Глава 1. Орда и Рим

Весной 1242 г., победоносно возвращаясь в Степь из Западной Европы, Орда двигалась отнюдь не на пустое место. Её ждали уже освоенные татарами кочевья в низовьях Волги, где хан Батый и основал свою ставку — Сарай-Бату. Многонациональное степное войско, двинувшееся в 1235 г. в завоевательный поход с ханом Батыем, насчитывало примерно 139 тыс. воинов (столько же, сколько участвовало в завоевательных походах Чингисхана). Это означало, что при отношении воинов к общему числу населения 1:5 (среднем для кочевников Центральной Азии), в завоёванных степях и вокруг Сарай-Бату кочевало около 700тыс. человек¹, которых на Руси обобщённо называли татарами, не считая огромной массы рабов и «союзников» завоевателей из покорённых народов.

Оставленные в Степи с основной массой ордынцев чиновники хана Батыя вели работу с разорёнными его походом народами независимо от того, где находился хан. Так что великий князь Ярослав Всеволодович, занимаясь восстановлением Владимиро-Суздальской Руси, одновременно собирал для татар «дары», примерно представляя себе, какой путь ему предстоит пройти, чтобы сохранить мир.

И великий князь, и его сын Александр хорошо понимали, что война с Ордой невозможна. Всё блистательное войско Александра Невского, разгромившее рыцарей на Чудском льду, было ничтожно малым перед силами даже одного ордынского тумена. Разумеется, татары отнеслись бы к такому войску со всей серьёзностью, заботясь о том, чтобы прыткие русские не поранили кого-нибудь. И постарались бы разгромить его эффективно, по возможности без своих потерь.

Результат был бы только один: потеря профессиональных воинов, которые пока могли защищать страну с севера и запада, и ещё более страшное разорение Руси татарами. Но как и, главное, у кого следовало искать мира? Ответ на этот вопрос был весьма непрост.

С одной стороны, Великое государство монголов (ст. монг. — Yeke Mong ol ulus) было огромной, хорошо организованной империей, простиравшейся от Тихого океана до Дуная и управлявшейся великим ханом из его столицы в Каракоруме. Но сын и преемник Чингисхана великий хан Угэдэй (или Октай) 11 декабря 1241 г. умер, успев, если верить написанной как раз в это время «Тайной истории монголов»², жестоко отчитать своего сына Гуюк-хана за то, что тот поссорился с Батыем, покинул его войско во время похода на Запад и скоропалительно вернулся в Каракорум³.

Такое поведение было хорошо знакомо русским князьям, нередко ссорившимся между собой в походах, и ободряло их как признак если не слабости империи, то человечности её правителей. В начале 1240-х гг. великий князь Ярослав и его сын Александр знали, что на деле Великий Монгольский улус состоит из четырёх улусов, ханы которых не в ладах между собой.

Улус великого хана в Каракоруме охватывал Китай, Дальний Восток, Центральную Азию и Юго-Восточную Сибирь.

Улус сына Чингисхана Чагатая находился в Средней Азии.

Улус хана Хулагу стремительно расширялся под руководством этого внука Чингисхана на Туркменистан, Закавказье, Персию и владения Арабского халифата до р. Евфрат.

Улус Бату-хана, получивший впоследствии имя Золотой орды, простирался от р. Иртыш в Сибири через Южное Приуралье и Поволжье, Северный Кавказ, Южнорусскою степь и Крым до Дуная, включая Болгарию. То есть в него входила вся обозримая при русских знаниях того времени степная полоса: та Великая степь, с которой русским князьям испокон веков приходилось считаться.

Ясно, что искать мира следовало, прежде всего, у хана Бату, тем более что великого хана в Каракоруме не было. После смерти Угэдэя, вернувшись из похода на Запад вроде бы для поездки на курултай и выборов великого хана, 40-летний Батый под предлогом нездоровья остался на Волге. Нетрудно было догадаться, что разгромивший Русь хан не желает избрания Гуюка, сына и преемника Угэдэя, а без него — старшего по роду — выборы не могут состояться.

Однако Русь посещали не только люди Батыя, но и чиновники из Каракорума. Недаром умирающий Угэдэй, помимо завоевания остатков Китая, гордился тем, что построил по всей империи почтовые станции для быстрого передвижения чиновников и послов, произвёл перепись населения и усовершенствовал единую систему сбора налогов⁴. После его смерти государственная машина работала с эффективностью, невиданной европейцами со времён расцвета Римской империи. Хотя престол великого хана пустовал целых четыре года и восемь месяцев, дела в Каракоруме и всём Великом Монгольском улусе вершила старшая вдова Угэдэя, Торогэнэ-хатун, известная на Руси как ханша Туракина. Не считаться с её волей было бы неосторожно.

В 1243 г., оставив Александра править во Владимире, Ярослав Всеволодович со свитой и богатыми дарами отправился в ставку хана Батыя, а другого своего сына — юного Константина — послал с дарами в далёкий Каракорум. Вопреки понятным опасениям, оба были приняты хорошо и вернулись домой живыми, даже «с честью».

«Батый же, — сообщает Лаврентьевская летопись, — почтил Ярослава великой честью, и мужей его, и отпустил, и сказал ему: «Ярославе, будь ты старшим всем князьям в Русской земле!» Ярослав же возвратился в свою землю с великой честью. <...> В 1245 г. князь Константин Ярославич приехал из татар от ханович (от ханши Туракины. — Авт.) к отцу своему с честью»⁵.

В результате этих поездок Ярослав получил от Батыя ярлык на великое княжение Владимирское, а заодно уж и Киев, куда поехал от великого князя воеводой Дмитрий Ейкович. Но в этой бочке мёда была и ложка дёгтя. Ханша Туракина не желала, чтобы великих князей утверждал улусный хан Батый, и передала с Константином требование, чтобы Ярослав явился в Каракорум. Это было невероятно длинное — 5750 км — и крайне опасное из-за противоречий ордынской политики путешествие. Но отказаться от него Ярослав уже не мог.

А не лучше, спросит критически настроенный читатель, — было бы просто отсидеться? Стоило ли вообще так спешить приносить вассальную присягу татарам?!

История дала на этот вопрос вполне ясный ответ. Черниговские и галицко-волынские князья сделали вид, что Орды не существует, что она, после разорительного похода, исчезла, как страшный сон.

Даниил Романович Галицкий, вернувшись после Батыева разорения на Русь, из-за смрада разлагавшихся трупов не смог въехать ни в Брест, ни во Владимир-Волынский. Земля раздиралась на части боярами, разорялась набегами язычников-литовцев и Ростислава Черниговского в союзе с венграми и поляками, а семь южных городов сохранились потому, что их князья обещали сеять пшеницу и просо татарам. Бояр Даниил усмирил, договорившиеся с татарами города выжег, Романа с иноземцами разгромил наголову. Папа римский, власть которого князь готов был признать, величал его королем, но обещанного крестоносного воинства всё не было. Тем временем отряды, посланные Батыем, продолжали разорять Западную Русь. «Что мне в королевском венце? — вопрошал Даниил. — Татары не перестают делать нам зло; зачем я буду принимать венец, когда мне не дают помощи?!» В это время пришли послы Батыя со словами: «Дай Галич!». Князю пришлось, смиря гордыню, идти на поклон в Орду, где побывало уже немало его соперников в борьбе за власть над русскими землями⁶.

Не преуспел в политике игнорирования татар и упомянутый Ростислав Михайлович Черниговский. Женившись на дочери венгерского короля, он с иноземными союзниками усердно воевал земли Даниила, пока его самого не «разогнали» татары. Новым ударам подверглось и Черниговское княжество, где в уповании на военную помощь от папы римского отсиживался его отец Михаил Всеволодович Черниговский. В итоге всем сколько-нибудь заметным князьям Руси (о которых упоминают летописи) пришлось ехать на поклон в Орду: одним с большим, другим с меньшим уроном их землям, в зависимости от скорости оценки ими реальной военно-политической ситуации.

В 1244 г., на следующий год после Ярослава, искали мира в Орде Владимир Углицкий, сын Константина Ростовского, старшего из сыновей Всеволода Большое Гнездо; князь Борис Василькович, принявший власть над Ростовом после смерти своего отца, не отдав её, как было в обычае, своему вышеупомянутому дяде Владимиру Константиновичу; наконец, Василий Ярославский, сын Всеволода Константиновича, князя Суздальского и Ярославского, утративший в родственных делёжках Суздаль. Все они приехали к Батыю «со своими мужами» и просили у хана «про свою отчину».

Кратко описавший это посольство летописец прекрасно понимал суть споров перед Батыем о княжеских «столах», которые потомки Всеволода Большое Гнездо оспаривали друг у друга и у опередившего их в Орде Ярослава Всеволодовича. «Батый же, — не без иронии заметил летописец, — почтил их честью достойной и отпустил их, рассудив им: каждого — в свою отчину; и приехали с честью в свою землю»⁷. Если бы хан захотел стравить русских князей в усобице, он легко мог этого добиться. Но Батый, заинтересованный в тот момент в исправном поступлении «даров», на это не пошёл и фактически поддержал князя Ярослава.

Отец и брат Александра Невского (Ярослав Всеволодович и его сын Константин) оказались на поклоне татарам первыми не только потому, что были умнее других. Их земли подверглись более раннему и основательному разорению, а иллюзий относительно союза с крестоносцами владимиро-суздальские князья, издавна связанные с Новгородом, в отличие от своих соседей, не питали. И правильно делали. Ведь хитроумный генуэзец Синебальдо Фиески — папа римский Иннокентий IV, обещавший русский князьям «златые горы и реки полные вина», откровенно их предал, как предал и своего императора.

Собрав в 1245 г. церковный собор в г. Лионе (Франция) для обсуждения крестового похода против татар, Иннокентий IV 28 июня действительно объявил крестовый поход. Но не против Орды, а... против единственного человека, который был способен объединить Запад, чтобы ей противостоять: императора Священной Римской империи германской нации, освободителя Иерусалима и его короля Фридриха II Штауфена. В том же году турки взяли Иерусалим и вернули папе главный лозунг крестоносного движения, — заржавленного орудия его власти. Более десяти лет по всей империи рыцари с нашитым на плащ крестом насмерть рубились с рыцарями императора. Фридрих и его преданное анафеме потомство погибло, папы попали в «авиньонское пленение» к призванным ими же французам. Империя рухнула, мечта пап о всемирном господстве окончательно обанкротилась, а Германия и Италия остались разодранными на клочки до XIX в.

Всего этого не мог, конечно, предположить митрополит Киевский и всея Руси Пётр (не путать с московским святителем!), посланный Михаилом Черниговским за помощью к папе и внимательно выслушанный Лионским собором⁸. Проведённое Лионским собором с его помощью «Расследование о тартарах» было тщательно запротоколировано и в этом виде сохранилось в Анналах Бёртонского монастыря⁹.

«Среди прочих прелатов мира, — гласит протокол, — прибыл на собор в Лионе рутенский (русский. — Авт.) архиепископ по имени Петр, который, как утверждали некоторые, вернувшиеся с собора, не знал ни латинского, ни греческого, ни еврейского языка и все же через толмача блестяще пред лицом Его Святейшества папы изложил Евангелие. Он также, особо приглашенный, с Его Святейшеством папой и другими прелатами, облаченный в священные одежды, но не такого вида, как у них, присутствовал при богослужении».

Замечу, что ничего раскольнического в этом акте богослужения с католиками не было, если митрополит Петр молился по-русски и, таким образом, не использовал формул, искажённых католиками. Возможно, именно этим и объясняется его «незнание» даже греческого языка (ведь высшее греческое духовенство завоёванных крестоносцами Константинополя и Иерусалима было в те времена принуждено покориться папе.

Затем началось «Расследование о тартарах», в ходе которого Петра тщательно расспросили, «во-первых, о происхождении (татар. — Авт.); во-вторых, о вероисповедании; в-третьих, о совершении религиозных обрядов; в-четвертых, об образе жизни; в-пятых, о [военной] мощи; в-шестых, о численности; в-седьмых, о намерении [их]; в-восьмых, о соблюдении договоров; в-девятых, о приеме послов».

Митрополит Пётр достаточно ярко охарактеризовал угрозу, которая исходит от Монгольской империи всему христианскому миру. От отметил, что «они сильнее и подвижнее нас», что «от всех народов и всех вер многие присоединились к ним», а главное, «что намерены они весь мир себе подчинить и что предопределено свыше, что должны они весь мир за 39 лет опустошить, подтверждая это тем, что как некогда божественная кара очистила мир потопом, так и теперь нашествие их очистит этот мир разрушительным мечом. Также, полагают они, ждут их жестокие схватки с римлянами и другими латинянами, и неясно им, победят ли они или будут побеждены; [но] если победят, должны властвовать над всем миром».

Азартного папу Иннокентия IV эта очевидная угроза не испугала. Гораздо более важными показались ему слова митрополита о том, как татары соблюдают договоры и принимают послов. Слова звучали обнадеживающе:

«О соблюдении договоров [Пётр] ответил, что [татары] вполне соблюдают договоры с теми, кто немедленно им сдается, отбирая из них воинов, ремесленников для различных служб, нисколько не щадя тех, кто ожидает их натиска. О приеме послов [Пётр] ответил, что [татары] благосклонно их принимают, расспрашивают и отпускают».

Значит, решил Иннокентий IV, хорошо подобранные послы могут склонить татар к союзу с папой против их названных Петром врагов (арабов в Междуречье), а может, и против Никейского императора, с возмутительным упорством сражавшегося за остатки православной империи римлян в Передней Азии и грозившего выбить крестоносцев из Константинополя. Ничего не имел Иннокентий IV и против разгрома татарами непокорной папе православной Руси.

Мы не знаем, насколько был потрясён поначалу ободренный хорошим приёмом митрополит Пётр, когда Лионский собор объявил крестовый поход против императора, а папа направил в Орду послов. Но пославший его с большими надеждами в Лион князь Черниговский Михаил Всеволодович был просто убит. Не только морально, крушением надежд на совместное с Западом сопротивление татарам, но и физически: в ставке Батыя на нём показал своё искусство ханский специалист по кун-фу, после чего князю отрезали голову.

Михаил Черниговский поехал в Орду довольно поздно, в 1246 г., когда там уже побывали владимиро-суздальские князья и великий князь Смоленский Святослав Иванович с родственниками, а в Чернигов пришли известия о провале его апелляции к папе и Лионскому собору. С собой Михаил Всеволодович взял внука Бориса (на сына Ростислава он, согласно Ипатьевской летописи, осерчал). Лаврентьевская летопись так рассказывает о неудачной миссии и трагической гибели святого князя:

«Того же лета (что и Святослав Смоленский. — Авт.) Михаил князь Черниговский с внуком своим Борисом поехали к татарам. И когда они были в стане, послал Батый к Михаилу князю, велев ему поклониться огню и идолам их. Михаил же князь не повиновался велению их, но укорил его и глухих его кумиров. И так без милости от нечистых заколот был и конец жизни принял месяца сентября в 20 день на память святого мученика Евстафия. Батый же князя Бориса отпустил к Сартаку, сыну своему. Сартак же почтил князя Бориса и отпустил его восвояси»¹⁰.

«Узнал Михаил, что король выдал дочь свою за сына его и бежал к венграм; король же венгерский и сын его Ростислав чести ему не оказали, — сказано про Михаила Черниговского в Ипатьевской летописи. — Он же, разгневавшись на сына, возвратился в Чернигов. Оттуда поехал к Батыю, прося волости (земли и власти. — Авт.) своей от него. Батый же сказал: Поклонись отцов наших закону! Михаил же отвечал: Если Бог предал нас и власть Вашу грехов ради наших в руки ваши, тебе кланяемся и почести приносим тебе, а закону отцов твоих и твоему богонечестивому повелению не кланяемся! Батый же как свирепый зверь разъярился, приказал заколоть, и заколот был беззаконным Доманом путивльцем нечестивым, и с ним заколот был боярин его Фёдор, которые мученически пострадали и приняли венец от Христа Бога»¹¹.

Согласно житиям святого Михаила Черниговского¹² и его дочери, преподобной Евфросинии Суздальской (о которой мы рассказывали во второй части книги), князь погиб вместе с боярином Фёдором, просвещённым философом и воспитателем княжны. Видимо, этот рассказ появился сразу после казни Михаила и Фёдора 20 сентября 1246 г., объясняющейся, естественно, их враждебными к Орде действиями на Западе, но оформленной как нарушение татарских обычаев.

Иронией истории или злым умыслом объясняется то, что наиболее подробно казнь Михаила Черниговского описал папский посол Джованни Плано дель Карпини, отправленный к татарам с Лионского собора, на котором выступал княжеский эмиссар Пётр? В этом следует разобраться.

65-ти или 70-летний монах-францисканец, по отзывам современников — «умный, образованный, очень красноречивый, приятный во всех отношениях человек», был послан на Русь, в Сарай и Каракорум с целью разведать обстановку, склонить, если возможно, татар к союзу с папой, а при случае и просветить их «светом истинной веры». Об этом путешествии он оставил подробный отчёт¹³.

Выехав с тремя спутниками в апреле 1245 г. из Лиона, Карпини в Польше получил поддержку от князя Василько, как раз получившего от татар охранную грамоту на проезд в ставку Батыя для его брата, Даниила Романовича Галицкого. Поскольку эта поездка якобы стойкого борца с татарами Даниила не отразилась в русских источниках, почитаем рассказ Карпини подробнее. Его рассказ интересен и как свидетельство очевидца об обстановке в Южной Руси, в частности в Киеве, где власть держал воевода великого князя Ярослава.

Князь Василько, пишет монах, «повез нас в свою землю. И так как он задержал нас на несколько дней на своем иждивении, чтобы мы несколько отдохнули, и, по нашей просьбе, приказал явиться к нам своим епископам, то мы прочли им грамоту Господина Папы, в которой тот увещевал их, что они должны вернуться к единству святой Матери Церкви; мы также увещевали их и даже склоняли к тому же самому, насколько могли, как князя, так епископов и всех других, которые собрались. Но, так как в то время, когда вышеупомянутый князь поехал в Польшу, его брат, князь Даниил, поехал к Бату, и его не было налицо, то они не могли дать решительный ответ, и нам для окончательного ответа надлежало ждать возвращения Даниила.

После этого вышеназванный князь послал с нами до Киева одного служителя. Тем не менее, все же мы ехали постоянно в смертельной опасности из-за литовцев, которые часто и тайно, насколько могли, делали набеги на землю Руси и особенно в тех местах, через которые мы должны были проезжать; и так как большая часть людей Руси была перебита татарами или отведена в плен, то они поэтому отнюдь не могли оказать им сильное сопротивление, а со стороны самих русских мы были в безопасности благодаря вышеназванному служителю.

Отсюда, по споспешествующей милости Божией и избавившись от врагов креста Христова, мы прибыли в Киев, который служит столицей Руси; прибыв туда, мы имели совещание о нашем путешествии с тысячником и другими знатными лицами, бывшими там же. Они нам ответили, что если мы поведем в Татарию тех лошадей, которые у нас были, то они все могут умереть, так как лежали глубокие снега, и они не умели добывать копытами траву под снегом, подобно лошадям татар, а найти им для еды что-нибудь другое нельзя, потому что у татар нет ни соломы, ни сена, ни корму. Поэтому мы после совещания решили оставить их там с двумя слугами, которые должны были охранять их. Вследствие этого нам надлежало дать подарки тысячнику, чтобы заслужить его милость для получения себе подвод и провожатых».

С этими и иными приключениями посланец папы Иннокентия IV со товарищи добрались до Волги (ниже современного Волгограда), где находилась ставка Батыя. Прежде чем пропустить путешественников к Сарай-Бату, им предложили пройти между огней. Вот как путешественник рассказывает об этом эпизоде: «Нам было сказано, что мы должны пройти между двух огней, чего нам не хотелось делать в силу некоторых соображений. Но нам сказали: "Идите спокойно, так как мы заставляем вас пройти между двух огней не по какой другой причине, а только ради того, чтобы, если вы умышляете какое-нибудь зло против нашего господина или если случайно приносите яд, огонь унес все зло". Мы ответили им: "Мы пройдем ради того, чтобы не подать на этот счет повода к подозрению"».

Монголы разожгли два костра, воткнув рядом два копья, к которым привязали веревку с нацепленными кусками цветных тканей, соорудив, таким образом, подобие ворот. Около костров уселись две женщины, брызгающие водой и произносящие заклятия. Через эти ворота сначала пронесли подарки для хана, а затем прошли монахи. Лишь после этого Карпини и его спутник были, 4 апреля 1246 г., пропущены в Сарай-Бату, где позже были приняты Батыем.

Вера татар в очистительные свойства огня и дыма была не беспочвенной. Даже в XVII в. на Руси карантинные меры против распространения эпидемий подразумевали обязательное окуривание одежды и обжигание металлических предметов путников, в то время как самих их заставляли принимать баню. Если же путешественники из заражённых районов хотели явиться к царскому двору, их заграничную одежду и даже деньги сжигали, взамен выдавая новые. На этот «варварский» обычай очень жаловались иностранцы, прибывшие в Россию из поражённых чумой Амстердама и Лондона в 1664—1665 гг., хотевшие без санитарных мер и карантина явиться пред царские очи. Западные европейцы негодовали против «заблуждения» русских, считавших чуму заразной болезнью: сами-то они были убеждены, что чума возникает лишь от «эпидемической конституции», связанной с необычными явлениями, типа извержения вулканов и комет¹⁴.

Важно отметить, что проходить между огней до появления в Сарай-Бату, не наступать на порог юрты и кланяться на юг «тени» Чингисхана в самой ставке Батыя должны были все без исключения посетители. И все, независимо от вероисповедания, это делали, вежливо почитая обычаи хозяев. Неприятностей с обычаями невероятно веротерпимых татар не было ни у одного из русских князей, их бояр или воинов. Так почему же опытный политик Михаил Черниговский нарушил их настолько серьёзно, что Карпини привёл рассказ о его смерти в описании татарских обычаев почитания «тени» Чингисхана?

«Прежде всего, — писал папский посланник, — также они делают идол для императора и с почетом ставят его на повозке перед ставкой, как мы видели при дворе настоящего императора, и приносят ему много даров. Посвящают ему также лошадей, на которых никто не дерзает садиться до самой их смерти. Посвящают ему также и иных животных, и если убивают их для еды, то не сокрушают у них ни единой кости, а сжигают огнем. В полдень также они поклоняются ему как Богу и заставляют поклоняться некоторых знатных лиц, которые им подчинены.

Отсюда недавно случилось, что Михаила, который был одним из великих князей Русских, когда он отправился на поклон к Бату, они заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на полдень Чингисхану. Тот ответил, что охотно поклонится Бату и даже его рабам, но не поклонится изображению мертвого человека, так как христианам этого делать не подобает.

И, после неоднократного указания ему поклониться и его нежелания, вышеупомянутый князь передал ему через сына Ярослава, что он будет убит, если не поклонится, тот ответил, что лучше желает умереть, чем сделать то, чего не подобает. И Бату послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался. Тогда один из его воинов, который стоял тут же, ободрял его, говоря: "Будь тверд, так как эта мука недолго для тебя продолжится, и тотчас воспоследует вечное веселие". После этого ему отрезали голову ножом, и у вышеупомянутого воина голова была также отнята ножом».

Кто был «вышеупомянутый князь», передавший Михаилу Черниговскому через Святослава Ярославича, оставленного отцом в заложники у Батыя, что в случае неисполнения татарских обычаев он будет убит, неизвестно. Выше по тексту своего сочинения Карпини никакого князя или татарского чиновника не упоминает. Очевидно, его отчёт переделывался для представления папе, причём писавшиеся в иной последовательности отрывки переставлялись.

В рассказе о путешествии Карпини, помещённом в конце, говорится о пребывании у Батыя Даниила Галицкого с его людьми и о проехавшем через Сарай-Бату в Каракорум Ярославе Всеволодовиче («сын Ярослава» упомянут только в приведённом отрывке). Это дало историкам основания подозревать, что к казни святого Михаила и Фёдора приложили руку их соперники в борьбе за власть на Руси. Чего, собственно, и добивался Карпини, старательно отводя подозрения от себя. Ведь он-то побывал в Сарае прежде великого князя Михаила: прибыл 4 апреля 1246 г. и пробыл там несколько дней. Назад из Каракорума посланник вернулся вместе с русским послом черниговского князя почти через восемь месяцев после казни Михаила 20 сентября 1246 г., имея вполне надёжное алиби (не случайно в тексте указано: «недавно случилось», то есть когда Карпини в Сарай-Бату не было).

При этом Карпини нисколько не сомневается, что Михаил был убит по политическим причинам. «Они, — пишет папский посланник о татарах, — посылают также за государями земель, чтобы те являлись к ним без замедления; а когда они придут туда, то не получают никакого должного почета, а считаются наряду с другими презренными личностями, и им надлежит подносить великие дары как вождям, так и их женам, и чиновникам, тысячникам и сотникам; мало того, все вообще, даже и сами рабы, просят у них даров с великою надоед ливостью, и не только у них, а даже и у их послов, когда тех посылают к ним. Для некоторых также они находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом (выделено мной, — Лет.) и с другими. Иным же они позволяют вернуться, чтобы привлечь других; некоторых они губят также напитками или ядом. Ибо их замысел заключается в том, чтобы им одним господствовать на земле, поэтому они выискивают случаи против знатных лиц, чтобы убить их».

Нетрудно догадаться, сколько разных «вин» могли повесить друг на друга приезжавшие в Орду князья-соперники. Но Батый никого из них, кроме Михаила, «отличившегося» связями с папой, не казнил. А откуда татары могли получить сведения о миссии митрополита Петра на Лионском соборе, которая, как и вся кулуарная работа собора, мягко говоря, не афишировалась? Либо от самого Карпини и его людей, либо от Даниила и других князей Галицко-Волынской земли, которых ушлый итальянец, судя по его отчёту, имел надежду привести к покорности папе римскому. Михаил был главным соперником Даниила, и «убрать» его с политической сцены руками татар было удобно.

В любом случае, прямо или через посредников, сведения о Лионском соборе могли с наибольшей вероятностью «просочиться» в Сарай-Бату от миссии Карпини. Михаил был убит, Карпини с его людьми остался в стороне, но «папское дело» от этого не выиграло. Прославленные Русской церковью святые Михаил и Фёдор ещё более укрепили православное самосознание россиян, так и не пожелавших склониться перед Римской католической церковью.

Плано дель Карпини об этом ещё не знал, когда, прибыв осенью 1246 г. в Каракорум, развернул там привычную ему агентурную работу. «И также много других тайн, — пишет он, — вышеупомянутого императора (великого хана. — Авт.) мы узнали через тех, кто прибыл с другими вождями, через многих русских и венгров, знающих по-латыни и по-французски, через русских клириков и других, бывших с ними, причем некоторые пребывали тридцать лет на войне и при других деяниях татар и знали все их деяния, так как знали язык и неотлучно пребывали с ними некоторые двадцать, некоторые десять лет, некоторые больше, некоторые меньше; от них мы могли все разведать (выделено мной. — Авт.), и они сами излагали нам все охотно, иногда даже без вопросов, так как знали наше желание»¹⁵.

В свою очередь, и татары, разведка которых всегда была на высоте, весьма настойчиво расспрашивали Карпини по интересующим их вопросам, записывая показания в протокол и «по прошествии нескольких дней» допрашивая снова, сверяясь с протоколом. По словам Карпини, он и его люди ловко уклонились от ответа на хитроумный вопрос, который более всего интересовал татар: «Есть ли у господина папы лица, понимавшие грамоту русских или сарацинов, или также татар? Мы ответили, — пишет папский посланник, полагая, что читатель сочтёт татар за глупцов, — что не знаем ни русской, ни татарской, ни сарацинской грамоты, но сарацины все же есть в стране, хотя и живут далеко от господина папы».

При всём уважении татар к священнослужителям (к какой бы религии они не принадлежали), позволительно усомниться, что они не добились от представителей папы римского прямых ответов на свои вопросы. Правительство ханши Туракины и её властвовавшей из тени наперсницы Фатимы-хатун (из пленных персиян) больше, чем контакты русских князей с Западом, интересовало всё, что касалось усиления позиций хана Бату — соперника любимого сына Туракины Гуюк-хана, которого осенью 1246 г. она возвела на великоханский «стол».

Летописатель татарских деяний Рашид ад-Дин свидетельствует, что от имени Гуюк-хана совершались деяния, направленные на привлечение к великому хану сердец покорённых народов всей империи. Например, при нём были возвышены христиане-несториане, к его двору были призваны христианские чиновники-уйгуры, православные священники из Византии, Сирии, Осетии и Руси. Одновременно войску, в котором подавляющее большинство составляли уже не ветераны Чингисхана (в том числе было много христиан), бесплатно раздавались подарки из ханской казны¹⁶.

Несмотря на то что канцлер Елюй Чу-цай, стремившийся при Угэдэе превратить военную власть татар в мирную и чиновничье-бюрократическую, получил отставку и в 1244 г. умер в Каракоруме, только продолжение его политики давало великому хану (а точнее — стоявшим за его спиной мудрым женщинам) шанс удержать улусы под своей рукой. Орда Батыя, ненавидевшего Гуюк-хана, находилась под особым контролем. Если Ярослав Всеволодович был первым среди князей Руси признан Батыем и утверждён великим князем, то не исключено, что он мог служить укреплению независимости Западного улуса.

Значит, утверждение Ярослава Всеволодовича великим князем Северо-Восточной и Киевской Руси следовало отменить. Ханша Туракина добилась этого без всяких споров, простым и надёжным способом: она просто его отравила. «Той же осени, — свидетельствует Лаврентьевская летопись, в которую был казнён Михаил Черниговский, Ярослав князь сын Всеволода, преставился в иноплеменниках, идя от ханович, месяца сентября в 30 день на память святого Григория»¹⁷.

Папский посланник, погружённый в Каракоруме в энергичную агентурную работу, в связи с подробным рассказом об убийстве великого князя, счёл необходимым подчеркнуть, что лишь «после смерти Ярослава, если только мы хорошо помним время, наши татары отвели нас к императору». То есть что он здесь, вроде бы, и ни при чём.

«В то же время, — пишет Карпини, — умер Ярослав, бывший великим князем в некоей части Руси, которая называется Суздаль. Он только что был приглашен к матери императора, которая, как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землею. И доказательством этому служит то, что мать императора, без ведома бывших там его людей, поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца. Тот не пожелал поехать, а остался, и тем временем она посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену».

Для мести великому князю, чьи полки разгромили крестоносцев, и в видах освобождения пути к великому княжению для склонного слушать увещевания Рима Даниила Галицкого, ждавшего вестей в Сарай-Бату, довольно было намекнуть Туракине, что Ярослав — ставленник её врага Батыя. Но расправиться с самим Ярославом было мало: ведь за плечом отца уже вырос и прославился победами его сын Александр. Карпини был убеждён, что теперь-то Александр точно умрёт. «Других же, — писал папский посланник о владыках завоёванных земель, — которым они позволяют вернуться, они требуют их сыновей или братьев, которых больше никогда не отпускают, как было сделано с сыном Ярослава, неким вождем аланов и весьма многими другими. И если отец или брат умирает без наследника, то они никогда не отпускают сына или брата; мало того, они забирают себе всецело его государство».

Однако Батый не любил, когда нарушались его планы и его воля. «При возвращении в землю бесерминов, — пишет в конце своего сочинения Карпини, — в городе Лемфинк, мы нашли Угнея, который, по приказу жены Ярослава и Бату, ехал к вышеупомянутому Ярославу», как полагает знаменитый биограф Александра Невского В.Т. Пашуто, предупредить о готовящемся отравлении. Супруга Ярослава скончалась в том же 1245 г., когда он выехал в ставку Батыя; не исключено, что гонец вёз лишь известие о её смерти (татары, надо отдать им должное, относились к своим женщинам и жёнам видных союзников с величайшим уважением). Но в главном Пашуто был прав: Бату-хан решил не сдавать самого славного сына Ярослава Каракоруму, пока там правят хан Гуюк и его коварная мать.

Александр не захотел принять бесславную смерть от яда, а Батый не отправил знаменитого воина к великому хану. Узнав об этом на обратном пути, Карпини вернулся к папе Иннокентию IV уже с новой агентурной разработкой. Представившись добрым другом покойного Ярослава Всеволодовича, буквально не отходившим от ложа умирающего великого князя, Карпини выдвинул версию, что отец Александра на смертном одре якобы склонился к покорности папе!

22 января 1248 г. папа римский положил эту версию в основу грамоты, адресованной князю Александру, с целью совратить его в католицизм. Смесь наглости и лицемерия этого текста достигает такого градуса, что читатель не поверит мне, если не привести текст этого документа целиком.

Примечания

1. Расчёты по улусам: Мункуев Н.Ц. Заметки о древних монголах // Татаро-монголы в Азии и Европе. Сб. статей. Изд. 2-е. М., 1977. С. 394—399.

2. Гумилёв Л.Н. «Тайная» и явная история монголов XII—XIII вв. // Татаро-монголы в Азии и Европе. С. 494—495 и др.

3. Угэдэй изрёк: «Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица. Уж не ты ли и русских привел к покорности этою своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем русских, раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата... Что же ты чванишься и раньше всех дерешь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому-то вышел, а при покорении русских и кипчаков не только не взял ни одного русского или кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл». Цит. по: Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. / Козин С.А. М.—Л., 1941. С. 367.

4. «Взойдя на родительский великий престол, вот что совершил я после деяний государя и родителя. Я окончательно покорил Лихудский народ (Гиньское царство) — это во-первых. Во-вторых, я учредил почтовые станции для ускорения передвижения наших послов, а также и для осуществления быстрейшей доставки всего необходимого. В-третьих, я приказал устроить колодцы в безводных землях, чем доставлю народу воду и корма, и, наконец, учредив должности алгинчинов и танмачинов, установил полный покой и благоденствие для всего государства. Итак, я прибавил четыре своих дела к деяниям своего родителя, государя», — гласит Сокровенное сказание (§ 281).

5. ПСРЛ. Т. I, Стлб. 470—471.

6. См., напр.: Костомаров Н.И. Князь Данило Романович Галицкий // Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. Кн. I. Вып. 1—3. М., 1990. С. 139—141.

7. ПСРЛ. Т. I. Стлб. 470.

8. Пашуто В.Т. Александр Невский. С. 87.

9. Бенедиктинский монастырь в Бёртоне-на-Тренте (графство Стаффордшир). Мы пользуемся текстом соответствующей части Анналов, хранящихся в Британском музее, в переводе В.И. Матузовой: Английские средневековые источники IX—XIII вв. М.: Наука. 1979.

10. ПСРЛ. Т. I. Стлб. 471.

11. ПСРЛ. Т.И. Стлб. 795.

12. См.: Повесть о святых мученицех о великом князе Михиле Всеволодовиче Черниговском и о боярине его Федоре вкупе пострадавших.

13. См. перевод: Джиованни дель Плано Карпини. История Монгалов. Тильом де Рубрук. Путешествие в Восточные страны / Перевод А.И. Малеина. М., 1957. Далее мы цитируем это издание.

14. Богданов А.П., Симонов Р.А. Прогностические письма доктора Андреаса Энгельгардта царю Алексею Михайловичу // Естественнонаучные представления Древней Руси. М., 1988. С. 167—174.

15. О миссии Карпини много говорят причины, которые он привёл как мотивы своего отказа везти в Западную Европу татарское посольство: «Первая — та, что мы опасались, что при виде существовавших между нами раздоров и войн они еще более воодушевятся к походу против нас. Вторая причина была та, что мы питали страх, не оказались бы они лазутчиками в нашей земле».

16. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. М.—Л., 1952. Т. I. Кн. 2. С. 121.

17. ПСРЛ. Т. I. Стлб. 471.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница