К истории административной системы новгородской земли

Присоединение Новгорода к Москве в 1478 г. привело к существенному административному расчленению Новгородской земли. Ее центральная часть, превращенная в Новгородское наместничество, была поделена на пятины. Внешняя зона, примыкавшая к наместничеству с востока и юга, перешла в прямое московское управление, чему способствовало внедрение московского суверенитета на часть этих территорий в предшествующее присоединению Новгорода время. Еще при великом князе Василии Дмитриевиче Москва захватила Бежецкий Верх, который новгородцы, сохраняя неизменным формуляр своих докончаний с князьями, до конца продолжали именовать «новгородской волостью»¹. В 1475 г. московской стала Двинская земля², наличие великокняжеских льгот в которой, а также на Печере фиксируется рядом грамот уже на рубеже XIII—XIV вв., а затем во времена Ивана Калиты и Дмитрия Донского.³

Зона волостей, навсегда отторгнутых от Новгорода в 1478 г., очерчена традиционной формулой докончаний, самое раннее из которых датируется 1264 г.: «А волостии ти, княже, новгородьскыхъ своими мужи не держати, нъ держати мужи новгородьскыми; а даръ от техъ волостии имати. А се волости новгородьскые: Волокъ съ всеми волостьми..., а в Торожку... А се волости новгородьскые: Бежиче, Городець, Мелечя, Шипино, Егна, Вологда, Заволоцье, Колоперемь, Тре, Перемь, Югра, Печера»⁴.

Парадоксальным на первый взгляд кажется ограничение перечня «новгородских волостей» территорией внешней зоны, что способно породить мысль о том, что княжеским мужам запрещалось «держать волости» только в этой зоне, тогда как на основной территории новгородских владений таких запретов не существовало. Подобный вывод был бы весьма поспешным, так как весь комплекс существующих источников свидетельствует об изначальном и ненарушимом контроле «мужей новгородских» на всей территорией новгородского фиска.

Перечень «новгородских волостей» внутренней зоны хорошо известен из документа, синхронного древнейшему докончанию, зафиксировавшему список «новгородских волостей» внешней зоны. Имеется в виду перечень административных членений Новгородской земли в интерполяции к «Уставу о мостех», которая, как и весь этот документ, датируется 60-ми гг. XIII в., предпочтительно временем между 1265 и 1267 гг.⁵ В интерполяции, трактующей о разверстке повинностей по содержанию Великого моста через Волхов, сначала идет перечисление десяти городских сотен Новгорода, а далее следует список периферийных земель: «11 Княжа, 12 Ржевская, 13 Бежицская, 14 Водская, 15 Обонезьская, 16 Лузьская, 17 Лопьская, 18 Волховская, 19 Яжелбичьская двои рили».

Существующие толкования этого списка исходят из заданной мысли о том, что, подобно городским, «провинциальных сотен» также должно быть десять, и, следовательно, одна из них в этом перечислении оказалась пропущенной. Б.А. Рыбаков полагал, что такой десятой «сотней» должно быть Помостье⁶. Было время, когда я присоединился к такому мнению, предложив даже конъектуру: в списках Археографического вида «Устава о мостех» Волховская «сотня» называется «Поволховской», что показалось мне стяжением текста «По[мостская,] Волховская»⁷.

Б.А. Рыбаков привязал десять «провинциальных сотен» к пятинам — по две на пятину. К Шелонской пятине он отнес Лужскую и Княжую «сотни», к Водской — Водскую и Лопьскую, к Обонежской — Волховскую и Обонежскую, к Деревской — Ржевскую и Яжелбицкую, к Бежецкой — Бежецкую и Помостье. Такая привязка имела целью показать, что пятинное деление якобы имеет глубокие корни, опираясь на древнюю «сотенную» систему⁸. Отрицая генетическую связь с древними «сотнями» пятин, фиксированных источниками только в московское время, я присоединился к Б.А. Рыбакову в локализации «провинциальных сотен», возразив только по поводу Княжой и Ржевской «сотен». Княжая явно тяготела не к Шелонской, а к Деревской пятине, в южной части которой сосредоточены княжеские домениальные земли, а Ржевская, которая, по мнению Б.А. Рыбакова, называлась так из-за ее противолежания Ржеве Володимеровой, органически идентифицировалась с южной частью Шелонской пятины, противолежащей Ржеве Пустой⁹. Следует, однако, высказать возникшие сомнения по поводу всей этой конструкции с якобы обязательными десятью провинциальными «сотнями» и по поводу самой правомерности использования термина «сотня» для обозначения провинциальных земель («волостей») Новгорода.

Структура писцовых описаний конца XV в. представляется, на первый взгляд, не вполне логичной. В Обонежскую пятину московские писцы включили обширную территорию заонежских погостов вплоть до Белого моря, а в Водскую пятину — не менее обширные территории северной Карелии, населенные лопарями, т. е. в обоих случаях земли, очевидно не принадлежащие к метрополии Новгорода. В то же время в пятинное деление не включены Пусторжевская и Великолукская земли, принадлежность которых Новгороду вплоть до самого конца его независимости не подлежит сомнению. Когда начался торг новгородцев с Иваном III во время последних переговоров еще независимого Новгорода с великим князем, то 1 января 1478 г. новгородцы «явили ему волостей Луки Великие да Ржеву Пустую; он же не взя того»¹⁰. Взял он эти волости вместе со всей Новгородской землей и, как свидетельствует «Запись о Ржевской дани» 1479 г., тут же посадил в них отдельных, административно не связанных с новгородскими наместниками воевод¹¹.

Учет этих обстоятельств позволяет предложить иное толкование списку новгородских земель XIII в.: Княжая — княжеские домениальные земли в южной части Деревской пятины (Молвотицы, Кунск, Морева, Стерж, Жабна, Лопастицы, Буец)¹²; Ржевская — Пусторжевская и Великолукская земли; Бежицкая — Бежицкая пятина; Воцкая — Водская пятина без ее северной части; Лопьская — лопские погосты в северной части Водской пятины; Обониская — северная часть Обонежской пятины (обонежская и заонежская ее части); Луская — Шелонская пятина (с р. Лугой в ней); Волховская — южная часть Обонежской пятины, соответствующая объему в ней земель метрополии; Яжелбицкая — Деревская пятина за вычетом княжеских домениальных земель. Если такое предположение правильно, то возможно говорить и о принципиальной ориентации московского кадастра с его пятинным делением на древнее административное членение Новгородской земли XIII в. Границы между пятинами проложены московскими писцами, на что указывает давно замеченное исследователями разделение некоторых погостов «по-живому», когда они оказались разрезанными надвое границей пятин, но общий объем охваченных пятинным делением территорий абсолютно адекватен показанному в интерполяции к «Уставу о мостех» (естественно, за вычетом Пусторжевской и Великолукской земель).

Таким образом, в 60-х гг. XIII в. в Новгороде признавалась определенная разница между волостями внутренней и внешней зон, находящихся под безусловным новгородским суверенитетом. В чем же эта разница состояла? Можно было бы высказать предположение о том, что особая забота о волостях внешней зоны, продемонстрированная традиционной формулой докончаний, определялась их пограничным с великокняжескими землями положением, отдаленностью от Новгорода и в силу такого положения их уязвимостью. Но подобное предположение не объясняет того обстоятельства, что земли внешнего пояса никак не участвуют в тех заботах, каким посвящена интерполяция «Устава о мостех», хотя участвующие в этих заботах лопьские погосты не менее удалены от Новгорода и весьма уязвимы со стороны их западных соседей, а деревские и великолукские земли расположены на опасном пограничье с Литвой. Если бы внешнюю зону формировали предположенные причины, объем внутренней зоны был бы менее обширным.

Можно высказать иное предположение. Не влияли ли на формирование этих двух зон способы их хозяйственной эксплуатации и, следовательно, разные способы организации на них фиска? Например, внутренняя зона представляла собой систему погостов, а внешняя эксплуатировалась взятием дани способом эпизодических военных походов. Во всяком случае, проблема существует и нуждается в посильном рассмотрении. Не менее интересен вопрос о времени формирования двух зон. Мне представляется, что некоторые возможности для изучения вопроса дают материалы, касающиеся двух территорий внешней зоны — Бежецкого Верха и Заволочья.

К 1137 г. относится известный Устав новгородского князя Святослава Ольговича о церковной десятине. Существо этого документа состоит в упорядочении отчислений от даней десятины в пользу епископа. Епископу назначено 100 гривен «новых кун», собираемых с территории Заволочья, уже охваченной к тому времени погостской системой¹³. Наличие там в древности такой системы прослеживается даже на современной карте, где наиболее значительные пункты носят наименование погостов.

Между тем установленный этим документом порядок оказался недолговечным. Как это следует из цитированных докончаний Новгорода с князьями, уже к 60-м гг. XIII в. контроль князя над заволочскими данями не существовал. В дошедшем до нас тексте Устава 1137 г., который сохранился в Новгородской минее 80-х гг. XIII в. из Синодального собрания, к нему добавлены приписки «А се Обонезьскыи рядъ» и «А се Бежичьскыи рядъ», обеспечивающие сбор церковной десятины выделением двух других податных округов. Один из них находился в Обонежье, в пределах «внутренней зоны»; его топонимы были локализованы Б.А. Рыбаковым¹⁴. Другой — во «внешней зоне», где находились упомянутые среди топонимов «Бежицкого ряда» Бежицы и Городецк. Продолжительная действенность приписок, в отличие от самого Устава 1137 г., подтверждается, в частности, Откупной грамотой Якима Гуреева и Матвея Петрова у наместника Григория Васильевича на княжеский суд в Обонежье, выданной в 1460 г.¹⁵ Территориальные пределы этого суда детально совпадают с границами податного округа, учрежденного «Обонежским рядом».

Вопрос о времени заключения «Обонежского» и «Бежецкого» договоров — иными словами, о времени преобразования декларированных в Уставе 1137 г. княжеских прав — достаточно сложен. Но он весьма значителен, поскольку западная граница Бежецкого податного округа практически идентична границе между Бежецкой пятиной и Бежецким Верхом, т. е. между «внутренней» и «внешней» зонами. Не с этим ли преобразованием княжеских прав связано само формирование этих зон?

Для дальнейших наблюдений следует воспроизвести текст «Бежецкого ряда»: «Въ Бежичихъ 6 гривен и 8 коунъ. Городецьке полпяты гривны. Въ Змени 5 гривен. Езьске 4 гривны и 8 кунъ. Рыбаньске гривна волжьская. Вы Изьске полъ гривны волжьская».

Названные в этом тексте пункты локализованы А.Н. Насоновым в верховьях р. Мологи, которая в районе современного города Бежецка протекает через оз. Верестово. Городу Бежецку соответствует древний топоним Городецк (иначе Городец Палиц). Бежецк еще в XVII в. оставался административным центром Городецкого стана в Бежецком Верхе¹⁶. Остальные пункты (кроме неустановленного Изьска) располагаются ниже Городецка в такой последовательности: погост Бежицы в 10 км от Городецка, при оз. Верестове; погост Узмень (Възмень) — в 18 км ниже Городецка; с. Еськи на Мологе (Езьскъ) — в 25 км от Городецка; с. Рыбинское на Мологе (Рыбаньскъ) — в 42 км от Городецка¹⁷.

В момент заключения «Бежецкого ряда» территория, указанная в нем, составляла единый податной округ, который, однако, распался в начале 60-х гг. XIII в. Согласно «Бежецкому ряду», князь, как и в Обонежье, имел в Бежецке и Городецке право суда, но оно при князе Дмитрии Александровиче, т. е. в конце 1263 г. или в 1264 г., было прервано на три года: «А судъ, княже, отдалъ Дмитрии съ новгородци бежичяномъ и обонижаномъ на 3 лета, судье не слати»¹⁸. Тогда же Городецк перешел в кормление к некоему Ивану, о чем специально был информирован в докончаниях преемник Дмитрия Александровича на новгородском столе князь Ярослав Ярославич: «а Городець, княже, далъ Дмитрии с новгородци Иванку; а того ти, княже, не отъяти»¹⁹; «Городьць Палиць а то есме дали Иванкови»²⁰. Сколько времени Иванко был на этом кормлении, неизвестно, что, однако, и не столь существенно, поскольку Бежецкий Верх был тогда необратимо разделен на Бежецк и Городецк: во всех последующих докончаниях между Новгородом и князьями названные волости обозначены уже не как административно-территориальное единство, а как особые территориальные и податные образования: «А се волости новгородьскые: Бежиче, Городець Палиць, Мелечя, Шипино, Егна» и т. д.

Изложенное обстоятельство важно для датирования берестяной грамоты № 718, имеющей прямое отношение к рассматриваемой проблеме. Этот документ был найден в 1990 г. при раскопках на Прусской улице Новгорода в слое XIII в. и содержит следующий текст: «На Городьцькемъ погрод(ье): дани 30 гр(и)вьнь бежи(ц)ькая, цьрныхъ кунъ 40, меду 3 берковьске, яловице 3, дару 2 гривьне; децькы(мъ) [...] (гри)вьне, полъти 2, г(ърнь)ць масла, сани, 2 попон(е), 2 меха, 2 клетищя»²¹.

Слово «погородье» известно из уставной смоленской записи о размерах поступления доходов, где оно означает государственный доход с городов²². Как это очевидно, грамота № 718 является записью сумм в деньгах и натуральном продукте (мед, яловицы, масло, сани, попоны, мешки, грубая ткань — «клетище»), следующих главному получателю дани и «детским». Коль скоро «детскими» назывались должностные лица княжеского двора, под главным получателем дани следует понимать князя, чему соответствует и упоминание предназначаемых именно князю «черных кун».

Между тем Русская Правда содержит положение, согласно которому сумма, следующая сборщикам государственных податей (в данном случае — детским), является производной от суммы, причитающейся князю: «А от 12 гривну — емцю 70 кунъ» (Краткая Правда); «А се наклады: 12 гривенъ — отроку 2 гривны и 20 кунъ» (Пространная Правда), что отражает один и тот же процент сборщику от исходной суммы: 70 кун (при равенстве гривны 25 кунам) тождественны 2 гривнам 20 кунам²³. В комментируемом тексте сумма, причитающаяся князю в деньгах, равна 70 гривнам (30 гривен дани и 40 гривен черных кун; дар, естественно, в общий подсчет не входит, равно как и натуральный доход). Расчет по указанной Русской Правдой пропорции устанавливает, что детским причитается 16,33 гривны; поэтому можно было бы предложить для дефектного места текста конъектуру: «децькы[мъ полъ 17 гри]вьне». Однако уцелевшая верхушка титла при утраченной цифре расположена в позиции, не позволяющей уместиться слову «полъ». Вероятнее конъектура «децькы[мъ по 4 гри]вьне», предполагающая, что в сборе податей принимали участие четверо детских, получивших, таким образом, в общей сложности 16 гривен.

До разделения волостей в 1263—1264 гг. с Бежецкого Верха ежегодно собиралась сумма в 21 гривну и 16 кун, т. е. 21,64 гривны (6 гривен 8 кун с Бежиц + 4,5 гривны с Городецка + 5 гривен с Узмени + 4 гривны 8 кун с Езьска + 1 гривна с Рыбаньска + 0,5 гривны с Изьска). Грамота № 718 оперирует суммой в 86 гривен (70 гривен князю + 16 гривен детским). Но эта сумма практически ровно в четыре раза превышает годовую норму податей, следующих с Бежецкого Верха по «Бежецкому ряду» (21,64×4 = 86,56). Следовательно, речь в грамоте идет о получении четырехлетней недоимки с единой территории Бежецкого Верха, а сама грамота, таким образом, не может быть датирована временем более поздним, нежели начало 60-х гг. XIII в.

Между тем само наличие этой четырехлетней недоимки является еще одним датирующим элементом грамоты, резко углубляющим ее дату. В зиму 1224/25 г. новгородцы вступили в жестокий конфликт со своим князем Всеволодом Юрьевичем (внуком Всеволода Большое Гнездо) и его отцом Юрием, которые захватили Торжок. Разрыв с Всеволодом Юрьевичем привел к перемене на новгородском столе, на который был приглашен черниговский князь Михаил Всеволодович, «и бысть льгъко по волости Новугороду». Добившись возвращения захваченных в Торжке товаров, Михаил, однако, заявил новгородцам: «не хочю у васъ княжити, иду Цьрнигову; гость ко мне пускаите, а яко земля ваша, тако земля моя». Новгородци же много уимаша и, молячеся, и не могоша его умолити, и тако проводиша и съ цьстью»²⁴. В результате новгородцы вынуждены были послать за князем в Переяславль и взять на стол Ярослава Всеволодовича, четырехлетнее правление которого вызвало в Новгороде недовольство, приведшее к тому, что в зиму 1228/29 г. князь Ярослав получил ультиматум: «забожницье отложи, судье по волости не слати; на всеи воли нашеи и на вьсехъ грамотахъ Ярославлихъ ты нашь князь; или ты собе, а мы собе»²⁵. Последовавший разрыв с Ярославом вернул на новгородский стол Михаила Всеволодовича, который к концу апреля 1229 г. пришел в Новгород «и целова крестъ на всеи воли новгородьстии и на всехъ грамотахъ Ярославлихъ; и вда свободу смьрдомъ на 5 лет дании не платити, кто сбежал на чюжю землю, а сим повеле, къто сде живеть, како уставили переднии князи, тако платите дань»²⁶. Очевидно, что имеется в виду льгота тем смердам, которые бежали из Новгородской земли от князя Ярослава, т. е. четыре года тому назад, и решение о сборе четырехлетней недоимки за тот же срок с податных новгородских территорий. К 1229 г., таким образом, логично относить и комментируемую берестяную грамоту, фиксирующую сбор четырехлетней недоимки с одной из таких территорий. Но, если это так, значит «Бежецкий ряд» с фиксированными в нем нормами существовал уже к 1225 г.

Имея в виду этот вывод, я решительно расхожусь с А.В. Кузой, предположившим, что «Бежецкий ряд» был заключен в декабре 1230 г., когда Ярослав Всеволодович «целова святую Богородицю на всехъ грамотахъ Ярославлих и на всеи воле новгородчкои»²⁷. А.В. Куза отметил, что упоминание именно об этом крестоцеловании как о первом прецеденте вошло в формуляр всех докончаний Новгорода с Ярославом Ярославичем: «На семь ти, княже, крест целовати, на цемь то целовалъ хрьстъ отець твои Ярослав»²⁸. Но ведь крестоцелование 1230 г. отнюдь не было прецедентным. Выше цитировалось сообщение о таком же крестоцеловании «на всех грамотах Ярославлих и на всей воле новгородской» князя Михаила Всеволодовича в апреле 1229 г., а также сообщение о требовании новгородцами клятвы по той же формуле для Ярослава в 1228 г.

Изложенные наблюдения позволяют пока называть лишь очень широкий отрезок времени, внутри которого произошел отказ от установлений 1137 г. и был принят новый порядок, отраженный Обонежским и Бежецким договорами, а именно — после 1137 г., но раньше 1225 г.

Уместен, правда, вопрос: а не восходит ли деление территории Новгородского государства к древнейшей поре? Может быть, возникновение Обонежского и Бежецкого договоров отражает лишь частный акт изменения статуса Заволочья, на которое сначала была распространена погостская система, а затем ее сменил традиционный для внешнего пояса сбор дани вооруженными отрядами «данников»?

Существуют, однако, новые материалы, свидетельствующие о сравнительно позднем формировании Бежецкого Верха как особой податной единицы. До ее формирования той границы, которая позднее отделяла Бежецкий Верх от районов, примыкавших к нему с запада, не существовало.

К 80-м — 90-м гг. XI в. относится берестяная грамота № 789, найденная в 1997 г. на Федоровском раскопе (Торговая сторона): «Шидовицихъ на Негосеме на Рьжькове зяти гривна. Шидовицихъ у Домана у Тоудорова изгоя 10 коунъ. Городьцьске Вълъцине на Рокыши 6 коунъ въ Ламе»²⁹. Здесь, в списке недоимок, фигурируют Шидовичи³⁰ (совр. Шитовичи) — село в Вышневолоцком районе Тверской обл., в 23 км к югу от Вышнего Волочка на р. Шегре (при раскопках этого селища были, в частности, найдены две новгородские княжеские печати XII в.³¹), а также р. Волчина, берущая исток неподалеку от Вышнего Волочка, текущая на восток и впадающая в Мологу. Эти пункты расположены на территории «внутренней зоны» (будущих Деревской и Бежецкой пятин). Но в том же списке назван и Городецк в Бежецком Верху, т. е. на территории «внешней зоны». Упоминаемая в грамоте «Лама» скорее всего идентифицируется с с. Ломы у правого берега Мологи напротив впадения в нее Волчины, т. е. в том же Бежецком Верху. Заметим, что приведенный текст относится к довотчинному времени и, следовательно, содержит сведения либо о недоимках фиска, либо о ростовщических недоимках сборщиков государственных податей.

Еще более значительной в рассматриваемой связи оказывается найденная в 1999 г. в слоях рубежа XI/XII вв. Троицкого раскопа (Софийская сторона) берестяная грамота № 902: «От Домагости кх Хотеноу. Езьске роздроубили полъ пята десяте гривьнъ. Да язъ ти тоу сежоу, а Вълъчиноу си посъли моужь инъ». Должность Хотена, бывшего сборщиком государственных податей, зафиксирована двумя «цилиндрами» с его именем, найденными в том же комплексе. Такими «цилиндрами» опечатывались мешки с собранными сборщиками и их «отроками» ценностями³². В приведенном тексте «отрок» Хотена Домагость сообщает, что, разверстав между плательщиками в Езьске обязанность уплатить 45 гривен, он застрял там (для сбора разверстанного). Поэтому на Волчину надо послать другого сборщика. Снова в одном податном округе фигурируют территории и «внешней» (Езьск в Бежецком Верху), и «внутренней» (Волчина) зон.

Таким образом, на рубеже XI/XII вв. мы наблюдаем отсутствие границы между этими зонами, а в 1137 г. наличие подконтрольной князю погостской системы в Заволочье, где позднее существовал совершенно иной порядок сбора доходов в новгородскую казну. Между тем имеется еще один хорошо датированный текст, отразивший этот новый для Заволочья порядок.

Имеется в виду берестяная грамота № 724, найденная в 1990 г. при раскопках на Прусской улице и относящаяся к 1161—1167 гг., предпочтительно — к зимним месяцам 1166/1167 г. Поскольку она неоднократно публиковалась в оригинале,³³ здесь она приведена в переводе А.А. Зализняка: «От Саввы поклон братьям и дружине. Покинули меня люди; а надлежало им остаток дани собрать до осени, по первопутку послать и отбыть прочь. А Захарья, прислав [человека, через него] клятвенно заявил: «Не давайте Савве ни единого песца с них собрать. [Я] сам за это отвечаю». А со мною по этому поводу сразу вслед за тем не рассчитался и не побывал ни у вас, ни здесь. Поэтому я остался. Потом пришли смерды, от Андрея мужа приняли, и [его] люди отняли дань. А восемь [человек], что под началом Тудора, вырвались. Отнеситесь же с пониманием, братья, к нему, если там из-за этого приключится тягота ему и дружине его».

Если данник Савва в других источниках не известен, то имена двух персонажей этого письма легко отыскиваются в летописи: Захария, бывший посадником с 1161 г. и убитый во время направленного против него восстания в 1167 г., и Андрей — суздальский князь Андрей Боголюбский, чьи люди забрали причитающуюся Новгороду дань. Лаврентьевская летопись сообщает, что за Волок зимой 1166/1167 г. ходил сын Андрея Боголюбского Мстислав³⁴. Следует обратить внимание на то, что отраженные грамотой № 724 события послужили возможным прологом к знаменитой битве новгородцев с суздальцами, вызванной, как известно непрекращающимися столкновениями из-за даней за Волоком.

Описанная в письме Саввы ситуация типична для середины XII — начала XIII вв., когда северные дани были предметом острого спора между Новгородом и Суздалем. В 1149 г. новгородские данники отправились в поход «в мале»; узнав об их малочисленности, Юрий Долгорукий отправил против них князя Берладского с воинами³⁵. В 1169 г., когда Даньслав Лазутинич с новгородской дружиной пошел за Волок собирать дани, «присла Андреи пълкъ свои на нь, и бишася с ними, и беше новгородьць 400, а суждальць 7000; и пособи Богъ новгородцемъ, и паде ихъ 300 и 1000, а новгородьць 15 муж; и отступиша новгородьци, и опять воротивъшеся, възяшя всю дань, а на суждальскыхъ смьрдехъ другую»³⁶. В 1219 г. «поиде тоя зимы Сьмьюнъ Еминъ въ 4-хъ стехъ на Тоимокары, и не пусти ихъ Гюрги, ни Ярослав сквозе свою землю»³⁷. Грамота № 724 повествует о сходном конфликте.

Не возникновение ли в Заволочье этой перманентно опасной для нормального функционирования фискальной системы обстановки побудило ликвидировать там погостскую систему и перейти к использованию для сбора дани вооруженных дружин?

Между прочим грамота № 724 имеет текст и на обороте, который начинается словами: «А сельчанам своим князь сам [по внешнюю сторону] от Волока и от Мсты участки дал» и, следовательно, свидетельствует о некоторых мероприятиях по реорганизации системы эксплуатации окраинных территорий Новгородской земли при князе Святославе Ростиславиче (1158—1160, 1161—1167 гг.). Коль скоро грамота № 724 отражает существование нового порядка, отличного от декларированного в уставе 1137 г., возможно предположить, что реорганизация административной системы Новгорода, принявшей тот вид, который фиксирован документами XIII в., совершилась в хронологических рамках середины XII в.

Примечания

1. Янин В.Л. Из истории новгородско-московских отношений в XV в. // Отечественная история. 1995. № 3. С. 150—157.

2. Янин В.Л. Борьба Новгорода и Москвы за Двинские земли в 50-х — 70-х гг. XV в. // Исторические записки. Т. 108. М., 1982. С. 189—214.

3. ГВНП. С. 141—144, № 83—87.

4. ГВНП. С. 9, № 1 (1264 г.), 11, № 2 (1264 г.), 12, № 3 (1268 г.), 15, № 6 (1305—1307 гг.), 17, № 7 (1305—1307 гг.), 20, № 9 (1307 г.), 22, № 10 (1307 г.), 27, № 14 (1327 г.), 29, № 15 (1371 г.), 35, № 19 (1424 г.), 40, № 22 (1456 г.), 47, № 26 (1471 г.). Обоснование датировок, в ряде случаев отличных от указанных в этой публикации, см. в кн.: Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв.: Хронологический комментарий. М., 1991.

5. Российское законодательство X—XX веков. Т. 1: Законодательство Древней Руси. М., 1984. С. 233—248.

6. Рыбаков Б.А. Деление Новгородской земли на сотни в XIII веке // Исторические записки. Т. 2. М., 1938. С. 144.

7. Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. М., 1977. С. 109; Российское законодательство X—XX вв. Т. 1. С. 246.

8. Рыбаков Б.А. Указ. соч. С. 132—152.

9. Янин В.Л. Княжеский домен в Новгородской земле // Феодализм в России. М., 1987. С. 119—134.

10. ПСРЛ. Т. 12. С. 188.

11. Акты, относящиеся к истории Западной России. Т. 1. СПб., 1846. № 71. О дате документа см.: Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 200—202.

12. Подробнее см.: Янин В.Л. Новгород и Литва. Пограничные ситуации XIII—XV веков. М., 1998.

13. Тихомиров М.Н., Щепкина М.В. Два памятника новгородской письменности // Труды ГИМ. Памятники культуры. Вып. VIII. М., 1952. С. 18—24.

14. Рыбаков Б.А. Указ. соч. С. 141—142.

15. ГВНП. С. 149, № 93. Обоснование даты см. в кн.: Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 184.

16. Готье Ю.В. Замосковный край в XVII в. М., 1937. С. 372—373.

17. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 91.

18. ГВНП. С. 11, № 2.

19. Там же. С. 9, № 1.

20. Там же. С. 11, № 2.

21. Янин В.Л., Зализняк А.А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1990—1993 гг. // Вопросы языкознания. 1994. № 3. С. 6.

22. Древнерусские княжеские уставы XI—XV вв. М., 1976. С. 146.

23. Янин В.Л. Археологический комментарий к Русской Правде // Новгородский сборник: 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982. С. 144.

24. НПЛ. С. 64, 268—269.

25. Там же. С. 67, 273.

26. НПЛ. С. 68, 274.

27. Там же. С. 70, 278.

28. Куза А.В. Новгородская земля // Древнерусские княжества X—XIII вв. М., 1975. С. 160—161.

29. Янин В.Л., Зализняк А.А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1997 г. // Вопросы языкознания. 1998. № 3. С. 35.

30. НПК. Т. 1. СПб., 1859. Стб. 845—846.

31. Янин В.Л., Зализняк А.А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1990—1993 гг. С. 9—11; Янин В.Л. Новгородские берестяные грамоты Михаило-архангельского раскопа: 1990 г. // Археологические вести. № 2. СПб., 1993. С. 114—121; Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М., 1995. С. 295—300; Янин В.Л. Я послал тебе бересту... 3-е изд. М., 1998. С. 397—402.

32. См.: Янин В.Л. Археологический комментарий к Русской Правде. С. 138—155.

33. Янин В.Л., Зализняк А.А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1990—1993 гг. С. 9—11; Янин В.Л. Новгородские берестяные грамоты Михаило-архангельского раскопа: 1990 г. // Археологические вести. № 2. СПб., 1993. С. 114—121; Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М., 1995. С. 295—300; Янин В.Л. Я послал тебе бересту... 3-е изд. М., 1998. С. 397—402.

34. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Л., 1927. Стб. 353.

35. НПЛ. С. 28, 215.

36. Там же. С. 33, 221.

37. Там же. С. 59, 260.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница