Глава 6. Наследники Александра Невского

Последние потомки Ярослава (1263—1277)

Александр оставил непростое наследство. К моменту его смерти Новгород едва оправился от насильно проведенной Александром переписи, а северные города Суздальской земли еще хранили память о том страдании и унижении, в которое их повергли сборщики дани. Если бы он прожил дольше и успел изменить систему наследования так, чтобы право на великокняжеский престол надежно оставалось в руках его сыновей и не перешло к его братьям, тогда он по крайней мере мог бы укрепить власть правителя Владимира. Но Александр умер молодым, 43 лет от роду. Не исключено, что он был отравлен, как его отец (по крайней мере так утверждали) и как, возможно, его брат Ярослав, — все трое умерли, «ида из Татар». В момент смерти Александра его старший сын Василий, опозоривший себя зимой 1259/60 года во время волнений в Новгороде в связи с переписью, пребывал, можно сказать, в состоянии политического забвения, из которого так никогда и не вышел. Второму сыну Александра, Дмитрию, которого великий князь готовил на смену Василию, не могло быть многим больше десяти лет (это в лучшем случае), когда он был посажен «на столе» в Новгороде в 1260 году¹. Единственная надежда для Суздальской земли заключалась в том, чтобы разрушить традицию горизонтального наследования и создать сильное семейное гнездо, в котором власть передавалась бы от отца к старшему сыну, но этого Александр добиться не смог. Мало того, что он оставил страну в хаосе, обреченной подчиняться слабому правителю до тех пор, пока сохранялась система горизонтального наследования, — после его смерти Северная Русь оказалась в состоянии большей зависимости от Золотой Орды по сравнению с тем, что было, когда Александр наследовал престол в 1252 году.

Когда Александр умер, Северной Русью управляла слабо связанная федерация князей. В старом княжестве Константина Всеволодовича, включавшем Ростов, Ярославль, Белоозеро и Углич, правила наиболее однородная группа князей, а именно внуки Константина и Федор Ярославич из Можайска, который в результате брачного союза получил Ярославль около 1260 года (см. выше, гл. 5, прим. 2). Район Переславля Залесского был семейным владением детей Александра Невского, а сам город являлся центром княжения и основным местом пребывания Дмитрия Александровича, который к моменту смерти Александра продолжал оставаться также и новгородским князем. Где (если вообще где-либо) правили другие дети Александра, неизвестно. Василия по-прежнему было не видно, не слышно (возможно даже, что он находился в заключении) вплоть до его смерти в 1271 году. Что касается Андрея, которому было не больше восьми лет в то время, и двухлетнего Даниила, будущего правителя Москвы, то вряд ли отец обеспечил их чем-то перед тем, как умереть². Вторая по величине вотчина в Суздальской земле, расположенный в восточном течении Волги район Суздаля, Городца и Нижнего Новгорода, находилась к этому времени во владении брата Александра Андрея и его сына Юрия. В самом западном княжестве, в Твери, правил второй брат Александра, Ярослав. В оставшихся мелких районах Стародуба, Юрьева Польского, Северного Галича и Костромы правили соответственно семьи двух дядьев Александра (Святослава и Ивана Всеволодовичей), его племянник (Давид Константинович) и его младший брат Василий.

Эта семья явно не отличалась сплоченностью, поэтому неудивительно, что, как только Александр умер, титул великого князя стал предметом раздоров между старшими пережившими его братьями. Ни Андрей Суздальский, ни Ярослав Тверской не были, по-видимому, названы Александром в качестве наследников великокняжеского престола. Оба отправили своих послов в Золотую Орду с просьбой к хану Берке решить этот вопрос. Андрей как подстрекатель к сопротивлению татарам в 1252 году был потенциально опасен для завоевателей, и выбор Берке, естественно, пал на более молодого Ярослава, который получил право на великокняжеский престол должным порядком. Во время своего короткого правления (1264—1271)³ Ярослав испытывал неодолимые трудности, когда ему нужно было собирать своих родичей и их дружины. Ни разу никто из правителей Ростова, Ярославля, Белоозера и Углича не собрался под его знамена — с начала правления Ярослава и до его смерти в 1271 году в летописях практически нет упоминаний о совместных выступлениях князей. В крупном походе войск Суздальской земли, предпринятом в начале 1268 года с целью захватить город Раковор (Раквере) в Северной Эстонии, теми немногими князьями, которых Ярослав и новгородцы сумели убедить принять участие в походе со своими дружинами, были Дмитрий Переславский, два сына Ярослава — Святослав и Михаил Тверской, Юрий Суздальский (его отец Андрей умер в 1264 году), Константин Ростиславич (младший смоленский князь) и Довмонт Псковский. Заметно было отсутствие Василия Костромского, и, действительно, два года спустя, в 1270 году, он открыто выступил против своего брата Ярослава в великом «мятеже» в Новгороде. Тот же недостаток единства преследовал и Василия во время его правления (1272—1277), особенно в ходе жестокой войны за Новгород в 1273 году между Дмитрием Александровичем, Василием и сыном Ярослава, с одной стороны, и Святославом — с другой.

Недостаток сплоченности нельзя назвать неожиданным в этот странный сумеречный период беспомощности власти, можно даже сказать, безвластия. Ни Ярослав, ни Василий не обладали достаточно сильными характерами, чтобы установить твердый контроль над своими племянниками и двоюродными братьями, а заодно и над Новгородом и Псковом. То же самое относится и к двум сыновьям Александра Невского, Дмитрию и Андрею, правление которых пришлось на последние два десятилетия XIII века. Кроме того, никто из них не прожил достаточно долго, чтобы хоть приблизиться к цели, которую они, очевидно, себе ставили, — объединению Суздальской земли. Но главную причину слабого правления удаленными от Владимира районами следует искать не только в далеко не ничтожных целях великих князей, не в краткости их пребывания на великокняжеском престоле, даже не в последствиях пагубной политики Александра Невского, но скорее в том, что ни один из наследников Александра в XIII столетии не имел у себя в тылу достаточно крепкой и надежной вотчины, чтобы опереться на нее в проведении своей политики. Во-первых, они не были ограничены узкоместными интересами. Ярослав и Василий не могли осуществлять великокняжеское правление, сидя в Твери и Костроме, точно так же как позднее Дмитрий и Андрей во время своего пребывания на великокняжеском престоле не могли править Суздальской землей из Переславля и Городца. Это означало, что они не имели возможности подолгу оставаться в своих городах, с тем чтобы развивать и расширять собственные провинциальные районы, создавать крупные могущественные центры влияния, которые в конце концов смогли бы (как Москва в XIV веке) разделить великокняжеский престол с Владимиром и правление которыми могло бы передаваться исключительно в рамках одной княжеской семьи. Во-вторых, их княжества могут быть охарактеризованы лишь как отсталые — и в экономическом, и в военном отношениях — по сравнению со многими другими вотчинами в 60-х и 70-х годах XIII века.

Ранняя история города и района Твери нам толком неизвестна. Основанная только в конце XII века в месте слияния реки Тверцы (основной речной путь из Новгорода к Волге) и самой Волги, Тверь была поначалу самым западным городом района Переславля. За первую половину XIII века о Твери сообщается только, что в 1209 году здесь был опорный пункт объединенного похода сил Суздальской земли против Мстислава Мстиславича в Новгороде. К 1215 году Тверь уже была частью княжества Северный Переславль, оставленная, по-видимому, Всеволодом III своему сыну Ярославу в 1212 году⁴. Наиболее вероятной датой выделения Твери в отдельное княжество можно считать 1247 год, когда великий князь Святослав «сыновци (племянники) свои посади по городом»⁵, согласно завещанию Ярослава Всеволодовича: очевидно, Ярослав Ярославич получил крупную западную часть Переславской вотчины своего отца. О размерах Тверского княжества в то время мы ничего не знаем, но, поскольку за всю историю Твери как независимого княжества источники не сообщают ни о каких территориальных приобретениях ее правителей, то границы этого княжества в XIII веке, по всей вероятности, совпадали с его границами в XIV и XV веках. Оно простиралось по обе стороны верхнего течения Волги от Кашина на востоке до Зубцова на западе. На юге целиком на его территории протекала река Шоша, южный приток Волги, и важный приток Шоши река Лама, берущая свое начало от новгородской заставы Волока Ламского. На востоке Тверь была связана с Северным Переславлем по реке Западная Нерль, которая сливалась с Волгой у Кснятина. Нам ничего не известно о каких-либо важных событиях, происшедших в этом княжестве во время правления Ярослава Ярославича или его сына Святослава, умершего в первой половине 80-х годов XIII века, если не считать основания тверского епископства незадолго до смерти Ярослава в 1271 году⁶.

О Костроме нам известно еще меньше. Расположенная к востоку от районов Белоозера и Ярославля, к юго-западу от Северного Галича и к северу от Суздаля, удаленная Костромская земля никогда, по-видимому, не считалась собственной вотчиной ни одной из ветвей рода. Правда, Василия Ярославича именовали «князь костромской», и после его смерти это княжество держал некоторое время, наверное, Андрей Александрович Городецкий, а потом его племянник Иван Дмитриевич, но вполне может быть, что Кострома считалась просто придатком к великому княжеству владимирскому, как это было с Переславлем в конце XIII столетия. В любом случае Василий Ярославич никогда не развивал Кострому в качестве своего военного опорного пункта. Слишком удаленная от бассейнов Клязьмы и Оки и от Новгородской земли, Кострома оставалась на политических задворках в течение последних десятилетий XIII века.

По нашему твердому убеждению, между великим князем владимирским и его родичами в Суздальской земле должно было существовать что-то вроде соглашения, хотя и не записанного в XIII веке: договоренность обязывала последних оказывать великому князю военную помощь при необходимости, а его в ответ — защищать их интересы, например оборонять границы от внешней агрессии и от нападений соседей. Но если не считать систему военной взаимопомощи, то отношения между членами княжеской семьи вовсе не были сплоченными. И речи не могло быть о том, чтобы великий князь вмешивался во внутренние дела на территориях его родичей; власть великого князя распространялась только на его собственное княжество и (в случае, если он был признан «князем новгородским») на Новгородскую землю. Более того, любые соглашения, которые могли существовать между князьями, никоим образом не гарантировали подчинение старшему члену рода, который был в конце концов не более чем первым среди равных (primus inter pares), номинальным главой разобщенной федерации княжеств.

Беспомощность правления двух последовавших за Александром Невским великих князей владимирских становится особенно заметной на фоне той роли, которую играли татары Золотой Орды в 60-х и 70-х годах XIII века. Даже описание поставления Ярослава в Сарае на великое княжение (содержащееся, правда, только у В.Н. Татищева, но от этого не менее правдоподобное) не только указывает на то, что право на великое княжение выдавалось исключительно Золотой Ордой, но также свидетельствует о том, что хан к этому времени уже разработал что-то вроде церемонии этого акта. «Егда прииде Ярослав во Орду, и хан прият его с честию, даде ему доспех и повеле обвестити его по чину на великое княжение. Коня же его повеле вести Володимеру Резанскому да Ивану Стародубскому, бывшим тогда во Орде. И августа месяца [1264 года] отпусти его с послом своим Жанибеком и с ярлыком на великое княжение»⁷.

Но гораздо более важным, чем театрализация церемонии возведения в великие князья (если таковая действительно была), является тот факт, что татары в это время начали участвовать в военных делах русских. В 1269 году источники впервые упоминают о татарском чиновнике, принявшем участие в русском зарубежном походе. Новгородская Первая летопись описывает, как Ярослав и новгородцы затевали большой поход против Ревеля (Таллина) в Датской Эстонии. Святослав, старший сын Ярослава, был послан в «Низовьскую землю» (т. е. в Суздальскую землю) «полков копить»⁸. «Совкупи всех князии и полку бещисла и приде в Новъгород; и бяше ту баскак велик володимирьскыи, именемь Амраган». Каковы были функции баскаков на ранней стадии татарского господства, доподлинно неизвестно: вероятно, баскаки, как и в более поздние времена, были старшими татарскими чиновниками, размещенными в различных центрах стратегического значения, и в их задачи входило поддержание порядка, пресечение волнений и общий надзор за сбором податей. Для этих целей они, вероятно, имели под своим началом татарские отряды или смешанные русско-татарские силы. Очевидно, «великий баскак владимирский» был главным представителем татар в Суздальской земле. Это первый баскак, упоминаемый в русских источниках, если не считать Кутлу Бега, энергично действовавшего в 1262 году в Ярославле. Вероятно, Амраган находился в составе войска Святослава в качестве ханского сторожевого пса, а может быть, и в качестве советника главнокомандующего; его присутствие означало, что этот, и, несомненно, другие зарубежные походы предпринимались с одобрения татар и фактически под их контролем.

Однако простое присутствие баскака в русском войске в 1269 году и близко не может сравниваться по значимости с двумя инцидентами, когда русские фактически призвали татарские отряды в помощь для решения своих политических споров. В 1270 году, в начале великого мятежа в Новгороде, Ярослав, обиженный упорным нежеланием новгородцев пригласить его своим правителем, послал в Орду тысяцкого Ратибора Клуксовича с перечнем жалоб на новгородцев и с просьбой прислать военную помощь. Согласно «лживому слову» Ратибора, как выразился небеспристрастный летописец, новгородцы проявляли неповиновение хану, а именно отказывались участвовать в уплате дани, которую Ярослав и его люди якобы пытались собрать. Ратибору удалось убедить хана в злодеяниях новгородцев — вряд ли он мог подобрать более убедительный аргумент для татарских властей в Сарае, — и в помощь Ярославу было послано войско. Оно повернуло обратно на полдороге благодаря действиям Василия Ярославича, брата Ярослава, который отправился в Орду в сопровождении двух новгородских бояр. «Новгородци прави, — сказал он хану, — а Ярослав виноват». Хан поверил Василию и приказал войску возвращаться в Сарай. Новгородский кризис был вскоре разрешен вмешательством митрополита, и татарские войска не применялись для того, чтобы убедить новгородцев подчиниться Ярославу. И все же была сделана первая запись о том, что русский князь обратился в Орду за военной помощью.⁹.

Три года спустя, в 1272 или 1273 году, два русских князя, Василий Ярославич, наследовавший после своего брата Ярослава великокняжеский престол во Владимире, и сын Ярослава Святослав Тверской, сражались против княжившего в то время в Новгороде Дмитрия Александровича, объединив свои силы с татарскими отрядами. Это была полномасштабная война с Дмитрием и Новгородом. И снова присутствовал Амраган, «великий баскак владимирский». «Князь велики Василей Ярославичь... с великим баскаком володимерским... и со [своим зятем] князем Айдаром и с многыми татары царевыми воеваша Новгородцкиа власти (волости, земли) и возвратишася со многим полоном в Володимерь»¹⁰. В это же время другой татарский отряд под началом Святослава также атаковал район Новгорода. «Князь велики тферский Святослав Ярославич... иде с татары царевыми, и воеваша Новогородцкиа власти: Волок, Бежичи, Вологду, и со многимъ полоном возвратишася во Тферь»¹¹. Давление было в самом деле столь сильным, что новгородцы заставили Дмитрия Александровича сдать город Василию. «Смутишася новогородцы, — пишет Никоновская летопись XVI века, — и бысть страх и трепет на них, глаголюще: "Отьвсюду намъ горе! Се князь велики володимерский, а се князь велики тферский, а се великий баскак царев (ханский) с татары и вся Низовскаа (т. е. Суздальская) земля на нас"»¹². Еще бы новгородцам не испытывать страха и трепета: дело ведь было не только в том, что создалось очень запутанное положение, — привлечение татарской военной помощи слишком хорошо напоминало те времена, когда князь воевал против князя с помощью печенегов, половцев и других степных кочевников в течение трех предшествующих столетий, что не в последнюю очередь способствовало губительному ослаблению Русского государства.

Как бы нестабильность власти двух наследников Александра Невского ни доказывалась примерами нарастающего участия татар в русских делах, она еще ярче иллюстрируется теми огромными трудностями, с которыми оба они столкнулись на северо-западе — в Новгороде и в меньшей степени в Пскове. Как всегда, твердая власть над Новгородом была жизненно важна для каждого, кто правил во Владимире, — жизненно важна для экономики Суздальской земли и жизненно важна для обороны северо-западных границ, — а события последних пятидесяти или около того лет показали, как трудно зачастую было великому князю добиваться и сохранять эту власть. Правда, Ярослав Всеволодович и его семья начиная с 1233 года были признаны единственными поставщиками князей для Новгорода: никогда больше не стоял вопрос о том, чтобы призвать или принять кого-либо из представителей других княжеских родов, даже из числа других потомков Всеволода III. И действительно, великий князь всегда добивался успеха за счет грубого военного давления. Но снова и снова стычки между ведущими новгородскими родами, или недовольство деспотичным правлением, или несогласие по вопросам обороны земли приводили к внутреннему сопротивлению и вынуждали очередного великого князя покидать город.

Если в первые тридцать лет XIII века мы фиксируем признаки движения к независимости Новгорода, то во вторые тридцать лет новые настроения стали очевидными — они выражались в решительных попытках сопротивления наиболее невыносимым проявлениям княжеской власти. Как было показано в предыдущей главе, Александр Невский при всем своем влиянии и опыте в новгородских делах испытывал огромные трудности в осуществлении твердой власти над городом; только благодаря поддержке «великих» бояр ему удалось разрешить кризис 1255 года, и только за счет военной силы (и угрозы военных репрессий со стороны татар) он преодолел последовавшие в 1257 и в 1259/60 году кризисы.

И все же при всем очевидном стремлении новгородцев ограничить княжеские полномочия и твердо противостоять его власти еще слишком рано говорить о Новгороде как о «республике». Правда, договорные отношения между великим князем и городом возникли не позднее времени княжения в Новгороде Ярослава Всеволодовича, если не еще раньше. Но тем не менее влияние князя на военные, юридические, экономические и административные вопросы жизни Новгорода в течение большей части XIII века было еще столь существенным, что, воспользовавшись выражением выдающегося историка Новгорода В.Л. Янина, можно говорить только о «двоевластии», о каком-то разделении власти между городом (посадник, тысяцкий), архиепископом и князем. Однако для того, чтобы понять, в какой степени была ограничена власть великого князя во второй половине XIII века, необходимо изучить отношения между Владимиром и Новгородом во время правления Ярослава Ярославича и Василия Ярославича.

В течение последних трех лет правления Александра Невского в качестве великого князя и почти целого года после его смерти Новгород не знал никаких внутренних неурядиц. Никто не пытался прогнать князя. Летопись сообщает нам прозаические (если не считать военных действий в 1262 году) данные о жестоких морозах, строительстве и ремонте церквей и о разрушительном пожаре — обычные события, которые летописец имел обыкновение записывать в спокойные времена или когда ничто во внешнем мире не вызывало его любопытства. Когда Александр в начале 1260 года закончил перепись, он чувствовал достаточную силу, чтобы оставить юного сына Дмитрия в княжеских палатах в качестве символического представителя в напоминание новгородцам о своем близком присутствии в Переславле или Владимире. И хотя новгородский летописец сообщает, что Дмитрий возглавлял в походе крупное соединенное войско, захватившее Юрьев осенью 1262 года, фактическим главнокомандующим был брат Александра Ярослав, а последовавший договор с немцами подписал сам Александр¹³.

Не только горькая память о не лишенном смысла обращении Александра с новгородцами во второй половине 50-х годов XIII века охраняла внутренний мир в Новгороде с 1260 по 1264 год, но также и то, что Михаил Федорович, ставший в 1257 году посадником вместо убитого Михалки Степановича, возглавлял исполнительную власть в городе в течение последних трех лет жизни Александра. В качестве предводителя «великих» бояр он помогал Александру заставить новгородцев подчиниться татарской переписи в 1260 году, а его сын — заметим, по приказу Александра — защищал татар по ночам от нападений горожан. Неудивительно поэтому, что с марта 1260 по март 1261 года «бысть тишина все лето»¹⁴, если воспользоваться летописным клише, обозначавшим бедный событиями год, и в течение последовавших трех лет ничто не тревожило мир в этом городе. Оппозиция не могла поднять головы.

Известие о неожиданной смерти Александра должно было достичь Новгорода в конце ноября 1263 года. Тем не менее в течение еще почти года ничего не изменилось: очевидно, Михаил Федорович и его правящая группировка выжидали, кому будет пожалован ярлык на великое княжение: Андрею Ярославичу, старшему из выживших братьев Александра, или Ярославу Тверскому. Осенью 1264 года они узнали имя великого князя. К тому времени Андрей уже умер (ни одна летопись не указывает причину или обстоятельства его смерти, приводится только год — 1264-й)¹⁵, и ярлык получил Ярослав. В сентябре он вернулся из Сарая и был торжественно возведен на владимирский престол представителем хана. Присутствие в Новгороде Дмитрия, племянника нового великого князя, теперь могло быть только помехой для посадника и его сторонников. Новгородцы знали Ярослава: десять лет назад он был приглашен противниками Александра, «меньшими» боярами, княжить в Новгороде, и теперь Михаил Федорович не имел ни малейшего желания обострять противоречия ни со своими политическими противниками в городе, ни с новым великим князем, что неизбежно бы произошло, если бы он продолжал предоставлять убежище сыну Александра. Склонный к сотрудничеству и благожелательный правитель во Владимире был предпочтительнее, нежели раздоры между боярами или намечавшаяся борьба, возможно, даже открытые вооруженные столкновения по вопросу о том, кто будет князем в Новгороде. Они выпроводили Дмитрия, «выгнаша новгородци князя» — так сообщает местный летописец; «зане князь еще мал бяше» — выдвигалось в качестве причины. К Ярославу была отправлена делегация в составе сына посадника и «лучших бояр» просить его быть их князем. Он с готовностью согласился, и 27 января 1265 года новгородцы посадили Ярослава на престол¹⁶. Вскоре после этого он взял в жены дочь одного из местных бояр¹⁷.

Первое время своего правления в Новгороде Ярослав целиком был занят составлением проекта договора с городом. Трудно точно указать дату, когда закончились обсуждения и были произнесены клятвы с каждой стороны, но текст этого договора — самый ранний из сохранившихся документов такого рода¹⁸ — убеждает нас, что новгородцы не теряли времени даром, оказывая давление на Ярослава, с тем чтобы он принял их условия. По нашему мнению, это было не первое соглашение, заключенное между князем и Новгородом; в самом первом пункте оговаривается, что Ярослав «целует крест» на тех же условиях, что и его отец. И действительно, в более поздних соглашениях (1267 и 1269 годы) упоминаются предыдущие договоры, которые заключали его «деди и отец». Трудно, конечно, определить, какие именно пункты относительно объема княжеской власти внесены в 1265 году в новое соглашение. Однако очевидно, что договор с Ярославом носит более ограничительный характер по сравнению с неизвестными нам ранними документами этого рода: трудно представить Александра Невского или Ярослава Всеволодовича соглашающимися на все, на что Ярослав Ярославич был вынужден согласиться. Из текста договора с Ярославом Ярославичем ясно, что Александр обходился с новгородскими владениями достаточно бесцеремонно: «А что твои брат (Александр) отьяль был пожне (луга) у Новагорода, а того ти, княже, отступитися».

Помимо того, что новгородцы вынудили Ярослава принять условия предыдущих соглашений, они настояли еще и на том, что князь не должен вмешиваться в дела города и его независимых волостей, дотошно перечисленных в договоре. Никакая часть новгородской территории не могла быть присвоена князем, никакая земля не могла быть отдана им кому-либо, и вообще любой вопрос о владениях Новгорода не мог решаться без согласия посадника. Высылка новгородских граждан в Суздальскую землю была строго запрещена, равно как и то, чтобы князь, его жена, его бояре и его дворяне владели или управляли любой территорией, признанной составной частью новгородских волостей.

Договор, однако, не был чисто ограничительным. Княжеские владения (к сожалению, не сообщается ни об их размерах, ни о том, где они находились) оставались княжескими владениями, и он мог поступать с ними по своей воле. Его дворяне имели свободу передвижения по всей новгородской территории, возможно, для осуществления каких-то функций, связанных с правосудием (в договоре ничего не говорится о судебных ограничениях), или для сбора налогов (даров) для князя, которыми облагался каждый район, — количественные данные опять-таки не указываются. Но что самое важное, в двух пограничных заставах — Волоке Ламском и Торжке, — где для обороны западных границ были размещены дружины Суздальской земли¹⁹, управление осуществлялось совместно представителями Новгорода и тиунами (надсмотрщиками) великого князя.

Это был унизительный договор, вряд ли побуждавший Ярослава оставаться в Новгороде подолгу, хотя он и был женат на местной девушке. Более того, явно назревало столкновение с городскими властями. Двумя годами раньше в результате междоусобной войны в Литве, которая вспыхнула вслед за убийством великого князя Миндовга и его племянника Товтивиля Полоцкого²⁰, сын последнего Константин бежал вместе со своим окружением в Новгород, с которым он имел крепкие связи. В 1262 году Константин вместе со своим отцом и литовским отрядом участвовал в успешном походе на Юрьев, сражаясь на стороне соединенных русских сил, и теперь в качестве советника по литовским делам должен был располагать определенной поддержкой и влиянием среди бояр. Так что когда приблизительно в 1265 году в Пскове неожиданно объявилась группа из трехсот языческих беженцев из Литвы, в которой были мужчины, женщины и дети, то новгородцы (действуя, несомненно, по совету Константина) решили, что самый удобный способ решить проблему — это просто казнить всех до одного. Очевидно, беженцы представляли группировку противников Миндовга и Товтивила. Но Ярослав решительно поддержал их. Его сын Святослав, которого он назначил правителем Пскова, устроил все так, чтобы они могли отправлять свои культы, а сам Ярослав каким-то образом смог не допустить, чтобы новгородские власти предприняли что-либо против беженцев. Он отказался выдать их новгородцам²¹.

Что затем произошло с Константином и его людьми в Новгороде и какова судьба трехсот литовцев в Пскове, нам неизвестно. Но этой стычки Ярослава с новгородскими властями было, вероятно, достаточно, чтобы убедить его оставить город и назначить Юрия, сына своего старого союзника Андрея, вместо себя в качестве князя-наместника. Однако это было еще не все.

В 1266 году еще одна партия литовцев объявилась в Пскове. На этот раз ими руководил грозный Довмонт (Даумантас), князек с юго-восточной окраины Литвы, района Нальши, но, вероятно, не связанный родственными узами с Миндовгом и его семьей. Довмонт был одним из зачинщиков междоусобной войны в Литве (убийство Миндовга в 1263 году не обошлось без его участия), а позднее он впал в немилость у сына Миндовга Войшелка, который в 1264 году выдвинулся как самый могущественный князь в Литве. Довмонт бежал на Русь с явным намерением воевать с Войшелком и его вассалами в Полоцке, который в это время фактически находился в зависимости от Литвы. Он поселился в Пскове «с дружиною своею и с всем домом своим»²², изгнал оттуда Святослава Ярославича и, подобно прошлогодним беженцам, принял христианство²³.

Год еще не закончился, как Довмонт выступил в первый из многих своих боевых походов с псковскими дружинами. Целью был Полоцк, где правил некто Ердень, мелкий литовский князь и ставленник Войшелка. Небольшой боевой отряд, всего лишь 270 псковичей, захватил жену Ерденя (которая случайно оказалась теткой Довмонта) и ее детей, преследовал и нанес серьезное поражение Ерденю, под началом которого было семьсот человек, и с победой вернулся домой, потеряв в походе только одного воина²⁴. Не успокоившись на этом, Довмонт зимой 1266/67 года выступил во второй поход против литовцев — на этот раз никаких подробностей о военных действиях не сообщается²⁵.

Отношение к Довмонту и его окружению правившей в Новгороде боярской группировки было в целом благоприятным. Литовцы в Пскове явно представляли собой группу совершенно иного политического веса, нежели триста прошлогодних беженцев. Константин, которому Миндовг приходился двоюродным дедушкой, постепенно исчез с политической сцены: может быть, он уехал из Новгорода с Ярославом. Во всяком случае, великий князь был решительно настроен вышибить чужака, который уже не только недвусмысленно продемонстрировал свою военную мощь, но также бесцеремонно сместил Святослава с княжеского престола в Пскове. Второй раз за два года Ярослав столкнулся с новгородскими властями. В начале 1267 года он прибыл в Новгород с войском из Суздальской земли, «хотя ити на Пльсков (Псков) на Довмонта». На этот раз уже новгородцам удалось не допустить, чтобы Ярослав что-либо предпринял. «Новгородци же възбраниша ему, — писал местный летописец, — князь же отосла полкы назадь»²⁶.

Если в начале 1267 года поведение новгородцев поразило Ярослава своей дерзостью, то их дальнейшие действия выглядели уже прямым шагом к расколу. Не испросив разрешения у Ярославова представителя Юрия и явно в пику великокняжеской политике в отношении Довмонта, новгородцы предприняли вместе с псковичами военный поход. Результаты похода как такового не представляют интереса — доподлинно мы знаем только, что он был направлен «на Литву» и завершился успешно. Важно то, что возглавлял поход не Юрий, а простой боярин, некий Елевферий Сбыславич (на которого позднее Ярослав жаловался новгородцам) и сам Довмонт. Трудно было придумать что-либо, что могло сильнее рассердить великого князя²⁷.

По всей вероятности, в это время новгородцы вынудили Ярослава подписать второй договор с ними, подобный договору 1265 года: многие статьи обоих документов совпадают. Но на этот раз ограничений княжеской власти стало больше. Ярославу было запрещено вмешиваться в дела новгородских земель, в которых Александр Невский или его сын Дмитрий чувствовали себя хозяевами. Он должен был воздерживаться от насилия, столь характерного для княжения Александра. Особо было оговорено, что он не должен вмешиваться в дела новгородской волости Бежецкий Верх (Бежичи), который граничил с землями Ярославля, Углича и Твери. Очевидно, Ярослав пытался просочиться на эту уязвимую пограничную территорию, поскольку в договоре было зафиксировано, что он не должен владеть землями в Бежецком Верхе (Бежичах), не должен нарушать законные привилегии, пожалованные его предшественниками Бежецкому Верху и району Обонежья (между озерами Ладога и Онега), и не должен уводить силой никого из жителей этих земель²⁸.

События следующих двух лет не способствовали тому, чтобы рассеять недовольство Ярослава Новгородом или недоверие новгородцев к Ярославу и его племяннику Юрию. Это были годы энергичной военной деятельности. Невзирая на призывы Довмонта, новгородцы обращали свои взоры не столько на Литву, сколько на расположенную к западу от Пскова Эстонию, южная половина которой находилась под твердой властью тевтонских рыцарей, тогда как северная половина, от Ревеля (Таллина) до Нарвы, принадлежала датчанам с 1238 года. Ближайшими целями новгородцев были балтийский порт Ревель и замок Раковор (Раквере, Везенбург), построенный датчанами в 1252 году на полпути между Ревелем и Нарвой²⁹.

Первый поход, предпринятый в 1267 году, закончился полной неудачей. Войску недоставало предводителя и четко разработанного стратегического плана. Новгородцы посоветовались с Юрием — вспомнив вдруг, что он является представителем великого князя, — но не смогли определить направления первого удара: Литва, Полоцк или датская Эстония? Наконец войско выступило на запад вдоль по реке Шелони, держа курс на Литву или Полоцк, но несогласие между военачальниками нарастало. Войско остановилось, вернулось несколько назад вниз по Шелони и двинулось на северо-запад. Форсировав Нарову, новгородцы осадили крепость Раковор, но взять ее не смогли. Они вернулись в Новгород, окончательно разочаровавшись в племяннике великого князя³⁰.

Завоевание Раковора и в дальнейшем Ревеля по-прежнему, однако, считалось выполнимой задачей, и в конце 1267 года новгородцы предприняли полномасштабный поход. На этот раз они, наученные горьким опытом, не стали советоваться с Юрием и обратились за советом к посаднику Михаилу. Собранное войско было столь огромным, а камнеметные орудия, свезенные для ремонта в усадьбу архиепископа, столь впечатляющими, что тевтонские рыцари даже прислали послов, просивших новгородцев не нападать на их земли (т. е. на Южную Эстонию) и обещавших не вмешиваться, если удар будет направлен на Ревель и Раковор, — это обещание они потом нарушили. Военными действиями в январе-феврале 1268 года, которые очень подробно описаны непосредственным свидетелем событий в Новгородской Первой летописи³¹, руководил князь Дмитрий Александрович из Переславля, лучший из русских военачальников того времени. Были дружины из Твери, Смоленска и Пскова, а также местные новгородские силы. В составе войска были Довмонт и Юрий, а также сам посадник. Но, несмотря на тщательную подготовку и огромное войско, поход завершился неудачей. Юрий, далеко не самый любимый персонаж новгородского летописца, бежал с поля боя, посадник Михаил был убит, а тысяцкий пропал без вести. Раковор выстоял. Ярослав, позволивший двоим из своих сыновей отправиться в этот поход, едва ли мог быть доволен таким исходом.

Ярослав чувствовал себя стесненным условиями договора, был раздражен бесцеремонным обращением с его племянником Юрием и обеспокоен бесплодными, приводившими только к потерям сражениями на западных рубежах. В июне 1269 года он прибыл в Новгород собственной персоной, чтобы выразить свое недовольство. Ярость сквозит в словах, вложенных в его уста летописцем: «Мужи мои и братья моя и ваша побита; а вы розъратилися (нарушили мир) с Немци». Он возложил всю вину на трех ведущих бояр, один из которых, Елевферий Сбыславич, захватил место Юрия и возглавил поход против литовцев в 1267 году. Ярослав предложил конфисковать их имущество. Насколько обе стороны были близки к окончательному разрыву, видно из дальнейших событий. Новгородцы, ведомые посадником Павшей Онаньичем, сменившим Михаила, встали стеной за трех бояр; Ярослав пригрозил разорвать все отношения и «из города ехати». Новгородцы попытались предотвратить его отъезд, что могло вылиться в объявление войны, ссылаясь, но как-то неубедительно на то, что они «еще бо не добре ся бяху умирили (не закончили мирные переговоры) с Немци» — имелись в виду переговоры с тевтонскими рыцарями, последовавшие за безуспешным нападением немцев на Псков в мае 1269 года. В конце концов Ярослав потерял терпение и уехал из города. Только посланные к нему архиепископ и несколько крупнейших бояр смогли убедить его смягчить свой гнев и вернуться. Одним из условий возвращения он поставил назначение тысяцким своего близкого сторонника Ратибора Клуксовича вместо пропавшего без вести в раковорском походе Кондрата³².

Конфликт между Новгородом и великим князем Ярославом был еще далеко не исчерпан. До конца 1269 года мир был неустойчивым, страсти кипели с обеих сторон; предстояло выработать очередное соглашение. На этот раз тон представителей Новгорода был чуть более дружелюбным: «А что, къняже, тобе было гнева на посадника и на всь Новгородъ, то ти, княже, все нелюбье отложити и от мала и от велика, не мщати ти ни судом, ни чим же... А до владыкы (архиепископа), отча нашего, гнева ти не держати». Две следующие статьи, однако, вводили новые ограничения на княжеские права: «А бес посадника ти, княже, суда не судити» — сильное ограничение по сравнению с теми судебными правами, что были у него раньше; кроме того, на новгородцев теперь не распространялись законы Суздальской земли, если они находились вне ее территории³³.

Во взглядах на внешнюю политику Ярослав не сходился с новгородцами. После того как датчане упросили новгородцев отказаться от еще одного крупного похода против Северной Эстонии, согласившись уступить Новгороду реку Нарову³⁴, Ярослав переключил свое внимание на Карелию, это яблоко раздора между Швецией и Новгородом, расположенную к северу от Невы и к западу от Ладожского озера. Но на этот раз новгородцы отказались принять участие в походе, и Ярослав был вынужден распустить большое войско, собранное им для вторжения в Эстонию.

Дело явно шло к крупному столкновению между великим князем и Новгородом. Кризис разразился в 1270 году. Новгород разделился на две неравные партии, причем большинство бояр выступали против Ярослава. События разворачивались традиционным порядком. Сначала было созвано вече, а в результате один из сторонников Ярослава был убит, другие бежали в княжескую усадьбу на Городище под Новгородом. На вече был составлен список жалоб: Ярослав злоупотреблял своими охотничьими правами, незаконно отбирал чужое имущество, изгонял иностранных купцов, совершал «насилье» (что под этим подразумевалось, не разъясняется). Ярославу было предложено уходить, и, когда он попытался урезонить вече и даже пообещал исправиться, ему пригрозили силой: «Али идем всь Новъгород прогонит тебе». Ярославу ничего не оставалось, как уйти.

Однако он не собирался отдавать Новгород без борьбы, да и Новгород не мог себе позволить долго оставаться без князя. Обе стороны предприняли шаги, чтобы выправить положение. Новгородцы обратились к Дмитрию Александровичу, призывая его на княжение, тогда как Ярослав послал Ратибора Клуксовича в Сарай с просьбой о военной поддержке, которая бы укрепила собираемое им в Суздальской земле войско. Ни то, ни другое обращение успеха не имело. Дмитрий отказался: вряд ли он мог идти на риск войны со своим дядей; а миссия Ратибора к хану была скомпрометирована братом Ярослава Василием Костромским, который впервые появился на политической сцене, чтобы убедить хана в том, что правда была на стороне новгородцев и что Ярослав сам во всем виноват. Но ни великий князь, ни новгородцы не хотели уступать. Новгородцы возвели укрепления вокруг города — верный признак их серьезных намерений — и заняли оборонительные позиции на реке Шелонь. Ярослав двинулся к городу Русе на реке Полисть с войском Суздальской земли, которое включало дружины из Смоленска и из вотчины Дмитрия Александровича Переславля. Ярослав предпринял последнюю попытку решить дело миром: он дал новгородцам знать, что все князья Суздальской земли стоят на его стороне, но что он все-таки готов простить им обиды. Проку от этого не было — новгородцы непреклонно стояли на своем. «Поеди... а тебе не хочем», — повторили они.

Если бы дело дошло до сражения, то Ярославу и силам Суздальской земли не составило бы труда разгромить новгородцев, которые, помимо местных дружин и отрядов из северных волостей, возможно, могли рассчитывать только на помощь Василия Костромского, численность войска которого нам неизвестна. Но Ярослав, как оказалось, не нуждался в силе оружия. У него было более действенное средство в лице митрополита. Когда два войска стояли друг против друга в ожидании начала боев, в Новгород пришло послание от митрополита Кирилла. Он ручался за искренность намерений Ярослава отказаться от «всего [плохого]», повелевал новгородцам воздержаться от кровопролития и, согласно одной из версий, угрожал новгородцам, если они не послушаются митрополита, самой страшной карой — отлучением от церкви³⁵. Это был не первый случай, когда митрополит ввязывался в политическую борьбу³⁶, но это был первый, и единственный, зафиксированный в XIII столетии эпизод, когда глава церкви не только выступил на стороне великого князя, но и добился цели, применив угрозу отлучения. Этот случай был предвестником той будущей поддержки, которую получали московские правители от митрополитов в XIV веке.

Вмешательство церкви принесло победу. Ярослав был восстановлен на новгородском престоле в присутствии двух послов хана³⁷, подчинившись, правда, всем условиям, выдвинутым Новгородом. Он согласился выполнять требования соглашения, выработанного в конце 1269 года, и принять дополнительные ограничения его власти: новгородские купцы могли теперь вести свои дела «по Суждальскои земли без рубежа, по цесареве (ханской) грамоте» (по-видимому, речь идет об уступках, которых добился от хана Менгу-Тимура Василий Костромской). Запрещалась насильственная высылка людей из Новгорода в Суздальскую землю или из Суздальской земли в Новгород, а все заложники, находившиеся в плену у Юрия, Ярослава, жены Ярослава и людей Ярослава, должны были быть освобождены³⁸.

В этом последнем столкновении между Новгородом и Ярославом явно начал вырисовываться образ будущих взаимоотношений Новгорода и великого князя. Правда, Ярослав как будто привлек на свою сторону могущественную фигуру Дмитрия Александровича Переславского и пользовался поддержкой некоторых из князей Суздальской земли, по крайней мере он так заявлял. Но Новгород продолжал укреплять свое положение и приобретал все большую и большую независимость от великого князя. Бояре противостояли князю более сплоченно, чем в любой более ранний период истории Новгорода; не было и признаков поддержки великого князя со стороны «великих» или «меньших» бояр. Юрия, которого Ярослав оставил вместо себя наместником Новгорода, изгнали из Пскова. Но что важнее всего, власть великого князя была резко ограничена рядом соглашений, заключенных между сторонами. Если первый договор 1265 года был для Ярослава и так достаточно ограничительным, то последовавшие за ним еще больше урезали его привилегии и права. Ко времени последнего принятия правления в 1270 году Ярослав и шагу не мог ступить без ведома посадника, его судебные права были урезаны, и он не имел никаких новых возможностей увеличить свое богатство за счет Новгорода. Он почти превратился в наемника, взятого для обороны границ и неспособного диктовать истинным правителям Новгорода, какую внешнюю политику им проводить.

Новгородцы вряд ли обрадовались возвращению Ярослава, но выбора у них не было. Митрополит грозил отлучением, а эту угрозу они не могли игнорировать. Присутствия представителей Менгу-Тимура было достаточно, чтобы Ярослав должным порядком воссел на новгородский княжеский престол, однако неудивительно, что он покинул город, как только все формальности были соблюдены. На этот раз Ярослав чувствовал себя настолько в силе, что рискнул оставить вместо себя простого боярина, некоего Андрея Воротиславича, который сотрудничал с ним на ранних стадиях мятежа 1270 года. Непопулярный у новгородцев Юрий, по всей видимости, был отослан обратно в свою вотчину в Суздаль. Что касается Пскова, то Ярослав послал некоего «князя Айгуста» (Аугустуса?), чтобы заменить им Довмонта³⁹. Кто такой Айгуст, нам неизвестно — возможно, литовский князек из числа противников Довмонта⁴⁰, — но его правление было недолгим. Весной 1271 года Довмонт уже отражает очередное из ставших обычными нападение тевтонских рыцарей на земли псковичей⁴¹.

Несмотря на то что новгородский вопрос был на время улажен, мир на северо-востоке Руси не обещал быть долгим. Ярослав и его брат Василий находились в ссоре. Дмитрий Александрович, несмотря на его юные годы, был фигурой, с которой следовало считаться: его старший брат Василий перестал играть какую-либо роль в политической жизни Суздальской земли со времени изгнания из Новгорода в 1260 году, а после его смерти в начале 1271 года Дмитрий стал старшим из внуков Ярослава Всеволодовича и первым претендентом на великокняжеский престол после смерти его дядьев Ярослава и Василия. Но в интересы хана не входило позволить трем старшим князьям самим довести до конца спор из-за престола, поэтому в 1271 году все трое были вызваны в Орду. В источниках не записано, что там произошло: мы знаем только, что зимой того же года Ярослав умер, «ида из Татар» — эта фраза применялась в связи со смертью великого князя уже в третий раз только за последние четверть века, — и что Василий Костромской был возведен на владимирский престол⁴².

Если даже Менгу-Тимур одобрил возвышение Василия и выдал ему ярлык на великое княжение, это вовсе не гарантировало прочного мира. Камнем преткновения был, как и следовало ожидать, Новгород. Хотя Троицкая летопись снова, как и шесть лет назад по отношению к Ярославу, утверждает, что Василий «бысть князь великии володимерскии и новугородцкии», принятие его Новгородом было далеко не решенным вопросом. И Василий, и Дмитрий, «хотя сести на столе», послали каждый своих представителей в Новгород. После рассмотрения их предложений бояре призвали не великого князя, а Дмитрия, который и «седе на столе» 9 октября 1272 года⁴³. Выбор новгородцев пал на Дмитрия не только потому, что он был популярен и хорошо известен в городе, поскольку «правил» им с 1259 по 1264 год и участвовал в походах на Юрьев и Раковор в 1262 и 1268 годах соответственно; были также и другие причины. В.Н. Татищев дает ключ к пониманию истоков нежелания новгородцев принять Василия. «Князь великий Василий... посла в Новгород наместники своя и повеле грамоты брата своего Ярослава отринути, рекий: «Не по делу вынудили грамоты у брата моего, чего ся испокон не повелось...» А новогородцы реша: «Ты, княже, тогда сам намо тако удумал (явное указание на поездку Василия в Орду в 1270 году), а чему ныне винишь? И не хочешь, княже, на том крест целовати, ино ты намо не князь, а мы себе князя добудем»⁴⁴.

Хотя другие источники не упоминают о требованиях Василия, версия Татищева, по нашему мнению, не является плодом его воображения и представляется довольно правдоподобной. Нежелание Василия княжить в Новгороде на тех же условиях, которые был вынужден принять его брат, было, несомненно, главной причиной, определившей выбор бояр в пользу Дмитрия.

На этот раз войны было не избежать. Василий не собирался просто так уступать Дмитрию. Как только известие о восшествии Дмитрия на новгородский престол достигло Василия, он предпринял попытку запугать новгородцев: занял Торжок, сжег там несколько зданий и посадил в городе своих представителей или правителей (тиунов, наместников). В то же время он послал дружину под началом воеводы по имени Семен в поход против удаленных от Новгорода волостей⁴⁵. Когда стало ясно, что военные действия не принесли заметного результата, он призвал татарские войска. Племянник Василия Святослав Тверской с войском, состоявшим из тверичей и татар, напал на пограничные районы Волока Ламского, Бежичей и Вологды, а сам Василий «с великим баскаком володимерскимъ... и с многыми татарами царевыми» вторгся на новгородскую территорию. В это же время на новгородцев было оказано экономическое давление: все новгородские купцы, которым случилось оказаться в то время во Владимире, Твери и Костроме, были арестованы, а их товары конфискованы. В результате в Новгороде произошло резкое повышение цен на зерно⁴⁶.

Война и нехватка продовольствия заставила новгородцев зашевелиться. Им ничего не оставалось, как предпринять ответные действия, и зимой 1272/73 года Дмитрий и все новгородские силы, какие ему удалось собрать, выступили на восток, на Тверь, ближайший район Суздальской земли. Однако перед тем, как решиться на военное столкновение с соединенными силами татар и Суздальской земли, Дмитрий послал трех старших бояр (среди них одного будущего посадника) к Василию во Владимир. Они поставили перед великим князем четыре условия: вернуть все захваченные новгородские районы, прекратить попытки завоевания новгородского престола, освободить всех арестованных купцов и заключить мир. Эти условия были совершенно неприемлемыми, и Василий, уверенный в своем военном превосходстве и своем неотчуждаемом праве великого князя на новгородский престол, отверг их. От победы его отделял один шаг. Когда Дмитрий и его войско прибыли в Торжок на пути в Тверь, весь город, управляемый тиунами Василия, поднял восстание против Дмитрия и Новгорода. Горожане натерпелись уже достаточно. Запуганные татарами и своими соседями из Суздальской земли («вся Низовская земли на нас» — такие слова вложил в их уста редактор Никоновской летописи), они примкнули к Василию. У Дмитрия не было иного выхода, как оставить Новгород и вернуться в Переславль, что он и сделал в январе 1273 года. Он княжил в Новгороде всего лишь три месяца⁴⁷.

Таким был конец невзгод Новгорода, по крайней мере на какое-то время. Должны были, конечно, последовать некоторые перестановки. Когда Дмитрий оставил Новгород, бежал и Павша Онаньич, бывший посадником с 1269 года, но позднее в том же году он помирился с Василием и был восстановлен в должности. Тысяцкий Ратибор Клуксович, миссия которого в Орду в 1270 году была столь успешно сорвана Василием, был арестован, а виновные в крамоле наказаны⁴⁸. Но кроме этих мер, ничего не было сделано для разрешения тех противоречий, которые оставались между Василием и Новгородом. Василию не было предъявлено никаких новых требований, и сам Василий не пытался изменить условия соглашения, подписанного его братом: во всяком случае, никаких новых договоров не составлялось. До конца правления Василия в качестве великого князя спокойствие Новгорода не было потревожено ничем, что могло бы заслужить упоминания в летописях.

Василий прожил еще четыре года. За это время не было больше ни междоусобных войн, ни признаков вражды между правителями Северо-Восточной Руси. Но последние четыре года его правления были отмечены существенным и исключительно пагубным ростом зависимости русских от Золотой Орды, другими словами, усилением господства татар над Суздальской землей. Численность татарских войск, размещенных в то время в стране, была значительной; на это указывает та легкость, с которой и Василий, и его племянник Святослав смогли вызвать татарские подкрепления для борьбы против Новгорода в 1272 году. Но если эти подкрепления подчинялись русским военачальникам и действовали только в их интересах, то татарские отряды, участвовавшие в неудачном совместном русско-татарском нападении на Литву в 1275 году, совершенно игнорировали русских военачальников и действовали по своему усмотрению, принося немалый ущерб тем русским землям, через которые они прошли как до, так и после сражений в Литве. «Того же (1275) лета ходиша татарове и Русстии и князи на Литву, не успевше ничто же, възвратишася назад. Татарове же велико зло и многу пакость и досаду сътвориша христианом (т. е. русскому населению), идуще на Литву, и пакы назад идуще от Литвы того злее створиша, по волостем, по селом дворы грабяще, кони и скоты и имение отъемлюще, и где кого стретили, облупивше нагого пустять...»⁴⁹

Конечно, этот фрагмент Троицкой летописи мог быть добавлен к первоначальному сообщению в начале XV века, когда эта летопись была скомпилирована, но заключительная фраза — «это я написал так, чтобы люди помнили и учились на этом» — выглядит принадлежащей современнику описываемых событий. Похоже на то, что в 1275 году началась целая серия разорительных военных походов, предпринимавшихся татарами независимо от русских князей.

Еще более угрожающим выглядело растущее недовольство татар русскими князьями. В 1275 году Василий был вызван в Орду; он взял с собой дань татарам. Согласно «Истории» В.Н. Татищева, единственному источнику, в котором приводятся более или менее правдоподобные сведения об этом эпизоде, хан счел размер собранной дани слишком малым⁵⁰. Василий возразил ему, что число плательщиков подати соответствует последней переписи, в результате чего хан приказал провести вторую перепись всей Русской земли, исключая духовенство. В этот раз летописи ничего не сообщают о реакции русских княжеств на перепись. Противодействия переписчикам те не оказывали. И действительно, большинство летописей вообще не упоминает о переписи⁵¹. Сопротивлению пришел конец.

Василий возвратился из Орды в 1276 году. В январе 1277 года, тридцати пяти лет от роду, он умер, не оставив наследников, и был похоронен в своем городе Костроме. В событиях правления Василия и его брата в полную силу проявило себя политическое наследие Александра. Ни Ярослав, ни Василий не сумели предпринять действенных шагов к укреплению власти великого князя или каким-то образом обеспечить будущее независимого государства на северо-востоке Руси. Среди потомков Всеволода III остро ощущался недостаток истинного единства. Новгородцы постепенно добивались самостоятельности своего местного войска, пытаясь поставить назначение князя-наемника в меньшую зависимость от оборонительных нужд; они старались разрешить противоречия между боярами, наносившие в прошлом ущерб сопротивлению политике князя; они ограничивали деятельность князя письменными соглашениями; и они вырабатывали систему, которая в конце концов привела к установлению Совета господ, состоявшего из представителей пяти районов города (концов) и к ежегодному назначению посадников. Все это сильно уменьшало риск междоусобных столкновений среди различных группировок, поддерживавших того или иного претендента на престол, заметно ограничивало возможный произвол правителя Новгорода и прокладывало путь к тому, что можно назвать олигархической республиканской формой правления.

Ни Ярослав, ни Василий не сделали ничего, чтобы распространить свое влияние к югу или к западу от Суздальской земли. Правда, за этот период западные рубежи новгородских владений и вся граница Суздальской земли остались нетронутыми, а нападения тевтонских рыцарей на псковскую территорию заметно ослабли. Но все это время Литовское государство, переживавшее период становления, набирало силу, проникая и мирными, и военными путями в глубь северо-западных районов старого Киевского государства и устанавливая свою власть на этнически русских территориях Полоцка, Черной Руси (т. е. в землях, омываемых верхним течением Немана), в северной части Волынской земли (районы Берестья и Дорогочина) и на западной половине того, что когда-то было Турово-Пинским княжеством⁵². Воспользовавшись беспомощностью правителей Суздальской земли, Миндовг спокойно закладывал основы огромного Литовского государства, которое позднее включило большую часть Белоруссии и Украины. Если бы Довмонт получал помощь и поддержку в осуществлении своих литовских авантюр, то границы Восточной Европы в XIV и XV веках могли бы иметь совершенно другие очертания. Но, как уже было показано, Ярослав активно препятствовал планам Довмонта и был готов поддерживать его военные начинания только в Северной Эстонии, оказавшиеся в конце концов бесплодными.

Однако наиболее пагубным последствием политики Александра Невского явилось все усиливавшееся присутствие татар в Суздальской земле. Вопрос о сопротивлении татарскому господству уже больше не стоял. Вместо этого русские стали обращаться в Орду за военной помощью для решения своих внутренних раздоров, а татары начали проявлять возрастающий интерес к русским делам и осознавать, что можно безнаказанно грабить богатства Русской земли. Последняя четверть XIII столетия была свидетелем ряда особенно разорительных татарских нападений, набегов и вторжений.

Междоусобная (civil) война и татарское господство (1277—1304)

В течение двадцати семи лет, непосредственно предшествовавших началу великой борьбы за преобладание на северо-востоке Руси между соперничавшими Московским и Тверским княжествами, продолжался политический упадок, упомянутый в предыдущем разделе. Большинство негативных черт, присущих периоду правления двух наследников Александра Невского, усугубилось в мрачное время междоусобной войны и усиления татарского господства. Ни один из двух великих князей, преемников Василия Ярославича на владимирском престоле, не имел ни силы, ни решимости, ни способности, ни даже удачи, чтобы объединить князей Суздальской земли или чтобы бросить вызов растущему влиянию семьи их брата Даниила Московского или их двоюродного брата Михаила Ярославича Тверского. Не удалось им создать и свои династии. К 1304 году их семьи угасли: наследники по мужской линии и Дмитрия, и Андрея к этому времени уже умерли⁵³.

Князьям Суздальской земли, как и прежде, недоставало единства. К концу этого периода, правда, появились признаки могучих союзов княжеств, образованных как бы на пробу, но эти союзы в основном просуществовали недолго и были направлены, несомненно, не против внешних врагов, а против политических противников в самой Суздальской земле.

Но самым явным признаком ослабления власти великого князя была всевозраставшая покорность татарскому хану. Вторжения, набеги, захваты, частые вызовы князей в Орду и прежде всего горячее желание русских князей призывать на помощь татарские войска для достижения своих собственных политических целей — все это показывает беспомощность и кабальную зависимость Северо-Восточной Руси в конце XII столетия⁵⁴.

Когда в 1277 году Василий Ярославич умер, не оставив потомства, генеалогический маятник качнулся обратно к семье его старшего брата, и великокняжеский престол наследовал племянник Василия Ярославича, старший из выживших сыновей Александра Невского, Дмитрий Переславский. Потомки старшей ветви Всеволодовичей, внуки и правнуки Константина Ростовского, были, как указывалось выше, отлучены от наследования и никогда не считались претендентами на великокняжеский престол, да и сами никогда не заявляли о своих на него правах. Что касается князей из небольших, не имевших особого значения районов Юрьева Польского и Стародуба, где правили потомки Святослава и Ивана Всеволодовичей, то они тоже, как мы полагаем, не входили в число претендентов на наследование великокняжеского престола⁵⁵.

Со смертью Василия Ярославича мало что изменилось в распределении русских земель между княжескими семьями. Северные княжества Ростова, Ярославля, Белоозера и Углича оставались независимыми от великого князя владимирского — там, как и прежде, правили потомки Константина Всеволодовича. Наследовав престол во Владимире, Дмитрий Александрович сохранил за собой к тому времени уже считавшийся его вотчиной Северный Переславль. Его следующему по старшинству брату, Андрею, пришлось довольствоваться отдаленным районом Городца на Волге, который в свое время был выкроен из бывших владений суздальского князя и теперь неудобным клином отделял Суздаль от расположенного на востоке и зависимого от Суздаля Нижнего Новгорода, вотчины сыновей Андрея Ярославича, Юрия и Михаила⁵⁶. Москва, Тверь и Северный Галич (к которому был добавлен отдаленный от Галича район Дмитрова, расположенный к западу от Переславля) оставались в руках прежних владельцев: младшего брата Дмитрия. Даниила, сыновей Ярослава Ярославича и малозначительного князя Давида Константиновича соответственно. Что касается Костромы, то трудно сказать, что произошло с этим районом после смерти Василия в 1277 году. Одно время там скрывался, а затем был убит воевода Андрея Александровича Семен Тонилович (1283); спустя десять лет сын Дмитрия Иван «седе на престоле Костромы», а в 1303 году сын Андрея Борис умер в этом городе. Очевидно, район Костромы образовывал часть великокняжеской территории, и великий князь распоряжался им по своему усмотрению. Большую часть этого периода в Новгороде княжил либо сам великий князь, либо его ставленник, тогда как Псковом по-прежнему правил престарелый и решительный литовский князь Довмонт, доживший до 1299 года.

Очень мало известно о землях, раскинувшихся к югу от Оки. Смоленском продолжали править члены рода Ростиславичей. Федор Ростиславич из Можайска, ставший в 1260 году князем в Ярославле, породнился с потомками Константина (см. выше, гл. 5, прим. 2) и, таким образом, унаследовал в 1280 году смоленский престол после своих старших братьев Глеба (ум. в 1277) и Михаила (ум. в 1279). Он оставался правителем обоих княжеств до 1297 года, когда его племянник Александр Глебович выгнал его из Смоленска. Рязань и Муром, расположенные к юго-востоку от Владимира, находились, видимо, под управлением каждый своего княжеского рода и были довольно независимы от Владимира. Что касается земель Киева, Чернигова и Южного Переяславля — сердца старого Киевского государства, — то мы практически не имеем сведений об их истории в последней четверти XIII века. Там были остатки княжеских семей, особенно черниговского рода, но, по всей видимости, большая часть юга Руси находилась под строгим контролем татар и для нее была характерна сильная раздробленность территории.

Юго-Западная Русь в течение последней четверти XIII столетия перестала привлекать внимание летописцев севера; во всяком случае, они совершенно не упоминали о старых княжествах Волынской и Галицкой земель. Только Ипатьевская летопись продолжала вести свой путаный и беспорядочный рассказ о потомках Даниила и Василька Романовичей. Отсутствие у летописцев Северной Руси интереса к этому району, расположенному на юго-западе Руси, на самом деле неудивительно. Суздальская земля находилась далеко от Волынской и Галицкой земель, была отделена от них землями Смоленска и старого Турово-Пинского княжества; династические браки, связывавшие потомков Всеволода с потомками Романа, больше не заключались; вся политическая энергия Волынской и Галицкой земель поглощалась отношениями с их соседями: литовцами на севере, поляками и венграми на западе, татарами на юге.

С тех пор как в 1260 году военачальник хана Берке Бурундай опустошил Волынскую и Галицкую земли, эти два княжества стали фактически вассалами Орды. Сопротивление татарам прекратилось. И все же какое-то время князья сохраняли частичную независимость от хана и его наместников, хотя и были обязаны получать от хана право на свой престол⁵⁷. Когда в 1264 году умер Даниил, Юго-Западная Русь была поделена между его сыновьями Шварном и Львом и братом Васильком, который сохранил за собой столицу Волынской земли Владимир. Шварн, державший восточную часть Галицкой земли и значительную часть земель на западном берегу верхнего течения Буга, одно время правил еще и Черной Русью: он получил этот район в верхнем течении Немана от своего литовского родственника Войшелка, но после смерти Шварна в 1267 году эти земли отошли обратно к Литве. Из других потомков Романа самым могущественным стал Лев Данилович, правивший большей частью Галицкой земли и землями на западном берегу Буга. Его отношения с Литвой были в целом мирными. Правда, великий князь Тройден (Траиденис) однажды захватил Дорогочин на реке Буг, но в 1279 году Лев вернул себе город с помощью татар. Отсутствие серьезных столкновений с литовцами объясняется тем, что большую часть этого периода Литва была полностью занята борьбой с Тевтонским орденом. Фактически в последние три десятилетия XIII века Литва не сделала никаких других территориальных приобретений за счет Волынской и Галицкой земель. Что касается татар, то их господство на юго-западе Руси значительно укрепилось во время их опустошительных набегов 1286 и 1287 годов. Это резко подорвало власть русских князей и в конце концов привело к потере ими своих владений, отошедших к их северным и западным соседям. Но господство татар над Юго-Западной Русью постепенно исчезло только к середине XIV века. В это время Галицкая земля и отдельные районы на западе Волынской земли отошли к Польше, тогда как великий Ольгерд Литовский присоединил остатки Волынской земли, включая ее столицу Владимир⁵⁸.

Чтобы понять причины политического упадка Северо-Восточной Руси в последней четверти XIII века, растущей зависимости русских князей от татар и пагубных междоусобных войн, предшествовавших возвышению Михаила Тверского в великие князья в 1304 году, мы должны кратко рассмотреть политическую ситуацию в причерноморских степях в этот отрезок времени. История преемников хана Берке, умершего в 1267 году, сложна и интригующа. Даже последовательный рассказ о том, что происходило, позволяет считать это время междоусобной войны среди Джучидов эпохой упадка. Но при всех внутренних столкновениях ханам удавалось поддерживать все укреплявшееся господство над русскими князьями, усиливать свое влияние в Венгрии и распространять его на Балканы. Но сколь ни приходилось Кипчакской Орде распылять свои силы в 80-х и 90-х годах XIII века, русские были совершенно неспособны воспользоваться ситуацией, сулящей возможность ослабления власти их господ с юга.

Во время ханства внука Батыя, Менгу-Тимура, правившего в Сарае с 1267 (год смерти Берке) по 1280 год, взошла звезда еще одного джучидского князя. Звали его Ногай, он был правнуком Джучи, но по младшей ветви рода. Его орда происходила из района реки Яик, впадающей в Каспийское море к востоку от Волги, а главная зона его деятельности лежала в западной части Золотой Орды — на северных берегах Черного моря и на Балканах. Постепенно он создал огромную империю, которая простиралась на запад от Днепра и охватывала земли болгар, валахов в нижнем течении Дуная, молдаван и позднее сербов. Он кочевал вдоль северного побережья Черного моря. Войска Ногая воевали в Закавказье, Трансильвании, Сербии, Бессарабии и Малой Азии. Временами он имел тесные дипломатические связи с Египтом и Константинополем. Две княжны из его рода были замужем за венгерским королем Ласло IV, тогда как сам он был женат на незаконнорожденной дочери императора Михаила VIII Палеолога⁵⁹. Приходится ли удивляться, что этот невероятно энергичный завоеватель, этот чингис-хан причерноморских степей, стал соперником своих родичей в Сарае, избранных должным порядком кипчакских ханов?

Распад Золотой орды на две части (великий раскол) началось в 1280 году, когда Туда-Менгу наследовал от своего брата Менгу-Тимура титул хана Золотой Орды, а Ногай сам поставил себя фактическим соправителем. Постепенно Туда-Менгу терял опору, отдавая значительную часть власти в руки своему племяннику по имени Тула-Бука (Телебуга в русских источниках), который в 1287 году сам стал ханом после отречения Туда-Менгу. Отношения между Тула-Букой и Ногаем вскоре испортились. Оба похода Тула-Буки против персидских ильханов в 1288 и 1290 годах, целью которых был захват Азербайджана, закончились неудачей и привели к еще одному расколу: на этот раз враги Тула-Буки в Сарае противопоставили ему сына Менгу-Тимура Токту. Тула-Бука пригрозил Токту арестом, и тот нашел прибежище у Ногая. Ногай и Токту, объединившись, в 1291 году убили Тула-Буку, и Токту был провозглашен ханом. Токту, однако, был иного замеса, чем его двоюродный брат или его дядя. Поставив себе целью быть единственным правителем среди татар причерноморских степей, он создал свой войско, укрепил свое господство на Руси и в 1293 или в 1294 году повел свои войска против Ногая, однако был разбит и только в 1299 году снова выступил против Ногая. На этот раз Ногай был убит, а его войско разгромлено. Это был конец периода двоевластия в кипчакских степях. Токту стал единственным ханом в Золотой орде. Орда его соперника распалась. Правление Токту (до 1312 года) и его племянника Узбека (1312—1341) знаменовало собой «апогей монгольского правления на Руси»⁶⁰.

Необычайно жестокие междоусобные столкновения, разразившиеся на Руси в 80—90-х годах XIII века и в первые несколько лет XIV века, на первый взгляд, происходили по причине соперничества различных князей и княжеских группировок. Это выглядело, как огромная семейная ссора из-за власти и земель без малейших признаков стремления к общему благу. Но причиной особой жестокости этой борьбы была в значительной мере политика татар, и ход событий на Руси прямо зависел от колебаний маятника власти в кипчакских степях.

Междоусобная война началась не сразу после смерти Василия. В течение почти пяти лет князья не воевали друг с другом; ни одна летопись даже не упоминает о начавшемся соперничестве за великокняжеский престол между старшими сыновьями Александра Невского Дмитрием и Андреем. Оба уже достигли возраста, позволявшего править великим княжеством: Дмитрию было не меньше 27 лет, а Андрею, вероятно, уже исполнилось 22 года⁶¹. Похоже на то, что Дмитрий взял дело в свои руки и как старший претендент на престол просто объявил себя великим князем. Во всяком случае, он не ездил в Золотую орду за ярлыком, и нет никаких свидетельств в пользу того, что послы хана «посадили его на престол», как это обычно делалось. Большинство остальных князей были вызваны в Сарай в 1277 году, но не для того, чтобы получить подтверждение в качестве правителей своих вотчин⁶², а для того, чтобы получить указание принять участие в кавказском походе под началом Менгу-Тимура⁶³. Андрей был в числе этих князей — вот объяснение, почему право Дмитрия на великокняжеский престол не оспаривалось в первые два или три года его правления. Это было на руку Дмитрию, поскольку в то время он был большей частью сильно занят в Новгороде. К 1281 году Дмитрий наилучшим для себя образом уладил все дела на западе и вернулся в Суздальскую землю. Тогда-то и разразилась буря.

В 1281 году Андрей Александрович отправился в Орду. Цель его путешествия заключалась, возможно, в том, чтобы выразить свое почтение новому хану Туда-Менгу, но не только в этом — он также попросил ярлык на великое княжение. Туда-Менгу отнесся к нему благосклонно и послал Андрея обратно на Русь с татарским войском. К Андрею присоединилось несколько князей — Троицкая летопись упоминает Федора Ростиславича Ярославского, Михайла Ивановича Стародубского и Константина Борисовича Ростовского. Соединенные силы начали разорять и грабить Русскую землю. Районы Мурома, Переславля, Владимира, Юрьева Польского и Суздаля пострадали первыми. Затем войско двинулось на север, к району Ростова, а на западе дошло до Твери и Торжка, опустошив эти земли. Троицкий летописец, оставивший самое подробное описание этой, как он выражается, «первой рати Андрея» и сильно настроенный против Андрея, дает себе полную волю и нагнетает атмосферу ужаса, мучений и гибели, обрушивая поток довольно стертых клише: мужчин, женщин и детей убивают или угоняют в неволю; монахинь и попадей насилуют; города, деревни, монастыри и церкви разоряют; иконы, книги, драгоценные камни и церковные чаши (потиры) разграбляют; «и бяше велик страх и трепет на христианском роде»⁶⁴. Конечно, эти картины всеобщей погибели и разрушения, обычно повторяющиеся на страницах ранних летописей, нельзя воспринимать буквально. Тем не менее яркость и живость, присущие описаниям этих эпизодов, по силе не уступают рассказам о нашествии Батыя 1237—1240 годов. «Первая рать Андрея» была, вне сомнения, одним из крупнейших татарских набегов в XIII столетии.

Дмитрий не мог оказать Андрею действенного сопротивления. Каким-то образом ему удалось бежать из Переславля. Понимая, что Новгород вряд ли предложит ему убежище, он укрылся в крепости, построенной им в предыдущем году в Копорье, расположенной к северо-западу от Новгорода. Но и там он не мог чувствовать себя в безопасности. Новгородцы ясно дали понять, что от них он помощи не дождется, однако позволили ему бежать из страны. 1 января 1282 года Дмитрий уехал «через море», очевидно, в Швецию, последовав тридцатилетней давности примеру своего дяди Андрея. Даже его зять, великий Довмонт Псковский, не мог спасти его, хотя Довмонту и удалось перевезти многие из богатств Дмитрия из Копорья на Ладогу, которую Довмонт захватил в тот день, когда уехал Дмитрий⁶⁵. В феврале 1282 года новгородцы окончательно определились в своих симпатиях. Они сравняли крепость Дмитрия с землей, выбив оттуда тех его последователей, которые еще там оставались, и послали во Владимир за новым великим князем. Андрей времени не терял; он отпустил татарское войско обратно в Орду, приехал прямо в Новгород и был торжественно возведен на престол⁶⁶. Его положение, однако, никак нельзя было назвать устойчивым.

Татарский поход 1281 года вряд ли мог внушить населению Суздальской земли любовь к Андрею. Как и следовало ожидать, Дмитрий скоро вернулся, вне всякого сомнения, вместе со шведскими подкреплениями⁶⁷ в свою бывшую столицу Переславль, которую по прибытии своем заново отстроил и укрепил. Беженцы текли в Переславль рекой, что очень тревожило Андрея, который оставил Новгород и вернулся во Владимир, поскольку, как объясняет Троицкая летопись, «бояше бо ся брата своего князя Дмитрия, бе бо в то время в Переславли»⁶⁸. Андрей никак не мог, учитывая скудные местные военные силы, противостоять угрозе Дмитрия, первой целью которого было вернуть контроль над Торжком, а затем отвоевать Новгород. Новгородский посадник Семен Михайлович, сопровождавший Андрея во Владимир, был послан в Торжок с указаниями не признавать и не пускать людей Дмитрия или поставленных им правителей. Сам Андрей уехал в свою вотчину Городец на Волге и оттуда снова отправился в Сарай.

Второе путешествие Андрея к Туда-Менгу было столь же успешным, сколь и первое. Чтобы добавить весомости своей просьбе, Андрей пожаловался на то, что его старший брат якобы пренебрежительно относится к хану и не только не собирается подчиняться татарам, но также — тут Андрей и не мог придумать преступления страшнее — не хочет платить дань⁶⁹. Его доводы возымели немедленное действие. Туда-Менгу дал ему другое войско, и с ним Андрей стал опустошать те же русские районы, что и прежде. Снова маятник успеха качнулся обратно к Андрею. Дмитрий понимал, что при всей прочности его положения в Переславле он не сможет выстоять против своего брата, татарского войска, новгородцев и большинства русских князей. И действительно, в начале 1282 года объединенное войско, состоявшее из новгородских, тверских и московских дружин, выступило против Дмитрия и уже было собиралось штурмовать Переславль, но после пяти дней переговоров, пока два войска стояли напротив друг друга под Дмитровом, отказалось от этого⁷⁰. Дмитрий же, воспользовавшись расколом среди татар, стал искать поддержки у Ногая.

Дмитрий поехал к Ногаю и вернулся на Русь с еще одним татарским войском. Брат пошел против брата, оба при поддержке соперничавших татарских отрядов. Наступивший хаос лишь ясно продемонстрировал неспособность обоих братьев сделать что-либо большее, чем призывать на помощь внешние силы, шведов или татар, в непрекращающейся борьбе за власть. Хаос был столь велик, что современная тем событиям летопись Суздальской земли, симпатизировавшая Дмитрию, и Новгородская летопись, которая в то время, когда еще была свежа память о прошлых конфликтах Новгорода с Дмитрием, благоволила Андрею, дают различные и противоречащие друг другу описания того, что в действительности произошло. Противоположное отношение летописцев к событиям того времени естественным образом отражает чувство крайнего беспокойства и смятения, охватившее всю Северную Русь.

Первой реакцией Андрея на возвращение Дмитрия из орды Ногая было сохранить дружбу с Новгородом. Он встретился в Торжке с посадником Семеном Михайловичем и подписал договор, согласно которому Андрей не должен был отступаться от Новгорода, а Новгород со своей стороны не должен был искать себе иного князя, кроме Андрея⁷¹. Но, как это часто бывало в XII веке, военной поддержки Новгорода вряд ли могло хватить, чтобы перевесить чашу весов на сторону Андрея. Татарского войска Дмитрия и той поддержки, которую он смог получить от шведов или от других княжеств Суздальской земли, оказалось достаточно, чтобы заставить Андрея отступиться не только от Новгорода, но и от великокняжеского престола во Владимире. И все же Новгород отказался принять Дмитрия; потом новгородцам пришлось дорого заплатить за свое упорство. Зимой 1283/84 года «все князья» под началом Дмитрия и Андрея вместе с татарским войском вторглись в Новгородскую землю. Это был один из тех редких случаев во второй половине XIII века, когда «вся земля Суздальская» объединилась против Новгорода, и это был единственный случай, когда для этого использовалась поддержка татар. И, конечно, успешно. После «многого зла» и ритуального предания огню городов и деревень был заключен мир. Дмитрий снова стал не только великим князем, но также и правителем Новгорода⁷².

Не вызывает сомнений, что Андрей отступил перед Дмитрием только под нажимом — и очень мощным, и если Дмитрий надеялся, что, вернув себе великокняжеский престол, он приобрел мир и спокойствие, то он жестоко ошибался. Андрей вовсе не собирался сдаваться в этой борьбе за власть, тем более после того, как он узнал о судьбе своего старшего боярина Семена Тониловича. Семен, согласно, по крайней мере, настроенной против Андрея Троицкой летописи, был злым гением Андрея, его «споспешником и пособником», «коромольником льстивым»; именно он был одним из тех, кто разделял ответственность за призвание первого татарского отряда в помощь Андрею в 1281 году, и он же был одним из военачальников, если не главнокомандующим второго татарского войска, пришедшего на Русь в 1282 году. Сам Дмитрий ясно осознавал роль Семена и после своего утверждения великим князем послал двух бояр в Кострому, где Семен нашел пристанище после капитуляции своего господина. Никоновская летопись дает живое описание допроса Семена боярами, возможно вымышленное, но тем не менее внушающее нам доверие. Бояре обвинили Семена в том, что он «поднималъ еси царя ординскаго и приводилъ еси татаръ на нашего господина великого князя Дмитрея Александровичя». Семен свою вину отрицал и советовал палачам обратиться за ответом к его господину, Андрею: «Той вам о всем отвещаеть»⁷³. Бояре, как и следовало ожидать, казнили его, несмотря на его клятвы.

Убийство Семена Тониловича всколыхнуло новую волну междоусобной вражды и вооруженных столкновений. Андрей снова отправился в Золотую орду и в 1285 году вернулся на Русь с уже третьим по счету татарским войском. Программа действий была во многом той же, что и прежде. Андрей и татары прошли огнем и мечом по деревням и селам. На этот раз, однако, они столкнулись с более действенным сопротивлением. Дмитрию удалось объединить вокруг себя своих двоюродных братьев: они выбили татарское войско из страны и захватили в плен нескольких бояр Андрея⁷⁴.

После провала третьего татарского нашествия в течение приблизительно восьми лет было относительно спокойно, за этот период в источниках не упоминается о столкновениях между братьями. Дмитрий последовательно укреплял свое положение. В 1286 году он породнился с одним из ростовских князей, Дмитрием Борисовичем, женив своего сына Ивана на его дочери⁷⁵. Только Тверь подавала какие-то признаки неудовольствия; но в 1287 году Дмитрий вместе с Андреем, Даниилом Московским, Дмитрием Борисовичем и новгородцами выступил на Тверь походом. Город Кашин в восточной части княжества подвергся девятидневной осаде, а соседний Кснятин сожжен. Дмитрий Александрович, как видно, распространил теперь свою власть на всю Северо-Восточную Русь⁷⁶.

Похоже было, что проблемы Дмитрия решены, особенно после того, как его покровитель Ногай объединился с сыном Менгу-Тимура Токту и в 1291 году они скинули сарайского хана Тула-Буку. Но, как уже упоминалось выше, Токту не имел ни малейшего желания делить власть с Ногаем, и вскоре он объявил себя верховным правителем восточных кипчакских степей. В это же время на Руси Андрей энергично сколачивал новый союз против Дмитрия. Растущая сила Токту в Сарае и успехи Андрея в привлечении на свою сторону ряда князей, горевших желанием столкнуть Дмитрия с обоих его престолов, привели, в конце концов, к самой серьезной вспышке междоусобной войны со времен первого похода Андрея. И снова это были не два русских войска, сошедшиеся на поле боя, а крупное татарское нашествие, призванное на Русскую землю одной из сторон для захвата власти силой татарского оружия.

«Дюденева рать», как в летописях называли это крупнейшее татарское нашествие 1293 года, была страшной и жестокой. Троицкая летопись, как и применительно к событиям 1281 года, использует все известные клише для описания ужасов, творимых захватчиками. Даже новгородский летописец, которого никак не заподозришь в плохом отношении к подстрекателю этого нашествия Андрею, перечисляя разграбленные татарами «безвинныя городы», не мог не воскликнуть: «О, много бяше пакости христианом». Опять все началось с поездки Андрея к хану. Это было его четвертое появление в Орде с подобной целью. В этот раз его сопровождали все князья Ростовской земли⁷⁷, а также ростовский епископ. Очевидно, заключенный в 1286 году союз Дмитрия Александровича с Дмитрием Борисовичем Ростовским был к этому времени уже накрепко забыт. Андрей изложил ставший, наверное, уже привычным перечень жалоб на своего брата. Сначала хан хотел послать за Дмитрием⁷⁸, но его отговорили от этого и убедили в том, что нужно действовать немедленно. Татарским войском в этот раз командовал некий Дюдень (Тудан?⁷⁹), которого новгородский летописец называет братом хана Токту.

Нашествие развертывалось по привычному образцу. Несколько городов были атакованы, осаждены или разрушены объединенным татаро-русским войском: в числе пострадавших городов названы Суздаль, Владимир, Муром, Юрьев Польский, Переславль, Москва, Коломна, Можайск, Дмитров, Углич, Волок Ламский. Не стоит и говорить, что вотчина Андрея Городецц была обойдена стороной, так же как и принадлежавшие ростовским князьям северные города. В начале нашествия было ясно, что самая тяжкая участь должна была выпасть на долю Переславля. В городе началась общая паника. Многие горожане бежали, а близлежащие города и деревни были оставлены их жителями. Дмитрий вместе со своим войском ушел из Переславля и бежал на запад до самого Пскова. «Замятеся (была в смятении) вся земля Суждалская», — писал компилятор Троицкой летописи.

Тверь была последним городом Суздальской земли, который Андрей с татарами намеревался захватить. Город был переполнен беженцами из уже разоренных районов, и его жители были в глубокой тревоге, поскольку их князь и военачальник Михаил Ярославич уехал в это время в Орду — несомненно, с целью искать поддержки у Ногая. К счастью, он вернулся как раз вовремя, чтобы спасти свой город и княжество, — Андрей и Дюдень, услышав о его возвращении, не решились на нападение. Вместо этого они пошли на пограничный город Волок Ламский, избрав его в качестве зачина для вторжения на новгородскую территорию. Волок был взят, а все те его жители, кто сумел бежать в леса, были окружены. Понимая, что нападения не миновать, новгородцы предприняли единственно возможный для своего спасения шаг. Они подкупили татар, и те оставили Волок — подобно тому, как тридцать шесть лет назад новгородцы подкупили татарских переписчиков (численников), чтобы они уехали из Новгорода. Не теряя времени, новгородцы попросили Андрея снова стать их князем. Андрею этого было достаточно, и он отослал татарское войско обратно в степи, а сам поехал в Новгород, где был возведен на престол во второй раз в своей жизни⁸⁰.

Поход Дюденя завершился, но раздоры и стычки между князьями продолжались и продолжались. Во-первых, не был решен вопрос о беглом великом князе. Что он должен был делать? Оставаться в Пскове не имело смысла. Последней надеждой Дмитрия было объединиться со своим недавно обретенным союзником Михаилом Ярославичем Тверским и затем вернуться в Переславль. Дмитрий едва добрался до Твери, по дороге чуть было не попав в руки Андрея, который отправился в Торжок с отрядом новгородцев, чтобы перехватить своего брата и соперника. Правда, с обозом Дмитрию пришлось навсегда расстаться, но и только. Война могла вспыхнуть снова, но, как это столь часто бывало в последней четверти XIII века, когда русские сходились лицом к лицу с русскими без поддержки татар, братья пошли на взаимные уступки и заключили некое подобие мира⁸¹. Дмитрий еще раз уступил великое княжение своему брату, а в ответ ему была возвращена его старая вотчина Переславль, которую в феврале 1294 года занял Федор Ростиславич, княживший и в Ярославле, и в Смоленске⁸². Но Дмитрию больше не суждено было увидеть свою столицу. По дороге он умер у Волока Ламского. Ни в одной из летописей — даже в летописи Суздальской земли, проявлявшей к Дмитрию нечто похожее на сочувствие, описывая перипетии его борьбы с Андреем, — не содержится хотя бы упоминаний о его доблестях. Переславль отошел к сыну Дмитрия Ивану, ранее посаженному своим отцом на княжение в Кострому⁸³. Уезжая из Переславля по повелению великого князя, Федор Ростиславич в припадке уязвленного самолюбия сжег город до основания⁸⁴. Для завершения своего в высшей степени успешного предприятия Андрею оставалось решить еще только одну задачу: наказать и подавить Тверь. Исполнено это было очередным татарским ханом или князем (летописцы называли его «царь» или «царевич») по имени Токтомер (Ток-Темир?)⁸⁵, который пошел на Тверь «и велику тягость учинил людем, овех посече, а овех в полон поведе»⁸⁶. Подавив Тверь (как потом оказалось, только на время), Андрей Александрович достиг, наконец, вершины своего могущества. Не осталось никого, кто был бы способен оказать ему сопротивление, — или, по крайней мере, положение вещей в то время выглядело таковым.

Андрею удалось продержаться в качестве великого князя в течение еще десяти лет, но его дни как верховного правителя были сочтены. Сила Андрея заключалась в том, что Ногай не хотел или не мог поддерживать его противников. Слабость Андрея была двоякой: во-первых, единственными его союзниками, помимо татар из Золотой орды, были ростовские князья, потомки Константина, никто из которых не имел ни достаточно политического авторитета, ни оснований для превосходства над другими князьями Суздальской земли; во-вторых, то, что он лебезил перед сарайскими ханами и опирался на их военную помощь, привело к опустошительным татарским нашествиям и вызвало невиданные дотоле страдания и глубокое негодование среди населения Северной Руси, что укрепило в его политических противниках решимость сильнее сплотить свои ряды для борьбы с великим князем. Более того, как уже упоминалось выше, Андрей не имел могущественного центра, который стал бы основой и надежным тылом для его деятельности. Его вотчина Городец была слишком удалена и, очевидно, по-прежнему испытывала недостаток населения⁸⁷. Кроме того, Андрей почти не имел времени позаботиться о своей вотчине, не говоря уже о том, чтобы пожить там и укрепить ее ресурсы и войско. В столичном городе Владимире и в Новгороде он проводил больше времени, чем на восточных окраинах Суздальской земли. Противостоявшие ему князья, напротив, не жалели сил для укрепления своих владений и, не имея дел в Новгороде или Владимире, могли сосредоточиться на развитии местных ресурсов. В последнее десятилетие XIII века на роль истинных центров могущества и влияния в Северо-Восточной Руси стали выдвигаться Тверь и Москва. Княжившие в этих городах Михаил Ярославич и Даниил Александрович вместе с сыном прежнего великого князя Иваном Дмитриевичем вскоре доказали Андрею силу своего союза.

Можно, конечно, задать вопрос, каковы были политические цели Андрея после овладения великокняжеским престолом. Ответ, по нашему мнению, может быть только один: Андрей понимал необходимость сильной вотчины, расположенной близко к центру власти в Суздальской земле. Городец был слишком в стороне. То же самое относится и к Костроме (находившейся, вероятно, в распоряжении великого князя с тех пор, как умер Василий Ярославич), куда в конце концов Андрей посадил княжить своего сына Бориса. Единственной вотчиной, на которую он, по его разумению, имел полное право и которая соответствовала его замыслу создать могучие семейные владения, был Переславль — старый оплот Дмитрия, исключительно плодородный и стратегически важный район⁸⁸. Многие внутренние раздоры, омрачавшие межкняжеские отношения в последние десять лет правления Андрея, были связаны с Переславлем, в котором после смерти Дмитрия княжил его сын Иван.

Озабоченный прежде всего Переславлем, Андрей в 1295 году отправился к Токте. На этот раз ему не удалось убедить хана помочь ему войском для разгрома противников. Вместо этого он вернулся на следующий год на Русь с полномочным послом хана. Тут же во Владимире был созван съезд «всем князем русскым».

Летописи описывают его так, как будто это было сражение: «и сташа супротиву себе, со единои стороны князь великии Андреи, князь Феодоръ Черный Ярославскыи Ростославич, князь Костянтин Ростовьскыи со единого, а с другую сторону противу сташа князь Данило Александровичь Московскыи (двоюродный) брат его князь Михаило Ярославичь Тферскыи, да с ними переяславци с единого». И действительно, дело чуть не дошло до кровопролития; только вмешательство владимирского и сарайского епископов удержало князей от того, чтобы решить вопрос о Переславле силой оружия.

Достигнутое на владимирском съезде решение о том, что Переславль остается вотчиной Ивана Дмитриевича, было для Андрея совершенно неприемлемым. Он попытался взять своих противников на испуг, намереваясь напасть сначала на Переславль (Иван Дмитриевич к тому времени уже отправился в Сарай для получения ярлыка на княжение), а затем на Москву и Тверь. Но Даниил и Михаил остановили его у Юрьева Польского, и обе стороны, проявив традиционное нежелание сражаться без поддержки татар, заключили мир и подтвердили решения Владимирского съезда⁸⁹. В это же самое время положение Андрея в Новгороде было существенно ослаблено договором, заключенным между Тверью и Новгородом, согласно условиям которого Новгород согласился помогать Твери, «аже будеть тягота... от Андрея, или от татарина, или от иного кого» — другими словами, если Андрей или татары нападут на Тверь, — тогда как Михаил обязался помочь, «кде будеть обида Новугороду». Довольно существенно, что Михаил назвал в качестве своих союзников («один есмь с...») своего старшего двоюродного брата Даниила Московского и Ивана (Переславского?)⁹⁰.

Несмотря на то что в 1296 году Андрею не удалось лишить Ивана его «вотчины» ни силой убеждения, ни силой оружия, он до конца своей жизни не оставлял надежды закрепиться в Переславле. В 1298 году он снова попытался захватить этот город и снова был отброшен совместными усилиями Даниила и Михаила⁹¹. В 1300 году Андрей созвал второй съезд, на этот раз в маленьком городке Дмитрове, расположенном к западу от Владимира и равноудаленном от Москвы и Твери. Обсуждался вопрос о распределении княжеств, или, другими словами, кому же держать Переславль. Была «смута великая», и, хотя Иван и Михаил не достигли соглашения по какому-то неназванному вопросу⁹², Ивану было достаточно поддержки Даниила Московского, чтобы сохранить власть в Переславле вопреки противодействию со стороны Андрея и, возможно, также Михаила. Это указывало на быстрый рост влияния московского князя. Конечно, у Даниила не было ни малейшего желания бескорыстно укреплять положение своего племянника в Переславле; скорее, это был тонкий политический ход с его стороны, продиктованный желанием заслужить благодарность от жителей этого района и их князя Ивана.

Андрей все еще не терял надежды заполучить Переславль. В мае 1302 года, как только Иван Дмитриевич умер, не оставив потомства, Андрей быстро поставил в городе своих наместников, а сам поспешил в Орду, чтобы заявить там свои притязания на освободившийся престол. Но он опоздал. Промосковский компилятор содержащегося в Троицкой летописи рассказа о смерти Ивана, пытаясь, несомненно, оправдать последовавший захват Москвой района Переславля, сообщает, что Иван «благослови в свое место князя Данила Московскаго в Переяславли княжити; того бо любяше паче инех». Неизвестно, правда это или нет, но летописец сообщает, что, как только Андрей уехал в Сарай, приехал Даниил и быстро заменил ставленников великого князя своими людьми⁹³. Да, Андрей проиграл окончательно, он больше не мог надеяться захватить Переславль. Даже после смерти Даниила в 1303 году ситуация не стала для Андрея более благоприятной. Согласно опять-таки Троицкой летописи, жители Переславля немедленно сделали выбор в пользу старшего сына Даниила Юрия; они так сильно хотели, чтобы Юрий защищал их в случае возможного нападения со стороны Андрея, что даже отказались отпустить Юрия в Москву на похороны отца⁹⁴. Не приносили теперь успеха Андрею и поездки в Орду. Когда в конце 1303 года Андрей вернулся из Орды с ханскими послами, он созвал еще один съезд князей, на этот раз в самом Переславле. Но родственники и на этот раз обошли Андрея. Согласно ханским ярлыкам, зачитанным на съезде, Юрий твердо оставался правителем в Переславле, который с тех пор московские князья никогда не упускали из рук⁹⁵.

27 июля 1304 года Андрей умер, и началась новая эпоха соперничества между князьями. На этот раз главные действующие лица — князья тверские и московские — были фигурами совершенно иного масштаба, нежели братья и сыновья Александра Невского. Это уже не была борьба между князьями, не имевшими, по-видимому, ни крепких корней, ни достаточно сильных вотчин, чтобы позволить им выдвинуть постоянную программу семейных притязаний на верховный престол. Борьба теперь развернулась между княжескими династиями, способными проводить собственную политику, опираясь на крепкий тыл в виде могущественных наследственных вотчин, и которым не приходилось полагаться только на красоты Владимира и торговые преимущества Новгорода.

Основным центром междоусобной войны, продолжавшейся, то затухая, то вспыхивая с новой силой, с 1281 до 1304 года и растерзавшей Суздальскую землю на части, был неугомонный Андрей Александрович. Однако северо-западные районы Ростова, Углича, Ярославля и Белоозера сравнительно несильно пострадали от жестоких татарских набегов, которые из-за неспособности Андрея править без поддержки татар снова и снова обрушивались на центральные районы Суздальской земли. Хотя время от времени правители этих мелких земель ввязывались в межкняжеские столкновения, обычные для Суздальской земли, повседневное управление их отчинами имело мало общего с соперничеством за владимирский престол или с борьбой за Переславль. И все же их конфликты и их княжества были во многом уменьшенной копией конфликтов сыновей Александра Невского и княжеств этих последних.

Ростов, давняя столица Константина Всеволодовича, был крупнейшим из городов и наиболее важным политическим центром Руси. После смерти Константина Ростов оставался в руках старшей ветви его рода: сначала там княжил старший сын Константина Василько, а затем сын Василька Борис. Когда в 1277 году Борис умер, его брат Глеб, получивший в свое время отдаленную вотчину в Белоозере на севере, занял Ростов. Но когда Глеб умер год спустя, там стали совместно править сыновья Бориса Дмитрий и Константин. Начались долгие и мучительные семейные раздоры, то затухавшие, то разгоравшиеся с новой силой в течение четырнадцати лет, что не могло не ослабить княжество, перешедшее, в конце концов, под контроль татар. Как в ссоре, захлестнувшей двух старших сыновей Александра Невского, так и здесь один из братьев, Константин, не гнушался татарской военной помощью для достижения своих политических целей, тогда как другой брат, Дмитрий, занимал твердую антитатарскую позицию. Первая стычка между братьями в 1281 году чуть было не привела к вооруженному столкновению, но была улажена миром благодаря ростовскому епископу Игнатию⁹⁶. Однако год еще не успел закончиться, как Константин уже участвовал в первом татарском походе Андрея, когда среди прочих был разграблен город Ростов — прямое указание на то, что в это время Дмитрий Борисович был единоличным правителем Ростовского княжества. Связи Константина с татарами сослужили ему хорошую службу. Когда его двоюродный дядя из младшей ветви рода Роман Владимирович Угличский умер в 1285 году, не оставив наследника престола, Углич вернулся к двум старшим членам этого княжеского рода. На этот раз Константин, благословленный, без сомнения, ханом Туда-Менгу, занял Ростов, а Дмитрий вынужден был довольствоваться меньшим по размерам Угличским княжеством. Но Дмитрий пока не собирался отказываться от борьбы за власть. Он связал себя союзом с великим князем Дмитрием Александровичем, выдав свою дочь замуж за его сына в 1286 году и приняв участие в походе на Тверь в следующем году. Два года спустя Дмитрий Борисович выбил из Ростова своего брата Константина, который в свой черед был сослан в Углич. Возвращение Дмитрия в Ростов совпало по времени (или послужило причиной) с всплеском антитатарских настроений среди населения: собралось вече, в результате которого многочисленные татары, присутствие которых в городе можно объяснить только тем, что их пригласил Константин, были изгнаны из Ростова. Взяв себе за образец поведение Андрея Александровича, Константин поспешил в Сарай жаловаться на своего брата. Ему не так повезло, как Андрею, — что неудивительно, ибо в Орде царила неразбериха, — и в Углич он вернулся без татарского войска⁹⁷.

Несмотря на феодальные распри, продолжавшиеся целое десятилетие, братья так или иначе умудрились просуществовать друг с другом еще четыре года. Очевидно, было выработано какое-то соглашение (modus vivendi), поскольку в 1293 году все князья старой Ростовской земли, даже Дмитрий Борисович, последовали за Андреем Александровичем в Орду и приняли участие в опустошительном походе Дюденя на Русь. Несмотря на то что Константин был сторонником Андрея, ему не удалось удержать татар от нападения на Углич. Однако ему не пришлось долго ждать своего часа: в 1294 году, когда умер Дмитрий Александрович, а его брат Андрей опять стал великим князем, смерть настигла и Дмитрия Борисовича. Он умер, не оставив наследника, и Константин снова стал ростовским князем, а в Углич посадил княжить своего сына. Persona grata в Золотой орде, в 1302 году он взял в жены татарскую княжну и оставался в Ростове до своей смерти в 1307 году. Его поддержка Андрея (он был его сторонником на съезде во Владимире в 1296 году) и постоянная готовность призвать себе на помощь татарское войско были столь же пагубными для Ростова, как и бездарная политика Андрея для Суздальской земли.

Белоозеро оставалось в стороне от борьбы за ростовский престол. Дмитрий Борисович, правда, пытался очернить своего дядю Глеба Васильковича Белозерского, когда последний умер в 1278 году. Через девять недель после его смерти епископ Игнатий приказал выкопать останки из ростовского собора⁹⁸, пытаясь тем самым показать, что покойный и его потомки не имеют более прав на ростовский престол, и размежевать позицию Дмитрия от заискиваний Глеба перед татарами; — «служаша им» — так характеризует Глеба его в остальном хвалебный некролог⁹⁹. В следующем году Дмитрий отобрал те части района Белоозера, которые теперь принадлежали сыну Глеба Михаилу¹⁰⁰°. Но кроме этих двух эпизодов, об отношениях между Белоозером и Ростовом нам больше ничего неизвестно. Либо летописцы утратили интерес к этому княжеству после смерти Глеба, либо никаких столкновений не было. Во всяком случае, к концу XIII века Белоозеро фактически отделилось от других княжеств, некогда составлявших единое родовое наследие Константина Всеволодовича.

То же произошло и с Ярославлем. Федор Ростиславич, правивший почти сорок лет (1260—1299) этим полученным им посредством женитьбы княжеством, по-видимому, не имел тесных связей с Ростовом, Угличем или Белоозером¹⁰¹. За время своего длительного правления Федор Ростиславич нечасто бывал в Ярославле — он проводил время то в Золотой орде, то сражаясь на стороне татар в русских и иных землях, то управляя Смоленским княжеством, которое он приобрел после смерти своего брата Михаила в 1279 году и которое он номинально «держал» до 1297 года, пока его племянник Александр Глебович не отобрал у него Смоленск «лестию (хитростью)»¹⁰². Подобно Белоозеру, Ярославль выпал из родового наследия Константина Всеволодовича и оставался независимым до окончательного поглощения его Москвой в XV веке.

При всей их независимости друг от друга правители Ростова — Углича, Белоозера и Ярославля были связаны между собой одинаковыми взаимоотношениями с Золотой ордой. Все князья, исключая только Дмитрия Борисовича, отличались нежеланием или неспособностью оказать хотя бы малейшее сопротивление татарскому давлению и готовностью считать любого хана своим господином. Сказанное вовсе не означает, что население этих городов разделяло мнение князей: народный мятеж 1289 года в Ростове, например, завершившийся изгнанием татар из города (пускай и с одобрения Дмитрия), похоже, повторял массовые восстания, захлестнувшие Суздальскую землю в 1262 году и не имевшие от князей никакой поддержки.

Может быть, князья не имели другого выхода? Может быть, их поведение определялось не дошедшими до нас договорами с ханами? Так или иначе, они вели себя так, как будто располагали еще меньшей свободой, чем князья в других частях Суздальской земли. Хан был их хозяином. Они сражались на стороне татар в иных землях: четверо из них участвовали в кавказском походе 1277 года (см. прим. 62, 63); двое, Федор Ярославский и Михаил Белозерский, помогли подавить антитатарское восстание дунайских булгар в 1278 году¹⁰³; они были в составе первого татарского похода Андрея в 1281 году; они последовали за Андреем в Орду в 1293 году, после чего помогали Дюденю опустошать Суздальскую землю. Не исключено даже, что они участвовали во всех трех упоминаемых источниками татарских набегах на Литву (1279, 1282 и 1289 годы)¹⁰⁴. Дважды их епископ ездил в Орду «за причет церковный (по делам духовенства)»¹⁰⁵. Трое из них были женаты на татарских княжнах¹⁰⁶ — что стало обычным делом только в XIV веке. А один из них, Федор Ростиславич Ярославский и Смоленский, провел многие годы при дворе хана, женился на его дочери, был ханским виночерпием и фаворитом, рассматривался ханом как его улусник и служебник и, если можно верить его агиографу (Федор был впоследствии причислен к лику святых), получил тридцать шесть городов и был отослан обратно в Ярославль с татарским войском¹⁰⁷.

Что касается других районов Северной Руси, то об их истории в последней четверти XIII века почти ничего не известно. Суздаль, Северный Галич, Дмитров, Юрьев Польский, Стародуб и Муром как будто и не существовали для летописцев того времени. Молчание источников, однако, совсем неудивительно. Помимо Новгорода свои собственные летописи велись только во Владимире и в Ростове. Какие-то попытки вести погодные записи делались в Москве и Твери. Фрагменты летописей были занесены во Владимиро-Ростовский свод, который позднее вошел в Лаврентьевскую и Троицкую летописи, равно как и сохранившиеся фрагментарные церковные записи о делах и перемещениях высшего духовенства. Только одной территории, лежавшей вне сферы власти великого князя владимирского, удалось вести какое-то подобие летописания — это была Рязань; но уцелели лишь немногие рассказы рязанского происхождения о двух татарских нашествиях (1278 и 1288 годов)¹⁰⁸ и о нападении Даниила Московского (1300 год)¹⁰⁹.

При последних двух потомках Ярослава связи между Новгородом и великим князем стали постепенно ослабевать. Новгород неуклонно прокладывал свой путь к еще далекой пока независимости. Однако без военной поддержки ему было пока не обойтись, если не для защиты западных рубежей, то хотя бы для сопротивления господству татар и сопровождавшему его разорению. Татарская угроза постоянно нависала над новгородцами с тех пор, как Александр Невский поддержал перепись силой оружия в 50-х годах XIII века: Ярослав Ярославич был на волосок от того, чтобы призвать татарское войско для усмирения Новгорода в 1270 году, а в 1272 году Василий привел-таки татар, чтобы опустошить эту землю и прогнать своего племянника. Вот почему в Новгороде постоянно должен был находиться князь — или его ставленник — вместе с войском.

Во время первого правления Дмитрия Александровича в качестве великого князя его отношения с Новгородом были безоблачными. Он по-прежнему пользовался авторитетом князя, которого новгородцы дважды призывали на княжение, но который никогда не пересекал их рубежи во главе татарского войска, и с городскими властями он успешно сотрудничал. В начале 1278 года Дмитрий провел в высшей степени успешный совместный поход сил Новгорода и Суздальской земли в Карелию — обширную территорию с размытыми границами, расположенную между Ладожским озером и шведской Финляндией и простиравшуюся дальше на север. Объединенные силы под началом Дмитрия «казни корелу и взя землю их на щит». В том же году Дмитрий получил разрешение построить крепость в городе Копорье у Финского залива, возможное прибежище и перевалочный пункт по пути в Швецию на случай междоусобной войны и вынужденного бегства¹¹⁰.

Поворотной точкой в отношениях Дмитрия с Новгородом стал 1280 год, когда между великим князем и городом вспыхнула ссора. В источниках ничего не сообщается о причинах, а только лишь о последствиях. Попытка архиепископа утихомирить Дмитрия успеха не имела, и зимой 1280/81 года он вторгся в Новгородскую землю с суздальским войском. И опять, как это часто бывало, когда русские противостояли русским, из этого вторжения ничего не вышло. Так или иначе, был заключен мир. Но нападение не прошло бесследно. Новгородцы больше не приглашали Дмитрия в князья, более того, они отказали ему в убежище во время первого татарского похода Андрея, сравняли с землей его крепость в Копорье, призвали в князья его брата в 1282 году. Новгородцы приняли Дмитрия на княжение только тогда, когда сила обстоятельств и крайняя степень военного давления вынудили их это сделать в 1283—1284 годах. Второй период правления Дмитрия (1284—1294) прошел большей частью при полном молчании осторожного новгородского летописца, который почти не упоминает о деятельности князя, — трудно даже сказать, находился ли он в основном в Новгороде в это время или же его заменял там его наместник. Правда, Дмитрию удалось заставить новгородцев пойти вместе с его войском походом на Тверь в 1287 году, но, с другой стороны, в городе произошли три сильнейших восстания (1287, 1290, 1291 годов), что указывает на жестокую борьбу между боярскими группировками, поддерживавшими Дмитрия и противостоявшими ему¹¹¹.

Последнее правление Андрея в качестве новгородского князя (1294—1304), напротив, было почти столь же тихим и спокойным, как и первое (1281—1284). Был, правда, договор между Новгородом и Тверью (заключенный между 1295 и 1298 годами), в котором «Андрей или татары» были названы возможными врагами Твери, и был также один случай, когда во время отсутствия Андрея новгородцы прогнали его наместников и призвали на короткий срок Даниила Московского¹¹². Но все обошлось, и Новгороду никогда не пришлось защищать Тверь от Андрея. При Андрее не было тех неистовых восстаний, что омрачили последний срок княжения Дмитрия, не было договоров, накладывавших дополнительные ограничения на княжескую власть. И со стороны великого князя не исходило никаких угроз применить насилие. Вместо этого Андрей исполнял свои обязанности по обороне новгородских рубежей, помогая новгородцам в их периодических столкновениях со шведами и датчанами¹¹³. Возможно, новгородцы старались держаться поскромнее с Андреем, памятуя о его умении призывать татарские войска для ведения своих войн. Во всяком случае, они тихо перетерпели своего последнего в XIII веке князя, может быть даже с толикой почтения. По крайней мере местный летописец не проявлял того неприятия по отношению к Андрею, какое было направлено на его брата.

Вполне дружественные, как мы видим, отношения Новгорода с Андреем не были шагом назад в медленном, но неуклонном движении города к независимости. Начиная с 1294 года вводился новый порядок выборов посадника. До этого времени не был определен срок пребывания посадника в должности: он мог занимать ее всю жизнь, пока его физически не устраняли или, как это часто бывало, до тех пор, пока князь не требовал его смещения. Теперь посадники избирались ежегодно из числа учрежденного совета господ, члены которого пожизненно представляли каждый из пяти концов (административных районов) Новгорода. Сам факт, что такой совет был создан и что ни один боярин не занимал должность посадника столь долго, сколь долго он желал или был в состоянии ее занимать, уже означал, что боярская община в городе стала более сплоченной и более управляемой и что теперь существовал орган, способный к более согласованным, чем прежде, действиям против какого-нибудь беспокойного князя. И все же настоящая солидарность бояр была делом будущего, поскольку пока что не было системы регулярной смены посадников. Эта должность не переходила ежегодно от одного конца к другому, а оставалась в руках тех претендентов, которые были достаточно могущественны, хитры или богаты, чтобы повлиять на выборщиков. И действительно, в период с 1294 по 1304 год посадниками большей частью были поочередно сменявшие друг друга братья Семен и Андрей Климовичи¹¹⁴. Новгород еще не стал республикой, но находился на пути к ней.

Примечания

1. Дата рождения Дмитрия в источниках не упоминается. Согласно русскому генеалогу XVIII в. Т.С. Мальгину, Дмитрий родился в 1250 г. (Мальгин, с. 292), но, когда он в 1260 г. был оставлен княжить в Новгороде, ему было, по нашему мнению, больше 10 лет.

2. «Степенная книга» XVI в. сообщает, что Даниил получил Москву от Александра (ПСРЛ, т. 21, с. 296); согласно западнорусской Супрасльской летописи, к 1303 г. Даниил правил в Москве только одиннадцать лет (ПСРЛ, т. 17, с. 27); НI, однако, упоминает Даниила как независимого князя московского в 1283 г.: «Данило... с москвици» (НПЛ, с. 325). Согласно Тв. сб., под 1408 годом, тиуны Ярослава Ярославича правили в Москве семь лет, а Даниила «воскормил» Ярослав (ПСРЛ, т. 15, стб. 474); другими словами, Москва была частью великого княжества Владимирского с 1264 по 1271 г. — См.: Кучкин. Роль Москвы.

3. В.Н. Татищев сообщает, что в августе 1264 г. он отбыл из Орды, а в сентябре был возведен на престол во Владимире (Татищев, т. 5, с. 44). Андрей умер приблизительно в 1264 г. (ТЛ, с. 328).

4. В 1212 г. Ярослав схватил в Твери двух новгородцев (НПЛ, с. 53, 252). Согласно второй редакции татищевской «Истории», Ярослав получил «Переславль, Тверь и Волок» (Татищев, т. 3, с. 186). В первой редакции, однако, упоминается только Переславль (там же, т. 4, с. 342).

5. ПСРЛ, т. 1, стб. 471. «Ярослав князь тферьскыи» (там же, стб. 473).

6. Первым епископом был Симеон. Он похоронил Ярослава в Твери (ТЛ, с. 331).

7. Татищев, т. 5, с. 44. Кто такой Владимир Рязанский, неизвестно. Иван Стародубский был, вероятно, единственным оставшимся в живых дядей Ярослава.

8. Слово полк у летописцев обычно обозначает воинское подразделение, реже — поход.

9. НПЛ, с. 88—89. В 1270 г. два татарских посла снова исполнили церемонию возведения (посажения) Ярослава на новгородский престол. — См.: ГВНП, с. 11.

10. Только в Ник (ПСРЛ, т. 10, с. 151). Запись под 1273 годом — подробная и мало похожая на чисто литературный вымысел — отражает, вероятно, несохранившийся новгородский или тверской источник. Айдар также упоминается под 1269 годом (там же, с. 147) как зять Амрагана.

11. Снова об участии татар упоминается только в Ник (там же). Ср.: НПЛ, с. 322.

12. ПСРЛ, т. 10, с. 151, Ср.: НПЛ, с. 322.

13. НПЛ, с. 312; ГВНП, № 29, с. 56—57.

14. НПЛ, с. 83, 311.

15. ТЛ, с. 328 (заметим, что в Л отсутствуют записи с 1263 по 1284 г.).

16. НПЛ, с. 84, 313.

17. ТЛ, с. 328.

18. Напечатано в: ГВНП, № 1, с. 9—10.

19. См.: Зимин, с. 104—105.

20. См.: Пашуто. Образование, с. 383 и далее.

21. НПЛ, с. 85, 314.

22. П2Л, с. 16.

23. В.Т. Пашуто считает, что на самом деле он прибыл с 300 литовскими беженцами в 1265 г. (Пашуто. Образование, с. 384).

24. П2Л, с. 16—17; НПЛ, с. 85, 314—315.

25. НПЛ, с. 85, 315.

26. НПЛ, с. 85, 315. Согласно Ник, Ярослав оставил своего племянника Дмитрия Александровича в Новгороде (ПСРЛ, т. 10, с. 145). Это выглядит маловероятным, поскольку в 1267 г. новгородским князем был Юрий и Новгородские источники не упоминают об этом. Ник также добавляет, что в 1267 г. в Новгороде было восстание («мятеж усобной»), не упоминаемое опять-таки в НI.

27. НПЛ, с. 85, 315. Более поздние летописи (НIV и Ник) добавляют, что был убит Ердень (ПСРЛ, т. 4, с. 236; т. 10, с. 145).

28. ГВНП, № 2, с. 10—11. В договоре упоминаются посадник Михаил и тысяцкий Кондрат, ставшие впоследствии жертвами второго Раковорского похода (1268 г.). Следовательно, этот договор должен был быть заключен между 1265 г. и 23 января 1268 г. (в этот день Михаил и Кондрат выступили из города вместе с войском). Обсуждение раних договоров с Ярославом см.: Черепнин. Русские феодальные архивы, т. 1, с. 251—266.

29. См.: Christiansen. The Northern Crusaders, p. 108.

30. НПЛ, c. 85, 315.

31. Там же, с. 85—87, 315—318.

32. Там же, с. 87—88, 318—319.

33. ГВНП, № 3, с. 11—13. Л.В. Черепнин (Черепнин. Русские феодальные архивы, т. 1, с. 263—266) считает, что последние три статьи договора, напечатанного в ГВНП, были добавлены в 1270 г. после второго крупного столкновения с Ярославом.

34. НПЛ, с. 88, 319.

35. См. версии, восходящие к своду 1472—1479 гг. (М, Е, Льв и Ник; ПСРЛ, т. 25, с. 149; с. 23, с. 88; т. 20, с. 167; т. 10, с. 149). Исходное описание мятежа (без угрозы отлучения) содержится в НПЛ, с. 88—89, 319—321.

36. Например, см. выше, с. 110.

37. На обороте договора 1269—1270 гг. написаны слова «Се приехаша послы от Менгу Темеря цесаря (хана Менгу-Тимура) сажат Ярослава с грамотою», т. е. очевидно, что с ярлыком на княжение (ГВНП, с. 11).

38. Это были три последние статьи договора (ГВНП, № 3), которые, по мнению Черепнина, были добавлены в 1270 г. (см. выше, прим. 33).

39. НПЛ, с. 89, 321.

40. Пашуто. Образование, с. 54, 387.

41. ПСРЛ, т. 4, с. 241; т. 5, с. 197; П2Л, с. 17, 85.

42. ТЛ с. 331.

43. НПЛ, 89—90, 321—322.

44. Татищев, т. 5, с. 50.

45. НПЛ, с. 322; ПСРЛ, т. 10, с. 151.

46. ПСРЛ, т. 10, с. 151.

47. НПЛ, с. 322, 471 («седев 3 месяци, выиде из града»); ПСРЛ, т. 10, с. 151—152.

48. О бегстве Павши, временной замене его Михаилом Мишиничем и восстановлении в должности см.: НПЛ, с. 322. О Ратиборе и «крамольниках» см.: Татищев, т. 5. с. 51.

49. ТЛ, с. 332—333.

50. «По полугривне с сохи (т. е. с единицы обложения податью), а в сохе числиша 2 мужи работники» (Татищев, т. 5, с. 51). См. также: Кочин. Сельское хозяйство, с. 92—93.

51. Ник, НIV и «Летописец Никифора вскоре» — последние два под 1273 годом, явно ошибочная датировка (ПСРЛ, т. 10, с. 152; т. 4, с. 219; Тихомиров. Забытые произведения).

52. См.: Пашуто. Образование, с. 386 и далее; Алексеев. Полоцкая земля, с. 285 и далее.

53. Но см.: Кучкин. Нижний Новгород, с. 239.

54. Каргалов, с. 167—168.

55. Сын Святослава Дмитрий умер раньше своего двоюродного брата Василия Костромского; его потомки, таким образом, потеряли право на наследование. Сын Ивана Михаил, однако, был еще жив в 1281 г. (ТЛ, с. 339), но ни он, ни его потомки никогда не заявляли своих претензий на великоняжеский престол.

56. Ср., однако, точку зрения В.А. Кучкина, который считает, что в конце XIII века Нижний Новгород был частью района Городца (Кучки н. Нижний Новгород, с. 239).

57. См.: Vernadsky. The Mongols and Russia, p. 158—159.

58. Подробное исследование истории Волынской и Галицкой земель с момента смерти Даниила и до конца XIII века см.: Пашуто. Очерки, с. 289—302.

59. Vernadsky. The Mongols and Russia, p. 164 et seq.; Meyendorff. Byzantium, p. 36.

60. Meyendorff. Byzantium, p. 68. О событиях 1280—1300 гг. см.: Vernadsky. The Mongols and Russia, p. 174—189; Spuler. Die Goldene Horde, p. 64—77; Федоров Давыдов. Общественный строй, с. 68—74.

61. Мальгин, с. 296, — единственное «свидетельство» о дате его рождения.

62. Ник сообщает, что они отправились в Орду «кождо (с заботой) о своих княжениах» (ПСРЛ, т. 10, с. 154), но это, вероятно, более позднее добавление к исходному описанию из Т.

63. В феврале 1273 г. они взяли «славный град Ясьскыи (осетинский) Дедяков (Орджоникидзе)» — См.: Vernadsky. The Mongols and Russia, p. 173 (ТЛ, c. 334).

64. ТЛ, с. 338—339. Автор описания в НI явно благоволит к Андрею и просто сообщает, что «Андреи... вздыну рать татарскую, и взяша Переяславль на щит» (НПЛ, с. 324). В описании, содержащемся в НIV и CI, приводятся имена двух татарских военачальников «Ковкадыи и Алчедаи» (ПСРЛ, т. 4, с. 244; т. 5, с. 199).

65. Путаный рассказ о деятельности Довмонта содержится в НПЛ (с. 324), НIV и CI (ПСРЛ, т. 4, с. 244; т. 5, с. 200). Ник придает чуть больше смысла всему этому эпизоду (ПСРЛ, т. 10, с. 159—160).

66. ТЛ, с. 338—339; НПЛ, с. 324; ПСРЛ, т. 10, с. 159—160.

67. См.: Татищев, т. 5, с. 57.

68. ПСРЛ, т. 25, с. 154.

69. ПСРЛ, т. 10, с. 160.

70. НПЛ, с. 325 (под 1283 годом); ПСРЛ, т. 25, с. 154; т. 10, с. 160 (оба под 1282 годом).

71. НПЛ, с. 325 (под 1284 годом).

72. Там же, с. 325—326 (под 1284 годом).

73. ПСРЛ, т. 10, с. 161.

74. Упоминается только в НIV и CI (и производных летописях), но отсутствует в Т и НI (ПСРЛ, т. 4, с. 246; т. 5, с. 201).

75. ТЛ, с. 344.

76. Там же, с. 344 (под 1287 годом), с. 326 (под 1289 годом). Самое подробное описание содержится в Ник под 1288 годом (ПСРЛ, т. 10, с. 167).

77. Дмитрий и Константин Борисовичи (только в НIV), Михаил Глебович Белозерский и Федор Ростиславич Ярославский (и Смоленский). Наиболее полное описание этого похода содержится в: Т, Л, НI, НIV, CI, МАК и Ник. См.: ТЛ, с. 345—346; ПСРЛ, т. 1, стб. 483, 527; т. 4, с. 248; т. 5, с. 201—202; т. 10, с. 168—169; НПЛ, с. 327. Заметим, что Ник, явно ошибочно, добавляет «Иван Дмитриевич (сын Дмитрия Александровича)» к перечню князей, сопровождавших Андрея.

78. Только в Ник (ПСРЛ, т. 10, с. 169).

79. Spuler. Die Goldene Horde, p. 73—74.

80. ПСРЛ, т. 1, стб. 483, 527; ТЛ, с. 346—347. См. также: Бережков, с. 120—121.

81. ПСРЛ, т. 1, стб. 483; НПЛ, с. 328. Согласно НI, Дмитрий послал епископа тверского Андрея и Святослава на переговоры. Однако Святослава Ярославича, старшего сводного брата Михаила, к 1294 г., вероятно, уже не было в живых, поскольку Михаил явно был старшим князем в Твери.

82. О занятии Федором Ростиславичем Переславля см.: ТЛ, с. 346; ПСРЛ, т. 1, стб. 483 (где вместо Переславля ошибочно указан Ярославль).

83. Упоминается только в НIV, МАК и Ник (ПСРЛ, т. 4, с. 248; т. 1, стб. 527; т. 10, с. 170).

84. ПСРЛ, т. 1, стб. 484; ТЛ, с. 347.

85. См.: Spuler. Die Goldene Horde, p. 74, п. 51.

86. ТЛ, с. 346; ПСРЛ, т. 1, стб. 483.

87. О Городце см.: Кучкин. Нижний Новгород, с. 234—235.

88. О важном значении Переславля см.: Сахаров. Города, с. 34 и далее; Тихомиров. Древнерусские города, с. 413—415.

89. О поездке Андрея в Орду в 1295 г., съезде князей во Владимире и неудачном нападении на Переславль см.: ПСРЛ, т. 1, стб. 494; т. 4, с. 249; т. 5, с. 202; т. 10, с. 171; ТЛ, с. 347—348. Заметим, что Сим начинает описание событий 1296 г. словами: «...бысть рать татарская, прииде Олекса Неврюи...» (ПСРЛ, т. 18, с. 83). НIV и CI поясняют, что Неврюем звали посла Токты.

90. Тверская версия договора напечатана в: ГВНП, № 4, с. 13—14. Дата не приводится, но договор был, вероятно, заключен, когда Андрей отсутствовал в Новгороде, т. е. между 1295 и 1298 гг. Ср., однако, точку зрения Л.В. Черепнина (Черепнин. Русские феодальные архивы, т. 1, с. 266—270). В.А. Кучкин считает, что Иван, упоминаемый в тверской копии договора (ГВНП, № 4), был сыном Даниила Московского, что он в конце 1297 г. был послан в Новгород своим отцом после того, как новгородцы временно прогнали наместников Андрея, и что договор был заключен между 1 сентября 1296 г. и 28 февраля 1297 г. (Кучкин. Роль Москвы).

91. Упоминается только в НIV и CI (ПСРЛ, т. 4, с. 250; т. 5, с. 202).

92. Ростовская летопись (МАК) туманно упоминает о вооруженном столкновении между Иваном и Константином Ростовским в 1301 г., вероятно, по поводу границ. Дело было улажено епископом Симеоном (ПСРЛ, т. 1, стб. 528).

93. ПСРЛ, т. 1, стб. 486; т. 4, с. 252; т. 5, с. 203—204; ТЛ, с. 350.

94. ТЛ, с. 351.

95. Там же.

96. Там же, с. 338.

97. О событиях 1289 г. в Ростове (возвращение Дмитрия, изгнание татар и поездка Константина в Орду) сообщается только в МАК (ПСРЛ, т. 1, стб. 526). в Ник Константин назван князем угличским в 1289 г. (ПСРЛ, т. 10, с. 168).

98. ТЛ, с. 337. В 1280 г. Игнатий был за это отлучен от церкви митрополитом Кириллом, но получил прощение после того, как за него вступился Дмитрий Борисович.

99. ТЛ, с. 335.

100. Там же, с. 336.

101. За исключением того, что его дочь вышла замуж за Михаила Белозерского в 1278 г. (ТЛ, с. 335).

102. О принятии им смоленского престола см.: ТЛ, с. 337; о возвращении Александра см.: ПСРЛ, т. 4, с. 250; т. 5, с. 202. По-видимому, во время своего призрачного «правления» в Смоленске Федор очень часто назначал вместо себя наместников из смоленского княжеского рода для управления княжеством. — См.: Baumgarten, Généalogies, p. 97—98.

103. ТЛ, с. 335. В.В. Каргалов (гл. 3) сообщает о цели похода, не упоминаемой в русских источниках.

104. ПСРЛ, т. 10, с. 157, 161, 168.

105. ПСРЛ, т. 15, стб. 405; т. 1, стб. 525 (-МАК).

106. Федор Ростиславич (ПСРЛ, т. 21, с. 309); Константин Борисович (1302 г.) и Федор Михайлович Белоозерский (1302 г.). — См.: ПСРЛ. т. 1, стб. 528 (-МАК).

107. См.: ПСРЛ, т. 21, с. 307—311. Его жизнеописание см.: Серебрянский. Древнерусские жития, с. 222—234. По всей видимости, Федор провел в Орде по крайней мере шесть лет: три года до женитьбы и три — после (у него родились два сына). Вероятно, он жил там где-то между 1281 (первый татарский поход Андрея) и 1293 гг. (возвращение Федора в Орду вместе с Андреем Александровичем).

108. ПСРЛ, т. 10, с. 156, 167. В 1288 г. нападениям подверглись также Муром и земли мордвы.

109. ПСРЛ, т. 10, с. 173; т. 1, стб. 486.

110. НПЛ, с. 323.

111. Там же, с. 326, 327.

112. См.: Кучкин. Роль Москвы, с. 60—62.

113. НПЛ, с. 91, 328, 330, 331.

114. См.: Янин. Новгородские посадники, с. 165 и далее.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница