IX. Железные когти беркута
— Пускай, — скомандовал Сартак.
И татарин, державший на руке беркута, снял с головы его кожаный колпачок. Беркут сразу вытянул шею, медленно повернул голову туда-сюда, обозревая своими желтыми злыми глазами окрестность, потом широко расправил мощные крылья, ловя чуткими перьями ветерок с захода. И сорвался с луки, падая вниз, к земле. Но над самой травой сделал взмах, один-другой, и поплыл, поплыл дальше, медленно набирая высоту.
— Сейчас заметит, — сказал Сартак, не спуская глаз с беркута, и тронул коня. — Едем за ним.
Они поскакали хлынью1 стремя в стремя с князем Александром. Татары-ловчие ехали следом, не смея обгонять и даже разговаривать громко, дабы не перебить нечаянно беседу ханыча и его высокого гостя.
Далеко впереди в побуревшей траве золотистой ниткой мелькал хвост убегавшей лисы.
А беркут поднимался все выше и выше, он уже видел лису и теперь тянул за ней, готовясь к нападению.
— Сейчас ударит! — крикнул Сартак и подстегнул коня, тот перешел в елань. — Надо не упустить самого главного.
Кони их уже неслись, пластаясь над травой. Они нагоняли лису.
Беркут словно ждал этого, начал быстро снижаться и через несколько мгновений вцепился в спину бегущего зверя.
— Оседлал! — азартно вскричал Сартак.
Обреченная лиса в отчаянье обернулась, оскалилась на своего крылатого врага, и в тот же миг беркут крепкими, словно железными когтями впился ей в морду.
Потом он стал сводить широко расставленные ноги, изгибая на перелом спину несчастному зверю. И повалил лису набок.
Когда ханыч и князь подскакали, они увидели уже ослепленную лису, прижатую накрепко к земле, но еще дышавшую. Беркут, распуская крылья, смотрел победоносно и зло на людей, словно и их вызывая на единоборство.
Татарин-ловчий спрыгнул с седла, наклонился к лисе, переломил ей шейные позвонки и стал осторожно отцеплять когти беркута.
— Ну как? — спрашивал Сартак, улыбаясь и заглядывая в глаза высокому гостю.
Александру, не однажды самому убивавшему разных зверей, отчего-то сегодняшний лов не принес радости, скорее беспричинно встревожил его. Но было бы невежливо выказывать свои чувства сейчас, ведь ханыч от чистого сердца хотел показать ему свою, татарскую, охоту.
— Птица добрая, — ответил Александр Сартаку.
— За такого беркута у нас двести баранов дают, — сказал ханыч. — Но я этого и за тысячу не отдам. Ты видел, какие у него когти? Железные!
— Верно, из таких когтей зверю трудно вырваться, — согласился князь и вдруг почувствовал какую-то тоску, словно это его самого закогтил беркут.
«С чего бы это? Уж не случилось ли какой беды с женой, с детьми?»
Мертвую лису приторочили к задней луке седла ханыча, беркута усадили опять на плечо ловчему, надев на голову колпак. И поехали к городу, далеко на окоеме дымившему сотнями очагов.
Из Сарая навстречу им прискакал татарин, сказал Сартаку:
— Хан велел торопиться. Есть вести.
«Ну вот, — подумал с тревогой Александр, — не обмануло меня ретивое».
Он почти месяц прожил в Сарае, ожидая вестей. Ждал с нетерпением, а дождавшись, не радовался и даже не спешил узнать их. Какой-то страх перед вестями вдруг начал холодить сердце.
В ханском шатре, куда они вошли вместе с Сартаком, Батый кивнул им на ковер у трона.
— Садитесь, дети.
За время пребывания в Орде Александр уже не раз удостаивался этой чести — сидеть у трона на ковре, что позволялось лишь родственникам хана да темникам иногда. Чем объяснялось сие благорасположение к нему Батыя, бог весть. Дружбой ли с сыном, а может быть, неподдельной любознательностью князя, пробудившей в хане талант наставника. В самом деле, коль этот русский темник назвался прилежным учеником хана, почему бы не поучить его уму-разуму.
Как правило, во всех этих сидениях на ковре у трона Александру едва пару слов удавалось сказать. Говорил больше хан, а князю полагалось слушать. И он слушал, да столь усердно, что невольно пробуждал в высоком наставнике добрые чувства к себе.
— Позовите Угнея, — сказал Батый.
И Александр вздрогнул, поняв, что вести пришли из Каракорума. Воротился Батыев гонец.
Угней, еще более высохший от долгой дороги, почерневший лицом, вошел, поклонился хану.
— Говори все, — приказал Батый, совсем прикрывая глаза. — Мы все слушаем.
— Прости, хан, но я не смог исполнить твоего веления… — начал Угней.
Батый раздраженно шевельнул ладонью, что, видимо, означало одно: не болтай лишнего. Судя по всему, хан уже знал вести, привезенные Угнеем, и требовал повторить их для сына и князя.
— Русский князь Ярослав Всеволодич отравлен, хан. И, как мне сказали, отравлен великой ханшей Туракиной.
«Вот оно! Не обмануло меня, — подумал Александр, почувствовав ледяной холод в груди. — Вот отчего я пожалел ныне обреченного зверя. Ибо точно так отца закогтили поганые».
— Старая колдунья, — зло прошипел рядом Сартак и ударил ладонью по колену. — И это во время курултая!
— Помолчи, Сартак, — сказал Батый, не открывая глаз. — Говори, Угней, все говори.
— Еще сказали мне, — продолжал Угней, — что у русского князя накануне был посланец папы римского и что-де он склонял князя к их вере. Что ответил князь, никто не знает, но после этого римлянина видели у Туракины, и русские думают, что именно он оговорил Ярослава перед ханшей.
— Кто бы ни оговорил, — открыл Батый глаза и зло сжал конец шелкового пояса, — а нашего мирника великого князя Руси нет. И мы не видим достойного преемника ему.
Наступило долгое молчание, лишь ветер, поднявшийся после полудня, с тонким подвывом хлопал верхним скатом шатра. Наконец Батый посмотрел на Александра, спросил:
— Ты можешь взять великое княженье, Александр?
Князь поднялся с ковра: сидя нельзя говорить с ханом — либо стоя, либо лежа ниц.
— По нашему обычаю, хан, отцу должен наследовать его брат Святослав Всеволодич. Ему и передай великое княженье.
— А ты не хочешь?
— На всякое хотенье есть терпенье, говорится у нас, хан. Я не великого княженья не хочу, а великой свары на Руси. А она начнется сразу, стоит мне занять стол отца.
— Ну что ж, может, ты и прав, Александр, — сказал Батый и задумался. Все молчали, не смея прервать думы его. Наконец он вновь заговорил: — Езжай домой, Александр. Схорони отца, пришли ко мне Святослава, а сам ступай в Новгород. И шли десятину нам. Слышишь, о десятине не забывай, Александр. Не ссорься с Ордой.
Через неделю после отъезда Александра Невского примчался в Золотую Орду гонец Туракины Агач с приказом: князю Александру Ярославичу явиться в Каракорум, дабы получить право на землю отца своего.
Выслушав великоханского гонца, Батый пожал плечами:
— Рад бы исполнить веление несравненной Туракины, но князь с неделю тому отбыл во Владимир хоронить отца. Скачи туда за ним. Бери лучших коней и скачи.
— Благодарю, хан, за милости твои, — отвечал Агач и, поклонившись, удалился.
Оставшись наедине с Сартаком, Батый, зло щурясь, заметил:
— Этой старой сове мало крови Ярослава, взалкала Александровой. Нет, пусть погодит. Слышь, Сартак? Агачу нечего делать во Владимире, да и в Каракоруме тоже.
— Я понял, отец, — отвечал Сартак, поднимаясь с ковра.
Той же ночью гонца Туракины нагнали в глухой степи пятеро верховых. Убили его ударом копья в спину, затащили к одной из волжских проток и, раздев донага, закинули в камыши. Считалось, что голого человека скорее съедят дикие звери и птицы, да и рыбы не побрезгуют.
Сартак исполнил волю отца своего, тем паче что она совпадала с его желанием. И подвигла его к этому не только приязнь к князю Александру, но и ненависть с Каракорумскому двору, унаследованная от отца.
Железные когти беркута добычу не выпускают. А ныне главной добычей Сартака было время, время, время.
Пока в великоханском Каракоруме поймут, что Агач не смог исполнить волю Туракины, поскольку где-то сгинул в пути, пройдет время. А там, возможно, и сама старая ведьма протянет ноги.
Примечания
1. Хлынь — тихая рысь.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |