А. Конопленко. «Орден меченосцев во втором крестоносном завоевании южной Эстонии»

К началу 1217 года восьмилетние усилия немецких крестоносцев, прежде всего, Ордена меченосцев, направленные на завоевание южноэстонских земель Сакалы и Уганди, завершились их подчинением. Но окончательного покорения Северной Эстонии не произошло. Более того, немецкие завоевания в Южной Эстонии оказались под большой угрозой, поскольку в ливонские дела вмешались восточные соседи, а именно, Новгород и Псков. Это вмешательство привело к крушению немецкого господства в этом регионе и положило начало процессу, который с учетом более ранних событий можно обозначить как второй этап завоевания крестоносцами южноэстонских земель, пришедшийся на 1217—1224 годы. В настоящем исследовании мы попытаемся выявить роль в этих событиях Ордена меченосцев, к началу означенных событий, определенно, являвшегося наиболее мощной военной силой в лагере немецких завоевателей.

Начать, однако, следует с более ранних событий. Активность немецких крестоносцев в эстонских землях неизбежно затрагивала интересы Новгорода и Пскова, которые еще в конце XII века утратили политическое господство над Южной Эстонией. Резкое изменение политической обстановки, обусловленное вторжением крестоносцев, давало Новгороду и Пскову реальную возможность восстановить свое влияние в этих землях. В 1210 году, воспользовавшись трудностями угандийских эстов, вот уже два года подвергавшихся непрерывным нападениям меченосцев и их союзников, Новгород и Псков предприняли попытку восстановить господство над Уганди. Войско Мстиславичей — новгородского князя Мстислава и псковского князя Владимира, — вторглось в ее пределы, осадило эстов в крепости Оденпе (Одепя, Медвежья голова), захватило ее и вынудило их заплатить «400 марок ногат»¹. Это свидетельствует в пользу того, что главной целью похода было восстановление даннической зависимости угандийских эстов.

Если Новгород затем на некоторое время занял в отношении крестоносцев выжидательную позицию, то Псков оказался более деятельным, решив и далее пользоваться неблагоприятной для южных эстов ситуации. В том же 1210 году им был заключен с немцами военный союз, направленный против эстов и скрепленный браком дочери псковского князя Владимира Мстиславича и Дитриха, брата рижского епископа Альберта. По предположению Г. Гнегель-Вайчис, союз псковичи заключили именно с епископом, рассчитывавшим, что русский натиск на южноэстонские земли ограничит продвижение здесь меченосцев. Кроме того, рижский прелат пытался использовать Псков, враждующий с полочанами, для оказания давления на князя Владимира Полоцкого и подталкивания его к заключению с епископом мира, сопряженного с признанием завоеваний последнего в Подвинье². По словам ливонского хрониста и современника тех событий Генриха Латвийского, в декабре 1210 года весть о том, что немцы собираются в очередной поход на Южную Эстонию, «дошла до Пскова <...> и оттуда явился очень большой отряд русских на помощь» крестоносцам³.

Союз псковичей с немцами продлился только до февраля 1212 года и, по-видимому, ознаменовался первым изгнанием из Пскова князя Владимира Мстиславича⁴. К тому моменту ситуация настоятельно потребовала русского вмешательства. В январе 1211 года немцы, союзные им латгалы и ливы совершили, судя по рассказу Генриха Латвийского, небывалый по своим масштабам поход, пройдя рейдом сквозь эстонские области Уганди, Вайгу, Гервен, Нурмегунде, Моху⁵ и опустошив, таким образом, не только почти всю Южную Эстонию, но и часть Северной. Дальнейшее бездействие русской стороны, вероятно, выжидавшей удобного момента для вмешательства, могло привести только к еще большему усилению крестоносцев.

Отказавшись от союза с немцами, направленного против эстов, Новгород и Псков попытались остановить дальнейшее продвижение крестоносцев собственным вступлением в Эстонию. В феврале 1212 года туда вторглось войско новгородского князя Мстислава Удалого и нового псковского князя Всеволода Борисовича, однако результаты этого похода оказались более чем скромными — с немцами русская рать не встретилась и, принудительно собрав с эстов дань, вернулась домой⁶. Никаких мер по закреплению русского присутствия в Уганди предпринято не было. По словам Е.В. Чешихина, князя Мстислава интересовали только добыча и дань, а на то, что происходило на берегах Западной Двины, он не обращал ни малейшего внимания⁷. Между тем, угандийские эсты ответным нападением разорили окрестности Пскова⁸, а затем, готовясь к отражению ожидаемого ответного русского похода, заключили перемирие с крестоносцами и их союзниками из латгалов и ливов⁹. Очевидно, что в 1212 году действия Новгорода и Пскова по-прежнему были направлены против эстов. Ни о каких столкновениях с крестоносцами нам не известно. Думается, это явилось крупным просчетом русской стороны, приведшим к первому подчинению Южной Эстонии крестоносцами к началу 1216 года.

Только к 1215 году в Новгороде и Пскове убедились, что русско-эстонская война лишь на руку крестоносцам, вплотную подступившим к рубежам Псковской земли и превратившимся в гораздо более опасных соседей, чем эсты. Именно с этого времени и до 1224 года Псков и Новгород начали выступать против крестоносцев в относительной согласованности. При этом они изменили свое отношение к эстам, обещая им военную помощь против немцев и периодически выступая в союзе с некоторыми эстонскими землями, разумеется, на условиях возобновления последними выплаты дани.

Первым военные действия начал псковский князь Владимир Мстиславич, который в 1216 году опустошил Южную Эстонию, признавшую немецкую власть, и взял Оденпе¹⁰. Однако русского гарнизона там, по-видимому, оставлено не было — в том же году, когда угандийские нобили обратились к немцам за военной помощью против Пскова, гарнизон, состоявший из воинов Ордена и дерптского епископа, был введен в Оденпе без каких-либо вооруженных столкновений. В январе 1217 года орденские и епископские воины совместно с угандийцами опустошили территории, принадлежавшие Новгороду и Пскову¹¹.

Русская сторона не замедлила с ответом. В феврале в Уганди вступило большое войско под началом князя Владимира Мстиславича Псковского и новгородского посадника Твердислава Иванковича. Кроме русских ратников в него вошли эсты с Эзеля (Сааремаа), из Гариэна (Харьюмаа) и восставшие против немцев жители Сакалы. Всего, по данным Генриха Латвийского, набралось около 20 тыс. воинов, что хоть и является сильным преувеличением, однако свидетельствует о том, что русская рать, с позиции хрониста, и впрямь была весьма многочисленной. Соединенные силы подошли к Оденпе и осадили его.

Оборонявший крепость немецкий гарнизон оказался в отчаянном положении. Орден, хоть и претендовал на владение всей территорией Уганди, в одиночку выстоять против столь мощного противника явно не мог, и потому на выручку осажденному Оденпе двинулось объединенное войско братьев-рыцарей, рижского епископа Альберта и их прибалтийских союзников. Однако же сил все равно недоставало — немцам удалось собрать лишь 3 тыс. человек. Пытаться деблокировать Оденпе при таком соотношении сил было бессмысленно, и крестоносцы стали прорываться в крепость, чтобы усилить ее гарнизон. Во время отчаянного боя пали многие братья-рыцари — хронист называет имена Константина, Илиаса Брунингузена; сложил голову Бертольд Венденский, фактически второе лицо в Ордене после магистра, возглавлявший наступление меченосцев на эстонские земли¹². Прорыв удалось осуществить, но из-за отсутствия продовольствия, которое с увеличением числа оборонявшихся стало еще более ощутимым, держаться долее Оденпе все равно не мог.

Крестоносцам пришлось пойти на заключение крайне тяжелого мира с новгородцами и псковичами, по условиям которого они были вынуждены оставить Уганди¹³. С учетом того, что и Сакала, воспользовавшись ситуацией, сбросила господство крестоносцев, последствия русского похода оказались для ливонских немцев весьма тяжкими. Поражение под Оденпе вынудило немецких крестоносцев обратиться за помощью к датскому королю. Восемь лет их усилий, направленных на завоевание Южной Эстонии (1208—1216), оказались сведены на нет тремя неделями войны с Новгородом и Псковом (с 7 февраля по 1 марта 1217 года). Но особенно тяжелы последствия этого поражения были для меченосцев, незадолго до того уступивших подвинские области рижскому епископу и старавшихся компенсировать эту уступку захватом Южной Эстонии. Теперь большая часть их эстонских владений была утеряна, что вкупе со значительными людскими потерями нанесло серьезный удар по военной мощи Ордена.

Но, как показали дальнейшие события, удар этот все же не оказался сокрушительным. Уже в сентябре все того же 1217 года, когда против эстов выступило объединенное войско в составе епископских вассалов, ливов, латгалов и крестоносцев из Германии под командованием графа Альбрехта фон Орламюнде, к нему присоединились и меченосцы во главе с магистром Волквином (1209—1236). Несомненно и их участие в сокрушительном разгроме эстов 21 сентября близ Вилиенде, после которого крестоносцы восстановили свою власть в Сакале¹⁴, хотя на этот раз вклад в победу братьев-рыцарей, чей военный потенциал оказался серьезно ослаблен в ходе недавней войны с русскими, вряд ли был определяющим. Генрих Латвийский, заметим, вообще не упоминает меченосцев в описании битвы.

Вновь подчинив Сакату, крестоносцы собирались даже отправиться в 1218 году походом далее на север, однако реализовать этот план им помешало вступление в Уганди и Сакалу рати Святослава Мстиславича Новгородского, Владимира Мстиславича Псковского и его сына Ярослава. В составе двинувшегося им навстречу немецкого войска назван «магистр Волквин со своими братьями»¹⁵. Но и на этот раз при весьма подробном описании сражения, завершившегося неопределенным результатом, Генрих Латвийский умалчивает о роли в нем меченосцев. Возможно, что и в этой битве число их было невелико. К тому же хронист, преуменьшивший, правда, количество крестоносцев с тем, чтобы объяснить их неудачную попытку отбить русское нападение (после столкновения с крестоносным войском русская рать продолжила военные действия и продвинулась вплоть до латгальских земель) сообщил, что без латгалов и ливов «тевтонов» в общей сложности было не более двухсот человек, а меченосцы составляли лишь часть от этого количества.

После этого русское войско осадило орденский замок Венден (Цесис). В то время основной части братьев-рыцарей в замке не было, и его защищали орденские кнехты и союзники ордена из местного населения, которым удалось отразить первый приступ. Однако ночью, пройдя с боем через русский стан, в крепость прорвались подоспевшие на помощь рыцари. Утром князь Святослав Мстиславич, подсчитав потери, предложил меченосцам начать переговоры о перемирии, вероятно, в надежде получить с них откуп, но те ответили градом стрел. После этого князья сняли осаду и, разграбив земли ливов и латгалов, возвратились на Русь¹⁶. На фоне блистательного успеха 1217 года этот русский поход выглядит, явно, не слишком удачным. Вместе с тем оборона Вендена показала, что Орден, несмотря на понесенный ранее урон, хоть и не принимал активного участия в наступательных операциях крестоносцев, все же сохранял свою боеспособность и был способен осуществить эффективную оборону от превосходящих сил противника.

В феврале 1219 года меченосцы участвовали в новом походе на Северную Эстонию и на Ревель (Таллинн)¹⁷, а осенью того же года Родольфу, заменившему погибшего Бертольда на посту комтура Вендена, удалось собрать силы, достаточные для похода на другую североэстонскую землю. Гервен, опустошить ее и принять от местных эстов изъявление покорности¹⁸. Тогда же «меченосцы» «созвали к себе людей епископа, [епископского — А.К.] фогта [камерария — А.К.] Герхарда со всеми ливами, молодого графа из дружины епископа и <...> вступили в Виронию», заставив ее жителей принять крещение¹⁹. Североэстонские походы Ордена, равно как и предшествующее отражение Новгородско-Псковского наступления 1218 года, свидетельствует о том, что за два года, прошедшие после его поражения при Оденпе, Орден полностью сумел восстановить свои силы и восполнить понесенные потери. От пассивной обороны он вновь перешел активным боевым действиям и даже добился успехов в дальних походах. Теперь в хронике Генриха Латвийского еще отчетливее, чем раньше, обозначилась ведущая роль меченосцев в военных предприятиях. Если в предшествовавший период можно было с уверенностью говорить лишь о командовании орденских военачальников над крестоносцами-«пилигримами», то теперь братья-рыцари, разворачивая военные действия по собственной инициативе, собирали под свои знамена и епископских вассалов.

В феврале 1220 года ливонские немцы выступили в очередной поход против эстов Гариэна в Северной Эстонии и для этого, по словам Генриха Латвийского, «собрали большое войско из ливов, леттов и тевтонов, при котором были также герцог Саксонский Альбрехт [фон Ангальт — А.К.], <...> магистр Волквин со своими братьями и Дитрих, брат епископа с прочими церковными людьми». Создается впечатление, что меченосцы в этом походе образовывали не более одного подразделения крестоносного войска, но описание хронистом самих военных действий заставляет нас изменить мнение. Следуя по территории уже подчиненного ими Гервена, немецкие рыцари встретили рать эзельцев и вступили с ней в бой, в ходе которого, по мнению хрониста, особо заметными были действия герцога Альбрехта, прибывшего в Ливонию с поистине крупными силами, и магистра Волквина, которые первыми выступили навстречу противнику и первыми прибыли к месту боя, причем впереди было «знамя братьев-рыцарей», а уже за ним под своим стягом следовал герцог Альбрехт. Но более всего примечательно, что по одержании победы переговоры с запросившими мира гариэнцами вел не кто иной как магистр Волквин²⁰, а потому мы можем заключить, что участие Ордена в покорении Гариэна носило отнюдь не рядовой, а, скорее, первостепенный характер.

Сочтя, по-видимому, свои силы восстановленными, меченосцы вернулись к вопросу об Уганди, которую были вынуждены уступить Новгороду и Пскову по условиям перемирия 1217 года.

О военных столкновениях крестоносцев с Новгородом и Псковом в 1219—1220 годах неизвестно. Два сообщения Генриха Латвийского позволяют, однако, предположить, что в это время было возобновлено перемирие на условиях соглашения от 1 марта 1217 года, предусматривавшего признание русской власти над Уганди. Хронист сообщает, что в 1218 году после ухода русского войска, «отправили <...> русские из Пскова послов в Ливонию, чтобы сказать, что они готовы заключить мир с тевтонами». Генрих Латвийский не пишет, было ли заключено подобное соглашение, отмечая лишь, что у «русских», снарядивших посольство, «замыслы <...> по-прежнему были злые и исполненные всякого коварства»²¹.

Хронист избегает говорить о его возобновлении и ограничивается тем, что обвиняет русскую сторону в «злонамеренности», вероятно, из-за того, что соглашение оказалось недолговечным и более того было нарушено самими крестоносцами. Это видно и из рассказа Генриха Латвийского о событиях 1221 года, когда «меченосцы» вновь вступили на земли Уганди. Судя по сообщению хрониста, реакция Новгорода и Пскова не заставила себя ждать, поскольку «русские прислали обратно грамоту о мире, заключенном близ Оденпе [1 марта 1217 года — А.К.]»²², из чего можно с уверенностью заключить, что до этого времени соглашение 1217 года действовало, возобновленное, по всей видимости, в 1218 году, как Псковом, так и Новгородом, на условии признания крестоносцами их власти в Уганди.

В ответ на нарушение перемирия и оккупацию меченосцами Уганди новгородцы и псковичи во главе с князем Всеволодом Георгиевичем, со своей стороны, вступили в эстонскую область, где до того русских гарнизонов, видимо, не было. Однако во время похода русское войско не пыталось осаждать Оденпе, где, как и 1217 году, засели меченосцы, и ограничилось четырехдневным разорением Уганди, фактически потерянной для Новгорода и Пскова, после чего возвратилось обратно²³. Таким образом, Ордену меченосцев, вновь захватившему Уганди, с учетом того, что его господство в Сакале было возобновлено еще в 1217 году, вторично удалось установить свою власть над Южной Эстонией.

На протяжении 1221—1222 годов Орден не вел военных действий с Новгородом и Псковом. Однако эта ситуация нейтралитета оказалась нарушена в начале 1223 года крупным восстанием эстов 1223—1224 годов, направленным на юге Эстонии против меченосцев, а на севере — против укрепившихся здесь с 1219 года датчан.

В январе—феврале 1223 года, судя по сообщению Генриха Латвийского, «эсты призвали себе на помощь русских из Новгорода и Пскова, закрепили мир с ними и разместили — кого в Дерпте, кого в Феллине, а кого в иных замках, дабы биться против тевтонов»²⁴. В 1223 году по призыву сакаласких эстов в их земли вступило крупное — хотя сведения Генриха Латвийского тут явно преувеличены, — двадцатитысячное войско во главе с новгородским князем Ярославом Всеволодовичем и псковским Владимиром Мстиславичем, усиленное подкреплением, присланным братом первого из них, великим князем Владимирским Георгием (Юрием) Всеволодовичем. Поставив гарнизон в Дерпте, русские князья двинулись из Уганди в Сакалу. К этому моменту немцам удалось подавить здесь восстание, взять Феллин и еще некий «замок на Пале». Их русско-эстонские гарнизоны были перебиты, а все попавшие в плен повешены. По сообщению Генриха Латвийского, это сильно разгневало князя Ярослава, и он обрушился огнем и мечом на призвавших его сакаласких эстов. Думается однако, что русский князь сорвал свой гаев на местных эстах обдуманно, поскольку к тому моменту те из союзников русских превратились в подданных его врагов. Ярослав в изменившейся ситуации «решил истреблять всех, кто [еще — А.К.] уцелел от руки тевтонов», не предприняв, однако, попытки отбить потерянные крепости²⁵.

Очевидно, что совместные русско-эстонские действия были обусловлены, прежде всего, конкретной военно-политической ситуацией, а заинтересованность в союзе русской стороны определялась обычными для региона причинами, а именно, стремлением использовать силы местных племен при переделе сфер влияния в Ливонии²⁶. Примерно те же причины побуждали крестоносцев к союзу с латгалами и ливами.

Однако вернемся к русскому походу 1223 года. Серьезных военных операций против немцев в Сакале предпринято не было, и русское войско, разорив, как указывалось выше, эту «союзную» эстонскую область, двинулось не вглубь немецких территорий, а в сторону от них, в Северную Эстонию, также восставшую, но только не против немцев, а против датчан. Дальнейшей целью похода стал главный датский опорный пункт, Ревель, однако его осада не была доведена до конца — князья сняли ее, «злата много взяша»²⁷, то есть получив от датчан откуп, и возвратились на Русь.

Таким образом, единственным важным для русской стороны результатом похода 1223 года стало укрепление ее гарнизонов в Уганди. Попыток выбить немцев из Сакалы предпринято не было. Вероятно, в ходе того же похода, в главный русский опорный пункт в Уганди, Юрьев (Дерпт), новгородцами и псковичами во главе отряда в двести воинов был направлен, в качестве воеводы бывший правитель подвинского княжества Кокнесе и заклятый враг крестоносцев князь Вячко²⁸.

Финальным актом эстонского восстания и русско-немецкого противостояния из-за Ливонии стала героическая и вместе с тем драматичная оборона Юрьева от крестоносцев немногочисленным русско-эстонским гарнизоном в августе 1224 года. Взятием Юрьева был нанесен окончательный удар власти русских в эстонских землях. По сообщению хрониста, после взятия Юрьева, «русские из Новгорода и Пскова <...> прислали в Ригу послов просить о мире». Переговоры завершились заключением мирного договора²⁹, который был подтвержден в августе следующего, 1225, года во время пребывания в Риге папского легата Вильгельма Моденского³⁰. По предположению А.М. Аммана, главной причиной новых русско-ливонских переговоров в Риге, в которых участвовали послы Новгорода, Пскова, смоленского, полоцкого и других князей, являлось рассмотрение весьма вероятной на тот момент возможности совместных действий против литовцев³¹, что подтверждается и одновременным изданием папской буллы, адресованной «всем христианам в Руссии» и содержащей призыв поддержать крестоносцев в защите ливонских неофитов «против гонений язычников, <...> разными способами нападающими на Израиль»³².

Если посмотреть на дело сквозь призму взаимных претензий на эстонские земли Новгорода с Псковом, с одной стороны, и крестоносцев — с другой, то договор 1224 года и его последующее подтверждение означали не что иное, как фактический отказ Новгорода и Пскова продолжать борьбу с крестоносцами за распределение сфер влияния в Ливонии.

По-видимому, дальнейшие попытки войны с ливонцами были экономически невыгодны Новгороду и Пскову, которые нуждались в привозимых с Запада товарах — соли, ремесленных изделиях и особенно в хлебе, подвоз которого из Владимиро-Суздальской Руси или из других русских земель не раз прерывался из-за непрекращавшихся княжеских распрей. Продолжение бесперспективной войны нарушало торговлю Новгорода и Пскова с Западом, благодаря которой Русь получала многие необходимые ей товары³³. Новгородско-псковской олигархии, терпевшей большие убытки из-за нарушения торговых связей, была нужна либо скорая победа, либо немедленный мир. Опыт войны 1216—1224 годов показал, что на быстрое победное завершение борьбы с крестоносцами рассчитывать не приходится. Само существование в Ливонии немецкой колонии, лишавшее Новгород и Псков ливонских данников, не создавало угрозы их торговле. Как отмечает Н.А. Казакова, русские купцы предпочитали далеким плаваниям через Балтику, крайне опасным из-за распространенного там пиратства, менее рискованные поездки в соседние ливонские города — с меньшим уровнем прибыли, зато с гораздо более интенсивным товарооборотом, который был обусловлен малой продолжительностью торговых поездок³⁴.

Перечисленные факторы заставляли правящие круги Новгорода и Пскова искать иных, стабильных отношений с немецкой Ливонией. То, что Новгород и Псков, заключая в 1224 году мирный договор, не рассматривали его лишь в качестве временной уступки крестоносцам, которая в будущем подлежала ревизии, доказывают события, развернувшиеся в Северо-Западной Руси четырьмя годами позже. В 1228 году великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович призвал новгородцев и псковичей «воевать» западных соседей, но псковичи выступили против инициативы князя Ярослава и отказались идти походом в Ливонию, мотивируя свой отказ тем, что Ярослав, как и его предшественники при подобных обстоятельствах, стремится только к грабежу и наживе, а вовсе не к тому, чтобы выбить немцев из их замков и заставить отправиться обратно за море. К этому было добавлено, что, пограбив соседей, князь уйдет, а на Псков обрушатся ответные действия крестоносцев. У псковичей были все основания для подобного вывода: как было показано, из четырех крупных русских походов против крестоносцев (1217, 1218, 1221 и 1223 годов) лишь первый имел стратегический успех, сопряженный с захватом важнейшей вражеской крепости, который поставил немцев в крайне тяжелое положение. В ходе остальных трех походов русская рать ограничилась разорением и грабежом подчиненных крестоносцам земель.

Думается, что подобная тактика была связана с особенностями военно-политической организации главного русского противника крестоносцев — Новгорода. Как известно, во время немецко-русского противостояния новгородский стол стал объектом ожесточенного соперничества южнорусских и владимиро-суздальских князей, результатом чего стала непрерывная смена кратковременных княжеских правлений. Только в период с 1215 по 1236 год смена князя в Новгороде производилась 13 раз³⁵. Предпринимая при подобных обстоятельствах военные экспедиции в Ливонию, новгородские князья, понимавшие временность своего правления, вряд ли были заинтересованы в радикальных и сопряженных с потерями действиях на благо, по большому счету, чуждых им новгородских интересов. Гораздо более предпочтительным представлялось обойти немецкие замки стороной, опустошив их округу, обогатившись «на черный день» и сохранив до неизбежного изгнания с новгородского стола свою дружину в целости. Содержание таких военных действий и их цель предельно ясно изложены в описании похода того же князя Ярослава в 1223 году в Новгородской Первой летописи: «Приде князь Ярослав <...> и повоева всю землю Чюдьскую, и полона приведе бещисла, нъ города не взяша, злата много взяшя, и придоша вси съдрави»³⁶. Исключительность похода 1217 года только подтверждает этот вывод, поскольку новгородскими войсками, составлявшими большую часть русской рати, командовал не отсутствующий в то время князь, а коренной новгородец, живо заинтересованный в нуждах своего города, посадник Твердислав Михалкович. Новгород поддержал псковичей. Не получив поддержки Новгорода и Пскова, Ярослав был вынужден отменить поход³⁷.

Отказав великому князю, псковичи заключили с немцами союз против него, заручившись обещанием немецкой помощи в случае его нападения на псковские земли и, судя по сообщению Новгородской Первой летописи, даже приняли в своем городе союзный ливонский отряд, в котором были «Немци, Чюдь, Лотыгола и Либь»³⁸. Данная ситуация, помимо прочего, красноречиво свидетельствует в пользу того, что военные столкновения межу русской и немецкой стороной объяснялись не каким-то безусловным антагонизмом — этническим или конфессиональным, но были выражением обычного для средневековья сосуществования граничивших друг с другом феодальных княжеств, находившихся, в зависимости от конкретной ситуации, то в состоянии войны друг с другом, то мира, а то, случалось, и союза.

Неудачная попытка князя Ярослава Всеволодовича организовать в 1228 году поход в Ливонию показывает, что с 1224 года новгородцы и псковичи отказались от стремления восстановить свое влияние в эстонских и латгальских землях, фактически признав факт их подчинения немцами, по-видимому, не рассчитывая уже изгнать их и стремясь в данной ситуации к мирным отношениям с ними.

Таким образом, ко второй половине 20-х годов XIII века борьба крестоносцев с Новгородом и Псковом из-за ливонских, прежде всего, эстонских, земель завершилась. На этих землях утвердилось немецкое господство. Новгород и Псков отказались от претензий на означенные территории.

Общий взгляд на крестоносное завоевание Южной Эстонии позволяет заключить, что на его первом этапе, в 1208—1216 годах, практически отсутствовали крупные военные столкновения при преимущественном использовании воюющими сторонами тактики взаимных опустошительных набегов. Действуя подобным образом, Ордену удалось к 1216 году покорить Южную Эстонию в первый раз.

Попытка Ордена утвердиться в Южной Эстонии вызвала ответную реакцию Новгорода и Пскова, разгромившего его основные силы в 1217 году под Оденпе, что привело к временному крушению орденской власти в Сакале и Уганди. Это поражение положило начало второму этапу (1217—1224), связанному в большей степени не с борьбой крестоносцев против эстов, а с противостоянием Новгороду и Пскову. В ходе этого противостояния Ордену, восстановившему к 1221 году свои силы после поражения при Оденпе, удалось вторично установить свою власть в Сакале и Уганди.

Завершение крестоносного завоевания Южной Эстонии, а вместе с тем и финальный акт борьбы за них между немцами, Новгородом и Псковом, совпали с событиями общеэстонского восстания, в ходе подавления которого Орден, активно поддержанный военными силами епископата, сумел в третий раз восстановить власть крестоносцев в Южной Эстонии.

Примечания

1. Origines Livoniae sacrae et civilis. Heinrich's des Letten älteste Chronik von Liefland, aufs neue herausgegeben und mit einer Einleitung (далее — Heinrich von Lettland. Chronik) // SRL. Riga: Leipzig, 1853. Bd. 1. XIV, 2. 400 марок ногат серебра составляли примерно 80 кг этого металла (Назарова Е.Л. «Ливонские правды» как исторический источник // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1979. М., 1980. С. 100).

2. Gnegel-Waittschies G. Bischof Albert von Riga. Ein Bremer Domherr als Kirchenfürst im Osten (1199—1229). Hamburg, 1958. S. 104.

3. Heinrich von Lettland. Chronik. XIV, 10.

4. Heinrich von Lettland. Chronik. XVI, 2. По мнению, высказанному Е.Л. Назаровой, причиной изгнания князя стало усиление в Пскове проновгородской партии, между тем, как Владимир Мстиславич стремился к проведению политики, независимой от Новгорода (Назарова Е.Л. Место Ливонии в отношениях между Новгородом и Псковом. 1 четверть XIII в. // Историческая археология: К 80-летию Д.А. Авдусина. М., 1998. С. 353).

5. Heinrich von Lettland. Chronik. XV, 7.

6. Heinrich von Lettland. Chronik. XV, 8.

7. Чешихин Е.В. История Ливонии с древнейших времен. Рига, 1884. Т. 1. С. 188.

8. Heinrich von Lettland. Chronik. XV, 10.

9. Heinrich von Lettland. Chronik. XVI, 1.

10. Heinrich von Lettland. Chronik. XX, 3.

11. Heinrich von Lettland. Chronik. XX, 5.

12. Benninghoven F. Der Orden der Schwertbrüder. Köln; Graz, 1965. S. 433.

13. Heinrich von Lettland. Chronik. XX, 7.

14. Heinrich von Lettland. Chronik. XXI, 2.

15. Heinrich von Lettland. Chronik. XXII, 2; LRC. V. 1575.

16. Heinrich von Lettland. Chronik. XXII, 5.

17. Heinrich von Lettland. Chronik. XXII, 9.

18. Heinrich von Lettland. Chronik. XXIII, 6.

19. Heinrich von Lettland. Chronik. XXIII, 7.

20. Heinrich von Lettland. Chronik. XXIII, 10.

21. Heinrich von Lettland. Chronik. XXII, 8.

22. Heinrich von Lettland. Chronik. XXV, 3.

23. Heinrich von Lettland. Chronik. XXV, 3.

24. Heinrich von Lettland. Chronik. XXVI, 8.

25. Heinrich von Lettland. Chronik. XXVII, 3.

26. Ср.: Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200—1304. М., 1989. С. 155: Данилевский И.Н. Мистификация летописных текстов: миф об Александре Невском // Сотворение истории. Человек. Память. Текст: Цикл лекций / Отв. ред. Е.А. Вишленкова. Казань, 2001. С. 156—157.

27. П3Л. С. 78.

28. Heinrich von Lettland. Chronik. XXVII, 5.

29. Heinrich von Lettland. Chronik. XXVIII, 9.

30. Heinrich von Lettland. Chronik. XXIX, 4.

31. Amman A.M. Kirchenpolitische Wandlungen im Ostbaltikum bis zum Tode Alexander Newskis. Rom, 1936. S. 176—177.

32. LUB 1. Bd. 1, № 66.

33. Хорошкевич А.Л. Из истории ганзейской торговли (Ввоз в Новгород благородных металлов в XIV—XV вв.) // Средние века. М., 1961. Вып. 20. С. 98.

34. Казакова Н.А. Русско-ливонские и русско-ганзейские отношения. Конец XIV — начало XVI в. Л., 1975. С. 103.

35. Греков Б.Д. Новгород и Русь // Вестник АН СССР. 1942, № 4. С. 86.

36. Н1Л. С. 61.

37. «Приидоша полки къ Ярославу ис Пересдавая в Новгород, хотящее ити на Риху. Псковичи же то сведавшее, послаша къ Ярославу, глаголяще: [те]бе, княже, кланяемся; не ходи к нам; мы с рижаны мир взяли, а на путь с вами не идем; ходили есте к Колываню [Ревелю — А.К.] и сребро взясте, а пр[авды] не учинисте, тако же и в Кеси [Феллине — А.К.], а сами отъидосте в Новгород, тольке раздражившее, и за то нашу братью Немцы изби[ша, а иных в по]лон свели; аще тако здумали есте, то и мы противу вас со святою богородицею. То слышавшее новгородцы и реша князю: мы без своеи братии пскович не идем же; бе бо пскович подвели Немцы, Чюдь и Латыгору и Либь. И отпусти Ярослав полки восвояси; а кои и были люди во Пскове Ярославли, тех псковичи выгнаша из Пскова» (ПЗЛ. С. 79).

38. Н1Л. С. 66.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница