§ 1. Отъезд ко двору хана
Поездка в Орду какого-либо русского князя обуславливалась необходимостью личной явки ко двору ордынского хана для получения ярлыка на свои княжества. Возникала же обязанность посещения Сарая в случае смены хана, владельца княжества или смерти великого князя соответствующего княжества. Кроме того, ордынский хан имел право вызова князя к своему двору. К примеру, первый князь, прибывший ко двору Батыя, Ярослав Всеволодович был «позванъ цесаремъ татарьскимь Батыемъ, еде к нему въ Орду»1.
О вызове в ставку хана Александра Ярославича (Невского) свидетельствует «Житие...» князя: «Тъй же царь (Батый — Ю.С.), слышавъ Александра тако славна и храбра, посла к нему послы и рече: «Александре, вэси ли, яко Богъ покори ми многы языкы? Ты ли един не хощеши покорити ми ся? Но аще хощеши съблюсти землю свою, то приеди скоро къ мнѣ и видиши честь царства моего»»2.
Причиной поездки ко двору другого князя — Даниила Галицкого — был вызов, переданный через темника Мауци и его послов: «Въ лѣто 6758 (1250). Приславшу же Могучѣеви посолъ свои к Данилови и Василкови, будущю има во Дороговьскыи: «Дай Галич», бысть в пѣчали велицѣ, зане не утвердилъ бѣ землѣ еѣ городы. И думавъ с братомъ своимъ и поѣха ко Батыеви река: «Не дамъ полу отчины своей, но ѣду к Батыеви самъ»»3.
Хан Узбек в 1339 г. отправляет посла Исторчея, по сведениям русских летописей наставляя его: «призови ми сѣмо князя Олександра, не яростїю, но тихостїю. Он же вскорѣ поиде на Русь»4.
А в 1412 г. «...изо Орды отъ царя Зелени-Салтана (Джелаль-ад-Дина — Ю.С.) Тахтамышевича пріиде въ Тферь посолъ лютъ, зовя съ собою великого князя Ивана Михаиловича Тферскаго во Орду...»5.
В сложной политической ситуации князья отправляли в ставку хана для предварительных переговоров кого-либо из своих близких родственников, как правило — сыновей. Так в 1318 г. князь Михаил Ярославич Тверской накануне своей последней поездки на ханский суд «...посла сына своего Костянтина в орду»6. А в 1339 г. уже его сын Александр также накануне отъезда в ставку Узбека «послалъ преже себе в Орду сына своего Федора, чая оттолѣ вѣсти»7.
Поездка в Орду и пребывание в ставке хана было небезопасным предприятием: за период ордынского владычества по решению ханского суда было казнено 11 русских князей. Часто в летописях фиксируются случаи смерти князя по дороги из степи — длительное путешествие в непривычные природные условия подрывали здоровье. Так отмечена кончина по дороге из Орды: Ярослава Всеволодовича Владимирского (1246 г.) и его сыновей — Александра (Невского) (1263 г.) и Ярослава Тверского (1271 г.). Кроме того, летописцы отмечают смерть шестерых русских князей в ставке хана: в 1292 г. — Александр Дмитриевич Переяславский8; в 1277 г. — Борис Василькович Ростовский9; в 1307 г. — его сын Константин Борисович Ростовский10; в 1333 г. — Борис Давыдович Дмитровский11; в 1346 г. — Константин Михайлович Тверской12; в 1407 г. — Юрий Святославич Смоленский13.
Надо полагать, что именно потому нередко накануне отъезда русские князья составляли завещание. В частности, оба сохранившихся варианта духовной грамоты Ивана Даниловича (Калиты) Московского начинались отметкой, что написано завещание князем «ида в Ворду»14. В «Житии Михаила Ярославича Тверского» сохранилось упоминание о том, что князь из Владимира отпустил своих старших сыновей (Дмитрия и Александра), «написавъ имъ грамоту, раздели имъ отчину свою»15. Таким образом, само завещание могло быть составлено непосредственно во время отбытия в степь или, во всяком случае, передавалась наследником при последнем прощании.
Поездка к ордынскому хану, который в XIII в. был язычником, а с 1312 г. мусульманином, то есть, иноверцем, кроме смертельной опасности являлось испытанием веры и благочестия православного князя и его сопровождающих. Именно потому отъезд князя из княжества сопровождался благословением митрополита, епископа или другого значимого духовного лица. К примеру, источники фиксируют, что Александр Ярославич Невский был благословлен на поездку в степь митрополитом Кириллом: «Смысливши о собѣ великимъ разумомъ, Александръ князь абие иде къ епископу Кириллу и повѣда ему рѣчь свою: «отче, яко хощу ити къ цесарю в Орду». Епископъ же Кирилъ благослови его со всѣмъ своимъ сбором. Онъ же пакы поидѣ ко цесареви Батыю»16.
Накануне поездки ко двору Батыя отмечено посещение духовного отца Михаилом Всеволодовичем Черниговским, казненным по приказу ордынского хана и причисленного к лику святых. В «Житии Михаила Черниговского...» приводятся слова духовника князя и отмечается, что Михаил «благославистася у отца своего»17. Конечно, канон житийной литературы подразумевает обязательное участие в наставлении светского лица на путь христианского подвига. Тем не менее, нет оснований предполагать, что князья могли избежать перед дорогой в Орду благословения церковного служителя.
Другой князь южной Руси, Даниил Галицкий, отправился в степь: «помолився Богу и приде Кыеву» где направился «в домъ архистратига Михаила, рекомый Выдобись, и созва калугеры и мниский чинъ и рекъ игумену и всей братьи, да створяй молитву о немъ. И створиша, да от Бога милость получить. И бысть тако, и падъ пред архистратигомъ Михаиломъ, изииде из манастыря въ лодьи, видя бѣду страшьну и грозну»18. Таким образом, благословение духовного лица могло сопровождаться соборной молитвой, в которой участвовал и князь.
Житие Михаила Ярославича Тверского отмечает, что «поиде во Орду же после сына своего Костяньтина, благославися у епископа своего Варсунофия, и от игуменов, и от поповъ, и отца своего духовнаго игумена Ивана; последнее исповѣдание на рецѣ на Нерли на многи часы, очищая душу свою, глаголаше: «Азъ, отче, много мыслях, како бы намъ пособити крестьяномъ сим, но моихъ ради грѣховъ множайшая тягота сотворяется разности; а нынѣ же благослови мя, аще ми ся случитъ, пролию кровь свою за них, да некли бы ми Господь отдалъ грѣховъ, аще крестьяне сколко почиютъ»19.
Благословение митрополита и молитва перед отправлением в ставку Мамая Дмитрия Ивановича Московского отмечены под 1371 г.: «...а пресвященныи Алексїи митрополитъ проводилъ его, молитву сътворилъ, отъпусти его съ миромъ...»20.
В 1412 г., после вызова хана, «благославяся у отца своего епископа Антоніа и у всего священнаго собора»21 в ставку ордынского правителя отправился Иван Михайлович Тверской.
Летописи отмечают молитву при отъезде ко двору хана Улуг-Мухаммеда в 1431 г. Василия II Васильевича Московского: «Князь великы по отпущении литургиа повелѣ молебенъ пети пресветѣи богородици и великому чюдотворцю Петру и слезы излиа и многу милостыню раздати повелѣ на вся церкви града Москвы и монастыри и нищим всѣм, тако же повелѣ и по всѣм градом сътворити, и поиде к Ордѣ того же дне»22. Кроме того, в данном отрывке отмечена раздача милостыни, которая рассматривается как христианская добродетель.
Соперник Василия, его дядя Юрий Дмитриевич Звенигородский также «бывъ на литургиа у Пречитые на Сторожех, поиде за великим княземъ ко Орде же»23.
Вероятно, с сакральной составляющей православного календаря был связан выбор дня отъезда24. К сожалению, источники фиксируют не каждую дату отбытия русских князей ко двору ордынского хана.
Выезд в Орду князя Даниила Романовича Галицкого отмечается 26 октября: «Изииде же на празник святаго Дмитрѣя»25. Показательно, что великомученик Дмитрий занимал высокий пост проконсула при дворе императора-язычника Максимилиана Галерия. Не зная, что Дмитрий тайный христианин, император назначил его наместником в город Солунь, чтобы защищать вверенные ему земли от внешних врагов и очистить город и всю Фессалонику от христиан. Однако Дмитрий, прибыв на место службы, сам начал распространять христианство и искоренять язычество, за что принял мученическую смерть26. Возможно, судьба Дмитрия Солунского находила переклички с поездкой князя Даниила ко двору Батыя — ему удалось избежать языческого обряда прохождения мимо костров и поклонения кусту, он получил ярлык на княжество: «поручена бысть земля его ему»27, взяв на себя обязательство править ею от имени языческого хана, однако сохранил православное благочестие и мог быть казнен за свою твердость как Михаил Черниговский в Орде и Дмитрий Солунский в Риме.
Дважды отмечен отъезд в степь великого князя Симеона Ивановича (Гордого) Московского 2 мая — в 1340 и 1342 г. В обеих записях особо подчеркнуто, что это — память святых мучеников Бориса и Глеба28: православная церковь в этот день вспоминает перенесение мощей святых князей. Надо полагать, что в период ордынского владычества такой выбор дня отъезда был связан с представлением о смиренном подвиге князей Бориса и Глеба: подвиг непротивления, предпочтение смерти неповиновению старшему был осмыслен Русской Православной церковью как проявление высшей святости29. По словам Г.П. Федотова, этот «самый парадоксальный чин русских святых», означает, что «Русская Церковь не делала различия между смертью за веру во Христа и смертью в последовании Христу, с особым почитанием относясь ко второму подвигу»30. Применительно к данному времени показательно, что выбор дня отъезда князя Симеона в степь демонстрирует, в таком случае, смирение московского князя перед ордынской властью и готовность принять от него смерть, рассматриваемую, как следование пути Христа. Любопытно в этой связи, что за князем Симеоном Ивановичем закрепилось прозвище — Гордый. Гордыня, как противопоставление смирению в данном контексте приобретает особый смысл.
В 1371 г. в ставку Мамая выехал князь Дмитрий Иванович Московский. Летописец особо подчеркнул, что 15 июня «на память святого пророка Амоса въ недѣлю превезеся чересъ рѣку Оку»31. Амос — один из двенадцати «малых» пророков Ветхого Завета. Пророчества Амоса связаны с обличением греховности древних израильтян и иудеев, результатом которой станет тот факт, что «Израиль непременно отведен будет пленным из земли своей». Немаловажной частью пророчеств Амоса является его утверждение о том, что когда умрут все грешники, то народ будет избавлен от плена и возвращен на прежнее место жительства «и застроят опустевшие города и поселятся в них, насадят виноградники и будут пить вино из них, разведут сады и станут есть плоды из них... и не будут более исторгаемы из земли своей» (Ам. 1: 115, 2: 1—16, 7:11, 8:4, 9:10—15)32.
Символический смысл связи поездки московского князя в Орду с памятью пророка Амоса, вероятно, состоит в событиях жизни и деятельности князя Дмитрия Ивановича. Победа в Куликовской битве 8 сентября 1380 г., которую одержал князь, по всей видимости, вызвало в общественной мысли ожидания избавления от «ордынского плена», который вызывал в русской письменной традиции параллели с библейским «вавилонским пленом»33. Показательно, что именно в завещании Дмитрия Донского впервые появляется формула, подразумевающая именно избавление от «плена»: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду, и который сын мой возмет дань на своем уделе, то тому и есть»34. Данная формулировка встречается в духовных и договорных грамотах князей московского дома до конца XV столетия35.
Не исключено, что числовое обозначение дня отъезда Дмитрия Ивановича в Рогожском летописце и Симеоновской летописи появилось одновременно с включением в их протограф краткого рассказа о «Мамаевом побоище», в котором князь Дмитрий выступает как защитник веры против безбожного Мамая36. Это тем более вероятно, что в Тверском сборнике числа отъезда князя в ставку Мамая нет37, а в Никоновском своде форсирование Оки Дмитрием отнесено к 15 июлю, без каких-либо обозначений памятности даты38. Вероятно, такое символическое определение даты поездки князя Дмитрия Ивановича в ставку Мамая было актуально именно в связи с событиями Куликовской битвы. Когда актуальность произошедшего исчезла, датировки и их значение стали наделяться иными смыслами.
Под 1407 г. источники фиксируют отъезд князя Ивана Михайловича Тверского в ставку хана Шадибека 20 июля39. На этот день выпадает память пророка Илии. Илья-пророк — святой грозный, суровый, карающий, но одновременно щедрый, наделяющий. Надо полагать, что выбор данного дня для отъезда был связан с тем фактом, что поездка была связана со спором между великим князем Иваном Михайловичем и удельным князем Юрием Всеволодовичем Холмским. Иван Михайлович выехал из Орды победителем. Показательно в этом плане, что отъезд князя Ивана в Орду в Тверском сборнике относится к четвергу 21 июля — память пророка Иезекииля40. Обращает на себя внимания тот факт, что книга пророка Иезекииля делится на четыре хронологические и смысловые части. В первых 24-х главах соответствуют периоду от пятого года пленения иудейского царя Иехонии (и самого Иезекииля) до начала осады Иерусалима — они полны упреков и жестоких предсказаний — пророк, не жалея красок, клеймит иудейскую знать за идолопоклонство, ростовщичество, притеснение бедноты и пришельцев-неевреев, осуждает её за проегипетскую ориентацию во внешней политике. Следующие 25—32 главы посвящены периоду осады Иерусалима. В главах 3339 приводятся пророчества, относящиеся к первым, самым тяжелым годам «Вавилонского плена», они полны утешений и чаяний светлого будущего. Последняя, четвертая часть — своего рода религиозно-политическая утопия, в которой пророк показывает восстановленный Иерусалим и в его центре величественный храм41.
Таким образом, если учитывать, что даты событий в летописных памятниках не могли появляться случайно, мы можем предполагать, что отсылка к библейским сюжетом в форме обращения к памяти святых (даты в календаре) могла быть представлением своеобразной (скрытой) концепции ордынского владычества и освобождения от него. Во всяком случае, смысловое наделение числа отбытия князя в степь произошло после события, что можно предполагать и в отношении даты — 20 июля. Вернувшись из ставки хана победителем, Иван Михайлович мог рассматриваться как человек, получивший божественную поддержку, которая выразилась в его отъезде в Орду в Ильин-день — день щедро наделяющего (Иван Тверской) и справедливо карающего (Юрий Холмский) пророка.
В 1412 г. в Орду отбыл Василий I Дмитриевич. Его отъезд отмечен в летописях 1 августа42 — празднество Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице43. А Никоновский свод особо подчеркнул, что князь выехал «на память святыхъ Еліозара и Соломоніи и 7 сыновъ ея». Вероятно, выезд князя в Орду в этот день был связан с надеждой на защиту и покровительство Христа и Богородицы.
«На память Успенія святыа Богородица»44 — 15 августа 1412 г. — отправился в ставку Джелаль-ад-Дина Иван Михайлович Тверской. А почти 20 лет спустя, 15 августа 1431 г., «на праздникъ же пречистыа успеньа» выехал в ставку Улуг-Мухаммеда Василий II Васильевич Московский45. В том 1431 г. 8 сентября «на праздникъ рожества пречистыа богородици... поиде за великим княземъ ко Орде же» Юрий Дмитриевич Звенигородский и Галицкий46. Богородичный культ на Руси и в Московском княжестве был чрезвычайно распространен. Для русских праздник Успения Богоматери — свидетельство Её предстательства за мир и Церковь Христову: Она умерла и, телесно оставив мир, не перестает ходатайствовать за нас перед Своим Сыном47 и покровительствовать Руси и Московскому княжеству.
Особенно благоприятным днем для начала различных дел считался праздник Рождества Богородицы48 (8 сентября — ср. Куликовская битва).
Таким образом, вполне очевидно, что сохранившиеся даты отъезда князей ко двору ордынского хана не являются случайными. Выбор даты был обусловлен, по всей видимости, основными целями поездки князя: соответственно им выбирался святой покровитель начала поездки. Сохранившиеся в письменных памятниках числовые обозначения отъезда князей свидетельствуют, в первую очередь, о смирении князей перед Богом и освещенной Им верховной властью Орды («ордынским пленом»), готовность пострадать за веру, подобно первым христианским мученикам (мотив Дмитрия Солунского) и упование на защиту и покровительства Божественных сил (в частности, Богородицы) в столь опасном и непредсказуемом предприятии. Однако не исключено, что многие числовые обозначения были включены в летописи уже после поездок князей, после осмысления результатов и символичности различных «знаков», к примеру, дней отъезда.
Особо летописи фиксируют лиц, провожающих князей в дальний и опасный путь.
Михаила Ярославича Тверского до реки Нерль, откуда князь отправился во Владимир, провожала жена и младший сын: «Еже до егоже мѣста проводити его благородная его княгини Анна и сынъ его Василий, возвратишася от него со многим рыданиемъ, испущающе от очию слезы, яко рѣку, не могущи разлучитися от вълюбленнаго своего князя»49. Драматизм разлуки автор рассказа подчеркивает указанием на плачь и рыдание провожающих.
Во Владимире князь попрощался со своими старшими сыновьями Дмитрием и Александром: «Егда разлучастася слезни и уныли, отпусти ихъ во отчество свое, давъ имъ дары, написавъ имъ грамоту, раздели имъ отчину свою, ти тако отпусти ихъ»50.
Сына Михаила Александровича Тверского Александра в его последнюю поездку в Орду в 1339 г. провожали супруга с детьми, епископ, настоятели монастырей («Епископь же, игуменъ и съ попы, и княгины его съ дѣтми своими проводиша его обону страну усть Кашины до святого Спаса; и служивъ службу у святаго спаса, молитву сътворивъ за князя и за другы его, и тако отпустиша и съ многымъ плачемъ и стенашемъ, абіе престаша отъ тугы»). После традиционной молитвы князь отправился в степь речным путем («А князь поиде въ насадъ...»). Его младший брат Василий «съ бояры и со слугами проводиша и до Святославля поля»51.
Московского князя Дмитрия Ивановича до южного рубежа княжества, до реки Оки, в 1371 г. провожал митрополит всея Руси: «Алексїи митрополитъ проводилъ его, молитву сътворилъ, отъпусти его», а «...самъ възратися въспят[ь], и прїехавъ градъ Москву»52.
Ивана Михайловича Тверского в 1412 г. «проводиша его сынове его и все многое множество народа со слезами». Кроме того, «иніи бояре и слуги множество проводиша его до Нижняго Новагорода; и тако отпустивъ ихъ назадъ, а самъ поиде въ Орду»53. Такие массовые проводы своего князя летописец упоминает единственный раз.
Проводы и прощание с родными и близкими Даниила Галицкого в летописи не отмечены. Правда, упомянуто, что накануне поездки князь «...думавъ с братомъ своимъ (Васильком Романовичем Волынским — Ю.С.) и поѣха ко Батыеви»54.
Таким образом, отъезд князя в степь в первое время ордынской зависимости нередко сопровождался вызовом хана. Позже, когда система устоялась, князья сами отправлялись в ставку хана в соответствии со сложившейся ситуацией (смерть хана или великого князя) или исходя из своих личных политических интересов (жалоба на соперника, приобретение ярлыков на соседние княжества и т. д.)
Сохранившиеся даты отъезда соотносятся, по всей вероятности, с главными целями поездки князя — исходя из них выбирался святой покровитель начала поездки. Нельзя не учитывать и того факта, что многие числовые обозначения могли быть включены в летописные памятники «задним числом» уже после поездок князей, после осмысления результатов и символичности различных «знаков».
Вполне закономерно, что в дальнюю и опасную поездку князя провожали его родные и близкие. Провожали они его до границы княжества. Однако, к примеру, Михаила Ярославича Тверского его старшие сыновья сопроводили до столицы не удельного, а великого княжества — г. Владимира. Это может быть объяснено не только нахождением города по дороге в степь, но и тем фактом, что князь Михаил являлся до описываемых событий великим владимирским князем.
Часто также до границ княжества князя провожали высшие церковные иерархи — митрополит или епископ.
Примечания
1. НПЛ. С. 79.
2. Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра / подгот. текста, пер. и коммент.: В.И. Охотниковой // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 366. Ср.: НПЛ. С. 303304; ПСРЛ. Т. XV. Стб. 393—394.
3. Галицко-Волынская летопись / подгот. текста, пер. и коммент.: О.П. Лихачева // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 254.
4. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 48—49.
5. ПСРЛ. Т. XI. С. 218.
6. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 38; Житие Михаила Ярославича Тверского / подгот. текста: В.И. Охотниковой и С.А. Семячко, пер. и коммент.: С.А Семячко // БЛДР. 2000. Т. 6. С. 76.
7. НПЛ. С. 349—350.
8. ПСРЛ. Т. XXV. С. 157.
9. Там же. С. 152.
10. Там же. С. 158.
11. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 47.
12. ПСРЛ. Т. X. С. 217—218.
13. ПСРЛ. Т. XXV. С. 236.
14. ДДГ. № 1. С. 7, 9. Подробнее см.: Горский А.Д. Отражение русско-ордынских отношений в духовных и договорных грамотах великих и удельных князей XIV — начала XVI века // Горский А.А. Москва и Орда. М., 2000. С. 191.
15. Житие Михаила Ярославича Тверского / подгот. текста: В.И. Охотниковой и С.А. Семячко, пер. и коммент.: С.А Семячко // БЛДР. 2000. Т. 6. С. 78.
16. НПЛ. С. 303—304-. Ср.: Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра. С. 366.
17. Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 158.
18. Галицко-Волынская летопись / подгот. текста, пер. и коммент.: О.П. Лихачева // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 254.
19. Житие Михаила Ярославича Тверского / подгот. текста: В.И. Охотниковой и С.А. Семячко, пер. и коммент.: С.А Семячко // БЛДР. 2000. Т. 6. С. 76.
20. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 95—97.
21. ПСРЛ. Т. XI. С. 219.
22. ПСРЛ. Т. XXV. С. 249.
23. ПСРЛ. Т. XXV. С. 249.
24. Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—XII вв.). М.: Аспект Пресс, 2001. С. 233—236.
25. Галицко-Волынская летопись / подгот. текста, пер. и коммент.: О.П. Лихачева // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 254.
26. Некрылова А.Ф. Русский традиционный календарь на каждый день и для каждого дома. СПб.: Азбука-классика, 2007. С. 537.
27. Галицко-Волынская летопись / подгот. текста, пер. и коммент.: О.П. Лихачева // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 256.
28. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 53, Стб. 54.
29. Некрылова А.Ф. Русский традиционный календарь на каждый день и для каждого дома. СПб.: Азбука-классика, 2007. С. 238.
30. Федотов Г.П. Святые Древней Руси. Ростов-на-Дону, 1999. С. 35, 36.
31. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 95—97. ПСРЛ. Т. XVIII. С. 110.
32. Кондрашов А.П. Кто есть кто в Библии. М.: РИПОЛ классик, 2004. С. 63.
33. Борисов Н.С. Иван Калита. М.: Мол. гвардия. ЖЗЛ, 1995. С. 13—32; Лаушкин А.В. К истории возникновения ранних проложных Сказаний о Михаиле Черниговском // Вестник Московского университета. Серия 8. История. № 6, 1999. с. 24; Селезнёв Ю.В. Идейно-религиозная оценка современниками русско-ордынских отношений 1270—1320-х гг. // Мининские чтения: Труды научной конференции. Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского (20—21 октября 2006 г.). Нижний Новгород: Изд-во ННГУ, 2007. С. 315—323.
34. ДДГ. С. 36.
35. Подробнее см.: Селезнёв Ю.В. «А переменит Бог Орду...»: (русско-ордынские отношения в конце XIV — первой трети XV в.). Воронеж, 2006. С. 40—43.
36. Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII—XV вв. М., 2009. С. 141—142.
37. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 430—431.
38. ПСРЛ. Т. XI. С. 15.
39. ПСРЛ. Т. XVIII. С. 154; ПСРЛ. Т. XXV. С. 236—237.
40. ПСРЛ. Т. 15. Тверской сборник. М.: Языки русской культуры, 2000. Стб. 473.
41. Кондрашов А.П. Кто есть кто в Библии. М.: РИПОЛ классик, 2004. С. 283—284.
42. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 486.
43. Некрылова А.Ф. Русский традиционный календарь на каждый день и для каждого дома. СПб.: Азбука-классика, 2007. С. 391.
44. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 486.
45. ПСРЛ. Т. XXV. С. 249.
46. ПСРЛ. Т. XXV. С. 249.
47. Некрылова А.Ф. Русский традиционный календарь на каждый день и для каждого дома. СПб.: Азбука-классика, 2007. С. 412.
48. Некрылова А.Ф. Русский традиционный календарь на каждый день и для каждого дома. СПб.: Азбука-классика, 2007. С. 464.
49. Житие Михаила Ярославича Тверского / подгот. текста: В.И. Охотниковой и С.А. Семячко, пер. и коммент.: С.А Семячко // БЛДР. 2000. Т. 6. С. 76.
50. Житие Михаила Ярославича Тверского. С. 78.
51. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 418—419.
52. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 95—97.
53. ПСРЛ. Т. XI. С. 219.
54. Галицко-Волынская летопись / подгот. текста, пер. и коммент.: О.П. Лихачева // БЛДР. 2000. Т. 5. С. 254.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |