XXIX. Вьется прапор над дружиной
Более недели двигались полки Ярослава на запад. Часть полков князь пустил в зажитье1, наказав забирать по весям все зерно, овощи, скот, а сами веси жечь дотла. Он строго выполнял уговор с великим князем: лишить Орден возможности скоро оправиться.
Княжич Александр был при отце и все более и более дивился неутомимости князя, его кипучей энергии, его почти мгновенным решениям и непререкаемости его велений. Здесь, в походе, даже Миша Звонец не высовывался со своими советами. Впрочем, князь и не нуждался в них. И если с кем он иногда советовался, кроме посадника и тысяцких, так это с княжичем. Да и то не потому, что не знал, как поступить, а чтобы не был сын простым послухом.
— Ну, как думаешь, Ярославич? — спросил он однажды сына, когда по чертежам они определили расположение своих полков и врага.
— Я думаю, надо стать лагерем, изготовиться, а к Юрьеву дозор послать.
— А почему б не выйти всем к Юрьеву да и копьем взять?
— Копьем крепость брать — потерь много будет, — отвечал княжич уверенно. — А дозор выманит их в поле. И на нас наведет.
— А если не пойдут они за дозором? — продолжал умышленно сомневаться Ярослав.
— Дозору надо учинить на глазах у города разграбление весей ближних, зажечь их. Надо разозлить рыцарей. И пойдут.
— Ин пусть по-твоему будет, — согласился Ярослав, хотя давно сам решил поступить именно так. Его радовала сообразительность сына. Но когда Александр попросился в дозор, князь решительно воспротивился:
— То не княжье дело — зверя заганивать, на то кличане есть.
Дозоры, посланные к Юрьеву, и впрямь столкнулись с рыцарями. Их и выманивать из крепости не пришлось. Рыцари, облаченные в железные латы с головы до пят, сами искали рати и, едва завидев русские отряды, ринулись на них. Дозоры, состоявшие из легковооруженных воинов, тут же были смяты тяжелой конницей рыцарей и в беспорядке стали отступать.
Получив о том весть, Ярослав позвал к шатру посадника и тысяцких.
— Ну, мужи, — обратился он к ним, — немцы вот-вот сюда притекут. Рыцари в железах, стрелы их не берут, копья тож, разве что топоры да палицы. Спиной мы в реку упираемся и, дабы рыцари нас в нее не сбросили, будем делать так…
Князь распорядился развести полки в стороны, а меж ними впереди поставить легкий заслон, которому вменялось не столько драться с рыцарями, сколько откатываться, заводя их меж полками.
— Отец, позволь мне в заслон, — попросился Александр.
Ярослав насупился, прикрыл глаза косматыми бровями, спросил:
— Что на тебе?
— Бахтерец, — Александр радостно распахнул шубу, почувствовав колебания отца. — Железо доброе, батюшка, копье не возьмет.
— Копье?! — рассердился князь, всячески скрывая свою обеспокоенность просьбой сына. — Тебе не драться надо, а откатываться. Понял?
Александр понял, что отец уже согласен, и не мог скрыть своей радости.
— Батюшка, я знаю. Не беспокойся. Покачусь как колобок.
— Ладно, — согласился наконец князь. — Станови свою дружину в заслон, а ко мне пришли двух твоих самых преданных милостников.
— Зачем? — удивился Александр.
— Ты слышал веление? — повысил голос князь.
Княжич повернулся и бегом побежал к своей дружине, искренне сожалея о своем праздном вопросе: на рати время скоротечно и поэтому расспрашивать князя о пустяках глупо.
Увидев бегущего княжича, дружина по знаку Ратмира тут же села вся на коней. Лишь Ратмир дожидался господина, подержать ему стремя.
— Где Савка? — спросил княжич, подбегая.
— Я здесь, Ярославич, — отозвался Сава-летун из конного строя.
— Живо к князю! И ты тоже, — сказал Александр Ратмиру.
И Сава и Ратмир перетрусили: Сава за всю жизнь ни разу не разговаривал с князем, Ратмир на своей шкуре испытал уже любопытство этого высокого лица.
— А зачем? — невольно вырвалось у Ратмира.
— Ты слышал веление? — цыкнул княжич и только потом понял, что повторил и слова, и интонацию отца.
Сава тронул было коня, но его осадил окрик княжича:
— Куда?! Князь пеший, а ты к нему на коне?!
Сава смутился, спрыгнул с коня, сунул кому-то повод и побежал догонять Ратмира. «Неужто тысяцкий князю нажалился?» — тревожился Сава. Тревогу Савы нетрудно было понять: перед уходом на рать он был поставлен в тысячу Яневича. Но хотелось Саве воевать в дружине княжича. Улучив час, он и попросил Александра, и тот, не раздумывая, забрал летуна к себе. И вдруг вызов к князю…
«Ох, нажалился тысяцкий! Ох, господи, что ж это будет!»
Они добежали до княжеского шатра, но к князю подходить побоялись. Он был в окружении тысяцких и отдавал им последние распоряжения. Дружинники решили, что князю пока не до них.
Едва тысяцкие разошлись, они подошли, низко поклонились князю. Ярослав осмотрел их придирчиво, особенно, видать, Сава ему не приглянулся — мал ростом, тщедушен.
— Наперво запомните, — заговорил князь, не спуская с них тяжелого взгляда. — О том, что сейчас я вам прикажу, не должен ведать никто, кроме вас. Уразумели это?
— Уразумели, князь, — выдохнули дружинники в страхе.
— Так вот. Ежели в сем бою с княжичем что случится, лишу вас обоих жизни. Будьте с ним рядом. И за него костьми ложитесь. Ежели кто из вас голову сложит за княжича, пусть покоен будет, его семью щедротами не оставлю. Одарю по-княжески.
— Спаси бог тебя, князь, — молвил наконец Сава. — За щедроты твои.
— А ты что, язык проглотил? — спросил князь Ратмира. — Чего супишься?
— Я за княжича и без твоих даров, Ярослав Всеволодич, живот положу, — ответил Ратмир, ощутив вдруг в груди ледяное спокойствие.
— Без даров, сказываешь? — князь приблизился к Ратмиру, сверля его взглядом. Но Ратмир не опустил глаз. — Ну ин ладно, — сказал Ярослав. — Поверю. Но помните, животы ваши в ваших же руках. Ступайте.
Они бежали назад, и Сава повторял испуганно:
— Ох господи, страху-те натерпелись. Страху-те!
— Не ной, — отвечал ему Ратмир, — да не болтай. Из-за твоего языка мне своего лишаться неохота. Слышишь?
— Да что ты? Как можно?
Чтобы отвлечь Саву от страшных мыслей, Ратмир спросил:
— Как крылья-то новые? Сотворил?
— Сотворил, — обрадовался Сава. — Хвост уж зачал, по-новому его строю, не как тот. Уж после рати всенепременно перелечу через Волхов.
Когда они подбежали к дружине, главная ударная сила — полки новгородские уже заняли обусловленные позиции, пора было выдвигать заслон.
Княжич привстал в стременах, обернулся к дружине, с восторгом следившей за ним, махнул правой рукой, крикнул, растягивая слова:
— Дружина-а-а, за прапором… Впере-ед!
Ратмир мчался у правого стремени княжича, крепко сжимая дрожащее древко. Прапор туго бился на морозном ветру. К Ратмиру были приставлены еще три дружинника, готовые в любой миг подхватить древко, если Ратмир будет убит.
Дружина на ходу раздавалась вширь, занимая пространство меж полками.
Едва русские выстроились, следуя плану князя, как из-за леска показались жалкие остатки дозора. Не более дюжины конных, беспорядочно рассыпавшись по полю, мчались к своим.
Навстречу им с правого крыла поскакал дружинник, посланный князем. Он что-то кричал, махая руками. И по тому, как отступающие устремились на крылья русских войск, Александр догадался, о чем кричал им посыльный князя. «Молодец. Мудр муж», — подумал про отца княжич.
Испуганный, растрепанный дозор, налетев на заслон, мог смутить воинов своим страхом перед рыцарями. Князь понял это и предотвратил.
Ожидать было трудно, волнение нарастало с каждом мгновением, а рыцари не появлялись. Беспокойство людей передавалось коням, они нетерпеливо копытили мерзлую землю, приплясывали, порываясь в бег.
Александр, велев милостникам не сопровождать его, рысью поехал перед дружиной, повторяя для всех:
— Не отходить до удара. Отходим, лишь сломав копья, мужи.
Если бы этот приказ слышал сейчас князь, он бы, наверно, вмешался, и не потому, что бессмысленно было легкой коннице пытаться остановить тяжелых рыцарей, а потому, что удар должен был принять его сын. Князь скорее бы рискнул полком, чем наследником.
А приказ этот пришел в голову самому княжичу, испугавшемуся вдруг, что немцы раскусят хитрость русских, если заслон побежит без сопротивления. Надо хоть раз ударить копьями.
Рыцари явились не по одному, а почти все сразу поднялись из-за пригорка. Сильные кони, несшие не только закованных в железа седоков, но и свои доспехи, бежать быстро не могли. Именно это и позволило разгромленному дозору далеко оторваться от преследователей.
Увидев русское войско, рыцари не стали останавливаться — настолько были уверены в успехе, — а начали на ходу перестраиваться. Края приотстали, а центр, над которым развевалась широкая хоругвь с крестом, выдался вперед. Образовался огромный клин, который острием своим должен был рассечь русских на две части, а крыльями своими смять и растоптать их.
Зрелище мчащегося, бряцающего железом потока было столь грозно, что, наверное, князь не единожды раскаялся, что пустил сына в заслон.
А меж тем рыцари приближались, и мерзлая земля гудела от тысяч тяжелых копыт.
Что творилось в сердцах молодых дружинников княжича, о чем молили они всевышнего, бог весть. Но ни один из них не поворотил своего коня, не двинулся вспять. Дружина ощетинилась копьями, заблестели вздетые на левые руки щиты.
Острие немецкого клина неумолимо надвигалось на самый центр заслона. Широкая хоругвь, пластаясь на ветру, неслась на тонкий трепетный прапор.
Видя, что первый удар примет сам княжич, Сава тронул пятками коня, чтобы хоть чуть заслонить его. С другой стороны то же самое сделал Ратмир, но Александр с такой свирепостью глянул на милостников, что они невольно осадили назад.
— Прапор! — крикнул княжич. — Его беречь надо!
Три поспешителя Ратмира выдались вперед, так как не был он оборонен копьем, держал лишь щит в левой руке, а в правой — древко прапора.
Александр увидел мчащегося на него рыцаря. Наверное, это был магистр Ордена. Из-под распахнутого голубого плаща блестели латы, голову закрывал железный шлем с глухим забралом, из-за которого не только лица, а и глаз не было видно. Шлем венчали распятые когти орла, искусно сделанные из железа. Колени, икры ног рыцаря были закрыты латами, и даже конь нес на морде и на груди своей железо.
«Куда ж целить ему?» — с горечью подумал Александр, подымая копье на уровень груди рыцаря и крепко прижимая его локтем к бедру. Левая рука привычно прикрыла грудь щитом.
Но рыцарь первый достал копьем до цели, и ударил он не по седоку, а вонзил копье в шею коню.
Неожиданно для княжича Воронко с ржанием взвился на дыбы и грянул наземь.
Рыцарский клин вонзился в русский заслон, опрокинул первым командира его. Воронко, обливаясь кровью, бился на земле, сильно придавив правую ногу княжичу. Конь высоко вскидывал свою красивую шею, судорожно скреб сильными копытами землю, и именно это спасало княжича от верной гибели.
Если бы не бьющийся перед смертью Воронко, которого обходили рыцарские кони, то Александр был бы затоптан в первый же миг.
— Ярослави-ич! Коня-я! Бери коня! — сквозь топот и ржанье услышал княжич тонкий крик.
Каким-то чудом сумел удержаться около него Сава. Увидев, как рухнул княжич вместе с конем, Сава кубарем скатился с седла, бросив копье и даже щит свой. Главным для него было удержать дыбящегося от страха коня и посадить на него княжича.
— Бери-и коня-я! — кричал Сава княжичу.
Увидев безуспешные попытки Александра вытащить ногу из-под Воронка, Сава протянул ему свободную руку. Когда княжич ухватился за нее, он понял, насколько силен летун. Стиснув ладонь княжича, Сава рванул его из-под коня. Боль в руке и ноге едва не лишила княжича чувств. Но он даже не успел наступить на ногу, как Сава подхватил его и кинул в седло.
Зная, куда несется все это гудящее сонмище, княжич повернул коня против движения, но Сава, подняв вверх руки, заступил ему путь и закричал:
— Нельзя супроть! Собьют! Скачи с ними. Нель…
Он не успел договорить. Скакавший мимо рыцарь со всего маху вонзил Саве копье промеж лопаток. Так с распростертыми руками и упал мертвый Сава перед своим конем. Конь вздыбился и, повинуясь воле нового седока, повернул по ходу общего потока.
Княжич скакал теперь в окружении рыцарей, каждый миг ожидая удара в спину. Но рыцари, из-за глухих забрал имевшие плохой обзор, видимо, и мысли не могли допустить, что кто-либо из русских уцелел впереди.
И когда Александр понял, что его принимают за своего, а скорее просто не обращают внимания, увлеченные атакой, он стал придерживать коня.
Ярослав, наблюдавший за боем с правого крыла, не мог видеть, что произошло с княжичем. Он все время следил за прапором, уверенный, что тот развевается там, где находится сейчас сын. Он считал, что заслон несколько замешкался при встрече с рыцарями и, наверное, оттого понес урон. Но откатывался заслон, растекаясь по сторонам точно так, как и велел князь.
Ярослав видел, как прапор, покружившись в водовороте, прибился наконец к правому крылу русских полков.
Когда весь рыцарский клин втянулся в мешок, князь дал команду к атаке. Опьяненные успехом рыцари рвались только вперед, чтобы завершить, как они считали, расчленение русского войска. И когда передние подскакали к реке Амовже и обнаружили, что перед ними нет ни одного русича, было уже поздно. «Мешок» закрылся, на крылья клина насели русские, и тут-то началась злая и жестокая сеча.
Напор русских был так неожидан и стремителен, что рыцари не могли развернуться и дать отпор. Да и не было у них места для маневра и атаки. Все войско сгрудилось на крохотном пространстве у реки. Русские напирали. У немцев началась давка. Часть рыцарей, увидев свободное пространство за рекой, ринулась туда. Но едва первая группа спустилась на реку, как лед провалился и рыцари стали тонуть вместе с конями. Тяжелые латы сослужили им теперь страшную службу.
Ни один человек не смог достичь другого берега.
Ужас охватил рыцарей, видевших все это с берега. И вместо того чтоб, собравшись с духом, попробовать пробиться назад, они стали спешиваться, бросать оружие, сбрасывать латы, шлемы и разбегаться вдоль берега реки.
Но русские дружины, ожесточившиеся в сече, никому не давали уходить. По рядам пронесся клич: «Крестить их!» — что означало только одно — всех рыцарей в реку.
Спасали дружинники лишь коней, и не только из жалости к ним, но и из своей корысти. Уж очень добрые были у рыцарей кони.
Когда рыцари были опрокинуты в реку, княжич одним из первых оказался у берега. Он остановил коня у самого обрыва и наблюдал «крещение», не чувствуя в сердце ни жалости, ни сострадания к погибающим рыцарям.
Слишком свежа была пред мысленным взором его картина гибели Савы. Он никак не мог избавиться от страшного видения: Сава с распростертыми руками умоляет повернуть коня — и копье, вдруг выскочившее из груди несчастного.
Княжич понимал, что жизнью своей обязан этому тщедушному на вид воину с сильными руками кожемяки, и было горько ему от мысли, что благодарить за это было уже некого.
— Александр Ярославич! — раздался сзади душераздирающий крик.
Княжич обернулся и увидел мчащегося к нему Ратмира с прапором в руке. Ратмир подскакал, кинул прапор своему спутнику, спрыгнул с коня, подбежал к княжичу и, схватив за стремя, прижался щекой к сапогу и зарыдал.
— Ярославич… Живой! Господи! Живой! — лепетал Ратмир. — А я боялся, а я… Прости, что я, Ярославич…
— Ну чего ты? — неожиданно растрогался и княжич. — Тебе я прапор велел беречь. Ты уберег. А где ж твои поспешители?
— Погибли, Ярославич. Погибли, меня и прапор бороня. Господи, — крестился Ратмир, — благодарю тебя, что оберег княжича.
Он плакал, не скрывая слез, и смотрел на княжича преданными, любящими глазами.
— Ярославич, Христом богом молю тебя, не ставь боле меня к прапору, ставь к стремени своему. Тебя боронить хочу, токмо тебя.
— Хорошо, Ратмир, хорошо. Будь по-твоему, — согласился сразу княжич, убедившийся на первой рати своей, что значит иметь рядом милостника. Преданного милостника. А что Ратмир именно такой, Александр никогда не сомневался.
Примечания
1. Зажитье — фуражировка, заготовка съестных припасов для войска.
Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |