Глава VI. Города-государства средневековой Руси

Проблема эволюции основных институтов русской средневековой государственности и влияния ордынского фактора не раз обсуждались в исторической науке, что объясняется ее важностью для всей русской истории. Однако в контексте этой темы необходимо отметить следующие историографические обстоятельства. Во-первых, если в XIX и начале XX в. ею активно занимались отечественные историки,¹ то в последующие десятилетия XX в. центр тяжести ее изучения перемещается за границу: импульс вначале был дан трудами «евразийцев», а затем этими аспектами проблемы продолжали в основном заниматься их американские ученики и последователи.² Во-вторых, долгое время (это касается как отечественных историков, так и «евразийцев») обсуждение велось достаточно рамочно и только начиная с работ В.А. Рязановского (1930) и Г.В. Вернадского (1953), оно приобрело конкретное очертание.

Статья русского историка эмигранта В.А. Рязановского была написана как реакция на, как он обозначает, «так называемое евразийство», по его мнению, «придающее не только первостепенное, но исключительное значение для русского народа факту монголо-татарского нашествия и монголо-татарского влияния».³ После достаточно подробного (но, заметим, не исчерпывающего) рассмотрения возможного влияния монголо-татар на различные сферы культурной, социальной, правовой и государственной жизни Руси он приходит к следующему выводу: «Не следует ... слишком преувеличивать отрицательных последствий монголо-татарского нашествия... Орда утверждала великих князей, но не изменила существовавшего до нее порядка и не вмешивалась в управление; татарское иго было одним из косвенных факторов образования единодержавия на Руси, оказало некоторое преходящее влияние на налоговую систему княжеской Руси. Оценивая все это, мы должны признать, что влияние монголо-татар на русскую культуру и право носило несущественный, второстепенный характер».⁴

Эта и последующие работы В.А. Рязановского по обычному монгольскому праву в определенной степени способствовали тому, что «евразийцы», прежде всего в лице Г.В. Вернадского, предприняли попытку более детального рассмотрения взаимоотношений Руси и Орды.

Историки обычно обращают внимание на такой довольно-таки парадоксальный итоговый (а может быть, и изначально установленный) пассаж Г.В. Вернадского: «Влияние монгольской модели на Московию дало свой полный эффект только после освобождения последней от монголов. ...Более того, в некоторых отношениях прямое татарское влияние на русскую жизнь скорее возросло, чем уменьшилось, после освобождения Руси».⁵ Однако этот «эффект отложенного действия», как его сформулировал сам автор, не принес ожидаемого действенного эффекта в разрешении вопроса русско-ордынских отношений. Так, американский исследователь Д. Островски в статье 1990 г. не без сарказма спрашивает у последователя Г.В. Вернадского Ч. Гальперина: как же так случилось, что «московские правители могли заимствовать институты, которых более не существовало?»⁶

Однако, если отвлечься от этой почти что историографо-публицистической перестрелки, то основная мысль Г.В. Вернадского звучит следующим образом: «Фактически ... как видно из истории русско-монгольских отношений ... внутренняя политическая жизнь Руси никогда не прекращалась, а только была ограничена и деформирована монгольским правлением. С распадом Монгольской империи и ослаблением Золотой Орды собственные политические силы Руси вышли из-под монгольской надстройки и начали набирать все больше и больше силы. Традиционные взаимоотношения этих сил, однако, были совершенно разрушены монгольским нашествием, а относительное значение и сама природа каждого из трех элементов власти (вечевой, княжеской, боярской. — Ю.К.) претерпели коренные изменения».⁷

Еще более остро и резко ставит проблему уже упомянутый Д. Островски. «Источники первой половины XIV в. свидетельствуют о том, что в Московском государстве произошел глубокий разрыв в преемственности институтов... Структура государственных учреждений, унаследованная от Владимиро-Суздальского компонента Киевской Руси, внезапно прекратила существование, и попутно была основана новая политическая структура, близкая к структуре Кипчакского ханства», — вот так начинает он свою статью.⁸ С неменьшим ученым задором написано и все последующее.

В работах Г.В. Вернадского и Д. Островски есть с чем соглашаться или не соглашаться, прецедент для научной полемики существует. Тем более, что Д. Островски явно стимулирует создание противовеса своим заявлением. «Если мы принимаем эту точку зрения, то, как мне представляется, — пишет он, — бремя поиска доказательств ложится на тех, кто станет утверждать, что Московское княжество создало свои собственные местные учреждения, независимые от монгольского влияния».⁹

Отталкиваясь от этого «вызова», перейдем к рассмотрению влияния монголо-татарского фактора на основные социальные и государственные институты средневековой Руси.

1

Город в большей мере, нежели какой-либо другой феномен эпохи русского средневековья, принято рассматривать в западноевропейском контексте. Анализируя экономические, социальные, политические аспекты его развития, иногда приходят к выводу об его незначительной (по сравнению с городами Западной Европы) роли в общественной жизни. Причинами здесь называются и монголо-татарское иго, и его феодализация с «аграризацией».¹⁰ Такое противопоставление характерно не только для отечественных исследователей последних десятилетий, но и для историков XIX в.¹¹

Исторической наукой XIX в. средневековый русский город рассматривался преимущественно как политическая система.¹² Определяющей линией его развития выступало древнерусское вечевое начало. Это признавалось большинством историков. Но затем взгляды на его дальнейшую эволюцию диаметрально расходились.

С.М. Соловьев уже с конца XII в. отдавал приоритет «новым» городам с сильной княжеской властью. Города «старые» — с вечевым управлением постепенно уходили с исторической арены, причем это было характерно уже для XIV в.¹³

Другое понимание предлагалось И.Д. Беляевым, сформировавшим концепцию общинного устройства русских городов IX—XV вв. Д.А. Ширина, обобщая его взгляды, пишет, что, по его мнению, «их общинная организация обеспечивала ... максимально благоприятные условия для самоуправления и социального равновесия».¹⁴

В большинстве работ о русском средневековом городе была принята версия С.М. Соловьева.¹⁵ «Ход» получил и другой его тезис — об экономическом развитии городов, связанном с занятиями населения торговлей и ремеслом. Ряд авторов второй половины XIX — начала XX вв. подходит к изучению городов как «преимущественно экономических центров».¹⁶

Такая тенденция стала присущей и для советской историографии¹⁷ с той лишь разницей, что практически вся история средневекового русского города была сведена к социально-экономическим факторам и сопровождавшей их классовой борьбе (чем было подменено социально-политическое развитие города). Другими словами, «принципиальная» новизна заключалась в рассмотрении города в системе феодальных отношений, т. е. в марксистской научной идеологической схеме.

В 30-е годы появляется концепция «вотчинных» городов. Ее основателем считается С.В. Бахрушин¹⁸ (от предложенного он не отказывался и впоследствии). «Город XIII—XV вв., — считал он, — в первую очередь центр вотчинного хозяйства и опорный пункт феодального господства над окрестным крестьянским населением, то, чем в частной вотчине был двор вотчинника».¹⁹

Близок был к пониманию социальной природы средневекового русского города С.В. Бахрушиным П.П. Смирнов. Города, по его классификации, подразделялись на «раннефеодальные» и «среднефеодальные». К первым относились городские образования XIV—XV вв. Для них характерным являлось преобладание «крупного феодального землевладения — княжеского, боярского и церковного, представленного городскими вотчинными дворами и слободами феодалов-землевладельцев».²⁰

Таким образом, для П.П. Смирнова «раннефеодальный» город — это тоже «вотчинный» город, представлявшийся им как «укрепленный поселок землевладельцев-феодалов — князей, бояр, монастырей и т. п., которые составляли в нем основной городообразующий элемент населения».²¹ От собственно «города» П.П. Смирнов отличает «слободки», где сосредоточены ремесло и торговля. Тем самым слободы, а также и посады были исключены из понятия «город». Лишь в XVI—XVII вв. на основе этих же слободок и посадов возникает «настоящий» город. В XIV—XV вв. существовало и особое «слободское право», распространенное в XIV—XV вв. государственной властью на посады («посадское строение»). Слободки с XVI в. «преобразовали по своему подобию раннефеодальные города XIV—XV вв.».²²

В представлении П.П. Смирнова, следовательно, имело место своеобразное раздвоение «личности» города: деление на город-вотчину (собственно город) и слободы-посады, находившиеся территориально и социально вне городского объема. Можно сказать, таким образом, что С.В. Бахрушин и П.П. Смирнов рассматривали город XIV—XV вв. в «узком» значении этого понятия.

Концепция С.В. Бахрушина — П.П. Смирнова встретила резкое несогласие в советской историографии. «Основной недостаток построений П.П. Смирнова, — писал М.Н. Тихомиров, — заключается в его взгляде на русский город XIV—XV вв. как на укрепленный поселок землевладельцев-феодалов — князей, бояр, монастырей и т. п., которые составляли в нем "основной городообразующий элемент населения". Но какая же тогда разница между городом и селом, если в них одинаково "образующим" элементом являются феодалы? Проблема города в средние века при такой постановке вопроса в сущности исключается из истории, и всеобъемлющий "феодал" становится центральной фигурой, оттесняющей на второй план горожан и крестьян, а ведь горожане и крестьяне и были главными "образующими" элементами человеческого прогресса».²³

Сам М.Н. Тихомиров считает, что «история русских городов теснейшим образом связана с черными людьми». Но, «к сожалению, экономическое и общественное» положение их «освещено в нашей литературе крайне слабо».²⁴ М.Н. Тихомиров посвящает свою книгу истории средневековой Москвы, но неоднократно подчеркивает, что такое же положение имело место и в других городах. Что же касается Москвы, то для него нет сомнений в том, что здесь «черные люди» должны были составлять преобладающую часть городского населения. Важна и констатация исследователем того факта, что «"черными людьми" в русских городах XIV—XV вв. называлось свободное, но податное население, в отличие от бояр, боярских слуг, "гостей" и духовенства».²⁵ Более того, «"городской воздух" в Москве, как, вероятно, и в других больших русских городах, фактически делал человека свободным, по крайней мере в эпоху феодальной раздробленности XIV—XV вв.»,²⁶ следовательно, владельческие холопы и селяне, бежавшие из вотчин, в городе становились свободными людьми.

В целях выработки новой, отличающейся от «вотчинной», «городовой» концепции создается работа А.М. Сахарова. В ней он, в частности, пишет следующее. «Схема» П.П. Смирнова «вызывает самые серьезные возражения. Посады и подгородные слободы были необходимыми составляющими частями феодальных городов. Без посада не было и города в социально-экономическом понимании этого термина. Выделение посадов и слобод в особую категорию, якобы противостоящую феодальному строю, лишено основания. По П.П. Смирнову, получалось, что основание слобод было освобождением массы населения от крепостной зависимости, создавалась "слободская воля", новое юридическое положение населения, которое и стало основой для создания такого же правового строя в городах».²⁷

Конечно, П.П. Смирнов совершал ошибку, разделяя единое социальное тело города. Поэтому А.М. Сахаров совершенно прав, подходя к понятию города в «широком» значении этого слова. Безусловно, город — цельный социальный организм, и «делить» его можно лишь условно и схематично. И это прежде всего видно из его социально-политических функций, что превосходно показано в монографии А.М. Сахарова.

Впрочем, сам А.М. Сахаров отнюдь не отрицал «вотчинного» значения русского города,²⁸ но полагал, что не эти черты были «главными и определяющими в характеристике городов времени феодальной раздробленности».²⁹ Отдавая приоритет исследованию «их социально-экономического развития, их места и значения в процессе объединения русских земель»,³⁰ ученый представляет города полифункциональными феодальными центрами-социумами. «Феодальный город являлся не только средоточием ремесла и торговли. В системе общественных отношений феодализма он выполнял также важную функцию административно-политического центра, являясь опорой феодального властвования», — писал он.³¹ «Феодалы не могли обойтись без городов не только как укрепленных пунктов, но и как мест сбыта и приобретения продуктов промыслового и земледельческого хозяйства, предметов вооружения и роскоши. Средневековые города по своему происхождению неразрывно, органически были связаны с феодальным строем социально-экономических отношений и являлись необходимым и неизбежным их порождением».³²

То же имело место и в сфере социально-политических отношений. А.М. Сахаров приводит множество примеров вечевого устройства северо-восточных городов, но их развитие, по его мнению, подчинено другому основному процессу — росту феодальной княжеской власти. Отсюда вывод: «прогрессировавшее усиление великокняжеской власти привело к полному подчинению ей городов и к ликвидации элементов городского самоуправления, что происходило прежде всего в самом сильном Московском княжестве. Города XIV—XV вв. в Северо-Восточной Руси полностью сохраняли свой феодальный характер».³³

Итак, не приняв тезис «вотчинности» городов, А.М. Сахаров утвердил в историографии тезис о безусловном феодальном характере русского средневекового города.³⁴ Это было поддержано Л.В. Черепниным, В.В. Карловым, Ю.А. Кизиловым, Н.Е. Носовым и В.А. Кучкиным.³⁵

Л.В. Черепнин отметил, что работа А.М. Сахарова является «наиболее крупной монографией, посвященной социально-экономическому и политическому развитию городов Северо-Восточной Руси в XIV—XV вв.», и подтвердил ее основные выводы³⁶ (А.М. Сахаров, подчеркивал Л.В. Черепнин, исходит из правильных предпосылок о феодальном характере городов). Сам Л.В. Черепнин исчерпывающе и всесторонне осветил историю города XIV—XV вв. в соответствующих главах своей фундаментальной монографии об образовании Русского централизованного государства. Основа его «городской концепции», как и всего подхода к общественным явлениям того времени, — признание неуклонного роста на Руси крепостничества. Отсюда несогласие с мнением об «однородности» городов Руси и Западной Европы, отсюда противопоставление «крепостнической» деревни и социально отличающегося от нее города. В целом его взгляд на русский средневековый город выглядит следующим образом.

«Нельзя механически, — писал Л.В. Черепнин, — переносить на средневековую Русь те выводы, к которым пришли исследователи при изучении средневековых городов ряда стран Западной Европы. В громадной аграрной стране, где происходил дальнейший рост крепостничества, где города еще не стали очагом буржуазного развития, их роль в экономической и социальной истории была не такова, как в Западной Европе. И тем не менее и русские города являлись носителями таких социальных отношений, которые сильно отличались от крепостнических порядков, складывавшихся в деревне. История русского средневекового города XIV—XV вв. (как можно убедиться, изучая различные ее стороны) была противоречивой. Это был город феодальный и общая тенденция развития страны в направлении к созданию централизованного крепостнического государства не могла не наложить на него значительного отпечатка. Но в городе складывались и порядки, не укладывавшиеся в рамки крепостнической системы. Здесь создавались элементы того нового, что при данном уровне производительных сил не могло еще привести к зарождению капиталистических отношений, но что выделяло горожан из общей массы лично несвободного, феодальнозависимого населения. Отсюда — приток крестьян и холопов в города, определивший их быстрый сравнительно рост. С развитием городов-посадов горожане — посадские люди становились активной силой социально-экономического и политического процесса, сыгравшей значительную роль в деле создания Русского централизованного государства». Об этой активности, проявлявшейся прежде всего, по мнению Л.В. Черепнина, в классовой антифеодальной борьбе, много говорится в главах, посвященных политической истории³⁷ (ряда рассмотренных сюжетов мы будем касаться ниже).

Л.В. Черепнин, представляется, довольно взвешенно подошел к одной из важнейших проблем средневековой русской истории. В то же время В.В. Карлов сделал попытку вновь перенести центр тяжести городского социума на его вотчинный характер. В своей концептуальной статье он писал, что в русских средневековых городах «преобладали дворы феодалов и разного рода зависимых от них людей»,³⁸ поэтому «возрождавшееся ремесло было уже не свободным (преимущественно) городским ремеслом, как прежде, а развивалось как зависимое ремесло при дворах князей, феодалов и монастырей».³⁹ «Более значительной, чем в домонгольский период, была роль крупных феодалов и во внутренней торговле».⁴⁰ Изменяется, по мнению В.В. Карлова, и политический статус русских городов. Как и изменения социально-экономического и социального порядка, это тоже явилось следствием ордынского ига. Исследователь пишет: «Деятельность русских князей как проводников фискальной политики Орды, когда с конца XIII — начала XIV вв. им стали поручать сбор дани с городов и волостей своего княжества, в значительной мере способствовала укреплению политической и административной власти князя над этими городами. Если раньше властвование князя над городом и подчиненными землями основывалось на определенном компромиссе между ними, местными феодальными силами (боярством) и разными городскими слоями (относительно свободными), то после монгольского нашествия этот "триумвират" прекратил существование. Властвование над городами и "тянувшими" к ним землями стало предметом борьбы между разными представителями княжеских династий и местным боярством».⁴¹ В этой же связи В.В. Карлов противопоставляет древнерусский город и город XIV—XV вв., с одной стороны, и противопоставляет последний западноевропейскому — с другой. «Рассматривая развитие русского города как экономического и политического организма в системе феодального государства, можно видеть, что до монгольского нашествия оно проходило в направлении, типичном для раннефеодальных государств Европы, завершившемся на Западе складыванием особого городского строя; данное направление способствует формированию раннекапиталистических отношений. На Руси этот нормальный путь развития в XIII веке прервало монголо-татарское иго, нарушив стабилизирующееся соотношение между экономическими и политическими факторами городообразования, в одинаковой мере присущими феодализму. С этого времени города Руси исторически формировались под знаком преимущественного развития политических факторов — от городов княжеско-вотчинных к городам государевым — административным центрам единого Российского государства».⁴²

Несмотря на свою цельность, выводы В.В. Карлова во многом представляются умозрительными и не подкрепленными фактами. Особенно это относится к его выкладкам количественного характера. Так, он пишет, что перемены второй половины XIII—XIV вв. «выразились в большом сокращении прослойки свободного ремесленно-торгового населения. В городе увеличились и превратились в его неотъемлемую часть феодальные владения — обельные дворы и целые обельные слободы, населенные зависимым ремесленным и торговым людом. Таким образом, увеличилась как доля частного вотчинного землевладения, так и феодальнозависимого населения».⁴³ Все эти предположения имеют не более чем гипотетический характер (никто никогда не считал и не посчитает эти сокращения или увеличения),⁴⁴ но для его концепции носят основополагающий характер. Однако известные сведения даже политической жизни городов XIV—XV вв. никак не укладываются в эти «феодальные тиски».

Изучение русского средневекового города было продолжено в статье Ю.А. Кизилова. «Ритуально» отметив хозяйственный (экономический) подъем русского города с XIV в., он в основном сосредоточивается на социальном и социально-политическом факторах существования города в XIV—XV вв. Вот его основные тезисы: 1)»в хозяйственной и политической жизни ... городов немалую роль играли феодальные элементы, имелась и прослойка зависимых ремесленников»; 2) «городское сословие в средние века не было единым и разделялось имущественными и социальными перегородками»; 3) «борьба горожан за привилегии и вольности, сопровождавшаяся княжескими усобицами и классовой борьбой в деревне, проходит через все русское средневековье как существенная черта политической жизни России XIII—XV веков».⁴⁵

Ю.А. Кизилов продолжает и сравнение развития западноевропейского и русского города эпохи средневековья. Сопоставив явления различных сфер жизнедеятельности городских сообществ, историк выявил «больше сходства, чем это ... отмечается в литературе». При этом «источники не дают оснований проводить слишком резкое различие между политическим строем Руси домонгольского времени и первых десятилетий после нашествия». Вместе с тем в деятельности политических институтов (где преобладали феодальные структуры) «постепенно происходили изменения».⁴⁶ Их эволюция растянулась на века, и лишь «с усилением крепостнических тенденций в России наметившееся к XVI в. расхождение пути развития институтов русского городского строя с общеевропейским становится более заметным. Но и тогда это своеобразие не выходило за пределы того, что можно было бы назвать межрегиональной неравномерностью развития».⁴⁷

Мрачной рисовалась картина эволюции русского средневекового города Н.Е. Носову. «Судьба русского города, как и судьба Русского государства, сложилась в известной мере катастрофично. Монгольское завоевание середины XIII века и последующее утверждение на Руси "татарского ига" нарушили нормальный поступательный ход развития русского народа и русской государственности. Вторая половина XIII—XIV вв. — период глубокого экономического упадка Великороссии, своеобразной аграризации большинства русских городов, резкого падения числа городских жителей, наступление деревни на город. Судя по летописям и археологическим данным, число русских городов в этот период уменьшается более чем в два раза. Кроме таких крупных центров, как Москва, Новгород, Псков, Тверь, Нижний Новгород, преобладающим типом городских поселений становятся княжеские вотчинные города — "стольные княжеские города" великих и удельных княжеств, имеющие сравнительно небольшие посады, а также боярские замки и пограничные города-крепости, в которых почти не было торгового и промышленного населения».⁴⁸ Исследователь указывает (в сравнение опять-таки с Западом) на «недостаточное развитие городов как торгово-ремесленных центров в период средневековья, политическое бесправие большинства посадских городских общин (кроме Новгорода и Пскова), их задавленность феодализмом и неспособность противостоять складывающемуся в России XIV в. самодержавно-крепостническому строю».⁴⁹ Слишком «затянут» у Н.Е. Носова и период, предшествующий возрождению русского города, который «начинается по существу только с конца XIV в.» и связывается им «с освобождением от зависимости от Золотой Орды и объединением русских земель вокруг Москвы, в рамках великого московского княжения».⁵⁰

Н.Е. Носов, полагаем, совершенно неоправданно пренебрегает политическими традициями, сложившимися в городах еще в древнерусский период и, безусловно, оказывавшими большое влияние на социальные и социально-экономические процессы городского развития. Не подтверждается и ряд других его выводов, что, в частности, показывает исследование В.А. Кучкина по истории городов Северо-Восточной Руси XIII—XV вв.⁵¹ В двух очерках В.А. Кучкин на основе всей имеющейся источниковой базы (впрочем, «база эта весьма скромна», замечает он) пытается вновь осмыслить эту проблему, остающуюся «еще недостаточно исследованной».⁵² Надо сказать, что в ряде случаев он приходит к выводам, которые несколько отличаются от принятых в отечественной историографии, более того, они позволяют иногда по-иному, нежели прежде, взглянуть на конкретный исторический процесс периода русского средневековья. Рассмотрим некоторые из них, так как они немаловажны для нашего понимания места русского города в общественном развитии этого периода.

Традиционно отмечая урон, нанесенный городам во время монгольского нашествия, В.А. Кучкин в то же время констатирует, что уже «в конце XIII — начале XIV вв. число городов в Северо-Восточной Руси несколько увеличивается», «со второй половины XIV в. рост числа городов в княжествах Северо-Восточной Руси идет гораздо интенсивнее», и к концу XIV в. там «было не менее 50 городов», т. е. «в два с лишним раза больше, чем в канун монголо-татарского завоевания».⁵³

Этот вывод идет вразрез с представлениями, распространенными в отечественной исторической науке. (Мы видели, что Н.Е. Носов отмечал, что в XIII—XIV вв., «судя по летописям и археологическим данным, число русских городов ... уменьшается более чем в 2 раза».)⁵⁴ Ценность заключений В.А. Кучкина видится, во-первых, в том, что он приходит к такому выводу исходя не из общих соображений, а из конкретного собранного и проверенного им материала. Во-вторых, из его наблюдений следует, что вопреки даннической ордынской зависимости градообразовательная деятельность (требующая немалых материальных затрат) на Руси продолжалась, следовательно, о каком-либо долгосрочном негативном воздействии ига на общественную жизнь (в данном случае городскую) говорить не приходится. Показательно и то, что новые города возникали практически повсеместно: в Тверской земле (неоднократно страдавшей от татарского и московского воинства) их появилось 8, в Московской — 12 (а всего 45), даже в пограничной Нижегородской во второй половине XIV в. было заложено 4 города.⁵⁵ В то же время в северных землях, менее всего доступных для монголов, города практически не возникают.

Далее, отдавая должное феодальному (по принятой терминологии) заселению и населению русских городов, В.А. Кучкин не сомневается в наличии в них и свободного ремесленного и торгового люда.⁵⁶ По его мнению, можно говорить и «об определенном сословном единстве средневековых горожан»⁵⁷ — это «главным образом» купцы и свободные ремесленники как крупных, так и небольших городов Северо-Восточной Руси.⁵⁸

Вместе с тем обычное обозначение городского населения в летописях — бояре, слуги и люди. На этом основании В.А. Кучкин делает вывод, что, «с точки зрения княжеского или церковного летописца, за вычетом бояр и слуг вся остальная масса городского населения была нераздельной, сословно однородной».⁵⁹ Но есть ли необходимость подчеркивать этот «вычет», разумея, конечно, не столько «слуг», сколько бояр, т. е. противопоставлять их городской общине.

В этой связи чрезвычайно примечательным является приведенное исследователем летописное известие об обновлении в 1351 г. Мурома: «Князь Муромьскыи Юрьи Ярославич[ь] обнови градъ свою отчину Муромъ, запустевши издавна отъ пръвыхъ князеи, и постави дворъ свои въ городе, тако же и бояре его и велможи и купци и чръные люди. И съставиша дворы своя и церкви Святыя обновиша и оукрасиша иконами и книгами».⁶⁰ Значение этой информации, по нашему мнению, выходит за рамки перечисления и расшифровки социального состава населения одного из русских городов XIV в. Здесь в «деле» показана городская община, ее единство и цельность. Социально-городское единение подкрепляется еще и территориальным: оказывается в собственно городе (т. е. за укреплениями) вполне уживались и бояре и «черные люди», ставившие рядом «дворы своя».⁶¹

Статьи В.А. Кучкина во многом переосмысливает ряд устоявшихся в историографии положений, исследователь приходит и к отличающимся определенной новизной выводам. Но основной вывод тем не менее остается прежним. «Если говорить в целом, — подытоживает он, — северо-восточные русские города в XIII—XIV вв. оставались феодальными. Главную роль в них играли представители феодального класса...».⁶²

Заканчивая этот историографический обзор, позволим высказать некоторые собственные соображения.

В XIV в. на Руси происходил активный процесс урбанизации: рост прежде «средних» городов, превращение их из пригородов в стольные города. Наиболее преуспели в этом Тверь, Москва, Нижний Новгород. Именно они привлекали по разным причинам население, становясь демографическими «гигантами». В то же время увеличивается количество и собственно новых городов.

Феодализация русского средневекового города, полагаем, носила весьма относительный характер. Представления ученых о «чисто владельческом характере средневековых городов России и их экономики, сохранявшей черты разросшейся владельческой усадьбы» (В.В. Карлов), вряд ли отражают исторические реалии.

Княжеское «владение» городом, например, Москвой, являло собой даже не управление, но раздел судебных и других доходов, шедших в пользу князей, т. е. приобретало достаточно архаическую форму отношений князей с населением.⁶³

Вряд ли доминировали в городе и «феодальные» усадьбы с «феодальными» элементами — «дворы феодалов и разного рода зависимых от них людей».⁶⁴ Рост крупного землевладения, как известно, происходил медленно, вотчина с трудом пробивала себе дорогу в Северо-Восточной Руси.⁶⁵ На селе преобладало свободное общинное хозяйство черносошных крестьян.⁶⁶ Городской строй в определенной степени отражал положение дел в сельской местности. «Посадские люди составляли большинство жителей городов; наряду с основными своими занятиями они не утрачивали связь с сельским хозяйством, имели сады и огороды, разводили крупный и мелкий скот».⁶⁷ По замечанию Л.В. Даниловой, в XIV—XVI вв. существовало и «большое сходство в социальном статусе крестьян черных волостей и горожан...».⁶⁸

Что касается вопроса «аграризации» русского средневекового города, то город в средневековье являлся продолжением сельской местности — это одна из его характерных черт. Более того, это говорит о тесной связи города с округой, волостью, что являлось, кстати, существеннейшей чертой системы города-государства в древнерусский период. В целом проблема «город-деревня» русского средневековья «еще не нашла полного отражения в советских исследованиях».⁶⁹

Конечно, среди посажан существовало имущественное расслоение на «лучших», «середних», «молодших» и на мелких и крупных торговцев, но все они входили в состав свободного населения. Известно также, что в городах существовали частновладельческие («белые») слободы (с внеобщинными внетягловыми элементами посада). Эти слободы были наделены определенными податными льготами. Горожане вели с ними борьбу, которую поддержал уже Иван III.

Не будет слишком большим преувеличением утверждать, что в городской экономике превалировала не «феодальная» составляющая, а общинная. Ремесленное производство «черных людей»-горожан и купеческий оборот были основой экономической жизни города русского средневековья.

В XIV—XV вв. происходило отнюдь не возрождение «свободного городского населения», а продолжение его свободного — в рамках общины — развития. Ниже мы попытаемся показать, что в социально-политической сфере русский средневековый город представлял собой достаточно динамичный социум, не уступавший по политической активности своему предшественнику — древнерусскому городу. Факты общественно-политической жизни второй половины XIII—XIV вв. дают основание говорить о своеобразном в этом отношении континуитете. Этому не помешала и монголо-татарская зависимость. Но социально-политические коллизии XIII—XIV вв. отнюдь не являли собой борьбу за коммунальные свободы, как это принято считать.

2

В отличие от проблемы вечевой деятельности древнерусского периода аналогичный вопрос для следующего периода — московского — не вызывал в отечественной историографии острых дискуссий. Тем не менее почти за два столетия сложились весьма противоположные мнения о функционировании вечевых собраний в XIII—XV вв.: от отмирания их «при Моголах легко и тихо» (Н.М. Карамзин) и «созыва ... в некоторых исключительных случаях» (С.В. Юшков) до признания их активно действующим политическим институтом (И.Д. Беляев).

В современной отечественной историографии деятельность средневекового веча подробно рассмотрена в работах А.М. Сахарова,⁷⁰ и Ю.А. Кизилова.⁷¹ В вечевых коллизиях второй половины XIII—XV вв. они видели борьбу горожан против феодального господства, борьбу за городские привилегии и вольности, как это имело место в средневековых западноевропейских городах.

Считается также, что с наступлением монголо-татарского ига деятельность веча смещается в сторону борьбы за независимость.⁷² Действительно, вечевые выступления второй половины XIII — начала XIV в. в той или иной степени были связаны, как правило, с бесчинствами монголо-татарских чиновников. Однако, как представляется, ничего принципиально нового в этой стороне вечевых функций нет. Ведь и ранее вече собиралось, когда надвигалась или существовала внешняя опасность, будь то набеги половцев, поход на Русь западных соседей или усобица между городами-государствами. Установившиеся между Русью и Ордой даннические отношения сути здесь не меняли. Вместе с тем вече второй половины XIII в. (как и в предыдущее и в последующее время) активно занимается княжескими «разборками».⁷³ Словом, вече продолжало работать, так сказать, в заданном прежде и присущем ему режиме.

Во второй половине XIII в. вечевые выступления горожан, по мнению ряда ученых, проходили в Ростове и городах, тесно с ним связанных. Ростов, без боя сдавшийся татарам в январе 1238 г., сумел сохранить силы и вновь стать одним из наиболее значительных политических центров Северо-Восточной Руси.⁷⁴ Это можно утверждать опираясь на известия о «большой политической активности ростовских горожан и их вечевых собраниях в эти десятилетия, о многолюдных церемониях освящения церквей, переноса мощей, княжеских погребений и венчаний, приездах князей, в том числе и Александра Невского».⁷⁵ В 1262 г. вспыхнули восстания в Ростове, Владимире, Ярославле, Суздале, Устюге, Угличе. Видимо, они не были внезапными и стихийными, а являлись подготовленными и организованными.⁷⁶ Вечевые выступления в Ростове продолжились и в 80-х годах. В 1281 г. «город весь замяте», когда началась междоусобица Борисовичей — Дмитрия и Константина.⁷⁷ В 1289 г., когда «умножи же ся ... Татаръ въ Ростове», вновь «гражане створше вече и изгнаша ихъ, а имение ихъ разграбиша».⁷⁸ Близко к этому времени звучал вечевой колокол и в Ярославле. Вспомнив прежние традиции, ярославцы не пожелали принять в город князя Федора Ростиславича — ставленника хана, а также ордынского посла. Только «сила великая», приведенная из Орды, заставила горожан подчиниться.⁷⁹

В 1293 г. во время Дюденевой рати угроза татарского разорения подняла Тверь. На вече «Тферичи целоваша крестъ, бояре къ чернымъ людемъ, такоже и черныя люди къ бояромъ, что стати съ единаго, битися съ Татары». Тем временем подоспел и бывший в Орде князь Михаил, присоединившийся к тверичам. Татары тогда «не поидоша ратью къ Тфери».⁸⁰ Таким образом, мы видим, как и в прежнее время, единую городскую общину, сплоченную клятвенным обещанием, грозную для врагов, посягавших на их независимость.⁸¹

События конца XIII в., имевшие место в Переяславле, обобщил И.Д. Беляев. Он писал: «Земцы по приговору своего веча даже еще продолжали по-прежнему участвовать в междукняжеских отношениях: так, в 1296 г. на княжеском съезде во Владимире участвовали и выборные от Переяславской земщины и держали сторону одних князей против других перед ханским послом Алексою Неврюем. Выборные от Переяславской земщины на этом съезде присутствовали вместо своего князя, в то время ездившего в Орду».⁸² Переяславцы «с одинаго» поддержали московского князя Даниила Александровича и тверского князя Михаила Ярославича в их борьбе с великим князем Дмитрием Александровичем. Собирается вече в Переяславле и в начале XIV в. В 1302 г. после смерти бездетного переяславского князя город, по его завещанию, отошел к князьям московского дома: «седе в Переяславле» Юрий Данилович. В 1303 г. после смерти отца — Даниила Александровича — он должен был перейти в Москву. Но «Переславци яшася за... Юрья, и не пустиша его погребение о[т]че».⁸³ «Яшася» они, видимо, на вече. Вечевое единство (вместе с московским войском) они проявили и в 1304 г. — во время угрозы со стороны Твери.⁸⁴ Таким образом, порядки переяславцев по сути не претерпели серьезных изменений за столетие: и в начале XIII в. они также выступали единым вечевым «фронтом» за того или иного князя в условиях княжеских междоусобиц и межгородских конфликтов.⁸⁵ Вместе с тем переяславские события рубежа XIII—XIV вв. показательны и в отношении вечевых функций, отнюдь не сводившихся только к борьбе с татарами.

Отношения веча и князей, а также бояр иной раз приобретали социальную остроту, что, впрочем, тоже было обычным делом. Одна из вспышек была связана с претензиями тверского княжья. В 1305 г. «бысть вечье на Костроме на бояръ», поддерживавших тверского князя, требовавшего перехода города от московского князя к нему.⁸⁶ Похожими представляются и волнения в Нижнем Новгороде. Здесь горожане выступили против бояр, оставшихся в городе после смерти князя Андрея Александровича. Нижегородский летописец сообщает, что собралось вече, постановившее избить этих бояр. Однако в дело вмешался тверской князь Михаил Ярославич, бывший двоюродным братом Андрея. Михаил, возвратясь из Орды, где он получил право на правление в Суздальско-Нижегородских землях, «изби вечниковъ». Вместе с тем, отмечается, что «бысть замятна въ Суздальстей земле во всехъ градехъ».⁸⁷

20-е годы XIV в. не внесли заметных изменений в общественно-политическую ситуацию в Северо-Восточной Руси. Сложившийся в XIII в. «треугольник сил» — вече — князья — татары — во многом продолжал определять происходящие события. В 1320 г. «быша в Ростове злии Татарове, люди же Ростовьскыя, събравшеся изгониша ихъ».⁸⁸ Но особо примечательно тверское восстание 1327 г. — прежде всего тем, что показывает многие стороны повседневной жизни северо-восточного русского города-государства, его вечевую стихию.

Тверское вечевое выступление 1327 г. достаточно хорошо изучено в историографии. Оценки общего характера и немало любопытных наблюдений частного свойства содержатся в работах В.С. Борзаковского, А.Е. Преснякова, А.Н. Насонова, Я.С. Лурье, Н.Н. Воронина, М.А. Ильина, И.У. Будовница, А.М. Сахарова, Э. Клюга, Н.С. Борисова и других.⁸⁹ Но наиболее всесторонне и глубоко на основе практически всех известных летописных и нелетописных сообщений это событие было проанализировано Л.В. Черепниным.⁹⁰ Однако, несмотря на такое повышенное внимание к тверскому восстанию, многие вопросы остаются нерешенными и вызывают споры.

В целом ход тверского «мятежа» хорошо известен.⁹¹ Но вместе с тем замечено, что летописи дают различные, порой противоречащие друг другу версии как причинной, так и событийной сторон выступления. Эти версии исчерпывающим образом были исследованы Л.В. Черепниным. Судя по его выводам, их возможно представить в двух вариантах: в одних летописях представлена «народная» концепция восстания, в других — «княжеская». Ученый отдает предпочтение первой, изложенной в Рогожском летописце и Тверском сборнике (а также в фольклорном источнике — песне о Щелкане Дюдентевиче), поскольку, по его мнению, «при всей их тенденциозности они воспроизводят наиболее близкую к реальной действительности версию о тверском восстании 1327 г. как чисто народном движении. Указанные летописные памятники довели до нас живой и яркий рассказ современника, полный интересных деталей, позволяющих воссоздать конкретную, социально и политически насыщенную картину антитатарского выступления тверских горожан».⁹²

«Княжеская» же концепция, по словам Л.В. Черепнина, «искусственна и выдает свое литературное происхождение».⁹³ Более того, в ней «налицо политическая тенденция (извращающая историческую действительность) представить тверское антитатарское восстание 1327 г. как дело рук тверской великокняжеской власти».⁹⁴

Эти же мотивы звучат и в итоговом выводе исследователя. Л.В. Черепнин признает, что «далеко не все детали нарисованной ... картины ... безусловно достоверны. Это — опыт гипотетической реконструкции на основании не всегда бесспорной интерпретации источников. Но бесспорно ... одно: освободительное движение против татаро-монгольских захватчиков, поднятое самим народом вопреки указаниям тверского князя, тенденциозно превращено позднейшими летописцами в восстание, организованное якобы этим князем».⁹⁵

Можно ли принять его выводы? В последнее время текстологический анализ летописных версий был проведен Е.Л. Конявской.⁹⁶ Ее исследование фактически приравнивает возможную достоверность обеих — «княжеской» и «народной» — версий тверского восстания. А результатом соединения различных по происхождению летописных источников стала Сводная редакция повестей, сохранившаяся в Никоновской летописи.⁹⁷

Текстологические наблюдения Е.Л. Конявской представляются чрезвычайно важными для понимания социальной природы и общей оценки антитатарских выступлений как в Твери, так и в Северо-Восточной Руси в целом. Они позволяют внести существенные коррективы в трактовку восстания, предложенную Л.В. Черепниным и поддержанную другими исследователями. В свете выводов Е.Л. Конявской становится ясно, что разноаспектность в изложении летописями событий 1327 г. не противоречит достоверности отраженных в них социальных коллизий. Нет необходимости противопоставлять их и искать проявления тенденциозности и недостоверности: обе версии вполне согласуются друг с другом, что чутко уловили еще составители Никоновского свода.⁹⁸ Приведем этот рассказ.

«Прииде во Тверь посолъ силенъ зело царевичь Щелканъ Дюденевичь изо Орды, отъ царя Азбяка; бе же сей братаничь царю Азбяку, хотя князей Тверскихъ избити, а самъ сести на княжении во Твери, а своихъ князей Татарскихъ хотя посажати по Рускимъ градомъ, а христианъ хотяше привести въ Татарскую веру. И мало дней пребывшу ему во Твери много зла сотворися отъ него христианомъ; и приспевшу дню тръжествену, а ему хотящу своя творити въ собрании людей, уведевъ же сиа князь велики Александръ Михайловичь, внукъ Ярославль, и созва Тверичь, и вооружився поиде на него; а Щелканъ Дюденевичь съ Татары противу его изыде, и съступишася обои въсходящу солнцу, и бишася весь день, и едва къ вечеру одоле Александр, и побежа Щелканъ Дюденевичь на сени, и зажгоша подъ нимъ сени и дворъ весь княже Михаиловъ, отца Александрова, и ту згоре Щелканъ и съ прочими Татары. А гостей Ординскихъ старыхъ и новопришедшихъ, иже съ Щелканомъ Дюденевичемъ пришли, аще и не бишася, но всехъ ихъ изсекоша, а иныхъ изстопиша, а иныхъ въ костры дровъ складше сожгоша. Слышавъ же сиа царь Азбякъ Ординский, и разгореся яростию велиею зело, и во мнозе скорби и печали бысть о братаниче своемъ Щелкане, и рыкаше аки левъ на Тверскихъ князей, хотя всехъ потребити, и прочее всю землю Русскую пленити, и посла на Русь по князя Ивана Даниловича Московьскаго».⁹⁹

Никоновская летопись, таким образом, дает наиболее полное и внутренне непротиворечивое описание тверских событий, «по частям» приведенное в других летописях.

Итак, восстание 1327 г. охватило все социальные слои «богатой» Твери: княжье, боярство, представителей церкви, народные массы.¹⁰⁰ Все объединились в едином порыве сопротивления и отпора. Нет ничего неестественного в том, что активное участие в этом выступлении принимал тверской князь (одновременно являвшийся и великим).¹⁰¹ Совершенно справедливо пишет Е.Л. Конявская, что «тенденция к открытым выступлениям против татар, борьбе с игом последовательно проявляет себя в политике тверских князей начиная уже с середины XIII в., когда Ярослав Ярославич открыто поддержал Андрея Ярославича во время "Неврюевой рати". Затем его сын Михаил Ярославич, в 1317 г. поверг в бегство войско Кавгадыя».¹⁰² К этому можно добавить и «военную тревогу» во время «Дюденевой рати» 1293 г., когда татары не пошли на Тверь, узнав о вернувшемся князе Михаиле. Н.С. Борисов также считает, что Александр Михайлович отнюдь не безучастно взирал на происходившее. И если в начале он «видя озлобление людии своихъ и не могы ихъ оборонити, трьпети имъ веляше»,¹⁰³ то затем «он не смог остаться в стороне».¹⁰⁴ Итак, отпор в Твери имел действительно всенародный характер, как это было, к примеру и в 1262 г. Сближает эти два, безусловно, важнейших события эпохи «татарщины» и еще одно обстоятельство.

Объединение всех тверичей, видимо, произошло не только на почве сопротивления обременительному сбору податей татарами и их бесчинствам, но и отпором на религиозной основе. Это обстоятельство несколько затушевано в историографии, поэтому скажем несколько слов по данному поводу.

О терпимости и лояльности монголов к различным религиям общеизвестно, это является неоспоримым фактом.

Но такое отношение было присуще им тогда, когда они исповедовали свои традиционные культы. Ситуация изменяется (и довольно резко) с принятием при хане Узбеке в 1312 г. ислама в качестве государственной религии Золотой Орды. С противниками новой религии стала вестись бескомпромиссная борьба. Одни, несогласные с переменой веры, были казнены, другие — эмигрировали.¹⁰⁵ Что касается Руси, то о каком-либо принуждении в изменении религии не прослеживается, никакого «омусульманивания» не произошло. Но вполне возможно, что такие планы (явно несбыточные) могли иметь место. Именно о таком намерении и свидетельствуют многочисленные летописные сообщения. Ничто другое, как насильственное «свержение» веры или даже слухи об этом не могло привести к такому страстному и широкомасштабному народному взрыву.¹⁰⁶ Тверское восстание 1327 г., таким образом, можно представить как национально-религиозное православное движение, сплотившее все население от князя до простолюдинов.¹⁰⁷

И последнее. Известно, какая страшная кара постигла тверичей в отместку за это выступление. Из Золотой Орды на Тверь была направлена карательная экспедиция — «Федорчюкова рать» с пятью «темниками». С нею был и Иван Калита, а также другие русские князья. Тверь и ее волость были разграблены и сожжены, пострадали и другие русские земли.¹⁰⁸ В чем была причина такой дорогой цены за восстание? Ведь, как мы знаем, ничего подобного в 1262 г. на Руси не произошло. И дело, видимо, не в том, что в 1327 г. на Руси не нашлось такого защитника, как Александр Невский. В 1262 г. на Руси изгнанию, а возможно, и уничтожению подверглись «бесурмены» — мусульманские купцы. В Твери же погиб ханский посол.¹⁰⁹ Убийство посла уже само собой наказывалось монголами, как мы знаем, довольно жестоко и бескомпромиссно. Но в Тверь приехал не просто посол, а ханский близкий родственник. Никоновская летопись называет его «братаничем» Узбека,¹¹⁰ т. е. племянником, А.Н. Насонов видит в нем «сына Тудана и внука Менгу-Тимура», то есть двоюродного брата Узбека.¹¹¹ Как бы то ни было, Чол-хан — не просто посол, он — представитель рода чингизидов, обладающих, по представлениям монголов, харизмой, с чем связана и божественность их власти. Следовательно, его убийство — это посягательство на самих наследников Чингис-хана, на все «Чингисово племя», представляющее весь монгольский этнос. Отсюда и столь скоротечная и беспощадная расправа с тверичами, а попутно и с другими. Именно поэтому впоследствии и казнили в Орде тверского князя Александра Михайловича.

Таким образом, вече в первое столетие зависимости от монголо-татар — самое тяжелое время для Руси — активно занималось сугубо внутренними делами: поставлением и отстранением князей, некоторыми другими аспектами общинной жизни. Касаясь вопроса княжеской власти, а ее рост, безусловно, происходил под воздействием татарского фактора, необходимо отметить и еще один фактор — вечевой строй, который, наоборот, сдерживал усиление института княжеской власти в целом.

Подытоживая сведения о вече этого периода, представляется уместным привести слова А.М. Сахарова: «Было бы неправильным думать, что дошедшими до нас известиями исчерпываются все факты городских вечевых собраний в Северо-Восточной Руси во второй половине XIII и начале XIV в. Более реально предположить, что многие сведения остались неизвестными...».¹¹² Соглашаясь с таким выводом, добавим следующее. Думается, и приведенных фактов достаточно, чтобы говорить о северо-восточном вече данного времени, как о реально действующем властном органе всего народа, чутко и остро реагирующем на любые изменения в социально-политической жизни, сохранившем и развившем с учетом новых условий традиции древнерусского периода.

* * *

Вместе с тем проявление явного конфликта князя с вечем историки усматривают в действиях Ивана Калиты. В этой связи сразу же бросается в глаза его активнейшее участие в разгроме Твери после восстания 1327 г., а также его «самоуправство» в той же Твери в 1339 г. после гибели в Орде Александра Михайловича.¹¹³ Историки трактуют это как борьбу института княжеской власти с вечевой, причем придают этому исторически-»тотальное» значение, как вехе времени. Так, А.М. Сахаров пишет, что «карательная экспедиция Калиты по тверским городам была вместе с тем и расправой над восставшими тверичами, попытавшимися противопоставить княжеской власти свое вече».¹¹⁴ Обобщая политику Калиты, ученый делает вывод, что этот князь вообще «стремился к подавлению каких-либо проявлений вечевого строя в городах».¹¹⁵ По конкретному случаю (вывозу в Москву колокола, снятого с Тверского Спасского собора) Л.В. Черепнин заметил: «этим как бы подчеркивалось желание московского князя подавить вечевые порядки».¹¹⁶

«Список» жесткой политики Ивана Калиты в отношении городских сообществ можно продолжить: достаточно указать на Ростов

и Ярославль.¹¹⁷ Так, «Житие Сергия Радонежского» повествует нам о «нашествии» на Ростов в 1322 г. московского боярина Василия Кочевы. В результате этого пострадали ростовские князья: «отъяся отъ нихъ власть, и княжение, и имение, и честь, и слава и вся прочая, потягноу кь Москве», а также общинные власти: «епарх градский», «стареиший болярин Ростовский» Аверкий. (А.Е. Пресняков предполагал под этим «епархом» тысяцкого, а А.М. Сахаров считал, что он «занимал какую-то высшую должность в городском управлении».¹¹⁸) Наконец автор жития говорит и о том, что «гонение много оумножися» и «на вся живоущаа въ немъ», в том числе и вследствие того, что «возложиста велику нужу на град да и на вся живущая въ немъ».¹¹⁹ «События, описанные в житии Сергия Радонежского, — заключает А.М. Сахаров, — похожи на разгром московским князем каких-то элементов городского самоуправления. Сломить сопротивление местного боярства было нельзя без уничтожения существовавших тогда элементов городского самоуправления, потому что республиканские порядки использовались тогда боярской знатью для упрочения своего политического положения и ограничения княжеской власти».¹²⁰ Это верно.

Но можно ли при этом говорить о борьбе только и исключительно с вечевыми порядками? Нам представляется, что нет. Обратим внимание, что антивечевая деятельность Калиты направлена не «внутрь», т. е. не относится к Москве, а обращена вовне — на иные земли, вернее, на их центры — главные города.

Борьба с другими городами-государствами — вот что двигало Ивана Калиту, как лидера московской волостной общины. Именно так он продолжал дело, начатое его отцом и братом.¹²¹ Безусловно, что в этой борьбе он и московская община противостояли и вечевым порядкам земель-соперников. Но какой-то целенаправленности в отношении веча в этих действиях не было. Так вопрос московскими князьями не ставился.

Боролся ли Калита с вечевыми порядками у себя — в Москве? Об этом источники ничего не сообщают. Однако А.М. Сахаров решительно отвергает все сомнения. «Если московская великокняжеская власть подавляла всякие проявления городских вольностей в соседних княжествах, то тем более решительно она должна была действовать в этом отношении в самой Москве», — полагает он.¹²² Аргументов в подтверждение этого важного вывода он никаких не приводит, делая лишь несколько предположений. Если в других городах и землях, пишет он, «наблюдается оживление вечевых собраний горожан, Москва и города Московского княжества остаются как будто в стороне от этого явления». Какова причина этого? «Вероятно, раннее и энергичное укрепление княжеской власти в Москве не давало возможности сколько-нибудь широко развиться вечевым собраниям, в то время как в других княжествах, где княжеская власть была слабее, еще сохранялись некоторые условия для веча».¹²³

Полагаем, что причина отсутствия вечевых собраний в Москве заключалась как раз не в разрушительных действиях Ивана Калиты в пределах московской общины, а, наоборот, в его созидательной деятельности, естественно, во благо «своей» — московской — земли.¹²⁴

Его «миротворческая» внутренняя и внешняя политика широко известна.¹²⁵ Он «исправи Русьскую землю от татей и от разбоиникъ». При нем устанавливается «тишина велика по всей земли»: «престаша погании воевати Русскую землю и закалати христиан и отдохнуша и упочинуша христиане от великыя истомы и многыя тягости и от насилия татарьскаго».¹²⁶

Его действия, как высшего представителя исполнительной власти, вполне устраивали московскую общину, благодаря этому только усиливавшуюся.¹²⁷ Внутренние противоречия, всегда, безусловно, имеющие место, созревают несколько позже и проявляются в борьбе московской великокняжеской власти с московскими тысяцкими в 50—70-х годах XIV в.¹²⁸ Что же касается московского веча, то оно не замрет и тем более не умрет даже с ликвидацией тысяцких. Оно проявит себя не только в XIV в., но и в XV в.

Другое дело борьба Ивана Калиты с «народовластием» в соседних землях. Из слов А.М. Сахарова, что поход Калиты на Тверь был расправой над тверичами, «попытавшимися противопоставить княжеской власти свое вече», как будто следует вывод о какой-то солидарности князей всех русских земель в борьбе с вечем. Полагаем, что если это имел в виду автор, то это довольно надуманный вывод. Из летописных сообщений (как мы видели) однозначно невозможно заключить о неучастии тверского князя Александра Михайловича в этом восстании. Очевидно, он (может быть, не с самого начала) участвовал в нем.

Итак, в 20—30-х годах XIV в. мы не замечаем какой-либо «специальной» борьбы княжеской власти с вечем.

* * *

Любопытны и показательны с точки зрения решения вопроса о деятельности вечевых собраний в XIV в. летописные новеллы (назовем их так) о «вечных колоколах», которые приведены в летописях под 1328, 1339 и 1372 гг. Все они наиболее полно рассмотрены и интерпретированы Л.В. Черепниным,¹²⁹ но, как нам представляется, не все его объяснения могут быть приняты.

В 1328 г. ставший великим князем «суждальский князь» Александр Васильевич, после получения ярлыка, вывозит из Владимира к себе в Суздаль вечевой колокол. Но на новом месте — в Суздале — он не стал звонить. Когда же колокол вернули во Владимир, то он вновь зазвонил. Новгородская первая летопись так сообщает об этом происшествии: «Сии князь Александръ из Володимеря вечныи колоколъ святеи Богородици возилъ въ Суждаль, и колоколъ не почялъ звонити, якоже былъ в Володимере; и помысли в себе князь Александръ, яко съгруби святеи Богородици, и повеле его пакы вести въ Володимерь, и привезшие колоколъ, поставишя и въ свое место, и пакы бысть гласъ богуугоденъ».¹³⁰

Л.В. Черепнин комментирует эту владимирско-суздальскую колокольную эпопею следующим образом. «Это было сделано, очевидно, по приказу ордынского хана, стремившегося к подавлению вечевых порядков в русских городах ... В изложенном полулегендарном рассказе заключен большой политический смысл: нельзя заставить замолчать народ, устами которого говорит вечевой колокол. Суздальский князь, исполняя волю Орды, захотел добиться молчания веча, но ничего у него не вышло. Орда и князья, исполняющие ее повеления, бессильны сломить волю народа к сопротивлению своим поработителям».¹³¹

Думается, что сведения эти в большей степени все-таки реальны, нежели даже «полулегендарны». А вот трактовка их Л.В. Черепниным действительно имеет оттенок «мифологичности». Во-первых, данных о том, что это делалось по указанию хана нет, как, впрочем, нет даже намека на это. В летописях мы не найдем свидетельства о вмешательстве ордынцев во внутренние дела на Руси, разве что в межкняжеские отношения. Складывается впечатление, что ханам были глубоко безразличны порядки в русских землях. И объяснения Л.В. Черепнина исходят не из реального существа дел, а из историографического постулата об ордынской политике, во что бы то ни стало пытающейся «удержать в повиновении русский народ».¹³²

Во-вторых, нет оснований говорить и о борьбе князей с вечевыми порядками вообще, а следовательно, и с народными массами, как это предлагает Л.В. Черепнин. Обратим внимание: летопись сообщает о снятии колокола во Владимире, но она же свидетельствует и о том, что этот «вечный колокол» был установлен в Суздале, где и произошел конфуз: колокол «не почял звонити». Видимо, и в Суздале он предназначался для аналогичной функции — вечевого звона. Как известно, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. В данном случае такой суммой является вечевой строй. Значит, никакой целенаправленной борьбы со стороны русского княжья против вечевых институтов не было. Как же тогда объяснить возникшую в 1328 г. ситуацию?

Может быть, годится объяснение Н.С. Борисова, который видит здесь лишь «слегка прикровенный» «грабеж»: «Александр получил тогда от хана великокняжеский титул и хотел иметь у себя дома "великокняжеский" колокол».¹³³ Вряд ли здесь стоит вести речь о грабеже. Сам же исследователь чуть выше пишет о том значении, которые колокола имели на Руси.¹³⁴ И в этом контексте понимать ситуацию как простой грабеж не приходится. А вот насчет «желания» князя Александра Васильевича говорится верно. Но только требуются некоторые дополнения.

Вечевой колокол перевозится из одного «столичного» города в другой: из Владимира в Суздаль. И там, и там он служил или должен был служить не столько княжеским интересам, сколько общинным (в том числе и княжеским). Мы знаем, сколь глубокой была вражда северо-восточных городских общин во второй половине XII — начале XIII в. В числе основных противников Владимира (наряду с Ростовом) выступал в то время и Суздаль.¹³⁵ Поэтому вполне возможно, что в коллизиях 1328 г. зазвучали отголоски той застарелой вражды между городскими общинами. Во всяком случае, для суздальцев момент был благоприятный, поскольку их князь стал великим, получив впридачу и сам Владимир.¹³⁶ Видимо, этой-то ситуацией они и решили воспользоваться. Вместе с тем еще раз повторим, что никакой борьбы княжеской власти с вечевой здесь не просматривается.¹³⁷

Следующий случай с колоколом переносит нас в сферу далеко не простых московско-тверских отношений. В 1339 г. в Орде трагически погиб тверской князь Александр Михайлович. И вновь, как и в 1327 г., в Твери возникает фигура Калиты. Только на этот раз не последовало никакого разгрома и разорения. Московский князь лишь вывозит в Москву снятый с тверского Спасского собора вечевой колокол. «А князь великии Иванъ въ Тфери отъ святаго Спаса взялъ колоколъ в Москвоу».¹³⁸

Вновь предоставим слово Л.В. Черепнину. «Иван Калита, сурово расправляясь с участниками народных движений, в 1339 г. вывез в Москву колокол, снятый с тверского Спасского собора. Этим как бы подчеркивалось желание московского князя подавить вечевые порядки (вече собиралось по звону церковного колокола) и тем самым помешать крамольным выступлениям горожан».¹³⁹ Ученый остается верным себе в объяснении причин этой акции Калиты: только борьба с вечевыми проявлениями. Однако далее события разворачиваются не так, как почти десять лет назад. В 1347 г. тверской князь Константин Васильевич велит отлить новый большой колокол для Спасского собора.¹⁴⁰ В этой связи Л.В. Черепнин задается таким вопросом, который по существу является и ответом: «Не означало ли упоминание об этом акте в летописи демонстративное подчеркивание того, что князь не может нарушить право горожан собирать вече и через вече предъявлять свои требования и претензии княжеской власти».¹⁴¹

Под последними словами Л.В. Черепнина, придав им утвердительный смысл, можно только подписаться. Не «не означало ли», а безусловно, речь шла о вечевых порядках, с которыми были согласны (или вынуждены были соглашаться) правящие князья.

В то же время поступок Калиты, как и суздальского князя Александра Васильевича, означал не столько попытку подавления веча, сколько констатацию очередной победы одной из сторон соперничающих городов-государств.¹⁴² В 1347 г., в свою очередь, Константин Васильевич, так сказать, отдает долг, символизируя возвращением колокола новое, очередное «возвышение» тверской общины.

Последняя новелла этого «цикла» рассказывает о случае, произошедшем в 1372 г. в Нижнем Новгороде. Там вдруг «позвонилъ самъ о собе трижды» большой колокол Спасского собора.¹⁴³ «Можно думать, — пишет Л.В. Черепнин, — что в иносказательной форме здесь речь идет о том, что участился пульс жизни горожан, что нижегородские посадские люди более активно стали проявлять свою инициативу в борьбе с ордынскими военными отрядами, что в какой-то мере возродились вечевые порядки, о которых возвестил якобы самопроизвольно зазвонивший большой спасский колокол».¹⁴⁴

Думается, неординарность этого случая заключается не в возрождении вечевых порядков, а, наоборот, в их обычности. О них могут сообщать не только в необходимых случаях люди, но и сам колокол без людского вмешательства. В то же время не лишено смысла предположение Л.В. Черепнина о связи звона нижегородского колокола с ордынскими набегами. Только зависимость здесь не прямая, а, возможно, обусловленная магической направленностью колокольного звона. Колокольному звону, по представлениям средневековых людей, не могли противостоять нечистые силы.¹⁴⁵ Под последними вполне можно разуметь иноверцев-ордынцев. Именно их иноверие, как мы видели, находилось во главе угла многих антиордынских выступлений населения Северо-Восточной Руси.

Какие можно сделать выводы из рассмотренных «колокольных новелл»? Самый главный, представляется, состоит в том, что в различных городах-землях Северо-Восточной Руси в 20—70-х годах XIV в. существование вечевой деятельности является бесспорным фактом.¹⁴⁶ Рассказы о колоколах, безусловно подтверждает мысль А.М. Сахарова, что далеко не все вечевые собрания отмечены в летописях.¹⁴⁷ Также необходимо подчеркнуть вполне «мирное сосуществование» и даже своеобразную «взаимопомощь» в функционировании вечевой и княжеской ветвей власти. Князья, как мы видели, борются не столько с вечевыми порядками, сколько с противными общинами — городами-государствами. И лишение вечевого колокола — довольно мощный аргумент общины-победителя и соответственно ее князя.¹⁴⁸

«Вечные колокола» средневековых северо-восточных городов представлены не только свидетелями бурных событий, «современниками» которых они были, но самыми непосредственными участниками этих социальных коллизий, от судьбы которых подчас зависела судьба самих городов-государств.

От второй половины XIV в. сохранились сведения о вече, касающиеся Москвы, Владимира, Нижнего Новгорода. Во Владимире активность населения была связана с происходившей в начале 70-х годов XIV в. борьбой за Великое Владимирское княжение между Михаилом Александровичем Тверским и Дмитрием Ивановичем Московским. Дмитрию удалось склонить владимирцев на свою сторону, а Михаил пошел в Орду. Получив там ярлык, он «поиде къ Володимерю, хотя сести тамо на великое княжение, и не прияша его, но отвещаша ему сице: "не имем сему веры просто взяти тебе великое княжение"».¹⁴⁹ Таким образом, и здесь владимирцы стараются твердо придерживаться традиций старины: призвания и изгнания князя.

По мнению А.М. Сахарова, в Москве в 1382 г. «вечу принадлежала реальная власть в городе».¹⁵⁰ Это случилось, когда к городу приближался Тохтамыш, а Дмитрий Иванович спешно отъехал в Кострому.¹⁵¹

С участием горожан происходило присоединение Нижнего Новгорода к Москве в 1392 г. Тогда по звону колоколов «снидеся весь градъ», и старейший боярин Василий Румянец объявил о переходе бояр на службу московскому князю.¹⁵² А в 1399 г. суздальский князь Семен вынужден был оправдываться перед нижегородцами за то, что не защитил их от татар, вошедших вместе с ним в город.¹⁵³

Пожалуй, последними по времени стали вечевые собрания периода «смуты» второй четверти XV в., которая затронула огромную территорию и задействовала широкие народные массы.¹⁵⁴ В «смуте» не преминули «половить рыбку» и татары. В сложной и даже критической обстановке 1445 г. при угрозе татарского нашествия, когда в татарском плену находился великий князь Василий Васильевич, а город покинула великая княгиня с детьми и боярами, в Москве произошли вечевые сходки. «Гражане в велице тузе и волнении быша: могущеи бо бежати, оставивши градъ, бежати хотяху, чернь же худые люди Совокупившеся начаша преже врата градная делати... а хотящихъ из града бежати начаша имати и бити и ковати; и тако уставися волнение, но вси обще начаша градъ крепити, а себе пристрой домовной готовити».¹⁵⁵

Полагаем, что вышеприведенные факты позволяют не согласиться с А.М. Сахаровым в том, что вечевая деятельность XIV—XV вв. выявляла «лишь тенденцию развития городов к вечевому строю», но не дает «оснований утверждать о его существовании».¹⁵⁶

Исследователи неоднократно обращались к причинам упадка вечевого строя. Таковым, к примеру, в качестве «внешней причины» называлось монголо-татарское владычество (Н.М. Карамзин, М.В. Довнар-Запольский). Ю.А. Кизилов, исходя из западноевропейских аналогий, указывает на «консолидацию городской знати в общегородской собор», подменивший вече, и, в конечном итоге, формирование «городского муниципалитета, наделенного исполнительной властью».¹⁵⁷

На наш взгляд, прекращение деятельности находит объяснение в глубинных процессах, происходивших в русском обществе того времени, связанных в том числе с изменением государственных форм. Вторая половина XV в. — это начальный период складывания единого Русского государства, государственного образования, исторически закономерно соединившего и вобравшего прежние государственные структуры — города-государства.

Близко к такому пониманию в свое время подходил В.И. Сергеевич, говоря, что «соединение многих отдельных волостей в одном Московском государстве уничтожило ту почву, на которой могли действовать вечевые собрания», ибо форма веча неприменима «к государствам со значительным объемом». Он же указывал, что усиление великокняжеской власти посредством увеличения земельных владений и следовавшем за этим усилением военной мощи (поместное войско, обязанное службой) стали факторами, приведшими к тому, что московские князья «не имеют уже надобности входить в соглашение с народом».¹⁵⁸ В констатации факта формирования категории служилого населения можно увидеть более общую причину смены политических институтов — начало формирования сословий.

Таким образом, период непосредственной (вечевой) демократии сменялся периодом, когда на авансцену русской истории должно было выйти сословное представительство. Это было подмечено еще М.А. Дьяконовым, писавшим, что расширение государственной территории, когда «личное участие каждого в решении государственных вопросов становится невозможным», приводит к тому, что «народные собрания в их первоначальной форме с правом участия для каждого свободного заменяются собраниями народных представителей».¹⁵⁹

Конечно, прямой дороги от вечевых собраний к Земским соборам нет. Л.В. Черепнин, правда, отмечал определенную преемственность.¹⁶⁰ Но дело, очевидно, в другом. И в вечевом строе древнерусского и татарского периодов, и в земском строе второй половины XV—XVI вв. присутствует одно социальное начало, единый базис — общинный архетип. Именно на этой основе происходили в дальнейшем выступления горожан (в Москве в 1547, 1584 и 1586 гг.), а иногда даже и возврат к вечевым порядкам (во Пскове в 1650 г.).¹⁶¹

3

Другой властный институт русского средневековья — институт тысяцких — тоже находит свои истоки в прежнем периоде — Киевской Руси, и даже в более раннем — у восточных славян «докиевского» времени. Наиболее ярко в отечественной историографии коллективный портрет древнерусских тысяцких нарисован И.Я. Фрояновым.

«Тысяча» с тысяцким существовала в рамках десятичной организации восточных славян. В XI—XII вв. древнерусские тысяцкие — это прежде всего военачальники. Наряду с военной деятельностью тысяцкие также «судили и рядили (управляли)». «Держать тысячу» — означало постоянную должность. Тысяцкие занимали высокое социальное положение в системе администрации города и земли в целом, и летописец, при описании тех или иных событий, зачастую наряду с князем упоминает и имя тысяцкого. Тысяцкие были как княжескими, так и земскими. В первом случае они назначались князем, в последнем — выбирались общиной. Но даже если тысяцким становился «княж муж», то в условиях древнерусской действительности он, как и сам князь, превращался «в инструмент общинной власти» не только городской, но и волостной, а со временем становился и ее представителем.¹⁶²

Тысяцкие существовали на Руси повсеместно: в Новгороде, Киеве, Белгороде, Переяславле, в Галицко-Волынской земле, наконец, на Северо-Востоке. Нам уже известно, что там в первой половине XII в. вместе с князем Юрием Долгоруким находился ростовосуздальский тысяцкий Георгий Симонович. Именно он организовал общественную жизнь края — «содержал княжения область», ибо сам князь занимался в основном борьбой за киевский «злат стол». А когда же, наконец, «седе Георгий Володимеричь Киеве», то «тысячьскому же своему Георгиеви, яко отцю предасть область Суждальскую».¹⁶³ Возможно, что наследниками тысяцкого Георгия были в XIV в. московские тысяцкие. Во всяком случае, первый московский тысяцкий Протасий Федорович пришел в последней четверти XIII в. в Москву именно из района Владимира — Суздаля.¹⁶⁴

Тысяцкие XIII—XIV вв. так же, как и их предшественники, играли «выдающуюся роль»¹⁶⁵ в общественной жизни. Так, в 1252 г. «приде Олександръ князь великыи ис Татаръ в град Володимерь, и оусретоша и со кресты оу Золотых воротъ митрополитъ и вси игумени, и гражане, и посадиша и на столе отца его Ярослава, тисящю предержащю Роману Михайловичю, и весь рядъ».¹⁶⁶ Следовательно, начавшаяся монголо-татарская зависимость не помешала сохранению института тысяцких в Северо-Восточной Руси. Более того, это сообщение, считает П.П. Толочко, «указывает на концентрацию в его (тысяцкого. — Ю.К.) руках всей полноты исполнительной власти не только в городе, но и в земле или волости».¹⁶⁷ И другие источники отводят тысяцким место возле князя, подчеркивая, что от них может исходить такая же «прострожа», как и от князей. Сфера деятельности тысяцких в это время расширяется. К руководству военным ополчением и обороной, судопроизводству прибавляется теперь распределение повинностей, участие в торговом суде и в подписании княжеских договоров.¹⁶⁸ Несмотря на назначение князем, тысяцкий «занимал независимое положение по отношению к князю и стоял как бы над ним».¹⁶⁹ Непосредственной причиной такого возвышения тысяцких являлась их прямая связь с делами и чаяниями свободного населения городов. Сила тысяцких состояла в том, что они могли опереться на широкие слои горожан; «смена тысяцкого затрагивала интересы многих горожан и была важным политическим делом, а не просто сменой одного княжеского чиновника другим».¹⁷⁰

Тысяцкие в XIII—XV вв. известны в больших и малых городах Северо-Восточной Руси: Москве, Твери, Рязани, Ростове, Владимире, Костроме, Кашине и др.

В Москве тысяцкими становились представители знатных бояр из родов Хвостовых и Воронцовых-Вельяминовых. При Иване Калите московским тысяцким был родоначальник Воронцовых-Вельяминовых — Протасий, а позже Алексей Петрович Хвост. Ему принадлежало село Хвостово с окрестностями, расположенное под городом (в районе современного Замоскворечья). Эта непосредственная близость владений тысяцкого к Кремлю, отмечает М.Н. Тихомиров, «делала его особенно опасным человеком».¹⁷¹ При Симеоне Гордом «Олексе[й] Петрович» попал в опалу, ибо «вшелъ в коромолу к великому князю»,¹⁷² но после смерти Симеона он вновь занял место тысяцкого. В 1356 г. Алексей Петрович был убит при таинственных обстоятельствах. «Убиение же его страшно, и незнаемо и неведомо ни отъ кого же, точию обретеся убиенъ лежа на площади егда завътреню благовестятъ», и «бысть мятежь велий на Москве того ради убийства».¹⁷³ Убийство тысяцкого Хвоста в историографии обычно представляется результатом борьбы боярских группировок в борьбе за власть — должность тысяцкого.¹⁷⁴ Ведь, по летописи, он пострадал от своей дружины. Почти сразу же эта дружина — «большие бояре московские» — отъехала из Москвы в Рязань. Среди них — и бояре Воронцовы-Вельяминовы.¹⁷⁵

Вместе с тем в мятеже приняли участие не только боярские группировки, но и горожане — «мужи москвичи». «Убийство тысяцкого затронуло широкие круги москвичей-горожан, в первую очередь купцов», — писал М.Н. Тихомиров.¹⁷⁶

Московские события 1356 г. в последнее время стали объектом пристального рассмотрения И.Я. Фроянова. Ученый посчитал «недостаточной мотивировку московской "смуты" 1356 г. как борьбы в среде московского боярства» за должность тысяцкого.¹⁷⁷ За спиной бояр он увидел самого московского князя — Ивана Ивановича, который «если и не принимал прямого участия в решении судьбы Алексея Петровича, то намеренно равнодушно, или даже сочувственно относился к преступному плану "больших" бояр. Алексей Хвост, очевидно, был ему неугоден».¹⁷⁸ Вывод И.Я. Фроянова, на наш взгляд, убедителен. Но возникает вопрос — «неугодность» имела характер личной неприязни или общественное звучание? И.Я. Фроянов отмечает субъективный момент: «Хвост отличался несговорчивостью и самостоятельностью», что не устраивало ни Симеона, ни, возможно, Ивана.¹⁷⁹ Но главная причина в другом. «По нашему убеждению, — пишет исследователь, — события 1356 г. в Москве надо рассматривать с точки зрения политической борьбы вокруг вечевых институтов, в которую было вовлечено все московское общество от рядового людства до высокопоставленной знати во главе с великим князем. Должность тысяцкого, руководившего вечевыми массами, клонилась к упадку».¹⁸⁰ Такое заключение нам представляется несколько преждевременным. Видимо, в 1356 г. в большей степени сказались корпоративная борьба (между боярами) и личностная «несовместимость» князей и тысяцкого. В пользу этого говорит то, что должность тысяцкого в Москве осталась и занял ее союзник Ивана Ивановича Василий Васильевич Вельяминов, причастный, вероятно, к ликвидации Хвоста.

Должность московского тысяцкого была отменена в 1373 г. после смерти тысяцкого Василия Васильевича Воронцова-Вельяминова. В Москве Вельяминовы занимали, по словам М.Н. Тихомирова, «исключительно выдающееся место, породнившись с княжескими домами». Вместе с тем современники, говоря о кончине Василия Васильевича, называют его «последним тысяцким», что указывает на сознательное стремление великого князя упразднить опасный пост тысяцкого».¹⁸¹ В этой связи вновь имело место недовольство городского населения. Поэтому были предприняты меры. Сына последнего московского тысяцкого Ивана Васильевича, которого князья опасались, «словили», привезли в Москву и в 1379 г. публично казнили. «И бе множество народа стояще, и мнози прослезиша о немъ и опечалишася о благородстве его и о величествии его».¹⁸²

И.Я. Фроянов вновь отмечает политическое значение борьбы московского князя (на этот раз уже Дмитрия Ивановича) с институтом тысяцких: «Князь Дмитрий боролся не с частным лицом, а с общественным институтом», — пишет он.¹⁸³ Делает он и окончательный вывод: «Ликвидация института тысяцких знаменовала ... окончание соперничества двух начал власти: общинно-вечевой и монархической, в пользу последней».¹⁸⁴

Думается, что и в случае с Иваном Васильевичем нельзя сбрасывать со счета личностный фактор с явной политической подоплекой. Бежавший сын тысяцкого в конечном итоге оказывается в Орде, причем в Орде Мамая.¹⁸⁵ Отсюда возможно предположение, что речь шла о внутриполитической борьбе в Москве накануне открытого противостояния между протохтамышевской группировкой и промамаевой.

Конечно, объективно, окончательное упразднение должности тысяцкого повлияло на общинно-вечевой строй Московской земли. Но в 1370-е годы он еще не будет разрушен. Вечевая стихия, как мы знаем, проявит себя в Москве и в середине XV в.

Вместе с тем нельзя забывать, что тысяцкие были не только в Москве, но и в других землях средневековой Руси. Причем там они упоминаются и позже 70-х годов XIV в.

Тысяцкие существовали и в Твери. Известно, что тверские тысяцкие — бояре Шетневы (Михаил Шетнев, его сын Константин и внук Иван Константинович) участвовали в восстании 1327 г.¹⁸⁶ Важным для понимания значения этого института земской власти является обстоятельство, подмеченное Н.Н. Ворониным: «Тверской тысяцкий поставил свой храм не в Кремле, где были княжеская усыпальница — Спасский собор — и княжеская дворцовая церковь Михаила Архангела, а вне Кремля, на Загородном посаде "старой, богатой Твери", как бы подчеркивая этим свою социальную связь с демократическими слоями городского населения».¹⁸⁷ Должность тысяцкого существовала в Нижнем Новгороде в 60-е годы XIV в. В 70-е годы этого же столетия тысяцкий по имени Василий был в Костроме. О тысяцких известно не только в крупных городских центрах Северо-Восточной Руси, но и малых городах: например, в Тверской земле. По «Инока Фомы слову похвальному...», «тысяшники земские» упоминаются в середине XV в. в Кашине.¹⁸⁸

Последнее обстоятельство обратило на себя внимание А.М. Сахарова. «Не возник ли вновь, — ставит он вопрос, — в обстановке феодальной войны институт выборных тысяцких в городах, о котором случайно сохранилось лишь это глухое упоминание? Даже если это не выборные тысяцкие, а назначавшиеся, то и это очень интересно...».¹⁸⁹ Думается все-таки, упоминание кашинских «тысяшников земских» свидетельствует не о «возникновении вновь» института тысяцких, а о его постепенном затухании в условиях повсеместного угасания общинно-вечевого строя.

В Древней Руси имелась тесная связь института тысяцких с сотенным управлением. И в XIII—XIV вв. тысяцкому, как представителю свободного (ремесленного и торгового) населения города, а также сельской местности, подчинялись такие административно-территориальные организации, как сотни.

Сотенное и десятское деление, как отмечалось, также является древнейшей общественной организацией свободного населения. Первые сведения о сотских и десятских относятся к X в. Сотни в то время представляли собой прежде всего военные единицы. С течением времени сотенная система меняется: исчезают военные функции. Сотня становится одной из важнейших общественных ячеек: административно-территориальной единицей. Сотских, пятидесятских, десятских можно увидеть теперь при исполнении уже обязанностей преимущественно административно-гражданского характера.

Во главе городских сотен, состоявших из «молодших», «средних», «лучших» горожан, стояли выборные «добрые люди»: сотские и старосты. В их компетенцию входили сбор и раскладка податей по «городовому делу», наблюдение за порядком и целостностью сотен. По этим вопросам им было подвластно не только свободное население, но и лица, пользовавшиеся финансовыми льготами. Так, правительственные специальные сборщики, являвшиеся в городские сотни, могли действовать только через старост и «лучших людей».¹⁹⁰

Должности сотских в городах сохранились и в XIV в. (а в Москве остатки самоуправляющихся сотен сохранялись даже в XVII в.). Ю.А. Кизилов отмечает, что в это время сотские обязаны были заниматься текущими проблемами городского хозяйства: постройкой и ремонтом мостовых, содержанием улиц в чистоте, а также — по-прежнему — сбором податей и налогов. Сотские имели в подчинении десятских, «из коих поручен каждому надзор над десятью домами, отчего всякий беспорядок скорее обнаруживается, а общественная служба отправляется поспешнее», — писал посетивший Россию в конце XVI в. англичанин Дж. Флетчер. Вместе с тем сами сотские подчинялись в ряде вопросов старостам.¹⁹¹

Как и в Древней Руси, в XIV—XVI вв. городские сотни не существовали изолированно, а оставались организационно связанными с сельскими сотнями. В Северо-Восточной Руси сотенное деление сосуществовало с делением на волости, во главе которых стояли старосты. По Ю.Г. Алексееву, «сотские продолжают существовать повсюду».¹⁹² Обычными формулировками актовых документов этого времени являются такие: «слуги потягли к дворьскому... а черный люди к сотьскому».¹⁹³ В сотниках, пятидесятских, а также старостах обычно видят лиц выборных от общин. В источниках эти волостные представители выступают под терминами «большие люди», «лучшие люди», «добрые люди». Сотские руководят и управляют черными людьми — свободными крестьянами-общинниками, составляющими основную массу населения средневековой Руси вплоть до конца XIV в. Как правило, сотник осуществлял руководство над населением нескольких деревень, иногда даже свыше десяти.¹⁹⁴

Выборные волостные лица могли самостоятельно осуществлять раскладку налогов и повинностей, предоставление податных льгот. Можно говорить и об их полномочиях по созыву территориальных сходов, на которых решались насущные вопросы. Источники отмечают, что староста был главным распорядителем на традиционных пирах, братчинах и празднествах. Он мог не пустить на праздник незваных гостей, будь это даже представители администрации, приехавшие без приглашения. Общинная администрация неизменно присутствует на судебных заседаниях по вопросам поземельных отношений, проводимых княжеской администрацией, а то и сама проводит суд. Следовательно, выборные мирские власти обладали большой самостоятельностью и полномочиями.¹⁹⁵

Вместе с тем эти общинные (мирские) власти сосуществовали с княжеским управленческим аппаратом (наместниками, волостелями, тиунами и прочими), который также расширялся, совершенствовались и усложнялись его функции.¹⁹⁶ Но «главное значение наместничьего управления заключалось в приведении провинции в связь с государством, а не во внутреннем управлении провинции».¹⁹⁷

Однако такое сосуществование истолковывается обычно, как проявление подчиненности, зависимости общинной местной организации от княжеской власти. «Будучи подчинены наместникам, волостелям и их тиунам, мирские выборные функционировали в качестве органа, осуществляющего волю господствующего класса», — считает Л.В. Данилова.¹⁹⁸ Безусловно, князья XIV—XV вв. обладали большей публичной властью, нежели их предшественники. Но наряду с этим их должно рассматривать не столько как власть, противостоящую общине, сколько в определенной степени по-прежнему в качестве элемента традиционной общинной власти — исполнительной по своему характеру и основной. Только в этой связи и возможно говорить о «сращенности» местной администрации общины и княжеских управленцев, а также о «дуализме» сотенного управления. Представляется, что прав был И.Д. Беляев, в свое время писавший, что «княжеские и земские власти во все время татарского владычества почти всегда имели одинаковую силу и так были связаны друг с другом, что ни та, ни другая власть не могла действовать отдельно».¹⁹⁹ При этом нельзя забывать и о достаточно архаической сущности института «кормлений».²⁰⁰

Мирская организация была настолько жизнеспособна, что сохранялась даже при отходе черной волости в частное владение — вотчину. Более того, даже когда «крупная вотчина складывалась из разрозненных кусков, в ней воссоздавалась крестьянская община по типу мирской организации черной волости. Во главе частновладельческой общины, так же как и черных волостей, видим старосту и добрых людей-старожильцев, представлявших общину перед господином, а в некоторых отношениях и перед внешним миром».²⁰¹

4

В исторической литературе сложилось устойчивое мнение о феодальном характере военной организации Северо-Восточной Руси XIV—XV вв. Безусловно, это исходит из признания того, что таковым — феодальным — было и все общество. Так, Е.А. Разин писал, что «вооруженная организация великого Московского княжества была военной организацией господствующего класса феодалов-землевладельцев».²⁰²

В этой связи большое значение имеют работы А.Н. Кирпичникова, на большом археологическом и летописном материале показавшего ту роль, которую играло средневековое русское ополчение.²⁰³ Обратимся тоже к источникам.

Обычная летописная формулировка, с которой начинается рассказ о затевавшейся военной операции, звучит так: тот или иной князь «собра воя многа» — с теми или иными синонимическими изменениями.²⁰⁴ Несмотря на всю свою краткость, эта формула вобрала в себя суть военной организации на Руси XIII—XV вв. Здесь два действующих лица: князь и «вои». Князь выступает, как и в прежнее время, главным военачальником. Вместе с ним непременно выступают ополченцы — «вои». Встречается и другое наименование ополчения — полк. «Вои» и «полк», по всей видимости, лексически взаимозаменяемы. Так, в 1316 г. «князь великий Михайло, поимъ воа многы, иде къ Новогороду ... и многа пакость бысть полку его».²⁰⁵

Как происходил сбор средневековых русских ратников-ополченцев? Летописи дают нам такую информацию. Во-первых, созыв ополчения осуществляет князь. Во-вторых, «вои» могли собираться со «своея отчины»,²⁰⁶ «по всему княжению великому»,²⁰⁷ с «русскых городов» и «от своих градов»,²⁰⁸ имеются и прочие указания на территориальную принадлежность.²⁰⁹

А.Н. Кирпичников в этой связи отмечает, что в период зрелого средневековья одним из главнейших принципов организации войска был территориальный. «Набор людей на военную службу осуществлялся по княжествам, вотчинам, городам. Воины подчинялись своим командирам, строились под местные знамена, носили, возможно, различные по цвету одежды или знаки отличия».²¹⁰ На войны, будь это столкновения между русскими городами или с внешними врагами, князья выходили «коиждо ис своих градов съ своими полки, служачи великому князю», а самостоятельные князья просто «с своими полками».²¹¹ В московско-тверской войне 1375 г. принимали участие полки суздальские, ярославские, ростовские, серпуховско-боровский, кашинский, Городецкий, Стародубский, белозерский, моложский и т. д. Общая численность войска городов-земель составляла 22 отряда. Еще большее количество их собралось на Куликовом поле. По подсчетам А.Н. Кирпичникова, не менее 36 городов и областей послали свои войска на Дон. Чуть менее — 29 — было представлено в походе Дмитрия Ивановича на Новгород в 1386 г.²¹²

На территориальный принцип формирования войска указывает и обозначение полков: «Москвичи», «Дмитровци», «мужи Тверичи и Кашинци», а еще ранее — «Тферичи», «Волочане», «Новоторжьци», «Зубчане», «Роживичи».²¹³

Как видим, в XIV в. (и позже — в XV в.) так же, как и в XI—XII вв.,²¹⁴ существовали полки по территориальной принадлежности. При необходимости они объединялись в крупные воинские соединения.

Князья, по-прежнему оставаясь военными лидерами земель, иногда заключали договоры о союзнических действиях войск. В докончании 1375 г. между московскими и тверскими князьями в числе прочего оговариваются такие возможные действия: «А где ми буде, брате, поити на рать, или моему брату, князю Володимеру Ондреевичу, всести ти с нами самому на конь без хитрости. А пошлем воевод, и тобе и своих воевод послати».²¹⁵ Видимо, с подобными договорами связана военная помощь, посланная в 1377 г. в Нижегородско-Суздальскую, а затем в 1378 г. в Рязанскую земли. В целом же «система включавших военные статьи договоров стала нормой взаимоотношений столицы (Москвы. — Ю.К.) сначала с уделами, а затем и с формально независимыми княжествами и землями».²¹⁶

Кроме князей руководство войском или его частями возглавляли воеводы.²¹⁷ Так, на царевича Арапшу в 1377 г. Дмитрий Иванович послал «воеводы своя, а съ ними рать...», так же и суздальский князь с сыном Иваном и князем Семеном Михайловичем шлет «воеводы и воя многи». Военными действиями должны были руководить «стареишины или князи ихъ, или бояре стареишии и велможи, или воеводы».²¹⁸ Через год на Воже одним из отрядов командовал «Тимофеи околничии».²¹⁹ Привлекают внимание здесь «старейшины». Не скрываются ли под этим архаизмом какие-то земские военачальники?

Относительно некоторых «сборов» мы имеем более пространные известия, проливающие свет на внутреннюю «механику» войсковой организации в целом.

В 1368 г. при получении известия о походе Ольгерда (вместе с Михаилом Александровичем Тверским) «ратию къ Москве» Дмитрий Иванович «повеле въскоре россылати грамоты по всемъ городомъ, и по всему княжению великому нача съвокупляти воя, но ничто же успеша, не поспела бо тогды никотораа рать изъ далнихъ местъ приити. Но елико воинъ обретошас[я] тогда въ граде, сихъ отобравъ князь великии и отъпусти въ заставу противу Олгерда, еже есть сторожевыи плъкъ, а воеводьство приказано Дмитрию Минину, а отъ князя отъ Володимеря отъ Андреевича воевода Акинфъ Федорович[ь], нарицаемый Шуба, а съ ними рать Московьскаа, Коломеньскаа, Дмитровьскаа».²²⁰ Также и в 1380 г. «князь великий же по всем землем посла со смирением и умилением, собирал всякиа человеки в воинство».²²¹

Другая ситуация относится к 1409 г., когда из-за хитросплетений ордынского военачальника Едигея в Москве возникла военная тревога. После прихода посла от Едигея «князь же и вси людие въ недооумении бывше, не бяшеть бо правыя вести или будеть рать, или не будеть. Темъ же ни воя сбирахуть и отъпустиша къ Едегееви единаго отъ велможь, Юриа именемъ, давше ему дружину, да аще будеть рать въскоре да отъсылаеть». По приближении Едигея «Василии же не успе ни мала дружины собрати, градъ осади, въ немъ оставя дядю своего князя Володимеря и брата князя Андрея и воеводы, а самъ со княгинею и съ детми отъеха къ Костроме».²²²

В обоих случаях нас интересуют не столько конкретные подробности и детали (оба военных мероприятия закончились неудачно), сколько то общее, что было характерно в деле организации военного похода или обороны. Здесь мы вновь должны заметить определяющую роль князя, но и «людья», принимающего на деле активное и деятельное участие в сборе ополчения. В обоих приведенных случаях князья обращаются к горожанам, а, возможно, и волощанам. Как это могло происходить? Мы можем предположить, что без вечевых собраний дело не обходилось. Хотя, видимо, вече уже не так часто, как в Киевской Руси, распоряжалось народным ополчением. Но с другой стороны, без ополчения князья не ходят в походы, не вступают в решающие сражения. Как и в XI—XII вв., «основная тяжесть воин ... ложилась на плечи "воев"».²²³

Самостоятельность в организации активного отпора противнику пытались проявить и костромичи. Когда в 1374 г. новгородские ушкуйники подошли к Костроме, «гражане же изыдоша изъ града противу, собрашася на бои, а воевода же у нихъ бяше тоже и наместник Плещеевъ». «Горожан Костромичь» было «много боле пяти тысущь», а новгородцев «с полторы тысущи». Правда, ни воевода, ни «вои» не проявили лучших качеств: «виде бывшее (ушкуйники атаковали Кострому с тыла и с «лица». — Ю.К.) и убояся, нача бежати (воевода. — Ю.К.) ни самъ на нихъ ударилъ, ни рати своей повелелъ...».²²⁴

Какое внутреннее деление имело место в средневековом русском войске? В этой связи Л.В. Черепнин анализирует сведения под 1374 г., когда Дмитрий Иванович идет походом против Твери. Князь «собравъ всю силу русскыхъ городовъ и съ всеми князми русскими совокупяся ... пошелъ ратию къ Тфери, воюя волости Тферьскыя ... а съ нимъ князи мнози, кождо отъ своихъ градовъ ... съ своими ратьми и служаще князю великому», а еще ниже летописец все войско обобщенно называет «Москвичи».²²⁵

Л.В. Черепнин, исходя из этих данных, делает следующий вывод: «военные силы, отправленные московским правительством под Тверь, состояли из двух частей: 1) из городских ополчений; 2) из отрядов военных слуг, приведенных отдельными русскими князьями, действовавшими в союзе с великим князем московским».²²⁶ Первый вывод ученого не подвергается никакому сомнению, и он усиливает его, подчеркивая, что «торгово-ремесленное население городов Северо-Восточной Руси поддерживало московскую великокняжескую власть».²²⁷ Но вот второй его вывод никак не следует из текста летописи. О «службе» говорится только в отношении князей к «князю великому». Что же касается «отрядов военных слуг», то их не было, а были «князи кождо от своих градов с своими плъкы», т. е. опять мы возвращаемся к городским ополчениям от более мелких русских городов.

И тем не менее с Л.В. Черепниным следует согласиться, что какие-то «профессиональные» отряды, как в Древней Руси княжеские дружины, конечно, были. На это указывает следующий фрагмент: в неудачном сражении на Пьяне утонули «множьство бояръ и слугъ и народа бещислено».²²⁸

Видимо, со «служебными» княжескими отрядами и была связана «военная реформа» 1389 г., когда «был проведен новый (территориальный) принцип формирования военных сил в противоположность старому (служебному)».²²⁹ В чем он заключался? По Л.В. Черепнину, обратившему на это внимание, в следующем: «Если раньше бояре и вольные слуги отправлялись в походы независимо от места расположения своих владений, под "стягом" того князя, кому служили, то теперь они должны были подчиняться в походе воеводам того князя, на территории которого были расположены их вотчины». Л.В. Черепнин говорит по этому поводу о централизации вооруженных сил в руках княжеской власти. Но, кроме этого, и, видимо, главным здесь выступал все-таки фактор мобильности при сборе войска. Однако, как бы то ни было, новый порядок не состоялся.²³⁰

В 30-х годах XV в. в качестве военной единицы наряду с «воями» упоминается «двор». «Двор», пишет Ю.Г. Алексеев, представлял собой «совокупность служилых людей великого князя в противоположность ополчению». Но «двор» XV в. — это не новация. Ю.Г. Алексеев замечает, что в «таком смысле "двор" неоднократно упоминался и раньше», и приводит примеры из XII—XIII вв.²³¹

С древнерусским войском средневековое сближает и то, что в нем практически отсутствовали сословные ограничения. Наряду с дворянами, детьми боярскими, вольными слугами территориальные отряды XIV—XV вв. состояли из представителей посадского населения — черных людей — купцов и ремесленников, «смердов», «холопов» и «челяди». Более того, утверждает А.Н. Кирпичников, именно «торгово-ремесленные слои во многом определяли состав популярных с XIV в. городовых полков». «Роль демократических городских низов повышалась при экстренных мобилизациях и при созыве (начиная со второй половины XIV в.) общерусского войска».²³² Так, на Куликово поле «приидоша много пешаго воиньства, и житейстии мнози людие и купци со всехъ земель и градовъ».²³³ Следовательно, русское средневековое войско, как и войско Киевской Руси, не представляло собой замкнутого или привилегированного образования, оно было открыто для всех категорий населения.²³⁴

А.Н. Кирпичников справедливо критикует тех исследователей, которые недооценивают роль ополчения в составе территориального войска. «При всей социальной пестроте войско XIV в. не было сборищем как попало снаряженных людей», это не была «плохо вооруженная и обученная толпа».²³⁵

Действительно, из летописей мы узнаем о вооружении ополченцев. Рязанцы перед битвой с москвичами в 1371 г. говорили друг другу так: «Не емлите съ собою доспеха, ни щита, ни копиа, ни иного оружиа...».²³⁶ Летом 1377 г. разомлевшее русское воинство (а пример показало военное руководство) «доспехи своя въскладоша на телеги а ины въ сумы, а у иныхъ сулици еще и не насажены бяху, а щиты и копиа не приготовлены».²³⁷ О такого же типа вооружении свидетельствует сообщение о сражении 1378 г. на Воже, когда «наши» «бьючи ихъ, секучи и колючи».²³⁸ Наконец, кроме конкретных указаний на вооружение «воев», в летописях говорится о ратниках как о вышедших «в силе тяжце».²³⁹ Видимо, здесь тоже речь идет об их воинской готовности в части снаряжения и «оружности». Об умении обращаться не только с примитивным «оружием», но и с новым вооружением свидетельствуют данные об обороне Москвы в 1382 г., когда горожане «стреляюще и камениемъ шибающе, и самострелы напрязающе, и пороки, и тюфяки; есть же неции и самыа тыа пушки пущаху на нихъ (монгольское войско Тохтамыша. — Ю.К.)».²⁴⁰

Таким образом, простые ратники не уступали знати и их людям ни в экипировке, ни в войсковой дисциплине, ни в умении сражаться. «Вплоть до конца XV в. пехота играет важную роль в сражениях», а основа пехоты — ополченцы».²⁴¹

Возможно, что часть «воев» в боевых действиях выступала на конях. Об этом есть весьма оригинальное сообщение, связанное с битвой 1376 г. под Болгаром. Защищая его, «инии выехаша на вельблудехъ, кони наши полошающе, наши же никако же устрашаються грозы ихъ, но крепко противу сташа на бои и устремишася нань единодушно и скочиша на нихъ...».²⁴² В преддверии Куликовской битвы, после переправы через Оку Дмитрий Иванович беспокоился, что у него было мало «пешиа рати». Обративший на это обстоятельство внимание Е.А. Разин верно заключает, что в русской рати-ополчении преобладала конница.²⁴³

Обращаясь к проблеме «народа и войска», И.Я. Фроянов писал, что в Киевской Руси «военная сила и общественная власть еще не оторвались друг от друга, составляя единое целое».²⁴⁴ Безусловно, Русь XIV—XV вв. это не Русь XI—XII вв., в том числе и в военном отношении. Но многое из того, что было отмечено для Древней Руси, сохранялось и в Московской Руси.²⁴⁵

А.Н. Кирпичников подчеркивает, что монгольское вторжение (равно как и иные) не прервало развитие военного дела, многие элементы которого восходят к периоду Древней Руси. Думается, не будет преувеличением сказать, что организация войска XIV—XV вв. оставалась в рамках военной системы городов-государств.²⁴⁶ И лишь в XVI в. основу уже общерусской армии составит служилое войско.²⁴⁷ Впрочем, поместное войско, хотя и строилось на иных принципах, нежели ополчение, оставалось при том земским войском, поскольку и сами дворяне представляли собой местную земскую власть. Что касается горожан, то они входили в войско и в последующее время.²⁴⁸

* * *

Характеризуя развитие русского средневекового города, С.М. Соловьев писал: «Усобицы между князьями продолжаются по-прежнему, но города не принимают в них участия, как прежде, их голоса не слышно; ни один князь не собирает веча для объявления городовому народонаселению о походе или каком-нибудь другом важном деле, ни один князь не уряживается ни о чем с горожанами».²⁴⁹ Глубокий пессимизм в отношении городского развития присущ этому выводу. Нам представляется, что он не во всем обоснован.

В самом деле, за княжеской борьбой трудно не увидеть продолжающиеся столкновения общин городов-государств. Весь XIV век наполнен этим острым, непрекращающимся соперничеством, осложненным привлечением, а иногда и вмешательством иноземных сил — Золотой Орды и Литвы. Наибольшую активность проявила здесь московская община, что и дало свои плоды: она смогла присоединить, в конечном итоге, все русские земли, а ее князь становится «государем всея Руси».

Князья опираются на вече и при организации военных акций. Мы должны серьезно отнестись к фактам руководства Александром Ярославичем и Александром Михайловичем выступлениями горожан против ордынцев в 1262 и 1327 гг. Во второй половине XIV в. войско собиралось по присланным княжеским грамотам.

Наконец, продолжается и практика «уряживаний» князей с городами, даже несмотря на выдаваемые ханами ярлыки. Достаточно вспомнить переяславские события начала XIV в., когда горожане удержали у себя московскую «династию». Красноречиво об этом свидетельствует и событие, произошедшее в 1371 г. Мы имеем в виду отказ владимирцев принять получившего в Орде ярлык на великое княжение Михаила Тверского.

Итак, сделаем некоторые выводы.

В Северо-Восточной Руси второй половины XIII—XIV вв. продолжала существовать система городов-государств. Нас не должно смущать то обстоятельство, что главными городами выступают другие городские центры, нежели в древнерусский период. Система средневековых русских городов-государств предстает перед нами мобильной и развивающейся. В рассматриваемый период происходят процессы, имевшие место и ранее. В частности, возвышение прежних пригородов, перемещение в них функций главных городов, понижение статуса некоторых городов. Новыми крупными центрами становятся вчерашние пригороды: Москва, Тверь, Нижний Новгород, Ярославль и др. Некоторые главные города сохраняют свое положение: недолго — Ростов, намного дольше — Рязань. «Образование более крупных уделов» — Тверского, Ярославского, Ростовского, Белозерского, Московского и других, по мнению Н.П. Павлова-Сильванского, «не имеют феодального характера, представляя собою обыкновенное разделение единого государства на несколько равноправных государств».²⁵⁰ Наряду с этим и в рамках этих волостей продолжается политическое дробление.

Конечно, и внутри самой системы города-государства происходят достаточно существенные качественные изменения. Но в основном средневековый русский город-государство наследует основные черты древнерусского города-государства.²⁵¹ Мы отмечали выдающуюся социально-политическую активность населения, выражавшуюся прежде всего в вечевых собраниях, в ряде случаев можно указать на социальное единство горожан и селян, важнейшим фактором становится функционирование сотенной системы, наконец, немаловажную роль продолжает играть народное ополчение. В социально-экономической сфере вследствие медленного роста крупного землевладения основой оставалась общинная экономика. Все это чрезвычайно существенно для постановки вопроса о том, что город в XIII—XIV вв. сохраняет преимущественно свою прежнюю структуру и функции, являясь, следовательно, гарантом действенности системы городов-государств.²⁵²

Существенные изменения происходят, начиная со второй половины XIV в. К этому времени наиболее могущественным городом-государством становится Москва. Ее князьям удается ликвидировать главенство, хотя и формальное, символическое, Владимира. Переход великокняжеского стола из Владимира в Москву М.Ф. Владимирский-Буданов объяснял следующим образом: «Это означало лишь новую победу пригорода над старшим городом подобно тому, как в XII в. город Владимир оттеснил собою Ростов и Суздаль».²⁵³ Попадают в зависимость от Москвы Ростов и Ярославль. Крупные и важные территориальные приобретения дают возможность Москве усилиться, как никогда прежде. Увеличивается и власть московских князей. Много сказано о причинах этого «возвышения».²⁵⁴ Очевидно, не последнюю роль в этом сыграла и московская «земщина», фактор которой учитывается недостаточно. Хотя еще И.Д. Беляев отмечал, что «московская земщина особенно отличалась привязанностью к своему княжескому дому; она как-то слилась с княжими боярами, обратившимися почти в земцев, и на своих плечах несколько раз выносила Московский княжеский дом из величайших опасностей; она несколько раз билась с грозными тогда татарами, даже в отсутствие своих князей, и первая показала пример не уважать ханские ярлыки, ежели они противоречили выгодам Московского княжеского дома. Земщина собственно поставила Московское княжество в такое положение, что оно из младшего и слабейшего в продолжение каких-либо ста лет сделалось первым и сильнейшим во всей северо-восточной Руси».²⁵⁵

Внутреннее устройство Московской земли оставалось еще во многом в рамках города-государства. Не случайно именно здесь еще в середине XV в. в экстремальной обстановке, но происходят вечевые собрания, хотя бы и только московского населения.

Вместе с тем с рубежа XIV—XV вв. система города-государства и, как ее составляющая часть, вече представляются уже архаическими, не соответствующими новым историческим реалиям. Падение во многом уже формальной монголо-татарской зависимости и присоединение Новгорода и Твери довершают дело. Д.Я. Самоквасов пишет, что с присоединением последних земель «Москва получила значение единого старейшего города в России, а старейшие города древнейшей России стали к ней в отношения древних пригородов к городам старейшим, получили значение провинций».²⁵⁶ Коренные изменения происходят и во внутреннем устройстве социально-политической системы. Из прежних основных властных структур вечевого строя остается только княжеская власть.

Однако объективно для нее возникает проблема социальной основы. В обстановке социального вакуума она, понятно, существовать не может. На какой социальный слой предстояло опереться великокняжеской власти в новых условиях? В Заключении мы попытаемся наметить некоторые пути возможного решения этой проблемы.

Примечания

1. См.: Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М., 1998. С. 188—193 (Глава 7. Главнейшие мнения о значении татарской власти в истории России); Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. Феодальная Русь и кочевники. М., 1967. С. 218—234 (Глава V. Монголо-татарское нашествие в исторической литературе).

2. Историографические указания и обзоры содержатся в работах В.А. Рязановского, Г.В. Вернадского, В.В. Каргалова, Д. Островски, В.В. Трепавлова.

3. Рязановский В.А. К вопросу о влиянии монгольской культуры и монгольского права на русскую культуру и право // Вопросы истории. 1993. № 7. С. 155—156.

4. Там же. С. 162.

5. Вернадский Г.В. Монголы и Русь. Тверь; М., 1997. С. 341—342.

6. Островски Д. Монгольские корни русских государственных учреждений // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Период Киевской и Московской Руси. Антология. Самара, 2001. С. 146. (Статья впервые была опубликована в 1990 г.)

7. Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 352.

8. Островски Д. Монгольские корни русских государственных учреждений. С. 143.

9. Там же. С. 144.

10. См., напр.: Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси XIV—XV вв. М., 1959. С. 207—209, 222—224 и др.; Носов Н.Е. 1) Русский город и русское купечество в XVI столетии (К постановке вопроса) // Исследования по социально-политической истории России. Л., 1971. С. 155—156 и др.; 2) Русский город феодальной эпохи: проблемы и пути изучения // Проблемы социально-экономической истории России. СПб., 1991; Карлов В.В. О факторах экономического и политического развития русского города в эпоху средневековья (К постановке вопроса) // Русский город. М., 1976. С. 55—56 и др.; Буганов В.К. Преображенский А.А., Тихонов Ю.Л. Эволюция феодализма в России. М., 1980. С. 61—62 и др.

11. См.: Ширина Д.А. Русский средневековый город в дореволюционной историографии (середина XIX в. — 1917 г.) // ИЗ. Т. 108. М., 1982. С. 320, 322, 323, 326, 328—239 и др.

12. Там же.

13. Соловьев С.М. Соч. в 18 кн. Кн. II. История России с древнейших времен. Т. 3—4. М., 1988. С. 504—505; Кн. VII. История России с древнейших времен. Т. 1314. М., 1991. С. 23—24.

14. Ширина Д.А. Русский средневековый город... С. 318.

15. Там же. С. 320—329; Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 7.

16. Ширина Д.А. Русский средневековый город... С. 320, 329, 336—348.

17. А.М. Сахаров противопоставляет эти два историографических периода. Он пишет, что «в советской историографии изучение средневековых русских городов значительно продвинулось вперед. Принципиальной особенностью советских исследований является стремление раскрыть социально-экономические процессы, обусловившие развитие городов. В этой связи впервые стало проводиться научное исследование факторов экономического развития и классовой борьбы в средневековых русских городах» (Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 8). Нам представляется, что надо говорить об определенной преемственности; отличия же были обусловлены не столько научным развитием, сколько идеологией.

18. Большая Советская Энциклопедия. Т. 18. М., 1930. С. 68—85.

19. Бахрушин С.В. Предпосылки всероссийского рынка в XVI в. // Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 1. М., 1952. С. 38.

20. Смирнов П.П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII в. Т. 1. М.; Л., 1947. С. 4. — В другой (ранней) своей работе ученый давал классификацию и древнерусских городов: своеземческие или вечевые, холопьи (населенные рабами) и новые, состоящие из свободного населения на земле, принадлежащей феодалу (Смирнов П.П. Города Московского государства в первой половине XVII в. Т.Г Вып. 1. Киев, 1917).

21. Смирнов П.П. Посадские люди... С. 19.

22. Там же. С. 31.

23. Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в XIV—XV вв. М., 1957. С. 93.

24. Там же. С. 92—93.

25. Там же. С. 91.

26. Там же. С. 101. См. также: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960. С. 336—341; Кучкин В.А. Города Северо-Восточной Руси в XIII—XV веках (Крепость и посад; городское население) // ИСССР. 1991. № 2. С. 77—79.

27. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси...; Хорошкевич А.Л. Основные итоги изучения городов XI — первой половины XVII вв. // Города феодальной России. М., 1966. С. 43.

28. «Большой удельный вес в городах принадлежал феодалам. Они владели многочисленными дворами и целыми слободами, в городах жило много их холопов и феодальнозависимых людей. Феодальные владения в городах были прикрыты иммунитетом и были одним из самых ярких проявлений феодальной раздробленности. Сохранение феодального землевладения в городах было серьезной преградой развитию городских слобод», — констатировал А.М. Сахаров (Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 232).

29. Там же. С. 12, 180, 182.

30. Там же. С. 14. — Особенность русских городов XIV—XV вв. он видел в том, что они «существовали и развивались в стране, где феодализм находился еще в полосе своего подъема» (Там же. С. 16).

31. Там же. С. 22.

32. Там же. С. 25.

33. Там же. С. 232.

34. Ряд положений исследователя подвергся критике «слева». Приведем мнение А.Л. Хорошкевич. А.М. Сахаров, резюмировала она, «упорно подчеркивает слабость — и экономическую и политическую — этих городов, сокращает их число лишь до 29, указывает, что ремесло в основном было вотчинным, что сами города выполняли функцию защиты собственности и прав феодалов. Он утверждает, что товарное производство существовало в незначительных размерах, а внешняя торговля была почти не связана с производством. Более интересны его соображения о политическом развитии городов — существовании веча, которое А.М. Сахаров рассматривает как "проявление органически присущих всякому феодальному городу тенденций к борьбе против феодального государства". Существование веча доказывает отсутствие разницы между так называемыми вечевыми городами Новгородом и Псковом и городами Северо-Восточной Руси» (Хорошкевич А.Л. Основные итоги изучения городов... С. 47). Замечания А.Л. Хорошкевич, безусловно, позитивны. Для нас особенно значительным является последнее суждение исследовательницы, носящее принципиальный характер.

35. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства...; Карлов В.В. О факторах...; Кизилов Ю.А. Городской строй России XIV—XV вв. в сравнительно-историческом аспекте // ВИ. 1982. № 12; Носов Н.Е. Русский город феодальной эпохи...; Кучкин В.А. 1) Города Северо-Восточной Руси в XIII—XV веках (Число и политико-географическое размещение) // ИСССР. 1990. № 6 (далее — Города-I); 2) Города Северо-Восточной Руси в XIII—XV веках (Крепость и посад; городское население) (далее — Города-II).

36. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 329.

37. Там же. С. 341 и др. — О значении городов в историческом процессе русского средневековья Л.В. Черепнин пишет и в другой работе (Черепнин Л.В. К вопросу о роли городов в процессе образования Русского централизованного государства // Города феодальной России).

38. Карлов В.В. О факторах... С. 55, 59, 68—69.

39. Там же. С. 56. Ср.: Там же. С. 58.

40. Там же. С. 56.

41. Там же. С. 55.

42. Там Же. С. 68.

43. Там же. С. 68—69.

44. Л.В. Черепнин лишь смог констатировать, что «о роли феодального дворовладения в городах можно судить лишь на основании данных, относящихся к монастырскому и церковному хозяйству». Тем не менее и он, отдавая дань существующим «нормам», упомянул, что в Москве «большим числом дворов владели бояре и княжеские слуги» и, само собой разумеется, князья (Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 356).

45. Кизилов Ю.А. Городской строй... С. 23—24.

46. Там же. С. 24.

47. Там же. С. 33.

48. Носов Н.Е. Русский город феодальной эпохи... С. 67—68.

49. Там же. С. 69.

50. Там же. С. 68.

51. Кучкин В.А. 1) Города-I; 2) Города-II.

52. Кучкин В.А. Города-I. С. 72.

53. Там же. С. 72—73, 74, 77.

54. Носов Н.Е. Русский город феодальной эпохи... С. 67—68.

55. Кучкин В.А. Города-I. С. 77—80.

56. Кучкин В.А. Города-II. С. 77, 79—81.

57. Там же. С. 81.

58. Там же.

59. Там же.

60. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. М., 1965. Стб. 60.

61. Там же.

62. Кучкин В.А. Города-II. С. 82.

63. Тихомиров М.Н. Московские третники, тысяцкие и наместники // Изв. АН СССР. Сер. истории и философии. 1946. № 4; Зимин А.А. Россия на рубеже XV—XVI столетий. М., 1982. С. 53.

64. Карлов В.В. О факторах... С. 55, 59 и др.

65. Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России (XV—XVI вв.) М., 1985. С. 32—47; Данилова Л.В. 1) Становление системы государственного феодализма в России: причины, следствия // Система государственного феодализма в России. Ч. 1. М., 1993. С. 59—61; 2) Сельская община в средневековой Руси. М., 1994. С. 201—202, 203—206; Юшко А.А. Московская земля IX—XIV веков. М., 1991. С. 134, 173—174.

66. Данилова Л.В. 1) Становление системы... С. 62; 2) Сельская община... Гл. 5; 3) Крестьянство и государство в средневековой России // Крестьяне и власть. Тамбов, 1995. С. 4.

67. Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. С. 65—66, 117. — См. также: Швейковская Е.Н. Государство и крестьяне России. Поморье в XVII веке. М., 1997. С. 217.

68. Данилова Д.В. 1) Становление системы... С. 77; 2) Сельская община... С. 232, 306. См. также: Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 194; Швейковская Е.Н. Мир — универсальная общественно-социальная структура феодальной России (XV—XVI вв.) // Реализм исторического мышления: Проблемы отечественной истории периода феодализма. Чтения, посвященные памяти А.Л. Станиславского. Тез. докл. и сообщ. М., 1991.

69. Хорошкевич А.Л. Русский средневековый город XI—XV вв. в историографии ФРГ (1979—1983) // История СССР в современной немарксистской историографии. М., 1990. С. 154.

70. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси...

71. Кизилов Ю.А. Городской строй России XIV—XV вв. ... С. 20—33.

72. Хорошкевич А.Л. Городские движения на Руси второй половины XIII — конца XIV в. // Социально-экономическое развитие России. М., 1986. С. 39—40.

73. Кизилов Ю.А. Городской строй... С. 25—27.

74. Насонов А.Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 55—56 и др.

75. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 30, 203—204.

76. См. с. 184 и сл. настоящей работы.

77. ПСРЛ. Т. XXV. М.; Л., 1949. С. 153.

78. Там же. Т. VII. СПб., 1856. С. 179; Т. XXV. С. 157.

79. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 56.

80. ПСРЛ. Т. XVIII. СПб., 1913. С. 82, 83.

81. «Здесь выступают, — писал М.Н. Тихомиров, — две равноправные стороны: бояре и черные люди» (Тихомиров М.Н. Средневековая Москва... С. 91). То же отмечает (несколько суживая социальные реалии) Н.Н. Воронин: «Текст подчеркивает единство низов и боярских кругов города в стремлении сопротивляться татарам» (Воронин Н.Н. «Песня о Щелкане» и тверское восстание 1327 г. // Исторический журнал 1944. № 9. С. 81). — См. также: Михайлова И.Б. Бояре Северо-Восточной Руси во второй половине XIII—XIV веках (к вопросу об изменении социально-политической структуры общины в условиях татаро-монгольского ига) // Историческое познание: традиции и новации. Ч. 1. Ижевск, 1996. С. 269—270.

82. Беляев И.Д. Судьбы земщины и выборного начала на Руси. М., 1906. С. 64. — Отмечает «активную роль "переяславцев", как городской общины, во всем этом деле» и А.Е. Пресняков (Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 88, прим. 1).

83. ПСРЛ. Т. XXIII. СПб., 1910. С. 96. — См. также: Кизилов Ю.А. Городской строй России... С. 25.

84. ПСРЛ. Т. XVIII. СПб., 1913. С. 86.

85. Летописец Переяславля Суздальского. М., 1851. С. 111—112.

86. ПСРЛ. Т. XVIII. С. 86; Т. XXV. С. 393.

87. Там же. Т. VII. С. 184; Т. X. М., 1965. С. 175.

88. Там же. Т. XXV. С. 166.

89. Борзаковский В.С. История Тверского княжества. Тверь, 1994. С. 124—129; Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. 137—138; Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 91—92; Лурье Я.С. Роль Твери в создании Русского национального государства // Учен. зап. ЛГУ № 36. Сер. истор. наук. Вып. 3. Л., 1939. С. 103—109; Воронин Н.Н. «Песня о Щелкане» и тверское восстание 1327 г.; Ильин М.А. Тверская литература XV в. как исторический источник // Труды историко-архивного ин-та. Т.Ш. Каф. истории СССР. М., 1947. С. 36—42; Будовниц И.У. 1) Отражение политической борьбы Москвы и Твери в тверском и московском летописании XIV века // ТОДРЛ. Т. XII. М.; Л., 1956. С. 87—92; 2) Общественно-политическая мысль Древней Руси. С. 378—383; Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 206—207; Клюг Э. Княжество Тверское (1247—1485). Тверь, 1994. С. 116—121; Борисов Н.С. Иван Калита. М., 1995. С. 150—162.

90. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 475—497.

91. Летописную «библиографию» восстания см.: Там же. С. 475—497; Конявская Е.Л. Повести о Шевкале // Литература Древней Руси. Источниковедение. Л., 1988. С. 14.

92. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 481.

93. Там же. С. 489.

94. Там же. С. 492. См. также: Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 137, прим. 3.

95. Там же. С. 497.

96. Конявская Е.Л. 1) Литература Твери XIV—XV вв.: Текстология, проблематика, жанровая структура: автореф. канд. дис. М., 1984; 2) Повести о Шевкале.

97. Конявская Е.Л. Повести о Шевкале. С. 15, 23, 25.

98. Согласно исследованию Е.Л. Конявской, «первоначальный вариант повествования должен быть лучше отражен в Никоновской, а в повести Рогожско-Тверского сборника и своде 1448 г. — различного рода сокращения и переработки этого варианта» (Там же. С. 23).

99. ПСРЛ. Т. X. С. 194.

100. Причем «не только горожане, но и окрестные жители, т. е. крестьяне» (Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 494).

101. О том, что в восстании «по свидетельству летописи принимал какое-то участие» Александр Тверской, писал А.А. Зимин (Зимин А.А. Народные движения 20-х гг. XIV в. и ликвидация системы баскачества в Северо-Восточной Руси // Изв. АН СССР. Сер. истории и философии. 1952. Т. IX. № 1. С. 64).

102. Конявская Е.Л. Повести о Шевкале. С. 17, прим. 2.

103. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 43, 415.

104. Борисов Н.С. Иван Калита. С. 151.

105. Л.Н. Гумилев полагает, что эта «эмиграция захватила Русь» (Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. Л., 1989. С. 538, 587—588, 616).

106. «...Трактовка монголо-татар как антихристианской, богопротивной силы оправдывала борьбу с ними». Впрочем, это были отнюдь не «новые политические установки», как утверждает Е.Л. Конявская. Ниже в своем исследовании она сама же опровергает это, сравнивая тверское восстание с восстанием 1262 г. «...Общим с повествованием о тверском восстании здесь оказывается оптимистический тон повествования, поношение ордынских завоевателей как "окаянных бесермен" и др.» (Конявская Е.Л. Повести о Шевкале. С. 16, 21, прим. 31).

107. Возможно, ордынцы имели и другие далеко идущие планы. Никоновская летопись об этом сообщает так: Чол-хан хотел «самъ сести на княжении во Твери, а своихъ князей Татарскихъ хотя посажати по Рускимъ градомъ...» (ПСРЛ. Т. X. С. 194). И.У. Будовниц принимает эту версию как попытку «наладить там (на Руси. — Ю.К.) какое-то непосредственное управление» (Будовниц И.У. Отражение политической борьбы... С. 88, 89, 90). Если и имели место такого рода планы, то они были явно авантюрными, что и показали события 1327 г.

108. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 43, 416; Т. Х. С. 194.

109. Обычно в качестве причин появления Чол-хана в Твери называется либо необходимость сбора дани, либо более обобщенного порядка. «...Ордынский хан, — пишет Л.В. Черепнин, — хотел поставить великого князя под свой контроль» (Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 475. См. также: Будовниц И.У. 1) Отражение политической борьбы... С. 88—89; 2) Общественно-политическая мысль Древней Руси. С. 378). Эти суждения недавно оспорил Н.С. Борисов, предположив, что «присутствие отряда Шевкала в Твери явно указывает на его "международное" значение», предотвращая возможные нападения со стороны Литвы и Ордена (Борисов Н.С. Иван Калита. С. 141—142).

110. ПСРЛ. Т. X. С. 194.

111. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 91, прим. 6.

112. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 206.

113. ПСРЛ. Т. Х. С. 194, 211; Т. XV. Вып. 1. Стб. 52.

114. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 208.

115. Там же.

116. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 525. См. также: Фроянов И.Я. О возникновении монархии в России // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. С. 32.

117. По А.М. Сахарову, «обращает на себя внимание также разгром Калитой Ярославля в 1332 г., произведенный без видимых причин» (Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 208).

118. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 149, прим. 2; Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 209.

119. Житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия чудотворца и похвальное ему слово. СПб., 1885. С. 33—34; ПСРЛ. Т. XI. М., 1965. С. 128—129.

120. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 209.

121. См. об этом: Михайлова И.Б. Москва и Тверь в начале XIV в. // Исторический опыт русского народа и современность. СПб., 1994.

122. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 209.

123. Там же.

124. Один такой пример «коллективных» действий московского князя и мо сковской общины приводит Н.С. Борисов. Глубокой осенью 1339 г. «замыслиша заложити роубити городъ Москву, а кончаша тое же зимы на весну, въ великое говение (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 51). По этому поводу ученый верно замечает следующее. «Такое дело, как возведение крепости, делалось всем миром, и потому князю нужна была поддержка не только знати, но всей московской посадской общины. На эту коллективность замысла и исполнения указывает и летописец, используя множественные формы глагола...» (Борисов Н.С. Иван Калита. С. 257).

125. Анализ ее с «классовых» позиций см.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 512—519. Несколько по-иному видится внутренняя политика Калиты Н.С. Борисову (Борисов Н.С. Иван Калита. С. 165—185 и др.).

126. НПЛ. С. 465; ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 44.

127. В этой связи созвучными нашим наблюдениям представляются выводы Ю.Г. Алексеева «о слабом развитии функций управления, о малой степени отделения их от личности самого князя, т. е. о патриархальности системы управления княжеством» при Иване Калите (Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства. Очерк развития аппарата управления XIV—XV вв. СПб., 1998. С. 11).

128. См. ниже с. 345—346.

129. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 498, 508, 525—526, 583.

130. НПЛ. С. 469. — «Источниковедческий» спор А.Е. Преснякова с С.М. Соловьевым по поводу этого известия см.: Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 139—140, прим. 5.

131. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 498. А.М. Сахаров тоже приводит этот случай, но не комментируя его, ссылается на М.Н. Тихомирова (Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 212). Трактовка же М.Н. Тихомирова по меньшей мере довольно расплывчата. Он пишет: «В XIV в., видимо, еще хорошо знали какой колокол на звоннице Успенского собора был вечевым» (Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 212). Из этих слов непонятно, говорит ли автор о существовании веча во Владимире или только о «народной памяти». Л.В. Черепнин, несомненно, дает более веское обоснование.

132. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 498.

133. Борисов Н.С. Иван Калита. С. 255.

134. Там же. С. 254—255.

135. См. с. 27 и сл. настоящей работы.

136. НПЛ. С. 469; Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 497—498.

137. Такие случаи имели место и в древней Руси. Так, в 1066 г. полоцкий князь Всеслав не только сжег и разграбил Новгород, но и «колоколы съима у Святыя Софие». «О, велика бяше беда въ час тыи!», — скорбно восклицает по этому поводу летописец (НПЛ. С. 17). В 1146 г. Изяслав Мстиславич Киевский вывез колокола из Путивля, а в 1259 г. в Холм были перевезены колокола из Киева (ПСРЛ. . Ч. 2.М., 1962. Стб. 334, 844). В этот же ряд можно поставить и хрестоматийно известные события, связанные с падением новгородской и псковской независимости. — Вместе с тем лишение того или иного города (волости) колокола типологически находит аналог в известных фактах «разорения в межволостных войнах храмов и монастырей противника» в древней Руси. Отметивший это И.Я. Фроянов подчеркивает, что храмы символизировали «суверенитет местных общин», а «разрушить храм врага — значит лишить его покрова божьего» (Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 282).

138. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 51—52.

139. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 525, 508. — Также считает и А.М. Сахаров (Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 208).

140. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 58.

141. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 525—526.

142. Близко нашему пониманию и объяснение Н.С. Борисова. Увоз колокола в Москву — это «символическое деяние, смысл которого можно выразить словом "покорность"... Вывоз колокола ... символизировал полную победу Москвы над Тверью. Этот удар должен был сломить самолюбие тверичей, заставить их смириться со своей участью побежденных. Похоже, что удар Калиты достиг цели. Летопись сообщает, что после гибели Александра Михайловича в Орде "княжение Тверское до конца опусте". Тогда же произошел и новый массовый отъезд тверских бояр на московскую службу» (Борисов Н.С. Иван Калита. С. 255—256). Н.С. Борисов с событиями 1339 г. связывает «важнейший перелом» в истории Северо-Восточной Руси: это «конец длившемуся около столетия расцвету Твери» и перемещение «центра политической и духовной жизни» из Твери в Москву (Там же. С. 254). Нам представляется, что Тверь далеко не была сломлена, и события 1347 г. тому подтверждение.

143. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 100.

144. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 583.

145. Рыбаков С.Г. Церковный звон в России. СПб., 1896. С. 5. — Возможно, с «магией звона» связан и «отказ» звонить в чужом городе владимирского колокола в 1328 г.

146. Вечевая деятельность в это время, по сути, признается и Л.В. Черепниным, и А.М. Сахаровым. Только они, отдавая дань существовавшей феодальной концепции, говорят об этом со всякого рода оговорками. Одна из них — это подчеркивание «возрождения вечевых порядков» в том или ином месте, в то или иное время. Мы думаем, что вече как социальный институт в этот период функционировало постоянно, но постоянность, конечно, не означала беспрерывности народных собраний. В вечевой практике за столетия существования выработался определенный крут задач, по мере необходимости вече и собиралось.

147. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 206.

148. Огромное значение колоколов в жизни горожан средневековья характерно не только для Руси. Это же отмечено и для Западной Европы. «В средние века колокола использовала не только церковь, но и светская власть. Мирские колокола состояли "на службе" городов. Важные функции городской жизни отправлялись по сигналу особых колоколов ... Обладание колоколами было для города своеобразным подтверждением его вольности, права на самоуправление. Не случайно, теряя самостоятельность, города, как правило, лишались и колоколов. В годы войн и нашествий горожане прятали свои колокола от врага, как ценный "идеологический товар", стремясь сохранить символ своей независимости. Запрещение свыше звонить в колокола воспринималось в средневековье как тяжелое наказание» (Шиллинг М. Колокола-памятники, колокола мира и нецерковные колокола в ГДР // Колокола. История и современность. М., 1985. С. 294).

149. ПСРЛ. Т. VIII. СПб., 1859. С. 18.

150. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 213.

151. ПСРЛ. Т. XXV. С. 206—210.

152. Там же. Т. XV. С. 446. «Перед нами, видимо, нечто вроде вечевого собрания», — писал А.М. Сахаров (Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 213).

153. Там же. Т. VIII. СПб., 1859. С. 72.

154. Дворниченко А.Ю., Кривошеев Ю.В. «Феодальные войны» или демократические альтернативы? // Вестн. СПбГУ 1992. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. Вып. 3.

155. ПСРЛ. Т. VI. СПб., 1853. С. 171.

156. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 216.

157. Кизилов Ю.А. Городской строй в России... С. 32.

158. Сергеевич В.И. Русские юридические древности. Т. 2. Власти. Вып. 1. Вече и князь. СПб., 1893. С. 40—41.

159. Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1908. С. 135.

160. Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI—XVII вв. М., 1978. С. 60, 67.

161. Хорошкевич А.Л. Городские движения на Руси. С. 41—42; Преображенский А.А. Классовая борьба в России XVII — начала XVIII вв. и социальный опыт народных масс (К постановке проблемы) // Феодализм в России. М., 1987. С. 254; Кулакова И.П. Социально-политическая терминология и эволюция взаимоотношений власти и сословий в России второй половины XVI — начала XVII вв. // Сословия и государственная власть в России. XV — середина XIX вв. Тез. докл. Ч. 1. М., 1994. С. 270, 271.

162. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 210—211. — См. также: Майоров А.В. Тысяцкий и городская община Древней Руси в XI — начале XIII в. // Петербург и Россия. СПб., 1997.

163. Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 5, 189.

164. Воронцов-Вельяминов Б. Л. К истории ростово-суздальских и московских тысяцких // История и генеалогия. М., 1977.

165. Кизилов Ю.А. Городской строй России... С. 30.

166. ПСРЛ. Т. I. М., 1962. Стб. 473.

167. Толочко П.П. Древнерусский феодальный город. Киев, 1989. С. 222.

168. «Тысяцкий, — подчеркивает Ю.Г. Алексеев, — первое лицо среди светских свидетелей княжеского докончания (князя Семена Ивановича с братьями. — Ю.К.)» (Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства... С. 13).

169. Кизилов Ю.А. Городской строй России... С. 30.

170. Тихомиров М.Н. Древняя Москва XII—XV вв. Средневековая Россия на международных путях XIV—XV вв. М., 1992. С. 67; Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. СПб.; Киев, 1907. С. 78.

171. Тихомиров М.Н. Древняя Москва. С. 67.

172. ДДГ. № 2. С. 13. См. также: Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства... С. 12—13.

173. ПСРЛ. Т. X. С. 228—229.

174. Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства... С. 14.

175. Тихомиров М.Н. Древняя Москва. С. 67.

176. Там же. С. 67—68. См. также: Михайлова И.Б. Бояре Северо-Восточной Руси во второй половине XIII—XIV веках... С. 274—276.

177. Фроянов И.Я. О возникновении монархии в России. С. 35.

178. Там же. С. 34—35.

179. Там же.

180. Там же. С. 35.

181. Тихомиров М.Н. Древняя Москва. С. 68—69.

182. ПСРЛ. Т. XI. С. 45.

183. Фроянов И.Я. О возникновении монархии в России. С. 36.

184. Там же. См. также: Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства... С. 19—20.

185. ПСРЛ. Т. XI. С. 43, 45. — См. также с. 382—387 настоящего издания.

186. Воронин Н.Н. «Песня о Щелкане»...; Клюг Э. Княжество Тверское. С. 119.

187. Воронин Н.Н. «Песня о Щелкане»... С. 77.

188. Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 211—212, 215.

189. Там же. С. 215.

190. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 206—207; Толочко П.П. Древнерусский феодальный город. С. 225.

191. Кизилов Ю.А. Городской строй... С. 29.

192. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота и ее время. Л., 1980. С. 38.

193. ДДГ. № 9. С. 68.

194. Бромлей Ю.В. К вопросу о сотне, как общественной ячейке у восточных и южных славян в средние века // История, фольклор, искусство славянских народов. М., 1963.

195. Данилова Л.В. Сельская община... С. 208—209, 243—244, 250—251, 252—255, 300.

196. Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. Т. I.M.; Л., 1947. С. 263—280; Пашкова Т.И. Местное управление Русского государства первой половины XVI в. (наместники и волостели): автореф. канд. дис. СПб., 1992; Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства ... С. 40—45, 50.

197. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. С. 200; Данилова Л.В. Сельская община... С. 201.

198. Данилова Л.В. О внутренней структуре сельской общины Северо-Восточной Руси // Россия на путях централизации. М., 1982. С. 11.

199. Беляев И.Д. Судьбы земщины и выборного начала на Руси. С. 66.

200. Назаров В.Д. 1) Полюдье и система кормлений. Первый опыт классификации нетрадиционных актовых источников // Общее и особенное в развитии феодализма в России и Молдавии. Проблемы феодальной государственной собственности и государственной эксплуатации (ранний и развитой феодализм). Чтения, посвященные памяти академика Л.В. Черепнина. Тез. докл. и сообщ. Т. I. М., 1988. С. 163—170; 2) О проездном суде наместников в средневековой Руси // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1987. М., 1989. С. 84—92; Данилова Л.В. Сельская община... С. 206.

201. Данилова Л.В. Сельская община... С. 290—291.

202. Разин Е.А. История военного искусства. Т. 2. М., 1957. С. 257.

203. Кирпичников А.Н. 1) Военное дело на Руси в XIII—XV вв. Л., 1976; 2) Факты, гипотезы и заблуждения в изучении русской военной истории XIII—XIV вв. // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1984 год. М., 1985.

204. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 408 («поимъ воа многы»), 478; Там же. Вып. 1. Стб. 72—73, 75 («собралъ былъ рать»), 78, 85, 89 («нача съвокупляти воя»), 104, 110 («собрав всю силу»), 118, 182 и др.

205. Там же. Т. XV. Стб. 408.

206. Там же. Вып. 1. Стб. 72—73, 78.

207. Там же. Стб. 89, 104.

208. Там же. Стб. 110.

209. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 409, 414.

210. Кирпичников А.Н. Факты, гипотезы и заблуждения... С. 232—233. См. также: Соловьев С.М. Соч. в 18 кн. Кн. II. История России с древнейших времен. Т. 3—4. С. 500.

211. ПСРЛ. Т. XXVI. М., 1959. С. 122; Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 года // ВИ. 1955. № 8. С. 18.

212. Кирпичников А.Н. Факты, гипотезы... С. 238—240.

213. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 367, 476, 478; 111; 410; Т. I. Стб. 483.

214. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 201.

215. ДДГ. № 9. С. 26.

216. Кирпичников А.Н. Факты, гипотезы... С. 231, 236—237. Ср.: Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства... С. 21.

217. О роли и месте воевод в военной организации XIV—XV вв. см.: Там же. С. 16—18, 21—26 и др.

218. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 118.

219. Там же. Стб. 134.

220. Там же. Стб. 88—89.

221. Там же. Т. XI. С. 51.

222. Там же. Т. XV. Вып. 1. Стб. 182.

223. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 200.

224. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 113—114.

225. Там же. Стб. 110, 111.

226. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 578. — Также считает и А.М. Сахаров: «Кажется, что здесь особо отделены городские ополчения от обычных княжеских дружин» (Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси... С. 228).

227. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 578.

228. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 119.

229. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 653.

230. Там же. С. 653—654. См. также: Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства... С. 26—27.

231. Там же. С. 54, 55.

232. Кирпичников А.Н. 1) Военное дело на Руси... С. 12; 2) Факты, гипотезы... С. 234.

233. ПСРЛ. Т. XI. С. 56; Забелин И.Е. Взгляд на развитие московского самодержавия // Исторический вестник. 1881. Апрель. С. 748—749; Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 года. С. 17.

234. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 203—208; Дворниченко А.Ю., Кривошеев Ю.В. «Феодальные войны»... С. 6.

235. Кирпичников А.Н. 1) Факты, гипотезы... С. 234—235; 2) Военное дело на Руси... С. 12. — Такой же видел «средневековую рать» М.Н. Тихомиров: «Средневековый ремесленник и купец, как всякий свободный человек, был боевой единицей и умел владеть оружием» (Тихомиров М.Н. Средневековая Москва... С. 96).

236. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 98.

237. Там же. Стб. 118. — Н. Храмцовский также видит здесь «простых воинов» (Храмцовский Н. Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода. Нижний Новгород, 1857. С. 26).

238. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 134. — См. также: Разин Е.А. История военного искусства. Т. 2. С. 258.

239. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 78.

240. Там же. Т. XI. С. 75. — См. также: Тихомиров М.Н. Средневековая Москва... С. 97.

241. Кирпичников А.Н. 1) Факты, гипотезы... С. 234—235; 2) Военное дело на Руси... С. 12.

242. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 116. — С булгарского населения была взята контрибуция. Интересно, что в летописи она расписана постатейно, что является редкостью. Великий князь Дмитрий Иванович и Дмитрий Михайлович Волынский получили по 2000 рублей, «а воеводамъ и ратемъ 3000 рублев» (Там же). Слово «рать» тоже обозначало, как пишет С.М. Соловьев, «городовые полки», составленные из городских жителей (Соловьев С.М. Соч. в 18 кн. Кн. II. История России с древнейших времен. Т. 3—4. С. 500).

243. Разин Е.А. История военного искусства. Т. 2. С. 278.

244. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 185.

245. В этой связи интересно наблюдение Ю.Г. Алексеева об «уряживании» «коемуждо полку воеводу» прямо на поле «на глазах всего войска». «Так, вероятно... поступали князья издревле», — полагает исследователь (Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства... С. 24—25).

246. Выдающееся значение средневекового ополчения следовало и из того, что, по авторитетному мнению Ю.Г. Алексеева, тогда «постоянной организации боеготовых войск ... не существовало» (Там же. С. 16, 17, 29, 53, 55 и др.).

247. Кирпичников А.Н. Военное дело на Руси... С. 13. — «Принципиальные изменения в характере военного руководства» наблюдаются уже в конце 60-х годов XV в. (Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства... С. 91—92).

248. «Городовые полки» набирались из горожан. «Ядром войска, — пишет Е.А. Разин, — была так называемая "московская рать", то есть полки укомплектованные ремесленниками, купцами и другими жителями Москвы» (Разин Е.А. История военного искусства. Т. 2. С. 296).

249. Соловьев С.М. Соч. в 18 кн. Кн. II. История России с древнейших времен. Т. 3—4. С. 504.

250. Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. М., 1988. С. 473.

251. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 216—243; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

252. «...Удельная система не нарушила древнего деления земель, занятых Русскими Славянами, на старейшие города и пригороды, не нарушила и отношений, искони установившихся между ними, а вместе с тем сохранились древние понятия о городе, и в том числе понятия о городе, в смысле территории, занятой общиною, которая пользовалась политическою автономией, то есть понятие земли, волости, княжества, государства» (Самоквасов Д.Я. Древние города России. Историко-юридическое исследование. СПб., 1873. С. 55—56).

253. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. С. 110. — Мотивы этого «падения» бывшего «столом земли Рускыя» «многославныи Володимеря» слышны в летописных записях начала XV в., осторожно противопоставляющих древности и значение Владимира Москве. «И таковаго града, — горестно констатирует летописец, — не помиловавше Москвичи» (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 181). Отголоски древнего межгородского противостояния (главный город — пригород) обнаруживаются в этой лаконичной фразе.

254. Обзор и анализ мнений см.: Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. С. 555—558; Зимин А.А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М., 1991. С. 191—211; Аверьянов К.А. Московское княжество Ивана Калиты. М., 1993. С. 3—11.

255. Беляев И.Д. Судьбы земщины и выборного начала на Руси. С. 69. См. также: Забелин И.Е. Кунцево и Сетунский стан. М., 1873; Любавский М.К. Образование основной государственной территории великорусской народности. Заселение и объединение центра. Л., 1929. С. 39. — Мысль о роли народных масс в исторической миссии Москвы не была чужда и советской историографии. Так, по И.У. Будовницу «поддержка городского населения, умело использованная для своих целей московскими князьями, являлась одной из важнейших причин «возвышения Москвы», причем «городское население» включало в себя не только (и не столько) москвичей, но и «передовые общественные элементы» других городов (Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль Древней Руси. С. 364, 368, 433).

256. Самоквасов Д.Я. Древние города России... С. 55—57.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница