§ 3. Княжение Ярослава Осмомысла в Галиче. События 1159 и 1173 годов

К этому времени Владимирко умер, а на галицком столе сидел сын его Ярослав, прозванный современниками Осмомыслом за большой ум. «Князь мудр и речей языком», — скажет летописец, извещая о кончине Ярослава. Но несмотря на «мудрость», отношения Осмомысла с галичанами были не простыми. Он не раз возбуждал недовольство городской общины. Это мы и наблюдаем в 1159 г., когда галичане посылали к Ивану Берладнику, «веляче ему всести на конь», и тем «по-ущивали» его к себе, «рекуче толико явиши стягы, и мы отступим от Ярослава». Галичане, таким образом, выражали явное желание расстаться с Ярославом Владимировичем, а на княжение возвести любезного им Ивана Ростиславича. На то у них, конечно, были серьезные причины, о которых летопись, к сожалению, умалчивает. Сообщению об этой акции галичан предшествует рассказ, повествующий о походе Ивана Берладника на Галицкую землю с целью, надо полагать, добыть Галич. С большим войском, составленным из шеститысячного отряда берладников и множества половцев, Ростиславич «поиде к Кучелмину, и ради быша ему, и оттуда к Ушици поиде, и вошла бяше засада Ярославля в город и начашас бити крепко засадници из города, а смерди скачюч черес заборала к Иванови и перебеже их 300, и хотеша Половци взяти город. Иван не да им взяти, и розгневашеся Половци, ехаша от Ивана». Покинутый половцами Иван уехал в Киев.

Надо думать, Иван Берладник начал поход ради галицкого княжения. Он знал о благожелательном отношении к себе галичан. Вполне вероятно, что выступлению предшествовало приглашение с их стороны, хотя известие об этом помещено в летописи после рассказа о походе Ивана к Кучелмину и Ушице. Войско князя состояло из половцев и берладников, что в значительной мере повлияло, как нам кажется, на исход затеянного предприятия. И половцы, и берладники являлись для Галицкой земли внешней силой, враждебной и опасной. Относительно половцев тут все очевидно. Что же касается берладников, то они, будучи выходцами из Нижнего Подунавья, в число жителей Галицкой волости не входили. Крайним пограничным городом Галицкой земли на юго-западе был Кучелмин, за которым начиналось «поле». На южном порубежье Галичины стояла и Ушица¹. Отделенные «полем» от галицких владений русские подунайские города во главе с Берладом² пользовались полной независимостью. Н.Ф. Котляр, заново проанализировав сведения о южной границе Галицкой земли, пришел к обоснованному выводу о том, что Берлад находился «вне пределов Древнерусского государства, не входя в состав ни одного из его княжеств»³. Исследователь убедительно опровергает распространенное среди историков мнение о «принадлежности низовьев Дуная Галицкому княжеству», полагая, что «галицкие князья не имели власти над подунайскими городами»⁴. Вот почему берладники пришли в Галицкую волость как люди сторонние, чужие. Цель берладников была иной. Чтобы прояснить ее, необходимо вспомнить, кто стоял за названием «берладники». Ученые полагают, что под наименованием «берладники» скрывалось население, жившее в низовьях Дуная, Прута, Днестра⁵. «Это было смешанное по этническому составу, но в основе своей русское население, занимавшееся земледелием, охотой, рыбной ловлей, промыслами, часто выходившее для торговли и набегов на своих челнах в море», — писал Мавродин⁶. Берладники, полуоседлые земледельцы и промысловики, «были своего рода предшественниками казачества, такой же русской вольницей, как рязанские, донские, запорожские, волжские, терские казаки в XV—XVI вв.»⁷. Война у берладников являлась своеобразным промыслом. Подобно казакам, ходившим «за зипунами», они устраивали грабительские экспедиции, дальние и ближние. Об одной из них сообщает Ипатьевская летопись под 1160 г., когда «посла Ростислав ис Киева Гюргя Нестеровича и Якуна в насадех на Берладники, оже бяхуть Олешье взяли, и постигше е у Дциня, избиша е и полон взяша»⁸. Скорее всего, желание поживиться полоном подняло берладников и в поход на Галицкую землю в 1159 г. Те же вожделения, несомненно, владели половцами. Следовательно, и берладники, и половцы были случайными попутчиками князя Ивана, намеревавшегося стать правителем Галичины. Ростиславич взял их с собой, чтобы подавить воинство Ярослава, который не собирался уступать без борьбы (и это было ясно заранее) свои права на галицкое княжение. Но в другом пути Ивана Ростиславича и его военных союзников должны были разойтись. И они разошлись, как только половцы и берладники занялись тем, для чего пришли в Галицкую волость, — грабежом и разорением. Таково наше осмысление летописной записи о походе Берладника на Галич в 1159 г. Присмотримся теперь внимательнее к отдельным ее деталям.

Когда Иван приблизился к Кучелмину, горожане с радостью отворили ему ворота, поскольку, очевидно, слышали о расположении к нему галичан. Но затем вдруг все переменилось: у стен Ушицы Ростиславич встретил упорное сопротивление. Ушицкие жители затворились и не впустили пришельца в город. С первого взгляда может показаться, что единственной причиной тому явилась «засада Ярославля», которая вошла в Ушицу и «крепко» оттуда «билась». Однако это — ошибочное впечатление. Примечателен здесь эпизод со смердами. К моменту прихода Ивана к Ушице их там скопилось немало. Достаточно сказать, что на сторону Берладника перебежало 300 смердов. Возникает вопрос, почему они оказались в Ушице. Насонов полагал, что смерды, будучи тяглецами галицкого князя Ярослава, проживали в городе⁹. По догадке Мавродина, «дружинники Ярослава при приближении берладников заставили окрестных смердов покинуть села и уйти в Ушицу»¹⁰. Еще более бесцеремонное обращение со смердами рисуют Тихомиров и Буганов, по мнению которых смердов «загоняют» в Ушицу, «сгоняют из окрестностей»¹¹.

Чтобы объяснить нахождение смердов в Ушице, их бегство к Ивану Берладнику, необходимо учесть грабительский характер похода на Галич половцев и берладников, а также вспомнить, кем являлись в ту пору смерды. Прежде всего, заметим, что смерды — это представители сельского населения¹². Гонимые страхом полона и смерти, они сбежались из окрестных сел и укрылись в Ушице. Такое использование городских крепостей на Руси — обычное явление. Но как только к городу приехал сам Иван Ростиславич, смерды устремились к нему. В этом нет ничего неожиданного, поскольку смерды инородной группой входили в состав местного населения, будучи пленниками, приведенными извне и посаженными на землю¹³. Практика увода и поселения пленников на землях победителя, бытовавшая в Древней Руси, была известна и галицким князьям, что явствует из слов ослепленного Василька, который, отклоняя обвинения, возведенные на него Давыдом Игоревичем, поведал, в частности, о своем замысле «переяти болгары дунайскые и посади я у собе»¹⁴. Комментируя данное признание теребовльского князя, Насонов заметил, что Василько хотел «увеличить число своих "смердов", плательщиков, путем переселения обитателей Подунавия»¹⁵. Смерды действительно принадлежали к числу княжеских плательщиков. Это — люди, зависимые прежде всего от князя как представителя государства. Они обязаны были платить дань и отправлять различные трудовые повинности. Их можно уподобить рабам фиска Западной Европы¹⁶. Важно подчеркнуть внешнее, о чем мы уже говорили, происхождение смердов.

После сказанного становится понятно, почему смерды из осажденной Ушицы перебежали к Ивану Берладнику: ими владела надежда избавиться от тяжкой зависимости и вернуться в родные места. Вполне вероятно среди них имелись и те, кого галицкие правители вывели насильно из Подунавья, возможно, из Берладской земли. В последнем случае мотивы бегства смердов к Берладнику приобретают еще большую ясность, указывая на стремление беглецов соединиться со своими земляками. Но как бы там ни было, это бегство надо считать проявлением социальных противоречий, своеобразной формой социального протеста. Действия ушицких смердов, по нашему убеждению, не подходят даже под понятие «восстание», ибо то просто было бегство, а отнюдь не массовое вооруженное выступление, обозначаемое данным понятием.

Татищев приводит любопытное известие о том, что прибежавших к Ивану Берладнику смердов половцы пытались «взять яко пленных», но князь «не даде има»¹⁷. Не разрешил он степнякам брать приступом и Ушицу. Перед нами яркое свидетельство различия целей Ивана и половцев: Берладник собирался княжить в Галицкой земле и потому бережно относился к ее населению¹⁸, а половцы (да и берладники с ними), прибыв на короткое время сюда, спешили грабить и разорять галицкие города и села. Раздосадованные и обозленные княжеским запретом, они «отъехаша от Ивана». Покинули Ростиславича, по всему вероятию, и берладники¹⁹. Своими грабежами половцы и берладники напугали жителей Галичины, и они, по-видимому, откачнулись от Ивана, который, оставшись один, вынужден был ретироваться. Ярослав Осмомысл усидел на галицком столе.

В 1173 г. Ярослав Владимирович подвергся новому серьезному испытанию. В Галиче тогда было очень неспокойно. Летописец повествует: «Выбеже княгини изъ Галича в Ляхи сыномь с Володимиром, и Кстятин Серославичь и мнози бояре с нею быша тамо... и начата ся слати к ней Святополк и ина дружина, вабяче ю опять, а князя ти имем». Святополк и его друзья были чересчур самоуверенны, преувеличивая свои возможности. Долго они ходили вокруг князя, как волки, облизываясь. И лишь когда за Ярослава взялись галичане, т.е. народ, бояре дали весть Владимиру: «Поедь стряпять, отца ти есмы яли и приятели, Чаргову чадъ избиле, а се твои ворог Настасъка Галичани же накладъше огнь сожгоша ю, а сына ея в заточение послаша, а князя водивше ко кресту, яко ему имети княгиню в правду, и тако уладивъшеся»²⁰.

В отечественной историографии существуют три взгляда на происшествия 1173 г. в Галиче. Еще Татищев основным действующим лицом галицких событий, завершившихся столь унизительно для Ярослава Осмомысла, изображал народ. Он писал: «Галичане возмятошася вси, восташа на князя Ярослава, и пришедше на двор его, поставиша стражи крепки, а наложницу его Настаску, иже смути со княгинею и сынми, вземше, возложиша костер велик, сожгоша и неких бояр, приятелей ея, побита. Тогда же бысть ту князь Ярополк^*, и той со тысяцким едва люд утишиша, не да побивати и князя вредити»²¹. Главную роль рядового людства Татищев подчеркивает и во второй редакции своей «Истории», говоря, что Ярослав стал жить с вернувшейся в Галич законной женой, «как надлежит, но за страх от народа, а не от любви искренней»²². К сожалению, мысль историка о народном возмущении против Ярослава не получила должного развития в трудах последующих ученых, и уже Карамзин поставил на первое место галицких бояр. «Ярослав, — читаем у него, — имея слабость к одной злонравной женщине, именем Анастасия, не любил супруги, и так грубо обходился с нею, что она решилась бежать с сыном в Польшу. Многие бояре Галицкие, доброхотствуя им, дерзнули на явный бунт: вооружили народ, умертвили некоторых любимцев киевских, сожгли Анастасию, заточили ее сына и невольно помирили Ярослава с супругою. Мир, вынужденный угрозами и злодейством, не мог быть искренним: усмирив или обуздав мятежных бояр, Ярослав новыми знаками ненависти к княгине Ольге и к Владимиру заставил их вторично уйти из Галича»²³. Представления о событиях 1173 г. в Галиче как остром конфликте местного боярства с князем, как боярском мятеже, показавшем слабость княжеской власти и всесилие бояр, получили значительное распространение в исторической литературе²⁴. Существует, наконец, мнение, по которому в летописном рассказе 1173 г. прослеживаются две основные выступившие в союзе силы — бояре и простые горожане (галичане)²⁵. Попытаемся и мы разобраться в сути произошедшего. Начнем по порядку, с бегства княгини из Галича. Что побудило ее бежать в Польшу?

Вряд ли можно объяснить поступок княгини только личными, семейными причинами: нелюбовью мужа, его дурным обращением с женой, желанием князя постричь ее и т.п.²⁶ Такого рода объяснения явно недостаточны. Примечателен факт бегства вместе с Ольгой видного галицкого мужа Коснятина Серославича, а также и «многих бояр», свидетельствующий о том, что тут не только семейный разлад, но и политический конфликт. Коснятин известен как воевода, т.е. деятель, тесно связанный с военной организацией галицкой общины — народным ополчением, «воями». Совместное бегство Серославича с княгиней надо понимать так, что воевода являлся сторонником Ольги, как и «многие бояре», ушедшие с ними в Польшу²⁷. Причастность к беглецам земского воеводы намекает на более широкое движение в Галиче, чем боярский заговор или мятеж. В центре этого движения, по всему вероятию, стояла княгиня Ольга с княжичем Владимиром Ярославичем. Весьма характерно сообщение Татищева о Ярославе Владимировиче, который, возненавидев жену свою Юрьевну, возложил «на ню вины многи»²⁸. Едва ли эти «вины» проистекали из одних семейных неурядиц и ссор. Не порождены ли они борьбой вокруг княжеского стола? Беликова, во всяком случае, замечает в событиях 1173 г. явное присутствие стремления к смене князя в Галиче²⁹. Похоже, она права. Летописец рассказывает, что Владимир Ярославич просил у князя Святослава Мстиславича город Червен, мотивируя просьбу следующим образом: «Ать ми будеть ту седячи добро слати в Галичь, аже ти сяду в Галичи»³⁰. Владимир, как видим, откровенно заявил о своем желании «сесть» на галицком столе. Выразительно и летописное разночтение. По Ипатьевскому списку, «Святополк и ина дружина» обещают Ольге: «а князя ти имем»; Хлебниковский и Погодинский списки содержат иное чтение: «а княжити имем». Летопись, следовательно, высвечивает то, что завуалировано повествованием о брачной драме Ярослава и Ольги, — притязание княгини с сыном Владимиром на галицкое княжение. Разумеется, подобное притязание могло иметь место в условиях недовольства галичан Осмомыслом.

Бегство в Польшу Ольги, Владимира, Коснятина и части галицких бояр несколько разрядило обстановку в Галиче. Но в городе оставались доброхоты княгини и княжича — боярин Святополк и «ина дружина». Если они что-нибудь и предпринимали, то, по всей видимости, тайно, ибо летописец ничего не говорит об их действиях. А, скорее всего, знать отсиживалась в ожидании выступления городских масс. Прошло не менее восьми месяцев, прежде чем чаша терпения народа переполнилась. И вот гнев галичан выплеснулся наружу. На волне народного гнева всплыли и бояре, которые арестовали Ярослава и его «приятелей» (верных князю бояр)³¹, а Чаргову чадь перебили. Что касается простых горожан (галичан), то они сожгли любовницу Ярослава, а самого князя заставили целовать крест, «яко ему имети княгиню въ правду». Сына же Настаски «в заточение послаша». Все это произошло по воле городской общины, а не бояр, отсиживавшихся в Польше. Между тем Пашуто утверждает: «Именно из Польши многие бояре во главе с известным воеводой Константином Серославичем добились от Ярослава Осмомысла обещания "имети княгиню в Правду", а затем сожгли его незаконную жену Настасью, отправили в заточение ее сына Олега и перебили понизовскую дружину Ярослава»³². Беглецы-бояре, укрывшиеся в Польше, могли лишь ожидать развязки событий в Галиче, почему и пробыли на чужбине восемь томительных месяцев. Пашуто понадобилась эта конструкция, чтобы выставить бояр вершителями политической жизни в Галиче. Ничем не доказано и мнение А.Б. Головко, который считает, будто избиение Чарговой чади и сожжение Настаски явилось результатом действий бояр и Владимира Ярославича, воротившихся из Польши с большим войском Болеслава Кудрявого³³. Как справедливо заметила Беликова, возражая Головко, «само возвращение беглецов, согласно источнику, было обусловлено расправой, о польской помощи вообще нет никаких сведений»³⁴.

Чтобы лучше понять расстановку политических сил в Галиче, нужно присмотреться к Чарговой чади, истребленной боярами, и уяснить, кто скрывался за нею. Задача это, правда, не из легких. Здесь поневоле приходится погружаться в догадки, более или менее вероятные. Специалисты выдвигают различные версии по поводу Чарговой чади.

Татищев говорил об избиении «неких бояр, приятелей» Настаски, связав их, следовательно, не с князем Ярославом, а с его «наложницей»³⁵. Другие исследователи, в частности Соловьев и Костомаров, писали о княжеских именно «приятелях». Почтенные ученые расходились лишь в конкретном обозначении тех, кто так жестоко обошелся с этими «приятелями»: по Соловьеву, то были галицкие бояре, противные Ярославу, а по Костомарову, — галичане³⁶. С точки зрения борьбы местного боярства за власть и преобладание идентифицировал Чаргову чадь Н. Дашкевич, согласно которому галицкие бояре «не терпят, чтобы делами заправлял по милости князя кто-нибудь посторонний, и поэтому восстают в 1173 г. против Ярослава и таких его любимцев, названных в летописи "чарговою чадью", по всей вероятности — людей незнатных»³⁷. Историк Пашуто отождествляет Чаргову чадь с обычной дружиной князя³⁸, то с какой-то «понизовской дружиной Ярослава», не поясняя, что все это означает³⁹.

Мысль В.Н. Татищева о близости Чарговой чади к Настаске получила в историографии неожиданное и, признаться, несколько искусственное развитие. Чаргову чадь стали соединять родственными узами с Настаской. Так, Грушевский, правда, в осторожной форме замечал, что Настаска, очевидно, была в какой-то связи с Чарговой чадью, «княжескими приятелями», может быть, ее «свояками»⁴⁰. В историографии высказывалось и мнение, относящее Чаргову чадь к берендеям, обитавшим в русском пограничье⁴¹. Таковы историографические вариации на тему «Чаргова чадь».

Прежде всего необходимо отвергнуть отождествление ее с боярами-«приятелями» Ярослава Владимировича, ибо термин «чадь», если к нему не прилагались определения «нарочитая», «старая», обозначал более низкие социальные категории, нежели боярство⁴². Да и сам летописный источник не дает оснований для подобного отождествления. Как явствует из рассказа летописца, «приятели» Ярослава, среди которых могли быть бояре, подверглись вместе с князем аресту, а Чаргова чадь — избиению. Летописное повествование, следовательно, разделяет княжеских «приятелей» и Чаргову чадь. И в этом есть прямой смысл, поскольку в противном случае «приятели» Ярослава, как мы уже отмечали, должны были бы замкнуться кругом Чарговой чади, что вряд ли соответствовало галицкой действительности.

Вызывают сомнение родственные связи Настаски с Чарговой чадью, устанавливаемые некоторыми исследователями. В летописи на сей счет нет никаких сведений. Построение же летописного рассказа скорее отделяет, чем сближает Настаску с Чарговой чадью. Будь между ними родство, летописец, сообщая об убийстве Чарговой чади, упомянул бы, несомненно, о расправе с Настаской и, наоборот, извещая о сожжении Настаски, вспомнил бы и об умерщвлении Чарговой чади. Однако он излагает события так, что избиение Чарговой чади и предание огню Настаски выступают как два самостоятельных акта, исполненные причем разными лицами: в первом случае — боярами, а во втором — галичанами. При родственных отношениях сторон такое разделение не могло, на наш взгляд, состояться ни в жизни, ни в летописном изложении.

Отнесение Чарговой чади к местным людям незнатного происхождения также сомнительно. Против этого само наименование чади — «Чаргова», ведущее, по всей видимости, к степнякам. Неважно, кто стоял за ней: половцы или берендеи. Существенно то, что она не принадлежала к славянскому этносу и, стало быть, в Галиче находилась на положении чужаков. Возможно, Чаргова чадь являлась чем-то вроде личной охраны князя Ярослава. Среди этой охраны, надо полагать, были лица, особо доверенные Осмомыслу, пользующиеся большим влиянием и властью при княжеском дворе, что не устраивало Галицких бояр, порождая у них зависть, раздражение и злобу. Чтобы изменить ситуацию, следовало убрать Чаргову чадь, что и было сделано самым радикальным способом — поголовным истреблением. В избиении Чарговой чади отразилась борьба галицкого боярства не только против князя, но и за влияние на князя.

В то время как бояре устраняли своих соперников, обступивших не по заведенному порядку, а по прихоти князя кормило власти, остальные горожане (галичане) кончали с Настаской. По-видимому, в ней народ видел главный источник неустройств и волнений, посетивших галицкую общину. Об этом говорит характер казни — сожжение, в котором проглядывает языческая подоснова. По понятиям древних, беды, переживаемые обществом, насылались людьми, обладавшими колдовскими способностями. На Руси, как мы знаем, долго держалась вера в существование ведьм, коих народ периодически истреблял⁴³. Вполне возможно, что на Настаску, приворожившую князя Ярослава, пало подозрение в колдовстве, и галичане ее «сожгоша». Не исключен здесь и другой языческий обычай, связанный с «искуплением грехов» охваченной смутой общины. Будучи, с точки зрения галицкой общины, «блудницей», Настаска вполне годилась для осуществления этого обычая⁴⁴. Однако в любом случае ясна языческая суть происшествия, указывающая на участие в нем широких кругов населения Галича, причем не в роли управляемых и направляемых боярской верхушкой, а в качестве самостоятельной и решающей силы. Достаточно сказать, что не горстка бояр водила князя «ко кресту», выдвинула требования к Ярославу и «уладилась» с ним. Это сделали галичане, олицетворявшие местную городскую общину, обладавшую правом политического верховенства.

Таким образом, события 1173 г. в Галиче нельзя сводить к боярскому заговору. Перед нами движение всех галичан, в основе которого лежал конфликт галицкой общины с князем, вызванный сочетанием обстоятельств политического, семейно-княжеского, бытового и языческого свойства.

Княжение Ярослава Осмомысла отмечено не только политическими, но и социальными коллизиями. На примере ушицких смердов мы уже убеждались в этом. Обострению противоречий в галицком обществе, помимо военных столкновений, способствовали стихийные бедствия, особенно тяжко переносимые малоимущими. В источниках сохранились кое-какие следы такого рода трагических моментов в жизни Галицкой земли. Ипатьевская летопись под 1165 г. сообщает: «Бысть поводь велика в Галичи. Божием попущением умножившюся дождю внезапу в один день, и в нощь поиде вода из Днестра велика в болонье и взиде оли до Быковаго болота». Вследствие разлива реки много людей утонуло, а «многы человекы снимаху с древ и кола, иже бе вода възметала, много же инии потопе, и бысть в них жагва дорога рамяно на ту зиму»⁴⁵. Московский летописный свод 1479 г. содержит более вразумительную концовку приведенного рассказа: «Много же и нив потопе, бысть у них на ту зиму житнаа дороговь велика»⁴⁶. Засвидетельствованная летописцами «житнаа дороговь» больше всего била по бедным слоям галицкой общины, обрекая их на голод. В голодные годы, как показывает изучение соответствующих данных, усиливалась имущественная и социальная дифференциация, возникали условия для массового закабаления и порабощения свободных людей⁴⁷. А это вызывало социальное напряжение, чреватое мятежами и волнениями. Именно такую обстановку рисует Никоновская летопись, дополняя известия Ипатьевского и Московского сводов: «И на осень ту возсташа мрази велици зело, зима же бысть вся тепла, и дожди велиции, и млъниа и громы страшны зело, и множество человек избиваху, кадь же ржы бываше тогда по рублю и по сороку алтын, и бысть в людех скорбь, и печаль велиа, и плач неутолим»⁴⁸. В подобной атмосфере легко могли возникать вспышки социального протеста, не говоря уже о разбоях и грабежах. Однако летописец скуп на слова и не входит в подробности галицкой трагедии. Да и вообще надо сказать, что сведения летописей о голодных годах в Галичине XII—XIII вв., по верному наблюдению Пашуто, довольно «шатки, неполны»⁴⁹. Куда больше внимания летописатели уделяли политическим крамолам и мятежам. Мы познакомились с теми из них, что происходили в княжения Владимира Ростиславича и Ярослава Владимировича.

Говоря о последствиях выступлений горожан, имевших место при названных князьях, Мавродин писал: «Подавление городских движений во времена Володимирка и Ярослава привело к тому, что князь в борьбе с боярской аристократией лишился своего союзника — горожан, а лишившись поддержки их, разбитых и подавленных, и столкнувшись лицом к лицу с боярской знатью, он оказался не в силах с ней совладать; таким образом, ослабление княжеской власти и усиление бояр сказалось уже во время Осмомысла»⁵⁰. Эта мысль Мавродина, восходящая к дореволюционной историографии⁵¹, была воспринята другими советскими учеными, занимавшимися историей Галицко-Волынской Руси⁵². И все же она вызывает возражение. Не было, по нашему убеждению, никакого фатального для политической жизнеспособности галицкой общины подавления городских движений. События 1173 г. в Галиче с полной очевидностью демонстрируют возможности галичан⁵³, превосходящие, вне всяких сомнений, потенции князя и бояр⁵⁴. О том, насколько велико было значение рядового свободного людства в политической жизни Галицкой земли, показывает произошедшее в Галиче накануне смерти Ярослава Осмомысла. Но сперва несколько замечаний относительно термина «мужи».

Издавна исследователи Галицкой и Волынской земель отождествляют мужей летописи с боярами. Это стало общим местом в работах, посвященных Юго-Западной Руси⁵⁵. Но справедливо ли? В Древней Руси, где становление классов едва лишь начиналось, где границы между категориями свободных людей были размыты, термин «мужи» еще не обозначал какой-то один слой населения. Данный термин в «Русской Правде», например, означал свободного человека вообще⁵⁶. Аналогичное употребление слова «мужи» находим и в других источниках⁵⁷. В источниках, относящихся к Галицкой Руси изучаемого периода, обнаруживаем такое же значение термина. Ипатьевская летопись рассказывает, как однажды Даниил, обращаясь к горожанам, воскликнул: «Мужи градьстии!»⁵⁸. Не вызывает сомнения, что здесь «мужи градьстии» — широкие круги населения Галича. Иногда летописец, подыскивая эквивалент слову «мужи», находит его в слове «галичане»⁵⁹. Не случайно Грушевский, который под «мужами» в большинстве летописных текстов видел бояр, приводя цитату из летописи «гальчкии же мужи, сретоша его с радостью великою, князя своего и дедича», находил здесь ситуацию, когда симпатии народа были на стороне князя⁶⁰. К выводу о том, что под «мужами» порою выступает вся городская община, фактически пришли и некоторые советские историки. Так, Пашуто полагал, что «мужи своя», которых призвал к себе умирающий Осмомысл, есть «мужи градские»⁶¹.

Отсюда, конечно, не следует, будто термин не употреблялся для обозначения знати. «Княжой муж» нередко встречается на страницах летописей. Вывод можно сделать лишь один: данный термин требует внимательного рассмотрения в каждом отдельном случае⁶².

После этих терминологических уточнений вернемся в Галич. Там в 1187 г. умирал князь Ярослав Владимирович Осмомысл. Почуяв приближение смертного часа, он «созва мужа своя и всю Галичкую землю, позва же и зборы вся и манастыря, и нищая, и силныя, и худыя». Три дня князь в покаянии великом «плакашеться» перед этим собранием, т.е. «передо всими сборы, и передо всими людми». А затем «повеле раздавати имение свое манастыремь и нищим, и тако даваша по всему Галичю по три дня и не могоша раздавати». При этом «своим мужам» князь говорил: «Се аз одиною худою своею головою ходя, удержал всю Галичкую землю». Все это понадобилось Ярославу для того, чтобы убедить людей в справедливости и целесообразности своего решения отдать Галич младшему сыну Олегу, а старшего Владимира посадить в Перемышле⁶³.

Пашуто именует созванное князем собрание собором, где были представлены «разные группы правящего сословия»⁶⁴. Термин «собор», однако, фигурирует в соответствующем летописном тексте во множественном числе («зборы»⁶⁵) не в смысле собрания, как кажется Пашуто, а в качестве определения участников совещания: в одном случае белого и черного духовенства («позва же и зборы вся и манастыря»), в другом священнослужителей вообще («плакашеться передо всими сборы и передо всими людми»)⁶⁶. Название «собор» менее всего подходит к сходу жителей Галицкой земли 1187 г. Собрание, перед которым произносил предсмертную речь Ярослав, не умещается в рамки узкосословного совета, ибо князь, по выражению летописца, выступал перед «всими людми». Тут мы наблюдаем довольно представительное вечевое собрание всей Галицкой волости, участниками которого являлись как знатные, так и простые люди. Присутствие на этом собрании рядового людства — свидетельство существенной роли народа в политической жизни Галича.

Важный социальный смысл заключен в раздачах княжеского богатства. Это не просто проявление нищелюбия, как старается изобразить дело летописец. Здесь мы в очередной раз видим характерное для древних обществ перераспределение частных богатств на коллективных началах. Вместе с тем раздача князем своего богатства преследовала цель повышения его престижа в галицкой общине, необходимого для укрепления действенности княжеского договора с земством о распределении столов в Галичине. Но Осмомысл полагал, а народ располагал: «По смерти Ярославле бысть мятежь велик в Галичкой земли, и здумав же мужи Галичкои с Володимером, переступишеть хрестьное целование и выгнаша Олга из Галича, и бежа Олег оттуду во Вручии к Рюрикови, а Володидмерь седе в Галиче на столе деда своего и отца своего»⁶⁷.

В отечественной историографии еще со времен Татищева утвердилось мнение, будто Олега выгнали из Галича бояре, дав престол Владимиру⁶⁸. Но такое ограничение круга действующих лиц противоречит известию летописи о «великом мятеже» в Галицкой земле, вследствие чего Олег лишился Галича. Будь смещение Олега делом рук одних бояр, летописец не стал бы говорить о мятеже, охватившем всю Галицкую волость. Изгнание и призвание князей находились в компетенции веча — народного собрания⁶⁹. В летописном рассказе имеется явный намек на вече, пересмотревшее предсмертный «ряд» Ярослава с галичанами: «И сдумав же мужи Галичкыи с Володимером, переступишеть хрестьное целование». Термин «сдумать» обычно указывает на вечевое совещание⁷⁰. Значит, «мужи галичкыи», т.е. свободные жители Галича, а может быть, и представители Галицкой земли, сошлись на вече, где приняли решение об изгнании из Галича Олега и посажении на галицком столе Владимира. Проходившее в обстановке народных волнений («мятежа»), вече являло собой серьезную опасность для Олега, почему и пришлось бежать ему из города. Остается только догадываться о причине отказа «галицких мужей» от обещаний, данных Осмомыслу. Возможно, сказывались языческие переживания, связанные с Настаской — матерью Олега, сожженной галичанами, по всему вероятию, за чародейство. Грех ее бросал тень на сына. Примечательно, что летописец подчеркивает материнское родство Олега с Настаской: «бяшеть бо Олег Настасьчичь»⁷¹.

Итак, в результате народных волнений, произошли перемены на княжеском столе в Галиче: место Олега занял Владимир. Случилось это не по воле одних лишь бояр, а по решению галицкой общины в целом.

Однако и Владимир недолго пользовался расположением галичан. Начались раздоры, взаимное недовольство. Князь возбуждал неприязнь тем, что был «любезнив питию многому, и думы не любяшеть с мужми своими, и поя у попа жену и постави собе жену»⁷². Одной попадьи Владимиру было мало, и потому он, «улюбив жену или чью дочерь, поимашеть насильем»⁷³. Правитель бражный и развратный едва ли имел время и желание заботиться о земском «наряде»⁷⁴. Ведя хмельную жизнь, он, конечно, не мог, как тогда выражались, «судить и рядить в правду». Множились беззакония и произвол, отвращавшие галичан от князя. Роптали и бояре, обиженные тем, что Владимир «думы не любяшеть» с ними. Не лишено вероятия предположение Пашина: «У Владимира были "приятели" и дружина, сохранившиеся со времен его частых скитаний по русским землям и последовавшие за ним в изгнание. Видимо, только к их советам прислушивался новый князь. Старые же "мужи галицкие", считавшие Галичину своей "отчиной" и руководившие местными полками, оказались на вторых ролях»⁷⁵. В Галиче при Владимире мы наблюдаем, таким образом, примерно то же, что и при Ярославе, когда Чаргова чадь оттеснила местных бояр от управления Галицкой землей. Все это ухудшило отношения Владимира Ярославича с городской общиной. И вот тогда Волынский князь Роман, «уведав», что «мужи Галичьскии недобро живуть с княземь своимь», задумал сесть в Галиче, для чего обратился к галичанам, «подътыкая их на князя своего, да быша его выгнале из отчины своея, а самого бяша прияли на княжение»⁷⁶. Галицкие мужи, «приимше съвет Романов», начали копить силы на Владимира. В городе, правда, отсутствовало полное единство. Летописец упоминает «приятелев Володимеревых», внушавших опасение сторонникам Романа. Но если у галичан относительно Владимира не было единодушия, то насчет попадьи, прельстившей князя, они все сошлись, возненавидев ее люто. Собралось вече⁷⁷, посланцы которого заявили властителю: «Княже, мы не на тя востале есмы, но не хочем кланятися попадьи, а хочем ю убити». Владимир смекнул, что попадья лишь предлог, и поэтому в страхе («убоявъс») покинул Галиче вместе с дружиной и любимой попадьей, не забыв прихватить с собою много золота и серебра. Обращает внимание тот факт, что Владимир отъезжает с дружиной. Это, безусловно, надо понимать так, что против него началось широкое движение, участниками которого были отнюдь не только верхние слои галичан. В ином случае он без труда управился бы со своими недругами с помощью верной ему дружины. Значит, на него восстала такая сила, тягаться с которой дружине было невозможно. Эта сила — галицкая община, т.е. масса городского населения, хорошо вооруженного и способного справиться с княжеской дружиной⁷⁸. Вот почему Владимир испугался и поспешил оставить Галич. Роману открывался путь на галицкий престол. Галичане призвали его к себе на княжение. Под галичанами и на этот раз следует разуметь население Галича без социальных различий. Перед историком обычная на Руси XII в. практика, когда городская община распоряжается княжеским столом.

Роман недолго княжил в Галиче. Владимир с венгерскими полками, возглавляемыми самим Белой III, «поиде к Галичю». Роман, узнав, что «король за Горою уже», бежал, «не мога стати противу ему»⁷⁹. Бегство князя было обусловлено, по-видимому, не только внешней угрозой, но и неустойчивостью собственного положения в Галиче, где оставались «приятели» Владимира, что лишало Романа серьезной надежды на успешную оборону⁸⁰. Судя по всему, внутри городской общины шла острая борьба. Надо полагать, что в ней активное участие принимали бояре, выступавшие, как и в древнерусских других землях, в качестве местных лидеров. Любопытно, что о боярах летописец молчит. Это тем более удивительно, что в иных местах летописи мы часто встречаем даже имена галицких бояр. Данную особенность можно объяснить только одним: события настолько захватили городскую общину, что она целиком участвовала во всех делах, взяв инициативу из рук боярства в свои руки. Достаточно рельефно выступает огромное значение галицкой общины как политической организации. Князья и бояре, находясь на поверхности событий, не определяли исход социально-политической борьбы. Последнее слово оставалось либо за всей городской общиной, если она действовала «за один», либо за той ее частью, которая имела количественный перевес. Тем, кто оказался в меньшинстве, грозили нередко жестокие карательные санкции, уберечься от которых можно было только бегством. Вот и теперь вслед за Романом побежали из города «галичаны», что «ввели» Волынского князя в Галич. Бежали они с женами, о чем догадываемся по сообщению летописца, как Роман «иде в Ляхы, а жену пусти во Вручии с Галичанъками»⁸¹. Вероятно, галичане с Романом поехали в Польшу, а жен своих отправили с княгиней ради безопасности во Вручий⁸². Все эти факты говорят о политической мобильности жителей Галича. Даже иноземцы понимали, что в лице населения Галича они имеют дело с мощной самостоятельной силой, определяющей местную политику. Поэтому король, посадив на галицком столе своего сына Андрея, а Владимира заключив в башню под стражу, дает «весь наряд галичанам», иначе — устанавливает порядок и заключает с ними договор, надо думать, на вече⁸³.

Появление венгерского королевича на княжеском столе в Галиче означает новый этап в истории взаимоотношений Юго-Западной Руси с Венгрией и Польшей. Первоначально в конце X — начале XI вв. в этом регионе шла напряженная борьба Киева с Польшей, Чехией и Венгрией за господство здесь⁸⁴. С установлением власти Киева над Волынской землей и усилением борьбы жителей ее за независимость Польша и Венгрия нередко используются против киевских князей. События второй половины XI в. — наглядное свидетельство тому. После падения власти Киева к середине XII в. внешние силы в лице Польши и Венгрии все более вмешиваются во внутреннюю политическую жизнь Юго-Западной Руси. Дело доходит, как мы убедились, даже до захвата власти. Венгрия и Польша превращаются как бы во внутренние факторы политического развития Галицкой и Волынской земель. Это страны часто становятся источником военной силы для соперничающих групп внутри городских общин Владимира и Галича.

Прошло немного времени с того момента, как королевич Андрей сел княжить в Галиче, и в городской общине началось сильное брожение, вылившееся в недовольство иноземной властью. В1189 г. «послашася Галичькии мужи к Ростиславу к Берладничичю, зовуще его в Галичь на княжение»⁸⁵. Отпрыск знаменитого Берладника с радостью ухватился за это предложение. Он приехал «ко Украине Галичькои» и, заняв два галицких пригорода, «оттоле поиде к Галичю». Но тут обнаружилось, что мужи галицкие «не бяхуть вси во единой мысли»: чьи сыновья и братья находились у короля (в заложниках?)⁸⁶, держались «крепко по королевичи»⁸⁷. К тому же Бела III прислал «полки многи» в помощь Андрею. Так что держаться «крепко по королевичи» галицким мужам пришлось поневоле. Не доверяя им, Андрей «поча их водити ко кресту, правии же целоваша, не вадаюче, а виноватии, блюдучися Угор».

Присутствие венгерского войска и наличие разногласий среди галичан определили дальнейший ход событий. Когда Ростислав «в мале дружине» приблизился к Галичу, будучи уверен в успехе, то натолкнулся на венгров и галицкие полки, охранявшие подступ к городу. Для «Берладничича» это было полной неожиданностью. На галицких воев, оказавшихся вместе с иноземцами, повлияло, видимо, большое количество угров. Ростислав не дрогнул и ринулся в битву, но был окружен, сбит с коня и весь изранен. Его «велми ранена» и еле живого принесли в Галич. Галичане, увидев несчастного, «возмятошася, хотяче и изотяти у Въгор и прияти собе княжение». Венгры спасли положение, умертвив Ростислава посредством яда, приложенного к его ранам. Но это злодейство еще более возбудило к ним ненависть галичан. Венгры же, «ведаюче лесть Галичькую, аже Галичане ищють собе князя Руского, и почаша насилье деяти во всемь и у мужии Галичкых почаша отимати жены и дщери на постеле к собе, и в божницах почаша кони ставляти и в ызбах, и иная многа насилья деяти»⁸⁸. Такова внешняя канва событий, связанных с попыткой Ростислава Ивановича вокняжиться в Галиче. Постараемся взглянуть на них изнутри с точки зрения социальной и политической.

Чтобы разобраться в существе произошедшего, необходимо определить значение терминов «галицкие мужи» и «галичане», употребляемых летописцем в рассказе о галицких «нестроениях» 1189 г., призвании и гибели Ростислава.

«Галичькии мужи» фигурируют в самом начале летописной статьи, где речь идет о призвании князя Ростислава «в Галичь на княжение». Кто же эти мужи, зовущие к себе в город «Берладничича»? Татищев в первой редакции своей «Истории» писал о галичанах (вместо летописных галицких мужей), которые «послашася к Ростиславу Берлядничу». Этих галичан он именует «галицкими людьми»⁸⁹, из чего можно заключить, что, по Татищеву, приглашение Ростиславу шло от непривилегированных жителей Галича. Та же мысль проводится и во второй редакции Татищевской «Истории», правда, с некоторыми новыми нюансами. Галичане, остановившие свой выбор на Ростиславе, действуют скрытно, причем какой-то группой: «Галичане некоторые хотясче сами от венгров избавиться, несколько тайно согласясь, послали к Ростиславу Берлядину, сыну Иванову, звать к себе в Галич на княжение, обесчивая ему в том помочь учинить». Татищев подчеркивает, что бояре (вельможи) галицкие об этом ничего не знали⁹⁰. Однако в исторической литературе утвердилось другое мнение, согласно которому Ростислава на княжеский стол пригласили бояре или часть бояр⁹¹. Думается, истина находится посередине между названными точками зрения.

При чтении летописи убеждаемся, что «галичькии мужи», звавшие Ростислава Ивановича княжить в Галиче, составляли лишь часть своих собратий. Некоторые из них вообще не ведали, по свидетельству летописца, о приглашении «Берладничича»⁹². Но отсюда не следует, будто перед нами кучка заговорщиков, оторванная от массы горожан. Как явствует из летописного текста, «галичькии мужи» входили в местные полки, формировавшиеся за счет широких слоев свободного населения Галича. Это позволяет предположить, что в числе галицких мужей, сносившихся с Ростиславом, могли быть не только бояре, но и другие представители городской общины. Неслучайно посланцы, прибывшие от «Галичьких муж» в Смоленск за Ростиславом Ивановичем, не заронили в нем никаких сомнений относительно своих полномочий, но, напротив, внушили ему надежду, что все галичане согласны с его кандидатурой. О более емком, чем бояре, значении термина «галицкие мужи» можно судить по сообщению летописца о том, как венгры, «ведаюче лесть Галичькую, аже Галичане ищють собе князя Руского», стали в отместку насилия творить над «мужами галицкими»⁹³. Летописец пользуется тут терминами «галичане» и «мужи галицкие» как взаимозаменяемыми⁹⁴. А из этого следует, что за «галичькими мужами» летописи стояли свободные галичане, знатные (бояре) и простые (людье, люди). Итак, что же произошло в Галиче в тот роковой для Ростислава 1189 г.?

В городе возникло недовольство правлением иноземцев, отражением чего явилось призвание Ростислава на княжеский стол. Венгры, воспользовавшись отсутствием единства среди мужей галицких, перехватили инициативу, приведя их «ко кресту», т.е. к присяге на верность. Это сковало действия галичан, направленные против венгров, и удержало галицкие полки от перехода на сторону «Берладничича». Но неприязнь к чужим пересилила страх возмездия за нарушение крестоцелования, и галичане, «возмятошася», хотели посадить у себя Ростислава, вырвав его из рук венгров, но те умертвили князя. Выступление галичан надо рассматривать как движение всей галицкой общины с участием, разумеется, и бояр, что, впрочем, не исключает поддержки венгров отдельными представителями боярства, которые, по выражению Татищева «великих награждений ради от короля продавали свое отечество, думая, что таким неправо полученным богатством вовеки сами и их дети будут веселиться»⁹⁵. Это было национально-освободительное движение, подавленное чужеземцами, подвергшими галицкую общину надругательству и издевательствам. «Галичане почаша тужити велми и много каяшася, прогнавше князя своего»⁹⁶. В конце концов «Галичькии мужи» вышвырнули венгерского королевича из «земля своея», а Владимира Ярославича, «князя своего и дедича», посадили на галицком столе⁹⁷.

Политическая жизнь в Галиче второй половины XII в. развивалась на фоне постоянной борьбы с соседними городами-государствами — Владимиром Волынским и Киевом. Правда, характер этой борьбы (прежде всего с Киевом) изменился. Если ранее Галич боролся за независимость от Киева, то теперь, завоевав самостоятельность, Галицкая община втягивалась во взаимные распри городов-государств Древней Руси, столкновения которых — типичное явление исторической действительности той поры. В подобных условиях трудно было удержаться на галицком столе и в силу внешних обстоятельств. Вот почему вокняжившийся в Галиче после венгерского плена Владимир Ярославич молил могущественного Всеволода Юрьевича: «Отче, господине, удержи Галичь подо мною, а аз Божии и твои есмь со всим Галичем, а во твоей воле есмь всегда»⁹⁸.

Многие князья зарились на Галич. Иногда он становился предметом «ряда». Так, в 1189 г. Святослав Всеволодович пытался организовать коалиционный поход против Галича. Поход не удался, поскольку его участники не смогли «урядиться» о Галиче⁹⁹.

Острые противоречия, как и прежде, существовали между Галицкой и владимирской общинами. В 1196 г. Киевский Князь Рюрик идет войной на Романа, княжившего во Владимире, а Галицкого князя Владимира просит напасть на Владимирскую землю с другой стороны. Владимир исполнил просьбу Рюрика: «повоева и пожьже волость Романову»¹⁰⁰.

На этом мы заканчиваем обзор летописных сведений о «мятежах» в Галицко-Волынской Руси конца XI—XII столетий. Какие выводы следуют из проделанной нами работы? Источники не содержат достаточных данных, позволяющих говорить о волнениях или восстаниях крестьян Галицко-Волынской земли XII в. Что касается выступлений в городах, то они возникали не на классовой основе, поскольку в столкновение приходили не классы, а группы свободного населения, неоднородные по социальному составу, т.е. включающие и знать, и простое людство. Это была внутриобщинная политическая борьба, осложненная в отдельных случаях проявлениями социального протеста.

На протяжении XII в. не ослабевает политическая активность общин Владимира и Галича. Последнее слово в решении всех проблем местной жизни принадлежало вечевой общине. Всесилие бояр, подмявших якобы под себя и народ, и князя, — миф старой историографии, повторяемый современными авторами. Городские общины Ростово-Суздальской земли демонстрируют аналогичную политическую жизнеспособность. К ним теперь и обратим свой взор.

Примечания

*. Возможно, князь Ярополк Ростиславич, внук Великого Князя Юрия Долгорукого. Трудно определить, был ли сын Ростислава Юрьевича в это время в Галиче, но В.Н. Татищев, следуя своим источникам, помещает в этом эпизоде не его, а Ярополка Мстиславича (сына Великого Князя Мстислава Изяславича, умершего в 1170 во Владимире Волынском), происхождение которого не подтверждается ныне существующими летописными текстами. — Ред.

1. Котляр Н.Ф. Формирование... С. 106—107.

2. См.: Дашкевич Н. Грамота князя Ивана Ростиславича Берладника 1134 г. // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову его учениками и почитателями. Киев, 1904. С. 375; Мавродин В.В. 1) О народных движениях... С. 8; 2) Очерки... С. 182; 3) Народные восстания... С. 100.

3. Котляр Н.Ф. Формирование... С. 102.

4. Там же. С. 105.

5. Мавродин В.В. 1) О народных движениях... С. 8; 2) Очерки... С. 182; 3) Народные восстания... С. 100; Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 138—141; Котляр Н.Ф. Формирование... С. 102.

6. Мавродин В.В. Народные восстания... С. 100.

7. Там же. С. 101.

8. ПСРЛ. Т. II. Стб. 505.

9. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 137.

10. Мавродин В.В. Народные восстания... С. 104.

11. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 205; Буганов В.И. Очерки... С. 35.

12. См.: Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 119—126; 2) Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990. С. 210—212.

13. Там же.

14. ПВЛ. Ч. 1. С. 176.

15. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 136.

16. См.: Фроянов И.Я. 1) Смерды в Киевской Руси // Вестник ЛГУ. 1966. № 2; 2) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. С. 121—125; 3) Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. С. 210—211.

17. Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1964. Т. III. С. 65; М.; Л., 1964. Т. IV. С. 253.

18. Поведение Ивана Берладника некоторые историки объясняют его нерешительностью и незадачливостью (Буганов В.И. Очерки... С. 35), что не соответствует, как мы видим, действительности.

19. См.: Буганов В.И. Очерки... С. 35.

20. ПСРЛ. Т. II. Стб. 564.

21. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 280.

22. Там же. Т. 3. С. 97.

23. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 365.

24. См.: Дашкевич Н. Княжение Даниила Галицкого... С. 20—21; Пашуто В.Т. Очерки истории СССР XII—XIII вв. М., 1960. С. 58; Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 514; Котляр Н.Ф. Формирование... С. 85; Щавелева Н.И. Польские латиноязычные средневековые источники. М., 1990. С. 132.

25. См.: Пашин С.С. Галицкое боярство XII—XIII вв. // Вестник ЛГУ. 1985. № 23. С. 17; Беликова Т.В. Княжеская власть и боярство... С. 49.

26. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 97; Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 365; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 546.

27. См.: Костомаров Н.И Исторические монографии и исследования. СПб., 1872. Т. 1. С. 239.

28. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 97; Т. IV. С. 279.

29. Беликова Т.В. Княжеская власть и боярство... С. 50.

30. ПСРЛ. Т. II. Стб. 564.

31. Наш перевод летописной фразы «отца ти есмы яли и приятели его, Чаргову чадь избиле» отличается от общепринятого. Если полагать что «приятели» Ярослава ограничивались только Чарговой чадью, то среди галицких бояр не окажется сторонников князя, а в это поверить трудно.

32. Пашуто В.Т Внешняя политика Древней Руси. С. 160.

33. Головко А.Б. Древняя Русь и Польша в политических взаимоотношениях X — первой половины XIII вв. Киев, 1988. С. 81—82.

34. Беликова Т.В. Княжеская власть и боярство... С. 50.

35. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 97; Т. IV. С. 280.

36. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 546; Костомаров Н.И. Исторические монографии... Т. I. С. 239.

37. Дашкевич Н. Княжение Даниила Галицкого... С. 20—21.

38. Пашуто В.Т. 1) Галицко-Волынское княжество // Очерки истории СССР. Период феодализма IX—XV вв. М., 1953. Ч. 1. С. 371; 2) Очерки истории СССР XII—XIII вв. М. 1960. С. 58.

39. Пашуто В.Т. Внешняя политика... С. 160.

40. Грушевский М. Галицьке боярство... С. 12. В своей «Истории» Грушевский рассуждает увереннее, полагая, что Анастасия принадлежала к боярской «родини Чагрів». См.: Грушевский М. Історія... Т. II. С. 442.

41. См.: Беликова Т.В. Княжеская власть и боярство... С. 52—53.

42. Из истории феодальной России. Статьи и очерки к 70-летию со дня рождения проф. В.В. Мавродина / отв. ред. И .Я. Фроянов. Л., 1974. С. 40.

43. См. с. 107 настоящей книги.

44. См.: Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 633.

45. ПСРЛ. Т. II. Стб. 524.

46. ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 73. См. также: ПСРЛ. СПб., 1862. Т. IX. С. 231.

47. См.: Пашуто В.Т. Голодные годы в Древней Руси // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1962 г. Минск, 1964. С. 61—94.

48. ПСРЛ. Т. IX. С. 231.

49. Пашуто В.Т. Голодные годы... С. 66.

50. Мавродин В.В. 1) О народных движениях... С. 12—13; 2) Очерки... С. 188.

51. См. напр.: Дашкевич Н. Княжение Даниила Галицкого... С. 24.

52. См. напр.: Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. С. 15, 142.

53. Под галичанами В.В. Мавродин верно понимал прежде всего городской люд: купцов, ремесленников, «черных людей» (Мавродин В.В. 1) О народных движениях... С. 5; 2) Очерки... С. 181). Тем досаднее, что он прошел мимо событий 1173 г., свидетельствующих о большой политической активности галичан.

54. Князем Ярославом бояре были очень недовольны. Но заставить его вести себя так, как им хотелось, они не могли. Поэтому часть бояр бежала в Польшу, а те, что остались в Галиче, вынуждены были терпеть и ждать момента, чтобы вернуть свои права, нарушенные Осмомыслом. И этот момент наступил, но только тогда, когда началось народное движение против княжеского своеволия. А до того галицкие бояре много месяцев сидели смирно, во всяком случае, если и действовали, то скрытно.

55. Одно из последних по времени обоснований такого подхода принадлежит Пашину. См.: Пашин С.С. Галицкое боярство XII—XIII вв. С. 16.

56. См.: Романова Е.Д. Свободный общинник в Русской Правде // История СССР. 1961. № 4.

57. См.: Дворниченко А.Ю. О характере социальной борьбы в городских общинах Верхнего Поднепровья и Подвинья в XI—XV вв. // Генезис и развитие феодализма в России / под ред. И.Я. Фроянова. Л., 1985. С. 90.

58. ПСРЛ. Т. II. Стб. 777.

59. ПСРЛ. Т. II. Стб. 665.

60. Грушевський М. Галицьке боярство... С. 118.

61. Пашуто В.Т. Черты политического строя древней Руси // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 13.

62. См.: Пашуто В.Т. Черты политического строя... С. 12.

63. ПСРЛ. Т. II. Стб. 656—657.

64. Пашуто В.Т. Черты политического строя... С. 13.

65. В Хлебниковском списке вместо «зборы» читается «съборы». См.: ПСРЛ. Т. II. Стб. 656, 657.

66. См.: Татищев В.Н. История Российская. ТЛИ. С. 143; Соловьев С М. Сочинения. Кн. 1. С. 546; Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 149.

67. ПСРЛ. Т. II. Стб. 657.

68. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 144; Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 394; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 546; Пашуто В.Т. Очерки истории СССР XII—XIII вв. С. 59; Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 514; Пашин С.С. Галицкое боярство XII—XIII вв. С. 17.

69. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 166, 171, 176, 177, 180, 184.

70. Там же.

71. ПСРЛ. Т. II. Стб. 657.

72. Там же. Стб. 659.

73. Там же. Стб. 660.

74. «Князь Владимир галицкий охотник был великой к питью и затем не мог о распорядке земском советовать и учреждать», — писал Татищев. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 145.

75. Пашин С.С. Галицкое боярство XII—XIII вв. С. 17.

76. ПСРЛ. Т. II. Стб. 660.

77. На то, что это было вече, указывает термин «сдумавше», которым пользуется летописец. Кстати, Татищев сообщает, как галицкие «вельможи» устроили «обсчей совет». С этого совета к Владимиру была направлена депутация со словами: «Княже, прислали нас все вельможи и народ земли Галицкой» (Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 146). Присутствие «народа земли Галицкой» на «обсчем совете» говорит о вечевом его характере. Неслучайно Андрияшев замечал: «Вече потребовало от своего князя, чтобы он разошелся с попадьей». См.: Андрияшев А.М. Очерк истории Волынской земли... С. 141.

78. Ряд исследователей приписывает изгнание Владимира исключительно боярам, с чем нельзя согласиться. См., напр.: Мавродин В.В. Народные восстания... С. 106; Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М., 1977. С. 78; Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 515; Пашин С.С. Галицкое боярство XII—XIII вв. С. 17.

79. ПСРЛ. Т. II. Стб. 661.

80. По словам В.Н. Татищева, Роман чувствовал себя неуверенно в Галиче потому, что «в галиченех есче много Владимиру приятелей». См.: Татищев В.Н. История Российская. ТЛИ. С. 146.

81. ПРСЛ. Т. II. Стб. 661.

82. Андрияшев полагал, что уехавшие с Романом галичане — это бояре (Андрияшев А.М. Очерк истории Волынской земли... С. 144). Однако источник не дает оснований для столь однозначного вывода. Татищев сообщает, что Роман бежал из Галича с «галичаны многими». См.: Татищев В.Н. История Российская. ТЛИ. С. 146; Т. IV. С. 310.

83. Довольно своеобразно, но неубедительно толкует летописный текст Пашуто, по которому венгерский король, захватив Галич, «дал "весь наряд" в управление тем боярам, которые отпустили заложников в Венгрию» (Пашуто В.Т. Очерки истории СССР XII—XIII вв. С. 59).

84. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 105—106.

85. ПСРЛ. Т. II. Стб. 663.

86. См.: Мавродин В.В. Народные восстания... С. 107; Пашуто В.Т. Очерки истории СССР XII—XIII вв. С. 59; Пашин С.С. Галицкое боярство XII—XIII вв. С. 18.

87. По Татищеву, часть бояр даров королевских «деля предающе отечество» (Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 148; Т. IV. С. 312).

88. ПСРЛ. Т. II. Стб. 664—665.

89. Там же. С. 312.

90. Там же.

91. См.: Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 397; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 550; Мавродин В.В. Народные восстания... С. 107; Пашуто В.Т. Очерки истории СССР XII—XIII вв. С. 59; Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 315; Пашин С.С. Галицкое боярство XII—XIII вв. С. 18.

92. ПСРЛ. Т. II. Стб. 664.

93. Там же. Стб. 665.

94. Пашин поспешил, когда заявил, что летописец «нигде не смешивает "галицких мужей" с "галичанами"». См.: Пашин С.С. Галицкое боярство XII—XIII вв. С. 18.

95. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 148.

96. ПСРЛ. Т. II. Стб. 665.

97. Там же. Стб. 666—667. Летописец рисует сцену встречи Владимира: «Галичькии же мужи сретоша его с радостью великою». Эта сцена, весьма обычная и для других городов Руси, не оставляет сомнений в том, что «галичькии мужи» есть мужская часть свободного населения Галича.

98. Там же. Стб. 667.

99. Там же. Стб. 663.

100. Там же. Стб. 696.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница