I. Приспел час
В день этот торжественный княгиня Феодосья Игоревна сама решила причесать своего младшенького, Александра. Девок сенных и близко не допустила. Одна только Прасковья, любимица и ровесница молодой княгини, была около.
— Дозволь, Феодосья Игоревна, мне напоследок наше солнышко красное причесать.
— Вот то-то и оно, что напоследок, — вздохнула княгиня. — Сама управлюсь.
Три года назад, в 1220 году1, родила она этого мальчика. Как хотелось княгине, чтоб вторым ребенком дочь была: господь опять сыном одарил. Что греха таить, поначалу не любила она его. Волосы черные, кожа темная, весь в бабку свою, осетинку по батюшке. Но кровь родная свое взяла, полюбила его еще пуще первенца Федора. Не успела насмотреться, нарадоваться, ан три года и минуло водой текучей. Отдавать надобно чадо дядьке-кормильцу, который воспитывать его станет да учить делу мужскому, ратному.
Охо-хо! А чадо радуется. Не ведает, глупое, что ждет его впереди жизнь тяжкая, опасная.
Уж Феодосья-то Игоревна знает, каково князем быть на Руси. Стеречься надо не только врагов, но и брата родного.
Охо-хо! Эвон свадьба ее с Ярославом Всеволодичем, куда радостней да веселей праздник, а и то кровью княжеской дорога к нему полита. И кем? Родным дедом ее, князем рязанским Глебом Владимировичем. Дабы власть свою укрепить, созвал Глеб на совет семерых князей с боярами, а сам тайный приказ отдал слугам. Ворвались те в шатер, где князья пировали, да и перебили всех до единого. Вот уж истина: ныне в чести, завтра во гробе.
Охо-хо. Пять уж лет тому, а вспомнит княгиня, и от страху сердце заходится. Хотя именно там и встретила она суженого своего, примчавшегося садить на Рязанский стол брата ее, Ингваря Игоревича.
— Ах ты, чадо мое милое, — шепчет ласково Феодосья Игоревна сыну, и слеза по щеке у нее катится. Жалко ей ребенка, страшно за него.
— Феодосья Игоревна, — кричит от окна Прасковья, — колесница у терема!
И хотя от дворца в собор можно по верхнему переходу пройти, но сегодня день особенный: только на колеснице к собору подкатить надобно.
Как ни печалилась княгиня в светлице, а из терема на крыльцо к народу вышла с лицом приветливым, улыбчивым. Пусть знают, праздник большой у князя — пострижение сына его, Александра Ярославича. Вот он — виновник торжества — стоит рядом с княгиней. На нем кафтанчик зеленого атласа с золотым узором, такая же шапка, соболем отороченная. Червонные портки и сапожки легкие желтого сафьяна. Волосы черные до плеч волнами спадают. Не княжич, а икона писаная.
А народу на княжьем дворе что на торжище: бояре, гридни2, тиуны3, милостники4. И все званы на праздник самим Ярославом Всеволодачем, и всех не только сытное угощение ждет, да меды хмельные, да веселье, но и подарки богатые. Знают они: Ярослав Всеволодич щедрый хозяин, широк душой. В лучших платьях своих все съехались. Даже челядь5 княжеская сегодня щеголяет в новых однорядках6. Загодя сам князь строго повелел, чтоб в сей день ни один не явился на дворе его в холщине или, упаси бог, в лыченцах7. Коли нечего надеть — сиди на печи, не срами князя.
И на обряд пострижения он позвал не какого-то там священника, а самого епископа Симона — бывшего игумена Рождественского монастыря из Владимира. Пусть он своей высокой рукой благословит сына Ярославова. Владыка вчера еще приехал в Переяславль и ждет уже княжича в соборе святого Спаса.
Только села княгиня с княжичем в колесницу, застланную дорогими коврами, как ударили колокола соборные. И поплыл звон их торжественный над полями да весями8 окрестными.
От суеты, шума, криков совсем закружилась голова у княжича. От счастья и страха замирало сердце. Онемел мальчик: ни слова сказать, ни головой кивнуть.
Вот и собор златоглавый. Народу здесь еще больше, чем на подворье, но путь к притвору свободный. Для него, для княжича, уготован.
Не помнил княжич — сам ли слез с колесницы, ссадил ли кто его. Даже слов матери не расслышал, но по тому, как она легонько толкнула его в спину, понял — идти надо.
Он шел между двух живых стен, едва сдерживаемых дружинниками и жадно обозревавших его сотнями глаз. Подошел к высоким вратам, ведшим в собор, приостановился и, как учила его вчера мать, трижды перекрестился.
В соборе свечей что звезд на небе. Отражаются они, переливаясь, в позолоте дорогих окладов и риз. Вверху куда и смотреть страшно, синеватую полутьму пронзают солнечные лучи, врываясь через узкие оконца под куполом. Оттуда сверху, заполняя весь собор, льется чудное пение.
И в соборе народу немало, но тут уж простых не видно — бояре, воеводы, думцы9 и милостники княжеские. Парча и шелк, застежки золотые, узорочье10. Затеряться среди этого всего мальчику впору. Ан нет же, еще и взором охватить всего не успел, а перед ним седой и осанистый старик в митре11, руку ему сухую, темную протянул. Риза на старике так густо золотом изузорена, что и цвета ее не угадать.
Княжич догадался, что это и есть епископ Симон, но руки ему не подал. Где ему знать было, что одно прикосновение к этой длани12 люди за великое счастье почитают.
Все понял старец, но виду не подал, не зря мудрым слыл. Размашисто перекрестил ребенка и тут же сам взял маленькую ручку не крепко, но властно.
— Идем, чадо мое, — молвил Симон и повел Александра к престолу. У самых царских врат высокая пуховая подушка в алой наволоке. К ней и подвел Сямон княжича. — Сюда, дитя мое.
Александр знал, что подушка эта ему предназначена, и уж подумывал, как бы ловчее вскочить на нее, чтобы не упасть принародно. Но тут владыка подхватил его под мышки, поднял легонько и усадил на эту пуховую гору.
Теперь княжич лицом к людям оказался. И сразу же увидел в первом ряду отца своего Ярослава Всеволодича. Из-под корзна13 богатого виднелся блестящий бахтерец14, туго облегавший широкую грудь князя.
Ярослав ободряюще кивнул сыну, подмигнул весело. И оттого стало княжичу легко и свободно на душе.
У самого уха Александра лязгнуло железо. Княжич невольно мотнул головой и услышал голос Симона:
— Приспел час бысть те мужем, чадо мое. Учиним же обряд сей, яко пращуры наши чинили.
Говоря это, епископ щелкал ножницами на затылке у Александра, подрезая его черные локоны и складывая их на поднос, который держал церковный служка.
После этого начался торжественный молебен, тянулся он долго и очень утомил княжича. Он уже не чаял дождаться конца, когда заметил легкое движение в первом ряду. И увидел отца, шагнувшего навстречу епископу.
Князь держал что-то перед собой, а что это было, Александр не успел рассмотреть: отца загородил от него своей спиной владыка.
Симон совершал какие-то движения правой рукой, и хотя княжичу не видно было, он догадался: крестит.
Епископ отступил в сторону, и тут мальчик увидел: князь на ладонях держал небольшой, но настоящий меч. Меж пальцами левой руки ниспадал вниз узорчатый пояс с золотой застежкой. Лицо Ярослава Всеволодича было торжественным и строгим. Он смотрел прямо в глаза Александру.
Сын увидел, как двинул отец густыми бровями, и сразу понял, что зовет он его к себе.
Княжич скользнул по шелку подушки на пол и пошел навстречу отцу, остановился в двух шагах перед ним.
Ярослав Всеволодич воздел руки с мечом и обратился к небу жарко и истово:
— Господи всемогущий, дай слуге твоему Александру силы и мужества, мечу его — твердости.
Князь наклонился к сыну, опоясал его, щелкнув застежкой. Мальчик задохнулся от счастья: на левом боку его висел меч — главный знак мужского достоинства. Ярослав Всеволодич взял Александра за руку и повел к выходу.
На площади перед собором народу не убавилось, но теперь не только проход господам оставлен, а и большой круг освобожден. В центре круга конюший, стремянный15 и подуздый16 держат коня вороного. Коль великолепен, на нем высокое арабское седло с серебряными стременами, подкладка голубого, небесного цвета с золочеными кистями. Похрапывает вороной, кося оком на приближающегося князя: хозяина узнает, с которым не в одном походе бывал уже, не одну рать поделил. Стремянный чуть в сторону отступил. Ярослав Всеволодич наклонился к сыну, взял его под мышки, поднял вверх и опустил в седло. Поймал стремя на укороченной путлице17 и вставил в него сыновий сафьяновый сапожок.
— Ну, с богом, — сказал Ярослав Всеволодич.
Подуздый тронул вороного, и он пошел за ним, гордо выгибая шею.
Александр ехал на боевом коне отца к родному подворью, откуда сегодня еще выехал ребенком, а возвращался отроком, мужем. Для него начиналась новая жизнь, в которую он входил радостно и безмятежно, не ведая, что уготовит она для него.
Примечания
1. Александр Ярославля родился в 6728 году по древнему летосчислению, которое велось «от сотворения мира». Для перевода на современное летосчисление («от рождества Христова») следует из древней даты вычесть 5508. Все даты в книге приводятся по современной хронологии.
2. Гридни — телохранители князя, дружинники.
3. Тиун — судья, местный управитель.
4. Милостаик — любимец, пользующийся милостью господина.
5. Челядь (чадь) — холопы, слуги.
6. Однорядка — долгополый кафтан без ворота.
7. Лыченцы — лапти.
8. Весь, веска — село, деревня.
9. Думцы — советники
10. Узорочье — дорогие разукрашенные веши (оружие, платье).
11. Митра — архиерейская шапка.
12. Длань (долонь) — ладонь.
13. Корзно — длинный плащ, оставлявший свободной правую руку.
14. Бахтерец — доспех, набирался из плоских полуколец и блях, которые нашивались на бархатный полукафтан.
15. Стремянный — подающий стремя господину.
16. Подуздый — слуга, державшей коня под уздцы.
17. Путлица — ремень, на котором привешено к седлу стремя.
| К оглавлению | Следующая страница |