XXVII. Сава-летун
Велико горе князя — смерть наследника, неутешно сердце княгини — матери покойного. Да что ж делать? Видно, всевышний решил забрать княжича, призвать его пред светлые очи свои.
И если невеста оставлена без жениха, без суженого своего, не знак ли то, что быть ей невестой Христа? Так и только так поняла это Евфросинья. И хотя князь Ярослав одарил бедную девочку щедро и богато, ушла она от мирской суеты в монастырь. Постриглась Евфросинья в монахини.
Федора похоронили в Юрьевском монастыре. Сразу же после погребения увез Ярослав неутешную княгиню в Переяславль, подальше от Городища, от тех мест, которые будут бередить ее сердце горькими воспоминаниями. Прощаясь с Александром, Феодосья Игоревна обняла его жарко, прижала к груди, прошептала на ухо:
— Сынок, поклянись мне положить меня рядом с Федором.
— О чем ты, матушка? — отпрянул Александр.
— О смерти сынок. О своей смерти. Уж недолго сыночку ждать меня. Обещай мне исполнить волю мою.
— Исполню, матушка… Исполню…
— Спаси бог тебя, дорогой.
Княгиня перекрестила Александра и устало направилась к колеснице.
И остался на Городище княжич Александр один. Конечно, была при нем его младшая дружина, кормилец и даже Яким. Приходил немец учить языку, являлся и Темир со своим «дай клеб», «дай вода», но не было рядом близкого, родного человека.
Ближе всех к княжичу разве что Ратмир, но ведь слуга простой, рядом не поставишь. Да он и сам знает это. Если явится к княжичу в покои спать, так на полу себе стелит, даже на лавку не просится.
— Может, на ловы съездим, — предложил Ратмир, видя, что княжич мрачен.
— Кого в лето бить-то? — отвечал Александр. — Все зверье детву повывело. Пусть отдыхают, плодятся.
Не может Ратмир видеть душевное томление своего господина, но не умеет помочь ему. Что придумать, найти такое, чтобы отвлечь его от невеселых дум? Пошептался Ратмир с Федором Данилычем, поспорили о чем-то, но все же к согласию пришли. И вот на следующий день вышли на широкий двор отроки-дружинники в одних портках и весело, с шутками-прибаутками, начали строить ворота, вязать ивовые снопы, колоды затесывать.
— Чего это затеяли? — спросил княжич Ратмира.
— Нехорошо воину без дела быти, князь, — отвечал Ратмир. — Объявись рать, а он и копья не умеет держать.
— Уж не натаривать ли сбираешься?
— Истинная правда, Ярославич.
На следующий день вскоре после заутрени началась во дворе потеха. Всей младшей дружине Ратмир дело нашел. Одних определил копья метать в снопы ивовые, других из лука стрелять по колодам. Но самое интересное под воротами происходило.
Ворота те немудреные были: два стояка да вверху перекладина. Первым у ворот решил сам Ратмир удаль явить. Сел на коня, взял копье, отъехал подальше. Гикнув, мчится на ворота и уж копье назад за спину отводит, готовясь метнуть. Помчалось вперед копье, устремясь вверх выше ворот, а там-то его и подхватил мчавшийся вслед вихрем Ратмир. И вот оно опять в руке у него, готовое к бою.
Дивятся дружинники ловкости милостника княжеского, каждому хочется самому эдак проскакать. Начали по очереди отъезжать с копьями и пускать коней в те ворота.
Ратмир исподтишка косится на крыльцо сеней, где княжич сидит и за всем наблюдает. Ага, улыбается! А вот засмеялся! А тут привстал. Глядь, уж и бежит с крыльца.
— Ратмирка, коня! Дай-ка попробую.
Ратмир машет рукой, и уже по знаку его бегут конюшие. Все у них сговорено, Воронко с утра под седлом, копье легкое подобрано.
Александр отъехал как можно дальше, повернул, задержался несколько, прилаживая удобнее в руке копье, и тронул коня. Застоявшийся Воронко рванул ходким скоком и, почуяв свободный повод, помчался стрелой. Княжич не видел ничего, кроме приближающихся ворот. Кинув вперед хищное копье, он скакал, привстав в седле, и зорко следил за его полетом. Поднял руку, словно приветствуя боевого друга, и, когда летящее копье коснулось ладони, захлестнул древко пальцами накрепко.
Восторженно закричали дружинники, захлопал в ладони от радости Ратмир.
Конь с разгону пронес Александра до самой церкви. Натянув поводья, княжич заставил разгоряченного Воронка перейти на шаг и повернул назад. У ворот все смотрели на него, и княжич помахал левой рукой, давая понять, что сейчас повторит все снова.
Умница Воронко, едва княжич тронул его пятками, рванулся вперед.
Княжич поймал копье и на этот раз и снова помахал рукой, прося пути. Так раз двадцать пронесся он: копье за воротами ловил уже почти не глядя. А зрителям чудилось — копье само ищет его и ложится в ладонь.
— Ну, полно, — сказал наконец Александр, подъехав к воротам и спрыгивая с коня.
Подбежавшие конюшие приняли притомившегося Воронка. Александр опустился на землю вблизи ворот и велел отрокам продолжать это интересное и полезное занятие. Сам же стал внимательно следить за скачками и подавать советы.
За обедом кормилец спросил вдруг:
— Да, Ярославич, не хошь ли на летуна позреть ныне?
— На какого летуна?
— Да объявился Савка какой-то из кожемяк, думает подобно птице взлететь.
— Где? Когда?
— Сегодня ввечеру, сказывают, с Параскевы Пятницы сверзится. Хотел с Софии, да владыко не позволил. И параскевский поп было воспротивился, да купцы сговорили. Они Саве-то на крылья холста дали. Вот им и лестно видеть, как их холст взовьется.
— Неужто взовьется? — удивился княжич.
— Сказывают, взовьется. Сам-то Савка божится, что Волхов перелетит.
Такое диво разве мог княжич пропустить! После обеда он даже почивать не лег, вызвал Ратмира и приказал:
— Седлай коней, едем на Дворище.
Ратмир знал свое дело. Когда княжич вышел из покоев, его ждал отряд из тридцати всадников.
Проехали они к Ярославову дворищу по заново отстроенной после пожара Варяжской улице. Миновали торжище.
У Параскевы Пятницы толпа людей. Княжича пропустила охотно и с должным почтением. После смерти Федора многие поняли — место его Александр заступит. А ну как вокняжится? И дай бы бог. Уж больно батюшка-то крутенек и несговорчив. А княжич молод, при Новгороде вырос, чай, посговористее будет.
Сава-летун оказался неказистым, худощавым мужиком с остренькой бородкой, но руки, мявшие много лет кожу, были жилисты и сильны. На нижней ступени паперти Сава возился с крыльями. Холст был натянут на тонкие ивовые прутья, выгнутые по форме птичьего крыла. Внизу под крыльями были пришиты петли для вдевания рук.
— А хвост будет? — спросил Александр.
Сава, занятый прилаживанием крыльев, или не расслышал из-за шума, или уже устал отвечать любопытным. Он промолчал. Тогда Ратмир шагнул к летуну, ткнул его в плечо плеткой.
— Ай оглох? Княжич тебя спрашивает: хвост будешь иметь?
— А как же. Эвон он, — кивнул Сава на ступеньку. Там лежал хвост, сделанный тоже из холста и ивовых прутьев.
— А куда ж ты его крепить станешь? — спросил Александр.
— Это как взберусь на колокольню, привяжу к ногам сзади. В небе-то ноги ни к чему.
Княжич наклонился, поднял «хвост», осмотрел его, покачал головой с сомнением.
— И полетишь?
— Полечу, Ярославич, — уверенно отвечал Сава и уж негромко добавил: — Должон полететь. Чай, все, как у птицы, сотворил. Сила в руцех есть, чего ж еще надоть? Полечу.
Он затянул завязки широкого пояса, кивнул Ратмиру:
— Встреми сзади талины-те1.
Ратмир зашел к нему за спину, присмотрелся к устройству, нашел на лямках, как раз напротив лопаток Савы, пришитые холстины, встремил туда длинные концы талин.
— Хорошо вошло. Хорошо.
И сразу же крылья за спиной Савы обрели настоящую форму, приподнялись.
— Господи, — испуганно закрестился какой-то муж, — истинно, аки у ангела. Хошь на икону.
А Сава меж тем вставил руки в лямки и три раза взмахнул крыльями. Шум прошел по толпе, заревел со страху какой-то младенец. Побледнел и перекрестился поп, издали наблюдавший.
Сава выгнул руки из лямок, оттолкнул локтями крылья за спину.
— Ну, кто со мной наверх пойдет?
Все молчали, никто с места не двигался.
— Мне ж крылья позади оберегать надо, да и хвост же нести, — пояснил Сава.
Но кому была охота связываться с делом неведомым, которое, сказывают, сам владыка поносил? Нет, уж лучше постоять, посмотреть, невелик грех.
Ратмир и княжич переглянулись. Александр лишь глазами знак дал.
— Я пойду с тобою, — сказал решительно Ратмир, поднимая с земли «хвост».
Томительно долго текло время, пока карабкался летун на колокольню. Но вот наконец он появился в проеме колокольни. Внизу сразу все притихли, задрали головы кверху. Сава ступил на самый край и, обернувшись назад, сказал Ратмиру:
— Вяжи хвост.
Ратмир засуетился, взялся привязывать хвост. Это оказалось не очень просто, пришлось тоже вылезать на край проема, что было страшно.
— С твоим хвостом я вперед улечу, — ворчал Ратмир.
— Прости, — лепетал виновато Сава, продевая руки в лямки на крыльях. — Ты уж не серчай.
Наконец хвост был закреплен, можно было лететь.
Сава поднял крылья и… замер. Замерла и затаилась толпа внизу.
— Семе-он, — вдруг позвал сдавленным, перехваченным от волнения голосом Сава. — Семе-он!
— Что, Сава? — отозвался откуда-то из самой гущи толпы жалобный голос.
— Передай женке, чтобы она моих долгов на себя не взваливала. Слышь? С меня пусть и спрашивают, с живого ли, с мертвого. Слышь, Семе-он?
— Слышу, Савушка, слышу, — отвечал Семен. — Живота не пожалею, исполню.
И опять наступила жуткая тишина. Вдруг правое крыло летуна подалось вперед, никто не понял — зачем? А это Сава по привычке перекреститься хотел, прежде чем лететь, ан крыло-то удержало руку. Не оборачиваясь, Сава попросил Ратмира:
— Муже, ради бога, перекрести меня с любовью да верой. А? Перекрести.
Ратмир перекрестил летуна.
Сава подался вперед всем телом, какое-то мгновение удерживался на самой кромке и, молвив: «Господи, помилуй…», оттолкнулся.
Люди внизу ахнули и; чтобы не попасть под летуна, кинулись врассыпную.
Сава летел! Ему не удавалось взмахнуть крыльями, и он, подобно коршуну, парил, опускаясь все ниже, а ветер уносил его к Волхову. Но достичь реки Саве не суждено было, слишком быстро он снижался. С лета ударился Сава в новенькую клеть купеческого склада и упал навзничь, ломая крылья.
Толпа ринулась к тому месту. Люди были так поражены свершившимся, что дружинникам пришлось силой пробивать княжичу дорогу к летуну.
Княжич склонился над Савой, чтобы узнать, жив ли он. Кто-то протолкался с чумом воды и плеснул в лицо летуну. Сава заворочался, открыл залитые кровью глаза.
— Слава богу, живой, — обрадовался княжич.
Сава фыркнул, разбрызгивая с лица кровь и воду, приподнял голову и со всхлипом прошептал:
— Летел. Господи, летел ведь я!
Он узнал княжича, склонившегося над ним, засмеялся радостно:
— Слышь, Ярославич, летел я. Правда, летел?
— Летел, летел. Ты глянь на себя, на крылья.
Но Саву вид сломанных крыльев и даже кровь нисколько не расстроили. Он стал подниматься и сбрасывать с себя обломки, все более и более заражаясь радостью.
— Что мне крылья, я новые сотворю. И полечу сызнова. Полечу-у-у.
Безграничная вера Савы в свой грядущий успех пришлась по душе княжичу. Александр снял с пояса калиту, кинул Саве.
— Держи себе на крылья.
Дар юного наместника так обрадовал и поразил Саву, что от волнения у него горло перехватило. Он мял в руках тяжелую от серебра калиту и лепетал жалко:
— Александр Ярославич… Да я теперь самый счастливый… Да мне…
— Хорошо, хорошо, — поморщился княжич. — Сотворишь новые крылья, скажешь. Да поможет тебе бог.
С этими словами Александр направился к вечевой колокольне, и толпа расступилась перед ним уважительно и с любовью.
Примечания
1. Талины — здесь: палка из тальника.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |