VII. Киев. Волынь и Галич

Характер области полян. — Положение и части Киева. — Верхний город. — Св. София. — Ее стиль, мозаика и фрески. — Золотые ворота. — Десятинная церковь. — Михайловский мон. и другие храмы. — Подол. — Берестово. — Выдубецкий мон. — Население Киева. — Города Киевской земли. — Поросье и Черные Клобуки. — Население и города Полесья. — Пределы Волынской земли. — Владимир, Луцк и др. города. — Роман Волынский. — Галицкая земля. — Стольный город. — Города Подгорья и Понизья. — Ярослав Осмомысл. — Боярство. — Семейные раздоры. — Владимир Ярославич и начало галицких смут. — Вмешательство угров. — Княжение Романа в Галиче. — Посольство папы. — Гибель Романа. — Его дети. — Вмешательство Ляхов, Угров и южнорус. князей в борьбу за Галицкое наследство. — Боярские крамолы и казнь двух князей. — Господство угров в Галиче. — Изгнание их Мстиславом Удалым.

Почти четыре века нашей истории Киев с его областью служил средоточием политической жизни русского народа. Эта область, собственно, и называлась Русскою землею; ибо населявшее ее полянское племя считалось Русью по преимуществу.

Киевская, или Полянская, область занимала выгодное положение в торговом и политическом отношении. Она лежала в стране довольно плодородной, обильной текучими водами и лесом. Многоводный Днепр представлял русскому племени широкую дорогу на север и на юг, а судоходные притоки его, Припять и Десна, открывали удобные пути на восток и на запад как для торговых сношений, так и для военных потребностей. Ни естественные, ни политические пределы Киевской земли никогда не были строго определены. Если взять их в обширном объеме, то на севере эти пределы терялись в болотах и пущах Припятского Полесья, а на юге — в степных пространствах, почти достигавших до порожистой части Днепра; на западе они приблизительно простирались до реки Горыни и Случи и, таким образом, захватывали часть собственно Волынской земли. Только на востоке Днепр служил определенною естественною гранью Киевской области, если не считать небольшую левобережную полосу, принадлежавшую киевским князьям, и обширную Переяславскую область, которая в политическом отношении составляла такую же удельную часть Киевского княжения, как и все Припятское Полесье.

Полянская Русь, или Киевская земля, в тесном смысле обнимала западное Поднепровье, ограниченное притоками Днепра, Тетеревом на севере и Росью на юге. Небольшая, но историческая река Стугна, текущая в довольно глубокой ложбине, делит означенную полосу на две части, несколько отличные по характеру своей природы. Северная, или собственно Киевская половина, имеет поверхность слегка взволнованную, орошенную множеством речек и ручьев, направляющихся к Днепру. С одной стороны ее наполняют холмы, отделяющиеся от высокого Днепровского берега; с другой — сюда достигают невысокие ветви Карпатских отрогов. Некоторые реки, особенно Тетерев, в своем среднем и верхнем течении, прорывая эти отроги, обнажают гранитные породы и нередко имеют скалистые берега. Вообще черноземная почва, местами перемешанная с песком, представляла прекрасные пажити и обиловала дубовыми, липовыми и березовыми рощами. Только в северном углу этой области за Ирпенью на нижнем течении Тетерева и его притока Здвижи залегает низменная полоса с болотистою песчано-глинистою почвою и сосновым лесом; это уже начало Полесья. Пространство к югу от Стугны, известное в те времена под именем Поросья, образует довольно возвышенную черноземную равнину, кое-где пересеченную оврагами и рытвинами. Эта полоса имеет полустепной характер и обилует тучными пастбищами. Только приближаясь к берегам Роси, поверхность получает неровное холмистое очертание. Сюда достигает один из Карпатских отрогов, который служит водоразделом между притоками Днепра и Буга; возвышенные плоскости, пересеченные долинами и оврагами, наполняют этот водораздел. Рось, особенно в среднем своем течении, довольно глубоко прорезывает залегающий под почвою гранитный кряж и потому обилует порогами и скалами. Ее холмистые прибрежья имеют цветущий вид благодаря зеленым лугам и дубровам, преимущественно грабовым. Бесспорно, это одна из красивейших рек Южной России. Очевидно, она была любимою рекою Русского племени, которое недаром носило с нею одно и то же имя. Почти насупротив устья Десны, между ложбинами двух речек, Лыбеди и Почайны, высокий правый берег Днепра круто упирается в его русло. Глубокие яруги и удолья, когда-то прорытые водными потоками, изрезали этот песчано-глинистый берег в различных направлениях и образовали те знаменитые горы, на которых раскинулся Древний Киев с его предместьями и монастырями. Он состоял из двух главных частей: Верхнего, или собственно Киева, и Нижнего, или Подола. Последний расположился у подошвы Киевских гор на низменной береговой полосе вдоль устья Почайны, которое в те времена представляло залив Днепра, отделенный от него длинною узкою косою, и в летописи называется иногда просто Ручай. Подол был собственно Киевская пристань, населенная торговым промышленным людом. Он пересекается речкою Глубочицею, стекающею с береговых высот в Ручай. Далее за Подолом лежало низменное, болотистое, поросшее кустарником пространство, носившее название Оболонья; по нем протекал другой приток Почайны, речка Сетомль. Крутой подъем, известный под именем Боричева взвоза, вел с Подола в Верхний город, построенный на самой значительной из береговых гор. Средоточие и древнейшую часть его составляла та передовая возвышенность, на которой стояли храмы Десятинный и св. Василия с находившимся тут же княжим каменным теремом. Эта часть, обведенная особою стеною, именуется Старый Киев; ее можно назвать Киевским акрополем. Ярослав распространил Верхний город, присоединив к нему плоскую заднюю возвышенность, отделенную небольшим оврагом. Он воздвиг здесь, на месте славной битвы с Печенегами, знаменитый собор св. Софии; почему и вся эта наиболее просторная часть города называлась Софийскою. В состав Верхнего города потом вошел и южный отрог передовой, или Старокиевской возвышенности, на котором красовался златоверхий Михайловский монастырь; так что часть эта может быть названа Михайловскою. Небольшое удолье, отделяющее ее от старого Киева, составляло верхний конец Боричева взвоза. Итак, Верхний город образовался постепенно из трех частей, Старокиевской, Софийской и Михайловской, обведенных одною общею стеною или собственно валом, который состоял из городней, т.е. деревянных срубов, засыпанных землею. С трех сторон положение города было довольно крепкое: с южной его ограничивало взгорье Крещатицкой долины; здесь в городской стене находились так наз. Лядские ворота; с северной прилегала местность, весьма пересеченная оврагами и отдельными холмами, между которыми текла речка Глубочица с своим притоком Киянкою. Одна из возвышенностей в той стороне носила название горы Щековицы; а примыкающий к ней холм известен в древности под именем Олеговой могилы. Между крутобережьями Киянки защемлено было северное предместье Кожемяки, получившее свое имя, конечно, от кожевников. На той же стороне, выше Кожемяк, находился и так наз. «Копырев конец». Из этого конца вели в город Жидовские ворота; такое название заставляет предполагать, что прилегавшая к ним часть города или, вероятнее, предместья была заселена евреями. С восточной стороны Верхний город круто спускался к Подолу. Только с противной ему, четвертой, стороны он имел отлогие песчаные спуски к соседней равнине; тут в городском валу находились знаменитые Золотые ворота.

К югу от города за Крещатицкой долиной шел густой бор («перевесище» летописи). Днепровский берег на этой южной стороне города круто и обрывисто упирается в реку. Самая возвышенная часть берега носила название Угорья, или Угорского; небольшой холм, уступом спускающийся от него к реке и увенчанный храмом св. Николая, известен под именем Аскольдовой могилы; а на верхней плоскости этого Угорья лежало загородное княжее село Берестово. Далее за Берестовом на том же лесистом берегу красовались храмы и здания Печерского монастыря. Еще далее берег прерывается живописным удольем Неводницким, за которым на береговом уступе, над крутым обрывом, в тени зеленых рощ приютился монастырь Выдубецкий.

Владимир Великий и его преемники украсили Киев многими каменными храмами с помощью византийских художников. Первое место между ними как по своей славе, так по изяществу и богатству украшений бесспорно занимала св. София. Общим видом и взаимными отношениями частей этот храм мало напоминает соименную ему великую Софию Цареградскую. Он принадлежит уже другой эпохе византийского храмового зодчества, той эпохе, когда продолговатая римская базилика укоротилась настолько, что приблизилась к квадрату, имеющему в основании своем равносторонний греческий крест; восточная стена вместо одного абсида представляла большею частию три алтарные полукружия; шаровидный купол, венчавший здание и покоившийся на низких просветах, сделался более выпуклым, сузился в своем основании и стал возводиться на высоком цилиндре; а вокруг него начала располагаться целая система других таких же куполов только меньшего размера. Самым обычным числом их сделалось пять, то есть главный посредине и четыре на концах основного равностороннего креста.

Киевская София в основании своем представляла именно квадрат, несколько удлиненный с восточной стороны пятью алтарными полукружиями, между которыми главное помещается, конечно, в средине. Но притворы, или портики, окружившие храм с трех других сторон, изменили его основной вид, давая преобладание ширине всего сооружения над его длиною. С западной стороны оно имело один притвор, или паперть (нартекс); а с северной и южной, кроме таковой же наружной паперти, были тройные внутренние портики. На колоннах и арках наружных портиков утверждена была открытая галерея, которая с трех сторон окружала верхнюю часть здания. Храм был увенчан тринадцатью сферическими верхами, или куполами: над срединой здания, на четырех основных арках возвышался главный, обширный купол; а по сторонам его располагались двенадцать малых куполов; они были обиты свинцом. Эта свинцовая кровля плотно облегала куполы, арки и своды здания или так наз. комары и потому представляла не прямолинейные скаты, а игривые волнообразные линии, уступами понижавшиеся от срединного, или большого, купола. Кроме того, на западной стороне храма по бокам главной двери, но не в равном от нее расстоянии, возвышались две круглые башни, или вежи, и внутри каждой из них вокруг каменного столба извивалась спиральная лестница, ведущая на хоры, или полати, храма, а также на упомянутую выше открытую галерею.

Храм заключал в себе средний неф и по бокам его по три внутренних портика, полусветлых, обставленных массивными арками. На этих арках покоились хоры, или верхняя внутренняя галерея, обнимающая три стороны, северную, западную и южную. Эти хоры, или полати, имели то же назначение, как и в греческих храмах, то есть служили гинекеем, или женским отделением — черта, заимствованная от греков с принятием христианской религии и храмового зодчества. Кроме того, на хорах помещались особые камеры или кладовые для хранения церковного и отчасти княжего имущества, а также соборной библиотеки и архива, т.е. рукописных книг и грамот, договорных, дарственных, духовных и пр.

Вся передняя половина главного нефа или его алтарная и предалтарная части были изукрашены роскошною мозаикой. Греческие храмы, а вместе с тем и русские, в то время еще не имели иконостасов, совершенно закрывающих алтарь от взоров молящихся. Алтарная преграда состояла из ряда мраморных колонок с перекладиной, или архитравом, наверху и мраморными плитами между колонками внизу. Эта невысокая преграда не препятствовала народу созерцать изображения алтарного свода; а когда бывала отдернута облегавшая ее завеса, то весь алтарь был видим молящимся. Отсюда понятно усердие к нему храмоздателя, не щадившего издержек на такое дорогое украшение, каким была на Руси греческая мозаика, или, по древнему нашему выражению, мусия; так назывались священные стенные изображения, составленные из мелких камешков, которые получались преимущественно из стеклянной разноцветной массы, разбитой на кусочки. Над горним местом, на самом полусводе алтаря, на золотом мозаичном же поле, возвышается величественное изображение Божией Матери, которой был посвящен этот алтарь и которая здесь олицетворяла собственно св. Софию, или Премудрость Божию. Святая Дева представлена стоящею с воздетыми кверху руками, то есть в молитвенном положении; на ней голубой хитон, охваченный узким червленым поясом, из-за которого спущен белый убрус. Широкий золотистый покров осеняет ее голову, рамена и спускается на обе стороны до колен. Это художественное изображение, составляющее главное украшение Софийского храма, сохранилось в течение веков, посреди всех опустошений, постигших храм, и получило в народе название Нерушимой стены. Под нею во всю ширину алтарного полукружия идет мозаичное изображение Тайной Вечери. Посредине над горним местом представлена священная трапеза с утвержденной на ней шатровой сенью. С каждой ее стороны Христос: обращенный ликом в правую (от зрителя) сторону, Он преподает чашу шести друг за другом стоящим апостолам; а обращенный в левую преподает хлеб остальным шести апостолам. Далее внизу, под этим рядом апостолов следует такой же мозаичный ряд святителей первых веков христианства, каковы: Николай, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Климент, папа Римский и др. Их имена, как и все надписи киево-софийских мозаик, начертаны темными мозаичными буквами на греческом языке. На уступе, который отделяет Нерушимую стену от верхней части алтарного полусвода, помещено в трех кругах поясное изображение Деисуса, т.е. Спасителя, имеющего по правую сторону от себя Божию Матерь, а по левую — Предтечу. Предалтарная мозаика представляет, во-первых, Благовещение, разделенное на две части: на правой стороне алтарной арки св. Дева с веретеном и клубком ниток в руках; а на левой — архангел Гавриил. Далее на четырех арках главного купола изображены сорок мучеников, по десяти на каждой; в четырех треугольниках (парусах), заключенных между дугами этих арок, четыре евангелиста; а в самом куполе помещено колоссальное изображение Спасителя, окруженное ангелами и апостолами; последние в простенках окон.

Вся остальная внутренность храма была в изобилии расписана фресковою живописью: боковые алтарные полукружия, стены, арки, столбы и своды покрыты как изображениями разных событий из Священной истории, так и отдельными фигурами Христа, Богородицы, Отцов Церкви и мучеников. По своему рисунку эти фрески не отличались от упомянутых мозаических изображений и представляли строгие, сухие фигуры чистого византийского стиля. Фресковое расписание Киевской Софии не ограничивалось самим храмом, а распространялось и на внутренность двух упомянутых башен, или веж. Но здесь оно уже не имело церковного или священного характера; а усвоило себе стиль и содержание живописи светской. Стены башен и массивные столбы, около которых идут витые лестницы, покрыты изображениями разнообразных сцен из быта византийско-царского и русско-княжеского. Охота за дикими животными, фантастические звери и птицы, ипподром, скоморохи, музыканты, акробаты, а также суд и расправа — вот содержание этих довольно загадочных изображений. Византийские художники, вероятно, следовали здесь обычному в их отечестве расписанию царственных чертогов. А еще вероятнее, что все эти лестничные картины разных забав и времяпровождения светских владык имели аллегорическую задачу: напоминать скоропреходящее значение земных благ, земной власти и всю суету сего мира в сравнении с вечною жизнию и с незыблемым значением церкви; так как мимо этих картин всходили на хоры, откуда тотчас открывалась Нерушимая стена и вся внутренняя красота храма.

По обычаю того времени каждый значительный князь желал по смерти своей покоиться в храме собственного сооружения или в «отнем», т.е. сооружения отцовского. В левом внутреннем притворе Софийского собора поставлена гробница великого князя Ярослава, сделанная в большом размере из белого мрамора наподобие царских саркофагов Византии. Стены и двускатная крыша гробницы украшены изваяниями крестов, деревьев, птиц и рыб. Кроме Ярослава у св. Софии в таких же мраморных гробах покоился прах его любимого сына Всеволода и двух сыновей последнего, т.е. Ростислава и Владимира Мономаха. Мрамор для них, равно для колонн и других украшений, привозился издалека, преимущественно из окрестностей Константинополя, с островов Мраморного моря. А самый храм св. Софии, как и прочие каменные сооружения Древнего Киева, построен из кирпича, имеющего вид почти квадратной плиты. Но что придавало особую крепость таким сооружениям, это слой отличного цемента, своей толщиной и прочностью превосходящий самые кирпичи. Карнизы, охватывающие червлеными лентами верхние части здания, делались из красного шифера. Вместе с другими цветными камнями он употреблялся и для мозаичного церковного помоста.

Вблизи св. Софии расположены были два монастыря, построенные тем же Ярославом-Георгием: один посвящен его ангелу, т.е. Георгию, а другой — св. Ирине; полагают, что последний назван так в честь супруги великого князя. Около этих двух монастырей находились Золотые ворота, устроенные тем же Ярославом. Они представляли глубокую арку с железными, украшенными позолотою воротами; над аркой возвышалась башня с устроенным внутри ее храмом Благовещения. Овраг и вал, служившие прежде защитою Старого Киева с западной стороны, все еще отделяли его от Софийской части Верхнего города. Большой мост, перекинутый через этот овраг, служил главным соединением обеих частей — тот самый мост, который в 1147 году задержал Владимира Мстиславича, поскакавшего к Федорову монастырю на помощь несчастному Игорю Ольговичу. Федоров монастырь, заключавший в себе прах своего основателя Мстислава — Феодора Владимировича и двух его знаменитых сыновей, Изяслава и Ростислава, помещался тут же около моста по правую сторону; а по левую находилась площадь, называвшаяся Бабин Торжок, за которою далее красовался Десятинный храм Богородицы. Последний изяществом и богатством украшений соперничал с св. Софией, а размерами даже превосходил ее. Он был несколько уже, но гораздо продолговатее Софийской церкви. С восточной стороны он имел три полукружия с сильно выступающим вперед средним, или главным, абсидом, который заключал в себе алтарь; а два боковые назначались для жертвенника и дьяконика. С трех других сторон храм окружали портики, или паперти. Внутри он также был изукрашен фресками и отчасти мозаикой. Кроме богатых мраморных саркофагов самого храмоздателя Владимира Великого и его супруги Анны, стоявших посреди храма, в притворе его находились еще гробницы Изяслава Ярославича и некоторых других князей. Площадь, лежавшая по одной стороне Десятинной церкви в северном углу Старого города, была украшена теми двумя медными статуями и четырьмя конями, которые Владимир привез из Корсуня. В противоположном, т.е. южном, углу Старого Киева над самым Боричевым увозом возвышалось другое сооружение Владимира Великого, храм св. Василия, посвященный его ангелу. Этот храм основан на том холме, на котором стоял прежде идол Перуна, подле великокняжеского терема, и, очевидно, имел значение дворцовой церкви. Ярослав и его преемники распространили терем новыми постройками; он, вероятно, и был то, что в летописи называется «Великим двором Ярославовым». Относительно обширности этого двора можно судить по тому, что на нем собиралось иногда целое войско, задавались пиры народу и устраивалась конская потеха, как это мы видели в истории Изяслава II. (Впрочем, тут, может быть, подразумевалась и наружная площадь перед теремом.) Кроме Федорова монастыря в Старом городе помещался мужской монастырь Андреевский, основанный Всеволодом Ярославичем. Он назывался также Янчин, потому что дочь Всеволода, известная Яика, устроила при нем и женскую обитель, в которой сама была настоятельницей. В Старом городе, как надо полагать, находилась и каменная церковь, основанная сыном Мономаха Мстиславом в честь Богородицы Пирогощей; икона ее, если верить преданию, написанная евангелистом Лукою, была привезена из Цареграда каким-то купцом Пирогостом. Она почиталась чудотворною. «Игорь едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей», говорит «Слово»; следовательно, по приезде в Киев он прежде всего приносил перед этою иконою благодарственные молитвы за свое освобождение и, вероятно, исполнял обет, данный в тяжкую годину своего плена или бегства.

Третья, или Михайловская, часть Верхнего города, отделенная от Старого Киева небольшим удольем Боричева увоза, заключала в себе монастырь, основанный Святополком-Михаилом в честь своего ангела. Главы Михайловского храма были покрыты золочеными бляхами; почему он и назывался Златоверхим. По своему архитектурному плану и трем алтарным полукружиям он подходил к Десятинному храму, а мозаичными украшениями алтаря, особенно изображением Тайной Вечери, напоминал св. Софию.

Заключая в себе самые великолепные киевские храмы, Верхний город был застроен преимущественно домами князей, бояр и дружинников. Кроме главного великокняжеского терема или Великого двора Ярославова, было много других теремов, где проживали младшие князья или княжие вдовы. Летопись называет по именам некоторые дворы, каковы бояр: Коснячка, Чудина, Воротислава, Борислава, Путяты, Гордяты; князей: Глеба, Мстислава, Василька и др. Между тем Нижний город, или Подол, по преимуществу был наполнен промышленным населением. Там находилось самое большое Торговище, или главный рынок. Подолье было укреплено деревянными стенами и тыном (стоянием). У западных его ворот, так наз. Подольских, лежало предместье, известное под именем Копырева конца, лепившееся по взгорьям ручья Глубочицы. По удолью ручья Киянки из Подолья поднимался к Верхнему Киеву (чрез Кожемяки) увоз, более длинный и менее крутой, чем Боричев. В Копыреве конце находился монастырь св. Симеона, принадлежавший роду Черниговских Ольговичей; так как он был основан их родоначальником, Святославом Ярославичем, когда последний занимал великокняжеский стол. Другой монастырь, принадлежавший тому же роду, Кирилловский, помещался далее за Подолом по дороге в Вышгород на лесистом взгорье, которое называлось Дорогожичи. Монастырь этот был основан Всеволодом Ольговичем, также во время его Киевского княжения. Неподалеку от Кириллова монастыря находился и загородный терем Ольговичей, известный в летописи под именем Нового двора. Мы видели, что Святослав Всеволодович в 1194 году скончался на этом Новом дворе и был погребен в «отней» Кирилловой обители. Судя по этим сооружениям, Ольговичи тяготели более к Нижнему городу, чем к Верхнему.

Древнерусские князья любили строиться и воздвигали не одни храмы, но и терема, как городские, так и загородные. Вокруг Киева было несколько дворов, где князья проживали преимущественно в летнее время. Тут было привольнее посреди разных хозяйственных занятий; а лесистые окрестности представляли им все удобства предаваться своей любимой забаве, т.е. охоте. Главный двор великокняжеский находился подле сельца Берестова, посреди густого бора, на Угорской возмышенности; почему и носил также название двора Угорского или Подугорского. Он был любимым местопребыванием еще Владимира Великого и его сына Ярослава. Известно, что любимец последнего, священник Берестовской церкви свв. Апостол, Иларион, первый из русских людей был возведен в сан Киевского митрополита. Несколько позднее встречаем здесь подле княжего терема небольшой каменный храм Спаса Преображения. Владимир Мономах также любил проживать на Берестове; сюда собрал он для совета своих тысяцких, когда дополнил Русскую Правду уставом о резах, или процентах. Тут же в Спасо-Преображенском храме погребены Юрий Долгорукий и сын его Глеб, оба княжившие в Киеве. В тесном соседстве с Берестовом устроилась знаменитая Печерская обитель с ее изящным Успенским храмом и с ближним женским монастырем св. Николая, в котором, по преданию, постриглась мать св. Феодосия. В то время как у Ольговичей был свой собственный загородный двор за Подолом подле Кириллова монастыря, у Мономаховичей был свой особый родовой терем с монастырем на холму Выдубецком, то есть совершенно в противоположной стороне от города. Этот терем, носивший название Красного двора, принадлежал родоначальнику Мономаховичей, Всеволоду Ярославичу, которым был основан и смежный Выдубецкий монастырь св. Михаила. Известно, что при Мономахе здесь был игуменом Сильвестр, сочинитель первой русской летописи, или так наз. «Повести временных лет». Из Мономаховых потомков в особенности благодетельствовал Выдубецкому монастырю Рюрик Ростиславич. Михайловская церковь этого монастыря сооружена над самым береговым обрывом. Днепровские волны постоянно подмывали берег, и алтарная часть церкви грозила обрушиться вместе с нетвердою почвою. Рюрик, будучи великим князем Киевским, не пожалел издержек, чтобы укрепить каменною стеною обрыв, на котором стоял храм, и поручил это дело славному в его время русскому зодчему Петру Милонегу. Сооружение начато в июне 1199 года, а окончено в сентябре следующего года. Оно было отпраздновано как важное событие. Рюрик с женой, сыновьями Ростиславом и Владимиром, снохою Верхуславой и дочерью Предславой прибыл в монастырь и после благодарственного молебна задал пир игумену Моисею со всей братией; причем щедро оделил всех подарками. Летописец — один из продолжателей Сильвестра:— до небес превозносил Рюрика по этому случаю.

Красный двор служил любимым пребыванием Юрия Долгорукого. Но у него был еще другой загородный двор, за Днепром, прозванный Раем. Надобно полагать, что последний находился там же, где лежал заднепровский городок Юрия, иначе называвшийся Песочным. Днепр в среднем своем течении сопровождается множеством отделяющихся от него рукавов и озер; поэтому обилует островами и заливными лугами. Особенно таков он под Киевом. Здесь левый берег представляет широкую низменную полосу, которая покрыта целою сетью рукавов, озер и протоков. Главный рукав носит название Черторыя. Вешняя вода покрывала острова и соседние низменности; а после себя оставляла заливы и озера (например, Долобское). Эта водная Днепровская сеть, умноженная еще рукавами Десны, делала неудобною переправу через Днепр под самым городом; главная переправа совершалась или под Вышгородом, т.е. выше устья Десны, или ниже устья Черторыя насупротив Неводницкой пристани, т.е. под Выдубецким монастырем. Здесь-то около последнего устья, вероятно, и лежал Песочный городок с княжим теремом, или Раем, на отлогом песчаном возвышении, на краю обширного соснового бора.

Главная Киевская пристань находилась на устье Почайны, на Подоле. Здесь, конечно, была самая оживленная часть города, особенно весною в полую воду, когда сверху приплывали суда, нагруженные товарами варяжскими, а также сырыми произведениями Северной и Средней России, преимущественно мехами; а снизу приспевали «гречники», то есть русские караваны с дорогими тканями, изящными металлическими изделиями, южными плодами, винами и другими греческими товарами. Надобно полагать, что кроме разного рода греческих мастеров в Киеве проживали и византийские торговцы. Латинские гости, т.е. купцы из варягов и немцев (а также западных славян), имели здесь не только свои особые дворы и лавки, но и собственные каменные храмы. Были тут и восточные торговцы, именно мусульмане из Камской Болгарии и евреи из Хазарии. Может быть, от последних торговцев или от хазарских пленников, здесь поселенных, один угол Подола носил название «Козаре». Вместе с гречниками в Киев проникали и купцы итальянские, именно генуэзцы (фрягове) и венециане (венедици), которые во время Крестовых походов захватили в свои руки значительную часть восточной торговли. На Подоле всегда можно было найти и русских гостей из Чернигова, Смоленска, Суздаля, Галича и пр.; но первое место между ними, конечно, занимали деятельные, предприимчивые новгородцы. Купцы иноземные и иногородние вели торговлю по преимуществу оптовую, т.е. имели дела с местными киевскими торговцами.

О многочисленности населения древнерусской столицы можно судить по следующим известиям. Еще в начале XI века Дитмар, епископ Мерзебургский, заметил в своей хронике, что в Киеве более четырехсот церквей и восемь торжищ, а жителей несметное множество. Положим, он сильно преувеличил число церквей; однако во время огромного пожара 1124 года, испепелившего Подол и часть Верхнего города, по словам нашей летописи, сгорело до 600 церквей. Впрочем и это число не совсем вероятно, хотя бы сюда и были включены все малые церкви (божницы) и часовни. Замечательно еще известие летописца о море, бывшем в 1092 году. В короткое время, говорит он, гробовщики продали до 7000 гробов. Во всяком случае мы едва ли будем далеки от истины, если предположим, что Киев в эпоху наибольшего процветания, т.е. в XII веке, со своими предместьями вмещал в себя более 100 000 жителей. Как истые представители поляно-русского племени, киевляне отличались подвижным, предприимчивым и вместе промышленным духом. Но слава, приобретенная их городом, как средоточием великой страны, богатства, накопленные в нем обширной торговлей и данями с подвластных русских земель, а также постоянные распри князей за обладание Киевом и происходившее отсюда заискивание народного расположения — не могли не внести в характер его жителей некоторых расслабляющих сторон и привычек. Своею наклонностью к веселой и роскошной жизни, своими вспышками своеволия или неуважения к власти и заметным ослаблением воинственного духа киевляне стали отчасти напоминать византийцев, которым они во многом подражали, особенно в страсти к дорогим нарядам и украшениям. Конечно, такою страстью отличалась преимущественно женская половина населения, которая красивыми нарядами старалась еще более возвысить свою природную славянскую миловидность. По словам одного польского хрониста, ничто так не пленяло иноземцев в Киеве, как его русоголовые, темнобровые женщины, блиставшие «дивною красотою лица и стана».

После столицы важнейшими киевскими городами или пригородами Киева были Вышгород, Белгород и Васильев. К северу от Киева возвышенный левый берег отступает от Днепровского русла и оставляет значительную низменную долину, отчасти поросшую лесом и кустарником, отчасти образующую заливные луга. Верстах в десяти от столицы цепь холмов снова подходит к самому Днепру, и здесь-то на высоком берегу стоял крепкий Вышгород, защищавший подступ к Киеву с северной стороны. Вышгород составлял иногда особый удел; но киевские князья отдавали его обыкновенно сыну или другому близкому родственнику. Он имел для древней России и важное религиозное значение; так как здесь стоял богатый каменный храм с мощами князей-мучеников Бориса и Глеба, куда приходили богомольцы из разных краев России. Белгород представлял твердыню, воздвигнутую на правом берегу Ирпени на значительной крутизне, верстах в двадцати с небольшим от Киева. Он был охраною Киева с западной стороны, т.е. со стороны Волыни. А Васильев был расположен на левом берегу Стугны, от Киева около сорока верст. Берег покрыт невысокими холмами; но город, судя по остаткам насыпей, был укреплен двойными или тройными валами и служил для Киева надежною защитою с южной стороны. Пространство, заключенное между этими главными пригородами и самым Киевом, кипело густым зажиточным населением. Здесь было рассеяно много сел и менее значительных городов, каковы: Звенигород (памятный ослеплением Василька Ростиславича), Здвижен, Пересечени др. За Стугной вдоль ее течения тянулся вал, издавна насыпанный для обороны собственно Киевской области от внезапных набегов степных варваров. Здесь начиналось так наз. Поросье, или южная половина Киевской области. За этим валом насупротив города Васильева лежало поле Перепетово, названное так по своим двум великим могильным курганам, из которых один носил имя Перепетова, а другой — Перепетовки. У конца вала за устьем Стугны стоял на берегу Днепра город Треполь. Ниже Треполя на высоком береговом холму расположен был древний Витичев, с пристанью внизу; эта пристань служила первою стоянкой торговых караванов, отправлявшихся из Киева в Грецию. В XI веке город запустел, вероятно, разоренный варварами; но в 1095 году он возобновлен под именем Святополча; великий князь Святополк-Михаил перевел сюда жителей Юрьева, сожженного Половцами. Под Витичевым находилась и переправа или, как тогда говорилось, «брод» через Днепр на Переяславскую сторону. Но главная переправа на пути из Киева в Переяславль производилась несколько ниже, около городка Заруба, расположенного напротив устья Трубежа и известного своим пещерным монастырем, из которого вышел митрополит Климент Смолятич. Подле него находился так наз. Варяжский остров. Еще ниже на Днепре, около устья Роси, стоял город Канев среди весьма холмистой местности. Это была последняя киевская крепость на правой стороне Днепра. Канев возник, по-видимому, на том же месте, где упоминается город Родня, под которым решилась борьба Ярополка с Владимиром в 980 году. Отсюда шли ряд городов и насыпные валы вверх по Роси: она после Стугны представляла вторую укрепленную киевскую линию. Замечателен в особенности так называемый «Змеев вал», который, начинаясь немного выше устья Роси, идет на запад то по левой, то по правой стороне этой реки и около верхнего ее течения заворачивает на северозапад. Из городов второй укрепленной линии наиболее замечателен Корсунь, находящийся там, где Рось делает самый южный изгиб. Под Корсунем эта река встречает скалистые холмы, разбивается между ними на несколько рукавов и протоков и образует пенистые, живописные пороги. Далее на Роси лежали Богуслав и упомянутый выше Юрьев, хотя и сожженный Половцами, но спустя несколько лет возобновленный тем же Святополком-Михаилом. Где-то около Роси на одном из ее притоков лежал и Торческ, бывший средоточием киевских торков, или Черных Клобуков.

Довольно возвышенная плоскость, простирающаяся между Стугною и Росью, а также и к югу от последней, приблизительно до реки Тясмина, своим полустепным характером и тучными пастбищами вполне соответствовала потребностям Черных Клобуков, которые сохраняли еще многие привычки кочевых народов и главное богатство свое почитали в больших стадах коней, овец и рогатого скота. Они продолжали отчасти жить в открытом поле подвижными вежами, или селениями, из войлочных кибиток; но имели и становища, огороженные валами, куда собирали свои семьи и стада в военное время; в опасных же случаях укрывались под защиту русских городов Поросья. Кроме Поросья, кочевые полчища Черных Клобуков тянулись и на восточной стороне Днепра, т.е. в украйнах Переяславской и Чернигово-Северской. Черные Клобуки, очевидно, сохраняли и обычное кочевникам деление по родам, находившимся под управлением своих родовых старшин и князьков. Разнообразие имен, под которыми встречаются иногда эти служилые инородцы Древней Руси, объясняется именно их родовым делением. Кроме общего имени «Черных Клобуков» и племенных названий «Печенеги» и «Торки», встречаются еще в летописях названия «Берендичи», «Турпеи», «Коуи», «Каепичи», «Бастеева чад»: это собственные имена разных родов, большею частию дававшиеся по именам их ханов; впрочем, под словом «Берендичи» или «Берендеи» разумелись и вообще Торки, или Черные Клобуки. Последнее название получили они от своего любимого головного убора, высоких бараньих шапок черного цвета. Верхи этих шапок делались иногда из какой-либо цветной ткани и свешивались набок (как теперь у казаков). Их смуглые лица осенялись черными усами и бородою. Наиболее знатные носили широкие шелковые кафтаны персидского покроя.

Поселенные на южных пределах Руси с обязанностию быть ее передовыми конными стражами от соплеменных с ними половцев, Черные Клобуки естественно подвергались неотразимому влиянию Русской народности и постепенному с ней слиянию. Особенно это влияние заметно в собственной Киевской украйне, или на левом Поросье. Здесь постепенно возникают городки со смешанным населением из Черных Клобуков и Руси. Их родовые старшины, или ханы, за военные заслуги получали иногда такие городки в свое державство, т.е. пользовались известными с них поборами. Черные Клобуки в большинстве еще сохраняли свое язычество; но при смешении с Русью между ними стало водворяться и христианство. Скрещение Руси с этими инородцами положило начало той русско-украинской народности, которая позднее является в истории под именем Казаков или Черкас. Последнее имя указывает еще на примесь Прикавказских и Таврических Казар или Черкесов, в разное время селившихся на русских украйнах, особенно во время угнетения их родины Половцами и во время падения древнерусского Тмутараканского княжества¹.

К Киевскому княжению причислялось обширное Припятское Полесье с своими неизмеримыми пущами и водными пространствами, которые представляют остатки существовавшего здесь когда-то внутреннего моря. Дремучие влажные леса, бесчисленные речки, озера и болота, песчано-глинистая почва — вот господствующие черты полесской природы. Клочки сухой, удобной для возделывания земли рассеяны здесь в виде оазисов, или островов, на которых, конечно, и сосредоточилось редкое население Полесья. Полесяне, как показывает их наречие, составляли ветвь южнорусского племени; в летописи они являются под именем древлян. Но та часть их, которая занимала область северных притоков Припяти, судя по летописи, носила название дреговичей и по языку своему представляла уже переход к северному, или Кривскому, племени.

Природа вполне наложила свою печать на характер этого населения и его историю. Угнетенное вечными заботами о добывании насущного пропитания из своей скудной почвы, из своих озер и рек, затерянное посреди непроходимых болот и пущ, оно не могло ни достаточно развить свою гражданственность, ни выработать средоточие для собственной государственной жизни. Поэтому Полесье, несмотря на свою обширность, никогда не пользовалось в истории большим политическим значением. Все его текучие воды собираются в Припять и вместе с нею вливаются в Днепр, недалеко от Киева. По своим сплавным и судоходным рекам, единственным в то же время путям сообщения, полесяне отправляли на продажу в Киевское Поднепровье произведения собственной лесной промышленности, каковы: лодки, ободья, мочало, лыко, деготь и пр., а также мед и звериные шкуры. Отсюда естественным является и политическое тяготение Полесья к Киеву. Мы видим, что до самого падения последнего польские города обыкновенно достаются в удел младшим родичам великого князя Киевского. Только Черниговские Ольговичи менее других стремятся в эту лесную сторону и охотно уступают ее Мономаховичам. Во второй половине XII века восточною частью Полесья, ближайшею к Киеву, владел известный Рюрик Ростиславич; до перехода в Киев его стольным городом был Вручий, или Овруч, расположенный на одном из притоков реки Ужа, на довольно возвышенной местности, окруженной глубокими и крутыми оврагами. Здесь был соборный храм св. Василия, которого основание приписывается Владимиру Великому; но, может быть, он построен или возобновлен Рюриком Ростиславичем, также носившим христианское имя Василия. По развалинам этого изящного храма видно, что он имел пять куполов на десятигранных шеях; что своды его ради их легкости и усиления звуков выведены были из горшков (так наз. голосники), а стены сложены из тонких кирпичей и местами ярко-красного камня, переложенных толстыми слоями цемента, и что под троечастным алтарем был ход в погребальные склепы. На сохранившейся местами штукатурке видны прекрасные фрески, изображающие лики святых. (Находящийся подле города курган прозван «Могилою Олега», того древлянского князя, который погиб в битве с своим братом Ярополком под самым Овручем.) На верхнем течении Ужа лежали города Ушеск и разоренный Ольгою Искоростен. Под этим городом Уж встречает гряду гранитных утесов и с шумом пробивает себе путь между порогами. Здесь посреди стремнины выдаются два больших камня с углублениями, вымытыми водою; предание дало им название «Ольгиных бань». А при впадении Ужа в Припять лежит город Чернобыль. Зимой 1193 года в окрестностях Чернобыля сын Рюрика Ростиславича занимался ловами, когда к нему прибыли гонцы от Черных Клобуков звать в поход на половцев. Конечно, ни одна русская область не представляла такого раздолья для княжеской охоты, как полесские трущобы, изобильные лесным зверем и всякими дикими животными, каковы в особенности: медведи, вепри, зубры, лоси, рысь, волки, лисицы, куницы, бобры и пр. Раздолье для охоты, разумеется, представлялось только в зимнее время, когда болота и топи покрывались надежным слоем льда. К Овручскому уезду принадлежал и город Брягин, подаренный Рюриком Ростиславичем своей снохе Верхуславе Всеволодовне; он лежал посреди болот на левой стороне нижней Припяти.

Поднимаясь вверх по течению Припяти, на правом ее берегу находим важнейшие ее пристани, Мозырь и Туров. Последний лежал в самом средоточии Полесья, и был стольным городом древнего и довольно обширного Туровского княжения. Некоторое время этот удел считался старшим после Киева; он переходил из рук в руки, пока не утвердился за потомством Святополка II Михаила. Древний Туров памятен еще своим епископом Кириллом, знаменитым церковным витией второй половины XII века. Епископы Туровские обыкновенно имели свое пребывание в загородном Борисоглебском монастыре. К Туровскому княжеству кроме Мозыря причислялись Пинск на Нине, притоке Припяти, и Городно, между Горынью и Стырем. Городенский удел в XII веке выделился из туровских земель, т.е. получил своих особых князей. В северной части Туровского Полесья, или в земле Дреговичей, наиболее известные удельные города были Клеческ и Случеск. Последний лежал на Случи, важнейшем левом притоке Припяти, и также имел иногда особых удельных князей. Находясь на пограничье с Кривским краем, он нередко подвергался нападениям соседних полоцких владетелей. А западная часть Дреговичей и Пинян принадлежала собственно к Волынскому Полесью.

Волынская земля занимала область верхней Припяти и важнейших правых ее притоков, каковы Турия, Стоход, Стырь и Горынь. Ни характер природы, ни политическая история Волыни не дают ей определенных границ от земли собственно Киевской; лежавшие между ними уделы причислялись то к Волынскому, то к Киевскому княжению, смотря по течению событий. Приблизительною границею могут быть назначены река Горынь и ее правый приток Случ; так как Погорина (т.е. местность по Горыни) была по преимуществу спорною полосою. На западе Волынь граничила непосредственно с Польскою землею, от которой ее отделяло среднее течение Западного Буга и верховья Вепря — правых притоков Вислы. (Полоса земли между Бугом и Вепрем называлась Украйною.) На севере Волынская земля сливалась с Пинско-Туровским Полесьем, от которого ее северная большая половина почти не отличалась своею природою, т.е. заключала подобные же низменные, болотистые и лесные пространства. Только южная полоса Волыни образует довольно холмистую страну, местами напоминающую близость Карпат, богатую текучими водами, цветущими нивами и рощами лиственных пород. В северной низменной части лежали важнейшие города Волынской земли, составлявшие ее политическое средоточие, именно Владимир и Луцк.

Владимир, стольный город всей Волыни, расположен на правом берегу реки Луг, впадающей в Буг. Сохранившийся доселе небольшой каменный храм во имя св. Василия считается построением Владимира Великого, как и самый город. Ему же приписывалось и основание соборного храма во имя Успения Богородицы. Когда этот храм пришел в ветхость, князь Мстислав Изяславич (во второй половине XII в.) построил великолепный новый собор Успенский, в котором был потом погребен. Развалины этого собора и остатки стенного расписания свидетельствуют о его красоте и его византийском стиле. Из многих церквей и монастырей Владимирских по летописи известна еще церковь св. Димитрия и монастырь св. Михаила. Обширностию и красотою этот город слыл из первейших в Древней Руси. Он был хорошо укреплен и имел двойные валы, глубокие рвы и толстые стены, хотя и деревянные. Из ворот городских известны по летописи двое: «Гридшины» и «Киевские»; последние, конечно, обращены были на дорогу в Киев. Внутренний город, или кремль, с княжим теремом был обнесен особым валом и стеною; его обтекала кругом речка Смочь, впадающая в Луг. Одно из окрестных селений, называемое Зимино, вероятно, заключало в себе загородный княжий двор, судя по древней каменной церкви также во имя Успения, стоящей на несколько возвышенном, живописном берегу Луга. Луцк, или Луческ, служивший стольным городом весьма значительного Волынского удела, лежал на левом берегу Стыря, на большом торговом пути из Владимира в Киев; почему под городом через Стырь был перекинут мост. Луцк является также одним из больших и хорошо укрепленных городов Древней Руси. Загородный двор удельных Луцких князей находился в живописном селении, называвшемся «Гай», вероятно, от своих гаев, или зеленых рощ; здесь были построены «разноличные хоромы» и церковь «красотою сияюща», как выражается летопись. Из древнейших храмовых сооружений в Луцке можем указать только на Пречистенский монастырь, основанный в XII веке и возвышавшийся на береговом обрыве речки Глушца, тут же впадающей в Стырь.

После Владимира и Луцка между многочисленными Волынскими городами наиболее значительные: Дорогобуж на Горыни; Чемерин, Пересопница, Дубен и Шумен между Горынью и Стырем, т.е. в самой средине Волыни; Кременец, Бельз и Червен на юго-западе, или на пограничье с Галицкой землей. (Два последние принадлежали к так наз. Червенским городам и входили в состав то Галицкого, то Волынского княжения.) Берестье, Мельник и Дрогичин лежали на правом более возвышенном берегу Западного Буга, или на границе с поляками; Дрогичин в то же время служил оплотом от соседнего дикого народа ятвягов. Каменец на Смотриче, притоке Днестра, Межибожье и Колодяжен на верхнем течении Южного Бута — защищали Волынский край с юга, или со стороны Половецкой степи. В той же стороне, на верховьях Случи и Буга, между Волынским и Киевским краями находилась область Болоховская с городами Болохов и Деревич. Любопытно, что в XII веке мы встречаем в этой области особых удельных князей; по-видимому, они не принадлежали к потомству Игоря Старого или Владимира Великого и были последними представителями одного из тех туземных княжеских родов, которых Игорево потомство лишило власти.

Обитатели Волыни составляли южнорусскую ветвь, известную в летописи под именами Бужан, Дулебов и Волынян. Только северный угол ее, т.е. Пинское Полесье и область Ясольды, левого притока Припети, заселяли Дреговичи. В этом Полесье, хотя и скудно населенном, встречаем довольное число городов; потребность в укрепленных местах на северной волынской украйне вызывалась соседством хищных ятвягов и других литовских племен. Более известны из таких городов Кобрин на Мухавце, притоке Западного Буга, Бельск на одном из притоков Нарева и Слоним на Шаре, притоке Немана².

Владимир Волынский как удельное княжество впервые встречается при раздаче русских городов Владимиром Великим его сыновьям. Этой областью владели обыкновенно сыновья и другие близкие родственники великого князя Киевского. Но почти никогда один князь не обладал ею безраздельно; а должен был делиться с другими членами своего рода, что порождало бесчисленные распри и междоусобия за волости. Известны жестокие усобицы, возникшие после ослепления Василька. Мономах, будучи великим князем Киевским, присвоил себе Волынь; с тех пор она постоянно оставалась за его родом; а со времени его внука Изяслава Мстиславича, известного своей борьбой с Юрием Долгоруким, она утвердилась именно за старшей линией Мономаховичей, т.е. за Мстиславичами. Самым знаменитым князем Волынским является внук Изяслава Роман Мстиславич, в юности своей княживший в Новгороде Великом и там прославившийся победою над ратью Андрея Боголюбского в 1169 г. В это время Волынская область уже значительно обособилась от Киевского княжения; но в свою очередь дробилась на уделы между членами старшей линии, с неизбежными распрями за волости и старшинство. Так, отец Романа Мстислав должен был разделить ее со своим братом Ярославом Луцким, а также со своими двумя дядями (Владимиром Андреевичем и Владимиром Мстиславичем). Самому Роману в свою очередь пришлось делиться с родным братом Всеволодом Бельзским, кроме того с несколькими двоюродными братьями и племянниками. Но это был такой князь, который умел держать в подчинении младших родичей и наводить страх на своих соседей, особенно на половцев и ятвягов. Волынский летописец очерчивает Романа следующими поэтическими сравнениями: «Он устремлялся на поганых как лев и губил их подобно крокодилу, землю их облетал подобно орлу; сердит был как рысь, а храбр как тур». По словам того же летописца, Половцы так боялись Романа, что именем его стращали своих детей. А по сказанию позднейшего польского писателя (Стрыйковского) Роман пленных ятвягов запрягал в плуг и заставлял распахивать под пашню поля, заросшие древесными корнями; откуда будто бы произошла поговорка: «Романе, худым живеши, Литвою ореши». Певец о полку Игореве обращается к Роману и двоюродному брату его Мстиславу Ярославичу (прозванному Немым) с такими словами: «Аты буй Романе и Мстиславе! Храбрая мысль возносит вас на подвиги. Высоко стремитесь вы, как сокол парящий на ветрах, когда хочет одолеть какую птицу. У вас стальные папорзи (нагрудники) под латинскими шлемами. От вас потряслись многие земли ханские, Литва, Ятвяги, Деремела, и Половцы повергли свои сулицы, а головы свои преклонили под вашими мечами булатными». В другом месте певец так выражается о трех двоюродных братьях Романа, сыновьях Ярослава Луцкого, называя их вообще Мстиславичами: «Ингвар, Всеволод и все три Мстиславича, не простого гнезда шестокрылые птенцы! Вы не победным жребием разобрали себе волости. К чему у вас золотые шлемы, ляцкие сулицы и щиты? Загородите своими острыми стрелами ворота от поля (Половецкого) в землю Русскую». Впоследствии одного из этих двоюродных братьев, Ингвара Луцкого, Роман посадил однажды на великий Киевский стол. Главные и долгие стремления Романа были обращены на богатое Галицкое наследство, которым ему удалось наконец завладеть.

Карпаты искони составляли прочную грань между Среднею и Восточною Европою. Волны народных движений, имевших такой широкий простор на Восточноевропейской равнине, обыкновенно останавливались у подошвы этой каменной грани, но не всегда. Самые высокие и широкие части подковообразного Карпатского хребта залегают на северо-западном и юго-западном заворотах этой подковы, т.е. в Татрах и Семиградье. Средняя часть, обращенная на северо-восток, менее высока, имеет незначительную ширину, прорезана многими поперечными долинами горных речек и ручьев и, круто, обрывисто спускаясь на западной стороне, имеет более отлогие и далеко разветвляющиеся склоны на северо-востоке. Это обстоятельство облегчало передвижения из Восточноевропейской равнины в Среднедунайскую, или Паннонскую, особенно по тем горным проходам, где сближались верхние долины каких-либо двух речек, текущих в двух противоположных направлениях. Такими путями проникла в Паннонию и та Мадьярская орда, которая в союзе с немцами разрушила Великоморавскую державу, и те переселенцы из Галиции и Волыни, которые образовали так наз. Русь Угорскую. Галицкая земля раскинулась на северо-восточных склонах и отрогах Карпатского хребта, орошаемых многочисленными притоками Вислы, Днестра и Прута. Она начиналась недалеко от впадений Сана в Вислу и простиралась до самых устьев Дуная. Эта возвышенная, холмистая страна, обильная лесом, текучими водами, тучными нивами и лугами, богатая всякого рода произведениями минерального, растительного и животного царства, особенно обильная соляными копями, является едва ли не самым благодатным краем Древней Руси. Будучи довольно густо населена, она занимала выгодное политическое и торговое положение между Киевом и Волынью с одной стороны, Византией, Венгрией и Польшей — с другой. Население ее составляло ветвь все того же южнорусского племени. Судя по нашей летописи, Карпатские Славяне, или Червоноруссы, в древности носили еще название «Белых Хорватов».

От Венгерского королевства Галицию отделял Карпатский хребет со своими лесистыми скалами и ущельями. Важнейшие проходы этого хребта с Русской стороны замыкались крепкими городами, каковы, например, Коломыяна верхнем Пруте, известная своею солью, и Санок на верховьях Сана. Горные ущелья хребта служили надежным убежищем людям, спасавшимся от неприятелей или ищущим благочестивого уединения; поэтому здесь расположены были некоторые галицкие монастыри; из них в XIII веке известны нам Лелесов и Синеводский Богородичный; последний в долине реки Стрыя, притоке Днестра. На вершине Серета залегал также один из более значительных карпатских проходов, называемый в летописи «Барсуков дел»; на Угорской стороне он вел в городок Родну, населенный немцами и известный своими серебряными рудниками.

В северной части Галицкой земли на реке Сане находились Перемышль и Ярославль. Перемышль, расположенный на крутом каменистом берегу Сана при впадении в него Вагра, был один из старейших и самых крепких городов галицких. Отнятый у поляков Владимиром Великим, он служил потом надежным оплотом Руси с этой стороны. Перемышль с своею областью носил еще название «Горной страны», или «Подгорья» (т.е. подгорья Карпат). Пограничьем Руси с Польшею приблизительно была река Вислок, впадающая слева в Сан немного ниже города Ярославля. Но здесь еще не кончалось русское православное население: оно жило и далее на севере между Вислой и Вепрем, в области Судомирско-Люблинской. Достатки принятого когда-то поляками греко-восточного обряда были еще так распространены в этой части Польши, что встречаем славянское богослужение и православные храмы даже на левой стороне Вислы, именно в самом Судомире и на Лысой горе, где впоследствии утвердился бенедиктинский монастырь Святого Креста. Другой из старейших городов Галицкой, или Червонной, Руси был Теребовльна Серете, левом притоке Днестра, на пограничье с собственно Волынской землей. На том же пограничье лежал Звенигород, один из нескольких Звенигородов Юго-Западной Руси.

С того времени как Червонная Русь объединилась и составила сильное самостоятельное государство, то есть со времени Владимирка, средоточием ее и стольным городом сделался Галич. Он расположился на правом возвышенном берегу Днестра, пересеченном оврагами и ложбинами впадающих в него речек. Долина, образуемая устьем одной из них, а именно Луквы, послужила местом для нижнего города; а господствующий над ней крутой холм — один из береговых холмов, составляющих отроги Карпат — был занят верхним городом, иначе Галицким кремлем, или детинцем, в котором помещался и княжий терем. При тереме находилась придворно-княжеская церковь во имя св. Спаса, соединенная с ним переходами, или открытой галереей. Известно, что с этих переходов Владимирко, идя к вечерне, увидал уезжавшего ни с чем киевского посла, боярина Петра Бориславича, и посмеялся над ним. Действительно, с означенного холма весь нижний Галич был виден как на ладони, а вместе с ним болотистое болонье, простиравшееся к Днестру, и дорога через Днестр в Киев. Но главная святыня Галича, соборный храм Богородицы, помещался не в верхнем, а в нижнем городе. Он воздвигнут самим Владимирком или сыном его Ярославом Осмомыслом, который и был погребен в притворе этого храма. По своему стилю он не отличался от древнекиевских храмов, будучи, без сомнения, построен и украшен также греческими мастерами или под их руководством; тем более что Галицкий край лежал ближе к Византийской империи, чем другие русские земли, и находился с нею в деятельных сношениях, торговых, политических и особенно церковных. (Собор Богородицы, отличавшийся большими размерами и прочностью своей постройки, устоял до нашего времени, при всех постигших его переворотах и переделках.) В стольном Галиче были, конечно, и многие другие храмы; но по летописям нам известен только монастырь св. Иоанна. Точно так же из нескольких ворот города летопись упоминает только о «немецких воротах»; вероятно, вблизи их жили торговцы или поселенцы из Германии. В числе многих могильных курганов, рассеянных в окрестностях Галича, был один, носивший прозвание «Галичина могила» и связанный с народным преданием о каком-то мифическом основателе города. Кроме того, летопись называет еще Быково болото около Днестра и какой-то «Кровавый брод». Река Днестр служила главною артерией Галицкой земли. При всем обилии скалистых берегов, порогов и мелей, она в те времена была многоводнее и представляла значительное судовое движение в Черное море; особенно много сплавлялось по ней судов, нагруженных солью, важнейшим произведением нагорной Галиции, которым она снабжала, между прочим, и Киевскую землю. Ниже Галича по Днестру рассеяны были многие города, каковы Онут, Бакота, Ушица, Калиус и др., большею частию лежавшие на левой низменной стороне реки. Эта левая сторона среднего течения Днестра так и называлась «Понизье» (впоследствии Подолье) в противоположность горной стране Перемышльской. Оно лежало на пограничье с Половецкою степью. Средоточием Понизья, по-видимому, был город Бакота. На юге галицкие поселения или зависимые от Галича встречались по притокам Дуная, Пруту и Серету, до самых Дунайских устьев, и таким образом сходились с землями Влахов и Болгар. Залегавшая здесь полустепная полоса нередко служила для кочевников воротами во время их набегов из южнорусских степей в Подунайские страны, и, конечно, была мало населена. Из городов ее наиболее известен Берлад, находившийся между Прутом и Серетом; а на самом Дунае лежал торговый город Малый Галич (ныне Галац), складочное место товаров, шедших из Руси, Венгрии, Болгарии и Византии. Эта южная полоса составляла иногда особый галицкий удел, которого Берлад был стольным городом; так некоторое время здесь княжил племянник Владимирка Иван Ростиславич, прозванный поэтому Берладником. Сохранилась грамота, данная им в 1134 году купцам месеврийским (Месеврия — болгарская гавань на Черном море), следовательно, одна из немногих дошедших до нас княжих грамот той эпохи, если только она подлинная, не искаженная или не сочиненная впоследствии. В этой грамоте «Иван Ростиславич, князь Берладский», освобождает названных купцов от мыта при складке привезенных ими товаров в Малом Галиче; но при вывозе из сего города за разные, купленные в его земле товары, русские, угорские и чешские, они должны платить мыт³.

Начало особого Галицкого княжества, как известно, было положено двумя братьями Ростиславичами, Володарем Перемышльским и Васильком Теребовльским. Настоящим же основателем галицкой силы и самостоятельности был Владимир, или Владимирко Володаревич. Он объединил под своею властию всю Червонную Русь, увеличил ее приобретением некоторых волынских городов и оставил своему единственному сыну Ярославу могущественное по тому времени княжество. Только помянутый Иван Ростиславич Берладник смущал последнего своими притязаниями на галицкие волости, и Ярослав не успокоился до тех пор, пока его двоюродный брат не умер на чужбине. После того Ярослав до самой смерти своей владел Галицкой землей спокойно, без соперников. При жизни своего тестя Юрия Долгорукого он держал сторону суздальцев против волынцев, то есть младшей линии Мономаховичей против старшей; но до смерти Юрия, будучи не в ладу с женой, перешел на сторону старшей линии и помогал ей войском против Андрея Боголюбского. Дружины его участвовали также в общих южнорусских ополчениях против половцев, при великих князьях киевских, Ростиславе Мстиславиче и Святославе Всеволодовиче. Сам Ярослав, однако, не ознаменовал себя воинственною деятельностию; по крайней мере, после Теребовльской битвы (когда бояре не пустили его в поле на том основании, что он у них один) мы не видим его на челе галицких полков. Он посылает с ними своих воевод, из которых известны Тудор Елчич и особенно Коснятин Серославич. Каким значением пользовалась хорошо вооруженная и устроенная галицкая рать и как почиталось современниками могущество Галицкого князя, можно судить из следующих слов певца о полку Игореве: «Галицкий Осмомысле Ярославе! Ты высоко сидишь на своем златокованном столе; подпер горы Угорские своими железными полками, заступив путь королю; затворил ворота Дунаю, метая бремени (стенобитные камни) за облака, творя суды до самого Дуная. Гроза твоего имени облетает земли; ты отворяешь ворота Киеву и стреляешь с отцовского золотого стола в дальних салтанов (половецких). Стреляй, господине, Кончака поганого кащея за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославича». Такими словами поэт ясно свидетельствует, что Ярослав, с одной стороны, оберегал карпатские проходы от угров, а с другой — имел решительное влияние в спорах князей за великий Киевский стол; что, владея такими городами, как Малый Галич, он держал в своих руках ключ Дунайской торговли и что грозу его полков испытали на себе половецкие ханы. Эти полки, стоя на склонах Карпатского хребта, действительно представлялись как бы подпирающими самые Карпаты; а слова о высоком сиденье на златокованом столе соответствовали возвышенному положению Галицкого кремля над Днестром.

Прозвание Осмомысла, конечно, говорит о том уважении, которое Ярослав приобрел между современниками своим умным правлением, своими заботами о благосостоянии Червонной Руси. Продолжительный внутренний мир, который он ей доставил, способствовал процветанию ее торговли, промышленности и земледелия; Галицкая земля в ту эпоху по всем признакам является самою богатою русскою областью. Нижнедунайские владения связывали ее с Болгарией, а чрез нее и с Византийской империей; так как Болгария в то время входила в состав империи. Кроме торговых и церковных сношений с Византией, Галицкий княжий дом имел также родственные, дружеские связи с императорской семьей Комненов. Между прочим, в 1164 году в Галиче нашел убежище византийский принц Андроник, гонимый императором Мануилом, который был его двоюродным братом по отцу; а со стороны матери Андроник, кажется, приходился двоюродным братом Ярославу. Последний ласково принял блестящего принца, известного многочисленными странствованиями и романтическими приключениями, и отделил на его содержание доходы с нескольких своих городов. Веселый собеседник, искусный во всех телесных упражнениях, Андроник принимал деятельное участие в княжей охоте, преимущественно на диких зубров, пировал вместе с князем и даже участвовал в его советах с боярами. Но он пробыл здесь недолго: без сомнения при посредстве Ярослава Мануил помирился с Андроником и прислал в Галич посольство с двумя митрополитами во главе. Ярослав, по словам нашей летописи, отпустил его «с великою честию», т.е. с богатыми подарками, отправив вместе с ним галицкого епископа Козьму и некоторых бояр. Вероятно, этими торжественными обоюдными посольствами вновь был подтвержден союз с Византией, на время поколебленный приемом Андроника. Мануил нуждался в союзе с Галицким князем, особенно против угров, которые часто беспокоили северные пределы империи. Впоследствии Андроник, уже семидесятилетним стариком достигший престола, был свержен возмутившимся народом и снова думал бежать к Ярославу Галицкому, но дорогою схвачен и затем умерщвлен в Константинополе.

Мир и внутренняя тишина, наставшие в Червонной Руси при Ярославе, были нарушены только его семейными раздорами. При этом впервые обнаружилась та сила и то значение, которые успело приобрести галицкое боярство по отношению к своему князю и к земле. Ранняя обособленность Галицкого княжения от остальной Руси, а также единовластие и преемство стола от отца к сыну, утвердившиеся здесь прежде других русских областей, много способствовали усилению галицкого боярства. Вместе с княжим родом и бояре его приобрели прочную оседлость и сделались богатыми землевладельцами. В каждой другой области глава княжего рода держал землю посредством своих многочисленных родственников, которым раздавал города и волости в кормление, что означало вместе управление, суд и сбор доходов. В Галицкой земле со времен Владимирка, при изгнании или устранении его братьев и племянников, княжий род сосредоточился в одном лице, и вместо младших родичей князь должен был всю свою землю держать посредством бояр, так что они исключительно являются и воеводами его рати, и наместниками его городов. Притом самое водворение единовластия совершилось и поддерживалось с помощью старшей дружины или бояр, и князь необходимо должен был ласкать дружину, награждать ее, вообще дорожить ее расположением. Таким образом, боярство галицкое получило все способы образовать из себя не только военную, но и земскую аристократию и выделить некоторые роды, наиболее богатые и влиятельные. Их сословным притязаниям немало способствовали близкие примеры западных соседей, т.е. Польши и Венгрии, где аристократическое сословие пользовалось особым значением, владело большою поземельною собственности) и ограничивало королевскую власть.

Ярослав дурно жил с своею супругою Ольгою, дочерью Юрия Долгорукого, и любил другую женщину, именно Анастасию, принадлежавшую к роду какого-то Чагра. Родственники ее получили при княжем дворе большую силу; чем возбудили неудовольствие в других, более знатных боярах. К тому же Ярослав своему незаконному сыну от Анастасии, Олегу, оказывал явное предпочтение перед Владимиром, законным сыном от Ольги Юрьевны. Семейный раздор дошел до того, что в 1172 году Ольга с своим сыном убежала в Польшу. За нею последовали и некоторые недовольные бояре с воеводою Коснятином Серославичем во главе. В Польше они пробыли около осьми месяцев, и отсюда завели сношения с партией галицких единомышленников. Чтобы быть ближе к ним, Владимир выпросил у одного из волынских князей город Червень. Между тем недовольным боярам удалось произвести в Галиче переворот. Они возмутили жителей, избили Чагрову родню; схватили Настасью и живую сожгли на костре; сына ее заточили; а князя заставили присягнуть в том, что он будет хорошо жить с своей законной женой. Хотя и совершенная под знаменем семейной законности, эта варварская самовольная расправа послужила пагубным примером для дальнейших отношений боярства к княжеской власти.

Ольга и Владимир воротились в Галич; но домашнее согласие не было восстановлено. Уже на следующем году княгиня и сын ее принуждены были снова бежать из Галича. После некоторых скитаний она удалилась в родной Владимир на Клязьме, где нашла приют у брата своего великого князя Всеволода III, и лет шесть спустя скончалась там, постригшись в монахини под именем Евфросинии. Между тем Владимир искал убежища у разных князей, у Романа Волынского, у князя Туровского, у Давида Смоленского, у дяди Всеволода III. Не желая ссориться с сильным Галицким владетелем, князья отсылали от себя изгнанника. Только знаменитый Игорь Северский, женатый на родной сестре Владимира, приютил его в Путивле, пока тот снова не помирился с отцом и не воротился в Галич. Однако полного примирения не было. Выросший посреди семейных раздоров и скитаний, Владимир обнаруживал порочные наклонности и непокорство, а потому не сумел приобрести отцовское расположение. Ярослав продолжал отдавать предпочтение Олегу, которого освободил из заточения и держал при себе. Очевидно, ему удалось на время смирить партию недовольных бояр и восстановить свою власть. Когда же он тяжко заболел и почувствовал приближение кончины, тогда, по словам летописи, этот мудрый, велеречивый, богобоязненный и нищелюбивый князь созвал дружину, граждан, духовенство, и сказал им: «Отцы, и братья, и сыновья! Вот я уже отхожу света сего суетного; я согрешил паче всех людей. Отцы и братья! простите и отдайте». Три дня продолжалось собрание; в эти дни слуги княжие раздавали его имение монастырям и нищим, и будто бы не могли раздать: так велики были богатства, накопленные князем. Впрочем, настоящею целью созванного Ярославом земского веча, как оказывается, было не умилительное раскаяние в своих грехах, а задуманная перемена престолонаследия. Он объявил, что главный стол, т.е. отний Галич, оставляет меньшему сыну Олегу, а старшему Владимиру приказывает дедний Перемышль. Отсюда ясно, как еще слабо развиты были в те времена понятия о государстве. Ярослав не дорожил единством своей земли, в жертву которому он и отец его принесли всех братьев и племянников. Чтобы доставить престол незаконному, но любимому сыну, он возобновлял удельный порядок в Галиции. Собор, или земское вече, не посмел ослушаться еще живого князя и присягнул на основании его завещания; присягнул на том же и сам Владимир. Но присяга эта не послужила ни к чему. 1 октября 1187 года Ярослав скончался, и на другой день его погребли в соборной церкви Богородицы. Тотчас поднялась сильная боярская партия против сына Анастасии, изгнала Олега и посадила на Галицкий стол Владимира. Таким образом, при всем уме и правительственном искусстве, Ярослав Осмомысл своими семейными отношениями сам положил начало последующим галицким неурядицам.

Владимир Ярославич имел совсем не такие свойства, чтобы поддержать мир и тишину в Галицкой земле. Он был предан пьянству, разврату и обнаруживал большую наклонность к самовластию. Еще при жизни отца он далеко превзошел его семейной распущенностью: взял жену у одного попа и прижил с нею двух сыновей. Теперь же, не довольствуясь таким соблазном, если нравилась ему чья жена или дочь, брал ее насильно. С боярами своими не любил советоваться р делах. Естественно, бояре начали проявлять сильное неудовольствие. Этим обстоятельством спешил воспользоваться предприимчивый, честолюбивый сосед, т.е. Роман Волынский. Видя неустройства, начавшиеся в Червонной Руси, он возымел намерение овладеть богатою землею. Подговоренные Романом некоторые галицкие бояре уже в следующем 1188 году произвели в столице вооруженное восстание. Не смея напасть на князя, у которого было много приятелей, мятежники послали сказать ему, что они восстали, собственно, против попадьи, которой не хотят кланяться, и требовали ее выдачи. Они хорошо знали, что князь скорее убежит, чем согласится на это требование. Так и случилось. Владимир, вспомнив участь Анастасии, испугался за свою любезную; захватив с собой сколько было возможно золота и серебра, он с попадьей, двумя ее сыновьями и верною частию дружины бежал к угорскому королю Беле III. Мятежники послали за Романом Волынским, и тот поспешил прибыть в Галич. Однако он оставался здесь очень недолго. Король угорский не только приютил Владимира, но и присягнул воротить ему Галич и действительно выступил в поход с многочисленным войском. Когда Роман услыхал о приближении угров, он и жена его поспешили удалиться, забрав с собой то, что осталось от княжей казны, а также бывших на их стороне галицких бояр и боярынь. Но оказалось, что Угорский король хлопотал совсем не для Владимира. Он также хотел воспользоваться неустройствами богатого соседнего края, чтобы завладеть им. Нарушив присягу, Бела посадил здесь своего сына Андрея; а Владимира схватил, отнял у него всю казну и пленником отослал обратно в Венгрию, где его вместе с попадьей заключили в башню. Так начались продолжительное вмешательство угров и их притязания на господство в этой коренной Русской земле.

Галичане, однако, не думали помириться с иноземным владычеством. Они вспомнили, что на Руси еще есть отрасль их княжего рода, именно Ростислав, сын несчастного Ивана Берладника. Он в то время проживал у Давида Ростиславича в Смоленске. По призыву некоторых бояр Ростислав с небольшою дружиною поспешил в Галицию, взял два пограничные города и пошел на Галич. Но тут обстоятельства оказались для него неблагоприятны. Бела незадолго прислал Андрею сильное подкрепление. Сыновья и братья многих мужей галицких находились заложниками у короля, и мужи эти боялись открыто выступить за Ростислава. Андрей потребовал от галичан новой присяги на верность, и никто не посмел ослушаться. Ростислав явился под самою столицею, полагаясь на бояр, которые клятвенно обещали, что при первой встрече с уграми галичане перейдут на его сторону. Окружавшие князя чуяли измену и советовали ему уйти назад. «Братья, — отвечал князь, — вы знаете, на чем они целовали мне крест; если ищут моей головы, то Бог им судья; а я не хочу более скитаться по чужим землям; лучше голову сложу на своей отчине». Он храбро ударил на угро-галицкую рать; но был окружен, сбит с коня и тяжело раненный взят в плен. Когда его принесли в город, галичане устыдились своей измены и хотели добыть его из рук угров; но те поспешили приложить к ранам какое-то зелье, отчего он и умер. Надменные легким успехом, угры — христиане по имени, но все еще полудикий народ — предались разным неистовствам: отнимали у граждан жен и дочерей, ставили своих коней в православных храмах, производили грабежи. Тогда угнетенные галичане встужились по своем прирожденном князе Владимире и стали раскаиваться в его изгнании.

Случилось так, что в это именно время Владимир спасся из своего заключения. На каменной башне, в которой он содержался, был поставлен для него полотняный шатер. Князь изрезал его, свил из полотна веревки и по ним спустился на землю. Двое подкупленных сторожей помогли его бегству и проводили в Немецкую землю, где он явился к императору Фридриху Барбароссе. Последний находился в дружеских сношениях с Всеволодом III Большое Гнездо и, узнав, что Владимир был племянник Суздальскому князю, принял его с почетом и даже помог ему воротить княжение. Впрочем, как истый немец он сделал это недаром, а обязал Владимира платить императору по 2000 гривен серебра в год, следовательно, признать себя как бы вассалом Германской империи. Но такое обязательство, по-видимому, не было исполнено за скорою кончиною Барбароссы. Занятый приготовлениями к Крестовому походу император дал Владимиру несколько рыцарей и отправил его к Казимиру Краковскому, которому поручил изгнать угров из Галича. Надобно заметить, что раздробление Польши и междоусобия сыновей Болеслава Кривоустого подали Фридриху повод вмешаться в дела польских князей и привести их в ленную от себя зависимость. Казимир дал Владимиру войско с лучшим своим воеводою Николаем.

Едва князь вступил в родную землю, как галичане восстали против угров, прогнали королевича Андрея и с радостию встретили своего законного государя. Это происходило в 1190 году. Чтобы обезопасить себя от соседей, Владимир прибег под покровительство дяди своего Всеволода Суздальского; а тот отправил посольства к уграм, ляхам и южнорусским князьям, и взял с них обещание не искать Галича под его племянником. Претерпенные в изгнании страдания, по-видимому, исправили несколько князя; так что остальное время его правления протекло в мире, и Галицкая земля немного отдохнула от прошлых тревог; но только для того, чтобы вслед затем испытать еще горшие смуты. Поводом к ним послужил все тот же вопрос о престолонаследии. Владимир и Ярослав Осмомысл слишком усердно позаботились об истреблении своих родственников, хотя бы с благою целью доставить единство и спокойствие Червонной Руси. Когда около 1200 года Владимир скончался, род Галицких Ростиславичей пресекся (за исключением двух незаконных сыновей от попадьи). Открылось широкое поле для разных соискателей, а вместе с тем для всяких смут и мятежей.

Роман Волынский давно ожидал этой кончины и хорошо знал положение дел в Галиче. Едва он получил известие о смерти Владимира, как двинул свои полки. Но, чтобы вернее обеспечить за собою Галицию со стороны угров, он предварительно поехал в Польшу, где у него были родственные и дружеские связи. По матери своей Роман был внуком короля Болеслава Кривоустого и в юности живал при Краковском дворе. В последней четверти XII века на старшем польском столе сидел младший сын Кривоустого, постоянный союзник Романа, Казимир Справедливый. Он приходился Роману родным дядею и был его крестным отцом; к тому же и сам женился на волынской княжне, Елене Всеволодовне, племяннице Романа. Сей последний по смерти Казимира (1194) защищал его малолетнего сына Лешка Белого против дяди Мечислава Старого, потерпел поражение и сам был тяжело ранен. Затем известно, как Роман рассорился с своим тестем Рюриком, великим князем Киевским из-за Поросья. Отослав свою супругу к ее отцу, он вступил во второй брак с польскою княжною, племянницею Лешка Белого; чем еще более породнился с Пястовичами. Сюда-то, в Краков, обратился он теперь за помощью для своего водворения в Галиче. И действительно, польские полки под начальством того же воеводы Николая и самого юного Лешка соединились с полками волынскими и явились под Галичем. В то время король Угорский также шел к Галичу; вероятно, часть бояр, зная характер Волынского князя, предпочитала угров и призывала их в свою землю. Видя, что Роман предупредил его, король воротился назад. Галичане отворили Роману ворота и посадили его на свой стол.

Наступило непродолжительное, но достопамятное княжение Романа в Галиче. Со всею неукротимою энергией своего пылкого нрава он обрушился на противную себе партию галицких бояр, уже привыкших к крамолам и самоволию, не уважавших княжеской власти. Некоторые из них поплатились жизнию; другие спаслись бегством. «Не раздавив пчел, меду не есть», было любимою поговоркою князя. Современный ему польский летописец (Кадлубек) рассказывает, будто он зарывал живых людей в землю или рассекал их на части; но несомненно, что он обнаруживал чрезвычайную свирепость против бояр, озлобленный их попытками помешать его водворению в Галиче. Смирив внутренних врагов, Роман тем с большим успехом обратился к внешним предприятиям, располагая теперь силами земель Волынской и Галицкой. Около того времени Дунайские Болгары, свергшие с себя византийское владычество, призвали на помощь половцев, вместе с ними начали опустошать Фракию и забирать жителей в неволю; кочевые наездники простерли свои набеги до самого Царьграда. На императорском престоле сидел тогда робкий Алексей III, из фамилии Ангелов. При посредстве митрополита Киевского он просил помощи у Романа. Русские — «христианнейший народ», по выражению византийского повествователя — вступились за Ромеев (Византийцев). Зимою 1202 года Роман пошел в степь на половецкие вежи, разгромил их и освободил множество христианских пленников; чем принудил половцев покинуть Фракию и спешить для защиты собственных жилищ. После того, как известно, он дважды изгонял из Киева своего бывшего тестя Рюрика Ростиславича и распоряжался великим Киевским столом. Могущество Романа достигло своей высшей степени, так что летописец Волынский величает его самодержцем всей Русской земли.

К тому же времени, вероятно, относится посольство папы Иннокентия III. Римская курия не пропускала ни одного удобного случая, чтобы осуществить свою заветную мысль: подчинить себе Русскую церковь. В этом отношении она находила всегда деятельную помощь со стороны польского католического духовенства. Но последнее в те времена имело много хлопот и в собственной земле, именно в областях Краковской, Судомирской и Люблинской, где не только жило русское православное население, но и между самими поляками сохранялись значительные остатки греко-славянского обряда. Подобные же остатки сохранялись еще и в соседней Чехо-Моравской земле. Любопытно, что около половины XII века для окончательного искоренения этого обряда у западных славян, а преимущественно для борьбы с Русскою церковью епископ краковский Матвей призывал самого знаменитого католического проповедника своего времени, аббата клервосского Бернарда. «Россия — это как бы особый мир», — писал Матвей. «Русский народ, бесчисленный как звезды небесные», будто бы «только именем исповедует Христа, а делами отвергает Его»; только один клервосский аббат может своею проповедью как «обоюдоострым мечом» сокрушить заблуждение этого народа и привлечь его в католичество, ибо «вне католической церкви нет истинного святого таинства». Неизвестно, что помешало красноречивому аббату исполнить просьбу и отправиться к славянским народам. Тем не менее попытки папства против Руси продолжались и особенно усилились в начале XIII века, когда с одной стороны немецкие крестоносцы начали успешное покорение Балтийского края; а с другой — французские крестоносцы завоевали самую Византию, средоточие православия, и водворили там Латинскую империю в 1204 г. Сидевший в то время на папском престоле столь знаменитый Иннокентий III отправил посольство к Роману Галицкому с предложением королевского венца, если тот примет латинскую веру, и с обещанием помочь ему мечом апостола Петра приобрести новые земли. В ответ на это Роман, как рассказывают, обнажил свой меч, и гордо спросил: «Таков ли у папы? Доколе он при бедре моем, не имею нужды покупать себе города иначе как кровью, по примеру наших отцов и дедов, умножавших землю Русскую».

Может быть, раздраженное тем латинское духовенство немало способствовало последующей вскоре гибели Романа, возбудив сильную вражду между ним и поляками.

По смерти Мечислава Старого сын его Владислав Тонконогий оспаривал старший польский стол, т.е. Краков, у своего двоюродного брата Лешка Белого. Роман вмешался в эту распрю, приняв сторону Лешка. Кажется, он имел намерение воспользоваться польскими неустройствами, чтобы присоединить к своим владениям Люблинскую область, или Русь Надвислянскую. Но когда он выступил с большим войском на помощь Лешку и начал опустошать пограничную польскую землю, двоюродные братья примирились и послали ему сказать, чтоб он удалился восвояси. Роман потребовал денежного вознаграждения за свой поход или уступки Люблинской волости. Польские князья вступили с ним в мирные переговоры; а между тем собрали большие силы. Роман стоял табором на левом берегу Вислы под Завихостом и, обманутый этими переговорами, не соблюдал должной воинской осторожности. Однажды с небольшой дружиной он отъехал от своего табора для охоты, и тут неожиданно напал на него сильный неприятельский отряд. Князь не смутился и начал мужественно обороняться. Услыхав о нападении на князя, войско поспешило к нему на помощь; но кто-то из врагов уже успел копьем нанести ему смертельную рану. Галичане могли только выручить (или выкупить) труп Романа, который отвезли в Галич и похоронили в соборном храме Богородицы (1205). Гибель такого опасного соседа, как Роман, произвела большую радость между ляхами. Лешко с младшим братом своим Конрадом воздвигли в Краковском соборе особый алтарь свв. мученикам Гервасию и Протасию, ибо в день их памяти был убит Роман. Об этом дне сложились потом у поляков целые легенды, которые небольшую стычку превратили в огромное сражение. Историк польский (Длугош), между прочим, рассказывает, будто в ночь перед битвою Роман видел странный сон: со стороны Судомира прилетела малая стая щеглят и пожрала большую стаю воробьев; будто молодые бояре князя толковали сон в хорошую для него сторону, а старые наоборот. Так погиб этот знаменитый князь, может быть, слишком увлеченный своею неукротимою энергией, пылким нравом и властолюбием. Самая наружность его и свойства были замечательны: среднего роста, широкоплечий, черноволосый, с красноватым цветом лица, черными глазами и крупным горбатым носом, он отличался большою физическою силою и личною храбростию; был косноязычен и в припадках гнева долго не мог выговорить слова; любил веселиться с дружиною, но пил умеренно; любил женщин, но ни одной не подчинялся⁴.

Ранняя смерть Романа имела великие последствия для Червонной Руси. Он слишком недолго владел Галицким столом, чтобы утвердить его за своим родом, и слишком был жесток с боярами, чтобы привлечь их на сторону своих детей. Вторая супруга Романа осталась после него с двумя сыновьями: четырехлетним Даниилом и двухлетним Васильком. Их малолетство давало полный простор стремлениям внутренних и внешних врагов. Отсюда мы видим продолжительный ряд беспрерывных смут, сопровождавшихся постоянным вмешательством соседних государей, Угорского и Польского. Если Галицкая земля уже в то время не сделалась добычею кого-либо из них, то этому помешали, с одной стороны, существование еще довольно сильных князей Киевских и Черниговских, а с другой — раздробление Польши и неустройства в самой Венгрии.

Сделаем краткий обзор дальнейших, отличающихся немалою запутанностию галицких событий и переворотов до появления Татар.

Рюрик Ростиславич, сбросив с себя монашескую одежду и заняв опять Киевский стол, соединился с черниговскими Ольговичами и пошел с ними на Галич, чтобы отнять его у детей своего врага. Очевидно, они рассчитывали на предательство бояр, которые питали нелюбовь к семейству своего грозного гонителя. В этих трудных обстоятельствах вдова Романа обратилась с просьбою о помощи к угорскому королю Андрею II, тому самому, который некоторое время сидел на Галицком столе. По смерти своего отца Белы III он вступил в борьбу с старшим братом Эммерихом за королевский трон и тогда сблизился с Романом Галицким: они заключили союз с условием взаимно поддерживать друг друга. По смерти Эммериха Андрей добился цели своих усилий и овладел короною. Он остался верен своему союзу с покойным князем: приехал на свидание с княгинею в город Санок, обласкал маленького Даниила и помог войском. Угры успели на время ввести свою залогу (гарнизон) в Галич и не допустили крамольных бояр передаться Рюрику. Последний и его союзники ушли назад; но в следующем году они явились снова, захватив с собой и Черных Клобуков. Лешко Белый, великий князь Краковский, также двинулся на Галич. Вдова Романова опять обратилась к Угорскому королю; но прежде нежели он подоспел, народный мятеж заставил ее уехать из Галича с детьми в их наследственную волость, Владимир Волынский. Прибытие Угорского короля с сильными полками остановило движение Лешка и Рюрика; однако связанный смутами в собственном королевстве Андрей ушел назад, не устроив дел Галицких.

В это время из среды туземных бояр выдвигается какой-то Владислав со своим братом. Летопись называет его «кормиличич» (может быть, сын княжей кормилицы, а еще вероятнее, княжего кормильца, т.е. боярина-дядьки). Он был изгнан Романом за свою неверность, а теперь, пользуясь обстоятельствами, воротился и стал играть видную роль в Галиче. Владислав начал выхвалять достоинства Игоревичей, т.е. сыновей знаменитого Игоря Северского, которые по матери своей приходились внуками Ярославу Осмомыслу и, следовательно, имели некоторые права на его наследие за прекращением мужеской линии. Они участвовали в походе Рюрика и находились на обратном пути, когда к ним пригнали гонцы от бояр, единомышленников Владислава, с предложением Галицкого княжения. Игоревичи поспешили на их призыв. Старший из северских князей Владимир (когда-то половецкий пленник, женившийся на дочери Кончака) сел в Галиче, а брат его Роман — в Звенигороде. Но одного Галицкого княжения им показалось мало: они послали во Владимир Волынский уговорить граждан, чтобы те выдали им малолетних Романовичей и приняли к себе на стол третьего, или младшего, Игоревича, Святослава; в противном случае грозили жестоко наказать их город. Владимирцы, отличавшиеся приверженностию к своему княжему роду, так были возмущены этим требованием, что едва не убили священника, правившего посольство от галичан; однако и здесь нашлись бояре, которые не только заступились за посла, но и начали склонять граждан на сторону его предложения. Видя со всех сторон грозившую измену, княгиня в ту же ночь бежала из Владимира с детьми; беглецы пролезли сквозь какое-то отверстие в городской стене; Даниила нес на руках его дядька Мирослав, а Василька — священник Юрий с кормилицею. Во Владимире действительно сел младший Игоревич, Святослав. Но судьба жестоко посмеялась над честолюбием этих братьев: они дорого заплатили за свое кратковременное обладание Галицко-Волынскою землею.

Не зная, куда преклонить голову, вдовая княгиня решилась искать убежища на Польской земле у своего родственника Лешка Белого. Хотя ляхи погубили Романа и все еще находились во вражде с его родом, однако добродушный Лешко принял княгиню ласково и сжалился над участью сыновей князя, когда-то бывшего его верным союзником и покровителем. Оставив у себя княгиню и Василька, он отправил Даниила к Угорскому королю и предложил ему сообща воротить Романовичам отцовское наследие. Игоревичи поспешили богатыми дарами смягчить обоих соседей, Андрея и Лешка и на некоторое время отклонить от себя грозу. Но они сами вскоре рассорились между собою. Второй из них, Роман, с помощью Угорского короля отнял Галич у старшего брата Владимира и принудил его бежать в свой Путивль. Вслед затем и Святослав был изгнан из Владимира Волынского Лешком Белым, который отдал этот город своему шурину Александру Всеволодовичу Бельскому. Таким образом, иноплеменное вмешательство разделилось: между тем как Угорский король держал у себя маленького Даниила и подчинил своему влиянию Галицкую землю, Лешко Польский дал удел на Волыни младшему Романовичу Васильку и вообще стал распоряжаться судьбою Волынской земли.

Галицкие бояре, изменив старшему Игоревичу, Владимиру, недолго ладили с Романом и обратились за помощью против него к уграм. Андрей прислал войско под начальством своего воеводы Бенедикта Бора. Роман до того был беспечен, что угры, конечно, благодаря измене захватили его моющимся в бане. Бенедикт начал управлять страною от имени своего короля; причем как истый мадьяр предался разным неистовствам. Он мучил и бояр, и простых граждан, отнимал у них жен, не щадил и самых черниц. Летопись называет его «томителем» и «антихристом». Выведенные из терпения его насилиями, Галичане уже сожалели о северских Игоревичах и снова звали их к себе на княжение. Те явились с сильною ратью, и Бенедикт бежал в Угрию. Владимир сел опять в Галиче, Роман — в Звенигороде, а Святослав — в Перемышле. Совсем не обладая умом и энергией Романа Волынского, братья на этот раз вздумали следовать его примеру, чтобы обеспечить за собою Галицкую землю, т.е. принялись гнать и истреблять крамольную боярскую партию. Они казнили несколько знатных людей и до пятисот их сторонников из туземного дружинного сословия. Но тем, разумеется, навлекли на себя ожесточенную ненависть этого сословия. Галичане вспомнили о сыновьях своего покойного князя Романа. Некоторые убежавшие в Венгрию бояре, в том числе Владислав Кормиличич, просили Андрея, чтобы он отпустил к ним на княжение малолетнего Даниила Романовича. Андрей послушал их и послал с ними Даниила, дав ему вспомогательное войско; на пути присоединились еще отряды польские и волынские. Жители крепкого Перемышля склонились на коварные речи Владислава Кормиличича и выдали уграм Святослава Игоревича. Звенигородцы начали было оборонять своего князя Романа, но он сам покинул город и на дороге был захвачен в плен. После того Владимир не стал ожидать неприятельской рати и бежал из Галича. Таким образом, Даниил беспрепятственно вступил в этот город и торжественно посажен на отцовский стол в соборном храме Богородицы. Но его победа была запятнана неслыханным на Руси событием. Бояре галицкие, озлобленные против Игоревичей за истребление многих своих родственников и подручников, воспользовались случаем для мести. Великими дарами они склонили угорских воевод выдать им двух пленных князей, Романа и Святослава, и предали их самой позорной казни, т.е. повесили. Это черное дело совершилось в сентябре 1211 года.

Десятилетний Даниил, конечно, не мог воспрепятствовать такому злодейству. Он не имел силы защищать и собственную мать. Княгиня приехала в Галич, чтобы помочь сыну в управлении; но бояре этого не желали и принудили ее удалиться. Когда она собралась в путь, Даниил плакал и не хотел с нею расстаться. Один из бояр, Александр, тиун Шумавинский, схватил за повод его коня, чтобы отвести от матери. Маленький князь обнажил свой меч и хотел ударить боярина, но не попал и ранил его коня. Мать поспешила взять меч из рук сына; уговорила его остаться в Галиче и сама уехала, сначала в Бельз к Васильку, а потом к Угорскому королю. Она вооружила Андрея против боярина Владислава, его братьев и приятелей, которые забрали теперь в свои руки все управление Галицкою землею. Андрей велел схватить Владислава и подверг его заключению. Мать Даниила воротилась было в Галич; но скоро опять, вследствие нового мятежа, принуждена была вместе с сыном искать убежища в Венгрии, а потом в Кракове. Между тем хитрый боярин Владислав не только успел помириться с королем, но и вошел с ним в согласие о присоединении Галича к Угорскому королевству. Андрей отпустил Владислава с товарищами наперед, конечно, для того, чтобы приготовить все к новому перевороту; а сам с главным войском следовал за ними. Он уже дошел до Лелесова монастыря, как вдруг получил известие о страшных событиях в его собственной земле.

Вельможи угорские, всегда отличавшиеся непокорным мятежным духом, забрали особую силу во времена расточительного, непоследовательного Андрея II. Супруга его Гертруда, родом немецкая принцесса, женщина решительного характера, возбуждала своего мужа к строгим мерам против своевольных. Под ее покровительством в Венгрии появились многочисленные немецкие выходцы, которые получили места в войске и при дворе королевском. По совету Гертруды и с помощью немецких отрядов король разрушил некоторые замки мятежных вельмож. Все это навлекло на королеву сильную ненависть со стороны угорских магнатов. Особенно озлобляло их дерзкое поведение ее любимого брата Бертольда, которого король не только не укрощал, но и осыпал милостями. Несколько знатнейших магнатов составили заговор против королевы и немцев, и, пользуясь походом Андрея в Галицию, привели в исполнение свой умысел. Они подняли восстание, умертвили многих немцев, в том числе и самое королеву. Бертольд, однако, успел бежать. Король воротился с похода и в крови мятежников потушил восстание.

Между тем в Галиче произошло второе неслыханное на Руси событие: боярин сел на княжем столе. Владислав Кормиличич воспользовался затруднениями Андрея и сам вокняжился в Галиче. Он держался здесь с помощью наемных угров и чехов и, конечно, признавал себя вассалом Угорского короля. Но такой соблазн не мог долго продолжаться. В галицкие дела снова вмешался Лешко Белый. Он послал сказать Андрею Угорскому: «Не лепо боярину сидеть на княжем столе; лучше возьми дочь мою за твоего сына Коломана и посади их в Галиче». Предложение было принято. Пятилетний Коломан обручен с трехлетнею княжною Саломеей и стал княжить в Галиче под опекою отцовских вельмож и под защитою угорской залоги. Владислав был снова схвачен и заточен в Угрию, где и умер. Летопись прибавляет, что впоследствии никто из русских князей не хотел призреть детей этого боярина за его дерзкую попытку присвоить себе княжеское достоинство. По просьбе Андрея папа Иннокентий III поручил одному архиепископу венчать Коломана королевскою короною в Галиче; разумеется, при этом папа взял обещание подчинить Галицкую церковь Римскому престолу. Однако не вся Галицкая земля досталась Коломану; надобно было поделиться и с польскими союзниками: Лешко взял себе область Перемышльскую; а воевода судомирский Пакослав, служивший главным посредником в переговорах, получил Любачевский округ. Пакослав почему-то благоприятствовал сыновьям Романа Волынского; по его совету Лешко Белый отнял у Александра Бельского Владимир Волынский и отдал его Романовичам, которые таким образом снова водворились в старой отцовской волости.

По-видимому, все было улажено, и Галицкая земля, поделенная между иноплеменниками, уже навсегда отторгнута от остальной Руси. Однако ее превратности еще не кончились. Коломан и Саломея спокойно княжили в Галиче четыре года. Но сами союзники, наконец, перессорились из-за добычи. Андрею не нравился раздел Галицкой земли; он желал, чтобы сын его владел ею сполна. В 1218 году король воротился из своего крестового похода на восток; вскоре потом он изгнал ляхов из Перемышля и Любачева; что в свою очередь дало толчок к новым переворотам. Оскорбленный Лешко, будучи не в силах бороться с уграми, обратился к самому предприимчивому из русских князей, к Мстиславу Мстиславичу Удалому, тогда князю Новгородскому, и звал его на Галицкий стол.

Мстислав принял приглашение и действительно с помощью поляков легко изгнал угров из Галича; конечно, ему помогли и сами галичане, наскучившие владычеством иноплеменников, особенно духовенство, видевшее происки папистов. Часть галичан в это время уже возлагала надежды на молодого Даниила Романовича как на своего законного государя; чтобы обезопасить себя с этой стороны, Мстислав заключил союз с Даниилом и выдал за него свою дочь. Приходя в возраст, Даниил стал обнаруживать мужественные, воинственные наклонности; он начал с того, что отнял у Лешка захваченные им некоторые волынские города. Тогда Лешко рассорился с тестем Даниила Мстиславом и снова пригласил Андрея Угорского посадить в Галиче Коломана и Саломею. Король поспешил воспользоваться их раздором и двинул многочисленное войско. После кратковременной борьбы Мстислав покинул Галич, и там опять водворились угры с Коломаном.

В этой борьбе Даниил явился на помощь Мстиславу и отличился ратными подвигами. Тесть похвалил его мужество, подарил ему своего любимого сивого коня и отпустил его в Владимир; а сам отправился к Половцам. В следующем 1221 году он пришел с наемными отрядами, чтобы вновь добывать Галич. Уграми начальствовал воевода Фильний, человек гордый, с презрением относившийся к русским. «И один камень много перебьет горшков», — говаривал он о них в насмешку. Или похвалялся таким словом: «Острый меч, борзый конь — много Руси!» Однако, когда дело опять дошло до битвы с Мстиславом под самым Галичем, угры в соединении с ляхами были разбиты наголову, и сам Фильний попался в плен вместе с галицкими боярами, державшими их сторону. Мстислав вломился в Нижний город; затем овладел и Верхним, или княжим, замком, где находилась угорская залога с королевичем Коломаном, его супругою и женами угорских начальников. Отсюда Коломан с остатком угров спасся было в соборный храм Богородицы, который Фильнием был заранее соединен с княжим замком и приспособлен к обороне. Осажденные бросали стрелы и камни с верхов храма и держались еще несколько дней; наконец жажда и голод принудили их сдаться. Коломан отправлен в Торческ, где и содержался, пока отец не выкупил его из плена⁵.

С утверждением Мстислава Удалого в Галиче, казалось бы, Червонная Русь могла наконец отдохнуть от своих переворотов. Но не таков был этот знаменитый князь, чтобы силою характера и дальновидною политикой водворить спокойствие на столь нетвердой почве.

Примечания

1. Для очерка Киевской области и города Киева, кроме летописных известий и личного знакомства с топографией и древностями, я имел под руками следующие пособия: Митрополита Евгения «Описание Киево-Софийского собора и Киевской иерархии». Киев 1825. Его же ««Описание Киево-Печерской лавры». К. 1826. Изданный Фундуклеем: «Обозрение Киева в отношении к древностям». К. 1848. и «Статистическое описание Киевской губернии». СПб. 1852. Пахилевича — «Сказания о населенных местностях Киевской губернии». К. 1864. Блазиуса — Reise im Europaischen Russland Braunschweig. 1844. Петцольда — Reise im westlichen und sudlichen europaischen Russland. Leipzig. 1864. Гакстгаузена — Studien uber die Zustande Russlands. Hannover— Berlin. 1847—1852. Беляева — «О географических сведениях в древней России» (Записки Географич. Общества. Кн. VI. 1852). Погодина — «Исследования, замечания и лекции». Т. III. глава З.Н. Барсова — «Материалы для историко-географического словаря России». Вильна 1865. Кандидатское сочинение Н. Линниченка «Вече в Киевской области». К. 1881. Обстоятельное сочинение М. Грушевского «Очерки истории Киевской земли». К. 1891. Самым богатым пособием для знакомства собственно с древним городом Киевом и его древностями, а также и с самою литературою этого предмета служит обширный и добросовестный труд Н. Закревского «Описание Киева». М. 1868 г., два тома, с атласом, издание Московского археологического общества. Затем следует весьма полезное издание Киевской Комиссии для разбора древних актов — «Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей». К. 1874 (под редакцией профессоров Антоновича и Терновского). Хорошим дополнением к этим изданиям являются исследования софийского протоиерея Лебединцева «О св. Софии Киевской» и профессора Лашкарева «Киевская архитектура X—XII века» (См. Труды Третьего археологического съезда. К. 1878), «Развалины церкви св. Симеона и Копырев Конец» — также Лашкарева (Труды Киевской духовной Академии за 1879 г.). Профессоров Айналова и Редина «Киево-Софийский собор». Исслед. о мозаиках и фресках. СПб. 1889. Заметка Проф. Кондакова «О фресках лестницы в Соф. Соборе» (Зап. Археол. об. III. СПб. 1888). Заметка гр. Бобринского об одной из сих фресок (Ibid. IV. 1889). Того же Лебединцева «Возобновление Киево-Софийского собора в 1843—53 гг.». К. 1879. «Древнейшая в России церковь Спас на Берестове» — Сементовского. К. 1877. Кроме того, упомяну «Киевские мозаики» — Крыжановского (в Записках Археолог. Общ. т. VIII. СПб. 1856). Проф. Прахова «Открытие фресок Киево-Кирилловской церкви» (СПб. 1883). Его же «Киевские памятники византийско-русского искусства» (Древности Моск. Археол. Об. XI. 1889). Н.В. Покровского «Древнейшие стенописи в России» (Труды VII Археол. съезда М. 1890) и «Очерки памят. правосл. иконографии». СПб. 1883. Не привожу многих других относящихся к Киеву и его древностям описаний, объяснений, заметок и т.п. принадлежащих, например, Берлинскому, Сементовскому, Муравьеву, особенно Максимовичу (См. 2-й том его сочинений. К. 1877). Что касается до писателей иностранных, польских и малорусских, преимущественно таких, которые были очевидцами многих уже исчезнувших теперь остатков Древнего Киева, то все существенное извлечено из них в упомянутом «Сборнике материалов» (Ляссота, Сильвестр Коссов, Кальнофойский, Павел Алепский и др.). Наконец, заслуживает особого внимания труд гр. Толстого и проф. Кондакова «Русские древности в памятниках искусства». Вып. IV. СПб. 1891 (Древности Крыма, Кавказа и Киева). См. также «Археологический атлас» ко 2-й половине I тома «Истории Русской церкви» проф. Голубинского (Чт. О. И. и Др. 1906. Кн. 2). Хойновского «Раскопки великокняжеского двора». Киев. 1893. Проф. Антоновича «Археологич. находки и раскопки в Киеве и Киев. губ. в 1876 г.» (Чт. Об. Нестора лет. Кн. I). Его же «Археологическая карта Киевской губ.» (В изд. Моск. Археол. Об. 1895). Разные заметки его и других ученых в Чтениях Общества Нестора лет-ца, каковы: помянутый протоиерей Лебединцев, Воронов, профф. Лашкарев, Котляревский, Дашкевич, Завитневич, Малышевский, Соболевский и некоторые

Считаю необходимым присоединить следующее замечание относительно урочища или местности, известной в летописи под именем Угорского. Шлецер в своем Несторе (II. 236 стр. перевода Языкова) производил это название от горы, т.е. объяснял его угорьем. Закревский такое объяснение называет странным (стр. 191) и стоит за обычное производство от народа Угры. Это словопроизводство основано на словах русской летописи под 986 г.: «Идоша угри мимо Киев горою, еже ся зовет ныне Угорское / пришедше к Днепру сташа вежами». Но такое известие не выдерживает ни малейшей критики. С ним обыкновенно связывается представление о каком-то переходе угров из их родины от Уральских степей на Дунай. Представление совершенно ложное. Во-первых, угры, по византийским известиям, находились в Южной России и около Дуная еще в первой половине IX века и уже прежде 898 года разрушили Великоморавскую державу в союзе с немцами. А во-вторых, ни в каком случае им не лежал путь от Уральских степей к Дунаю по правому, нагорному и лесистому берегу Днепра мимо Киева. Невозможно также представить себе (как это делали) и переправу кочевой орды с левого берега на правый под Угорским и стоянку вежами на этом обрыве, покрытом тогда дебрями, притом переправу через упомянутую сеть днепровских рукавов, протоков, заливов и болот и стоянку дикой степной орды почти в самой столице сильного Русского княжества! Нет сомнения, что летописное известие об этой стоянке было плодом местного домысла, пытавшегося объяснить название Угорское, которое невольно напоминало народ угров. Здесь в летописи все та же попытка осмыслить местные топографические названия, какую мы видим в легендах о Кие, Щеке, Хориве, Лыбеди, Оскольдовой и Дировой могиле. Между тем и доселе в Северной России слово «утор» значит крутой, землистый берег реки (Очерки Рус. Историч. географии — Барсова. Прим. 33).

Сюда же относится вопрос о месте княжего загородного дворца Угорского. Например, летопись говорит, что в 1151 г., когда Изяслав II призвал на великое княжение дядю Вячеслава, то дядя поместился на Великом дворе Ярослава, а племянник — «под Угорским». Этот Угорский дворец не знали куда отнести и связывали его с местом Оскольдовой могилы (Закрев. 197). Но невозможно предположить, чтобы княжеский загородный двор, для которого требовался порядочный простор, лепился где-нибудь на уступе горы или внизу у подошвы этой горы, спускающейся почти в самую реку. Мы думаем, что Угорским двором назывался в XII веке не что иное, как княжий двор на Берестове, расположенный на Угорье. Этот дворец по своему значению, очевидно, занимал первое место между княжескими загородными теремами и вообще второе место после Великого двора Ярославова в Киеве. В летописи еще упоминаются однажды ворота Угорские (1151). Возможно, что названный двор входил в черту какого-либо внешнего вала, примыкавшего к укреплениям города. Вот место летописи: «а Коуеве и Торчи и Печенези туда сташа от Золотых ворот по тем огородом до Лядьских ворот, а оттоле они и до Клова и до Берестоваго и до Угорьских ворот и до Днепра». Берестово упоминается здесь по соседству с Угорскими воротами; что ясно может указывать на тождество двора Угорского с Берестовским.

О красоте киевских женщин как одной из причин, по которой поляки Болеслава Смелого не желали расстаться с этим краем, говорят Длугош и Стрыйковский.

Существует список с жалованной грамоты Андрея Боголюбского Киево-Печерскому монастырю на город Василев с принадлежавшими ему владениями и угодьями; как родина св. Феодосия этот город, т.е. княжие доходы с него отдаются Феодосиеву монастырю. Грамота была бы очень важна для знакомства с положением этого края в XII веке, если бы она была достоверна. Но митрополит Евгений, напечатавший ее, называет ее сомнительной, и вполне справедливо. (См. его описание Киево-Печ. Лавры.) Однако весьма возможно, что в основу сего велеречивого и необыкновенно щедрого позднейшего произведения легла какая-нибудь действительно древняя грамота. В ней можно отыскать следы этой древности. Между прочим она говорит о городах «Поросских», иначе «Завальских», т.е. лежавших за Стугненским валом: упоминает следующие могильные курганы: Великую Могилу на Белокняжеском поле, курган на Невеселовском поле, Перелетов и Перепетовку. Любопытно, что все эти четыре древних кургана сохранились до нашего времени. А последние два удержали свои древние названия и украсились народною легендою о погребенных под ними князе Перелете и его супруге Перепетихе. Курган Перепетиха подвергнут был тщательной раскопке Киевскою Комиссиею для разбора древних актов; в нем под обрушившимся сводом из дубов и камней найдены остатки скелетов, глиняных сосудов, деревянных щитов с металлическими бляхами, стрел, железных ножей и топоров, ожерелья из шариков, стеклянных, костяных и цветных камушков и некоторые металлические украшения. (См. «Древности», изданные этою Комиссией, СПб. 1846, с атласом.) М. Андриевского «Перепетово поле» (Киев. Старина. 1882. IX) и «Летописный Юрьев» (Ibid. 1883. IX).

Мнения о положении Торческа весьма разнообразны. По одним, он лежал на берегу реки Торы, впадающей справа в Рось в Тарашанском уезде Киевской губ. Этого мнения держались Карамзин (к т. II, прим. 165), Надеждин и Неволин (см. Исслед. и лекции Погодина. IV. 153). Другие указывают на село Безрадичи на левой стороне Стугны в Киевском уезде (Ревякин в Киев. губ. Вед. 1863. №№ 33 и 34). К этому мнению склоняются Пахилевич(39) и Барсов (200). Последнему мнению противоречит известие летописи о походе 1093 года: князья, идя на половцев, осадивших Торческ, перешли Стугну и затем уже встретились с варварами. Следовательно, этот город лежал на правой стороне Стугны. Первое мнение имеет более вероятия; но по смыслу летописных известий о Торческе скорее можно его предположить внутри Поросья, т.е. не на правом притоке Роси, а на левом (м.б., на Руте). См. также некоторые соображения Лебединцева в Чт. Нест. лет. кн. 2. Впрочем, в Древней Руси, по-видимому, был не один город с названием Торческа, или Торцкаго. Относительно положения киевского Звенигорода также высказывались разные мнения. Наиболее вероятно предположение киевского профессора Антоновича, который указывает на городище близ села Хотова, в 15 верстах от Киева по дороге в Васильков («О местоположении древнего киевского Звенигорода» в Древностях Моск. Археол. Общ. Т. IV, вып. I. М. 1875 и в кн. 2-й Чт. Нестора лет. 1879). Его же «О городищах в Запад. части Киевской земли», ibid. кн. 3. О положении Заруба и Зарубского пещерного монастыря около теперешних сел Трахтемирова, Зарубниц и деревни Монастырек см. несколько соображений и указание на остатки пещер у Срезневского в «Свед. замет. о малоизв. и неизв. памят.» 1867. Проф. Богданова «Древние Киевляне по их черепам и могилам» (Издания Об. Люб. Естествознания, Антропологии и Этнографии. 1879).

Известия русской летописи о Черных Клобуках собраны в Исслед. и лекциях Погодина. V. 181—208; а также в статье Самчевского «Торки, Берендеи и Черные Клобуки» (Архив Калачова, т. II, ч. I). Замечание о наружности их сделано на основании мадьярского писателя Эрнея, который говорит о Печенегах, поселившихся в Венгрии: там они имели значение той же пограничной конницы, как и у нас. (См. «О Торках, Печенегах и Половцах по мадьярским источникам» — Куника в Учен. Записках Академии Наук по 1 и 3 отд. т. III. вып. 5.) Арабские писатели X века также изображают Печенегов (Баджнаки) народом длиннобородым и усатым (Абу Дулаф в «Сказан. Мусульм. писателей» Гаркави, 185). По известию Константина Багрянородного (De administr. imperio), Печенеги отличались от узов, или торков, более коротким и безрукавым платьем. Но когда остатки тех и других смешались вместе в Южной Руси под именем Берендеев, или Черных клобуков, то, конечно, с течением времени сгладились их различия в одежде. Проф. Голубовского «Печенеги, Торки и Половцы до нашествия Татар». Киев. 1884, и его же «Половцы в Венгрии». К. 1889. Его же «Болгары и Хозары» (Киев. Старина. 1888. X).

2. П. С. Р. Лет. Пособиями для обозрения Полесья и Волыни, как и других древнерусских областей служат упомянутые в 1 примеч. общие историко-географические труды Беляева, Погодина и Барсова, который кроме Матер. для историко-географич. словаря издал еще «Очерки русской исторической географии». Варшава. 1873 (на последнее сочинение см. критику Майкова в Жур. М.Н. Пр. 1874. август, и Замысловского, ibid. 1875. Февраль). Кроме того, Географические словари Щокотова (6 томов) и Семенова (5 томов). Списки населенных мест Рос. империи. Тщательно составленный «Учебный атлас по Русской истории» проф. Замысловского, издание 3-е. СПб. 1887. Весьма подробная и хорошо изданная в отдельных листах «Карта Европейской России» — Военно-топографического отдела Главного штаба. Также «Подробный Атлас Российской империи с планами главных городов» — Ильина. СПб. 1876. L'empire des tsars — Шницлера. «Материалы для географии и статистики России», собранные офицерами Генерального штаба. К сожалению, весьма полезное издание этих материалов прекратилось неоконченным; между прочим, остались не изданы губернии Киевская, Волынская и Подольская. Из этих Материалов Полесья касаются труды подполковника Зеленского — «Минская губерния». СПб. 1864 г. и подполковника Бобровского, «Гродненская губерния». СПб. 1863. Г. Бобровский присоединил к своему труду обстоятельное описание городов и местечек с их историческими древностями, чего не находим у г. Зеленского. Для характеристики Полесья любопытны также очерки Шпилевского и «Заметки о западной части Гродненской губернии» в Этногр. Сборнике Географич. Общества. Вып. 3-й. 1858. Упомянем еще «Девять губерний Западно-Русского края» — Столпянского. СПб. 1866. «Опыт исторической географии Русского мира» — не конченная статья Надеждина (в Библ. для чт. 1837, т. XXII). Проф. Завитневича «Из археологич. экскурсии в Припятское Полесье». Чт. Об. Нест. лет. кн. IV. «Исторический очерк Турова». Минск. 1877. Кандидата Андрияшева «Очерк истории Волынской земли». Киев. 1888. Канд. Молчановского «Очерк известий о Подольской земле до 1434 г.». Киев. 1885. П. Иванова «Исторические судьбы Волынской земли с др. времен до конца XIV в.» Одесса. 1895. М. Грушевского «Волынский вопрос 1097—1102 г.» (Киев. Старина. 1891. V и VI).

Относительно спорного вопроса о положении Болоховской области имеем добросовестное исследование Дашкевича: «Болоховская земля и ее значение в Русской истории». (В трудах Третьего Археол. съезда. Киев. 1878. Там же см. рефераты гг. Рогге и Оссовского о некоторых раскопанных на Волыни курганах.) Вывод Дашкевича о положении Болохов, земли по верховьям Бута, Случи и Тетерева подтверждает Грушевский (Чт. Об. Нестора лет. Кн. 7. 1879); хотя г. Молчановский этот вывод оспаривает («Очерк о Подол. земле»). В этнографическом отношении для Юго-Западной Руси богатым пособием служат «Записки Юго-Западного отдела» Географич. Общества. Киев, 1874—75 г. и «Труды экспедиции в Западно-Русский край», снаряженной тем же обществом. СПб. 1872. (Юго-Западный отдел состоит из материалов и исследований, собранных Чубинским.) По естественной истории Юго-Западного края много материалов собрано в «Трудах Высочайше утвержденной при университете Св. Владимира комиссии для описания губерний Киевского учебного округа» (кроме многих отдельных сочинений по этому предмету). Из польских трудов важным пособием для древней Западной Руси могла бы служить пользующаяся заслуженною известностью Starozytna Polska Балинского и Липинского. Три тома. Warszawa. 1843—1846; но, к сожалению, в описании древнерусских городов почти совсем отсутствуют древние русские памятники, при обилии известий о костелах и других польско-католических или униатских зданиях и учреждениях. Затем следуют путевые и другие заметки поляков о Юго-Западном крае, которые при всей скудости содержания иногда дают некоторые полезные указания (вроде «Podole, Wolyn, Ukraina» Przezdzieckiego, Wilno. 1841). Для наглядного знакомства с некоторыми древностями Волыни служат «Памятники старины в западных губерниях». СПб. 1868 — роскошное издание Министерства Внутр. дел, исполненное по почину П.Н. Батюшкова, в четырех выпусках, обнимающих Владимир, Луцк, Острог и Овруч. К сожалению, «Сборник памятников русской народности и православия на Волыни», издававшийся техниками Волынского губернского правления, прекратился на первом выпуске, заключающем древности Острога (Житомир. 1868 г.). Разные рукописные сведения о древностях Волынской губернии сообщены автору настоящего труда бывшим Волынским губернатором графом Подгоричани. Затем имеем ряд изданий преподавателя Волынской семинарии г. Теодоровича, посвященных волынским городам по отношению к церковным древностям. Продолжением правительственных изданий под руководством Батюшкова служат: «Волынь, исторические судьбы края». СПб. 1888. «Подолия — историческое описание». СПб. 1891. По археологии: проф. Антоновича «О скальных пещерах по берегу Днепра» (Труды VI Археол. съезда т. I. Отд. 1886). Проф. Самоквасова «Могильные древности Александр, уезда Екатерин, губ.» (Ibid.).

Что касается до отношений языка древней Юго-Западной Руси к настоящим наречиям Малорусскому и Великорусскому, то с некоторою достоверностью можем предположить, что ее народный язык (не книжный) был ближе к Малорусскому наречию. Но вообще историческая сторона этого вопроса остается пока неисследованною; хотя и были некоторые к тому попытки. Укажу в особенности на труд Житецкого «Очерк звуковой истории малорусского наречия». Киев. 1876. Он ищет следов древнейшего языка Юго-Западной Руси в Подлясье, т.е. в области Западного Бута, когда-то колонизованной Волынским племенем; так как здесь более сохранилось архаизмов в местном говоре. Мы думаем, что для уяснения вопроса о древнем южнорусском наречии должно также обращаться к языку Угорской, т.е Закарпатской, Руси, которую считаем древнею ветвию Червоно-руссов и Волынян. Говоры всей Юго-Западной Руси в период соединения с Польшею подвергались значительному влиянию польского языка, как родственного; тогда как на Угорской Руси наречие сохранилось в большей чистоте, будучи менее подвержено посторонним влияниям.

Далее, мы пока не выделяем резко наречие древней Киевской области из общего состава языка Южной Руси; а считаем этот вопрос еще подлежащим более точному рассмотрению. Без сомнения, Киевское, или собственно Полянское, наречие легло в основу книжного русского языка наряду с церковнославянским; а этот книжный язык, например, язык Киевской летописи и других памятников того времени, ближе к настоящему Великорусскому наречию, нежели к Малорусскому. На это обстоятельство уже указывали Срезневский («Мысли об истории Русского языка»), Лавровский («О языке северных Русских летописей») и Погодин («О древнем языке Русском», см. его Исслед. и лекции, т. VII). Возражения Максимовича в III томе его сочинений. К. 1880. Заметки о том же предмете см., в трудах Житецкого и проф. Соболевского. Но, повторяю, не надобно упускать из виду, что настоящее Малорусское наречие значительно отошло от языка древней Юго-Западной Руси; чему наглядным примером служит летопись Волынская XIII века, по языку немного разнящаяся от Киевской летописи XII века (которой она служит продолжением в Ипатьевском списке). Если принять мнение Погодина, что Волынская летопись написана на общерусском книжном языке того времени, а не на местном наречии, то надобно принять и другое его положение, что местное наречие все-таки должно было бы отразиться на этой летописи, как оно отразилось на летописях Новгородских.

3. Оставляем в стороне незамечательные труды ученых иноземцев прошлого века, писавших о Галиции, каковы: Сум, Энгель, Гопе и др. Главными пособиями при изучении истории и древностей, географии и этнографии Галицкой Руси служат для нас издания и труды львовских ученых, каковы: «Историческая повесть временных лет Червонной, или Галицкой, Руси» Д. Зубрицкого. (С польского оригинала перевод Бодянского. Москва. 1845.) Его же «История древнего Галицко-Русского княжества». Три части. Львов. 1852—55. Его же Granzen zwischen der russischen und polnischen Nation in Galizien. L. 1849 (полемическое исследование, вызванное польским ученым Мациевским, доказывающее распространение Червонной Руси на север далее Вислока). «Галицкий Исторический Сборник», изданный Обществом Галицко-русской матицы. Три выпуска. Львов. 1854—1860. В первом выпуске исследование Антония Петрушевича «О соборной Богородичной церкви и святителях в Галиче». «Науковый Сборник», послуживший продолжением названного издания, того же общества. Двадцать выпусков. Львов. 1865—1869. Здесь особенно любопытны Историко-археологические исследования того же каноника Петрушевича (Например: «Было ли два Галича», в 1-м выпуске 1865 г., полемическая статья против польского ученого Белевского, помещавшего другой Галич не на Дунае, а в Словацком крае; тут же издана спорная грамота Ивана Берладника 1134 г. «Краткое известие о Холмской епархии и ее святителях». 1866. (В последнем сочинении фактически доказано первоначальное господство православия в Польше.) Там же исследования проф. Исидора Шараневича («Старинные пути русско-угорские через Карпаты и русско-польские через Сан и Вислу» и «Картина краев пред и за Карпатами з взгляду на старину народную коммуникацию» с указателем. 1869 г.). Особые сочинения того же Шараневича: «История Галицко-Володимирской Руси до 1453 г.». Л. 1863, несколько выпусков о «Стародавних» галицких городах и Kritische Blicke in die Geschichte der Karpaten-Volker im Altertum und im Mittelalter. L. 1871. А. Чоловского О polozeniu starego Halicza. Lwow. 1890.

Далее, кроме упомянутых выше трудов общих или к Юго-Западной Руси относящихся, заслуживают внимания: «История Юго-Западной Руси до половины XIV в.» А. Клеванова. М. 1849. (Пересказ Ипат. летописи.) «Судьбы Червонной или Галицкой Руси» Смирнова. СПб. 1860. «Княжение Даниила Галицкого» Дашкевича. К. 1873. «Бессарабская область» капитана А. Защука. СПб. 1862. (Материалы собран. офицерами Генер. штаба.) Головацкого: «О народном убранстве Русинов в Галичине и Северо-Восточной Венгрии». (Отеч. Записки. 1867. №№ 23 и 24) и «Карпатская Русь» (Жур. М.Н. Пр. 1875» Июнь. Здесь автор на основании угорского летописца XIII века к Червонной Руси относит и Русь Закарпатскую, или Угорскую, когда-то подвластную русским князьям). «Этнографический очерк Восточной Галиции» Циммермана в Вестнике Геогр. Общества за 1859. № 8. Проф. Линниченка «Взаимные отношения Руси и Польши до конца XII в.». Киев. 1884. Лонгинова «Червенские города». 1885. «О русских поселениях по Дунаю» Срезневского (Изв. Акад. Н. VII, т. 3). «О русских городах по Дунаю» у проф. Кулаковского в Визант. Врем. 1897. Вып. 3. Под руководством Батюшкова изданы «Холмская Русь — исторические судьбы Русского Забужья». СПб. 1887 и «Холмская Русь». Два тома. СПб. 1885 (собственно памятники старины). Заметка о сем издании проф. Н. Барсова в газете Варш. Дневник. 1887. №№ 218—222. Крыжановского «Забужная Русь». СПб. 1885. Авенариуса «Дрогичин Надбужский и его древности» (Матер. по археологии России. Изд. Археол. ком. IV).

Относительно переселения или прохождения Угорской орды сквозь Карпаты в Паннонию некоторые сомневаются и думают, что угры распространились в Дунайской равнине с юга, со стороны Железных ворот. Относительно грамоты Ивана Берладника 1134 г. румынский ученый г. Богдан отрицает ее подлинность, о чем он представил реферат на Восьмом Археологич. Съезде в 1890 г., в Москве.

4. О прибытии Андроника к Ярославу и обоюдных посольствах см. Ипат. лет. под 1165 г. (прибытие вернее отнести к 1164). О пребывании его в Галиче упоминают Визант. историки Киянам (Lib. V.), Никита Хониат (Lib. IV) и Ефремий (р. 178). Под 1104 г. Ипат. летопись говорит, что дочь Володаря была отдана за византийского царевича Олексинича, т.е. за сына императора Алексея Комнена. Эта княжна была сестра Владимирку и тетка Ярославу Осмомыслу; вероятно, она же была матерью Андроника, и, таким образом, он приходился двоюродным братом Ярославу. Подобное же соображение см. у Куника в Учен. Зап. Академии по 1 и 3 отд. (Т. II, 715 и 788).

О галицких событиях см. Ипат. лет. О помощи Романа Византийской империи против половцев Никита Хониат. 691 стр. Бон. изд. и Ефремий. 267. Послание епископа Матвея к аббату Бернарду у Белевского Monum. II. 15. О посольстве папы к Роману у Татищева III, 344. О гибели Романа Татищев, ibid. 346; под 1205 г. В Лаврент. о том краткое известие под 1205 г. Польские хроники повествуют, что когда Лешко Белый пришел на помощь Роману, чтобы посадить его в Галиче, то галицкие бояре сильно не желали принять к себе на княжение Волынского князя и предлагали свое подданство самому Лешку, и будто Роман при этом обязался платить дань Лешку. Далее описывают свирепства Романа и его вероломство в отношении к Лешку, которому он потом не только отказал в дани, но и напал на его владения, причем Лешко с малыми силами поразил его большое войско, и Роман пал в сражении. Кадлубек. Lib. IV (Хроника оканчивается 1202 годом) и Богуфал, параграфы 48, 49 и 55 (Белевского Monum. Pol. Hist. II). Велеречивый Длугош все это распространил и особенно разукрасил последнюю битву Романа с Поляками; присоединил к тому еще предсказание Владимиро-Волынского епископа Роману о несчастном конце его несправедливой войны (см. Lib. IV). Наружность Романа описывает Татищев. Мы не считаем себя вправе полагать вместе с Карамзиным, что Татищев выдумал подобные описания: он пользовался теми списками летописей, которые до нас не дошли; между тем и в дошедших до нас нередко находим описание наружности и разных свойств князей. Вопреки Татищеву, польские историки Длугош, Кромер, Меховий уверяют, что тело Романа сначала было погребено в Сандомире, а потом русские выкупили его у Лешка Белого за 1000 гривен серебра и перевезли во Владимир-Волынский. (См. Лонгинова «Грамота Юрия II». Чт. О. И. и Д. 1887, II. 35.)

5. Некоторые историки рассказывают, что главою заговорщиков был палатин Бенедикт Бора, бывший галицкий «томитель» и «антихрист». Бертольд будто бы обесчестил его жену в комнатах самой королевы, и это обстоятельство послужило поводом к мятежу. Но другие историки считают такое романтическое событие позднейшею легендою. Доказательства последнего см. у Майлата Geschichte der Magyaren. I. 138.

Рассказ о Галицких событиях изложен на основании Волынской летописи (Ипатьев. список). Кроме того, находим о них некоторые подробности у Длугоша. Помимо неверной хронологии, он иногда путает события и лица; однако местами дополняет наши сведения, так как пользовался и теми источниками, которые до нас не дошли. Между прочим, из его рассказа заимствую известие об осаде Мстиславом прежде Верхнего замка, а потом уже храма Богородицы, где заперлись угры с Коломаном; тогда как по Волынскому летописцу выходит, что Мстислав после победы в поле, вошедши в город, тотчас приступил к осаде храма, как будто княжего замка и не существовало. Слова Длугоша о предшествовавшей храму осаде Галицкой крепости, или замка (castrum, агх), я именно позволяю себе относить к Верхнему городу. (Петрушевич в упомянутом выше исследовании о Соборной церкви разумеет под этими словами вообще город Галич; с чем едва ли можно согласиться.)

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница