§ 1.3. Внутренние конфликты на Руси и в Прибалтике на рубеже 20-х — 30-х гг. XIII в.
Пока Ярослава не было на новгородском княжении, далеко зашел процесс обособления Пскова — западной окраины, длительное время находившейся в тени большого волховского брата, но теперь, с приходом немцев, явно встрепенувшегося, осознавшего свою уникальную значимость на русско-ливонском порубежье и вставшего на пусть независимости.
Около 1227 г. в Пскове умер князь Владимир Мстиславич, а в следующем году преставился его старший брат — грозный воитель Мстислав Удалой, тесть Ярослава Всеволодовича1. Мстислав давно покинул свои северные владения, но сохранял наследственные права на свою торопецкую область и, вполне возможно, Псков. Торопецкий князь Давыд погиб во время литовского набега в 1225 г., и летопись не сообщает о его наследниках. То же происходит в Пскове. Впоследствии мы узнаем о сыне Владимира — Ярославе, которому, однако, приходится с боем выбивать себе княжение. Пока был жив Мстислав Удалой, глава этой ветви Ростиславичей, никто не решался покушаться на его волости.
В 1227 г. Мстислав, подговоренный местными боярами, оставил Галицкое княжение и передал его венгерскому королевичу Андрею, а сам удалился в Торческ, сохранив власть в днестровском Понизье2. В 1228 г. он «пойде по своей потребе ку Киеву, и на том пути разболеся и постригся во схиму, преставися»3. Вероятно, еще при жизни Мстислава его зять Ярослав выступал покровителем Мстиславовых владений на севере. Уже в 1225 г. Ярослав отгонял литовцев от Торопца, но тогда ему помогали и местный князь Давыд, и псковский Владимир4. В 1232 г. Ярослав опять будет оборонять Торопец, но теперь уже один и, надо полагать, как свою волость5. Ту же линию отношений Ярослав проводил и по отношению к Пскову, фактически выделившемуся к этому времени из Новгородской земли: при Владимире он был союзником Пскова, при Мстиславе он был опекуном, а после смерти Мстислава должен был стать сюзереном.
Весной 1228 г. Ярослав отправился в Псков как в свою волость. Скорее всего, целью визита было не просто вступление в права, но и подготовка нового вторжения в Ливонию — его сопровождали новгородский посадник и тысяцкий. Однако дойдя до Дубровны (пограничное между новгородской и псковской землями село на р. Удохе), князь узнал, что псковичи отказываются их принимать:
«Томь же лете князь Ярославъ, преже сеи рати [на емь], поиде въ Пльсковъ съ посадникомь Иванкомь и тысячьскыи Вячеслав.
И слышавше пльсковици, яко идеть к нимъ князь, и затворишася въ городе, не пустиша к собе; князь же, постоявъ на Дубровне, въспятися в Новъгород: промъкла во ся весть бяше си въ Пльскове (а во Плескове пронесеся речь сиа), яко везеть оковы, хотя ковати вяцьшее мужи»6.
Летописец сообщает, что по Пскову пронесся слух о том, что князь хочет расправиться с некоторыми знатными горожанами — своими противниками. Созвали вече и решили не пускать известного своим крутым нравом правителя. Ярослав был ошеломлен. Он, видимо, не ожидал такого поворота событий и такого своеволия псковичей. Вернувшись в Новгород, князь созвал вече, почему-то на Владычном дворе, хотя епископа в это время не было. Князь обратился к новгородцам с «жалобой великой» на псковичей. Он утверждал, что вез в сундуках дары (ткани и овощи), а не кандалы, но его оболгали и обесчестили:
«И пришьдъ, створи вече въ владычьни дворе и рече, яко "не мыслилъ есмь до пльсковичь груба ничегоже; нъ везлъ есмь былъ въ коробьяхъ дары: паволокы и овощь, а они мя обьщьствовали"; и положи на нихъ жалобу велику»7.
О реакции новгородцев летопись не сообщает. Вероятно, князь обратился с призывом наказать обидчиков, но ему отказали. Новгородцы воевать с Псковом не хотели. Псковичи могли отделаться формальным признанием сюзеренитета Ярослава, который, как считает летописец, этим не удовлетворился, но затаил обиду. Далее последовало нападение еми, и жители были отвлечены событиями на Неве, а потом уже — на зиму — Ярослав собрался в поход на Ригу8. В 1228 г. истекали три года, на которые в 1225 г. был заключен мир с немцами. Но новгородцы и псковичи заподозрили неладное:
«князь насъ зоветь на Ригу, а хотя ити на Пльсковъ»9.
Ярослав задумал на зиму 1228/29 г. крупное предприятие по разорению Ливонии. Для этого он привел переяславские полки, которые разместил в окрестностях Новгорода, чем вызвал рост дороговизны продуктов на рынке, а также неприязнь горожан. Лето оказалось неурожайным, а осень ненастной. К зиме вообще разразился голод. Компенсировать недостачу продуктов должен был грабеж Ливонии, к которому и призывал Ярослав.
Узнав о прибытии в Новгород переяславцев, псковичи испугались. Они решили, что рать приведена для их усмирения. Ожидая нападения, они заключили оборонительный союз с Рижским епископом:
«То же слышавъше пльсковици, яко приведе Ярослав пълкы, убоявшеся того, възяша миръ съ рижаны, Новгородъ выложивъше, а рекуче: "то вы, а то новгородьци; а намъ ненадобе; нъ оже поидуть на насъ, тъ вы намъ помозите"; и они рекоша: "тако буди"; и пояша у нихъ 40 муж въ талбу»10.
Рижане прислали в помощь Пскову для противостояния с Новгородом военный отряд, судя по перечислению этнических групп его участников, немалый: «Немьци и Чюдь, Лотыголу и Либь». На Северо-Западе Руси назревала настоящая гражданская война. Инициативу по разрешению дела миром проявил сам князь Ярослав — он послал к псковичам парламентера со словами:
«поидите съ мною на путь [на Ригу], а зла до васъ есмь не мыслилъ никотораго же; а техъ ми выдаите, кто мя обадилъ [оклеветал] къ вамъ»11.
Псковичи во всем отказали. Их посланник сообщил, что своих они не выдадут и на Ригу не пойдут: во-первых, потому что мир заключили с немцами, а во-вторых, потому что после предыдущих походов (на Ревель, на Оденпе, на Венден)12 новгородцы оставляли псковичей без поддержки, а ведь именно псковичам немцы мстили после новгородских вторжений:
«тобе ся, княже, кланяемъ и братьи новгородьцемъ;
на путь не идемъ, а братьи своеи не выдаемъ;
а с рижаны есме миръ взяли.
къ Колываню есте ходивъше, серебро поимали, а сами поидосте в Новъгородъ, а правды не створися, города не взясте, а у Кеси такоже, а у Медвеже голове такоже;
а за то нашю братью избиша на озере, а инии поведени, а вы, роздравше, та прочь (а вы толко раздравши да прочь);
или есте на нас удумали, тъ мы противу васъ съ Святою Богородицею и съ поклономъ;
то вы луче насъ исечите [неже поганыи], а жены и дети поемлете собе, а не луче погании;
тъ вамъ ся кланяемъ»13.
Новгородцы отказались поддержать Ярослава в его походе на Ригу. Переяславские полки были отправлены домой, как и рижский отряд из Пскова. В ходе конфликта псковичи сумели сохранить самостоятельность в определении своей внешнеполитической позиции. Они даже выгнали сторонников Ярослава из своей общины:
«поидите по князи своемь, намъ есте не братья».
Не выдержав обид и своей беспомощности, Ярослав покинул Новгород. В качестве местоблюстителей он оставил сыновей — Федора и Александра. Те, однако, долго не продержались — зима была голодной, и народ бунтовал. В феврале 1229 г. новгородцы сменили посадника и отправили жесткие требования к Ярославу. Не дождавшись ответа и испугавшись городских волнений, княжичи со своими сторонниками сбежали из города. Новгородцы пригласили к себе нового правителя — Михаила Черниговского.
Новгородско-псковский конфликт 1228 г. неоднократно привлекали внимание исследователей14. Действительно, перед нами подробное изложение событий, в ходе которых был установлен военно-политический союз Рижской епархии и города Пскова, предполагавший оказание помощи сторонами друг другу в случае нападения третьей стороны — прежде всего, вероятно, новгородцев и литовцев15. Первый такой альянс источники фиксируют в 1210 г., но он не носил антиновгородской направленности. Тогда союз был подкреплен браком дочери князя Владимира Мстиславича и Теодориха фон Бекесховеде. Теперь, после смерти князя Владимира, союзные отношения подтвердила уже община Пскова.
Голод и дороговизна 1228—1231 гг.
Основной вопрос, вокруг которого раскладываются мнения и оценки событий, заключается в том, насколько реальными были планы князя Ярослава наказать псковичей. Или он в самом деле собирался идти на Ригу? Существовала ли действительно причина для конфликта или он был основан на домыслах и недоверии псковичей? А.В. Валеров считает, что Ярослав был оклеветан новгородскими оппозиционерами — сторонниками Внезда Водовика и Бориса Негочевича16. Исследователь, вслед за И.Я. Фрояновым и А.Ю. Дворниченко, полагает допустимым, что князь с посадником и тысяцким везли в голодающий Псков продовольствие — «овощь»17. Однако в летописи Ярослав причисляет «овощь», как и «поволокы» (ткани), к дарам, адресованным явно не для всех. «Овощь» — то есть плоды с огорода (ягоды, фрукты, овощи) — вряд ли мог накормить голодающий город18. Почву для конфликта Валеров видит в нежелании псковичей портить отношения с Ригой, борьба с которой нередко выходила для них боком. На эту почву новгородцы подсыпали слух о неприязни Ярослава к некоторым псковичам19. С другой стороны, Е.Л. Назарова считает, что опасения псковичей были вовсе не напрасны. Репрессии со стороны Новгорода и князя Ярослава вполне могли настигнуть обособившуюся республику (как это было, например, в 1179 г.)20. Также Назарова ставит под сомнение возможный успех русского вторжения в Ливонию в 1228 г.: «В источниках нет даже намеков на попытки русской стороны предварительно договориться с местными народами Восточной Прибалтики, без поддержки которых нельзя было рассчитывать на быстрый проход русского войска через всю страну к Риге»21. Исследовательница считает, что это и насторожило псковичей, которые, как и многие новгородцы, предпочитали развитие торговых связей, а не военного конфликта22. Однако очевидно, что без поддержки Пскова ни новгородцы, ни Ярослав на Ригу идти не собирались. Псковичи также вполне могли обеспечить поддержку некоторых соседних эстонских племен.
Рижско-псковский оборонительный договор сорвал вторжение в Ливонию, обещавшее стать грандиозным23. Рухнула политическая комбинация, направленная князем Ярославом на военное решение проблемы западных окраинах. Ни новгородцы, ни псковичи его не поддержали. Судя по всему, немецкого влияния в событиях не обнаруживается. Добившись стабилизации положения на севере в Карелии и Тавастии, Ярослав не смог сделать то же на западе в Пскове и Эстонии. Осознав невозможность убедить новгородцев в активизации вооруженной борьбы на западе, Ярослав покинул Новгород.
* * *
Осень-зима 1228 и начало 1229 г. оказались для новгородцев ненастными: дождь, неурожай, дороговизна, внутриполитические неурядицы. Дождь лил целыми днями от «Госпожина дня» (15 августа) до «Николина» (9 декабря) 1228 года. Люди не могли даже сена заготовить24. Той же осенью развивался конфликт с князем и Псковом. Прибытие переяславских полков взвинтило цены на продовольствие. Летописец отметил, что дороговизна на хлеб, мясо и рыбу держалась с тех пор 3 года (до 1231 г.)25.
8 декабря 1228 г. паводок снес опоры великого моста, затруднив сообщение между волховскими берегами26. Затем «простая чадь» «воздвигла» «крамолу велику» на епископа Арсения и добилась его свержения, обвинив, что кафедру занял, «давъ мьзду князю». Его вытолкали с Владычного двора и чуть не убили, а епископом посадили опять Антония, который в начале 1228 г. было ушел в монастырь. Исследователи часто и, судя по всему, не без оснований связывают эти церковно-политические изменения с природными ненастьями, а ненависть «простой чади» производят из языческих корней менталитета городских низов, которым привычно было винить в природных катаклизмах своих духовных первоиерархов27. Недовольные прямо на вече обвинили епископа Арсения в плохой погоде: «того ради стоит тепло долго, [что ты — епископ Арсений] выпровадилъ Антониа владыку на Хутино [в монастырь], а самъ селъ [на епископскую кафедру], давши князю мьзду»28. Антонию «простая чадь» тоже, видимо, не очень доверяла, отчего, вернув его на кафедру, «посадиша с нимъ 2 мужа: Якуна Моисеевича, Микифора щитника». Скорее всего, выбор «помощников» для Антония был связан с его тяжелой болезнью, а не с попыткой ограничения власти29. При сообщении о смерти Антоний 8 октября 1232 г. в летописи говорится, что он «онеме» (онемел) и «бысть лет 6 въ болезни тои и 7 месяць и 9 днии, и тако умре»30, то есть, по крайней мере, со второй половины 1227 г. епископ не мог говорить, отчего и покинул кафедру в начале 1228 г. Возвращая больному монаху епископальный посох, горожане выполняли ритуал возмездия, а не узурпации власти. Дабы избежать злоупотреблений, даже «помощников» иерарху выбрали двух: одного — знатного, судя по отчеству (Якуна Моисеевича), а второго — из простых, обозначенного по его ремеслу (Микифор щитник)31.
Избрание посадника
На этом волнения не улеглись: «и не токмо сне бысть зло, нь наипаче болши того бывааше, сице бо възметеся всь град»32. По мнению исследователей, волна новгородских мятежей в 1228 году стала чуть ли не самой значительной за всю историю города33. М.Н. Тихомиров даже относил ее к «одним из крупнейших событий в истории классовой борьбы в России периода феодальной раздробленности»34.
После смещения епископа народный гнев обратился против тысяцкого Вячеслава и других его сподвижников, причисляемых к просуздальской партии — сторонников Ярослава:
«и поидоша съ веца въ оружии на тысячьского Вяцеслава, и розграбиша дворъ его и брата его Богуслава и Андреичевъ, владыция стольника, и Давыдковъ Софиискаго, и Судимировъ; а на Душильця, на Липьньскаго старосту, тамо послаша грабить, а самого хотеша повесити, нъ ускоци къ Ярославу; а жену его Яша, рекуче, яко "ти на зло князя водять"; и бысть мятежь въ городе великъ»35.
Исследователи не без основания видят в этой волне насилия руку партии противников Ярослава — Внезда Водовика и Бориса Негочевича. Неудовольствие горожан было направлено ими в русло смены власти36. Однако авторитет посадника Иванко Дмитриевича был настолько высок, что на него оппоненты пока покуситься не решались. Атаке подвергся прежде всего тысяцкий Вячеслав — глава сотенной организации Новгорода, куда входила и «простая чадь».
Восстание городских низов привело к его смещению. Новым тысяцким избрали Бориса Негочевича. Одновременно вече приняло грозное обращение к князю Ярославу, зимовавшему в Переяславле:
«поеди к намъ, забожницье отложи, судье по волости не слати; на всеи воли нашеи и на вьсехъ грамотахъ Ярославлихъ ты нашь князь; или ты сове, а мы собе»37.
Смещение тысяцкого, представлявшего в суде интересы простых горожан, а также требование ограничить судебные полномочия князя, которому разграбленные недавно бояре давали плохие советы, указывает на формальную причину восстания: несправедливые судебные решения38. Все это наслоилось на продовольственные сложности и борьбу политических партий. Грубое требование отказаться от своих судебных функций и, судя по всему, судебных сборов («забожничье»)39 не могло вызвать у князя благодушной реакции. Его в городе не было — накаленной атмосферы он не чувствовал, кроме того, был обижен новгородцами в конфликте с Псковом. Это понимали в окружении княжичей, Федора и Александра, остававшихся в Новгороде под присмотром Федора Даниловича и тиуна Якима. В феврале 1229 г. они бежали в Переяславль. Возмущенное вече решило искать себе нового князя, и послали за Михаилом Черниговским.
* * *
Ярослав в феврале 1229 г. вовсе не собирался отказываться от новгородского стола. Он даже попытался задержать в Смоленске новгородских послов, направлявшихся в Чернигов. Но Михаил проведал о случившемся и «поиде въ борзехъ» на Торжок, а в начале марта 1229 г. прибыл в Новгород. Новый князь удовлетворил все требования новгородцев:
«целова крестъ на всеи воли новгородьстеи и на всехъ грамотахъ Ярославлихъ; и вда свободу смьрдомъ на 5 лет дании не платити, кто сбежалъ на чюжю землю, а симъ повеле, къто сде живеть, како уставили переднии князи, тако платите дань»40.
Были созданы максимально льготные условия для беглых смердов, ушедших в другие земли — на 5 лет они освобождались от налогов41. Михаил пытался консолидировать новгородское общество. Прежде всего, смягчить налоговое бремя у наиболее незащищенных слоев населения. Были предприняты и откровенно популистские ходы: сторонников прежнего князя и тех, кто служил в его окружении — как в Новгороде, так и на Городище, — под угрозой грабежа заставили раскошелится, заплатить налог за сохранение жизни, а полученные средства пустили на строительство нового моста через Волхов:
«А на Ярославлих любовницех поимаша новгородци кунъ много и на городищанах, дворовъ их не грабящее, и даша то на великыи мостъ»42.
Приход к власти черниговцев заставил покинуть пост и посадника Иванку Дмитриевича, сторонника Ярослава, удивительным образом сохранявшего до сих пор свое положение. Его направили посадничать в Торжок, но там не приняли, и он уехал к Ярославу в Переяславль.
Новым новгородским посадником стал глава группировки противников владимиро-суздальских Юрьевичей Внезд Водовик. Можно сказать, что меры, проведенные Михаилом, заставили заострить раскол новгородского боярства: сторонники Ярослава были осуждены, обобраны, а их лидер эмигрировал; лидеры противников Ярослава — Внезд Водовик и Борис Негочевич — заняли ключевые посты в общине (посадник, тысяцкий) и вошли в ближайшее окружение нового князя. Более того, самого Михаила Ярослав считал узурпатором. В ответ на занятие им новгородского стола Ярослав захватил Волоколамск — новгородскую волость, а когда Михаил предложил решить дело миром — отказал. Переяславцы не стали продолжать войны, но и мира не взяли. Кроме того, в 1229 г. летопись фиксирует некий конфликт между Ярославом и его старшим братом — великим князем Владимирским Юрием43. Смута была достаточно острой, раз зафиксирована летописью, хотя до кровопролития не дошло: стороны примирились.
Недолго прожив в Новгороде, Михаил оставил на столе своего сына, а сам вернулся в Чернигов. Там в 1230 г. он обратился к посредничеству киевского князя Владимира Рюриковича, который направил во Владимир митрополита Кирилла с целью примирить Михаила с Ярославом. Миссия удалась, Ярослав «взя миръ с Михаиломъ и бысть радость велика»44. Добиться своего Ярославу удалось и без войны с Черниговом. Все больше новгородцев переселялось в Суздальское Ополье. Только по летописи можно зафиксировать в 1228—1230 гг. бегство в Переяславль целой группы новгородских бояр, представителей «суздальской партии»: осенью 1228 г. — Душилец, липеньский староста; в феврале 1229 г. — Федор Данилович и тиун Яким; в марте 1229 г. — посадник Иванко Дмитриевич; летом 1230 г. — Яким Влункович45. У Ярослава в Переяславле собралось достаточно сподвижников, способных получать информацию и оказывать влияние на события в Волховской столице.
Михаил быстро растерял симпатии новгородцев. 1229 год, судя по летописи, был более или менее спокойный — только литва пограбила южные рубежи. Но в 1230 г. несчастья возобновились. Летопись подряд фиксирует природные и социальные беды: землетрясение, солнечное затмение, политическая склока между боярскими группировками Внезда Водовика и Степана Твердиславича46, неожиданные заморозки 14 сентября во время сбора урожая, дороговизна, голод. Осенью 1230 г. в Новгороде начался голод и мор. Кто мог, бежал в другие земли, а иные умирали прямо на улице:
«И разидеся град нашь и волость наша, и полны быша чюжии граде и стране братьи нашеи и сестръ, а остатокъ почаша изъмирати. И кто не прослезится о семъ, видяще мрътвица лежаща по улицамъ, и младенца псы изъядаемы»47.
Как сообщает летописец, в одну только общую могилу на Прусской улице свезли 3030 трупов. За голодом последовали бунты. Князь Михаил оставался в благополучном Чернигове и не пытался справиться с продовольственным кризисом в Новгороде. Более того, его сын Ростислав — новгородский князь — в самый разгар мора также покинул вымирающий город и вместе с посадником перебрался в Торжок, поближе к обеспеченному югу48. Общинники не стерпели предательства своего вождя. В воскресенье 8 декабря 1230 г. Ростислав выехал из города, а утром в понедельник 9 декабря началось восстание. Были разграблены дворы посадника, тысяцкого, их родственников и сторонников. Один из них — бывший посадник (1219 г.) Семен Борисович — был убит:
«На ту же зиму поиде княжиць Ростислав съ посадникомь Вънездомь на Тържькъб месяца декабря въ 8, въ неделю; а заутра убиша Смена Борисовица въ 9, а домъ его всь розграбиша и села, а жену его Яша, а самого погребоша у святого Гюргя въ манастыри; такоже и Водовиковъ дворъ и села, и брата его Михаля, и Даньслава, и Борисовъ тысячьскаго, и Творимириць, иныхъ много дворовъ»49.
Руководители общины бросили ее в тяжелый час, за что и были наказаны. Их имущество, нажитое, по мнению горожан, незаконно, было роздано по сотням — то есть всем жителям:
«а добытъкъ Сменовъ и Водовиковъ по стомъ розделиша. Они трудишася, събирающе, а си въ трудъ ихъ вънидоша; а таковых бо рече духъ святыи: събираеть, а не весть, кому сбирает»50.
«Трудишься, копишь добро, а потом вломится чернь и заберет, — сетовал летописец, — А говорят, что по воле Духа Святого они это творят, а то Бог весть». За грабежами следовали убийства, которые некоторые исследователи даже признают ритуальными51. Как бы то ни было, Внезд Водовик и Борис Негочевич опасались расправы и, узнав о случившемся, бежали из Торжка в Чернигов. Новгородцы выбрали себе новых руководителей: посадника Степана Твердиславича и тысяцкого Микиту Петриловича. К власти вновь пришла «просуздальская партия». Ростиславу в Торжок немедленно направили послание с разъяснением причин его отвода:
«како отець твои реклъ былъ въсести на коне на воину съ Въздвижения и крестъ целовалъ, а се уже Микулинъ день, съ нас крестное челование; а ты поиди прочь, а мы собе князя промыслимъ»52.
Оказывается, Михаил Черниговский пообещал горожанам организовать в сентябре 1230 г. военный поход, вероятно, грабительский. Наверное, новгородцы рассчитывали поправить этим свои проблемы с продовольствием. Нет никаких указаний на его направление, но, скорее всего, это был поход на запад — в Эстонию, сотрясаемую в эти годы внутренними конфликтами. Активность Михаила в военных делах могла сохранить ему стол, но он почему-то спасовал.
После изгнания старого князя, немедленно послали за новым — в Переяславль. Ярослав не стал медлить, уже 30 декабря 1230 г. примчался и, созвав вече, дал присягу «на всей воли новгородской»:
«въборзех прииде въ Новъград, месяца декабря въ 30, и сътвори вече на Ярославле дворе, и целова Святую Богородицю на всех грамотах Ярославлих и на всеи воле Новгородчкои»53.
После избрания Ярослава политические страсти улеглись. Сам Ярослав, однако, на Волхове не остался. Посадив на княжение сыновей Федора и Александра, сам через две недели вернулся в Переяславль. В Новгороде продолжал свирепствовать голод. Летопись содержит умопомрачительные подробности тотального мора и гибели горожан. Ели мох, древесную кору, листья. В городе перебили всех собак, лошадей и кошек. «Простая чадь» покушалась и на человечину. Очевидцы даже не могли сосчитать погибших — не менее двух раз наполнялись общие могилы, вырытые наподобие той, что на Прусской улице. То есть зимой 1230/31 г. умерло около 10 тысяч горожан54.
Только весной 1231 г. с началом навигации прибытие немецких купцов из-за моря облегчило положение с продовольствием:
.«Того же лета откры Богъ милосердие свое на нас грешныхъ, створи милость свою въскоре: прибегоша Немьци и-замория съ житомь и мукою, и створиша много добра; а уже бяше при конци городъ сии»55.
Город чуть не погиб. По иронии судьбы спасли его «немцы из-за моря». Из текста летописи можно понять, что речь идет о доставке муки и жита из Германии или Готланда. Однако трудность морской транспортировки этих мокнущих и скоропортящихся продуктов заставляет предположить, что, даже если доставка осуществлялась на кораблях, то отправной точкой для них был не Любек или Висбю, а какой-то более близкий порт — например Ревель56. Ситуация выглядит немного необычно: в сентябре 1230 г. новгородцы собираются в поход в Эстонию, а весной 1231 г. немецкие купцы снабжают их продовольствием. Еще более странным станет положение, когда в следующем году разразится новгородско-псковский и русско-немецкий конфликт. Эти вопросы мы будем рассматривать ниже, а пока можно констатировать, что для Новгорода в 1231 г. завершился один из самых тяжелых и затяжных внутриполитических кризисов, сочетавшийся с крайне неблагоприятными экономическими и природными факторами.
Как отметил летописец, дороговизна на рынке держалась 3 года (с 1228 г.)57. Это были голодные и неблагоприятные годы. Общину сотрясали кровопролитные внутренние ссоры как среди боярства, так и между социальными слоями горожан («простая чадь»). Дважды менялся князь. И оба раза правитель покидал город не по собственной воле. Многие новгородцы переселились в другие земли — как из-за голода, так и по политическим причинам. Голодная зима 1229/30 г. унесла жизни большей части населения. Город почти обезлюдел. Возвращение на княжение Ярослава Всеволодовича совпало со стабилизацией продовольственной проблемы, а также снижением внутренней напряженности в поредевшей общине. Ярослав вместе с детьми стал хорошим знаком для новгородцев. В четвертый раз заняв новгородский стол, князь сумел сохранить его до своей смерти, а также передать по наследству сыну Александру. Стечение обстоятельств привело к тому, что эта династия на многие годы монополизировала Новгородское княжение.
Любек. Панорама города и гавани. Гравюра XVII в.
Началась эра правления Ярославичей. Горожане были измучены и еще долго боялись перемен. Судя по позднейшим сообщениям летописи, сторонники суздальских князей, бежавшие из Новгорода в 1229—1230 гг., после вокняжения Ярослава обратно не вернулись. Иванко Дмитриевич и Яким Влункович упоминаются в 1238 г. среди погибших при обороне Торжка от монголов58. Причем Иванко назван новоторжским посадником. Вероятно, Ярослав таки добился от новоторжцев, отказавшихся принимать Иванко в 1229 г., его признания в 1231 г. Даже Яким Влункович, сторонник Степана Твердиславича, осел в Торжке. Вероятно, в составе новгородской элиты события 1228—1230 гг. произвели существенные изменения: одни умерли, другие переселились, третьи отправились в эмиграцию.
Став посадником в 1230 г., Степан Твердиславич сохранил этот пост вплоть до 1243 г., закончив служение на смертном одре. Начиная с конца XII в. никто не мог удержать за собой посадничества так долго: со времен Мирошки Несдинича, который правил с 1189 и формально до своей смерти в 1204 г., хотя с 1197 г. сидел под арестом в Суздале59. За период посадничества Степана Твердиславича общину ни разу не потрясали внутренние смуты и в городе ни разу не менялся князь (чередовался только Ярослав с сыновьями). После жестоких испытаний 1227—1230 гг. это был период внутреннего спокойствия и благоденствия.
* * *
При взгляде через века, в период после 1231 г. новгородская община предстает монолитным организмом, слившимся в политических устремлениях со своим князем. Однако современники наверняка оценивали ситуацию иначе. В 1231 г. существовала большая группа влиятельных новгородских эмигрантов, которые не оставляли надежд вернуть себе власть в области — это сторонники Внезда Водовика и Бориса Негочевича, бежавшие в декабре 1230 г. в Чернигов.
Летом 1231 г. черниговский князь был вовлечен в междоусобицу из-за Киева и не мог поддержать борьбу за власть на Северо-Западе. Его упредил князь Ярослав. Осенью 1231 г., собрав большую армию — «всю власть свою», с новгородцами и, вероятно, переяславцами, — Ярослав вторгся в Черниговские земли, разорив окрестности Серенска и Мосальска: «истративъ обилия мъного»60. Судя по всему, это вторжение ожидалось. Михаил держал войска на юге, рассчитывая в удобный момент захватить Киев61. Он хотел решить дело из-за Новгорода миром и обратился к великому князю Юрию Всеволодовичу, чтобы тот усмирил брата. Устных увещеваний оказалось не достаточно. Юрий двинул войска к Серенску, собираясь заслонить город от вторжения Ярослава62. Но Ярослав не пошел на конфликт с суздальским властелином. Он дождался, пока Юрий уйдет, а уж затем прошелся огнем и мечом по волостям Михаила. К нападению на Чернигов Ярослав привлек не только переяславцев, но и ростовские полки племянников — Константиновичей. Была проведена даже акция устрашения: все жители Серенска выведены, а город сожжен. Более мы не знаем упоминаний этого поселения в письменных источниках63. Вероятно, это были домениальные владения Михаила Черниговского, отчего карательные походы Ярослава были направлены именно сюда64.
Изображение Новгорода на Знаменской иконе конца XVII в.
Весной 1232 г. черниговская группа новгородских эмигрантов попыталась нанести ответный удар. Зимой умер их лидер Внезд Водовик, и партию возглавил бывший тысяцкий Борис Негочевич — вскоре в летописи они станут именоваться «Борисова чадь». Группа состояла, судя по всему, из очень влиятельных для Новгорода людей. Их летопись перечисляет поименно: Борис Негочевич, Михаил с братом (братья посадника Внезда Водовика), Петр Водовикович (сын Внезда), Глеб Борисович (брат бывшего посадника Семена Борисовича, убитого 9 декабря 1230 г.) и некий Миша65. Вместе со слугами они (два клана бывших посадников и один тысяцкого) составляли довольно значительный военный отряд. Однако для захвата Новгорода этого было недостаточно. Но на Михаила им положиться не удалось.
Черниговский князь не хотел ссориться с могущественным суздальским семейством. Во время похода на Серенек в 1231 г. Ярослава поддержали племянники, и только Юрий выступил против. Михаила все более увлекали дела на юге, Киев и Галич. Борисовская группировка оппозиционеров не смогла склонить его к новой борьбе за непостоянный север. Тогда они попытались склонить на свою сторону одного из родственников Михаила — тоже Ольговича — Трубчевского князя Святослава66. Молодой княжич внял убеждениям велеречивых бояр и согласился.
Весной 1232 г. Святослав Трубчевский в сопровождении отрядов Бориса Негочевича, Водовиковичей, Глеба Борисовича и Миши выступил из Чернигова. Но едва они пересекли Новгородскую границу и заняли село Буйце, принадлежавшее Юрьевскому монастырю, как Святослав осознал, что его обманули67. Вероятно, ему пообещали радостный прием и немедленное восстание новгородских волостей против власти Ярослава. Ничего подобного не произошло:
«и оттоле въспятися назадъ князь Святославъ в Русь, и уразумевъ, яко сии [Борис Негочевич и его последователи] солгаша имъ»68.
Без князя оппозиционеры не решились идти в Новгород. Вместо этого они совершили стремительный рейд на Псков, их впустили в город, и они взяли в плен единственного оказавшегося в городе представителя князя Ярослава — Вячеслава Бориславича, «и бивъше его, оковаша и́»69.
Михаил Черниговский их выгнал, Святослав Трубчевский бросил: не сумев разыграть черниговскую карту, Борисовцы решили попытать счастья в сфере новгородско-псковских противоречий. Судя по событиям 1228 г., псковичи тогда формально признали верховенство Новгорода и князя Ярослава, но сохранили широкую автономию. Внешнюю политику Псков продолжал строить вокруг мира с Рижским епископом, хотя новгородцы неоднократно пытались его нарушить: в 1230 г. этому помешал только Михаил Черниговский. Пока волховскую столицу сотрясали социальные беспорядки и смена князей, псковичи сохраняли внутриполитическое спокойствие. На их самостоятельность после 1228 г. никто не покушался, да и не до того было новгородцам.
Прибытие весной 1232 г. оппозиционеров во главе с Борисом Негочевичем возродило прежние амбиции псковичей. Горожане их приняли и позволили захватить Ярославова мужа Вячеслава, который находился там с некоей дипломатической функцией70.
Своеволия псковичей вызвали волнения в Новгороде. Судя по тому, что летопись говорит «бысть мятежь великъ»71, горожане были не совсем единодушны. Князь Ярослав в это время был в Переяславле, вместо него княжили дети. Отсутствие Ярослава говорит о том, что Борисовы оппозиционеры подгадывали свое выступление, имели в городе сторонников и информаторов. Но как только вспыхнули волнения, за Ярославом неотлагательно послали, и он очень быстро прибыл. Сразу были арестованы все псковичи, оказавшиеся в Новгородской земле. Их заперли в княжеской резиденции на Городище. Мятеж, видимо, быстро улегся. Видно было, что князь действовал без вечевого совета; даже не доверил новгородцам охрану арестованных псковичей. Очевидно, что ущерб понесли прежде всего его полномочия.
В Псков было отправлено грозное послание:
«мужа моего пустите, а темъ [группе Бориса Негочевича] путь покажите прочь, откуда пришли»72.
Но псковичи не отступили. Было созвано вече, а на нем принято решение стоять на своем до последнего («Они же сташа за ними крепко»): Бориса Негочевича со сподвижниками не выдавать. В Новгород послали:
«прислите к нимъ жены ихъ и товаръ, тоже мы Вячеслава пустимъ; или вы собе, а мы собе»73.
Примечательные требования: отпустить жен и вернуть «товар». Можно заключить, что за Борисом Негочевичем, Водовиковичами, родственниками Семена Борисовича и Миши сохранялись некие имущественные права в Новгороде. Речь идет про четыре крупных семейных клана — богатых и с большой историей. Надо полагать, собственности у них было немало. Но если права на земельные держания они фактически носили с собой, то «товар» (имение, имущество, добро, нажитое), оставшийся в Новгороде, вряд ли сохранился в неприкосновенности после почти полутора лет скитаний. Скорее всего, речь идет про их походный обоз74, который они бросили или у них отбили его у села Буйце. Видимо, не зря летописец отметил, что «Борисова чадь» «въгонивше въ Пльсковъ» — надо полагать, они бежали из-под Буйце на новгородской границе после боя со сторожами или княжеским отрядом, высланным им на перехват. Тогда же оппозиционеры бросили и жен.
Из Чернигова их просто выгнали вместе с семьями и скарбом, в Новгород после разгрома под Буйцем дорога была заказана, оставался Псков, куда они и отправились на поселение. Перед горожанами они, вероятно, продемонстрировали все свои достоинства и возможности. Псковичи должны были понять, что вместе с новыми деятельными гражданами они приобретали хорошие торговые, деловые и политические связи. Например, Борис Негочевич мог похвастать добрыми отношениями с династией Ольговичей, влиятельной семьей, способной противостоять суздальцам.
Борис с товарищами обманул псковичей. Ольговичи и не думали биться за Новгород и, тем более, за Псков. Прибытие новгородских оппозиционеров принесло Пскову только беды. Ярослав настроен был решительно. Мира с псковичами он не взял, войной не пошел, но ввел торговую блокаду — его излюбленный метод:
«И тако быша безъ мира лето все; и не пусти князь гости к нимъ [псковичам], и купляху соль по 7 гривен бьрковьскъ»75.
Дороговизна и попытки выйти из тупика заставили псковичей отпустить Вячеслава. В ответ Ярослав отпустил жен Бориса Негочевича, Глеба Борисовича и Миши, «а мира не взя»76. Только к зиме 1232/33 г. псковичи сдались и поклонились Ярославу: «ты наш князь». В качестве условия они попросили себе отдельного князя — старшего сына Ярослава, Федора, но тот наследника не пустил, а назначил им шурина — Юрия Мстиславича, одного из сыновей Мстислава Удалого77. Был заключен мир. В ответ псковичи обязались изгнать «Борисову чадь».
И в Пскове у Бориса Негочевича ничего не вышло. Но направился он теперь со своими сподвижниками не в следующее русское княжество, а к немцам в Эстонию в Оденпе (Медвежью голову)78. Речь опять шла о выселении, так как отправились они в изгнание с женами. Здесь эмигранты нашли нового слушателя для своих обещаний — сына Владимира Мстиславича Псковского Ярослава. Обидчики у них были общие — новгородцы и псковичи. Ярослав, судя по всему, не получил в наследство после смерти отца в 1227 г. какой-либо волости в Пскове, но вынужден был перебраться к родственникам сестры Буксхевденам. Считается, что он имел небольшое владение в окрестностях Оденпе в качестве вассала Дерптского епископа79. Возможность получить земли на Руси должна была его манить.
Созыв веча на Ярославовом дворище в Новгороде
Весной 1233 г. отряд Борисовой чади и князя Ярослава Владимировича с союзным немецким войском изгоном захватили Изборск:
«Изгониша Изборьскъ Борисова чадь съ княземь Ярославомь Володимирицемь и съ Немци»80.
Борис, вероятно, опять обещал своим сторонникам поддержку какой-то части псковичей81. Но на открытую агрессию Псков ответил решительно, даже новгородцев не позвали:
«Пльсковици же, оступивше Изборьскъ, измаша и кънязя, и Немцинъ убиша Данилу, а ини побегоша»82.
Изборск был взят штурмом. В бою погиб знатный немецкий рыцарь Даниил, что отметила летопись. Другие бежали. Ярослав Владимирович был пленен и передан псковскому сюзерену — Ярославу Всеволодовичу, который отправил мятежника в темницу — подальше от немцев — в Переяславль. Только в конце 1235 г. княжич обретет свободу и, судя по всему, за большой выкуп83.
Война на этом не закончилась. Летом 1233 г. немецкий отряд из Оденпе захватил Тесово в верховьях Луги и взял в плен местного воеводу Кюрила Синкинича84. Это было нападение уже на новгородские земли — именно на новгородские. Интервенты сознательно обошли псковскую землю, не причинив ей вреда, и атаковали ближайший к Новгороду укрепленный пункт. «Борисова чадь» и ее немецкие союзники, вероятно, рассчитывали, что повторится ситуация 1228 г., когда новгородцы не решились идти в Ливонию без псковичей, у которых, казалось бы, не должно было быть причин для недовольства. Кюрила же Синкинича, знатного новгородца, можно было обменять на князя Ярослава Владимировича85. Нарочито унизительно его более полугода держали в оковах86. Однако на этот раз ситуация сложилась иная.
Псковичи уже присягнули на верность Ярославу Всеволодовичу и приняли от него князя. Обретя собственного правителя, Псков стал демонстрировать свое верноподданничество. После пленения Ярослава Владимировича его выдали переяславцам, даже без специальной просьбы с их стороны. Как только их позвали в поход в Эстонию — они согласились.
Примечания
1. Густ., 116; Воскр., 134.
2. ИЛ, 750.
3. Густ., 116.
4. НПЛ, 64, 269; ЛЛ, 448, 510.
5. ЛЛ, 513.
6. НПЛ, 65—66. В квадратных скобках — дополнения Д.Х. В круглых скобках разночтения по Комиссионному списку (НПЛ, 271).
7. НПЛ, 66, 271.
8. Обычно исследователи, ссылаясь на указание летописи, что поездка Ярослава в Псков была «преже сеи рати», то есть похода на емь, относят все события конфликта князя с псковичами к концу весны или началу лета 1228 г. Однако завершением конфликта, пространно описанного в летописи, его смысловой точкой является отъезд Ярослава вместе с княгиней из Новгорода: князь не добился понимания новгородцев и покинул город. Чуть ранее отъезда он отправил домой от Новгорода переяславские полки, которые готовил вести на Ригу. Сложно представить, что где-то в это время произошел поход на емь, перед которым Ярослав отправил домой переяславцев — значительную военную силу — и только после разгрома еми покинул Волховскую столицу. Так излагает события В.Л. Янин: Янин, 2003. С. 196. Скорее всего, события конфликта простираются на весь 1228 г.: сначала Ярослав едет в Псков, и его не принимают, потом он созывает вече, где его не поддерживают. Именно это вече является содержательной серединой рассказа летописца. Нам ничего не говорят о его решениях, но резко меняют тему: «Тъгда же приведе пълкы ис Переяславля, а рекя: "хочю ити на Ригу"» (НПЛ, 66, 271). Только потом летописец устанавливает связь между обидой князя на псковичей и прибытием переяславских полков. Вече, на котором князь «жалобу» на Псков возводил, припоминается. Именно поэтому в композиции статьи у летописца сначала идет известие о походе на емь, а уж потом конфликт с Псковом: поездка Ярослава и его неприятие псковичами — только прелюдия, а сам конфликт разразился после прихода в Новгород переяславцев, что произошло после Невской битвы с емью — после августа 1228 г. Кроме того, странно было бы созывать в дальний поход переяславцев летом — в период наибольшей сельскохозяйственной активности. Скорее, это должно было быть зимой, когда легче предположить и значительную дороговизну продуктов на рынке, связанную в прокормом армии. См. также: Валеров, 2004. С. 149—150.
9. НПЛ, 66, 271.
10. НПЛ, 66, 271.
11. НПЛ, 66, 271. В квадратных скобках — пояснения Д.Х.
12. Если поход на Ревель можно датировать однозначно — 1223 г. (ГЛ. XXVII, 3), то на Кесь (Венден) ходили и в 1218 и в 1221 г. (НПЛ, 59—60, 261; ГЛ. XXV, 3), а на Оденпе — в 1210, 1216, 1217, а может и в 1223 гг (ГЛ. XIV, 2; XX, 3, 7, 8; XXII, 6). Поражение же псковичей «на озере» от Литвы (?) вообще относится к 1212 г. (НПЛ, 52, 250). Вероятно, речь псковского посланника была пространной и охватывала многолетний диапазон новгородско-псковских отношений. В.И. Матузова и Е.Л. Назарова считают, что псковичи отсылали к ближайшим по времени походам 1217, 1221 и 1223 гг., но «поражение на озере» и они не смогли датировать ближе, чем 1212 годом (Матузова, Назарова, 2002. С. 301, прим. 15).
13. НПЛ, 66. В круглых скобках — разночтения, а в квадратных — прибавления по Комиссионному списку (НПЛ, 271—272).
14. Тихомиров, 1975. С. 324—325; Подвигина, 1976. С. 134; Алексеев, 1980. С. 32; Фроянов, Дворниченко, 1988. С. 177; Янин, 1992. С. 10; Валеров, 2004. С. 145—156.
15. Матузова, Назарова, 2002. С. 300.
16. Валеров, 2004. С. 153—154.
17. Фроянов, Дворниченко, 1988. С. 177; Валеров, 2004. С. 153.
18. В русских летописях «овощь» чаще всего используется в значении «экзотический фрукт». Так князь Святослав, расхваливая свой любимый Переяславец на Дунае, говорит, что туда обильно стекаются товары от всех стран: и «от Грекъ злато, паволоки, вина и овощеве розноличныя» (ЛЛ, 68). А князь Владимир, устраивая в Киеве праздник, приказал раздавать народу «Хлебы, мяса, рыбы, овощь розноличныи, медъ въ бчелкахъ, а въ другыхъ квасъ» (ЛЛ, 126). Позднее Афанасий Никитин, описывая в своем «Хожений за три моря» съестные припасы на рынке в городе Видар, столице Бахманитского султаната, отмечал — «все овощ, а на Рускую землю товара нет» (Львов., 204).
19. Валеров, 2004. С. 155.
20. Назарова, 1998. С. 352—359; Матузова, Назарова, 2002. С. 299—301. Про поход 1179 г. см.: ИЛ, 608; Назарова, 1996. С. 66; Назарова, 2000. С. 38—40.
21. Матузова, Назарова, 2002. С. 300. Ср.: Назарова, 1997. С. 47—48.
22. См. также: Пашуто, 1968. С. 234—235.
23. Пашуто, 1956. С. 138—139; Назарова, 1997. С. 47—49.
24. НПЛ, 66—67, 272. Странная путаница встречается у исследователей при определении «Госпожкина дня». В.Л. Янин писал про 16 августа, Е.П. Борисенков и В.М. Пасецкий — про 6 августа, а В.И. Матузова и Е.Л. Назарова — про 1 октября (Покров Пресвятой Богородицы) или 21 ноября (Введение во храм Пресвятой Богородицы): Янин, 1984. С. 90; Борисенков, Пасецкий, 1988. С. 263; Матузова, Назарова, 2002. С. 303—304. Госпожин (Госпожкин) день в летописи встречается не раз (ЛЛ, 302; НПЛ, 66—67, 72, 272, 282) и означает праздник Успения Пресвятой Богородицы (15 августа). См.: Петров, 2003. С. 196, прим. 100.
25. НПЛ, 66, 271.
26. НПЛ, 67, 272.
27. См.: Фроянов, 1995. С. 455—457.
28. НПЛ, 272. В квадратных скобках — дополнения Д.Х.
29. См.: Рыбаков, 1948. С. 515; Тихомиров, 1975. С. 217—218; Петров, 2003. С. 198.
30. НПЛ, 72, 281.
31. Более высокий социальный статус Якуна отмечают: Данилова, 1956. С. 88; Тихомиров, 1975. С. 218; Подвигина, 1976. С. 145. Микифора, бесспорно, относят к ремесленным кругам Новгорода. Представляли же они при епископе, судя по всему, всю общину (Петров, 2003. С. 198). Сомнения высказывает только И.Я. Фроянов, считая «ясным», что оба «помощника» являются «ставленниками "простой чади"»: Фроянов, 1995. С. 457.
32. НПЛ, 273. Выделения в тексте — Д.Х.
33. Тихомиров, 1975. С. 216; Янин, 2003. С. 198; Подвигина, 1976. С. 144—148; Фроянов, 1995. С. 442; Петров, 2003. С. 192.
34. Тихомиров, 1975. С. 216.
35. НПЛ, 67, 273.
36. См.: Янин, 2003. С. 198.
37. НПЛ, 67, 273.
38. В связи с тем, что в требовании к князю содержится отказ от посылки судей «по волости», исследователи считают, что восстание охватило и сельскую округу Новгорода: Тихомиров, 1975. С. 220; Данилова, 1956. С. 88; Подвигина, 1976. С. 146; Фроянов, 1995. С. 459. Однако речь идет, очевидно, о вечевом решении горожан, причастность к которому сельских жителей была не значительной.
39. С.М. Соловьев считал «забожничье» некими «новыми пошлинами» (Соловьев, 1993. Т. 2. С. 626). М.Н. Тихомиров пытался определить значение термина, отсылая к словарю В.И. Даля: «забожить — присвоить неправою божбою, где нет улик; забожиться — начать божиться, стать клясться» (Даль, 1978. Т. 1. С. 553). На основе значения этих слов исследователь сделал предположение: «Не идет ли речь о землях и людях, захваченных князем и его людьми путем односторонней "клятвы" перед судом, что допускалось в ряде случаев судебными обычаями того времени» (Тихомиров, 1975. С. 220). Ярослав предстает здесь в роли пирата-грабителя, обиравшего простой люд. Исследователям, однако, примеры подобных земельных захватов неизвестны. Справедливо критикуя Тихомирова, И.Я. Фроянов развивает необычную догадку Б.А. Рыбакова, что «забожничье» — это «пошлина, выплачиваемая за отправление языческого культа» (Рыбаков, 1987. С. 686; Фроянов, 1995. С. 460—461; Петров, 2003. С. 201). Основу для таких заключений заложил еще Н.М. Карамзин, который считал «забожничье» церковным налогом, взимаемым за исполнение ритуала по католическому образцу (Карамзин, 1991. С. 623, прим. 324). Надо полагать, что «забожничье» — это действительно налог, но не экзотическая «русская Джизья», а некий судебный сбор. В новгородской земле лично князю принадлежало не так много сборов. Прежде всего, это были платежи за осуществление княжеского суда, на который новгородцы влиять не могли. Именно в этой сфере горожане и требовали финансовых послаблений — то есть льготного периода — отмены сборов на несколько лет.
40. НПЛ, 68, 274.
41. Никитский, 1873. С. 280; Греков, 1953. С. 219—220; Фроянов, 1995. С. 462—465. Иные оценки мер, проведенных Михаилом: Юшков, 1939. С. 102—103; Подвигина, 1976. С. 60.
42. НПЛ, 68, 274.
43. ЛЛ, 451—452.
44. ЛЛ, 456.
45. НПЛ, 67—69, 273—276.
46. Столкновение между сторонниками Внезда Водовика и Степана Твердиславича летом 1230 г. напоминают обычную боярскую склоку, хотя на политическое размежевание указывает бегство одного из товарищей Степана Твердиславича в Переяславль к Ярославу. См.: Тихомиров, 1975. С. 223; Янин, 2003. С. 199; Фроянов, 1995. С. 467—469; Петров, 2003. С. 202—203.
47. НПЛ, 277, 69.
48. Торжок обеспечивал связь Новгородской и «Низовской» (Владимиро-Суздальской) земель. Однако в 1229—1230 гг. голод бушевал везде на севере Руси: «И множество людей изомроша, а боле в Новегороде и Белеозере» (Татищев, 1995. С. 369). У В.Н. Татищева отмечено, что в 1229 г. владимирский князь Юрий обратился к волжским болгарам за помощью в продовольственном снабжении. И болгары помогли (Татищев, 1995. С. 369). Следовательно, о продовольственной блокаде Новгорода со стороны суздальцев в 1229—1230 гг. говорить не приходится. С другой стороны, поездка в Торжок была деловой — Борис Негочевич впоследствии будет требовать от новгородцев выдачи его жены, которую, следовательно, он с собой в Торжок не взял. Вполне возможно, что поездка была связана с попыткой улучшить продовольственное снабжение Новгорода. См.: Петров, 2003. С. 203.
49. НПЛ, 70, 277.
50. НПЛ, 70, 278. См.: Тихомиров, 1975. С. 224; Фроянов, 1995. С. 466—467, 470; Петров, 2003. С. 205—208.
51. См.: Фроянов, 1995. С. 467, 470—471.
52. НПЛ, 70, 278.
53. НПЛ, 278, 70.
54. НПЛ, 70—71, 279.
55. НПЛ, 71, 280.
56. Обозначение «немцев изъ Заморья», как будто, указывает на дальнюю точку их отправления — Любек или Висбю — и морской способ перемещения. В сообщении 1201 г. — единственном, где указано о сухопутном пути зарубежных торговцев, — специально подчеркивается, что «приидоша Варязи горою», то есть по суше (НПЛ, 45, 240). С другой стороны, глагол «прибегоша» для обозначения «прибытия морским путем» никогда не употреблялся. Традиционными для морского пути были формы «придоша», «пришли», «ходиша», «приходи» (НПЛ, 26, 31, 39, 212, 218, 230). Двусмысленность фразы «прибегоша Немьци и-замория» позволяет предположить, что речь идет не о морском пути немцев, а о заморских немцах, отправной точкой для которых были не обязательно далекие заморские страны. Так, Владимирский летописец указывает, что поход Ярослава Всеволодовича на емь в 1227 г. был произведен «из Новагорода за море», хотя поход был зимний, целью его являлась Центральная Финляндия, и войска явно перемещались посуху (ЛЛ, 449). Ревель был первой гаванью на пути из Невы в Любек и на Готланд и лучшей гаванью на всем южном побережье Финского залива. По мнению краеведов XIX в., упоминаемое в 1286 г. селение Venedevere в окрестностях Таллина указывает на существование в городе «русского конца» — Wendefer (LUB, I. S. 630, № 508; Чумиков, 1888; Харузин, 1894. С. 233; Шаскольский, 1992. С. 35). Эстонский историк А. Сювалеп считал допустимым, что «старая русская церковь» (der olden russichen kerken), упоминаемая в документах городского магистрата от 1371—1413 гг. (Hansen, 1885. S. 89; Nottbeck, Neumann, 1899. S. 122), располагавшаяся у башни городской стены Таллина в районе современной ул. Пикк и церкви Св. Олая, существовала еще до датского завоевания (Suvalep, 1938. Lk. 56). Кроме того, папская булла от 20 ноября 1234 г. упоминает среди местного населения русских, что позволяет заключить, что они составляли значительную группу в населении Ревеля (Hildebrand, 1887. S. 43, № 21; Шаскольский, 1978. С. 32; Шаскольский, 1992. С. 34). Русская община Ревеля наверняка имела хорошее представление о продовольственной ситуации в Новгороде в 1228—1231 гг. и могла способствовать ее разрешению.
57. НПЛ, 66, 271.
58. НПЛ, 76, 288; Янин, 2003. С. 204, прим. 51.
59. См.: Янин, 2003. С. 201.
60. НПЛ, 71, 280. Серенск и Мосальск располагались на самом севере Черниговской земли (чуть севернее Козельска), на границе со Смоленской и Владимиро-Суздальской землями. Пройти в эту область из Новгорода можно было только, миновав владения Смоленска и Переяславля. Например, через Волоколамск, подконтрольный Ярославу. См.: Насонов, 2002. С. 61, 206.
61. См.: Грушевський, 1991. С. 282; Dimnik, 1981. P. 51—52, 71; Феннел, 1989. С. 112; Майоров, 2001. С. 533; Хрусталев, 2008. С. 50—53.
62. ЛЛ, 459.
63. Сейчас Серенск — деревня в Калужской области.
64. Новгородская летопись специально акцентирует, что нападение было совершено «на князя Михаила»: «ходи Ярославъ на Черниговъ ратью и на волость Черниговьскую <...> на князя Михаила» (НПЛ, 71, 280).
65. Летопись перечисляет новгородских политэмигрантов без запятых: «Борисъ Негоцевичь Михалъ съ братомь Петре Водовиковиць Глебъ Сменовъ брат Миша» (НПЛ, 71). В зависимости от расстановки знаков исследователи получают разный набор участников. Неизменными остаются только проверяемые по другим упоминаниям Борис Негочевич, тысяцкий, и Михаил, брат посадника Внезда. Обычно среди остальных называют братьев Внезда Водовика Михаила и Петра (Валеров, 2004. С. 157), но В.Л. Янин, например, считает Петра сыном Внезда Водовика, а у Михаила признает наличие неназванного брата (Янин, 2003. С. 199). В другой работе исследователь предложил считать Глеба Водовиковичем, а Мишу Борисовичем (Янин, 1991. С. 16). В известии о бегстве Внезда из Торжка говорится, что в Чернигов он отправился «съ братьею» (НПЛ, 70), следовательно, с ним было не менее двух братьев. Грамматически «Михаил с братом Петр» звучит неправильно, следовательно: «Михаил с братом [,] Петр Водовикович». Впоследствии «Борисова чадь» будет требовать от Ярослава выдачи своих жен: «пусти с нимъ жены Борисовую, Глебовую, Мишиную» (НПЛ, 72). Можно отметить, что обращение «Миша», а не Михаил, сохраняется в летописи за этим человеком неизменно. Такое прозвище имели несколько новгородцев-современников. Например, один «Миша», боярин с Прусской улицы, сподвижник Александра Ярославича, упомянут среди героев Невской битвы (Янин, 1977. С. 134). Затруднительно их сопоставить, так как один входит в группу противников Ярослава, а также примыкает к боярству Славенского конца (Внезд Водовик, Семен Борисович). Еще сложнее ситуация с Глебом. По летописи известен сын Внезда Водовика Глеб, который в 1229 г. отправился в Чернигов к князю Михаилу в качестве заложника (НПЛ, 68, 275). Следовательно, он уже был в Чернигове в 1230 г., когда туда прибежал из Торжка его отец. А в 1232 г. от новгородцев будут требовать выдачи «Глебовой» жены. Выходит, отправившись в Чернигов, молодой боярин оставил супругу почти на 4 года, а потом пытается вернуть. Более логичным выглядит мнение, что речь идет о брате Семена Борисовича — Глебе Борисовиче, который срочно бежал из Новгорода после убийства родни и погромов 9 декабря 1230 г.
66. Отчество Святослава не известно, но он явно происходил из Ольговичей, так как княжил в Черниговской земле в Трубчевске. Более в летописи он не упоминается (Рапов, 1977. С. 130).
67. НПЛ, 71, 280. Село Буйце располагалось на р. Пола, правом притоке Ловати, невдалеке от границы со Смоленской землей. Судя по всему, через него пролегал торный сухопутный маршрут от Киева в Новгород через Руссу. См.: Насонов, 2002. С. 81, 108, 111, 148. Юрьеву монастырю волость Буйце передал киевский князь Мстислав Владимирович и его сын Всеволод в 1130 г. (ГВНП. С. 140—141, № 81).
68. НПЛ, 280. В квадратных скобках — дополнение Д.Х.
69. НПЛ, 71, 280—281.
70. Из текста летописи становится ясно, что Вячеслав — «муж Ярослава», но, как известно, в 1228 г. все сторонники Ярослава были из Пскова изгнаны. Следовательно, он не был ни посадником псковским, ни новгородским наместником и не мог выполнять в Пскове иных административных функций. В связи с этим В.Л. Янин предположил, что Вячеслав прибыл в связи с неким «дипломатическим поручением» (Янин, 1992. С. 10; Валеров, 2004. С. 157). Вполне допустимое предположение, но возникает вопрос: касались ли его функции новгородско-псковских, новгородско-переяславских отношений или, например, отношений Ярослава с Ригой, Орденом?
71. НПЛ, 71, 281.
72. НПЛ, 72, 281. В квадратных скобках — пояснения Д.Х.
73. НПЛ, 72, 281.
74. Такое значение часто встречается в летописи (НПЛ, 57). Ср.: Даль, 1978. Т. 4. С. 408—409.
75. НПЛ, 72, 281.
76. НПЛ, 72, 281.
77. За год до этого, в 1231 г., Даниил Галицкий, также женатый на дочери Мстислава Удалого, передал своим шурьям Торческ, отобранный им у киевского князя Владимира Рюриковича (ИЛ, 766; Котляр, 2005. С. 100). Однако то ли волость была маловата, то ли наследников у Мстислава много, но Юрий явно находился при Ярославе, так как летопись не фиксирует какого-либо значительного периода его прибытия из Торческа или даже Торопца (наследственных волостей Мстиславичей). Несмотря на прямое указание летописи, что Юрий являлся шурином Ярослава, то есть Мстиславичем, в справочниках его имя среди сыновей Мстислава Удалого не упоминается (Baumgarten, 1927. Tabl. IX, 39—44, Р. 39; Рапов, 1977. С. 194; Котляр, 2005. С. 228). Собственно по имени известен только сын Мстислава Василий, замещавший отца в Новгороде в 1217 г. и умерший в Торжке в 1218 г. (НПЛ, 57, 257—258). В 1231 г. Торческ был передан детям Мстислава («шюрятомъ своимъ»), которых, следовательно, было немало. В исследованиях встречают гипотетические предположения о существовании у Мстислава сыновей по имени Мстислав и Изяслав (Baumgarten, 1927. Tabl. IX, 39—44, Р. 39; Горский, 1996. С. 14—15; Майоров, 2001. С. 543—544), но Юрия почему-то упоминают очень редко (См.: Валеров, 2004. С. 157).
78. НПЛ, 72, 281.
79. Назарова, 2000. С. 41—43; Selart, 2001. P. 160.
80. НПЛ, 72, 282.
81. Е.Л. Назарова допускает, что вместе с «Борисовой чадью» из Пскова в Оденпе перебралась и группа местных бояр, сторонников Ярослава Владимировича (Матузова, Назарова, 2002. С. 303).
82. НПЛ, 72, 282.
83. НПЛ, 74, 285.
84. НПЛ, 72, 282. Укрепленный новгородский погост Тесово находился близ современной деревни Заполье Приозерной волости Лужского района в низовьях Оредежа (невдалеке от его впадения в Лугу) и являлся крупным центром густонаселенной округи. См.: Селин, 2000; Селин, 2001. С. 77—78; Селин, 2003. С. 48—49.
85. Матузова, Назарова, 2002. С. 303, прим. 8.
86. В летописи говорится, что Кюрил Синкинич «седе окованъ от Госпожкина дни до великого говения», то есть с 15 августа 1233 г. (Успение Пресвятой Богородицы) до марта-апреля 1234 г. (Великий пост), когда его освободили русский войска (НПЛ, 72, 282).
| К оглавлению | Следующая страница |