданей (хитаев)19. Камами же (прорицателями, шаманами) не называли ни конфуцианских схоластов, ни даосских мудрецов. На территории кара-киданьского государства жили в то время и уйгуры. Их жрецы, пожалуй, имели представление о письменности своих предков и могли читать рунику. Очевидно, именно грамотные уйгуры и названы у Джувейни камами. К тому же этот народ пользовался собственной письменностью, широко употреблявшейся в делопроизводстве Монгольской империи20.

Таким образом, кроме туманных намеков на знакомство представителей хитаев и китайцев21 с содержанием тюркских эпитафий VIII—IX вв., другой информации на этот счет мы не имеем.

То же можно сказать и о тюркоязычных письменных литературных произведениях, созданных в X—XII вв. Достоверно лишь то, что поэма Юсуфа Баласагунского «Кутадгу билиг» («Благодатное знание», XI в.) была известна и распространена в монгольскую эпоху22, вероятно, также стараниями уйгуров. Из этого дидактического сочинения могли быть извлечены сведения о функциях и прерогативах монарха, его отношениях с подданными и т. д.

Что касается вопроса о существовании собственно монгольской письменности в доимперские времена, то о ее отсутствии, вопреки утверждениям некоторых историков МНР23, прямо сообщали как сунский дипломат Сюй Тин24, так и Хубилай-каан в эдикте 1269 г.25

Скорее всего в передаче информации о государственности исчезнувших народов письменная историография у монголов начала XIII в. играла незначительную роль. В таком случае на первый план выступала изустная передача исторических сведений, осуществлявшаяся в эпических формах, фольклоре.

Сведения фольклора

История монгольских родов и племен, отраженная в единственном монгольском письменном источнике начала XIII в. — «Тайной истории монголов», не содержит каких-либо данных, касающихся государственного строительства до середины XII в. Тщательно сохраняемая каждым кочевником память о ветвях его генеалогического древа26 обычно мифологизировалась и сводилась к перечислению непосредственных предков (иногда нескольких поколений), и к крайне фрагментарным деталям их биографий. Поэтому древние предания, собранные в «Тайной истории монголов», не могут считаться сколько-нибудь представительным сводом исторической памяти населения восточной периферии Великой Степи. Изложение родословной борджигинов весьма локально прежде всего в этногенеалогическом смысле. Авторы или составители памятника сконцентрировали свое внимание в его исторической части только на происхождении «золотого рода»27. Но поскольку он исстари обитал в среде других монгольских и отчасти тюркских родов и племен, то Чингису и его окружению, несомненно, были известны эпизированные подробности кочевой истории, не вошедшие в данный источник.

Из «Юань ши» узнаем, что Чингис в обращении к кереитскому Ван-хану назвал местность Сань хэ (кит. «три реки») территорией, где «наши предки положили основание государству», и посему советовал вождям кереитов не покидать Сань хэ28. К.А. Виттфогель и Фэн Цзя-шэн считают, что здесь имеется в виду район между хребтами Хэнтэем и Хинганом. Но там были расположены кочевья большого племени тайджиутов, к которому принадлежали и борджигины. В таком случае Сань хэ — это местность, называемая монголами «Трехречье»: бассейн Онона, Керулена и Толы, — действительно собственно монгольские земли. Однако кереиты — не тайджиуты, и, советуя Ван-хану не оставлять Сань хэ, Темучин подразумевал не свою родину (неизвестно, как многолюдное племя кереитов, хотя и союзное, но чужое, да еще во главе с верховным вождем, могло там оказаться), но именно владения кереитов. Поэтому Сань хэ следует локализовать западнее, в кочевьях кереитов, между двумя другими горными цепями — Хангаем и Хэнтэем. Там текут реки Орхон, Селенга и Тола, на берегах, которых в свое время «положили основание государству» хунну, жужане, тюрки-туцзюе и уйгуры. «Нашими предками» Чингис-хан называет скорее всего один из этих народов, так как, во-первых, у других народов — создателей империй в раннем Средневековье (сяньби, кыргызов, киданей) государственность сформировалась за пределами монгольской степи. Во-вторых, говоря о «наших», т. е. общих с кереитами, предках, Чингис-хан имел в виду не генеалогические построения, известные нам из «Тайной истории монголов» (там для кереитов нет места). Стало быть, говорилось не об этнических предках, а скорее о политических предшественниках. Резонно предположить, что это тюркские и Уйгурский каганаты VI—IX вв.

Данные предположения подтверждаются и свидетельствами некоторых армянских летописцев, подчеркивающих, что их информация идет от самих монголов: «Предки татар вышли из страны Туркестан и отправились на восток»29. И здесь прародиной названа страна тюрок, так что, вероятно, именно Орхонских тюрок имел в виду монгольский владыка. Предположим, что какие-то сведения о каганатах VI—IX вв. оставались в народной памяти и в XIII в., но не попали в «Тайную историю монголов». В этом случае можно попытаться поискать подобную информацию в произведениях иностранных путешественников, описывавших монгольскую историю не по официальным версиям, к которым они не имели доступа, а со слов случайных собеседников.

Один из таких путешественников, венецианский коммерсант Марко Поло, дает любопытное описание разрыва Чингис-хана с его покровителем Ван-ханом. Чингис-хан (тогда еще звавшийся Темучином) якобы вознамерился стать зятем главы кереитов и послал к нему гонцов. Тог рассвирепел: «Каково бесстыдство Чингис-хана... Дочь мою сватает. Иль не знает, что он мой челядинец и раб! Идите к нему назад и скажите: сожгу дочь, да не выдам за него... следовало его как предателя и изменника своему государю смертью казнить!»30 Данного эпизода нет в хрониках. Правда, кое в чем ситуацию напоминает предложение о браке Джучи с одной из дочерей Ван-хана. Оно встретило отказ, но совсем на другом основании: наследник кереитского правителя уговорил отца не соглашаться на брак, убедив Ван-хана в том, что в будущем Чингис усилится и станет опасен для улуса кереитов. Но этот отказ не вызвал конфликта, дело обернулось лишь «охлаждением», «размолвкой»31. О неравноправии брака в источниках не говорится, ведь тот же интриговавший сын Ван-хана сватал тогда дочь Чингис-хана32. Через год Ван-хан дал согласие на отвергнутый ранее брак (правда, «умыслив погубить» вассала)33. Кроме того, Темучин не был «челядинцем и рабом»: его отец и кереитский хан были побратимами, а сам Чингис — одним из ближайших сподвижников Ван-хана. Таким образом, эта история едва ли могла послужить фактологической основой для рассказа Марко Поло.

В китайских источниках зафиксировано несколько аналогичных событий. Вождь племенного союза дунху пожелал получить в жены одну из ханш хуннского шаньюя Модэ. Несмотря на возражения придворных, Модэ отослал вождю «свою любимую янчжи»34. В «Чжоу шу» рассказывается о том, что основатель первого Тюркского каганата Бумын в 552 г. просил в жены дочь своего жужаньского сюзерена Ана-хуаня, на что последовал гневный ответ: «Ты ведь наш простой кузнец (у Марко Поло — челядинец и раб. — В.Т.). Как ты осмелился произнести подобные слова [о браке]!»35 Как Бумын в «Чжоу шу», так и Чингис у Марко Поло пришли в ярость от высокомерного ответа и начали с государями войну, из которой вышли победителями. Здесь уже наблюдается абсолютная идентичность сюжетов, позволяющая полагать, что купец-европеец услышал и записал версию основания кочевой державы, идущую с VI в. от туцзюэ. Схема этой версии такова: просьба о браке с дочерью верховного хана — оскорбительный отказ — война — победа над верховным ханом — основание новой державы.

Воспоминания о своем каганате на Орхоне сохранили к XIII в. и уйгуры. Историки не раз анализировали их легенды, но в основном касались исторической основы сказаний, идентификации упоминаемых в них лиц36. Нас интересуют лишь те фрагменты, где говорится о государственном строе. В одном из преданий, записанных Рашид ад-Дином, повествуется о возникновении царства. После изначального безвластия и междоусобиц уйгурские племена избрали двух правителей с титулами эльтебер и кюль-эркин. Т.е. показано своеобразное соправительство монархов, приблизительно равных по положению («обоих они сделали государями [всего] народа и племен. Их род царствовал в продолжение ста лет»)37. Одним из районов первоначальной консолидации уйгуров названа гора Каракорум, и это не просто совпадение с названием столицы Монгольской империи: подчеркивается, что «город, который построил Угедэй-каан... называется по имени той горы»38. Большое место в легендах отводится некоему Буку-хану, раздвинувшему пределы уйгурского государства; после его смерти власть перешла к одному из его сыновей39.

Из этих дошедших до XIII в. преданий можно было извлечь данные о существовании огромной империи Буку-хана, объединявшей не только уйгуров; об организации дуальной монархии (см. гл. 4); о династийном порядке престолонаследия; о том, что центр империи располагался в Каракоруме.

Во многих мусульманских источниках излагается пространная эпическая биография праотца тюркских народов Огуз-кагана. Легенды о нем многократно разбирались исследователями, поэтому назовем лишь компоненты общественной и политической структуры, зафиксированные в средневековых сочинениях: а) разделение владений на две части-крыла40; б) иерархия крыльев — главенство правого крыла41; в) царствование двух в принципе равноправных ханов-братьев в каждой части государства42; г) закрепление престола навечно за предводителем правого крыла43; д) порядок престолонаследия44; е) Огуз-каган считался древним повелителем всех тюркских народов, и В.В. Радлов справедливо отметил: «То обстоятельство, что Рашид ад-Дин встретил сказание об Огуз-хане... и на западе у туркменов, и на востоке у уйгуров, указывает на то, что... у всех тюрков в XIII в. сохранилось еще воспоминание о большом тюркском государстве, которому было подчинено большинство тюркских племен»45.

Знания о принципах отношений между правителями, между ханами и их подданными можно получить и из региональных фольклорных источников, например алтайских. Здесь говорится о соправительство, прерогативах и функциях хана, критериях и порядке определения «вассальных» кочевых владений46.

Следовательно, из эпических произведений, распространявшихся главным образом в устной передаче, устроители кочевых империй могли узнать об основных чертах государственного строя предыдущих царств (вернее, абстрактного, эпизированного образа этих царств)47. Однако сказания о героях-первопредках содержали не только их поэтические жизнеописания, но и политический императив, который служил основой регулирования социально-политических отношений в кочевом обществе. Речь идет о явлениях, объединяемых термином «тору».

Традиционные правовые нормы

Буквальное значение тӧрӱ48 — «закон», «обычай», «правило». Так его трактуют средневековые и современные словари49, и авторы исследований и публикаций50. Однако данное понятие употребляется в источниках в более широком смысле. Есть по крайней мере три толкования его семантики: 1) нормы обычного права, совокупность неписаных регламентаций в различных областях социальной и бытовой жизни кочевников51; 2) обозначение ханской власти, управления государством52; 3) «объединенная законом народная масса»53.

Слово «тору» многократно встречается в рунических надписях на памятниках Кюль-Тегина и Бильге-кагана. Замена этого термина словами «обычное право», «обычай» чаще всего обессмысливает текст. Предлагаемые же С.Е. Маловым, П.М. Мелиоранским и В.В. Радловым переводы тӧрӱ как «законная власть», «правительственная власть» и аналогичная трактовка его семантики Дж. Клосоном представляются наиболее адекватными. Но информация о том, что конкретно понималось под этой властью, чрезвычайно скудна и может быть почерпнута из эпитафии Кюль-Тегину. Там описываются восстание Кутлуга (Эльтерес-кагана) против Тан в 680 г. и восстановление Восточно-тюркского каганата. Эльтерес «народ... упразднивший [свои] тюркские установления (türk törusü)... привел в порядок и наставил по установлениям моих (т.е. Бильге-кагана. — В.Т.) предков, тогда же он дал устройство народам тӧлис и тардуш и назначил тогда ябгу и шада»54. Буквальный же перевод интересующей нас фразы «народ тӧлис и тардуш там [же] устроил» (tölis tarduš budum anta atmiš)55. «Там же» — т. е. в процессе создания порядка по тӧрӱ. Стало быть, данный порядок включал разделение государства и соответственно населения на правое (тардуш) и левое (толис) крылья, назначение над ними командиров, наместников. Причем указывается, что такой порядок существовал еще у предков Эльтереса — вероятно, в первом каганате Ашина (552—630). Действительно, первые каганы «поддерживали и обустраивали эль (державу. — В.Т.) и тӧру». Из эпитафии следует, что «Кюль-тегии, много потрудясь и приобретя [для нас] столь большую власть (bunča torüg qazyanip), скончался»56. Слова «столь большую власть» поясняются в предыдущей строке: «Там, где верные племенные союзы и верные каганы, я творил по четырем углам (т.е. сторонам света — В.Т.); народы все я принудил к миру и сделал их не враждебными [себе], все они мне подчинились»57. Здесь тӧру — подчинение народов «четырех углов», приведение их в подданство.

В обоих фрагментах тӧрӱ предстает как осуществление каганом своих функций, как сфера компетенции монарха. Это подтверждает и поэма «Кутадгу билиг», где «правила управления государством»58 включают только обязанности правителя (щедрое вознаграждение войска, священная война с неверными, создание надежных и прочных законов, обеспечение безопасности торговли)59. Конечно, ценностные ориентации, представления о благе эля у тюркских кочевых государей VIII в. и у жителя Караханидской империи XI в. были различны; Юсуф Баласагунский излагал концепцию управления, идеальную с точки зрения зажиточного горожанина. Но важно отметить, что осуществление норм тӧрӱ и через триста лет после падения древнетюркских каганатов продолжало трактоваться как царская прерогатива.

Вопрос об авторстве этого института не может ставиться, если подразумевать под тӧру обычно-правовые нормы в целом. Но в источниках можно встретить легендарные сведения о хане, впервые использовавшем эти законы для организации подвластных владений. Выше говорилось о порядках, завещанных Огуз-каганом сыновьям. Хроника Языджиоглу Али (XV в.) называет эти порядки «тюре»: «Он (Огуз-каган. — В.Т.) сказал: "Поскольку ханом после меня станет Кайы (старший сын — В.Т.), пусть его объявят бейлербеем правого крыла. В соответствии с тюре левое крыло тоже должно возглавляться бейлербеем. Пусть им будет Байындыр"»60. Далее объявлялась очередность рассадки при трапезе по старшинству крыльев и их лидеров. «Звания и посты беев пусть распределяются между родами, пусть они раздаются всем из этих родов (т.е. кайы и байындыр. — В.Т.), а оставшимися постами пусть другие пользуются»61. Таким образом, тӧрӱ предусматривало: а) распределение племен по крыльям; б) иерархию крыльев; в) введение соправительства (хотя левое крыло и «младше», его предводитель носит титул бейлербея, как и глава правого крыла); г) жесткий порядок замещения командных постов (хан — только из рода кайы, бейлербей левого крыла — из байындыров, прочие должности в первую очередь давались представителям этих двух огузских подразделений).

Среднеазиатский источник XVI в. «Шейбани-наме» называет основателем тӧрӱ (тура; в переводе И.Н. Березина — «образ обычая и царствования») Тюрка, жившего в течение 240 лет «в Дештской стране и в северных странах»; его современником был легендарный шах Каюмарс62. Охват территории, продолжительность правления и синхронность домусульманскому Ирану, указанные в данном памятнике, позволяют представить Тюрка в качестве собирательного образа древнетюркских владетелей, чьи каганаты просуществовали около 200 лет в евразийских степях. Поскольку понятие «тору» было орхонским тюркам хорошо известно, а данных о более раннем его употреблении в рассматриваемом контексте нет, то, видимо, следует отнести формирование принципов управления кочевой империей в соответствии с тӧрӱ к VI—VIII вв.63

Кроме сформулированных выше норм, устанавливаемых тӧрӱ, историки замечали и другие сферы его применения: порядок наследования имущества, статуса и титула, церемониал интронизации, организация удельной системы64.

Тӧрӱ было известно и средневековым монголам. В «Тайной истории монголов» под этим термином имеется в виду свод правил внутриулусных и межулусных отношений (торе), что позволило С.А. Козину назвать его «Монгольской Правдой», употребив термин («правда»), обозначающий европейское Раннесредневековое законодательство. Монгольское торе регулировало взаимоотношения глав улусов, ханов и подданных, иерархические степени старшинства и ритуал введения в почетные должности65. Термином «торе» обозначали также государственную власть и систему связанных с ней учреждений66.

При анализе монгольской государственности и средневекового права неизбежно приходится столкнуться с ясой — законодательством Чингис-хана. Однако, судя по изложению ее предписаний в мусульманских, китайских и армянских источниках, она в основном налагала бытовые ограничения и предусматривала наказания за преступления67. Управлению посвящено лишь несколько пунктов, которые предусматривают: повиновение посланцам каана любого провинившегося, какой бы пост он ни занимал; обязанность удельных правителей для решения спорных вопросов обращаться только к верховному хану; устройство ямской службы; разделение армии по десятичному принципу; налогообложение и тарханные иммунитеты; наследование домена младшим сыном68. Значит, все остальные аспекты административного «законодательства» оставались вне ясы и могут быть отнесены к сфере тӧрӱ, к которой они принадлежали еще за сотни лет до складывания Монгольской империи69. Повторим эти аспекты: а) система крыльев; б) порядок выдвижения и провозглашения кандидатов на высшие управленческие и командные должности (включая хана); в) соправительство; г) завоевание и покорение окрестных народов («четырех углов»); д) распределение доходов и трофеев70. Система тӧрӱ, вероятно, не ограничивалась этими установками, но в той части, что касалась вопросов функционирования государственной власти, она сводилась к этим основополагающим моментам.

Для ознакомления с ней уже не обязательно было штудировать старые тексты, забытые письмена. Освященная, созданная и подкрепленная многовековым опытом кочевых правительств, даже будучи облаченной в форму фольклорных повествований, эта система воспринималась не только как пример для подражания древним ханам-богатырям, но и как непреложный закон, завещанный предками. Поэтому уже к XI в. устойчивость и долговечность тӧрӱ вошла у тюрок в пословицу: «Исчезает государство, но сохраняется тӧрӱ» «Еl qalïr törÿ qalmas»71.

Государственная практика

Государственная практика представляет собой еще один способ сохранения политических, административных институтов прошлых эпох. Государства, возникавшие в степях на протяжении полутора тысячелетий новой эры, развивали и закрепляли унаследованные от предшественников элементы внутреннего устройства. Процесс наследования мог идти в двух направлениях. Первое — это приспособление наследуемых элементов к оригинальной административной системе. Подобное происходило тогда, когда политический приоритет приобретался этносом, не родственным и в прошлом независимым от этноса, господствовавшего в распавшемся накануне государстве, так случилось в государственности хунну, жужаней, киданей, монголов, отчасти енисейских кыргызов. Второе направление — это простое восстановление структуры распавшегося государства с постепенным ее развитием уже в недрах нового образования, что производилось этносом, непосредственно разгромившим государство и занявшим господствующее положение на его бывшей территории. Так случилось в государственности тюрок-туцзюэ, уйгуров, отчасти сяньбийцев Танынихая. Т.е. одна держава сменяла другую, зачастую разгромив ее и разрушив ее государственный организм. Кроме того, для истории кочевых империй характерна этнолингвистическая неоднородность: сначала в степях к востоку от Алтая безраздельно царили тюркоязычные (по нашему мнению) хунну, затем монголоязычные сяньби и жужане, которые, в свою очередь, уступили место тюркоязычным туцзюэ, теле и кыргызам. В X в. с востока хлынули потомки сяньби — кидани и монголы. Все это затрудняло и замедляло общее развитие политического строя номадов. В случае простого восстановления параметров государственности побежденного народа это развитие было нулевым.

В начале XIII в. в восточной части степного пояса существовало несколько объединений кочевых и полукочевых народов — кара-китаев (туркестанских киданей), карлуков, уйгуров, енисейских кыргызов, монголов, найманов, кереитов и меркитов. Три последних улуса были полностью разгромлены Темучином в ходе межплеменной борьбы, киданьское Си Ляо рухнуло под ударами хорезмшаха и беженцев-найманов. Мирные отношения Чингис-хан установил с карлуками, кыргызами и уйгурами. Здесь имело место не наследование их опыта управления монгольским правительством, не государственная традиция, а заимствование (не важно, органическое или механическое). Непосредственное влияние на Монгольскую империю со стороны включенных в нее народов (особенно уйгуров, киданей, чжурчжэней и китайцев) требует особого исследования. Нас они интересуют лишь как носители информации о прежних державах.

И все же практика государственной жизни была полноценным каналом распространения традиций. Какими бы новаторскими или ортодоксальными ни являлись принципы управления, они в конце концов находили отражение в других средствах трансляции государственной традиции — письменной историографии, произведениях фольклора и в указаниях тӧрӱ.

Таким образом, в начале XIII в. правительство Монгольского государства столкнулось с чрезвычайно неблагоприятными факторами:

1) управленческая структура, унаследованная от ханской орды военно-демократической эпохи, не обеспечивала функционирования государственного аппарата на всей территории будущей огромной империи;

2) пережитки имманентного кочевого сепаратизма угрожали судьбе молодой державы. Эта угроза проявилась в заговорах и бунтах нойонов, возглавлявших аратов-соплеменников. Бунтарские настроения охватывали не только подчиненные племена, но и собственно монголов; 3) над Монголией нависала опасность чжурчжэньской экспансии. Монгольскому правительству требовалась отработанная для кочевого государства система управления. Такая система уже была создана хуннами, древними тюрками и уйгурами, киданями, а к XIII в. она существовала в форме государственных традиций.

Их развивали и по мере надобности модифицировали правители раннесредневековых государств.

Значение устного народного творчества, сохранявшего историческую информацию при отсутствии письменности, было неоценимым; даже цивилизованные уйгуры — обладатели собственного алфавита — помнили предания степной истории. Сюжеты эпосов стихийно изменялись, и, следовательно, традиция в своей фольклорной ипостаси тоже модифицировалась.

Сохранению и передаче принципов организации кочевой администрации способствовал свод неписаных законов тӧрӱ, который применялся как в «чистом» виде (узаконения и нормы поведения), так и бытовал в составе эпических сказаний. Соответственно с развитием эпоса и исторической основы его сюжетов — общественно-политической жизни — подвергалось изменениям и тӧрӱ.

О древних державах, существовавших до XIII в., рассказывали китайские летописи, орхонские письмена и, возможно, уйгурские сочинения. В письменных источниках царства хунну; туцзюэ и т. д. представали в неизменном, как бы законсервированном виде, так как сведения о них были вырваны из практической (государственная жизнь) и мыслительной (фольклор, нормы тӧрӱ) сфер деятельности72.

Чингис-хану и его окружению понадобились дополнительные воинские силы для противостояния чжурчжэням, ведения войн, удержания в повиновении монгольских нойонов. Более других подходили для выполнения этих задач тюркские народы Южной Сибири и Восточного Туркестана. Их подчинение было реально осуществимо под видом возрождения каганата, подобного тому, в котором жили их предки. Выше приводились доводы в пользу того, что монголам были известны сведения о своих предшественниках — создателях империй. Не стоит по примеру Л. Квантена преувеличивать информированность первых самодержцев Еке Монгол улуса — вплоть до приписывания им комплекса мероприятий для сохранения своей власти во избежание трагической судьбы хуннской и древнетюркской монархий73. Но в то же время осознание своей преемственности от них было присуще предержащим властям новой общекочевой империи. Недаром после воцарения Чингис-хана в китайских документах имя монгольского народа стало передаваться иероглифами «получить древнее» или «возвратить старое»74. Скорее всего, здесь не было намека на восстановление киданьской Ляо, как считал В.П. Васильев (в гл. 1 настоящей работы уже говорилось о бессмысленности для Чингиса долговременного увлечения лозунгом реставрации царства Елюев). Но подбор иероглифов показателен: это свидетельство осведомленности китайских писателей — современников воцарения Чингис-хана об ориентации кагана и его соратников на историческое прошлое, на традиции.

Таким образом, государственная традиция в Монгольской империи выполняла две функции — консолидации военных сил для завоеваний и создания механизма управления. В этих двух аспектах мы и будем дальше рассматривать Еке Монгол улус.

Примечания

1. См. беседу суйского посла и тюркского западного кагана Чулу. Она состоялась в 605 или 606 г.: Chavannes E. Documents sur les Tou-kiue (Tursc) occiddentaux. СПб., 1903. P. 16.

2. В 30-х гг. VII в., после падения второго Восточно-тюркского каганата, тайское правительство попыталось ввести у тюрок хуннскую систему должностей и уделов (Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. 1. С. 261).

3. Например, в «Истории династии Тан» подчеркивается, что Уйгурский каганат занял те же территории и расположился в тех же границах, что и государство хунну (Там же. С. 309).

4. Кызласов Л.Р. История Южной Сибири в средние века. М., 1984. С. 14.

5. Bretschneider E. Medieval Researches from Eastern Medieval Sourses. L., 1888. Vol. I. P. 58.

6. «Краткие сведения о черных татарах» Пэн Да-я и Сюй Тина / Пер., введ. и коммент. Ли Кюнъи и Н.Ц. Мункуева // ПВ. 1960. № 5. С. 136.

7. Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена Т. 1. С. 268; Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961. С. 327; Таскин В.С. Предисловие. С. 7; Liu Mau-tsai. Die chinesische Nachricten zur Geschichte des Ost-Türken (T'u-küe). Wiesbaden, 1958. T. 1. S. 161.

8. Банзаров Д. О происхождении слова Чингис. С. 18—20; Boodberg P.A. Dayan, Chinggis and Shan-yü // Selected Works of P.A. Boodberg. Berkeley; Los Angeles; L., 1979. P. 87, 89.

9. Иакинф (Бичурин И.Я.). История первых четырех ханов из дома Чингисова. С. 259.

10. Позднеев А.М. Лекции по истории монгольской литературы, читанные в 1895/96 акад. году. СПб., 1906. С. 166.

11. Таскин В.С. «История государства киданей» как исторический источник // Е Лун-ли. История государства киданей («Цидань го чжи»). С. 16.

12. Малявкин А.Г. Уйгурские государства IX—XII вв. Новосибирск, 1983. С. 154.

13. Иакинф (Бичурин И.Я.). История первых четырех ханов из дома Чингисова. С. 293.

14. В комментариях юаньского времени к стихам Елюй Чжу (середина XIII в.), сына чжуншулина Елюй Чуцая, говорится: «Город Хоринь (т. е. Каракорум. — В.Т.) есть древняя... земля Бикя-Кэханя (Бильге-кагана. — В.Т.). Тай-цзун (Угедэй. — В.Т.) построил тут дворец... на северо-запад от города в 70 ли находятся развалины города с дворцом Бикя-Кэханя; на северо-восток от города находится памятник Кюэ-Тэцзиня (Кюль-Тегина. — В.Т.) с надписью, составленной танским императором Мин (Сюань-цзуном. — В.Т.) в год жэнь-шэнь (732)» (Васильев В.П. Китайские надписи на Орхонских памятниках в Кошо-Цайдаме и Карабалгасуне. СПб., 1897. С. 9).

15. Описывая свое путешествие к Чингис-хану Елюй Чуцай неоднократно ссылается на события эпохи Тан, в частности, цитируя хронику «История династии Тан» (Bretschneider E. Medieval Researches from Eastern Medieval Sourses. Vol. I. P. 16, 24).

16. Арсланова Ф.Х., Кляшторный С.Г. Руническая надпись на зеркале из верхнего Прииртышья // ТС. 1972. М., 1973; История Монгольской Народной Республики. М., 1983. С. 121.

17. Кызласов Л.Р. История Южной Сибири в средние века. С. 143.

18. Ta'rikh-i jāhangushā. Pt. 1. P. 401.

19. Насави Шихаб ад-Дин Мухаммад. Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Мангбурны / Пер., предисл., коммент. и указатели Р.М. Буниятова. Баку, 1973. С. 45, 50; Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. СПб., 1884. Т. 1. С. 5 и сл.; Шейбаниада. История монголо-тюрков на джагатайском диалекте / Пер. И.Н. Березина. Казань, 1849. С. 43 и др.

20. Ш. Бира не сомневается, что до монголов дошли «историографические достижения» древних тюрок, но тексты рун, по его мнению, монголы не могли прочесть и пользовались лишь фольклором (Бира Ш. Монгольская историография (XIII—XVII вв.). С. 29).

21. Но содержание тюркского и китайского вариантов надписи на памятнике Кюль-Тегину очень разнится, и иероглифический текст не дает каких-либо подробностей о государственном устройстве у туцзюэ.

22. Мелиоранский П.М. О Кудатку Билике Чингиз-хана // ЗВОРАО. 1901. Т. 13. С. 21.

23. Лувсандэндэв А. Из письменных традиций кочевников Центральной Азии // Роль кочевых народов в цивилизации Центральной Азии. Улан-Батор, 1974. С. 9—11; Сухбаатар Г. К вопросу о появлении письменности у народов Центральной Азии; Он же. Сяньби нарын учсаа горал, соёл, аж ахуй, найгмийн байгуулал. Улаанбаатар, 1971. С. 113—114. Их аргументы таковы: 1) развитой литературный язык, которым написана «Тайная история монголов», не мог оформиться без письменности; 2) у сяньби, жужаней и киданей были свои оригинальные письмена, значит, ими пользовались и этнические потомки этих народов — монголы. Но авторы не поясняют, почему они считают язык «Тайной истории монголов» литературным. Кроме того, не обнаружено ни одного документа, написанного сяньбийскими или жужаньскими знаками, если таковые вообще существовали, а наличие письменности у киданей не означает, что ею пользовались и монголы.

24. «Краткие сведения о черных татарах» Пэн Да-я и Сюй Тина. С. 142.

25. Поппе Н.Н. Квадратная письменность. М.; Л., 1941. С. 13. Выражение Сюй Тина: «Не иметь письменности» — не является традиционным китайским обозначением отсутствия иероглифики (применявшееся встарь и в отношении тюрок-туцзюэ — обладателей рунического алфавита), так как в обоих источниках в один ряд с китайским ставится уйгурское письмо.

26. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1. Кн. 2 / Пер. О.И. Смирновой. С. 8, 13, 29.

27. Едва ли можно согласиться с мнением Б.З. Базаровой о том, что родословия старших ветвей праматери Алан-гоа в «Тайной истории монголов» опущены потому, что они «ничем не прославлены»: Базарова Б.З. Буддизм и монгольские летописи XVII—XIX веков (к критике идеи преемственности происхождения монгольских ханов) // Источниковедение и историография истории буддизма. Страны Центральной Азии. Новосибирск, 1986. С. 67, 68. У других кочевых племен Центральной Азии наверняка имелись свои предания о предках, может быть, столь же разветвленные, как и у борджигинов. Но «Тайная история монголов» посвящена истории только борджигинов.

28. Wittjogel K., Fêng Chia-sheng. History of Chinese Society Liao (907—1125). P. 111.

29. Армянские источники о монголах: Извлечения из рукописей XIII—XIV вв. / Пер., предисл. и примеч. А.Г. Галстяна. М., 1962. С. 46.

30. Книга Марко Поло / Пер. И.П. Минаева. М., 1955. С. 85.

31. Иакинф (Бичурин И.Я.). История первых четырех ханов из дома Чингисова. С. 23; Козин С.А. Сокровенное сказание. С. 127; Палладий (Кафаров П.И.). Старинное китайское сказание о Чингис-хане // Восточный сборник. СПб., 1877. Т. 1. С. 167.

32. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1. Кн. 2. С. 251.

33. Иакинф (Бичурин И.Я.). История первых четырех ханов из дома Чингисова. С. 241.

34. Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена Т. 1. С. 47.

35. Liu Mau-tsai. Die chinesische Nachricten zur Geschichte des Ost-Türken (T'u-küe). S. 7.

36. Радлов В.В. К вопросу об уйгурах // Записки Академии наук. 1893. Т. 72. № 2. С. 116—125; Marquart J. Guwaini's Bericht über die Bekehrung der Uiguren // Sitzungsberichte der königlich preussischen Akademie der Wissenschaften. 1912. 1 halbband; Serine H.F., Ross E.D. The Heart of Asia. The History of Russian Turkestan and the Central Asian Khanates from the Earliest Times. L., 1899. P. 115—116.

37. Рашид ад-Дин. Сборник летописей Т. 1. Кн. 1. С. 147.

38. Там же. С. 146. О Каракоруме как древней земле уйгуров см. также: Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957. С. 130. Вообще основание главной ставки на Орхоне традиционно для центральноазиатских кочевых империй.

39. Ta'rikh-i jāhangushā. Pt. 1. P. 53—61.

40. Кононов А.Н. Родословная туркмен. Сочинение Абул-Гази, хана хивинского. М.; Л., 1958. С. 40; Рашид ад-Дин. Сборник летописей Т. 1. Кн. 1. С. 86; Шейбаниада. История монголо-тюрков на джагатайском диалекте. С. 23. Решающее значение «генеалогической традиции» (т.е. эпических повествований) для сохранения дуальной структуры у арабов отмечал А.И. Першиц (Першиц А.И. Пережитки дуальной организации в родоплеменной структуре арабов // СЭ. 1958. № 3. С. 93).

41. Рашид ад-Дин. Сборник летописей Т. 1. Кн. 1. С. 86. Это расходится с общепринятым у тюркских и монгольских народов порядком (см. гл. 4).

42. Кононов А.Н. Родословная туркмен. Сочинение Абул-Гази, хана хивинского. С. 40.

43. Рашид ад-Дин. Сборник летописей Т. 1. Кн. 1. С. 86.

44. Шейбаниада. История монголо-тюрков на джагатайском диалекте; и др.

45. Радлов В.В. К вопросу об уйгурах. С. 20. Память о каганате сохранилась до этнографической современности у башкир-тангаур, возводящих свое происхождение к Кюль-тегину (Кузеев Р.Г. Происхождение башкирского народа: Этнический состав, история расселения. М., 1974. С. 137).

46. Трепавлов В.В. Алтайский героический эпос как источник по истории ранней государственности.

47. Особая роль устного народного творчества для передачи социально значимой информации объяснялась не только отсутствием письменности у большинства кочевых народов, но и стадиальными чертами их общественного сознания. Совершенно верно отмечал Э.Г. Абрамян, что «в первобытной культуре любая инновация более или менее быстро превращается в стереотип, тогда как временные интервалы между инновациями достаточны для того, чтобы любое изобретение или открытие успело уйти из памяти этноса как реальный факт и войти в него в качестве предания, легенды или мифа»: Абрамян Э.Г. Инновация и стереотипизация как механизмы развития этнической культуры // Методологические проблемы исследования этнических культур. Материалы симпозиума. Ереван, 1978. С. 91.

48. В написании термина нет единообразия. Тӧрӱ? — форма, применявшаяся в древнетюркских рунических памятниках и принятая в «Древнетюркском словаре»: Древнетюркский словарь. Л., 1969. С. 169, 360, 581—582.

49. Сравнительный словарь турецко-татарских наречий. СПб., 1869. Т. 1. С. 389; Древнетюркский словарь. С. 581; Наджип Э.Н. Историко-сравнительный словарь тюркских языков XIV века. На материале «Хосрау и Ширин» Кутба. Кн. 1. М., 1979. С. 86; Радлов В.В. Опыт словаря тюркских наречий. СПб., 1905. Т. 3. Ч. 1. Стб. 1250—1251, 1254—1255; Clauson C. An Etymological Dictionary of Prethirteenth Century Turkish. Oxford, 1972. P. 531—532; Codex Cumanicus. Budapest, 1981. P. 77, 288; Divanü lügat-it-ttlrk tercümesi. С. 3. Çeviren B. Atalay. Ankara, 1941. P. 221; Grønbech K. Komanischen Wörterbuch. København, 1942. P. 251.

50. Бартольд В.В. История турецко-монгольских народов // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 5. С. 39; Бернштам А.Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI—VIII веков. Восточно-Тюркский каганат и кыргызы. С. 102; Козин С.А. Сокровенное сказание. С. 605; Кононов А.Н. Опыт анализа термина тӱрк // СЭ. 1949. № 1. С. 49; Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. Тексты и исследования. М.; Л., 1951. С. 433; Он же. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М., 1959. С. 104; и др.

51. Агаджанов С.Г. Очерки истории огузов и туркмен Средней Азии IX—XIII вв. Ашхабад, 1969. С. 112; Гордлевский В.А. Государство Сельджукидов Малой Азии. С. 85; История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней. С. 88; Golden P.B. Imperial Ideology of the Sourses of Political Unity Amongst the Pre-Cinggisid Nomads of Western Eurasia. P. 106.

52. Бернштам А.Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI—VIII веков. Восточно-Тюркский каганат и кыргызы. М.; Л., 1946. С. 137, 138; Материалы по истории древних кочевых народов группы дунху. С. 413, 414; Мелиоранский П.М. Памятник в честь Кюль-Тегина // ЗВОРАО. 1899. Т. 12. Вып. 2—3. С. 83; Радлов В.В., Мелиоранский П.М. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме. СПб., 1897. С. 16; Giraud R. L'empire des Turcs célestes. Les regnes d'Elterich, Qapghan et Bilgä (680—634). P., 1960. P. 71. В. Банг признавал допустимыми обе интерпретации тӧрӱ (в нашем тексте — пункты «1» и «2») в зависимости от контекста (Bang W. Zu den Kok-Türk Inschriften der Mongolei // TP. 1896. Ser. 1. Vol. 7. S. 342—343).

53. Бартольд В.В. История турецко-монгольских народов. С. 39.0 другой сфере применения тӧрӱ — титулатуре: Малявкин А.Г. Материалы по истории уйгуров в IX—XII вв. Новосибирск, 1974. С. 78; Материалы по истории казахских ханств XV—XVII веков (извлечение из персидских и тюркских сочинений). Алма-Ата, 1969. С. 235, 378, 412—416 Материалы по истории древних кочевых народов группы дунху. С. 413—414; Schlegel G. Tägin et Töre // TP. 1896. Ser. 1. Vol. 7; Togan A.Z.V. Çingiz, Moğollar ve Türkler. P. 273.

54. Цит. по: Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. Тексты и исследования. С. 381.

55. Там же. С. 30.

56. Там же. С. 40.

57. Там же.

58. Так С.Е. Малов перевел термин «тӧрӱ»: Там же. С. 230.

59. Юсуф Хас-хаджиб. Благодатное знание / Пер. С.Н. Иванова. М., 1983. С. 409—414.

60. Houtsma Th. Recueil de textes relatifs a l'histoire des Seldjoukides. Pt. 1. Leiden, 1891. Vol. 3. P. 204.

61. Ibid. P. 205.

62. Шейбаниада. С. 19.

63. Возможно, это началось раньше, так как структура тюркских каганатов во многом повторяла устройство хуннской империи, да и прототипом Огуз-кагана иногда считают Модэ-шаньюя: Бернштам А.Н. Историческая правда в легенде об Огуз-кагане // СЭ. 1935. № 6.

64. Агаджанов С.Г. Очерки истории огузов и туркмен Средней Азии IX—XIII вв. С. 113; Togan A.Z.V. Umumî Türk Tarihine Giriş. S. 106—109.

65. Козин С.А. Сокровенное сказание. С. 162, 166, 257 и др.

66. Подробнее о сферах применения норм тӧрӱ у кочевников VI—XVII вв. (Трепавлов В.В. Соправительство в Монгольской империи // Archivum Eurasiae medii aevi. 1991. Vol. 7).

67. Единственный письменно зафиксированный памятник монгольского законодательства XIII в. — указ Хубилая корёскому королю 1280 г. (Сумъябаатар Б. Новонайденный монгольский законодательный памятник XIII века // Олон улсын монголч эрэмтниц IV их хурал. Улаанбаатар, 1985 Т. 1) отразил развитие некоторых правовых норм под китайским влиянием и касался лишь внутриармейских отношений.

68. Березин И.Н. Очерк внутреннего устройства Улуса Джучиева // ТВОРАО. 1864. Ч. 8. С. 404—413; Гинс Г.К. Монгольская государственность и право в их историческом развитии. Харбин, 1932. С. 12—14; Гурлянд И.Я. Степное законодательство с древнейших времен по XVII столетие // ИОАИЭКУ. 1904. Т. 20. Вып. 4—5. С. 61—66; История монголов инока Магакии, XIII века / Пер. и объяснения К.П. Патканова. СПб., 1871. С. 4; Попов П.С. Яса Чингис-хана и уложение монгольской династии Юань-чао-дянь-чжан // ЗВОРАО. 1906. Т. 17. Вып. 2—3. С. 152; Рашид ад-Дин. Сборник летописей Т. 1. Кн. 1. С. 102, 106; Рязановский В.А. Монгольское право (преимущественно обычное). Исторический очерк. Харбин, 1931. С. 122—124; Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 2. М.; Л., 1941. С. 83; Хатиби С. Персидские документальные источники по социально-экономической истории Хорасана XIII—XIV вв. Ашхабад, 1985. С. 92; Ayalon D. The Great Yasa of Chingis Khan // SI. 1971. Vol. 34; Ch'en P.H. Chinese Legal Tradition under the Mongols: The Code of 1291 as Reconstructed. Princeton, 1979. P. 6—7; Tabakat-i-Nasiri. A General History of the Muhammadan Dynasties of Asia. L., 1881. Vol. 2. P. 1107—1108; Vernadsky G. The Scope and Content of Chingis-Khan's Yasa // HJAS. 1938. Vol. 3. № 3—4. P. 344—359.

69. Обычно-правовое регулирование деятельности высшей администрации не позволяет расценивать каана как полного автократора. Его власть основывалась на традиционных канонах. Поэтому вызывает сомнение тезис П. Рачневски о том, будто «воля правителя была главным законом в империи» Чингисидов: Ratchenvsky P. Die Rechtsverhältnisse bei den Mongolen im 12—13. Jahrhundert // CAJ. 1987. Vol. 31. № 1—2. S. 84. «Воля правителя», выражавшаяся в т.н. биликах, касалась лишь второстепенных аспектов управления.

70. Козин С.А. Сокровенное сказание. С. 162.

71. Б. Аталай при переводе глагола «qal» на турецкий язык использовал слово «biraktımak» («быть брошенным, оставленным») (Divanü lügat-it-türk tercumesi. С. 3. S. 221), а С.М. Муталлибов при переводе на узбекский — «ташламак» («выбрасывать, оставлять») (Махмуд Кошгарий. Туркий сӱзлар девони. Тошкент, 1963. Т. 3. P. 240). Такое толкование согласуется, во-первых, с пояснением, следующим за пословицей в тексте «Дивана»: «Это изречение говорят человеку, которого побуждают повиноваться обычаям предков» (Divanü lügat-it-türk tercümesi. S. 221). Во-вторых, соответствует одному из старых значений глагола «qal-» («отставать, оказываться позади»), знакомому и кашгарскому писателю (Древнетюркский словарь. С. 410); А.М. Щербак переводит данную фразу буквально, т. е. с противоположным смыслом: «Страна остается, обычаи не остаются» (Там же. С. 169).

72. М.М. Громыко считает общественное мнение и трудовой ритм общины факторами воспроизводства традиций: Громыко М.М. Место сельской (территориальной, соседской) общины в социальном механизме формирования, хранения и изменения традиций // СЭ. 1984, № 5. С. 71, 74, 77. Но для такой надобщинной структуры, как государство, эти факторы отступают на второй план. Для государственной традиции не обязательно соблюдение сезонности хозяйственных работ, а общественное мнение нейтрализуется ссылками на порядки «героической эпохи», отображенной в эпосах, и на установления тӧрӱ.

73. Kwanten L. Imperial Nomads. A History of Central Asia, 500—1500. P. 5, 230. Л. Квантен не уточняет, в чем, по его мнению, заключались эти меры.

74. Васильев В.П. История и древности восточной части Средней Азии от X до XIII века. С. 159—161; Он же. Вопросы и сомнения // ЗВОРАО. 1889. Т. 4. Вып. 1—2. С. 6.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика