Монголо-татары в «Повести о Михаиле Черниговском»
Теме мученической гибели в Орде черниговского князя и его боярина Феодора посвящено пространное (по сравнению с существовавшими краткими летописными записями1) произведение — Повесть, известная в многочисленных редакциях. Вопрос о первоначальном виде «Повести о Михаиле Черниговском», а также о времени ее появления до сих пор является дискуссионным в науке.
Н.И. Серебрянский, предпринявший серьезное исследование Повести, полагал, что «первым опытом церковного сказания о св. Михаиле» является т.н. Ростовская проложная редакция (далее — ред. Р.). По мнению исследователя, ред. Р. появилась до 1271 года, когда умерла дочь Михаила — Мария, поскольку в тексте памятника о ней говорится как о живой2. Предложенная Н.И. Серебрянским датировка ред. Р, не подвергаясь принципиальному пересмотру, лишь уточнялась. Так, Н.И. Пак вполне аргументированно доказала, что появление редакции можно отнести к периоду с 1271 по 1277 год. Исследовательница обратила внимание на молитвословие в концовке Повести в ред. Р., в котором как о живых говорится лишь о внуках Михаила Всеволодовича — князьях Борисе и Глебе. Поскольку Борис умер в 1277 году, указание на это дало возможность более точно датировать появление ред. Р. — 1271—1277 годы3. Н.И. Пак так же, как и Н. И. Серебрянский, полагает, что ред. Р. представляет собой первоначальный вид произведения.
Иного мнения придерживается В.А. Кучкин. Исследователь обратил внимание на то, что в т.н. «редакции отца Андрея» (далее — ред. А., которую Н.И. Серебрянский датировал второй половиной XIII — началом XIV века, а Н.И. Пак вообще отнесла ее к первой половине XV века4) имеется косвенное именование Батыя цесарем, а о русских землях сказано, что они принадлежали «канови и Батыеве». «Как видно, — пишет исследователь, — автор редакции совершенно точно знал, что Батый подчинялся великому хану в Каракоруме, считавшемуся верховным повелителем Руси. Подобное обстоятельство осталось неизвестным автору ростовской редакции». На основании этих наблюдений В.А. Кучкин предложил иную последовательность появления редакций памятника. По его мнению, есть основания полагать, что «вопреки мнению Н.И. Серебрянского редакция отца Андрея Повести о Михаиле и Федоре Черниговских предшествовала ростовской редакции»5.
Н.И. Пак в работе, опубликованной в 1988 году, т. е. до выхода статьи В.А. Кучкина, подвергла сомнению возможность составления двух редакций произведения (ред. Р. и А.) в «те же» 70-е годы XIII века, однако серьезных аргументов, которые бы ставили под сомнение предложенную В.А. Кучкиным датировку, она не привела6.
По единодушному мнению исследователей, к ранним редакциям памятника можно отнести и т.н. Пространную проложную (согласно терминологии Н.И. Серебрянского — «переработка редакции отца Андрея»; далее — ред. ПП.). Самый древний список ред. ПП. находится в составе Пролога 1313 года, что уже является доказательством сравнительно раннего появления текста. Как полагает Н.И. Пак, ред. ПП. была создана на основе ред. Р. и летописных сведений о событии, произошедшем в Орде в 1246 году. По мнению исследовательницы, составление указанной редакции следует относить к концу XIII — началу XIV века; таким образом, ред. ПП. представляется Н.И. Пак хронологически второй (после ред. Р.) редакцией памятника7.
Итак, судя по всему, к первоначальным редакциям Повести следует отнести Р. и А. — датировка их текстов не выходит за пределы конца XIII века, а также ред. ПП., которая возникла несколько позднее: по крайней мере до 1313 года (или в результате распространения ред. А., как полагал Н.И. Серебрянский, или на основе ред. Р. и летописных сведений о событии, как считает Н.И. Пак8).
Поскольку составление последующих редакций Повести о Михаиле и Федоре Черниговских относится к значительно более позднему времени (не ранее начала XV века9), для реконструкции восприятия монголо-татар в первые десятилетия после нашествия ограничимся анализом лишь трех самых ранних редакций — Р., А. и ПП.
* * *
Восприятие монголо-татар составителями трех редакций Повести (Р., А. и ПП.) имело, судя по всему, ряд общих черт.
Рассказы этих редакций начинаются с традиционной для древнерусских книжников констатации того факта, что «нахождение» татар было ниспослано «гневомъ Божиимъ за оумyожение грехъ нашихъ»10. При этом если ред. Р., ограничившись приведенным выше высказыванием, переходит к передаче событийной стороны сюжета, то ред. А. и ПП. более основательно поясняют смысл фразы о «гневе Господнем». Так, составители А. и ПП. подробно рассказывают о «реакции» населения Руси на нашествие «поганых»: «овии затворяхоуся въ градехъ, Михаилоу же бежавшю во Оугры, инии же бежаша в земли дальний, инии же крыяхоуся в пещерахъ и в пропастех земныхъ, а иже въ градахъ затворишася, ти исповеданиемъ со слезами Богу молящеся, тако от поганыхъ немилостивно избьени быша, а инии же крыяхоуся в горахъ и въ пещерах и в пропастехъ и в лесехъ, мало от техъ остася...»11
Интересно, что приведенный отрывок, находящийся и в ред. А., и в ред. ПП., находит достаточно явную параллель в тексте «Откровения» Мефодия Патарского, описывающего реакцию населения «греческого царства» на исхождение «заклепанных» Александром Македонским «нечистых народов» в «последние времена». Так, как отмечается в «Откровении», «отврьзоутсе врата северная и изидоуть силыи езыкъ, еже бехоу заклоучении вьноутрь, и подвижитсе вса земля от лица ихъ и сметоутсе человеци и побегноуть и начноут се крити вь горахъ и въ пещерахъ и вь гробехъ, изомроуть от страха»12. Довольно яркий эсхатологический образ, нашедший отражение в ред. А. и ПП., в последней усиливается указанием на то, что все происходящее в Повести совершается в «последние времена» («такоже и в последнихъ сих временехъ»). Однако, как будет показано ниже, приведенная параллель — не единственное указание составителей ранних редакций Повести на эсхатологическую обстановку, в которой развивается действие их рассказов.
Автор ПП. еще более подробен. Прежде чем перейти к повтору приведенного пассажа из ред. А., в своеобразном «предисловии» он проводит параллели с библейскими событиями («быс нахождение поганыхъ татаръ... гневомъ Божиим, за умножение грехъ нашихъ, якоже при Ное, якоже и при Лоте, казнь Божия нахожаше, такоже и в последнихъ сих временехъ, наведее Господь роукуоу свою не земьлю крестьяньскоую по пророчеству древнихъ пророкъ...»13), рассказывает о безуспешной попытке «князя Мьстислава Роусьского», «собравъ силоу великоу» противостоять татарам на Калке («изиде противоу имъ и ничтоже оуспе»)14, повествует о том, что татары отправляли к Михаилу своих послов, которых тот, «видевъ словеса лести их», «повеле избити», а «самъ побеже во Оугры»15.
Главной характерной чертой монголо-татар в текстах Р., А. и ПП. (как и в Ипат. версии «Повести о нашествии Батыя») является «лесть», а самое распространенное действие ордынцев — «прельщение». В ред. Р. татары, призывая русских князей в Орду для совершения ими языческих обрядов, «начаша я льсти, веляше ити сквозе огнь и кланятися солнцю, идолом и прельстиша многи славою пустошною мира сего»16. В ред. А. и ПП. татары поступают точно так же — князьям, совершившим «обрядъ поганьскыи» и просившим «кождо ихъ власти», «они безъ взбранения даяхуть имъ, кто которыа власти хотяше, да прельстятся славою света сего». В интерпретации указанных редакций Михаил, «видя многи прелщающася славою света сего», собирается «ехати предъ цесаря (Батыя)» «обличити прелесть его, ею желстить крестьяны»17.
«Лесть», стремление к «прельщению», судя по всему, также являлись чертами, присущими «нечестивым народам»18. В частности, в текстах Священного Писания, знакомство с которыми авторы всех без исключения редакций Повести демонстрируют столь охотно, льстивость — неотъемлемая черта «нечестивых» (ср.: «нечестивый народ» «придет без шума и лестью овладеет царством», а «поступающих нечестиво против завета привлечет к себе лестью»19 и т. д.). Как мы уже указывали выше, по мнению Ефрема Сирина, антихрист во времена, когда «исполнится нечестие мира», «духом лести» будет искушать людей и «обольщать мир своими знамениями и чудесами по попущению Божию». И поэтому «великий подвиг нужен для верных, чтобы устоять против» совершаемых обольщений20. Именно этот «великий подвиг» и совершают Михаил и Федор, противостоя «лести» татарской.
Однако если основной пафос краткой ред. Р. сводился к прославлению мученической гибели благоверного князя Михаила и его боярина Федора (отвергших «славу сию временную», пострадавших «Христа ради» и тем самым снискавшим себе «спасение» и «память»), то рассказы А. и ПП. посвящены более широкой теме отказа от «славы света сего», гибели «за православную веру» во имя избавления всех православных христиан от «прельщения поганых».
Вообще, тема противостояния «прельщениям поганским» являлась одной из самых злободневных для литературы конца XIII века. Проблема выбора между «славой света сего», «тленным и скороминущим житием», с одной стороны, и «жизнью вечной», «нетленными венцами от Господа», с другой, представлена не только в повествованиях ред. А. и ПП. Она же, судя по всему, была ключевой и для рассказа Ипат. о Батыевом нашествии21, и для «Повести о Михаиле Тверском»22, и для ряда других произведений древнерусской письменности рассматриваемой эпохи.
Итак, в описании авторов разбираемых редакций татары «избиша» русских «немилостивно». Всех, не успевших скрыться от их нашествия, «изочтоша в число» (как уточняют смысл этого действия «поганых» авторы ред. А. и ПП., для того чтобы «на них дань имать»23), «прельщают» или «нужею» заставляют являться к «царю» для совершения «поганьских» обрядов. Русские приносят «царю» дары, которые тот «в огонь метаху». Этот и другие языческие обряды автор ред. Р. сравнивает с обычаями персов — «яко же и перси творят»24. «Поганые» жестоки. Они мучают «различными муками» отказавшихся от исполнения «поганских» обрядов Михаила и Федора: «растягоша за руце» и «за нозе», «почаша бити роуками по сердцю», «биахоу и пятами» («сему же надолзе бывшю», замечают книжники), наконец, отрезают их «честные головы», тела же бросают «псомъ на снедь»25. В общем, татарам приписываются черты жестоких, «немилостивых» мучителей православных христиан.
На появление подобных характеристик «поганых», судя по всему, повлияло несколько обстоятельств. С одной стороны, жестокость и немилосердие, стремление «мучить» христиан являлись чертами, присущими «нечистым народам» вообще, тем более что последние всегда насылались в «наказание за грехи». Судя по всему, в этом случае мы имеем дело с одним из аспектов осмысления реальных монголо-татар. С другой стороны, наделение указанными качествами «поганых» диктовалось и литературными целями книжников, которые стремились описать христианский подвиг своих героев, принявших мученическую смерть и признанных поэтому в качестве святых-мучеников (наличие мучеников предопределяло и необходимость ввести в повествование образы мучителей).
Среди прочих «поганых» книжники выделяют ханов: ордынские правители именуются «цесарем» и «каном» соответственно. В уста Михаила авторы анализируемых редакций Повести вкладывают сентенции, позволяющие судить об отношении древнерусских писателей к татарской власти на Руси.
Обличая «лесть поганых» и отказываясь от почитания языческих божеств, Михаил заявляет о своей позиции: «Не створю азъ — не иду сквозе огнь, не кланяюся твари, но кланяюся Отцю и Сыну и Святому Духу, а цесарю вашему кланяюся, понеже поручи ему Богъ царство света сего»26. Как было указано, в ред. А. и ПП. помимо приведенной содержится фраза, правда, вложенная в уста татарам, о том, что «не подобаеть жити на земли канови, и Батыеве, не поклонившеся има»27. Данная сентенция уточняет смысл слов Михаила о врученном «цесарю» «царстве света сего»: власть хана признается авторами редакций Повести данной от Бога, ее авторитет непререкаем даже для святого князя28. Не случайно русские «князья и бояре» в изложении ред. А. и ПП. едут к «поганым» «прашахоу кождо ихъ власти», те же «безъ възбранения дахоуть имъ, кто которыя власти хотяше» для того, чтобы «прельстить я славою света сего»29. Таким образом, по мнению книжников, Русская земля являлась «землей канови и Батыеве», именно поэтому те и имели право «делегировать» часть своей «власти» приезжавшим в Орду князьям и боярам. Как раз это право «поганые» и использовали для «прельщения» русских: Батый, которому «от Бога» было вручено «царство света сего», «прельщал» князей «славою света сего»30.
Возможно, в силу указанных обстоятельств книжники достаточно деликатны в изображении ордынских правителей. Лишь в ред. А. и ПП. указывается на то, что, услышав о дерзких речах князя, «цесарь възярился велми»31. Таким образом, ярость — также одно из качеств «поганых». Характерно при этом, что ни князь-мученик, ни его боярин напрямую с Батыем не общаются: в ред. А. и ПП. слова князя «цесарю» передают «волхвы», а речи хана — «царский вельможа» Елдега; в ред. Р. об этих «посредниках» ничего не сказано, однако нет сомнения, что и здесь князь обращается к хану через третьих лиц («Цесарю вашему кланяюся, понеже поручи ему Богъ царство света сего», — говорит Михаил, обращаясь к «поганым», а не к самому «цесарю»)32. С одной стороны, указанный «стиль общения» объясняется в тексте самой Повести: в силу традиций ордынцев русский князь (равно как и его дары хану) не мог предстать перед «цесарем», не пройдя «очищения» при помощи языческих обрядов. Однако, с другой стороны, здесь просматриваются элементы своеобразной «субординации»: русский князь, не поддавшийся «прельщению поганскому» и, тем самым, не вступивший в своеобразные вассальные отношения с «цесарем», не мог лицезреть того, кому было вручено «царство света сего».
Немаловажно и то, что Батый не принимает непосредственного участия в расправе над «благоверными мучениками»: в ред. Р. приказ о «мучениях» князя и его боярина отдает Елдега. А в ред. А. и ПП. Батый предлагает им на выбор: поклонение языческим божествам и «славу света сего» или же мученическую гибель. Таким образом, святые, строго говоря, сами избирают путь мученичества33. Саму же расправу чинят безымянные «убийцы», среди которых главную роль играет «преже христианин», который «последи отвержеся веры христианскыя», «законопреступник погань именем Доманъ»34. В подобной остраненности хана по отношению к явно неблаговидному поступку — убийству князя-мученика — ряд исследователей видит позицию церкви, которая в этот период «стремится всячески обелить золотоордынских ханов в момент "мученического подвига" святых князей»35.
Рассматриваемые редакции Повести содержат лишь единичные, при этом косвенные, выпады против татар. Так, в ред. Р. говорится о том, что своей гибелью Михаил «веру их (татар. — В.Р.) укори». В молитве, которой завершается рассказ о благоверном князе, автор просит заступничества святого для того, чтобы «от нужи сея поганых избавита»36. Судя по всему, этот пассаж свидетельствует о понимании книжником временного характера владычества ордынцев: избавление от господства «поганых» он видит, с одной стороны, в морально-нравственном исправлении Руси, с другой стороны, в заступничестве святых мучеников. В ред. А. и ПП. в рассказе о посмертных чудесах на месте гибели святых тема «заступничества» великомучеников находит свое развитие: в частности, упоминается «столпъ огнен», явившийся «на оутвержение христаномъ, а на обличение темь, иже оставиша Бога, и покланяются твари, и на оустрашение поганым»37.
В своем восприятии монголо-татар авторы трех исследованных редакций «Повести о Михаиле Черниговском» в значительной мере не оригинальны: «поганые» наделены традиционными чертами «нечистых народов», приходящих на земли «за грехи людские»; татары льстивы, коварны, жестоки и т. д. Однако авторы Повести стремились осмыслить монголо-татар уже не как единое целое, а как разнородный феномен, состоящий из «поганых» в целом и их отдельных представителей в частности. Особое внимание книжники уделяли проблеме ханской власти на Руси. Власть ордынского правителя не подвергается сомнению, эта власть над русскими землями дана «цесарю и кану» «от Бога»; ей — этой власти — следует подчиняться в той мере, в какой она касается дел земных. Там же, где стремление человека к «венцам нетленным» входит в противоречие с приказаниями и «обольщениями» «царя», следует, по мнению древнерусских писателей, предпочесть мученическую гибель нарушению христианского долга. Именно так поступают черниговский князь Михаил Всеволодович и его боярин Феодор, именно к таким поступкам призывают читателей авторы исследуемых житийных текстов.
Примечания
1. Самые ранние сведения «о гибели Михаила Всеволодовича Черниговского и боярина его Федора» дошли до нас в составе летописных памятников — Лавр. и Ипат. Рассказы этих памятников крайне лапидарны: помимо констатации факта убийства князя, в них сообщается лишь общая канва событий. Как писал Н.И. Серебрянский, «оба летописных рассказа не зависят от церковных сказаний; они древни и оригинальны — Ипатьевский, безусловно» (см.: Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. М., 1915. С. 110). Сведения Лавр. и Ипат., при всей своей лаконичности, несколько различаются в деталях. Согласно Ипат., «(Михаил) еха Батыеви, прося волости своее от него. Батыеви же рекшоу: "поклонися отець нашихъ законоу". Михаил же отвеща: "аще Богъ ны есть предалъ и власть нашоу, грехъ ради наших, во роуце ваши, тобе кланяемся и чести приносим ти, а законоу отець твоихъ и твоемоу благонечестивому повелению не кланяемься". Батыи же яко свирепый зверь возьярися, повеле заклати. И закланъ бысть беззаконным Доманомъ, путивльцемъ нечестивым. И с нимъ закланъ бысть бояринъ его Феодор. Иже мученически пострадаша и восприяста венечь от Христа Бога» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 795). Лавр. же говорит о том, что Михаил с внуком своим «поехаша в Татары, и бывшим имъ в станех». В это время Батый послал к князю, «веля ему поклонитися огневи и болваном ихъ. Михаило же князь не повинуся веленью ихъ, но укори и, и глухыя его кумиры, и тако безъ милости от нечестивыхь заколенъ бысть и конець житию приять» (Там же. Т. 1. Вып. 2. Стб. 471). Несмотря на то что расхождения касаются лишь отдельных деталей, представляется, что авторы ранних летописных рассказов все-таки по-разному воспринимали описываемые ими события. Во-первых, если в Лавр. говорится лишь о резко негативном отношении князя к предложению Батыя поклониться огню и «болванам» татарским, то Ипат. предлагает иную трактовку позиции главного героя. Согласно тексту Ипат., Михаил также отказался поклониться «законам отцов» татарских. Однако при этом уточняется немаловажная деталь: отказ князя был направлен лишь по отношению к атрибутам «поганства», а не по отношению к хану лично, поскольку под власть хана Русь попала «за грехи свои», по Божьей воле, оспаривать которую, а тем более не подчиняться которой Михаил не собирался. Летописец подчеркивает «богоугодность» мученической смерти князя Михаила и боярина Федора: и тот и другой восприняли «венец» от Бога. Во-вторых, в летописях по-разному говорится об убийцах князя. Лавр. говорит о смерти Михаила «от нечестивых» вообще, Ипат. же уточняет, что «нечестивым» был русский человек — путивлец Доман, «беззаконный», который, как пишет летописец, исполняя волю Батыя, «заклал» князя.
2. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 111.
3. Пак Н.И. Краткая характеристика редакций Повести о Михаиле Черниговском // Литература Древней Руси. М., 1988. С. 22—23. См. также: Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников XIII — первая четверть XIV в. // Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн X — начало XX вв.: Сб. науч. тр. Вып. 1. М., 1990. С. 27.
4. Н.И. Серебрянский считал редакцию А. «вторым хронологически (после ростовской редакции) памятником церковной письменности о благоверном Михаиле». При этом исследователь исходил из «наличия связи между этими двумя памятниками», которую он объяснял зависимостью редакции А. от редакции Р. (см.: Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 115—116). Н.И. Пак предложила достаточно расплывчатую датировку редакции А.: «Учитывая, что ранний список ред. А. датирован 1456 г., — пишет исследовательница, — относим время возникновения редакции к I пол. XV в.» (см.: Пак Н.И. Повесть о Михаиле Черниговском в историко-литературном процессе XIII—XV вв. (Текстология, жанровое и структурно-стилевое своеобразие.): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1986. С. 3—4).
5. Кучкин В.А. Монголо-татарское иго... С. 29—30. Ср.: Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 116.
6. Пак Н.И. Краткая характеристика редакций... С. 24.
7. Пак Н.И. Повесть о Михаиле Черниговском... С. 3; Она же. Стилевое своеобразие повестей об убиенных князьях великих в составе Великих Миней Четьих митрополита Макария // Художественно-исторические памятники Можайска и русская культура XV—XVI вв. Можайск, 1993. С. 156.
8. Н.И. Серебрянский считал редакцию ПП «не вполне удачной литературной переделкой» (курсив наш. — В.Р.) редакции А. См.: Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 118. Ср.: Пак Н.И. Краткая характеристика редакций... С. 26. Подробнее об обстоятельствах появления и «идеологии» Повести см.: Лаушкин А.В. К истории возникновения ранних проложных сказании о Михаиле Черниговском // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1999. № 6. С. 3—25.
9. Н.И. Пак всего выделяет 13 редакций произведения, среди которых пять находятся в составе Прологов (в т.ч. и Р, А, ПП), три являются вариантами редакции, приписываемой Пахомию Логофету, и пять компилятивных редакций, представляющих собой «варианты соединения текстов проложных и пахомиевых редакций». См. подр.: Пак Н.И. Повесть о Михаиле Черниговском... С. 2—3, 4—6.
10. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 50, 55, 63. Здесь и далее при ссылке на источник номера страниц указаны по второй пагинации.
11. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 55, 64.
12. Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила в византийской и славяно-русской литературе. Исследования и тексты. М., 1897. С. 98.
13. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 63—64.
14. Там же. С. 64.
15. Там же. Как писал Н.И. Серебрянский, «рассказ о кончине благоверного князя не подвергся каким-либо изменениям, последние наблюдаем только в предисловии». См.: Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 118 (первой пагинации).
16. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 50.
17. Там же. С. 56. Ср.: Там же. С. 64—65. Далее в рассказах редакций А. и ПП. неоднократно подчеркивается и стремление татар «прельстить» русских князей, и желание Михаила «обличить» татарскую «лесть». См. также: Пак Н.И. Повесть о Михаиле Черниговском... С. 6.
18. Ср. значения слов «льстивый», «лестный» в древнерусском языке: «коварный», «являющийся хитростью», «имеющий целью обман», «лживый», «обманчиво влекущий», «таящий в себе опасность», «пагубный» и даже «антихрист». См.: СлРЯ XI—XVII вв. Вып. 8. С. 214—215, 322—323.
19. Дан. 11 :21, 32.
20. См. подр.: Сахаров В. Эсхатологические сочинения и сказания в древнерусской письменности и их влияние на народные духовные стихи. Тула, 1879. С. 84. Не только жители Козельска, но и многие другие персонажи повести И пат. противостоят «поганым».
21. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 779—780.
22. См. ниже.
23. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 55, 64.
24. Там же. С. 51.
25. Там же. С. 51, 58, 67—68.
26. Указанная фраза с незначительными вариантами читается во всех трех анализируемых редакциях. См.: Там же. С. 51, 57, 66.
27. Там же. С. 55, 64.
28. В.А. Кучкин уточняет: «Власть Батыя редактором Повести полностью признавалась, но при одном условии: если повеления хана не затрагивали религиозных убеждений русских людей. В противном случае эти повеления могли быть нарушены. В Повести подобное непослушание Михаила и Федора Батыю расценено как христианский подвиг». См.: Кучкин В.А. Монголо-татарское иго... С. 31.
29. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 56, 64.
30. Лаушкин А.В. К истории возникновения... С. 12—15.
31. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 57, 66.
32. Там же. С. 51, 56—57, 65—66.
33. «Героический ореол агиографических мучеников определяется именно тем, что, имея возможность выбора между жизнью и смертью, они предпочитают мученическую смерть жизни, купленной ценой отступничества». См.: Купреянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное своеобразие русской литературы. Л., 1976. С. 67. Ср.: «у Михаила Всеволодовича Черниговского, как и у всех других погибших князей, возможности выбора не было, судьба его в Орде была предрешена. "Возможность выбора" создают сами авторы в своих произведениях, так как у борющегося народа возрастает потребность в героическом. Этот элемент ("возможность выбора") становится одним из важных жанрообразующих элементов повестей о героях-мучениках, отличающих подобные повести от житий, от повестей о княжеских преступлениях». См.: Пак Н.И. Некоторые исторические замечания к летописной «Повести о Михаиле Черниговском» // Литература Древней Руси. М., 1981. С. 61.
34. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 51, 57—58, 66—67.
35. См.: Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI—XVI вв.). М., 1986. С. 77.
36. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 51. См.: Кучкин В.А. Монголо-татарское иго... С. 29.
37. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития... С. 58, 68.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |