§ 3. Русь между вторжениями: от Рязани до Киева, 1238—1240 гг.

Монгольские войска покинули Северо-Восточную Русь в марте 1238 г. Наступил период подведения итогов прошедшей зимы. Люди возвращались в свои дома или на их пепелище, князья пытались восстановить нарушенную в стране административную инфраструктуру.

В экономическом и хозяйственном отношении наибольший ущерб был нанесен Рязанской земле. Согласно письменным источникам, Батый здесь прошелся «огнем и мечем». Города сжигались и разорялись, жителей убивали и уводили в полон. Речь должна идти не о социально-экономическом упадке, а о национально-государственном коллапсе Рязанского княжества, тотальном ограблении и уничтожении целой страны, центральные районы которой просто перестали представлять собой часть ойкумены. Процесс возрождения к жизни в этом регионе шел медленно и был сопряжен с немалыми трудностями.

По мере продвижения в глубь Руси заряд агрессивности и жестокости у монголов, видимо, постепенно снижался. Решительному разорению подверглись только самые крупные города, а также те, которые отказались добровольно открыть ворота (Коломна, Москва, Суздаль, Владимир, Переяславль Залесский, Ярославль). Археологические данные показывают, что, например, Ярославль в эти годы был сильно разрушен и долго не мог восстановиться в прежних границах¹. О Владимире известно, что князь Ярослав сумел собрать туда жителей («люди оставшаа събра и утеши»), но городские стены восстановил только частично². О тех городах, которые лишь вскользь упомянуты летописью, что-либо определенное сказать трудно. Скорее всего, многим удалось сохранить свое хозяйство в неприкосновенности. Это, конечно, не относится к сельским поселениям, на которые традиционно ложатся все тяготы войны. Как в Рязанской, так и во Владимиро-Суздальской земле они подверглись массовому разграблению³. Единственным «позитивным» фактом было то, что нашествие пришлось на зиму, что не позволило захватчикам разорить посевы и разразиться голоду.

Особенно заметным был урон от нашествия в среде волостных лидеров. Погибли наиболее способные администраторы, полководцы и обученные воины: князья, посадники, воеводы. Произошла повсеместная смена состава во властной элите.

Из княжеской династии Рязани выжил только один полулегендарный Ингварь Ингваревич, известный лишь по «Повести о разорении Рязани Батыем»⁴. Да плененный монголами Олег Ингваревич, который вернется из заточения через 14 лет в 1252 г. (ум. в 1258 г.)⁵. Во Владимиро-Суздальской земле погиб великий князь Юрий со всей своей семьей (женой, дочерьми, сыновьями) и почти все удельные князья (Всеволод и Василько Константиновичи, Ярославич из Твери)⁶. Владимирский великокняжеский летописец специально перечисляет всех членов княжеской фамилии Юрьевичей, выживших после Батыева нашествия:

«...гониша по нихъ погании, и не обретоша а; Богъ избави а от руку иноплеменникъ, благочестиваго и правовернаго князя Ярослава, с правоверными его сынами, бе бо у него сыновъ 6 Александръ, Андрей, Костянтинъ, Афанасеи, Данило, Михаило, Святослав с сыном Дмитриемъ, и Иванъ Всеволодичи, и Василеи, Володимер Костянтиновичъ и Васильевича два, и се все сохранени быша молитвами святыа Богородица»⁷.

Наибольшее количество выживших относилось к зарождающейся династии Ярославичей. Старший сын Ярослава Всеволодовича Федор умер еще в 1233 г., а другого его сына, неизвестного нам по имени, монголы убили в Твери в феврале 1238 г. Однако и после этого новый великий князь располагал шестью помощниками, еще не вступившими в полосу зрелости (Александр, Андрей, Константин, Ярослав (Афанасий), Даниил, Михаил)⁸. Сразу трое из них позднее также получат титул великого князя Владимирского. Восемнадцатилетний Александр к этому времени уже несколько раз оставался для самостоятельного правления в Новгороде: сначала с братом Федором (до 1233 г.), а затем ему «на руки» поручали Андрей⁹. Другие братья были еще моложе, и круг их деятельности был ограниченным.

Недвусмысленное указание летописи на то, что монголы гнались и искали перечисленных князей, может относиться к тем, кто участвовал в битве на Сити (Святослав с сыном и Владимир Константинович). Для других это не должно служить чем-то большим, чем намеком на их близость к маршрутам прохождения монгольских войск. Иван Всеволодович Стародубский, как известно, на Сить не успел¹⁰, как и его брат Ярослав, задержавшийся где-то в Новгородской земле. Сын Всеволода Константиновича Василий, возможно, был еще молод и не принимал участия в военных действиях¹¹. То же следует сказать о Борисе и Глебе Васильковичах, — совсем ещё детях, — будущих ростовском и белозерском князьях¹².

Всего летопись отмечает 14 выживших князей, из которых, однако, реальными администраторами могли считаться только 24-летний Владимир Константинович и три переступивших за 40-летний рубеж Всеволодовича: Ярослав, Святослав, Иван. На них и легло руководство восстановительными работами в регионе. Лидером, естественно, стал старейший — Ярослав, который покинул ради этого и Киев и Новгород:

«Ярославъ, сынъ Всеволода великаго, седе на столе в Володимери; [и обнови землю Суздалскую, и церкви очисти отъ трупия мертвыхъ, и кости ихъ сохранивъ, и пришелци утеши, и люди многы собрах]; И бысть радость велика хрестьяномъ, ихже избави Богъ рукою своею крепкою от безбожныхъ Татаръ, и поча ряды рядити, якоже пророкъ глаголетъ: "Боже, судъ Твои церкви дажь и правъду твою сынови цесареви судити людемъ твоимъ в правду и нищимъ твоимъ в судъ", и потомъ утвердися в своемъ честнемь княжении»¹³.

Как писал Н.М. Карамзин, «Ярослав приехал господствовать над развалинами и трупами»¹⁴. Летописец, который велся при великокняжеском дворе, неизбежно должен был нарисовать образ князя с верноподданническим почтением и любовью. Однако если иметь представление об ущербе, нанесенном монголами, и смотреть на позднейшую достаточно динамичную реанимацию экономики Владимиро-Суздальской Руси, то мы вынуждены будем признать, что новый властелин действительно проявил себя как энергичный и рачительный хозяин.

Первые меры носили санитарный характер. Ярослав лично руководил захоронением погибших. Так как смерть унесла население целых городов, то у многих погибших могло не остаться живых родственников, и их погребение ложилось на плечи государства.

Очистка местности от последствий войны должна была показать жителям, что князь находится на месте и заботится о них. Возвращение населения в города было задачей нелегкой. Страх, как известно, всегда рождается раньше, а погибает позже. Меры по привлечению населения в покинутые места были важной заслугой новых руководителей.

Кроме того, требовалось упорядочить отношения между общинами («поча ряды рядити»), на которые тяготы войны легли непропорционально. Выше было отмечено неожиданное размежевание, наступившее между Суздалем и Ростовом. Судя по всему, Ярослав не стал насильно восстанавливать волостное единство. В это время на севере Владимиро-Суздальского княжества образовалась целая группа наследственных владений Константиновичей (Ростов, Кострома, Галич, Ярославль, Углич, Белоозеро)¹⁵. Возможно, горожанам Суздаля казалась более перспективной близость со столичным Владимиром, чем со все более удалявшимся от большой политики Ростовом¹⁶. Ярослав также расценил, что разоренный город сейчас удобнее всего отторгнуть от ростовского клана, да и правильнее было передать его более подготовленному правителю. Суздаль перешел ко второму Всеволодовичу — Святославу, владевшему ранее Юрьев Польским¹⁷, а Ростов за собой сохранили наследники Василька Константиновича, Борис и Глеб¹⁸.

Другого серьезного перераспределения держаний в княжестве не было. Иван Всеволодович закрепил за собой Стародуб¹⁹, а остальные уделы, вымороченные после смерти Юрия Всеволодовича и его детей, разошлись между подрастающими Ярославичами²⁰.

В военно-политическом отношении земля была предельно ослаблена. Армия разгромлена, хозяйство разрушено, люди перебиты, разбежались или уведены в плен. Однако значение Владимира вовсе не упало. Он неизменно оставался гораздо более привлекательным местом пребывания для Ярослава Всеволодовича, чем своевольный Новгород, наделенный излишними демократическими институтами, или дряхлый Киев, далекий и непонятный. Вероятно, со стороны клубок проблем вокруг северо-востока казался несоизмеримо меньшим. Фактически имелся один враг — монгольский хан Батый. В Новгороде же приходилось противостоять сразу группе оппонентов: Тевтонскому ордену, Тартускому и Рижскому епископствам, Дании, Швеции, Литве и непокорным племенам Финляндии. На юге Руси князь всегда оказывался в центре конфликта между группами князей, где с одной стороны действовала коалиция Романовичей и Ростиславичей, а с другой — Ольговичей и Венгрии. Головоломные комбинации политической жизни в южнорусских землях и колониальные конфликты в северных областях могли казаться чуждыми целям укрепления могущества рода Юрьевичей, базирующихся на остававшихся до последнего времени мирными северо-восточных волостях.

* * *

Княжение Ярослава Всеволодовича в Киеве было непродолжительным. Прибыв в город весной 1237 г., он уже в конце того же года покинул юг Руси и бросился в Новгород собирать подмогу для своего брата Юрия, вступившего в смертельное противостояние с Батыем²¹. Помочь Северо-Восточной Руси Ярослав не успел. Возможно, новгородцы решили не давать ему воинов, а собственной дружины было явно недостаточно. Вступив во Владимир вскоре после ухода монголов (около марта 1238 г.), Ярослав оказался, можно сказать, у разбитого корыта. Здесь не было того, к чему он, возможно, стремился: здесь не было славы, величия и могущества, но были разруха, нищета, позор и укор. Ярослав решительно с привычной энергией окунулся в эти сложности, забыв на некоторое время о южных делах.

А Киев в это время захлестнула новая волна княжеской чехарды. Торопливо покидая древнерусскую столицу, Ярослав не оставил там преемника. Видимо, управление областью было передано союзному Владимиру Рюриковичу, находившемуся где-то поблизости²². Однако вскоре власть в регионе захватил Михаил Всеволодович Черниговский.

В источниках нет указания на то, что Ярослав завещал кому-то свои полномочия. Летописец Даниила Галицкого следующим образом описывает смену власти в Киеве:

«...и потомь приде Ярославъ Суждальскыи и взя Киевъ подъ Володимеромъ, не мога его держати, иде пакы Суждалю, и взя под нимь Михаилъ, а Ростислава сына своего остави в Галичи»²³.

В Воскресенской летописи содержится сообщение примерно того же характера:

«Ярославъ же, сынъ пвеликого князя Всеволода Юрьевича, пришедъ изъ Киева, седе на столе въ Володимери, ѧѩ а по Ярославле седе на Киеве князь Михайло Всеволодичь Чръниговьский»²⁴.

Такая поздняя летопись, как Густинская, вообще говорит, что Владимир Рюрикович сначала «изгна» из Киева Ярослава, а уже потом там сел Михаил Черниговский²⁵. Исследователи считают, что комбинация, при которой Ярославу в столице Руси наследует Владимир, а уже потом Михаил, восходит к путаному перечню правивших в Киеве князей, расположенному в начале Ипатьевской летописи. В этом списке Владимир значится после Ярослава, но не отмечен до него, а имя Михаила даже не упоминается²⁶. При всей недостоверности такого известия, следует подчеркнуть, что оно вполне соответствует политической ситуации на юге Руси в конце 1237 г. — начале 1238 г. Торопившийся на север князь не мог вести длительные переговоры и составлять сложные альянсы. Он просто оставил волость и направился в Новгород собирать войска. Позднее он будет подтверждать свои права на Киев в Орде, из чего можно заключить, что и ранее он от них не отказывался. Владимиру Рюриковичу могли передать некие функции по текущему управлению, но, скорее всего, не верховную власть в городе. Михаил, узнав о несчастьях в Суздальской земле и об утверждении во Владимире Ярослава, оценил ситуацию как свой новый шанс обрести старейшинство в Русской земле. Причем он захватил («взя») город, не оказавший существенного сопротивления, именно под Ярославом, а не под Владимиром Рюриковичем, который имел полное право уклониться от вооруженного конфликта. Судя по всему, это должно было произойти примерно в апреле 1238 г., когда информация о делах на Северо-Востоке достигла Галича.

Страх утратить контроль над «материю городов Русских», возможно, стал причиной того, что Михаил не решился вступаться за свои черниговские волости, разоряемые монголами. В период героической обороны горожан Козельска в мае 1238 г. их верховный сюзерен сидел в Киеве и не сделал ничего, чтобы помочь осажденным. Все это напоминало действия его кузена Юрия Всеволодовича Владимирского: надежда на то, что налет диких кочевников затронет лишь окраины, после чего отхлынет как природная стихия. Действительно, разграбив Козельск, монголы ушли в степь и увлеклись войной с половцами, удостоенными на Руси давней неприязни. Все это должно было окрылить Михаила Черниговского. Батый разгромил Владимиро-Суздальское княжество и лишил Даниила Романовича возможности апеллировать к грозному суздальскому властелину, а также привлекать на свою сторону брата этого властелина, владеющего богатым Новгородом и давно недолюбливающего черниговцев. Теперь Ольговичам необходимо было развить успех.

Вслед за известием о «взятии» Михаилом Киева сообщается, что сына Ростислава он оставил в Галиче, а тот немедленно отнял у Романовичей приобретенный по миру в 1237 г. Перемышль²⁷. Создается впечатление, что речь идет практически о синхронных событиях: «...а Ростислава сына своего остави в Галичи и отяша от Данила Перемышль»²⁸. Вероятно, все это относится к весне — началу лета 1238 г., периоду, казалось бы, полного и окончательного триумфа Ольговичей. Теперь под их контролем находились Киев, Чернигов и Галицкая земля в полном объеме: фактически весь юг Руси. Волынские князья Даниил и Василько Романовичи оказались в полном замешательстве: Ярослав уехал и был увлечен делами в Суздальской земле, Владимир Рюрикович, который должен был воспротивиться утверждению Михаила в Киеве, ничего не сумел предпринять и явно был деморализован²⁹. Волыняне опять остались один на один с давним соперником, который предельно удачно воспользовался сложившейся ситуацией.

Придворный волынский летописец ни словом не отметил то отчаяние, которое должно было охватить деятельного князя Даниила, но вставил неожиданную сентенцию общего характера: «...бывшю же межю ими овогда миру, овогда рати»³⁰.

То место, которое избрал автор летописи для такого амбивалентного резюме, надо полагать, не случайно. Существовала некая временная лакуна, прежде чем Романовичи осознали, что у них есть все шансы изменить положение в свою пользу. Силы сторон были равными, баланс, как отмечалось в предыдущих главах, неизменно сохранялся уже с 1236 г. Любое изменение в регионе могло произойти только в случае появления там некоего нового раздражителя, носителя новых как военных, так и политических возможностей. В 1237 г. таким новым фактором стал Ярослав Всеволодович Новгородско-Переяславль Залесский. Его внезапный уход на северо-восток и вокняжение там позволили Ольговичам переиграть замешкавшихся Романовичей, захватить Киев и вернуть Перемышль. Надо полагать, реванш Даниила мог произойти только в случае появления в регионе другого раздражителя, на котором можно было сыграть уже против Михаила. И такой фактор возник, но только не в 1238 г., а на следующий год — это были все те же монголы.

* * *

Разгромив северо-восточные земли Руси, Батый увел свои поредевшие войска в степь. Однако серьезной передышки они не получили. Как верно отметил В.В. Каргалов, в отличие от русских источников, согласно которым монголы ушли в Поле на отдых, восточные, напротив, повествуют о непрерывных в эти годы (лето 1238 г. — осень 1240 г.) наступательных и карательных операциях монголов. Дешт-и-Кипчак еще не был покорен. Пока одни ханы ходили громить Северо-Восточную Русь, другие сторожили их тылы от половцев и других кочевников. Требовалось подчинить эти народы для того, чтобы продолжить поход на запад. Их покорность не только обеспечивала спокойные тылы, но и позволяла пополнить войско новыми подразделениями. Они же могли компенсировать и потери в лошадях.

Рашид-ад-Дин писал, что вслед за передышкой, последовавшей после штурма Козельска, осенью (летом) 1238 г. ханы Менгу и Кадан «выступили в поход против черкесов и зимою убили тамошнего государя по имени Тукара [вар. Букар, Букан, Тукан, Куркар и т. д.]»³¹. Дальний поход за Кубань должен был отвлечь пару туменов вплоть до начала 1239 г. Тем временем другие ханы — Шейбан, Бучек и Бури — двинули своих всадников на юг, против половцев и далее в Крым³². Берке, присоединив к своему тумену дополнительные войска от родственников, также направился покорять половцев³³. Войны с причерноморскими кочевниками должны были быть для монголов особенно сложными и принципиальными. Они встречали здесь родственные как по образу жизни, так и по формам мышления народности. Перебить или покорить их было так же тяжело, как самих себя. Это была «особая арена военных действий»³⁴.

И тем не менее масштабное наступление на кочевников причерноморских степей вскоре дало свои результаты. Значительная часть степняков влилась в ряды монгольской армии. Только непокорный хан Котян решил уйти в Венгрию, где был с радостью встречен королем Белой, нуждавшимся в боеспособных воинах³⁵.

Покорение половцев заняло 1238—1239 гг. Далее следовали области в предгорьях Северного Кавказа и Дагестане:

«Потом в кака-ил, год свиньи, соответствующий 636 г. х. [14 августа 1238 — 2 августа 1239 г. по Р. Х.], Гуюк-хан, Менгу-каан, Кадан и Бури направились к городу Минкас [вар. М. к. с.; Манач (Маныч) или Орнач³⁶] и зимой, после осады, продолжавшейся один месяц и пятнадцать дней, взяли его. Они были еще заняты тем походом, когда наступил год мыши, 637 г. х. [3 августа 1239 — 22 июля 1240 г. по Р. Х.]»³⁷.

Весной 1240 г. монголы посылали войско на Дербент³⁸.

Монголы в степях Дешт-и-Кипчак. 1238—1240 гг. (Каргалов, 1967. С. 115)

В этот тяжелый для Батыя период экспансии осложнились и внутренние взаимоотношения в среде Чингизидов. Недовольство руководителем западного похода высказывали молодые ханы Гуюк и Менгу. Угэдей расценил эти действия как предосудительные, мешающие успеху дела, и отозвал принцев в свою ставку. «По приказанию каана» осенью 1240 г. они покинули Дешт-и-Кипчак, а в год быка, 638 г. х. (23 июля 1240 г. — 11 июля 1241 г. по Р. Х.), достигли и «расположились в своих ордах»³⁹.

Высылка знатных участников похода должна была подкрепить авторитет Бату, которому, однако, необходимо было торопиться. Инцидент вполне мог повториться и иметь совершенно обратные последствия: доверие великого хана, страдающего алкоголизмом, не могло быть вечным. Вполне может быть, что к осени 1240 г. концентрация сил монгольской армии еще не была завершена, но конфликт в стане Чингизидов заставил Бату действовать решительнее. Пока шло покорение половцев и комплектование новых частей, Бату ограничивался в отношении Руси эпизодическими набегами. Он сам, судя по сообщениям Рашид-ад-Дина и других восточных авторов, никуда лично войной не ходил. Ему достаточно было административной и координационной работы. Соответственно и все операции против русских земель планировались в его ставке и имели вполне четкую направленность и зону развития.

В 1238 г. после ухода из-под Козельска Бату больше войск на Русь не посылал. Благостный ростовский летописец даже отметил в конце статьи этого года: «Того же лета выло мирно»⁴⁰. Позднейший редактор для улучшения понимания незадачливым читателем добавил: «от татар»⁴¹.

Однако уже в следующем, 1239 г. все изменилось. Монголы провели сразу три рейда в разные части страны: «и поиде в землю Половецкую, оттуда же поча посылати на грады Русьскые»⁴².

Первым источники всегда называют поход монгольских войск на Переяславль Южный:

«...и взять град Переяславль копьемь, изби всь, [и люди вся сущаа во градеовыхъ избиша, а иныхъ плениша], и церковь архангела Михаила скруши, и сосуды церьковьныя бещисленыя златыа и драгаго каменья взятъ, и епископа преподобнаго Семеона убиша»⁴³.

Ни о каких переговорах или предварительных условиях со стороны монголов, как в случае нападения на Рязань, источники не сообщают. Говорится только, что обрушились и разорили. Другие подробности отсутствуют, а они необходимы для понимания происходящего. Ведь после этого нападения Переяславль Южный не просто был сожжен, а его главный храм стерт с лица земли, но и само поселение перестало существовать⁴⁴. Завершилась более чем двухсотлетняя славная история Переяславского княжества, русского форпоста на границе степи. Князья сюда и прежде-то ездили редко, а теперь вовсе прекратили. Неизвестно даже, сохранилось ли в округе русское население или оно вновь пришло в XVI в., когда город действительно стал возрождаться — новые обитатели не всегда даже правильно знали посвящение местных храмов. Этот удел еще в начале XIII в., когда ослабла половецкая угроза и изменился режим торговых путей, стал постепенно хиреть, а после 1239 г. исчез как явление, передав название своей епархии ордынскому Сараю⁴⁵. Даже через триста лет Тверской летописец отмечал, что в городе нет ни епископа, ни людей:

«...отъ того доныне безъ пяти летъ 300 леть какъ тамо епископа нетъ, а и градъ безъ людей»⁴⁶.

Дату взятия Переяславля сообщает такой поздний источник, как Летопись Авраамки: «В лето 6747. Взяша Татарове Переяславль, Марта 3»⁴⁷. Большинство исследователей с доверием относятся к этому указанию, происхождение которого выяснить не удается⁴⁸. Даже если признать верной указанную дату (3 марта 1239 г.), то сохраняется множество других обстоятельств, требующих комментария.

Так, Переяславль Русский (Южный) действительно был крепостью, обращенной в степь и служащей для отражения нападений оттуда, отчего его захвата кочевниками следовало ожидать и он не мог вызвать удивления. Однако это совершенно не укладывалось в манеру поведения монголов, проявленную ими на северо-востоке. Необходимо было сначала обратиться к сюзерену этого города и потребовать дань, а уже после отказа — напасть и разорить. Вероятно, это княжество и его столица номинально продолжали относиться к владениям Юрьевичей, войну с которыми Батый вел годом ранее, отчего и новые переговоры не требовались. С этим можно связать и то, что город не получил даже символической поддержки из расположенных рядом княжеств. От Киева он находился в суточном переходе, но правящий там черниговский князь Михаил вовсе не был расположен содействовать обороне волостей Ярослава Всеволодовича. Впрочем, и свои волости Михаил охранял с тем же рвением.

В том же 1239 г. Батый послал другой отряд своих войск на захват Чернигова. Судя по тому, что как поход под Переяславль, так и поход под Чернигов восточными источниками никак не отмечены, их значение и масштаб были для монголов невелики. Возможно, использовались небольшие соединения (один или максимум два тумена), в руководстве которыми не было Чингизидов или был только один. Однако даже такие небольшие мобильные части умудрялись невозбранно разорять важнейшие области древнерусского государства.

Судя по летописи, в случае с Переяславлем речь идет о быстром штурме, а может быть, и «изгоне». В отношении же Чернигова подчеркивается, что проводилась планомерная осада:

«...в то же время посла на Черниговъ, обьступиша градъ в силе тяжце; слышав же Мьстиславъ Глебовичь нападение на градъ иноплеменныхъ, приде на ны со всими вои [своими, и] бившимъся имъ [крепко, лютъ бо бе бой у Чрънигова, оже и тараны на нь ставиша, и меташа на нь камениемъ полтора перестрела, а камень же яко можаху 4 мужи силнии подъяти его, но] побеженъ бысь Мьстиславъ, и множество от вои его избьенымъ бысть, и градъ взяша и запалиша огньмь; [а] епископа оставиша жива, и ведоша и во Глуховъ [и оттоле пустиша и]»⁴⁹; «и паки пустиша; и оттуду приидоша с миромъ къ Киеву и смирившеся съ Мьстиславомъ и с Володимеромъ и с Даниломъ»⁵⁰.

Исследователи давно заметили текстуальную близость летописных рассказов о штурме Чернигова весной 1235 г. Даниилом Романовичем с союзным Владимиром Рюриковичем и осенью 1239 г. «тяжкой силой» монгольской. И камни кидали «полтора перестрела», и поднять их могли только «4 мужи», и Мстислав Глебович организовывал контратаку, но был побежден и мирился. Расчленить оба рассказа очень затруднительно, они переплелись и слишком похожи в подробностях. Однако известно, что в 1235 г. союзники Чернигова не взяли, но вынуждены были мириться и отступили; а в 1239 г. монголы наголову разбили Мстислава Глебовича, а город сожгли и разграбили.

Так как после известия о захвате Чернигова в летописи киевским князем вновь обозначен Михаил Всеволодович, то ни о каком «замирении» Мстислава, Владимира и Даниила в Киеве вместе с епископом, отпущенным из Глухова, речи идти не может. С другой стороны, сохранение жизни черниговскому епископу Перфирию⁵¹, да еще и отмеченное летописью с топографической точностью (отпущен из Глухова), должно свидетельствовать о неких дополнительных мотивах, кроме элементарного милосердия. Возможно, в этих действиях отразилась дипломатическая подготовка, предварявшая нападение на Киев, или какие-то иные переговоры, которые пытались завести монголы с Михаилом Всеволодовичем.

Чернигово-галицко-киевский князь, судя по всему, никак не собирался реагировать на провокации Батыя, которого, вероятно, рассматривал как очередного кочевого вожака. Более важным казалось поддержание того статуса, который был завоеван Михаилом лишь полтора года назад. Любой военный поход после изнурительной войны с Романовичами требовал предельного напряжения сил и тотальной мобилизации. Причем даже если армию удалось бы собрать, то, отойдя от Киева, Михаил оказался бы перед совершенной очевидной угрозой потери этого города, который немедленно мог захватить кто-то из Ростиславичей или волынцев, как позднее и произошло. Приходилось жертвовать родными волостями в обмен на общерусский статус.

Справедливости ради следует сказать, что со времен Олега «Гориславича», провоевавшего пол-Европы, такое поведение в среде Ольговичей не было характерным. Скорее наоборот, этот род на вызов отвечал немедленно и непропорционально, с энергией и решительностью. Так и поступил Мстислав Глебович, о котором даже неизвестно, каким уделом он владел в Черниговских землях⁵². Вероятно, очень небольшим. Однако он и в 1235 г. спас черниговцев, вступив в лживые переговоры с незадачливым Даниилом Галицким, вскоре затем разгромленным, и в 1239 г. бросился на выручку стольного града своей земли. Вероятно, он попытался снять осаду с Чернигова и во время штурма города ударил нападавшим во фланг. Хотя летопись говорит, что Мстислав собрал «вси вои свои», но, надо полагать, полк его был очень малочисленным. Это была атака отчаяния, за честь и славу «Ольгова племени», никогда не склонявшего голову перед захватчиками. Мстислав поднял на бой жителей своей волости (воев) и вместе со своей дружиной бросил в кровавую мясорубку против превосходящих монгольских сил. Хотя о гибели Мстислава Глебовича в источниках ничего не сказано, но её можно предположить исходя из того, что его имя в летописи более не упоминается. Сражение было проиграно, город пал и был сожжен. Можно сказать, что для него, как и для Переяславля, интенсивный период истории завершился. Возрождать Чернигов более никто не стал, и он постепенно опустился до статуса мелкого провинциального центра. Судя по археологическим раскопкам, в некоторых районах древнего города жизнь в XIV—XV вв. совершенно прекратилась, а по наблюдениям Б.А. Рыбакова, в прежних границах город смог восстановиться только к XVIII в.⁵³ После отхода волны монгольского нашествия заселяться жителями и возвышаться стали другие центры (например, Брянск). Разоренные же и оскверненные Батыем города (Козельск, Чернигов) отступили в тень и остались достоянием преимущественно древнерусской истории.

События под Черниговом исследователи опять датируют по сообщению летописного сборника, именуемого Летописью Авраамки (а также Псковской I летописи):

«В лето 6747 <...> Того же лета взяша Татарове Черниговъ, Октября 18, и ходиша до Игнача креста»⁵⁴.

Известие, конечно, путаное, с неразъясненным «Игнач крестом» в окончании. Однако оно вполне удачно ложится в контекст происходящего. Именно за взятием Чернигова в летописях обычно следуют рассказы о монгольских зимних походах и прежде всего о новом нападении на мордву, взятии Мурома и пленении по Клязьме:

«Того же лета, На зиму взяша Татарове Мордовьскую землю, и Муромъ пожгоша, и по Клязьме воеваша, и градъ Святыя Богородица Гороховець пожгоша, а сами идоша в станы своя»⁵⁵.

Этот рейд был направлен в те районы, которые не пострадали во время военных действий зимы 1237—1238 гг.: мордовские земли на границе Муромского княжества, собственно Муром и области в нижнем течении Клязьмы с городами Гороховец, принадлежащим Успенскому собору Владимира, и, возможно, Стародуб, резиденция одного из Всеволодовичей, Ивана⁵⁶. Это не была новая волна вторжения. Количество участников похода, судя по всему, было невелико, а зона охвата ограниченна. На карательную экспедицию такое предприятие тоже не походило, так как оно не затрагивало ранее покоренной территории.

Вероятно, основной целью рейда в район Клязьмы должно было быть напоминание Ярославу Всеволодовичу о том, что ему следует поскорее уладить свои отношения с ханской ставкой, закрепить их личным визитом или другими гарантиями. Кроме того, требовалось наказать муромских князей, участвовавших в сражениях вместе с рязанскими родственниками.

В поздних летописях даже есть указание на то, что во время этого монгольского похода зимой 1239—1240 гг. была вновь разорена Рязань:

«Того ж лета приходиша Батыевы татары в Рязань и поплениша всю»⁵⁷.

Под словом «Рязань» здесь, надо полагать, имеется в виду вся область, столицу которой монголы сожгли зимой 1237—1238 гг. На этот раз нападению, скорее всего, подверглись регионы, ранее не затронутые вторжением: северо-восточные, пограничные с Муромом земли Рязанского княжества. Второй раз нападать на собственно город Рязань, разрушенный и разоренный, не было никакого смысла.

Таким образом, хан Бату провел в 1239 г. три наступательные операции против Руси. Две — закрепляющие его успех, достигнутый в войне с Юрьевичами (на Переяславль Южный и на Клязьму), и одну — против столицы земли, в которой располагался «злой город» Козельск (на Чернигов)⁵⁸. Везде ему сопутствовал полный успех, а следовательно, были все основания думать, что и далее все будет продолжаться в том же русле. На очереди был Киев, куда и был послан на разведку беспокойный хан Менгу:

«[Посла Батый Менгукана соглядати града Киева]; Меньгуканови же пришедшу съглядати града Кыева, ставшу же ему на онои стране Днепра у градъка Песочнаго, видевь градъ, удивися красоте его и величьству его, присла послы своя к Михаилу и къ гражаномъ, хотя и прелстити и не послуша его, [а посланныхъ к нимъ избиша]»⁵⁹.

По сообщениям Рашид-ад-Дина, вплоть до августа 1239 г. Менгу находился на Северном Кавказе⁶⁰. Следовательно, ранее поздней осени 1239 г. его визит к Киеву состояться не мог, то есть он не был как-либо связан с захватом Переяславля Южного или Чернигова⁶¹. В русских летописях рассказ о появлении на Днепре хана Менгу обычно размещается либо в самом начале статьи 6748 (1240) г., либо в конце предыдущей статьи. Вероятно, речь должна идти о марте 1240 г., когда лед с рек уже сошел.

Убийство послов и очевидное неприятие Михаилом примиренческой линии должны были уничтожить для Киева все шансы избежать нападения. Нет никаких свидетельств того, что русские князья в эти годы пытались заключить некий альянс и что-либо противопоставить монгольской угрозе. Ничего! В источниках об этом не сказано ни слова! Наоборот, летописи повествуют о другом о том, что монгольский фактор стал поводом для нового витка княжеских междоусобиц.

* * *

Как только Владимирское княжество слегка оправилось от пережитого разорения, великий князь Ярослав принялся настраивать новую, свою систему междукняжеских отношений на Руси. Возможно, он понимал, что ещё одного похода Батыя на северо-восток не будет, на очереди была южная Русь, причем далее захватчики должны были последовать в Европу. В Суздальских землях для монгольской империи более не содержалось угрозы. Те воинские контингенты, которые сохранились в распоряжении великого князя, теперь могли произвести впечатление только на соплеменников, но никак не на монгольских ханов. Этим следовало воспользоваться.

Первоочередной задачей Ярослав считал закрепление своего статуса и своих наследников в северных землях, на которые не распространялись интересы монгольской империи. Летом 1239 г. старший Ярославич, Александр, женился на наследнице Полоцкого княжества Брячеславне. Свадьба состоялась в Торопце, а затем продолжилась в Новгороде⁶². Связано это было, возможно, с тем, что собственно Полоцк был занят каким-то другим князем, поддерживаемым Литвой. То есть сам этот брак не означал автоматического утверждения Ярославича в Полоцке, а лишь обозначал его перспективные претензии⁶³. С литовцами у Новгорода были давние счеты. Эти дикие племена нападали на новгородские земли с завидным постоянством и нарастающей интенсивностью в 1200, 1213, 1217, 1223, 1225, 1229, 1234 гг.⁶⁴ Русские князья сами ходили против языческой Литвы в 1204, 1210, 1219, 1224, 1234 и 1236 гг. (в основном это были погони и карательные акции)⁶⁵.

Для того чтобы показать пример своему наследнику, Ярослав Всеволодович еще до свадьбы сына весной 1239 г. лично совершил поход на Смоленск и освободил его от засевших там литовцев, а «смоляны же урядивъ, и посади у нихъ князя Всеволода Мстиславича на столе»⁶⁶. Летопись подчеркивает, что Ярослав вернулся из этой кампании «со множествомъ полона, с великою честью», что должно говорить о его решительных и особенно показательных успехах, ознаменовавших начало фронтального наступления на соседние с его владениями земли (пополнялись богатство и население Северо-Востока). Особенно перспективным объектом экспансии должна была стать значительно усилившаяся за последние годы Литва. Регулярным нападениям кровожадных литовцев подвергались новгородские владения вплоть до Старой Руссы и озера Ильмень. Для предотвращения этих набегов в том же 1239 г., сразу после окончания свадебных торжеств, молодой Александр Ярославич приступил к организации линии оборонительных укреплений («городков») в среднем течении Шелони (Порхов и др.)⁶⁷. Эти же укрепления могли использоваться и в качестве базы для организации наступательных операций с целью отвоевания полоцких земель.

Примечательно, что Ярослав более активно стал расширять сферу своего влияния в направлении, параллельном наступлению монгольской армии, только чуть севернее. Он открыто (через старшего сына) предъявил права на Полоцк, а в захваченный Смоленск посадил своего ставленника Всеволода. В жертву был принесен малозначимый теперь Переяславль Южный, положение которого на границе лесостепи подчеркивало его обреченность. Фактически отказавшись от владений на юге, великий князь Владимирский стал верховным сюзереном всех северорусских земель от Полоцка до Нижнего Новгорода и от Ладоги до Смоленска.

«Властитель севера» успел даже провести акт мщения в отношении Михаила Черниговского, отобравшего у него Киев. Завоевывать приднепровские земли, на которые, совершенно очевидно, вскоре нападут монголы, было нелепо. Осенью 1239 г. Ярослав совершил настоящий карательный рейд во внутренние области Киевской земли. Особенно это вторжение должно было быть на руку союзникам князя на Волыни.

Поход Ярослава описан в летописи, как изначально направленный к городу Каменцу, который был взят и в котором была захвачена жена Михаила Всеволодовича, уведенная затем вместе с полоном:

«Ярославъ иде к Каменьцю, градъ взя Каменець, а княгыню Михаилову со множествомъ полона приведе в своя си»⁶⁸.

В 1239 г. Владимирский князь демонстрировал невероятную активность. Прошло чуть больше года после Батыева нашествия на Северо-Восточную Русь. На глазах у Ярослава вставало из руин его обширное государство. Была даже отремонтирована Борисоглебская церковь в Кидекше под Суздалем, на освящении которой 24 июля должен был присутствовать сам князь. Ярослав чувствовал прилив сил и строил новые планы. Казалось, что беда миновала, татары были страшным сном, который больше не явится.

Возможно, именно такие чувства должны были подвигнуть владимирского князя ввязаться в новую авантюру в южных землях. Связана она, конечно, была не с планами создания антимонгольской коалиции, а с сугубо внутренними отношениями между русскими князьями. Готовилось новое издание альянса, заключенного в начале 1237 г.: Даниил и Ярослав против Михаила.

Сопоставляя все произошедшие на юге Руси осенью 1239 г. события, можно заметить их логическую взаимозависимость. Укрывшись в неприступной киевской цитадели, Михаил Всеволодович в эти дни наблюдал за действиями татарских отрядов на территории его родовых черниговских владений. Князь в любой момент ожидал атаки на свою столицу. И после взятия Переяславля Южного, и после взятия Чернигова эти опасения были вполне оправданными. Отвод сколько-нибудь значимых вооруженных частей от Киева мог привести к потере города. Михаил не хотел так рисковать. Жену он отправил подальше от прифронтовой полосы, рассчитывая, что ей там будет безопаснее, а сам упорно сидел взаперти за стенами древнерусской столицы — похоже, что для него так прошел весь 1239 г.

Пассивность Михаила очень скоро оценили его соперники и решили ею воспользоваться. В комбинацию были вовлечены Даниил и Василько Романовичи, кто-то из литовских князей, а также великий князь Ярослав, жаждавший мести. Литве отводилась незавидная роль кролика, приманки для «алчных Ольговичей»⁶⁹. Вероятно, была создана видимость благоприятных условий для нападения на литовские земли. Ростислав Михайлович, которого отец оставил «в свое место» в Галиче, попался в искусно расставленную ловушку: он собрал галицкое ополчение и вывел его из города в полном составе в сторону Литвы. Об этом немедленно доложили Даниилу, который в тот момент держал войска наготове в районе своей новой крепости Холм. Как только волынский князь узнал о случившемся, он двинул своих всадников на Галич и уже через три дня подступил к городу:

«...ишедшю же Ростиславу в поле, Богу же поспешившю прииде весть Данилу будущю ему в Холме, яко Ростиславъ съшел есть на Литву съ всеми бояры и снузникы, сему же прилучившуся, изыде Данилъ съ вои ис Холъма и бывшю ему третии день у Галичи»⁷⁰.

Расстояние примерно в 250 км (от крепости Холм до Галича) было преодолено за трое суток! Более восьмидесяти километров в день! Даже монголам такие скорости не снились. Нет никаких сомнений, что этому рейду предшествовали серьезная подготовка и тренировка. Все было очень хорошо спланировано. В блокировании коммуникаций между Галичем и Киевом мог принимать участие и Ярослав Всеволодович, примерно в это время организовавший нападение на Каменец (один из Болоховских городов), расположенный в ключевом пункте между Киевской и Галицкой землями⁷¹.

Оставшиеся в Галиче горожане открыли ворота Даниилу. Скорее всего, большинство из них были сторонниками волынского князя, что еще раз подтверждает хорошую подготовку Романовичей к переходу власти⁷². Тактика «изгона» осталась в прошлом. Теперь Даниил готовил захват города планомерно и собирался владеть им долго:

«Данило же вниде въ градъ свои и прииде къ пречстеи и святеи Богородици, и прия столъ отца своего и обличи победу и постави на Немецкых вратех хоруговь свою»⁷³.

Ростислав понял, что его обманули, уже через два дня после выхода из города. Он повернул войска обратно, но было поздно. Полки оказались в окружении и в безвыходном как военном, так и психологическом положении. Их со всех сторон окружали сразу три армии противников: Даниил с волынцами на западе у Галича, Ярослав с суздальцами на востоке у Каменца и литовскими отрядами непонятного происхождения — на севере. Кроме того, они были даже лишены собственного крова над головой и какой-либо тыловой базы. Среди дружинников начались брожения, закончившиеся роспуском полков и бегством Ростислава в Венгрию. Незадачливые ополченцы вынуждены были просить нового галицкого князя о соизволении вернуться им в свои дома:

«...наутриа же прииде к нему [Даниилу] весть, яко Ростиславъ пощелъ бе к Галичю, слышавъ же приатие градьское, бежа въ Угры путемь, имже идяше на Борьсуковь дед, и прииде к бани рекомеи Родна и оттуда иде въ Угры, бояре же пришедше, падше на ногу его [Даниила], просяще милости, яко съгрешихом...»⁷⁴.

Даниил разрешил людям вернуться, а вдогонку за Ростиславом послал дружинников. Княжича не догнали, но это вовсе не должно было огорчить нового галицкого владетеля. Это означало его окончательное утверждение на княжеском столе Галича. И хотя Волынь он передал своему брату Васильку, казалось, что не за горами возрождение той великой единой Галицко-Волынской державы, которую составил его отец Роман Мстиславич в первые годы XIII в. Кроме того, вскоре под контроль Даниила перешли и некоторые другие весьма значимые земли, превратив его на короткое время в абсолютного властелина Южной Руси.

* * *

В начале 1240 г. особенное впечатление на современников произвел поступок киевского князя Михаила Всеволодовича, который после «проведения переговоров» с Менгу-ханом, послов которого убил, затем просто бежал из своей столицы в Венгрию:

«Князь Михайло же послы избы, а самъ бежа ис Киева за сыномъ въ Угорскую землю [передъ Татары]»⁷⁵.

Возможно, конечно, как отмечали многие исследователи, что князь направился за границу в поисках помощи и содействия. Однако ничего подобного Михаил в Венгрии не получил. Более того, он чем-то разозлил венгерского самодержца, да так, что тот отказал Ростиславу в руке своей дочери, о чем, судя по всему, была предварительная договоренность, а затем вообще изгнал отца и сына Ольговичей из страны. После этого черниговские изгои направились в Польшу, откуда стали посылать за миром к Даниилу и Васильку Романовичам, владевшим теперь и Волынью и Галичем и Киевом.

Древнерусскую столицу после ухода из нее Михаила пытался захватить один из смоленских Ростиславичей — Ростислав Мстиславич. В городе он продержался недолго и был смещен со стола подоспевшими дружинниками галицкого князя:

«Ростиславъ Мьстиславичь Смоленского седе в Кыеве, Данилъ же еха и иня его»⁷⁶.

Сам Даниил Романович не решился оставаться на днепровских берегах. Как сообщает летопись, он «вдал» город «в руки» посаднику Дмитрию, для того чтобы тот «обьдержати противу иноплеменьныхъ языкъ, безбожьныхъ Татаровъ, яко бежалъ есть Михаилъ ис Кыева в Угры...»⁷⁷. Как считают большинство исследователей, раз Дмитрий был назначен властью Даниила, то последний тем самым предъявил свои права на столицу Руси. Но это был бы не вполне дружелюбный акт по отношению к Ярославу, который, надо полагать, имел свои виды на этот город. Возможно, Даниил намеревался просто выждать время, а потом уступить свое покровительство над Киевом на наиболее выгодных для себя условиях. То, что он оставил посадника из местных бояр, а не сел сам, позволяет сделать именно такое заключение. Утверждение в городе Ростислава Мстиславича могло восприниматься как захват, а Даниил как бы соблюдал права других, более весомых претендентов. Владимиро-Суздальский князь в этом случае должен был понять, что галицкий союзник действовал в его интересах. Именно после обретения Киева Даниил, судя по летописи, послал во Владимир Залесский за своей сестрой, женой Михаила Черниговского, плененной в Каменце и увезенной на северо-восток. Ярослав благосклонно отпустил княжну, но своего наместника в Киев не послал (или, возможно, признал полномочия Дмитра). Он тоже ожидал волны Батыева нашествия, которая вскоре должна была пронестись по южнорусским землям. Даниил после этого мог посчитать свои союзнические обязательства исполненными, а альянс с Ярославом — исчерпавшим себя. Было ясно, что северорусские княжества, возглавляемые Ярославом, не желали вступать в новое противостояние с монголами, ради прикрытия не пострадавших пока земель Галиции, Волыни и Киевщины.

Зимой 1239—1240 гг. Батыевы войска пожгли города по Клязьме и Муром. Это должно было отрезвить Владимирского князя, слишком увлекшегося своими авантюрами в далеких регионах. После известия об этом монгольском нападении в суздальской и связанных с ней летописях следует примечательная по значению и важности фраза:

«Тогда же бе пополохъ золъ по всей земли, и сами не ведяху и где хто бежить [отъ страха]»⁷⁸.

В результате монгольских рейдов 1239 г. население Руси окончательно убедилось в том, что единовременным вторжением дело не обойдется. Политика широкого фронта, облавы и террора, проводимая Батыем, должна была произвести впечатление на жителей Северо-Восточной Руси, региона, который ранее практически никогда не подвергался опасности нападения кочевников. За 100—200 лет до этого люди бежали из южнорусских областей на север и северо-восток в страхе перед набегами половцев и печенегов. Теперь их потомки столкнулись с внезапными атаками кочевников и здесь. Паника обуяла население Суздальского Ополья. Люди не ведали, куда бежали. Эта волна миграции охватила очень большой по площади регион. Отдельные группы заходили глубоко в Европу, а другие забредали далеко в северные леса⁷⁹. Повлиять на эти процессы князь имел мало власти.

Теперь спустя два года эффект от Батыева нашествия был действительно достигнут. Уход людей и запустение целых областей больно били по авторитету и благополучию находящейся у власти элиты. Князь Ярослав был поставлен на место и вынужден был осознать, что его счастье и благополучие находятся в подведомственных ему лично землях Северо-Востока, а не в увенчанных богатой историей и традицией, но теперь обреченных областях юга. Можно сказать, что, отпраздновав свое 50-летие (8 февраля), владимирский властитель вернулся к осторожности, остепенился и углубился в обустройство собственных владений⁸⁰. Он строил новые крепости (например, Тверь), восстанавливал старые, заботился о возрождении хозяйства и возвращении бежавших в леса людей⁸¹. Было ясно, что будущее его земли — в сохранении как можно более длительного мира с монголами. Ради этого следовало использовать все: и подарки, и выходы, и дани, и переговоры, и унижения, и слезы, и молитвы.

* * *

Весной 1240 г. Ярослав отпустил к Даниилу его сестру, жену Михаила Черниговского. С ней, надо полагать, отправилось и небольшое посольство, призванное сообщить галицкому князю перспективы участия Владимирского княжества в дальнейших событиях на юге Руси — этого участия не будет. Северо-восточный союзник оставлял Даниила наедине с благоприобретенным Киевом и монголами у порога.

Став властелином русского Юга, волынский князь оказался «халифом на час». Нет никаких сомнений в том, что в последние месяцы перед подходом Батыя к Киеву Даниил судорожно искал в соседних землях дополнительные воинские контингенты, способные противостоять кочевой орде. Собственных сил у региона было явно недостаточно. Изматывающая более чем десятилетняя междоусобица поглотила огромное количество людских ресурсов и боевой мощи княжеств. Не было единства и в стане Рюриковичей. Ярослав уклонялся от конфликтов с Батыем, а с другим авторитетным властителем, Михаилом Черниговским, сохранялось состояние войны.

И в это время летом 1240 г. изгнанный из Венгрии Михаил Всеволодович присылает в Галич послов с мольбою о мире:

«...присла во Михаилъ послы къ Данилу и Васильку и реч: "многократ съгрешихове и многократы пакости творях ти, что ти обещахъ — того не сътворих, аще коли хотех лювовь имети с тобою — невернии Галичане не вдадяхут ми, ныне же клятвою клену тись, яко николи же вражды с тобою не имамъ имети"»⁸².

Даниил и Василько соглашаются на замирение. Они возвращают Михаилу жену, недавно прибывшую из Суздаля, и приглашают его к себе на совет. Черниговскому князю обещают отдать Киев, а его сыну Луцк, но взамен Романовичи рассчитывают на альянс с Ольговичами против монголов. Это была последняя попытка русских вождей договориться о совместных действиях против восточных захватчиков. Причем некоторое время казалось, что антимонгольский фронт сформирован. Михаил согласился на предложенные условия, а также получил право беспрепятственного передвижения (охранную грамоту) по землям Галицко-Волынского княжества и множество продовольственных припасов для той армии, которую, вероятно, собирался набрать.

Все это, судя по всему, происходило осенью 1240 г., когда Батый уже подступил к Киеву. Мир Романовичей с Ольговичами был заключен, что называется, в последнюю минуту, когда уже мало на что можно было надеяться. Выманивая к себе Михаила Черниговского, Даниил понимал, что на успех в деле борьбы с Батыем рассчитывать не приходится. Максимум чего можно было добиться, это, сложив свои головы, немного задержать продвижение монгольских войск. Роль героического защитника русских земель отводилась беспокойному и, вероятно, не очень дальновидному киевско-черниговскому князю Михаилу. Однако, как только последний поддался на лестные уговоры, пришла весть о падении Киева. Безвыходность положения и бесполезность любых усилий по сопротивлению встали перед глазами князей со всей ясностью. Понял это и Михаил. Он немедленно отказался от всех принятых на себя обязательств и снова ушел в Польшу, даже не успев создать сколько-нибудь боеспособное подразделение под своим началом. Там он укрылся у Конрада Мазовецкого, но при подходе монгольских отрядов вновь бежал в Силезию («в землю Вроцлавскую»), где его ограбили немецкие купцы, а все его люди были перебиты. В начале 1241 г., накануне битвы при Легнице, в которой Михаил участвовать не захотел, несчастный Ольгович вынужден был вернуться в прифронтовую Мазовию и здесь у своего «уеви» (дяди по матери) Конрада ждать ухода монголов из Европы⁸³.

Даниил Галицкий также не стал встречать Батыя на своих землях. Он поехал обсудить происходящее с венгерским королем. Судя по тому, что Бела еще не знал о падении Киева, галицкий князь отправился в Венгрию до получения известия о монгольских успехах⁸⁴, то есть до того, как Михаил в очередной раз нарушил свои обязательства и бежал в Польшу. Даниил Романович, таким образом, спешил к венграм для того, чтобы создать сильный антимонгольский союз. На Руси ополченцев должен был уже собирать новый союзник — Михаил, которому был выделен соответствующий фураж и сопроводительные документы. В это же время Волынь покинул княживший там Василько, который, возможно, как и в 1235 г., направился искать союзников и помощи в Польше⁸⁵.

Никто не знал, сколько времени сможет продержаться Киев. Счет шел на дни, и отчаянная попытка Романовичей в последние полгода организовать более или менее крепкую коалицию против Батыя была обречена. Ставка могла делаться только на помощь западноевропейских государств, в которых также не было единства. Польско-венгерские войска в сочетании с галицко-волынскими полками и литовцами, конечно, могли создать для монголов непреодолимый барьер. Однако такая фантастическая комбинация имеет в своей основе такое количество «но», что фактически была совершенно нереальной. Как только в декабре 1240 г. в Венгрию поступили известия о взятии Киева, все переговоры прекратились. Властелин Южной и Западной Руси Даниил Романович утратил для короля Белы интерес как полноценный переговорщик. Остались считанные месяцы до того, как Батый пересечет Карпаты и вторгнется в долину Паннонии. У венгров было очень мало времени для подготовки, в которой русские уже ничем помочь не могли.

Князь Даниил в эти дни попытался прорваться к Галичу, но остановился у Синеводского монастыря в Карпатах уже на русской стороне. Далее пути не было, навстречу двигалась волна беженцев, сеявших панику ужасными рассказами о зверствах кочевой орды. Даниил поразмыслил и не стал без пользы класть свою жизнь на алтарь благородства. Он уехал обратно в Венгрию: «...воротися назадъ во Угры, не може бо проити Руское земли, зане мало бе с нимь дружины»⁸⁶. Более того, вместе с ним не решились возвращаться в Галич и многие сопровождавшие его местные бояре. Они опасались как монгольского пленения, так и того, что князь окончательно покинет их город и уступит его враждебной черниговской партии. Многие головы полетели бы после этого. Даниил дает клятву вернуться после того, как все уляжется. Он даже передает боярам на руки своего малолетнего сына Льва, который и провел с ними последующие полгода в Венгрии. Сам князь направился на север в Польшу к Сандомиру, у которого надеялся перехватить жену и брата Василька, «вышедших» «суть из Руское земле в Ляхы предъ безбожными Татары»⁸⁷. Встретившись «на реце рекомеи Полце», они решили отъехать подальше от театра военных действий и укрылись в лесистой Мазовии у сына князя Конрада, Болеслава, который был настолько любезен, что даже выделил изгнанникам лен: дал им в держание град Вышгород, с которого они могли кормиться и в котором укрываться. Здесь Романовичи и провели все время «Батыева нашествия».

* * *

Более чем двухлетний исключительный по примечательности период в русской истории, отделяющий походы Батыя на Северо-Восточную и на Южную Русь (весна 1238 г. — осень 1240 г.), завершился, можно сказать, бесславно. Ни Михаил Черниговский, доминировавший в южных землях с весны 1238 г. до осени 1239 г., ни Даниил Галицкий, ставший обладателем всей Южной и Западной Руси в 1240 г., не смогли решить главной для всей страны проблемы — надвигающего монгольского нашествия. Наверняка хан Бату ожидал появления здесь кого-то подобного персидскому Джелал-ад-Дину — умного, непримиримого и способного объединить соплеменников в борьбе с иноземной угрозой. Ведь Русь считалась одним государством, часть которого подверглась нападению. Однако подобный взгляд не отражал действительного положения вещей. Русские княжества уже жили сами по себе. Летописцы на севере очень скупо отмечали у себя южные события, а на юге (например, в том же Галиче или Киеве) большей частью вообще не знали о происходящем где-нибудь в Новгороде или Пскове. Неизвестно, насколько монголы были в курсе ситуации. В любом случае опасения у них имелись. После похода на Владимиро-Суздальское княжество последовала вынужденная пауза более чем в два года. За такое время можно было не только выстроить новые города и линии укреплений, но и собрать (или нанять) несколько новых армий. Батый очень рисковал. Его политика, судя по всему, нравилась не всем его родственникам. Затягивание похода в Европу было одним из поводов для возмущения ханов Менгу и Гуюка, отозванных затем ханом Угэдеем. Причем их отъезд состоялся вскоре после того, как именно Менгу подходил к Киеву и якобы пытался вести переговоры с князем Михаилом (весна 1240 г.). Возможно, Чингизид намеревался спровоцировать русских и тем самым подстегнуть Бату к активности. Похоже, что именно это ему и удалось. С одной стороны, он настолько очевидно проявил свои агрессивные намерения, что даже киевский князь Михаил помчался искать союзников, только почему-то в Венгрию, а не сразу на Волынь. С другой стороны, монголы вынуждены были прежде времени начать наступление в Европу. Персидский историк Джувейни, почти современник событий, писал, что Бату очень опасался своих противников, которые превышали его армию в численности, «пылом храбрости и прочностью орудий»⁸⁸. Надо полагать, что за такими словами скрывается действительно сложная ситуация с подготовленностью монгольских войск к вторжению. Но именно то, что поход начался осенью 1240 г., а не через год, привело к известному его успеху. Время оказалось предельно удачным. После почти пяти лет ожидания Европа все-таки оказалась застигнутой врасплох.

Примечания

1. Каргалов, 1967. С. 96. Н.Н. Воронин отмечал, что в Ярославле «слой монгольской поры XIII—XIV вв. очень беден» (МИА. № 11. С. 192, 178). Об археологическом обследовании Костромы см.: Фехнер, 1952. С. 105, 109.

2. ПСРЛ, XV, 373. Ср.: ПСРЛ, VII, 143. См. также: Русь, 2003. С. 49—51.

3. Это можно заключить из летописных фраз о том, что после взятия Владимира «разсыпашася Татарове по всей земли той», и «поплениша все по Волзе», и «оттоле всю ту страну и грады многы все то плениша», а городов взяли 14 «опроче слободъ и погостовъ» (ПСРЛ, I, 464, 518; VII, 141; XV, 369).

4. В.Н. Татищев упоминает Ингваря Ингваревича среди рязанских князей под 1237 г. (Татищев, 1995 (2). С. 232). В «Повести о разорении Рязани Батыем» сказано, что Ингварь в период нашествия находился в Чернигове и потому не принимал участия в обороне. Затем он вернулся, похоронил своих убитых братьев и стал великим князем Рязанским (Повесть, 2000. С. 154). В современных исследованиях чаще с доверием относятся к этой информации (Повесть, 2000. С. 478; Рапов, 1977. С. 133). Исключение составляет А.Г. Кузьмин, который отрицает существование такого князя, как Ингварь Ингваревич (Кузьмин, 1965. С. 175—176).

5. ПСРЛ, I, 473, 475; VII, 162, 243. Следует добавить, что в «Повести о разорении Рязани Батыем» говорится, что после утверждения на рязанском столе Ингварь Ингваревич «кир Михайло Всеволодовича Пронского посади на отца своего отчине» (Повесть, 2000. С. 154). Так как (Кир-)Михаил Всеволодович Пронский был убит в 1217 г. в Исадах (ПСРЛ, I, 440—441), то речь здесь должна идти о его детях, которые вполне могли сохранить за собой волости своего отца (Ср.: Рапов, 1977. С. 128, 134).

6. Источник В.Н. Татищева указывал, что погибли «от татар» 15 князей (Татищев, 1996. С. 25). По другим источникам эти цифры не проверяются.

7. ПСРЛ, I, 521. См. также: ПСРЛ, I, 469; VI, 298; VII, 143; X, 113; XV, 373.

8. Самый младший из них, Василий Ярославич, родится только в 1241 г. (ПСРЛ, I, 470).

9. См.: Рапов, 1977. С. 185.

10. Татищев, 1995 (2). С. 233; Рапов, 1977. С. 173—174.

11. Всеволод Константинович родился в 1210 г. (ПСРЛ, I, 435). Надо полагать, его старший сын родился не ранее 1226—1228 гг., а следовательно, в 1238 г. ему было не более 10—12 лет.

12. Борис родился 24 июля 1231 г. (ПСРЛ, I, 457; VII, 137), а Глеб — 2 мая 1236 г. (Татищев, 1995 (2). С. 230).

13. ПСРЛ, I, 467; СЛ, 90. В квадратных скобках — дополнение, сохранившееся в других летописях (ПСРЛ, VII, 143; X, 113). В других летописях все сообщение читается более кратко и заканчивается следующими словами: «...очисти церковь отъ трупий мертвыхъ, и кости мертвыхъ съхрани, а люди оставшаа събра и утеши» (ПСРЛ, XV, 373; X, 113; Татищев, 1996. С. 25).

14. Карамзин, 1992. С. 7.

15. Константин Всеволодович на смертном одре в 1218 г. завещал старшему сыну, Васильку, Ростов и Кострому «со всею областию Галицкою», среднему, Всеволоду, — Ярославль и Углич, а младшему, Владимиру, — Белоозеро (Татищев, 1995 (2). С. 206; Рапов, 1977. С. 183).

16. Ростов после монгольского нашествия постепенно утрачивал свой, ранее весьма солидный, политический вес и переходил в разряд небольших волостных центров. Шли необратимые изменения в «политической географии Руси». См.: Русь, 2003. С. 45. Суздальцы реагировали на это и пытались выбрать наиболее перспективного партнера. Сделали они это не очень удачно — позднее Владимир тоже уступил свое место молодым Москве и Твери, но в те годы это, несомненно, был шаг своевременный.

17. После ухода Святослава в Суздаль, Юрьев Польский мог перейти к его сыну Дмитрию, чей удел не отмечен летописью. Ср.: Рапов, 1977. С. 186.

18. В большинстве летописцев судьба Ростова после вокняжения Ярослава опущена (СЛ, 90; ПСРЛ, I, 467; VII, 143—144; XV, 373). Особенно это заметно в прибавлении к Суздальской летописи по Академическому списку, где говорится о том, что Ярослав «отда Ростовъ Суздаль брату Святославу» (ПСРЛ, I, 522—523). Между словами Ростов и Суздаль изъята фраза, что Ростов достался Борису и Глебу Васильковичам. В Новгородской IV летописи она звучит так: «...брату Святославу дасть Суздаль, а в Ростове седоста Васильковичи Борисъ да и Глебъ на княжени» (ПСРЛ, IV, 221). В Никоновской летописи и у В.Н. Татищева сказано, что «Борис Василькович сяде в Ростове, внук Констянтинов, а брат его князь Глеб Василькович сяде на Белеозере» (ПСРЛ, X, 113; Татищев, 1996. С. 25). Позднее (в 1251 г.) Глеб действительно упоминался как князь белозерский, но таковым он стал, скорее всего, после смерти в 1249 г. дяди Владимира, получившего Белоозеро еще от отца Константина Всеволодовича в 1218 г. Ср. также: Рапов, 1977. С. 173, 183, 195.

19. В.Н. Татищев писал, что по завещанию отца Иван получил Стародуб, но в летописце Переяславля Суздальского сказано, что волости после смерти отца он не получил (Татищев, 1995 (2). С. 186, 233). Надо полагать, что молодой Иван был наделен Стародубом чуть позднее. Ср.: Рапов, 1977. С. 174.

20. Из шести Ярославичей, перечисленных летописью как выживших после монгольского нашествия, только об одном (Александре) точно известно место его княжения в 1239 г. Все остальные были моложе, но их волости и позднее не отмечались летописью. Об Андрее известно, что отец хотел в 1240 г. посадить его в Новгороде, но горожане воспротивились и вернули Александра. Вплоть до 1249 г., когда Андрей получил в Орде ярлык на великое княжество Владимирское, его земельные владения не известны. Другой Ярославич, Ярослав, под 1254 г. отмечен как князь тверской, но с какого времени, не известно. Константин (ум. в 1255 г.), Михаил (ум. в 1248 г.) и Даниил известны только по датам смерти, их наделы нигде не отмечены. Считается, что все Ярославичи имели волости в Северо-Восточной Руси, но конкретные области назвать затруднительно. Ср.: Рапов, 1977. С. 185—186.

21. В источниках сохранилось разночтение по поводу места, из которого Ярослав прибыл во Владимир на княжение. В одних говорится, что он приехал из Киева (ПСРЛ, VII, 143; Карамзин, 1991. С. 513), а в других — из Новгорода (ПСРЛ, X, 113; XXI, 253; Татищев, 1996. С. 25). Как отметил А.А. Горский, нет никаких сомнений, что до весны 1238 г. Ярослав оставался киевским князем, а известие о его приезде в Новгород — «поздний домысел, если только оно не отражает вероятного в принципе факта: заезд Ярослава в 1238 г. в Новгород к сыну перед возвращением в Северо-Восточную Русь» (Горский, 1990. С. 32, прим. 108). Факт «заезда» в Новгород перед «возвращением» во Владимир мы считаем не только вероятным, но и необходимым. Именно из Новгорода Юрий ждал помощи, обозначая ее как «ожидание брата Ярослава». Именно с этой целью великий князь избрал в качестве своего базового лагеря реку Сить, расположенную на северной границе Владимирской земли и на южной границе Новгородской. Неужели кто-то думает, что безумный князь ожидал на Сити полков из Киева? Вся логика событий говорит о том, что Ярослав, спешно покинув Южную Русь, помчался к Новгороду, откуда вполне можно было быстро подвести войска.

22. А.В. Майоров вслед за мягкими указаниями других историков считает, что Ярослав находился в союзе с Михаилом Всеволодовичем и добровольно передал ему Киев (Майоров, 2001. С. 601—604. Ср.: Грушевський, 1991. С. 286, прим. 6; Голубовский, 1882. С. 188; Павленко, 1996. С. 24; Пашуто, 1950. С. 58). Однако рассуждения исследователя на эту тему не выдерживают никакой критики. Особенно нелепыми выглядят инвиктивы, произносимые им в адрес А.А. Горского, а также известия Ипатьевской летописи, согласно которому «Данилъ» просит «Ярослава» вернуть ему «сестру», так как «Михаил обеима нама зло мыслить» (ПСРЛ, II, 782—783). Речь совершенно очевидно (!) идет о жене Михаила Всеволодовича, которая действительно была сестрой Даниила Романовича и которую пленил в Каменце в 1239 г. Ярослав, о чем есть совершенно недвусмысленные летописные известия (ПСРЛ, I, 469. О происхождении жены Михаила сообщает Любецкий синодик (Зотов, 1892). См. также: Dimnik, 1981. P. 11. Ср.: Горский, 1990. С. 30, прим. 94). А.В. Майоров измышляет (ссылаясь на М.С. Грушевского) нового фигуранта русской истории «Ярослава Ингваревича», о котором якобы и говорится в Ипатьевской летописи (Майоров, 2001. С. 602). Этот князь никому более не известен и служить основанием для пересмотра абсолютно прозрачной интерпретации летописного известия не может. Единственным достойным внимания аргументом А.В. Майорова в пользу союза Ярослава с Михаилом может служить тот факт, что в результате всех комбинаций с передачей Киева Ярославу «в убытке оказались сам Даниил и его верный союзник Владимир Рюрикович» (Майоров, 2001. С. 602). Под «убытком», надо полагать, здесь разумеется кратковременное занятие Михаилом Киева в 1238 г. Но как известно, он был оттуда изгнан тем же Даниилом практически незамедлительно, а позднее вообще бежал из страны перед лицом монгольской угрозы, не входившей в планы ни того ни другого альянса. Именно из-за Батыя Даниил, а затем и Михаил оказались «в убытке», но это не было им заранее известно. Этим можно объяснить и то, что Михаил с сыном Ростиславом «осмелели» и отобрали у Даниила Перемышль, после того как Южную Русь покинул Ярослав. Союзные волынскому князю Юрьевичи были разгромлены монголами, и потому Ольговичи решили вновь начать давление на них. Неясными остаются причины, по которым в свое стройное изложение А.В. Майоров вклинил соображения о неестественном союзе Ярослава с Михаилом, давних врагов и соперников. Это нарушает и комкает логику автора, у которого зависимость от старых авторитетов пересиливает тягу к самостоятельной работе с источниками. Ср.: Dimnik, 1981. P. 84; Горский, 1996 (1). С. 23.

23. ПСРЛ, II, 777.

24. ПСРЛ, VII, 143—144. Почти так же, но с существенным уточнением сказано в Никоновской летописи: «А по Ярославле сяде на Киеве на великомъ княжении князь Михайло Черниговски» (ПСРЛ, X, 114).

25. ПСРЛ, II (1843), 338.

26. ПСРЛ, II, 2.

27. См.: Майоров, 2001. С. 603—604.

28. ПСРЛ, II, 777.

29. Поздние летописцы сообщают, что Владимир Рюрикович умер в 1239 г., будучи князем в Смоленске (ПЛ, I, 12; ПЛ, II, 79; Татищев, 1995 (2). С. 230; Карамзин, 1991. С. 506). Многие исследователи с доверием относятся к этому свидетельству (См.: Пашуто, 1950. С. 220; Грушевський, 1991. С. 286, прим. 5; Dimnik, 1981. P. 85, 166; Рапов, 1977. С. 181). Если с ними согласиться, то можно предположить, что в Смоленск он был вытеснен в 1238 г. все тем же Михаилом Всеволодовичем, занявшим Киев. Такая конструкция может служить дополнительным свидетельством того, что Владимир Рюрикович в 1238 г. не имел ни сил, ни средств, чтобы воспротивиться захвату Ольговичами Киева.

30. ПСРЛ, II, 777.

31. Рашид-ад-Дин, 1960. С. 39; Тизенгаузен, 1941. С. 37. В источнике поход датирован так: «После того [отдыха у Козельска], в нокай-ил, год собаки, соответствующий 635 г. х. [24 августа 1237 — 13 августа 1238 г. по Р. Х.], осенью». Надо полагать, что в поход за Кубань тумены Менгу и Кадана отправились в середине лета 1238 г., а вернулись только на следующий год.

32. На полях одного древнего монастырского манускрипта из Сурожа сохранилась запись, датированная 26 декабря 1239 г.: «...в тот же день пришли татары» (Записки ОИД. Т. IV. 1863. С. 497, зам. № 10).

33. Рашид-ад-Дин, 1960. С. 39; Тизенгаузен, 1941. С. 37.

34. Черепнин, 1977. С. 192.

35. Пашуто, 1966. С. 34—39. Отход половцев (куманов) в Венгрию начался уже в 1228 году (Göckenjan, Sweeney, 1985. S. 32), а в 1235 г. Бела лично встречал Котяна и его орду на границе (Vetera Monumenta Historica Hungariam Sacram illustrantia. T. 1 / Ed. A. Theiner. Romae, 1859. № 493. S. 268—270). Однако позднее венгерские дворяне, подстрекаемые австрийским эрцгерцогом Фридрихом Бабенбергом, убили в Пеште принявшего крещение хана. Половцы вынуждены были уйти на Балканы (Rogerius, 1938. P. 566—567; Ледерер, 1953. С. 9; Пашуто, 1977. С. 211). Тем не менее и позднее Бела продолжал носить титул короля Венгрии и Кумании (Regis Hungarie... et Cumanie). См. подробнее: Göckenjan, Sweeney, 1985. S. 190 f.

36. По предположению И.Н. Березина. См.: Рашид-ад-Дин, 1960. С. 39, прим. 34; Тизенгаузен, 1941. С. 37, прим. 11. В.В. Каргалов считает, что речь в сообщении идет о Муроме и мордовских землях (Каргалов, 1967. С. 112).

37. Рашид-ад-Дин, 1960. С. 39; Тизенгаузен, 1941. С. 37.

38. Рашид-ад-Дин, 1960. С. 39; Тизенгаузен, 1941. С. 37.

39. Рашид-ад-Дин, 1960. С. 40, 44; Тизенгаузен, 1941. С. 37, 48. Считается, что, отозвав Гуюка и Менгу, Угэдей вместе с ними вывел из армии Бату и некоторые воинские подразделения, принадлежавшие этим ханам (Караглов, 1967. С. 117). Однако в источниках на это указаний нет. Полагаем, что сокращения войск накануне похода в Европу были совершенно недопустимы и не могли состояться в полном объеме.

40. ПСРЛ, I, 467.

41. «И бысть то лето все тихо и мирно от татар» (ПСРЛ, X, 113; Татищев, 1996. С. 25).

42. ПСРЛ, II, 781—782.

43. ПСРЛ, II, 781—782. В квадратных скобках — дополнение из Воскресенской летописи (ПСРЛ, VII, 144). Немного измененный или сокращенный вариант сообщения см.: ПСРЛ, IV, 222; VI, 300; X, 114; XV, 373; СЛ, 92; Татищев, 1996. С. 25.

44. Наибольшего подъема и влияния Переяславское княжество достигло в конце XI — начале XII в., когда там правил Владимир Мономах, а церковным обустройством региона занимался митрополит Ефрем. Великолепный Михайловский собор, возведенный Ефремом в 1080-х гг., после этого не раз разрушался (1124, 1230 гг.), но окончательную точку в его истории поставили именно монголы (1239 г.). Теперь о красоте и величии храма Михаила Архангела можно судить по остаткам его фундамента, штукатурке и некоторым осколкам убранства. См. также: Хрусталев, 2002. С. 56—58.

45. См.: Коринный, 1992. С. 68.

46. ПСРЛ, XV, 374.

47. ПСРЛ, XVI, 51.

48. Пашуто, 1960. С. 136; Каргалов, 1967. С. 113; Dimnik, 1981. P. 166; Феннел, 1989. С. 141.

49. ПСРЛ, II, 782. В квадратных скобках — дополнение из Воскресенской летописи (ПСРЛ, VII, 144). Сокращенный вариант сообщения: ПСРЛ, IV, 222—223; VI, 300; X, 114; XV, 374; СЛ, 92; Татищев, 1996. С. 25.

50. ПСРЛ, IV, 223. См. также: ПСРЛ, IV, ч. 2. С. 214; VI, 300—301; XXVI, 76.

51. Имя известно по Лаврентьевской летописи: ПСРЛ, I, 469.

52. Судя по всему, он был внуком Святослава Всеволодовича и приходился двоюродным братом Михаилу Черниговскому, хотя точных сведений об этом нет (Рапов, 1977. С. 124—125).

53. См.: Рыбаков, 1948 (2). С. 52—53; Каргалов, 1967. С. 114.

54. ПСРЛ, XVI, 51. Ср.: ПЛ, I, 12. См. также: Пашуто, 1950. С. 220; Пашуто, 1968. С. 285; Каргалов, 1967. С. 113; Dimnik, 1981. P. 166; Феннел, 1989. С. 140.

55. ПСРЛ, I, 470. Так же: ПСРЛ, VII, 144; X, 115; XV, 374; Татищев, 1996. С. 27.

56. Ср.; Каргалов, 1967. С. 97.

57. Татищев, 1996. С. 27. Аналогично: ПСРЛ, X, 115.

58. Это были именно точечные операции. Раскопки в Черниговской земле со всей очевидностью об этом свидетельствуют. Монголы не двинулись далее Чернигова, который разорили и сожгли. В расположенном в 50 км от него Любече никаких следов присутствия захватчиков не обнаружено. Однако восточные области на подходах к Чернигову (по Десне и Сейму) опустошены полностью. Г.Ф. Корзухина прослеживает отступление монголов в направлении к верховьям Северного Донца по залеганию кладов того времени (Корзухина, 1954. С. 44). См. также: Каргалов, 1967. С. 114.

59. ПСРЛ, II, 782. Так же: ПСРЛ, VI, 301. Сокращенно: ПСРЛ, IV, 225—226. В квадратных скобках — дополнения по другим летописям (ПСРЛ, VII, 144; XV, 374). Ср.: Татищев, 1996. С. 27; ПСРЛ, X, 115.

60. См.: Рашид-ад-Дин, 1960. С. 39—40; Тизенгаузен, 1941. С. 37.

61. Совершенно оторваны от реальности рассуждения исследователей о том, что Менгу подошел к Киеву после занятия Переяславля (или Чернигова), но не решился штурмовать его и оттого завел переговоры с Михаилом. Гипотетически это возможно, если упоминаемый Рашид-ад-Дином Минкас [вар. М. к. с.; Манач (Маныч) или Орнач] отождествить с каким-то русским населенным пунктом (например, Муромом или Черниговом). Однако, по сообщению того же Рашид-ад-Дина, ханы воевали «там» вплоть до начала августа 1239 г. Во-первых, слишком неуверенным звучит «там», в то время как слово «Рус» был хорошо известно в Персии. А во-вторых, не подтверждают датировку пленения Чернигова, или Мурома, или Переяславля в середине лета, вплоть до начала августа. Вероятно, речь должна идти о некоем городе, расположенном на Северном Кавказе, а следовательно, Менгу никак не мог молниеносным маршем (менее двух месяцев: после 3 августа и до 18 октября) подвести свои тумены к Чернигову в середине октября 1239 г. Скорее всего, он посетил русские земли значительно позже, в начале 1240 г. Ср.: Каргалов, 1967. С. 113; Ивакин, 1982. С. 10—12.

62. ПСРЛ, IV, 222; VI, 300; XV, 373; НПЛ, 289.

63. Ср.: Горский, 1996 (1). С. 52—53; Богданов, Рукавишников, 2002. С. 29.

64. НПЛ, 45, 239, 52, 250, 57, 257, 61, 263, 64, 269, 68, 275, 73, 283.

65. НПЛ, 45, 246, 51, 249, 59, 261, 61, 264, 73, 283, 74, 285.

66. ПСРЛ, VII, 144. Также: ПСРЛ, I, 469. Такую трактовку событий см.: Голубовский, 1891. С. 302; Алексеев, 1980. С. 234. Вполне возможно, что утверждение в Смоленске литовцев было связано со смертью Владимира Рюриковича, киевского союзника Ярослава.

67. НПЛ, 289.

68. ПСРЛ, I, 469. Ср.: Татищев, 1996. С. 27.

69. Исследователи не раз отмечали, что в эти годы Даниил Галицкий находился в дружеских отношениях с литовским князем Миндовгом, который ходил по его просьбе на Польшу, а теперь вполне мог организовать провокацию против галичан. См.: Майоров, 2001. С. 575, 598—599.

70. ПСРЛ, II, 777. Летопись подчеркивает, что Ростислав покинул Галич со всеми (!) своими боярами и всадниками («снузниками»), то есть город оставили важнейшие, наиболее способные и обученные воинские подразделения, включая элитную кавалерию.

71. Предложенная нами реконструкция событий позволяет связать воедино разрозненные и трактуемые раздельно факты. Однако она может вызвать и ряд возражений. Попробуем их упредить. Во-первых, многих настораживают очевидные для нас союзнические отношения Ярослава и Даниила. См. гл. 1 § 2 (с. 48—54) этой книги. Но объяснить захват (именно захват, как это и подчеркнуто летописью) жены собственного якобы союзника (Михаила) в Каменце Ярославом пока никому не удавалось. Во-вторых, взятие Даниилом Галича часто относится исследователями к 1238 г. (Крип'якевич, 1984. С. 95; Майоров, 2001. С. 575—577; ГВЛ, 2005. С. 246 (Н.Ф. Котляр)). Летопись дает к этому основания тем, что фактически пропускает известия 1238 г., заменяя их общей сентенцией о том, что между Даниилом и Михаилом «бывшю» «овогда миру, овогда рати» (ПСРЛ, II, 777). С другой стороны, вызывает недоумение пассивность Михаила в период, когда его сына лишают княжения в Галиче, а тот бежит не к отцу в Киев, а в далекую Венгрию. Надо полагать, князь должен был быть изрядно занят или опасаться чего-то и потому не помог Ростиславу. Наиболее соответствующим для этого временем была осень 1239 г., когда монголы штурмовали Чернигов и угрожали Киеву. К 1239 г. относят захват Галича Даниилом и другие исследователи (см.: Горский, 1996 (1). С. 25). Именно в 1239 г. Даниил мог привлечь на свою сторону Ярослава, который после двух посевных сезонов, прошедших после Батыева погрома, чувствовал себя уже достаточно уверенно. Сам поход на Каменец, весьма отдаленный от Владимира регион, без поддержки в близлежащих землях напоминал бы самоубийственную авантюру. Проделать рейд как минимум в 500 км по чужим землям — неслыханная дерзость для любого князя. Наиболее удобным временем для этого предприятия было время после лета 1239 г., когда Ярослав завершил обустройство своих западных границ (Смоленск, претензии на Полоцк). Кроме того, 24 июля должны были освящать церковь в Кидекше в княжеской резиденции (что было отмечено летописью), а также состоялась свадьба Александра Невского. На этих мероприятиях должен был присутствовать Ярослав, освободившийся, таким образом, именно к осени 1239 г. (в поздних летописях сохранилась именно такая последовательность событий: Татищев, 1996. С. 25—27; ПСРЛ, X, 114—115). Причем венчание Алесендра Ярославича проходило в Торопце (НПЛ, 77, 289), откуда Ярославу до Каменца оставалось полпути. И в том же 1239 г. Ярослав водил полки под Смоленск — ещё ближе к Каменцу. Таким образом, именно в 1239 г. внимание Ярослава было сконцентрировано на событиях в том регионе. То есть для суздальцев наиболее удобным временем нападения на Каменец был 1239 г., скорее всего, середина октября — когда монголы штурмовали Чернигов (М. Димник считает, что это было чуть ранее: Dimnik, 1981. P. 83). На то, что Даниил находился в сговоре с Литвой, обращали внимание и прежде (см.: Майоров, 2001. С. 575—577). Сложно не увидеть в такой подборке событий: одновременные поход на Каменец Ярослава и захват Даниилом Галича — единого замысла и плана.

72. В летописи отмечено, что местный епископ Артемий и «дворский» Григорий пытались воспротивиться вступлению Даниила в город, но большинство простых галичан заставили их отступить и выйти к новому князю на поклон (ПСРЛ, II, 777). Это ещё раз подтверждает, что наиболее влиятельные сторонники черниговской династии находились в походе с Ростиславом. Удивительна в этом отношении позиция Церкви, ведь известно, что при Ростиславе в Галиче активно распространялось влияние католицизма. В 1238 г. в городе был основан доминиканский монастырь (Dlugosz, 1868. S. 244; Щавелева, 2004. С. 364, 452, прим. 369).

73. ПСРЛ, II, 778.

74. ПСРЛ, II, 778. В квадратных скобках — уточнения автора данной книги (Д.Х.).

75. ПСРЛ, XV, 374. Аналогично: ПСРЛ, I, 782; VII, 144; СЛ, 92. В квадратных скобках — дополнение по Суздальской летописи (ПСРЛ, I, 782). В поздних летописцах внимание на бегстве Михаила из Киева особенно заострено. Его пытались объяснить и трактовать. Слишком уж необычно выглядел летописный текст: убил монгольских послов и убежал в Венгрию, а город и страну оставил на растерзание «безбожным татарам». Так, Владимирский летописец даже пытался связать бегство Михаила с захватом Чернигова: «...взяша Черниговъ, а князи бежа въ Угры...» (ПСРЛ, XXX, 90).

76. ПСРЛ, II, 782.

77. ПСРЛ, II, 782. После этих слов в летописи наблюдается смысловая лакуна, утрата части последующей фразы, в которой говорится о захвате Ярославом жены Михаила в Каменце. При чтении летописца Даниила Галицкого создается впечатление, что княгиня была оставлена в Каменце в то время, когда Михаил отправился в Венгрию весной 1240 г. («это была погоня» Ярослава за Михаилом: Горский, 1996 (1). С. 92, 165). Однако суздальское летописание относит поход Ярослава на Каменец к 1239 г., до появления монголов на Клязьме и взятия ими Мурома. Полагаем, что если бы Ярослав ходил под Каменец после отъезда Михаила из Киева, то он оставил бы там своего ставленника, а этого не произошло. Если таковым (ставленником Ярослава) был Ростислав Мстиславич (так считает А.А. Горский: Горский, 1996 (1). С. 25), то его изгнание Даниилом должно восприниматься как крайне недружелюбный акт в отношении Ярослава. Даниил таким образом получал сразу двух врагов — Михаила и Ярослава, что никак не было ему на руку. Надо полагать, что летописец Даниила Галицкого просто немного сместил события осени 1239 г., когда были захвачены Каменец и Галич, и весны 1240 г., когда Михаил бежал в Венгрию. Другим вопросом является, для кого Даниил захватывал Киев: для себя или берег для Ярослава? Или хотел получить веский аргумент на переговорах с Михаилом?

78. ПСРЛ, I, 470. См. также: ПССРЛ, X, 115; XV, 374. В квадратных скобках — дополнение по Воскресенской летописи (ПСРЛ, VII, 144). У В.Н. Татищева более развернутая версия: «Того же лета пополох бысть зол по всей земли, и бысть страх и трепет на всей земли велий, и вси бежаша семо и овамо, и не сведяше никто же себе, камо бежаша» (Татищев, 1996. С. 27).

79. Бежавшие из русских земель люди доходили до Саксонии (MGH SS, t. XXVIII. S. 207).

80. В.Н. Татищев отмечает рождение Ярослава 8 февраля 1190 г. (Татищев, 1995 (2). С. 149).

81. Примечательно, что именно с лета 1240 г. начинается волна вторжений в новгородские земли из Прибалтики и Скандинавии. 15 июля 1240 г. Александр Ярославич разгромил шведский отряд на Неве в устье Ижоры, а в это время другие интервенты напали на Водскую землю и захватили Псков. Создается впечатление, что немцы (собирательный образ) специально поджидали ослабления русских земель в результате монгольского нашествия, прежде чем начать массовое вторжение. См. об этом: Шаскольский, 1978. С. 147—157; Феннел, 1989. С. 143; Хёш, 1995. С. 65—75; Кучкин, 1999. С. 135; Матузова, Назарова, 2002. С. 227. Как бы то ни было, вовсе не эти вторжения стали причиной того, что Ярослав отказался от проведения активной политики на юге Руси. К этому его побуждали совсем другие факторы, среди которых не последнюю роль играло то самое «общественное мнение», выразившееся в тотальном бегстве жителей Северо-Восточной Руси.

82. ПСРЛ, II, 783. Знаки препинания расставлены автором данной книги (Д.Х.). Этот удивительный текст требует некоторых комментариев. Первый же вопрос, который возникает при чтении, указывает на те непонятные обещания, которые Михаил давал Даниилу, но не выполнял. За предыдущие три года известна только одна договоренность между ними — мир и передача Даниилу Перемышля. Так как этот город вскоре после захвата Михаилом Киева был у Даниила отобран, можно считать, что речь идет о нем. Кроме того, в этом обращении Ольговича возникает неожиданный для летописца Даниила Романовича мотив нелюбви к нему галичан, которые просили Михаила не подписывать мира с волынянами. Если это не пафосная клевета, расположенная буквально на следующей странице после описания невыносимой любви жителей Галича к своему Даниилу, то мы внезапно становимся обладателями свидетельства сложных отношений наследника великого Романа Мстиславича и обитателей его столицы.

83. См. об этом: ПСРЛ, II, 783—784; Włodarski, 1936. S. 23; Пашуто, 1977. С. 212.

84. ПСРЛ, II, 785—786.

85. Когда в конце 1240 г. Батый подошел к Владимиру Волынскому, княжившего там Василька в городе не было, но в Венгрию, согласно летописи, направился только Даниил. Позднее именно в Польше Василька мы и обнаружим. Ничто не мешает предположить, что свою поездку туда он начал одновременно с Даниилом, отправившимся в Венгрию.

86. ПСРЛ, II, 787.

87. ПСРЛ, II, 787. О том, что в залог был оставлен именно Лев, становится ясно из позднейшего изложения. См.: ПСРЛ, II, 789.

88. Тизенгаузен, 1941. С. 23.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница