XXXII. Близится час
Вечер был тих и задумчив, лишь откуда-то из-за леска, тронутого уже желтизной, долетали до реки девичьи голоса:
А мы просо сеяли, сеяли,
Ай-ди, млада, сеяли, сеяли.
Им вторили мужские голоса:
А мы просо вытопчем, вытопчем,
Ай-ди, млада, вытопчем, вытопчем.
Езовник1 Братила, огребаясь веслом, виновато ловил взгляд княжича, сидевшего на носу лодейки, ворчал негромко:
— Ишь распелись, греховодники. Все игрища небось утолочили, а к храму пути забыли.
Княжич Александр молчал, задумчиво смотрел мимо Братилы на притихшую реку и, наверно, даже не вникал в смысл воркотни рыбака. В ногах у Александра лежала двузубая острога с крепкой кожаной петлей на рукояти — поворозой.
Приехал он сегодня на реку, думая отдохнуть и порыбачить. Княжеский езовник Братила, тщедушный мужичонка, отчего-то напугался приезда княжича и изо всех силенок тужился угодить ему во всем. Он тут же предложил сварить уху из свежей осетрины, но княжич, к удивлению рыбака, отказался, сказав:
— Надо поймать наперво, а потом уж варить.
— Это мы мигом, это мы мигом, — засуетился Братила. — Поймаешь собственной рученькой, из еза пол-лодьи нагребешь.
И уж совсем растерялся Братила, когда княжич и от еза отказался. Страшно мужу стало, что не может с полуслова понять желание господина своего.
— Прости, Александр Ярославич, — лепетал Братила. — Один живу. Месяцами слова людского не слышу. Растолкуй ты мне.
Тут уж милостник княжича Ратмир не выдержал:
— Ну и дурило ты, Братила. Тебе князь-то что толкует?
— Что? — испуганно выпучился рыбак.
— Что сам хочет рыбу-те изловить, а не вынуть из еза готовенькую.
— Это мы мигом, это мигом…
Братила наложил в лодью ворох сухих лучин, прихватил лучшую свою острогу. Добыв из очага огня, запалил трут и положил тоже на дно посудины.
— Пожалуй в лодью, Александр Ярославич, — пригласил Братила, придерживая веслом лодью у берега.
Княжич легко вскочил в лодку, и она закачалась, грозя зачерпнуть бортом воду. Увидев, что Ратмир тоже целит прыгнуть в лодейку, Братила предупредил:
— Э-э, она двух лишь берет.
— Я же не брошу князя.
— Хошь быть около, возьми другую лодейку, — сказал Братила.
— Оставайся на берегу, — улыбнулся Александр. — Не бойся, тут тихо, никто тебя не сворует.
Ратмир даже не улыбнулся шутке княжича, отталкивая лодейку, шепнул рыбаку:
— Зри, муже, в оба. Коли что, вопи. Я близко буду.
Так и повез Братила княжича по уснувшей реке, тихонько загребая коротким веслом. Когда совсем стемнело и небо засверкало россыпью звезд, Братила осторожно приткнул лодейку к берегу.
— Сейчас луч изладим, Александр Ярославич, и начнем.
Он стал возиться на носу лодейки, прилаживая на вынесенную вперед железную решетку сухие лучины. Из темноты, от куста явилась тень и спросила сипло:
— Может, пособить?
— Тьфу ты? — сплюнул испуганно Братила, едва признав Ратмира. — Леший тебя носит. Душа в пятки ушла.
Княжич тихо засмеялся. Смех княжича прибавил рыбаку храбрости.
— Пособлять станешь, когда уху сварим, — ответил он Ратмиру.
Затем Братила стал раздувать трут, подсовывая тонкие листики бересты. Вскоре вспыхнул в его руках крохотный огонек, береста, закручиваясь, быстро разгоралась. Братила сунул ее в уложенные аккуратно лучины, и они весело затрещали. Огонь осветил ближние кусты, воду.
— Ну, с богом, — молвил рыбак, беря в руки теперь не весло, а шест. — Бери острогу, Ярославич. Начнем.
Братила тихо толкал лодейку вдоль берега. Впереди, поднявшись во весь рост, стоял княжич, зорко вглядываясь в холодные прозрачные воды, освещаемые огнем.
— Али не зришь? — зашептал Братила, останавливая лодейку. — Эвон щука.
Княжич видел чистое дно, медленно шевелившуюся траву, но никак не мог увидеть щуки.
— К берегу, к берегу ближе, — шептал Братила.
Наконец-то Александр увидел ее. Щука спала, приткнувшись рылом к самому берегу.
— Не замахивайся, не замахивайся, — продолжал шептать рыбак. — Вводи острогу в воду осторожно. Вот так. Подводи, подводи к ней. Ближе к голове. Теперь бей! Ну!
Под водой острога бесшумно пронзила щуку. Рыба забилась, взмутив вокруг воду. Александр выхватил добычу и ногой столкнул ее с острых зубьев в лодейку.
— Осторожней, княжич, — предупредил Братила. — Эта тварь хуже пса кусается.
И как бы в подтверждение его слов, бившаяся на дне лодейки щука вцепилась зубами в лежавшее там весло.
— Вот так-то ладно будет, — молвил довольный Братила, подтягивая к себе веслом щуку, чтобы княжич ненароком не наступил на нее.
В голосе Братилы искренняя радость, словно это он поймал рыбу. Но для него сейчас во сто крат дороже своей удачи — удача княжича. Уж очень старик угодить хочет своему господину. И не корысти ради, а так, от чистой и доброй души своей, от нежности, проснувшейся вдруг к этому отроку.
— Зри, зри, эвон под куст, Ярославич.
Вторая щука была вдвое больше, и княжич едва управился с ней.
— Подкинь-ка лучин, а то сгаснет, — посоветовал Братила.
Княжич положил острогу поперек лодейки, занялся огнем. И в это время из темноты вынырнула большая лодья, в которой маячило несколько фигур.
— A-а, збродни! Попались! — злорадно закричали оттуда, и несколько весел мощно ударили по воде.
Но тут же из кустов, тенькнув, пропела стрела и впилась в борт лодьи. И голос Ратмира из темноты приказал холодно и недобро:
— Стой, псы, коли живот дорог!
— Вы че, ослепли?! — взвизгнул Братила. — Се княжич лучит!
На лодье произошло замешательство, весла заработали вразнобой, пытаясь остановить разогнавшуюся посудину.
— Господи, помилуй, — скулил кто-то там испуганно. Но лодья плохо слушалась недружных гребцов. Наконец ее удалось остановить, и она стала разворачиваться бортом. Шесть монахов поднялись в лодье, оставив весла.
— Прости, Александр Ярославич, — сказал один из них. — Нечистый попутал. Помстилось, смерды с лучом шастают.
— А вам-то что за печаль? — спросил княжич. — Чай, угодье-то не ваше.
— Ведомо нам, ведомо, Александр Ярославич, ловитвы здесь княжьи, но далее за луком наш монастырский закол. Так что соседи мы, а смердам где б ни поразбойничать, абы ухватить чужого.
— Вот и гребитесь к своему заколу, — посоветовал невидимый с берега Ратмир. — Да в другой раз допрежь вопить «збродни», зенки-те свои протрите.
Смущенные, монахи убрались восвояси, попросив княжича сердца на них не иметь и пожелав ему доброй ловитвы.
И все же княжич после отъезда монахов велел поворачивать назад, чтобы не заплыть в монастырские воды.
— Для них бы честь была, коли так бы сотворилось, — пробормотал Братила.
Они плыли назад, приближаясь к избенке Братилы, и Александр уже сам высматривал рыбу, а найдя, подымал вверх руку, давая тем знать Братиле, что надо остановиться.
— А что, и ловят они смердов с лучом? — спросил княжич рыбака.
— Бывает, — неохотно отвечал Братила.
— Стало, лучат смерды?
— Так ведь, Александр Ярославич, всякому человеци рыбки хочется. А смерд, чай, всех нас и монахов тех же хлебом кормит, а они…
Братила, спохватившись, умолк на полуслове. Александр оглянулся, внимательно посмотрел на рыбака.
— Ну что, «а они»? Досказывай. Чего смолк-то?
Братила помялся, отвечал уклончиво:
— Дык сторожат, аки совы зайцев.
— Ну а ловят ежели, то что? — допытывался Александр.
— Ежели словят, добра не жди. Такую виру присудят, что сам смерд того не стоит. Смерду попадаться — хуже смерти. Летось одного так-то прихватили, так он не дался.
— Как «не дался»?
— А просто. Прыгнул с лодейки прямо в реку-те, думал, отстанут монахи. Не тут-то. Оне за ним, он уныривать да и попал под корягу, так доси и не вынырнул.
— Ну а у тебя лучат смерды? — спросил в упор рыбака.
— Как можно. Чай, ез-то твой. Рази я позволю… Да я…
«Врет старик, — подумал, веселея, княжич. — Врет, ну и бог с ним».
Александр бросил острогу и, сев на лаву, взял весло.
— Ну что, Братила, достанет нам на уху? Махнем к дому твоему.
— Дык ты б весло мне отдал.
— Ничего, в четыре-то руки быстрее добежим. Пихайся шестом, а я на весле разомнусь.
Княжич заработал веслом сильно и весело, то и дело перекидывая его с одной стороны на другую. Братила не успевал и упереться шестом, лодейка сама мчалась вперед.
— А силенкой тебя, Ярославич, бог не обидел, — говорил рыбак, едва переводя дух. — Кабы нам сослепу-те на берег не выбежать.
— Не выбежим, — отвечал Александр, мощно загребая веслом. — А выбежим, так еще Ратмирку прихватим. Эвон по кустам шумит.
Ратмир и впрямь едва поспевал за ними по берегу, ломясь через кусты и рискуя в темноте выбить себе глаз.
Дружинники, оставшиеся у Братиловой избенки, давно уже развели огонь и поджидали княжича.
— Ну, мужи, оголодали, чай, — крикнул Александр, выпрыгивая из лодейки. — Доставайте засапожники, и живо рыбу пластать.
Дружинники засуетились, подкинули в огонь дров и при свете огромного костра принялись чистить рыбу. Братила, зная, что из щук уха не очень вкусная будет, потихоньку сбегал к садку и приволок оттуда осетра.
Княжич, лежавший недалече на копне сена, ничего не заметил, да и дружинники не обратили внимания. Всю рыбу перечистили и, нарезав кусками, засыпали в кипящий котел.
Ратмир подошел к княжичу. Александр лежал, закинув за голову руки, смотрел на звезды и грыз соломинку. Ратмир присел на копну.
— Ярославич, я тебя спросить хотел.
— Спрашивай.
— Зачем князь на Киев пошел? Али мало тут дел?
Александр повернулся на бок, с удивлением взглянул на милостника, и впрямь дело дивное — он сам только что об этом думал. А тут Ратмир словно мысли его услышал.
— Небось пойдешь, коли Киев без князя остался, — отвечал он.
— А как же случилось сие? Град же, сказывают, самый великий на Руси.
— Верно, велик Киев, оттого и много на него охотников. А пошло все с крамолы Михаила Черниговского да Изяслава Теребовльского. Тайно стали они крамольничать на великого князя Киевского Владимира Рюриковича. В честной рати одолеть не смогли, побил он их. Тогда они поганых призвали — половцев. Киев копьем взяли, разорили, пограбили и великого князя с семьей полонили. Томится где-то Рюрикович в половетчине. А на стол Киевский Изяслав вокняжился. Вот отец и пошел наказать крамольников.
— А побьет он их?
— Побьет, — уверенно отвечал Александр. — Войско-то вполовину из новгородцев у него, а они на рати удачливы. Да и правда ныне за нами, а это войску силу утраивает. Изяславу дай бог ноги унести из Киева.
Едва уха сварилась, Братила первым делом налил глубокую глиняную чашку для княжича. Сам выловил добрые куски осетрины. Принес все прямо к копне, где отдыхал княжич.
— Александр Ярославич, отведай-ка ушицы своей.
— Уже готово? — поднялся Александр. — Ратмир, хлеба!
Княжич уселся, подобрав под себя ноги, по-татарски. Зачерпнул большой деревянной ложкой, обжигаясь, проглотил. Затем ложкой же оторвал кусочек рыбы, попробовал. Глазами нашел Братилу, суетившегося у котла, улыбаясь, погрозил ему пальцем: «Ну Братила, ну хитрец».
Братила развел руками и, уловив добродушие княжича, улыбнулся: мол, я не я.
После ужина Братила пригласил княжича в избенку свою, но тот отказался.
— Не зима, чай, воину под крышу лезть. На сене-то здоровее и много приятнее.
Он лег рядом с Ратмиром на копну, и укрылись они одним плащом.
Дружинники натащили сена, легли вкруг копны, оставив у костра двух сторожей. Один дружинник долго рассказывал сказку, но Александр не прислушивался к ней, продолжая думать об отце. Вот уж неделя, как ушел он на Киев, и никаких вестей от него. Обещал весть прислать сразу же после первой рати, но пока молчит. Может, течец в пути уж.
— Ярославич, — зашептал Ратмир вдруг.
— Ну чего тебе?
— А если князь в Киеве сядет, Новгородский стол твой будет?
— Ведомо, мой.
— А не боишься на стол садиться?
— Князю стола бояться не пристало. Ни он без стола, ни стол без него не могут быти. Ибо глаголя «князь», мы разумеем и стол его.
— А я тебя еще с мальства князем зову.
— Ты — из баловства. Вот когда народ да владыка возгласят, тогда другое дело.
— Скорее бы уж, — вздохнул Ратмир.
— Тебе-то что за радость?
— Как же? Чай, ты для меня… — Ратмир осекся, забормотал что-то невнятное. — Я для тебя… ты да я…
— Ладно. Спи. Сам зришь, близится час, да не след о нем всуе-то.
Примечания
1. Езовник — человек, следящий за езом, ловушкой для рыбы.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |